Шилин Г.. Прокаженные

И Орешников принялся помогать Туркееву раздеваться.- Сейчас будем пить чай,-
засуетился он и скрылся за дверью.
Туркеев опустился на маленький, шаткий диванчик, принялся протирать
очки. Ему было приятно, покойно от теплоты, от уюта, от того, что на дворе
осенняя слякоть, темнота, а тут - тепло, тихо, чисто.
Кто-то приоткрыл дверь и снова закрыл ее.
"Куда это он делся?" - подумал Сергей Павлович, оглядываясь по
сторонам.
Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату вошла маленькая старушка. Она
посмотрела на Туркеева, сказала тихо, почтительно:
- Здравствуйте, доктор.
Поклонилась.
Туркеев поднялся.
- Здравствуйте,- протянул руку.
Старушка подала руку неловко, желобком и весьма смутилась, очевидно
оттого, что доктор протянул ей.
- Позвольте почистить ваше пальто,- подошла она к вешалке.- Грязь - то
какая на улице...
- Помилуйте, к чему это?- забеспокоился Туркеев.
- Прошу, товарищ доктор, не отказываться,- вмешался появившийся в
дверях Семен Андреевич.- Почистить все-таки надо. Посмотрите, какое оно
грязное.
- Да,- согласился Туркеев,- я поскользнулся.
- Вот видите! Пусть мама почистит - это моя мама, познакомьтесь,-
кивнул он на старушку, уже снимавшую с вешалки пальто.
- А мы уже познакомились.
- Ну и хорошо,- Семен Андреевич остановился перед Туркеевым.- А она
здорово обрадовалась, когда узнала, что вы пришли,- прошептал он
многозначительно.
- Кто?- удивился Сергей Павлович.
- Жена. Когда я сказал ей, что вы тут,- так даже не поверила и сейчас
еще стесняется. Ведь в гостях у нас никогда не было такого доктора. Она все
время добивается поехать туда, чтобы самой все увидеть,- с какой-то
задушевностью сказал он.- Мама ее любит,- помолчав, добавил Семен
Андреевич.- Все мы трое живем душа в душу.
- Что ж, батенька,- и голос у Туркеева дрогнул,- я очень рад...
Поздравляю. Ведь я даже не подозревал,- улыбнулся он, продолжая
рассматривать Семена Андреевича так, будто заметил в нем нечто, чего не
видел прежде.- Только вот насчет пальто лишнее, напрасно доставляете вашей
маме хлопоты...
- Не волнуйтесь, товарищ доктор. Это она сама. Она у нас такая - не
может терпеть грязи. У нас три комнаты, и нигде ни пылинки - прямо беда!-
засмеялся он.- Придешь с улицы, а она уже хватает пальто и давай
обрабатывать. Да это и хорошо, когда чистота. Куда же она задевалась!- снова
кинулся Семен Андреевич в дверь, ведущую в другие комнаты.- Лиля!.. Вот
беда! А еще комсомолка... Ну, чего тут стесняться!- крикнул он куда-то за
дверь.
- А я сейчас, только оденусь,- послышался откуда-то торопливый женский
голос, и через минуту в комнату вошла совсем молоденькая женщина. Она
смущенно посмотрела на Сергея Павловича. Во взгляде ее было что-то
неуверенно-детское.
- Вот и моя жена!- улыбнулся Семен Андреевич.- Зовут Лиля. А это,-
повернулся он к ней,- тот замечательный доктор, который работает у
прокаженных,- и что-то торжественное, точно он гордился Сергеем Павловичем,
прозвучало в тоне Орешникова.
- Не вижу ничего замечательного,- окончательно развеселился Сергей
Павлович и поднялся навстречу Лиле.- Решительно ничего,- засмеялся он.
Но Семен Андреевич его прервал:
- Как же ничего, доктор! По-моему, это подвиг - работать среди
прокаженных!
- Какой там подвиг!- отмахнулся Туркеев.- Самая обыкновенная работа
самого обыкновенного врача в самом обыкновенном советском лечебном
учреждении - вот и весь "подвиг". Пустяки. А женушка ваша - молодец
молодцом.
Сергей Павлович любовался ее стройной, крепкой фигурой, замечательным
цветом лица, превосходным здоровьем.
Лиля смутилась, покраснела.
- Да, по здоровью она за пояс всех нас заткнет,- тоже почему-то
покраснел Семен Андреевич.
Опустившись на диванчик, Лиля молча рассматривала Туркеева.
- Чего вы, батенька, смотрите так на меня?- улыбнулся он, уловив ее
пристальный взгляд.- Не боитесь меня? Меня ведь все боятся!- как бы в шутку
воскликнул он, но в этой шутке звучала едва скрываемая нотка горечи.
- А чего тут бояться!- вдруг оживилась она.- По-моему, если
остерегаться, то остерегаться, доктор, надо везде и всего. Едешь в поезде -
остерегайся и готовься каждую минуту к смерти. Покупаешь что-нибудь на рынке
или в лавке - тоже. Ведь мы не знаем - откуда все то, что мы покупаем. А
может, мы покупаем чуму, холеру, тиф, чахотку, черную оспу? Да и с людьми
встречаться тоже опасно. Разве я знаю, кто рядом со мной сидит в кино, и где
он до этого был, и с кем встречался? А может, у него сибирская язва,- кто
его знает? Если начать обо всем таком думать - жить не надо.
Сергей Павлович с интересом слушал ее.
- Это верно,- согласился он.- Но так думают еще очень немногие... К
сожалению...
- Что ж, оно понятно,- продолжала Лиля, вспыхнув от похвалы доктора.-
Черная ль оспа или чума какая-нибудь, которая сидит рядом с вами в кино,
незаметна, а прокаженный виден ... Дескать, ну его к лешему, подальше, мол,
от него, а то и сам такой стану... Вот что каждый думает, завидя
прокаженного, а того не понимает, что не открытое опасно, а закрытое; то
опасно и вредно, чего не видим мы. А видимого бояться нечего.
- А ведь она у вас философ!- уже не скрывая восторга, повернулся
Туркеев к Семену Андреевичу.
- Она молодец,- отозвался тот, видимо польщенный этой похвалой.
Лиля засмеялась и, взглянув на мужа, умолкла.
- Нет, это прямо замечательно, батенька, ей-богу!..- с жаром заговорил
Сергей Павлович.- Давно не слышал я таких хороших разговоров. Ведь все
только и делают, что руки мыть бегают, как только про прокаженных услышат...
М-да.- Туркеев задумался.
- Доктор,- спросила Лиля,- а давно вы там работаете?
- Эх, батенька, почти уже восемь лет.
- И не надоело?
- Еще двадцать восемь проработаю, если не прогонят.
- Вот это верно, это хорошо!- воскликнула она.- Так вот и надо.
Семен Андреевич молчал. Доктор Туркеев с любопытством следил за Лилей.
- А кто, доктор, в девятьсот десятом году заведовал лепрозорием?- снова
спросила Лиля.
- Доктор Герберт.
- А где он теперь?
- Умер.
- Умер,- задумалась она и сидела долго, неподвижно уставившись на
цветок. Затем повернулась к Туркееву, хотела что-то сказать, но в этот
момент дверь открылась, в комнату вошла старушка с докторским пальто в
руках.
Увидев старушку и свое пальто, Туркеев вспомнил, что он, кажется,
засиделся.
- Куда вы, доктор?- забеспокоился Семен Андреевич.
- Пора, батенька, уже поздно,- посмотрел он на часы.
- Ого, так мы вас и отпустили,- бросился Семен Андреевич.- Ни за что. В
такую даль да в такую погоду! Нет,- ухватился он за пальто и, отняв его у
старушки, повесил на вешалку.- Мы вот сейчас поужинаем, чайку попьем...
Мама, у тебя готово?
- А я и пришла, чтобы звать,- отозвалась старушка.- Да и время
раннее-еще десять часов,- поддержала она сына.- А если что, так Сема и за
извозчиком сбегает... А то и ночевать бы остались у нас, доктор.
- Конечно, оставайтесь!- подхватил Семен Андреевич радостно.- Постелим
мы вам вот тут, на этом диванчике... Тут мягко, тепло, будете себе спать до
утра, и никто не побеспокоит.
- Нечего даже и думать,- оживленно вмешалась Лиля, видя нерешительность
доктора,- оставайтесь, и все. А сейчас пойдемте ужинать,- торопливо
поднялась она.- Вы нас только извините, если что не так. Люди мы простые.
- Да и доктор человек простой,- отозвался Семен Андреевич.
- Верно, вы правы, батенька. И сам я простой, и простоту люблю.
Туркеев окончательно принял решение остаться ужинать и ночевать. К тому
же ему захотелось сейчас хоть немножечко наказать жену за сегодняшний
разговор. "Утром, может быть, опомнится",- подумал он.
Ужин был незатейливый: отварная картошка, вареное мясо, гречневая каша
и чай с вишневым вареньем - чего еще требовать?
Сергей Павлович только сейчас вспомнил, что он не ел ничего после обеда
в лепрозории, и с удовольствием работал вилкой. Лиля сидела напротив него.
Она ела мало, о чем-то все время думала, изредка бросая на Туркеева
короткие, точно вопросительные взгляды.
- Сергей Павлович,- наконец проговорила она, опустив свои длинные
черные ресницы,- а остался у вас кто-нибудь в живых с тысяча девятьсот
десятого года?
Туркеев ответил не сразу. Он принялся перебирать в памяти больных. Кто
же остался из старожилов?
И старушка, и Семен Андреевич, и Лиля смотрели на него почему-то с
особенным вниманием,
Наконец он сказал:
- Нет, кажется, не осталось никого.
- Вот горе какое,- сокрушенно вздохнула старушка.
- Позвольте, не все!- вдруг спохватился он.- Про Феклушку - то вот и
забыл. Есть у нас одна старушка, живет с самого основания лепрозория... Но,
позвольте, батенька,- улыбнулся он Лиле,- зачем понадобился вам десятый год?
Семен Андреевич, не смотря ни на кого, меланхолически возил ножом по
тарелке. Старушка, вслушиваясь в разговор, сосредоточенно разливала чай. На
глазах у Лили заблестели слезы.
- У меня мама там...- тихо уронила она.
- Ваша мама? На больном дворе?- удивился Туркеев.
- Да.
- И сейчас жива?
- Нет, ее уже давно нет в живых. Она умерла в десятом году, через шесть
месяцев после того, как родила меня...
Доктор Туркеев откинулся на спинку стула и, не сводя глаз с Лили,
принялся протирать очки, потом надел их и остался сидеть молча, неподвижно,
точно оглушенный сообщением.
- А потом как же?- наконец тихо спросил он.
- Потом,- замялась она,- потом я росла у дальних родственников.
- А отец жив?
- Об отце мне ничего не известно...
И, вскинув голову, она спокойно, слегка растягивая слова, сказала:
- Мама была девушкой...
- Гм... А как ее фамилия?
- Векшина, Федора.
Туркеев рассеянно постукивал ложечкой по стакану.
- Так вам и не удалось узнать, кто был ваш отец?
- Нет, не знаю,- покачала она головой.
- Интересно,- задумался Туркеев, припоминая случаи рождения здоровых
детей от обоих прокаженных родителей. Ему пришли на память несколько
случаев, когда дети оставались здоровыми целых пять лет со дня рождения, а
потом все-таки заболевали,
- Вот и опять зачали разговор,- вздохнула старушка, заметив, что
Туркеев глубоко задумался.- Вот и опять. Доктору, поди, поперек горла такие
разговоры, и тут еще мы допекаем... Лучше уж о чем другом поговорить,-
несмело заметила она.
"О чем-нибудь другом",- взглянул на нее Сергей Павлович и вспомнил:
сегодня, при входе в свою квартиру, ему хотелось забыть о проказе хоть бы на
эти полтора дня пребывания дома, думать о чем-нибудь другом, постороннем,
отдохнуть, и, как назло, едва лишь он вышел в столовую, первое, о чем начали
с ним говорить, это о проказе. "Видно, уж такова судьба,- подумал он тогда.-
От нее не уйти".
Но то, о чем рассказывала Лиля, вызвало у Туркеева свежий интерес - тут
старушка ошиблась. Случай с Лилей даже ему представился как нечто
исключительное, ради чего стоило поговорить лишний раз о проказе.
- Это очень ценно, очень. Это чрезвычайно любопытно,- посмотрел он на
старушку, и та сразу умолкла. - Такие случаи, когда ребенок на всю жизнь
остается здоровым,- очень редки.
- А они бывали или нет?- тихо спросил Семен Андреевич.
- Да, такие случаи описаны в нашей научной литературе. Были даже случаи
самоисцеления детей от прокаженных родителей, без всякого вмешательства
медицины...
И Туркеев принялся пить чай, снова налитый старушкой. Семен Андреевич
по-прежнему сидел неподвижно и молчал. Но теперь он уже не возил ножом по
тарелке, а, подперев голову рукой, внимательно смотрел на Туркеева.
- А вы давно узнали о своей маме?- обратился он к Лиле.
- Я долгое время не знала ничего. В раннем детстве мне говорили, что я
- сирота и родители мои умерли от холеры... С этой мыслью и жила... А
потом...
- Сволочи,- вдруг вырвалось у Семена Андреевича,- не утерпели-таки,
проговорились...
- Что ж, и хорошо, что проговорились,- возразила ему Лиля.- Тут нет
ничего обидного. И вот, Сергей Павлович, однажды тетка моя объявила мне:
так, мол, и так, ты от прокаженной, и родилась в их поселке...
- Выходит, что вы уже давненько знаете об этом? И как же вы отнеслись к
такой новости?
- А ей уже было все равно,- снова вмешался Семен Андреевич.- Да, таких
людей, как ее тетя,- бить мало... Сказать ребенку, что у него мать была
прокаженная.
- Как же вы приняли эту новость?- снова спросил Туркеев.- Какое
впечатление произвело на вас само слово "проказа"?
- В первый момент - не поняла, но вроде как испугалась "Ты,- сказали
мне,- от прокаженной матери родилась, и сама, наверное, такая же будешь".
Ну, я так и решила: если они говорят, что проказа, значит, хуже холеры. Вот
тогда и страшно стало. Потом принялась узнавать и скоро узнала...
- Так-так,- снова застучал Сергей Павлович ложкой по стакану.- А потом
как?
Лиля пожала плечами:
- Теперь уж я не помню, доктор. Ушла я от них.
- Я говорю, что вы думали о себе? Не испугались?
- Стало очень жалко маму. Прежде о ней почти не думала, а как только
сказали, что она была прокаженная, так и жалко стало.
- А не испугались того, что вот, дескать, если мама у вас, то и вы...
- А разве так бывает?- спросила она.
- Нет, конечно, так не бывает в вашем положении. Никогда не бывает,-
твердо и решительно заявил он.- Это хорошо, что вас изолировали почти сейчас
же. Если такой срок вы благополучно выдержали, то теперь - аминь.- И
подумал: "Милая моя девушка, и такие случаи бывали, когда через сорок два
года заболевали - правда, случаи исключительные, но все же бывали".
- Теперь не вас,- сказал он,- а вы заразить способны каждого...
здоровьем заразить, батенька... Да.
Она улыбнулась и вздохнула.
- И, вероятно, не один раз к врачам бегали?- засмеялся Туркеев.- У всех
поди спрашивали - не больна ли, мол, проказой? И до сих пор осматриваете
себя, отыскивая ее? А? - шутливо спросил он.
- Нет,- поспешно отвечала она.- Жалко только маму...
Когда доктор Туркеев лежал на диванчике, накрытый сатиновым стеганым
одеялом, и начинал уже дремать, в комнату тихонько, в одних носках, вошел
Семен Андреевич.
- Товарищ доктор, вы не спите? - прошептал он.
- Нет, батенька, а что?
Семен Андреевич подошел, опустился на диванчик.
- Сергей Павлович, вы мне скажете по правде? - прошептал он, и что-то
тревожное было в его вопросе.
- Скажу.
- Это не опасно, если она поедет туда?
- Куда? - удивился Сергей Павлович.
- Туда, к вам, в лепрозорий.
- Не понимаю вас, мой дорогой шеф,- повернулся Сергей Павлович.- Что
может быть там для нее опасного?
Семен Андреевич долго молчал.
- Извините меня, я, кажется, беспокою вас,- наконец сказал он.
- Сделайте одолжение, батенька!
- Я понимаю, что глупость несу, чушь, а думка такая все-таки есть.
- Вы-то не боялись, когда приезжали? - также шепотом спросил Туркеев.
- Я особь статья. Я ничего не боюсь. В себя-то я верю всегда. Я знаю:
ко мне не прилипнет. Я в воде не тону и в огне не горю,- усмехнулся он.- А
за нее почему-то боюсь... все кажется...
- Это оттого, что вы ее очень любите, и она стоит того.
- Может быть, и от того. А может быть, и от другого.
- Не понимаю, батенька, честно говорю - не понимаю,- почти громко
сказал Туркеев, но Семен Андреевич тронул его за руку.
- Тише, товарищ доктор, а то она может услышать... А я хочу... Дело-то
ведь в том... у нее мать...
- Ну и что ж, если мать?
- В том-то и дело. Никто не заражается, хоть и помногу лет живут с
прокаженными, в лепрозории, а она на один день поедет - и готово... Вот чего
я боюсь пуще всего... Она все время туда рвется - узнать о матери... А я под
разными видами не пускаю. Боюсь... Как вы думаете?
Туркеев молчал, стараясь понять опасения Семена Андреевича.
- Так как же, товарищ доктор, опасно или не опасно ей туда ехать?
- Если так судить, батенька,- наконец сказал Туркеев тоном, не
допускающим возражений,- то вспомните ее же слова: от всего того, что мы
покупаем на рынке, можно заразиться любою болезнью. Она верно сказала: если
так думать, то и жить не надо. Пустите ее. Пускай едет, пускай успокоится.
Ведь она никогда не видела матери... Пусть хоть посмотрит места, где она
жила, и то - утешение.
Семен Андреевич больше не стал расспрашивать Туркеева и, пожелав ему
спокойной ночи, так же тихонько, как и пришел, удалился.
Туркеев проснулся от легкого шороха шагов. Открыл глаза. В щели ставень
лез дневной свет. По комнате едва слышно ходила старушка, вытирала пыль. По
видимому, было уже поздно.
Когда старушка ушла, Туркеев поднялся с постели, быстро оделся.
Ему стало почему-то неловко, что спал он в чужой квартире, когда мог
спать дома, что он, может быть, стеснил людей. И неприятно стало еще от
того, что жена может бог знает как подумать о его отсутствии.

7. МНЕНИЕ ПОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА

День был серый, унылый. То ли шел мелкий, неуловимый для глаза дождь,
то ли лежал туман. Но идти было легче, чем вчера, в темноте.
"Может быть, это и так,- думал Сергей Павлович, вспоминая вчерашний
разговор с женой.- По-своему она, разумеется, права. Но ведь чистейшее
бабство!- вознегодовал он вслух.- "Весь город боится". Какое мне дело до
этого "всего города"! Плевать мне на него. Мало ли как и что думают и
говорят дураки... Выходит, что я должен им потакать? Дудки!.. Но ей,
конечно, скучно. Ей жить хочется... Жизнь течет, годы уходят... Да... "
У него мелькнула даже на одну минуту мысль - не переехать ли в самом
деле в город? Но снова вспомнил Веру Максимовну, больной двор, сотню людей,
для которых он в тысячу раз нужнее, чем для жены, вспомнил Сергей Павлович
радостные глаза больных, когда он беседует с ними, и покрутил головой: "Нет,
этого не будет. Вот только Машенька... Как же с Машенькой?"
И опять мелькнула мысль о переезде в город. "А что я здесь буду делать?
- подумал он.- И куда я теперь годен, кроме как лечить проказу?.."
Он шел и раздумывал... Личная жизнь... Была ли когда-нибудь у него
личная жизнь? Мысль эта пришла ему только сейчас впервые за много лет.
Прежде он никогда не думал о себе. Личная жизнь...- и с удивлением
остановился: у него не было никогда личной жизни. Вся она отдана больным...
Но, может быть, больные и есть самая настоящая личная жизнь? Семья. Он ее
почти не видит, не знает. Он знает только то, что все его жалованье до
копейки отдается жене. Полтора дня в неделю - дома. Вот и вся личная жизнь
И вспомнил Сергей Павлович студенческие годы - годы тяжелой борьбы с
жизнью за пятикопеечную французскую булку и четверть фунта колбасы, затем -
врачебную практику в этом вот городишке, потом заведование больницей в
отдаленном селе и, наконец, женитьбу. И вот ему уже сорок восемь лет. И
жизнь пролетела с поразительной быстротой, невидимо, и на всем ее пути ни
одного яркого, ни одного оставшегося в памяти огонька.
- Личная жизнь,- усмехнулся он, заметив впереди жалкий бульварчик и
кино, у которого он встретился с "шефом".
Несмотря на поздний час и праздничное время, "проспект" казался
пустынным, унылым.
На бульваре стояли большие лужи. Вот закрытый ларек - "Лимонад и другие
прохладительные напитки". Около кино стоит озябший человек в кепке,
рассматривает полуоборванную афишу.
Вот улица, где он прожил когда-то пять лет - еще до женитьбы.
Одноэтажный домик с четырьмя окнами. Все - как было много лет назад. И
древний клен ничуть не изменился. Около дома скамеечка, на которой по ночам
сидели влюбленные пары. Сколько счастья и радости видела она, какие слова
слышала! Даже один раз и он посидел на ней с Антониной Михайловной, но тогда
жена была совсем молоденькой и казалась Сергею Павловичу самой
замечательной, самой красивой девушкой во всем мире. От скамеечки остались
только два полусгнивших, обгрызенных годами столбика. На этой вот двери
висела дощечка: "Доктор С. П. Туркеев. Кожные болезни". На двери сохранился
еще след от дощечки. "Значит, с тех пор ни разу не красили",- подумал Сергей
Павлович.
Он бродил долго по безлюдным улицам. Дойдя до окраины, повернул
обратно, пошел какой-то широкой улицей с редкими домиками и огромными
дворами. Он увидел старинный, покривившийся дом с шестью окнами на улицу, с
большим садом во дворе. Пять окон закрыты наглухо, и только одно открыто.
Туркеев остановился перед парадной дверью.
"Доктор Геннадий Гурьевич Превосходов. Женские болезни. Прием от 4 до
8"
"Вероятно, нет дома",- подумал Сергей Павлович, но решил все-таки
позвонить.
Дверь долго не открывалась. "Наверное, на службе".
Туркеев хотел уже отойти от двери, но в это время послышались шаги,
кто-то изнутри принялся возиться с засовом. Дверь открылась.
- Можете ли вы принять больную женщину? - улыбаясь, спросил Туркеев.
- Нет, Сергей Павлович, таких женщин, как ты, я пока еще не принимаю! -
засмеялся Превосходов, радостно протягивая старому приятелю руки и втаскивая
его с крыльца в коридор.- Тебя-то я не ожидал никак!- весело говорил он,
осматривая Туркеева со всех сторон.- Ну, чего стоишь? Проходи. А у меня,
понимаешь, никого дома. Один как перст. Прислугу и ту отпустил. Это хорошо,
что ты надумал заглянуть. Очень хорошо, молодец, ей-богу... Ну, проходи же!
Туркеев давно знал Превосходова как самого популярного гинеколога в
городе и завязал с ним приятельские отношения со времени родов у Антонины
Михайловны.
Он вгляделся в него: что-то грузное, замедленное было в движениях
Превосходова - этого изящного еще двенадцать лет назад, "модного" и
популярного гинеколога. Сергей Павлович взглянул на его обтрепанные брюки,
сильно поседевшую голову, на отвисший подбородок, подумал. "Однако подвело
же тебя, братец мой... А ведь как ты кружил еще совсем недавно головы нашим
красавицам... А теперь, вишь, подбородок ... Да, старость".
Ему вспомнилось, как в тринадцатом году весь город, захлебываясь от
восторга, толковал о скандальном романе между Превосходовым и женой
начальника гарнизона - гордой, недоступной красавицей. Потом ходили слухи,
будто между Превосходовым и полковником состоялась дуэль. Говорили, что
дуэль кончилась только царапиной на руке Превосходова, не любившего,
впрочем, вспоминать об этом эпизоде. Туркеев знал: если Превосходов принялся
бы вспоминать о всех своих романических приключениях, им не было бы конца.
И вот - отвисший подбородок, под глазами - мешки, морщины на щеках.
Здравствуй, старость!
- Ты даже не представляешь, как я рад тебе,- тащил его Превосходов за
рукав.- Все проказничаешь? - засмеялся он.- Проходи-ка вот сюда и садись, а
я что-нибудь соображу. Погодка-то, - покосился он на окно.
На дворе шел дождь, нудный, унылый, точно из сита. Лоснились огромные
клены с редкими желтыми листьями на макушках. У стены старого плетеного
сарая, нахохлившись, сбившись в кучу, сидели куры.
- Ты, брат, мокрый, как мышь,- оглядел Превосходов Туркеева.- А я
только что вытопил печь. Раздевайся, суши пальто. Как Антонина Михайловна?
Цветет?
Туркеев ничего не ответил, шагнул через порог. Он очутился в длинной,
узкой комнате, заставленной всяким хламом. Тут лежали какие-то коробки,
склянки, бутылки, у стены - маленькая полочка с книгами, угол потолка
отсырел. У окна - письменный стол, рядом - старое, с прорванным сиденьем
кресло, несколько стульев.
Сергей Павлович снял пальто, повесил его рядом с печкой. Ему было
приятно, что вот он случайно попал к старому приятелю. Его вдруг потянуло на
откровенность. Ему захотелось поговорить с Превосходовым о том, о чем он
никогда ни с кем не говорил, но тут же понял, что, в сущности, говорить-то
не о чем. Не об Антонине же Михайловне, не о вчерашнем же разговоре!
Превосходов скоро вернулся с тарелками в руках.
- Ты, вероятно, голоден? Признайся... Да и того... обогреться не
мешает,- и посмотрел внимательно на Туркеева.- Надеюсь, не откажешься?
Сергей Павлович давно не пил водки. Он вообще равнодушно относился к
алкоголю. Но сейчас почувствовал, что он действительно промок, продрог и не
откажется посидеть за рюмочкой. Кроме того, ему захотелось сделать "назло"
жене. Она не любит его хмельным. "Приду пьяный - любуйся".
- Закусон у меня как раз под водку,- оживленно сказал Превосходов,-
огурцы собственной засолки, и все маринады - собственные... Насобачился
мариновать - попробуй и оцени... Вот, например, грибки... Не люблю ничего
рыночного.
Он застлал письменный стол газетами, уставил его закусками
"собственного производства".
Наполнив две большие рюмки водкой, Превосходов сел, уставился на Сергея
Павловича.
- А ведь ты того, братец... сдаешь!
- Да и тебя тоже... смотри, как подвело,- прищурился на него Туркеев.
- Смотрю, смотрю, брат,- опустил глаза Превосходов.- А ничего не
попишешь... Дело идет. Э-э, да черт с ним,- махнул он рукой.- Выпьем,
старик!
Чокнулись, выпили.
Превосходов взял в руки красный помидор, принялся сосать.
- Еще шесть лет назад,- продолжал он,- девушки засматривались и
приходили в эту вот обитель... Нет-нет да и заглянет какая-нибудь. А теперь
шествуешь по улице, и хоть бы одна кикимора посмотрела. А дети уж дедушкой
обзывать стали. Идешь по улице, а он тебя, сукин сын, остановит и как
дубиной по голове: дедушка, дай, говорит, на кино гривенник... Вот как! -
засмеялся он и тотчас же умолк.
Туркеев наблюдал за ним, улыбаясь.
- Ты чего смеешься? - тоже усмехнулся Превосходов.
- А меня вот никогда не волнует старость, и я никогда не чувствую в
себе разницы возрастов. Мне кажется, будто бы и в пятнадцать лет я был таким
же, как сейчас. И "взгляды" и "дедушка" - тоже не беспокоят.
- М-да,- задумался Превосходов,- каждому свое: меня отношение девушек
волнует, тебя - дела твоей проказницы. Ты не замечаешь разницы возрастов, а
меня эта разница давит... Ведь жизнь кончается - подумай только! А жить