К полудню я встретился с Кессельрингом, но наш разговор оказался безрезультатным. Он вел себя совершенно по-солдатски и не был расположен обсуждать приказы Гитлера. Напротив, неожиданно я встретил понимание у представителя партии в его штабе. Мы прохаживались взад и вперед по террасе замка, когда он заверил меня, что в будущем по возможности не станет давать хода информации о поведении населения, которая могла бы спровоцировать нежелательную реакцию Гитлера.
   В о время скромного обеда Кессельринг только поднял тост за мое 40-летие, как внезапно, издавая громкий пронзительный звук, на замок налетело соединение вражеских истребителей и в тот же момент по окнам ударили первые пулеметные очереди. Все бросились на пол. И только тогда зазвучала сирена воздушной тревоги. Одновременно в непосредственной близости упали первые тяжелые бомбы. В то время как то справа, то слева от нас ухали взрывы, мы сквозь дым и крипичную пыль устремились в бункеры.
   По-видимому, командный пункт западной обороны был целью налета. Бомбы продолжали падать без перерыва. Бункер дрожал, но прямого попадания не было. Когда налет закончился, мы продолжили обсуждение, теперь уже вместе с саарским промышленником Германом Рехлингом. В ходе беседы Кессельринг открыл более чем семидесятилетнему господину, что в ближайшие дни мы потеряем Саар. Рехлинг сдержанно, почти равнодушно воспринял известие о предстоящей потере своей родины и своих заводов: «Один раз мы уже теряли Саар и вернули его. Несмотря на свой возраст, я еще буду свидетелем того, как он снова станет нашим».
   Нашей следующей целью был Гейдельберг, куда к этому времени было переведено руководство военной промышленностью юго-западной Германии. Я хотел воспользоваться случаем и хоть ненадолго навестить своих родителей в день своего рождения. Днем ехать по автобану было невозможно из-за штурмовиков; поскольку я с юности знал прилегающие дороги, мы с Рехлингом в теплую солнечную погоду поехали через Оденвальд. Впервые мы говорили совершенно открыто; Рехлинг, ранее почитатель Гитлера, не скрывал своего мнения относительно бессмысленного фанатизма, с каким продолжалась война. Уже было поздно, когда мы прибыли в Гейдельберг. Известия из Саара были благоприятными: подготовительные работы к уничтожению объектов почти не были начаты. Поскольку в распоряжении оставалось всего несколько дней, даже приказ Гитлера больше не мог наделать бед.
   Во время долгой поездки по забитым отступающими дорогам усталые и измотанные солдаты щедро осыпали нас руганью. Лишь после полуночи мы прибыли в ставку армии, в находившуюся в небольшом городке среди виноградников Пфальца. Генерал СС Хауссер имел более разумные представления о том, как следует толковать бессмысленные приказы, чем его главнокомандующий. Приказ об эвакуации Хауссер считал неосуществимым, разрушение мостов безответственным. Через пять месяцев меня в качестве пленного везли на грузовике из Версаля через Саар и Пфальц; как железнодорожные пути, так и дорожные мосты в значительной мере не пострадали.
   Гауляйтер Пфальца и Саарской области Штер без обиняков заявил, что не будет следовать полученному приказу об эвакуации. Состоялся странный диалог между гауляйтером и министром: «Если Вы не проведете эвакуацию и фюрер привлечет Вас за это к ответственности, можете сослаться на то, что я сказал Вам, что приказ более не действителен». — «Нет, это очень любезно, но я возьму ответственность на себя». Я настаивал: «Но я с радостью подставлю свою голову». Штер покачал головой: «Но я сделаю это. Я хочу взять это на себя». Это был единственный пункт, по которому мы не могли договориться.
   Нашей следующей целью была ставка фельдмаршала Моделя, находившаяся в 200 километрах в Вестервальде. На рассвете снова появились американские штурмовики. Поэтому мы свернули с основной дороги и в объезд наконец добрались до маленькой мирной деревушки. Ничто не говорило о том, что здесь находится командный пункт группы армий. Не было видно ни одного офицера, ни солдата, ни автомобиля, ни связного-мотоциклиста, всякие передвижения на автомобилях в дневное время были запрещены.
   В деревенской гостинице я немедленно продолжил с Моделем наш зигбургский разговор и сохранении железнодорожных путей в Рурской области. Мы еще не завершили его, когда офицер принес телеграмму. «Это касается Вас», — сказал Модель смущенно и одновременно в замешательстве. Я почувствовал недоброе.
   Это был «письменный ответ» Гитлера на мою памятную записку. По всем пунктам он предписывал обратное тому, что я потребовал 18 марта. «Все военные, транспортные, промышленные объекты, объекты связи и снабжения, а также материальные ценности на территории Рейха» в соответствии с ним подлежали уничтожению. Это был смертный приговор немецкому народу, принцип «выжженной земли» в наиболее резкой форме. Меня самого эта директива лишала полномочий, все мои приказы, направленные на сохранение промышленности, однозначно дезавуировались. Осуществление мер по уничтожению объектов теперь возлагалось на гауляйтеров 10 «».
   Последствия трудно было бы себе представить, на неопределенное время без электричества, газа, чистой воды; без угля, без транспорта. Все железнодорожные пути, каналы, шлюзы, доки, корабли, паровозы уничтожены. Даже если где-либо промышленные объекты и уцелели бы, они ничего не могли производить из-за недостатка электричества, газа и воды; никаких запасов, никакой телефонной связи, короче говоря, отброшенная к временам Средневековья страна.
   По изменившемуся поведению фельдмаршала Моделя было видно, что мое положение изменилось. Он продолжил разговор со мной, уже явно держась на расстоянии, теперь уже он очевидно уклонялся от дальнейшего обсуждения того, что собственно было предметом нашей беседы, спасения рурской промышленности 11 «». Растерянный и усталый, я заснул в каком-то крестьянском доме. Через несколько часов я решил пройтись по полям и оказался на пригорке. В легкой дымке внизу мирно раскинулась под солнцем деревня. Мне видна была местность вдали за холмами Зауэрланда. Как может быть, думал я, чтобы человек хотел превратить эту страну в пустыню! Я улегся в папоротники. Все казалось нереальным. От земли исходил пряный дух, показались первые зеленые ростки. Когда я пустился в обратный путь, солнце заходило. Решение было принято. Необходимо было предотвратить исполнение приказа. Я отменил назначенные на вечер встречи в Рурской области; лучше было сначала выяснить обстановку в Берлине.
   Автомобиль вывели из кустов, несмотря на активность вражеской авиации я уже ночью, включив ближний свет, выехал на восток. Я просматривал свои записи, пока Кемпка сидел за рулем. Многие из них касались обсуждаемого в последние два дня. Не зная, на что решиться, я пробежал эти страницы. Потом я начал незаметно рвать их и выбрасывать клочки в окно. Когда мы ненадолго остановились, мой взгляд упал на подножку автомобиля. Прижатые сильным встречным ветром, в ее угол набились предательские обрывки бумаги. Я потихоньку сбросил их в канаву.


Глава 30

Ультиматум Гитлера


   Усталость делает человека равнодушным. Поэтому я совершенно не был взволнован, когда 21 марта 1945 года после обеда встретил Гитлера в Рейхсканцелярии. Он кратко осведомился о том, как съездили, но был немногословен и не вспоминал о «письменном ответе». Мне показалось ненужным говорить с ним об этом. Кемпку он расспрашивал свыше часа, меня на эту беседу не пригласили.
   Вопреки принципиальному распоряжению Гитлера, я в тот же вечер передал Гудериану копию моей памятной записки. Кейтель, напротив, в ужасе отшатнулся от нее, как будто это было опасное взрывчатое вещество. Напрасно я пытался выяснить, что сопровождало появление приказа Гитлера. Как и в тот раз, когда мое имя оказалось в списке будущего правительства, составленного участниками заговора 20 июля, ко мне стали относиться холодно. По всей видимости, окружение Гитлера считало, что я окончательно впал в немилость. И действительно, я уже не мог оказывать влияния на ход дел в важнейшей области моей деятельности, спасения подчиненной мне промышленности.
   Два решения Гитлера послужили мне в эти дни доказательством того, что он решил быть совершенно беспощадным. В сводке вермахта от 18 марта 1945 г. я прочитал, что приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный четырем офицерам, по вине которых якобы не был вовремя взорван мост через Рейн под Ремагеном; Модель только что сказал мне, что они были совершенно невиновны. «Ремагенский страх»: как его назвали, до конца войны сковал волю многих ответственных лиц.
   В тот же день мне намекнули, что Гитлер приказал казнить генерал-полковника Фромма. Уже за две недели до этого министр юстиции Тирак за ужином с полным безразличием небрежно рассказал, пока меняли тарелки: «Фромму тоже скоро не сносить головы!» Мои попытки изменить этим вечером настроение Тирака оказались бесполезными, они не произвели на него ни малейшего впечатления. После этого я через несколько дней направил ему официальное письмо на пяти страницах, в котором опровергал большую часть известных мне обвинений против Фромма и предлагал себя в качестве свидетеля защиты народному суду.
   Это было, пожалуй, единственное в своем роде ходатайство рейхсминистра. Уже через три дня, 6 марта 1945 г. Тирак прислал мне резкий по форме ответ, в котором говорилось, что для дачи мной показаний народному суду требуется согласие Гитлера. «Фюрер только что передал мне, — продолжал Тирак, — что он ни в коем случае не сделает для Вас исключения в связи с делом Фромма. В этой связи я не буду приобщать к делу Ваше заявление» 1 «». Приведение в исполнение смертного приговора показало мне, насколько серьезно мое положение. Я был в шоке: когда Гитлер 22 марта пригласил меня на одно из своих совещаний по вопросам вооружений, я опять послал вместо себя Заура. Его записи свидетельствовали о том, что оба они легкомысленно игнорировали действительность. Хотя военное производство давно уже развалилось, они занимались проектами так, как будто в их распоряжении был еще весь 1945 год. Так, они не только обсуждали совершенно нереальное производство нелегированной стали, но и констатировали, что армии следует поставить «максимальное количество» 88-миллиметровых противотанковых пушек, а также увеличить производство 210-миллиметровых минометов; они упивались разработками совершенно новых видов оружия: нового специального ружья для десантников, конечно, с «самой высокой скорострельностью» или нового миномета сверхбольшого калибра 305 мм. В этом протоколе был также зафиксирован приказ Гитлера, чтобы ему через несколько недель представили пять типов танков. Сверх того, он хотел, чтобы разобрались с действием известного уже в древности «греческого огня» и чтобы наш реактивный самолет Ме 262 как можно скорее был переделан в истребитель. Он невольно подтвердил тем самым, какую тактическую ошибку он совершил полтора года тому назад, когда из-за своей косности не последовал совету экспертов 2 «».
   21 марта я вернулся в Берлин. Через три дня рано утром мне передали сообщение, что английские войска к северу от Рурской области, не встречая сопротивления, на широком фронте перешли Рейн. Наши войска, как мне сообщил Модель, были бессильны. Еще в сентябре 1944 г. высочайшая производительность нашей военной промышленности позволила в короткий срок создать из безоружных армий оборонительный фронт. Теперь такие возможности отпадали: территория Германии постепенно переходила к противнику.
   Я снова сел за руль своего автомобиля, чтобы вновь отправиться в Рурскую область, сохранение которой было ключевым вопросом послевоенного развития. В Вестфалии, когда мы уже почти были на месте, нам пришлось остановиться из-за поврежденной покрышки. Неузнанный в сумерках, я на каком-то подворье вел разговор с крестьянами. Неожиданно для меня оказалось, что вколачиваемая в последние годы вера в Гитлера не исчезла даже в этой ситуации: он, Гитлер, считали они, не может проиграть войну, «у фюрера есть еще что-то в резерве, что он разыграет в последний момент. Тогда наступит великий поворот. То. что он позволяет врагам так далеко забраться на нашу территорию, это же только западня!» Даже в правительстве присутствовала эта наивная вера в преднамеренно придерживаемое чудесное оружие, которое в самый последний момент уничтожит беззаботно продвинувшегося вглубь страны противника. Функ, например, в эти дни спросил меня: «Но у нас же есть особое оружие, не так ли? Оружие, которое изменит все на 180 градусов?»
   Той же ночью начались переговоры с д-ром Роландом, начальником Рурского штаба и его важнейшими сотрудниками. То, что они рассказали, ужасало. Три гауляйтера Рурской области были полны решимости выполнить приказ Гитлера об уничтожении объектов. Хернер, один из наших технических сотрудников, к несчастью, одновременно руководивший техническим управлением партии, по приказу гауляйтеров составит план работ по уничтожению. Сожалея, но привыкнув повиноваться, он разъяснил мне детали своей технически грамотной концепкии, которая на необозримое время должна была отключить промышленность Рура: даже угольные шахты предполагалось затопить и, разрушив подъемные механизмы, на многие годы вперед сделать невозможным их восстановление. Затопив баржи с цементом, предполагалось блокировать порты отгрузки Рура и одновременно с ними водные пути. Уже на следующий день гауляйтеры собирались начать взрывные работы, потому что войска противника быстро продвигались в северной части Рурской области. У них, однако, было так мало транспортных средств, что они полностью зависели от помощи моей военной организации. Взрывчатые вещества, детонаторы и бикфордовы шнуры они надеялись найти в достаточном количестве в шахтах.
   Роланд безотлагательно вызвал около двадцати надежных представителей угольных шахт в замок Тиссена Ландсберг, где помещалась резиденция штаба Рурской области. После короткого обсуждения, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, сообща решили бросить взрывчатые вещества, детонаторы и шнуры в «долото» шахт и таким образом сделать их непригодными для использования. Один из коллег получил задание вывести за пределы Рурской области все имеющиеся в нашем распоряжении грузовики, снабдив их горючим лишь в небольшом количестве. В случае необзодимости автомобили и горючее следовало предоставить в распоряжение действующей армии, таким образом, окончательно выведя их из гражданского подчинения. Наконец, я пообещал Роланду и его сотрудникам для охраны электростанций и других важных промышленных объектов от отрядов подрывников, подчиненных гауляйтерам пятьдесят автоматов из производственных остатков. В руках решительно настроенных мужчин, защищающих свой завод, они в то время представляли собой значительную силу, потому что полиции и партийным функционерам незадолго до этого пришлось сдать свое личное оружие армии. В этой связи сы даже вели речь об открытом бунте.
   Гауляйтеры Флориан, Гофман и Шлесман собрались в гостинице «Блеберхоф» под Лангенбергом. Наперекор всем запретам Гитлера я на следующий день предпринял еще одну попытку уговорить их. Начался горячий спор с гауляйтером Дюссельдорфа Флорианом. Смысл его аргументов был таков: если война проиграна, то не из-за ошибок фюрера или партии, а по вине немецкого народа. После катастрофы такого рода в любом случае останутся в живых только убогие создания. В отличие от Флориана, Гофмана и Шлесмана в конечном счете удалось переубедить. Но приказы фюрера нужно исполнять, сказали они, и никто с них ответственность не снимет. Они не знали, что делать, тем более, что Борман тем временем довел до них новый приказ Гитлера, еще более ужесточавший директиву об уничтожении жизненных основ народа 3 «». Гитлер еще раз приказывал «очистить все области, которые мы в настоящее время не в состоянии удержать и которые предположительно будут оккупированы противником». Чтобы разом отвести все контраргументы, дальше шло: «Фюрер располагает достаточной информацией о том, с какими огромными трудностями связана реализация этого требования. Требование фюрера основано на очень точных, выверенных расчетах. Необходимость эвакуации не подлежит обсуждению».
   Эвакуировать в соответствии с приказом миллионы людей из областей к востоку от Рейна и Рурской области, из таких центров, как Мангейм и Франкфурт, можно было только в малонаселенные области, прежде всего, в Тюрингию или пойму Эльбы. В местность без санитарных сооружений, без жилья и продовольствия должен был хлынуть поток плохо одетых и голодных горожан. Голод, эпидемии и нищета были неизбежны.
   Собравшиеся гауляйтеры единодушно решили, что партия больше не в состоянии проводить в жизнь эти приказы. Только Флориан неожиданно для всех зачитал текст полного энтузиазма воззвания к партийным функционерам Дюссельдорфа, которое он хотел издать в виде плаката: «Все уцелевшие здания города при приближении врага следовало поджигать, всех жителей эвакуировать. Противник должен был войти в сожженный, безлюдный город» 4 «».
   Два других гауляйтера заколебались. Они согласились с моей трактовкой приказа фюрера, в соответствии с которым производство в Рурской области по-прежнему имеет важное оборонное значение, к тому же таким образом мы можем как раз непосредственно снабжать боеприпасами войска, ведущие бои за Рур. Разрушение электростанций, которое должно было начаться на следующий день, таким образом было отложено, действие приказа о разрушении парализовано.
   Я тут же посетил фельдмаршала Моделя в его ставке. Он проявил готовность по возможности вести бои вне промышленной зоны, свести таким образом разрушения к минимуму и не отдавать приказ о разрушении объектов промышленности 5 «». В остальном он обещал действовать в тесном контакте с д-ром Роландом и его сотрудниками.
   Через Моделя я узнал, что американские войска уже продвигаются в направлении Франкфурта, точно определить линию фронта более невозможно, а ставку Кессельринга уже этой ночью перебазируют далеко на восток. Примерно в три часа ночи мы прибыли в старую ставку Кессельринга под Наугеймом; из разговора с его начальником штаба генералом Вестфалем выяснилось, что он тоже намерен дать более мягкое толкование приказу о разрушениях. Поскольку даже начальник штаба главнокомандующего вооруженными силами запада не мог ответить на вопрос, как далеко противник продвинулся за ночь, мы поехали в объезд через Шпессарт и Оденвальд в Гейдельберг. Наш путь пролегал через маленький городок Лор. Наши войска уже ущли, специфическая атмосфера ожидания царила на вымерших улицах и площадях. На перекрестке одиноко стоял солдат с двумя противотанковыми ружьями. Он с удивлением посмотрел на меня. «Что же Вы ждете здесь?» — спросил его я. «Американцев», — ответил он. «А что Вы будете делать, когда придут американцы?» Он не раздумывал долго: «Тогда я успею вовремя смыться!» Здесь, как и везде, у меня складывалось впечатление, что война закончена.
   В Гейдельберге в Баденско-вюртембергском штабе вооружений уже были готовы приказы гауляйтера Бадена, Вагнера, собиравшегося разрушить насосную станцию и газовый завод моего родного города, как и других городов Бадена. Для того, чтобы не допустить этого, мы нашли потрясающе простое решение: мы надлежащим образом оформили их, но опустили конверты в почтовый ящик города, который скоро должен был занять противник.
   Американцы уже взяли находившийся в двадцати километрах Мангейм и теперь медленно продвигались к Гейдельбергу. После ночного совещания с обербургомистром Гейдельберга д-ром Найнхаусом я попросил знакомого мне уже по Саару генерала СС хаусера сослужить последнюю службу моему родному городу, объявив его городом-госпиталем и сдав его без боя. В ранней предрассветной дымке я простился с родителями. В последние часы, что мы были вместе, они были невероятно спокойны и собраны, как и весь страдающий народ. Когда я отъезжал, они вдвоем стояли у дверей дома; отец еще раз подбежал к машине и, пожав мне в последний раз руку, не сказав ни слова, заглянул мне в глаза. Мы чувствовали, что больше не увидимся.
   Отступающие войска без оружия и боевой техники заняли дорогу на Вюрцбург. Дикий кабан выскочил в утренних сумерках из леса, солдаты с шумом гоняли его. В Вюрцбурге я посетил гауляйтера Хельмута, пригласившего меня к хорошему завтраку. Пока мы налегали на деревенскую колбасу и яйца, гауляйтер объявил, как если бы это совершенно само собой разумелось, что он во исполнение директивы Гитлера отдал приказ о разрушении швейнфуртских шарикоподшипниковых заводов; представители заводов и партийных инстанций уже ожидали его указаний в соседнем помещении. План был хорошо продуман: предполагалось поджечь закалочные ванны специальных станков, это, как показывал опыт авианалетов, превратит станки в негодный металлолом. Его сначала невозможно было убедить, что разрушения такого рода бессмысленны. Он спросил меня, когда же фюрер применит чудесное оружие, которое решил исход войны. У него есть информация, полученная через Бормана и Геббельса из ставки фюрера, согласно которой его вот-вот должны пустить в ход. Как уже было не раз, мне пришлось объяснить и ему, что чудесное оружие не существует. Я знал, что гауляйтер принадлежит к группе «разумных» и поэтому предложил ему не проводить в жизнь приказ Гитлера об уничтожении объектов. Я продолжал, что в свете такого положения бессмысленно, уничтожая промышленные объекты и мосты, лишать народ абсолютно необходимых основ жизни.
   Я упомянул о сосредоточении немецких войск к востоку от Швейнфурта, которые стягивались туда с целью нанести контрудар и вернуть центр нашей военной промышленности; при этом я даже не лгал, потому что высшее руководство действительно планировало вскоре начать контратаку. Старый надежный аргумент, что Гитлер не сможет продолжать свою войну без подшипников, наконец, возымел свое действие. Удалось ли убедить гауляйтера или нет, он не был готов принять на себя историческую вину, свести на нет все виды на победу, уничтожив швейнфуртские заводы.
   После Вюрцбурга погода прояснилась. Лишь изредка нам встречались небольшие соединения, пешим ходом, без тяжелого оружия двигавшиеся навстречу противнику. Это были учебные отряды, спешно сколоченные для последнего наступления. Жители деревень копали в садах ямы, там они прятали фамильное серебро и другие ценности. Повсюду нас ждал одинаково сердечный прием сельского населения. Однако прятаться от штурмовиков между домами было нежелательно, потому что это означало подвергать опасности дом. «Господин министр, Вы не отъедете чуток подальше, к соседям?» — слышалось из окон.
   Именно потому что население, отчаявшись, было настроено мирно, а также потому, что нигде не было видно хорошо вооруженных войсковых соединений, все во мне восставало против уничтожения встречавшихся мне многочисленных мостов еще в большей степени, чем в Берлине за письменным столом.
   Затем мне стали попадаться в городах и деревнях Тюрингии бесцельно слоняющиеся по улицам одетые форму члены военизированных отрядов НСДАП, главным образом СА. Заукель объявил «чрезвычайный призыв», в основном состоявший из пожилых мужчин и мальчиков 16 лет. Они должны были сражаться с противником в рядах народного ополчения, но уже никто не мог дать им оружия. Заукель через несколько дней бросил страстный призыв к борьбе до последней капли крови и уехал в автомобиле на юг Германии.
   Поздно вечером, 27 марта, я прибыл в Берлин. Здесь обнаружил, что положение изменилось.
   Дело в том, что Гитлер тем временем приказал передать группенфюреру СС Каммлеру, отвечавшему за ракетное оружие, также разработку и производство всех современных самолетов. Это не только вновь лишило меня компетенции в вопросах авиационного вооружения. Дав Каммлеру право использовать в своих целях сотрудников моего министерства, Гитлер создал просто навозможное положение как с точки зрения протокола, так и организации. Кроме того, он прямо приказал, чтобы Геринг и я завизировали приказ, отдававший нас в распоряжение Каммлера. Я без возражений поставил свою визу. Хотя был в бешенстве от такого унижения и чувствовал себя обиженным, я в этот день не присутствовал на оперативном совещании. Почти одновременно Позер сообщил мне, что Гитлер удалил Гудериана; правда, официально ему предоставили отпуск по состоянию здоровья, но каждый, знакомый с подводными течениями в ставке, знал, что он уже не вернется. С его уходом я потерял одного из немногих военных, окружавших Гитлера, не только поддерживавших, но и постоянно воодушевлявших меня.
   В довершение всего моя секретарша принесла мне инструкцию начальника общевойсковой разведки по осуществлению приказа Гитлера об уничтожении всех материальных ценностей. Она в точности следовала намерениям Гитлера и предписывала уничтожение всех средств связи не только вермахта, но и имперской почты, имперской железной дороги, имперского управления водных путей, полиции и районных электростанций. Посредством «подрывных работ, поджога или механического разрушения» должны были быть приведены в «состояние полной негодности» все центральные телефонные и телеграфные станции и усилители, а также коммутаторы кабелей дальней связи, мачты радиостанций, антенны, принимающие и передающие устройства. Даже временное восстановление связи в оккупированных противником областях должно было стать невозможным, потому что по этому приказу полному уничтожению подлежали склады запчастей, кабеля и проводов, но и схемы разводки кабеля и инструкции по эксплуатации приборов 6 «». Генерал Альбрехт Праун, впрочем, дал мне понять, что он своей властью смягчит эту радикальную директиву.