Шилин Г.. Прокаженные

Пригласив Веру Максимовну и старательно закрыв на ключ дверь кабинета,
он, слегка краснея и пощипывая бородку, сказал, что через два дня ему
придется отправиться недельки на три в Москву и на это время он передает ей
"чрезвычайно важную и конфиденциальную функцию", о которой никто не должен
знать.
- Дайте мне слово,- страшно серьезно посмотрел он на нее,- что вы
никому и ни при каких обстоятельствах не откроете секрета. Даете?
Вера Максимовна так и ахнула - не предполагала об опытах...
- Ухаживайте за ними, кормите их, заботьтесь... Я пытался заразить, но
безуспешно... Может быть, вам повезет, и к моему возвращению кто-нибудь из
них станет наконец прокаженным,- сказал он, поручая ей заботы о кроликах.
А через два дня Сергей Павлович отправился в Москву, возложив
обязанности главного врача на доктора Лещенко.

12. СЛОЖНЫЙ ВОПРОС

Дней через семь после отъезда Туркеева в лепрозорий примчался Семен
Андреевич. Он появился неожиданно, как всегда, с удивительно серьезным и
даже суровым видом. У входа в докторский дом он очистил от грязи сапоги,
потрепал Султана, бросившегося к нему навстречу, и прошел в кабинет.
Но вместо Туркеева увидел Лещенко. По выражению лица, по тону и жестам
Орешникова заметно было, что приехал он неспроста.
- Может быть, я могу быть полезным?- осведомился Лещенко
- Да, положение такое... откладывать нельзя,- неторопливо и даже как
будто сердито заметил Семен Андреевич.- Если нет Сергея Павловича, то делать
нечего - придется решать без него.
"Что ж это придется решать?"- слегка недоумевая, подумал Лещенко,
уставившись вопросительно на гостя, который ходил взад и вперед по кабинету
с сосредоточенным видом.
- Однако знаете что,- с подъемом проговорил Семен Андреевич,-
давайте-ка сначала пойдем туда.
- Куда?
- На больной двор.
- Извините, я сейчас занят. Может быть, можно часа через два-три?
- Нет, надо сейчас,- твердо сказал Орешников.
- Гм,- Лещенко опустил глаза, не зная, как ему быть.
- Если так, то ладно,- решил гость,- оставайтесь, я пойду сам.
День был серый, кругом лежала непролазная мартовская грязь. Но Семен
Андреевич не замечал ни сырости, ни грязи. Сдвинув на затылок намокшую
барашковую шапку, распахнув пальто (ему было отчего-то жарко) и помахивая
руками, он шел на больной двор. Миновав голую сиротливую аллейку, он
очутился на территории прокаженных.
На больном дворе жили трое здоровых детей, родившихся от прокаженных
родителей: один годовалый мальчик - Феденька Рябинин и две девочки - Ариша
Афеногенова, которой шел третий год, и Любочка Уткина - любимица Веры
Максимовны, только что отпраздновавшая седьмые свои именины.
Семен Андреевич наискось перешел больной двор и направился в гости к
Уткиным. Его там знали по прежним посещениям, но не ждали. Очистив у входа
сапоги, он вошел в барак. Вся семья была налицо. Авдотья протирала стекла,
меняла занавески на окнах. Федор сидел неподвижно на скамье, уставившись
синими очками в пол, точно думая о чем-то важном, загадочном. У него, как у
большинства больных, особенно мужчин, болели глаза. Любочка хлопотала с
куклами в отведенном специально для нее углу, куда никто из больных не
допускался. Русые волосы были заплетены в маленькие, жиденькие косички.
- Мама, а почему у нас нет мальчика?
- Какого мальчика?- с удивлением посмотрела на нее Авдотья.
- Брата.
- Потому что нет,- с неохотой отозвалась Авдотья.- Дай бог - одну
упасти,- посмотрела она на нее неспокойными глазами.
- А ты будешь здорова?
- Буду.
- Когда?
- Ну и привязалась!- не утерпела Авдотья.- И чего ты нынче
разговорилась так? Кто тебя за язык тянет? Пошла бы к Вере Максимовне.
- Завтра пойду.- И Любочка снова принялась хлопотать с куклами.- А ты
мне сошьешь к Первому мая платье? И куклам сшей.
- До мая еще далеко.
- Папань, а когда ты поправишься?
Федор шевельнулся на своем месте, приподнял голову, скользнул очками по
дочери и, махнув рукой, ничего не ответил.
- А ты хотела бы поступить в школу?- послышался неожиданный голос с
порога.- Тебе ведь пора и в школу,- сказал Семен Андреевич, наблюдая, как
Любочка усаживает кукол на крошечные стулья.
- Здравствуйте, Семен Андреевич,- обрадовалась Авдотья, вытирая руки о
передник.
Федор молча поднялся, засуетился, отыскивая стул для гостя.
- Ты не беспокойся, Федор. Я на минуточку,- сказал он.- Пришел просто
проведать.
- Спасибо, Семен Андреевич,- глухо отозвался Федор.
- Ну, как жизнь?
- Какое ж наше житье,- поправил он очки,- житье, житье, как встал, так
и за вытье. Присаживайтесь,- подвинул он ему стул.
Но Семен Андреевич не сел и, пройдя к Любочкиному углу, остановился,
рассматривая девочку, точно видел ее в первый раз. Потрогал куклы и опять
пристально посмотрел на нее.
- Сколько тебе лет, Любочка?
- Восьмой годик идет,- услужливо отозвалась Авдотья.
- Хочешь конфет?- и он протянул ей горсточку конфет.
Девочка смутилась и покраснела, затем вопросительно взглянула на мать
и, встретив разрешающий взгляд, неуверенно протянула руку.
-- А ведь тебе пора в школу, красавица,- продолжал Семен Андреевич,-
куклы куклами, а читать и писать - тоже надо.
Любочка опустила глаза.
- Кто ж учить-то ее станет?- вмешалась Авдотья.- Школы ведь нет и
учителей - тоже. Разве Вера Максимовна... Да ведь ей некогда...
- Школ много,- заметил Семен Андреевич и снова уставился на девочку
так, что Авдотье стало вдруг как-то не по себе.
- Где ж эти школы?- взглянула она на него, чуть хмурясь.
Но он не отозвался и принялся рассматривать куклы.
- Скажи-ка мне по-дружески, Любочка, ты хочешь учиться?
Она улыбнулась.
- Хочу.
- А ты поехала бы в город, чтобы там учиться?
Девочка с удивлением взглянула на него и, не зная, что отвечать и зачем
ему надо знать все это, опустила голову.
- Чего ж ты молчишь?
- Мама не отпустит,- едва слышно сказала она.
- Мама не отпустит?- задумался он и нахмурился.- А если б отпустила?
Любочка посмотрела сначала на мать, потом - на отца, улыбнулась
смущенно, наклонила голову. Было ясно, что она согласна ехать.
Семен Андреевич привстал, принялся расхаживать по комнате.
- Это хорошо, что ты хочешь учиться,- сказал он ободряюще,- очень
хорошо. Молодец. Ты будешь жить в городе, учиться в школе, научишься читать,
писать, а когда вырастешь большая, мы из тебя сделаем полезного для всего
социалистического человечества работника. Может быть, ты будешь врачом, или
инженером, или, скажем, бортмехаником... Кем ты хотела бы быть, Любочка?-
засмеялся он, не замечая изумленных взглядов родителей.
- Ишь ты, инженер,- тихо заметил Федор, и ему приятно стало оттого, что
Любочка может стать инженером, если не на самом деле, то хоть в фантазии
Семена Андреевича.
Авдотья молчала, косо посматривая то на Любочку, то на гостя.
- Значит, так и решим,- продолжал Орешников уже с подъемом,- ты хочешь
учиться... Правильно?
Он потрепал девочку по щеке и, заторопившись, тотчас же вышел, оставив
Уткиных, особенно Авдотью, в полнейшем недоумении.
- И что это за разговор такой?- косо посмотрела она на Федора. А тот
снова опустился на скамью, предавшись своим мыслям, точно уже забыл и про
вопрос жены, и про посещение гостя.
От Уткиных Семен Андреевич направился к Рябининой и попал в тот момент,
когда Катя кормила Феденьку. Она прибыла в лепрозорий одиннадцать месяцев
назад вместе с двухмесячным ребенком.
Семен Андреевич присел на стул и молчал, пока Катя кормила. Когда же
она принялась укладывать ребенка, он сказал:
- Я пришел поговорить с вашим сыном,- при этом тон его был деловой,
решительный.
- Поговорите,- отозвалась Катя и опустила налицо локон так, чтобы он
закрывал темное пятно, зловеще выделявшееся над ее правой бровью,
- А так как ваш сын еще не научился разговаривать,- продолжал он тем же
тоном, устремив на нее внимательный взгляд и перекладывая шапку из руки в
руку,- мне надо потолковать с вами.
- Пожалуйста,- уставилась на него Катя.
- Вот что,- задумался Семен Андреевич,- мы с вами люди взрослые и
понимаем - что к чему... Главное же, вы должны понять... И, кроме того, есть
закон... Впрочем, не так... Закон законом, а жизнь берет свое, так тоже
бывает...
- И даже непонятно - о чем вы ведете...
- Обождите и поймете. Я хочу спросить вас, Катя, ведь вы умная женщина
и должны понять...
- Как же не понять,- отозвалась она, не понимая, однако, о чем будет
речь.
- Вы согласились бы,- продолжал он,- если бы какая-нибудь хорошая семья
в городе усыновила вашего ребенка?- неожиданно брякнул он, придавая тону
своему какую-то особую решимость.
- Это Феденьку-то?
- Феденьку.
- Да на что ж он чужим людям?- всплеснула она руками.
- Это уж их дело.
- От прокаженных-то родителей?
- Именно.
- Да кто ж согласится?- воскликнула она.
- Представьте, что согласятся.
- Вот удивление... И даже не думала,- страшно заволновалась она, не
зная, что делать.
- Никакого удивления тут быть не может, а так надо,- поднялся он,
надевая шапку и трогаясь к порогу.- Подумайте хорошенько над этим вопросом,
а часа через два скажете.
- Да как же так, чтоб чужим людям моего Феденьку?- необычайно
забеспокоилась она.- Нет, это вы шутите, это зря... Ведь для себя я
рожала-то, а не для чужих? Да и зачем он чужим? Господи, горе-то какое!-
недоуменно причитала она, почувствовав нечто значительное и тревожное в
тоне, каким разговаривал с нею Семен Андреевич.
Но тот вышел из комнаты и уже шагал по двору, направляясь к дому, где
обитала семья Афеногеновых.
В то время, когда Семен Андреевич вошел в их комнату, Фрося купала
Аришу. Арише не нравилось сидеть в ванне, она кричала. Но купание подходило
к концу. Фрося поставила ребенка на ноги, облила в последний раз теплой
водой, принялась вытирать Все, что касалось Аришеньки, Фрося делала с
любовью, с энтузиазмом, необычайно нежно, заботливо. Ведь Ариша -
здоровенькая!
Семен Андреевич плотно закрыл за собой дверь и остановился на пороге,
наблюдая, с какой нежностью вытирала Фрося розовое тело ребенка.
"Вот и Лиля хочет иметь..." - подумал он горестно, любуясь представшим
перед ним зрелищем.
- Ты будешь красавицей у меня, моя умница, солнышко мое, радость
ненаглядная,- точно пела вполголоса Фрося, продолжая вытирать ребенка.- Ну,
не надо плакать. Слышишь, как поют птички, они тоже маленькие, тоже хорошие,
дорогая моя ласточка, это они к тебе в гости прилетели... Вот и ты, как они,
прилетела ко мне издалека, радость моя... Скоро над нашим окном ласточки
совьют гнездо, и выведут птенчиков, и петь будут всю ночь, и мы будем с
тобой слушать... А в поле много, много цветов, и пахнут они так же, как ты,-
и она принялась целовать ребенка так, что Семен Андреевич вынужден был
кашлянуть, чтобы заявить о своем присутствии.
- Кто это?- быстро повернулась Фрося и смутилась, увидя его. Ей стало
почему-то совестно оттого, что посторонние люди могли подслушать ее
задушевный разговор с ребенком.
- Здравствуйте,- тоже слегка смутившись, сказал Семен Андреевич.
- Ах, это вы? Садитесь,- и, укутав Аришу, она принялась укладывать ее в
постельку.
Девочка быстро уснула.
- Как она у вас? Здорова?- тихо спросил он.
- Она у меня прелесть. Она теперь на всю жизнь здорова.
- Гм,- и он посмотрел на нее неуверенно.
- Вы не верите, что она на всю жизнь, а я верю... И никто меня не
убедит, что она может заболеть. Нет, она не заболеет! Никогда. Зачем же я
тогда рожала? Нет, ты, моя звездочка, всю жизнь будешь здоровенькая,-
наклонилась она над кроваткой.- Довольно и того, что твоя мать прокаженная,-
и Фрося прикрыла Аришеньку одеяльцем, пристально всматриваясь в лицо спящего
ребенка, показавшегося в эти минуты Семену Андреевичу необычайно прекрасным.
- Давно вы у нас не были,- наконец оторвалась она от кроватки.
- Да,- угрюмо отозвался Семен Андреевич.
- А мне даже и угостить вас нечем,- забеспокоилась она.- В прошлый раз
вы пили у меня чай, да еще с вареньем, а сейчас и варенья нет...
- Пустяки,- заметил Семен Андреевич.
- Все-таки неудобно перед гостем,- посмотрела Фрося на него все еще
радостными глазами.- Да куда же вы, обождите!- воскликнула она, увидев, как
Семен Андреевич вдруг круто повернул и, не сказав ни слова, почти выбежал из
комнаты...
Он прошел прямо на здоровый двор, минуя все бараки, никого не замечая и
не отвечая даже на приветствия встречающихся людей. Пройдя клуб, свернул
вправо, направился к мастерским. Спустя полчаса снова показался на здоровом
дворе, но на этот раз в сопровождении Маринова. Шел быстро, направляясь
прямо к директорскому дому, время от времени поглядывая на Маринова. Тот был
чем-то озадачен.
В кабинете все еще занимался Лещенко. Увидя вошедших, он отодвинул
бумаги, пригласил сесть. Семен Андреевич снял пальто, опустился в кресло.
Лицо его было бледно, губы дрожали. Маринов озабоченно присел на стул у
письменного стола.
- Фу,- вздохнул Семен Андреевич.- А знаете, товарищ доктор, ведь так
продолжаться дальше не может. Дальше допускать этого нельзя,- уставился он
на Лещенко.
- Чего нельзя допускать?
Но Семен Андреевич не ответил и, поглаживая русые длинные волосы,
чуть-чуть скосил глаза на Маринова, точно ему хотелось проникнуть в его
мысли. Тот продолжал сидеть молча. Мягкие глаза Маринова смотрели мимо
Лещенко как-то смущенно, неловко.
- Это надо кончать, и сегодня же, сейчас, товарищ доктор,-
забеспокоился Семен Андреевич.- Этого допускать дальше невозможно.
Лещенко смотрел на Орешникова с недоумением.
- Простите, но я не понимаю, о чем идет речь...
- Ну вот и не знаете...
- К моему сожалению, не знаю...
- В таком случае я вам скажу,- решительно поднялся Семен Андреевич,
бросив на Маринова быстрый взгляд,- речь идет о нарушении закона, нашего,
советского закона,- подчеркнул он.
- Нарушение закона?- приподнялся Лещенко от неожиданности и перевел
глаза с Семена Андреевича на Маринова
- Да, закона,- отчеканил Семен Андреевич, блеснув глазами.- У вас есть
что-нибудь такое, в чем можно было бы выкупать детей?
- Каких детей?
- Ну вот, опять вы не понимаете...
- Фу ты,- вздохнул Маринов, которому, видимо, начинал надоедать этот
разговор. И мягко сказал:- Надо, Евгений Александрович, созвать совещание
актива служащих.
Теплый голос Маринова успокоил Лещенко.
- Это по поводу нарушения закона?- спросил он. Маринов посмотрел на
Орешникова и, вынув платок, принялся вытирать лицо.
- Товарищ Орешников доложит,- сказал Маринов уклончиво,- он нам
разъяснит - что и как. Созывайте, Евгений Александрович, совещание.
Через полчаса в том же кабинете собрался весь актив лепрозория: лекпом
Плюхин, завхоз Пыхачев, заведующий аптекой Клочков, Вера Максимовна,
Серафима Терентьевна, Белоусов, Катерина Александровна, врач Сабуров и
другие. Лещенко выбрали председателем
- Я отниму у вас, товарищи, всего несколько минут,- начал Семен
Андреевич, бегая глазами по кабинету.- В то время, когда страна наша требует
от всех своих граждан строгого соблюдения всех советских законов, у вас, в
лепрозории, производится преступное нарушение их.
- Ты дело давай, главную суть,- нетерпеливо вмешался Маринов.
- Прошу, товарищ Маринов, меня не перебивать,- с достоинством посмотрел
на него Семен Андреевич.
- А ты дело давай,- добродушно подтвердил тот.
- Гм, как будто я и взаправду - без дела, стараясь скрыть обиду,
отозвался Семен Андреевич.
- Ну ладно, только не сердись,- махнул рукой Маринов и принялся
рассматривать на стене портрет Ганзена.
Все сидели молча, решительно не понимая о каком "преступлении" говорит
"шеф", но не перебивали, ждали.
- У вас, товарищи, в полном загоне наша советская общественность.
Правда, вы работаете, но работа ваша ушла только в один бок. У вас все ушло
только на медицину, вы ограничиваетесь только одной частью работы -
лечебной. А кроме того, есть ведь еще другая сторона: жизнь, быт, личные
интересы людей, гражданские ваши обязанности ...
- Это вот верно,- поддержал Маринов.
Семен Андреевич сделал вид, что не расслышал реплики, и продолжал:
- Ведь больные не только болеют, лечатся и думают о своей проказе, они
еще живут - едят, ходят, работают, чем-то интересуются, они ведь живые люди,
такие же, как мы. А что вами сделано и делается в этом направлении? Что
сделали вы для того, чтобы они интересовались не только своей проказой, но и
всей жизнью на всем земном шаре и чувствовали себя не прокаженными, а только
временно выбывшими из строя? Я должен сказать, товарищи, что в этом
направлении вами не сделано и не делается почти ничего. Ну, взять хотя бы
такой пустяк, как стенная газета. Где газета? Ее нет. А где у вас
самокритика? Нет. Сколько раз в лепрозории устраивались общие собрания? В
два года один раз...
- Правильно,- горячо поддержала его Катерина Александровна,- что и
говорить ...
- Безусловно!- подтвердил на весь кабинет Клочков.
- А отсюда и беда,- продолжал Семен Андреевич, чувствуя, как он
начинает овладевать вниманием собрания, попав в самое чувствительное его
место, и оттого принимая тон еще более решительный, непреклонный.- Отсюда и
нарушение советских законов, отсюда самое преступление.
- Ты опять уклонился,- подсказал ему Маринов, снова на одно мгновение
смутив Семена Андреевича. Однако смущения его не заметил почти никто.
- Ведь так, товарищи, нельзя,- продолжал он.
Клочков, сидевший все время позади, тихонько поднялся со своего места и
направился было к выходу, но его заметил Семен Андреевич.
- Куда это вы, товарищ?
Клочков растерянно остановился.
- А я так... промяться... Я не ухожу...
- Уж лучше садитесь. Нам надо поговорить.
- В таком случае,- вдруг брякнул Клочков, отчего-то покраснев и страшно
смутившись,- позвольте мне слово...
Семен Андреевич умолк и с удивлением взглянул на него.
- Пожалуйста,- ласково разрешил он.
- Что ж тут такого?- еще более конфузясь и торопясь, начал Клочков.- Я
понимаю: вам все известно, товарищ Орешников, и скрывать тут нечего...
Ладно. Но позвольте вам доложить по совести, что никакого преступления тут
нет. Ну, если перед завтраком или перед обедом хлопнешь рюмку-другую... Ведь
это не такой уж большой ущерб. А если что, я готов даже оплатить.
Привычка-с, знаете ... Не могу... А достать, как сами видите, тут негде,
кроме как...
- Так, так, ну и что же?- весьма заинтересовался Семен Андреевич,
видимо совершенно не понимая мысли заведующего лепрозорной аптекой.
Кто-то среди собравшихся усмехнулся.
- Я говорю, что тут нет ничего особенного,- окончательно растерялся
Клочков,- я думаю, что от одной - двух рюмок государство не обеднеет.
- Каких рюмок?- подался вперед Семен Андреевич, впиваясь глазами в
Клочкова.
- Ну вот,- вытер тот лицо.- Будто не знаете. Ведь вы же о спирте?
- О спирте?- изумился Семен Андреевич.
Клочков растерянно смотрел на него, перебирая пальцами полу своей
толстовки. Он начинал понимать, что Семен Андреевич имел в виду вовсе не
спирт.
- О каком спирте вы говорите?- нахмурившись, повторил Орешников.
- О казенном! - громко и язвительно подсказал Белоусов.- Спиритус вини.
- А я бы попросил вас помолчать,- вдруг озлился Клочков, метнув в
сторону Белоусова недружелюбный взгляд.
- То есть как это помолчать?- с достоинством заговорил Белоусов.- Вы
расхищаете народное достояние - спирт, который должен идти на лечебные
надобности. От вас всегда разит за целую версту... Вот и сейчас нос красный.
Я сам видел, как третьего дня вы изволили цедить из бутылки себе в пузырек.
Рюмочку-другую!- насмешливо воскликнул Белоусов.- Сегодня рюмочка, завтра
рюмочка, а подсчитайте, сколько этих рюмочек получается в годовом итоге.
Подсчитайте!- прокричал он и ткнул пальцем в сторону, где сидел ошеломленный
Клочков.
Тот вытирал платком лицо. Потом тяжело и неловко поднялся, уперся
глазами в спину Белоусова и обмахнулся платком.
- Хе-хе...- вдруг растерянно усмехнулся он, но тотчас же лицо его
надулось, он покраснел еще больше.- Позвольте-с,- вполголоса пробормотал
он.- Позвольте-с, милостивый государь. А кто вы такой, разрешите вас
спросить? Государственный контролер? Следователь?- В этом месте голос его
прыгнул на самую высокую ноту.- А кто, позвольте вас спросить, семнадцатого
февраля текущего года отправил в город окорок? Это что такое? Извините, это
уже не одна - две рюмки спирта, а целый окорок!
- Какой такой окорок?- повернулся к нему Белоусов, явно смутившись.
- Бараний-с... От молодого барашка-с,- подмигнул Клочков.
- Н - не знаю,- пожал плечами Белоусов.
- А я знаю. Да, знаю,- отчеканил Клочков.- Семнадцатого февраля вами
было упаковано в мешок два задних окорока от казенного барана и переправлено
в город. Один был взят вами, другой - завхозом Пыхачевым. И без ведома
начальства. Докажите: проведены эти два окорока где-нибудь в книгах? А я
утверждаю, что ни в каких ваших книгах эти два окорока не проведены. Да-с,
не проведены,- снова ехидно подмигнул он.- Вы послали свой окорок гражданке
Крысиной, а гражданин Пыхачев велел передать какой-то Матрене Кузьминичне,
проживающей по улице Коммуны, дом номер двадцать три. По книгам не
проведены-с,- резко заключил он и опустился.
Установилась неловкая пауза. Среди собравшихся послышался смех. Пыхачев
сидел, опустив слегка голову, и не смотрел ни на кого. Белоусов, хлопая
веками, растерянно пожимал плечами.
- Это клевета,- буркнул он.
- Не клевета, а преступление,- именно то самое преступление с вашей
стороны, о котором изволил сказать товарищ Орешников. И мы это дело
расследуем.
Маринов сидел молча, и нельзя было понять, то ли он сдерживал смех, то
ли сердился. Семен Андреевич с недоумением смотрел на спорщиков. Женщины
оживленно шептались между собой. Лещенко, нахмурившись, поглядывал то на
Клочкова, то на Белоусова, то на Пыхачева.
Чем кончился бы спор - неизвестно, если бы не спохватился в эту минуту
Семен Андреевич.
- Вот видите, товарищи, - сказал он огорченно, - что значит
общественность! От нее ничего не скроется, а если до сего времени у вас под
спудом находились кое-какие проделки, то только потому, что общественность
была у вас в загоне. Вот тут-то как раз и нужна стенная газета да
самокритика. Однако дело не в этом,- подумав, сказал он сухо и официально.-
Я не о том. Мы отвлеклись от сути...
- Так вы, значит, не об этом? - огорчился Клочков.
- Нет, окороков и спирта я в виду не имел,- признался Семен Андреевич и
улыбнулся.- Преступление, о котором я веду речь, совсем иного сорта...
Неожиданно Лещенко попросил слово для вопроса. Поднялся, отыскал
глазами Веру Максимовну, опустил глаза. Сказал мягко, торопясь:
- Вера Максимовна, вы ничего не имеете заявить общему собранию? - и
уставился прямым, внимательным взглядом, в котором Вера Максимовна прочла
тревогу.
- Ничего, - отозвалась она, удивленная. Лещенко чуть-чуть наклонил в ее
сторону голову, - дескать, "я очень рад" - и сел.
- Итак,- продолжал Семен Андреевич,- дело вовсе не в этих мелочах.
Вовсе не в том... Есть дела поважнее.
Все с напряженным вниманием уставились на оратора.
Орешников медленно засунул платок в карман, поднял обеими руками
портфель, снова осторожно положил его и устремил пронизывающий взгляд на
Лещенко.
- В течение нескольких лет, - продолжал он, понижая голос, - на больном
дворе происходит неслыханное нарушение советских законов. Да, нарушение,
которое невозможно терпеть дольше ни одной минуты. На больном дворе
безнаказанно... то есть не так,- улыбнулся он,- не безнаказанно... а
незаконно живут трое маленьких здоровых детей... Как хотите, но тут,
товарищи, пахнет преступлением. Факт.
Он умолк.
Все облегченно вздохнули и сразу повеселели.
- В этом и заключается все наше так называемое преступление? - спросил
Лещенко.
- Но какое ж это преступление? - отозвалась Серафима Терентьевна.
- Что? Вы не понимаете? - обернулся к ней Семен Андреевич.- Вы
считаете, что сознательно заражать проказой здоровых детей, которые не могут
за себя постоять,- это шуточки, это не преступление?
- Можно подумать, что мы и в самом деле что-то натворили, - заметил
Плюхин.
- И ничего особенного тут нет, - подала голос Серафима Терентьевна.
- Дети при родителях... И ничего удивительного,- поддержала ее Катерина
Александровна,- какое ж тут нарушение?
- Не нарушение?- воскликнул Семен Андреевич, удивляясь.- Вот так не
нарушение! А кто из вас не знает закон ВЦИК об обязательной изоляции
здоровых детей от прокаженных? Этот закон еще не отменен, дорогие товарищи,
он еще действует, а вы...
Все присмирели. Все сразу вспомнили закон об изоляции здоровых детей от
прокаженных родителей, закон, который на практике не проводился в жизнь. И
всем вдруг стало ясно, что Семен Андреевич прав как бы там ни было, а закон
нарушен, и никто никогда не сделал попытки напомнить о нем.
Какая-то вина лежала на медицинском персонале - вина за то, что никто
из них ни разу не сделал попытки повлиять на Туркеева, вмешаться в судьбу
трех здоровых детей - будущих граждан страны.
В то же время все понимали практическую сложность разрешения этого
вопроса. Первая и самая главная трудность в деле изоляции детей заключалась
в том, что детей некуда было поместить. Обыкновенные городские приюты их не
брали, а учреждать специальный приют для трех детей - невозможно. Попытки
отдать ребят для усыновления тоже оканчивались неудачей: здоровых детей от
прокаженных боялись все - и учреждения, и отдельные лица.
Вот с чем столкнулся Сергей Павлович, когда пытался выполнить закон об