Шустов В Н. Человек не устает жить

Демка и Никита переглянулись и, перемигнувшись, бросились на
Костю. Схватив его на руки, они выбрали густой куст и понесли к нему
барахтающегося озорника.
- Мы тебя в са-а-амую середину куста посадим, - успокаивали они
старосту.
- Не буду! Отпустите!
- Ну нет! Терпи.
Костя очутился в гуще ветвей, которые покрыли его с головой.
Раздвигая листья и тем самым вызывая новые ливни, староста выполз на
тропу в самом жалком виде.
- А голова-то сухая, - желая хоть чем-нибудь досадить
торжествующим победителям, громко провозгласил он, снимая чудо-кепку.
- Прошу пощупать, если не верите!
- Дойдем до места, остальное просохнет, - сказал Никита.
Вдали над кудрявой и после дождя очень зеленой березовой рощей
вился дымок. Он был еле заметен на фоне прикрытых сизой пеленой
лесистых гор. Отряд подходил к полевому стану. После ливня ветер утих.
Не шумел ветвями сосновый бор. Приклонив колосья к земле, замерла
безмолвная золотая рожь.
- Аленка, как до поворота дойдем, песню начнешь! - крикнул
Никита. - Про комбайнеров!
- Запою! - охотно откликнулась Аленка.
Вот и поворот. Скоро покажутся домики полевого стана. Пионеры
притихли. Аленка завела песню:
Дорогая земля без конца и без края,
Принимай капитанов степных кораблей!
Принимай сыновей - мастеров урожая,
Что росли под заботливой лаской твоей...
Первая бригада механизаторов встречала гостей в полном составе.
- Молодому поколению комбайнеров и трактористов пламенный
комсомольский привет! - выкрикнул, сияя ослепительной улыбкой, Иван
Полевой, широкоплечий тракторист в аккуратно пригнанной военной
гимнастерке. Он сорвал с головы замасленную фуражку, подбросил ее
вверх и громко добавил: - Ура-а-а!
- Ура-а-! - прокатилось над станом.
- Заметь кепочку, - сказал Костя Демке Рябинину. - Точь-в-точь
моя. А он - лучший тракторист Зареченской МТС.
- Про него Ленька частушку сочинил?
- Заслуженный...
К ребятам подошел Илья Васильевич, шутливо поклонился пионерам и
спросил:
- Ну, дорогие артисты! Голоса в дороге не отсырели? Нет? Хорошо!
Просим быть, как дома. Познакомьтесь с нашим городом. На картах он еще
не отмечен, но, как видите, стоит на земле прочно!
Гости группами и поодиночке разбрелись по городку. В сборных
легких домиках было уютно и светло. На свежевымытых полах - чистые
половики. Широкие окна занавешены марлей - защита от комаров и мошек.
Кровати заправлены по-военному - одеяла и подушки в одну линию. На
тумбочках - книги, тетради. У березовой рощи, шагах в сорока от реки -
тесовый навес. Под ним - готовые к уборочным работам трактора,
комбайны, жнейки... Чуть поодаль, на отшибе у холма - землянка с
табличкой над входом. На табличке строгая надпись: "Брось папиросу!
Курить нельзя!" И рядом вторая, крупная: "Бензин! "
"Дон-н-н... Дон-н-н... Дон-н-н..." - прозвучал сигнал.
- Обед! - крикнул кто-то. - На обед идите!
Вместе со взрослыми пионеры уселись за длинные столы,
разоставленные прямо под открытым небом, с аппетитом поели жирных щей
с бараниной, гречневой каши с молоком, выпили до кружке кофе и,
немного отдохнув, стали готовиться к выступлению. Иван Полевой,
отобрав несколько комсомольцев, оборудовал сцену. Механизаторы
принесли и растянули на лужайке перед кухней новый брезент, поставили
стулья для оркестра. Один за другим со всех сторон к театру собирались
зрители и рассаживались прямо на траве. Концерт самодеятельности
начался. Косте было поручено вести программу.
Вспотевшие от смущения музыканты, налетая друг на друга, кое-как
вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они
неплохо, а поборов смущение, так разошлись, так разохотились, что
вместо трех исполнили пять песен.
- Теперь послушайте пение, - возвестил Костя. - Выступает хор под
руководством Аленки... Алены Хворовой!
Певцы стали полукругом. Аленка вышла вперед, огляделась и совсем
было собралась заводить частушки, да вдруг заволновалась. Конферансье
выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.
- Как получилось такое... - ахал Костя. - Что делать-то будем?
Отменять номер?
- Обеспечьте немедленно, - наступала девочка. - Хоть из-под земли
доставайте баяниста!
- Не умею я играть, - отрезал Никита, когда раскрасневшаяся
хористка напустилась на него. - Пусть играет струнный!
- Баян для хора нужен!
Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток.
Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма.
И тут на глаза Аленке попался Демка Рябинин. Она обрадовалась,
схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.
- Куда тянешь? - слабо сопротивлялся Демка.
- На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..
- Не выйдет...
- На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..
- Демка, выручай, - шепнул ему на ухо подоспевший Костя. - Конфуз
получается: люди ждут, а мы тянем.
И Демка повиновался. Он вышел на сцену, взял со стула баян,
привычно перекинул через плечо ремень, легко развел меха, и плавные,
мелодичные звуки полились. Баян то грустил о чем-то, то безудержно
веселился, позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными
маками праздничного платья, подбоченилась и, взмахнув над головой
яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.
Все следили за стройной гибкой фигуркой танцовщицы, время от
времени подбадривая ее короткими возгласами:
- Это - по нашему!
- Балет!
А баян ударил дробную плясовую, замер на миг и рассыпался
замысловатым перебором. Аленка притопнула каблуками желтых туфель,
выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела:
Не сложить такой частушки,
Чтоб воспеть, как надо,
Честный труд, геройский труд
Первой мехбригады!
Хор дружно повторил две последние строки, и Аленка снова поплыла
по кругу. Ленька Колычев смотрел на нее и не узнавал. Как это он
раньше не замечал, что глаза у Аленки золотистые, задорные, с
искоркой. И волосы совсем не льняные, а тоже будто золотистые. Слушая
запевки, он испытывал неловкость, смущенно оглядывался. Ему казалось,
что сидящие обращают внимание на него и шепчут: "Это он сочинил.
Деловой парень, молодец!" Каждую новую частушку зрители встречали
бурей рукоплесканий. Когда хор пропел об Иване Полевом, тот поспешно
спрятался за спины товарищей и, отбиваясь от них - его просили
подняться, оправдывался, словно был в чем-то виноват:
- Трактор у меня такой, больше нормы горючего не употребляет!
- Не скромничай, - возражали ему, - слава добрая на месте не
стоит! Слушай, что ребятня-то поет! Ха-ха-ха!.. Прямо в самую точку
попали.
- Ловко!
Эту частушку исполнял Гоша Свиридов. Чуть покачиваясь, вышел он
на середину сцены и, сжимая руками виски, что по замыслу показывало
жестокую головную боль, пропел:
У Егорова Сереги
Ноют руки, ломит ноги,
В голове - пасхальный звон:
Каждый день с похмелья он!
Прицепщик Егоров, рослый парень с одутловатым лицом, заросшим
бородой, и красными, как у кролика, глазами не на шутку рассердился.
Подхлестываемый смехом всей бригады, он вскочил с места и не вяжущимся
с его комплекцией визгливым голосом выкрикнул:
- А вы меня поили, мелюзга пузатая! В какой школе учились над
взрослыми зубоскалить? Я потребую...
Сзади его дернули за пиджак. Егоров неловко всплеснул руками и
сел.
- Не кричи на гостей, - спокойно и в то же время сурово прозвучал
чей-то голос. - Водку хлещешь? Хлещешь. Лежебочничаешь с утра до
вечера, значит, умолкни. Давно пора выгнать тебя из бригады, а не
носиться, как с писаной торбой.
- Н-но-о-о-о! - протянул Егоров. - Всех поразгоняете, а робить
кто будет?
- Этакого фрукта и потерять не жаль.
- Уж сразу и хрукт... Эх! Люди-и-и... - он понуро склонил голову
и до конца сидел молча.
Механизаторы остались довольны концертом. Они долго и горячо
благодарили пионеров, просили наведываться почаще. Узнав, что автор
частушек, Колычев, находится здесь, Иван Полевой разыскал Леньку и
увел в красный уголок сочинять стихотворные подписи к карикатурам,
помещаемым в стенной газете. Колычев сделал это с большим старанием.
Стихи получились хлесткими, едкими.
Под вечер Никита провел летучее собрание, на котором было решено
второе звено отправить в лагерь, а остальным остаться на полевом стане
до утра.
- Река, вот она! - рукой подать, - сказал в заключение Никита. -
Должны мы угостить механизаторов хорошей ухой. Пойдем на речку
рыбачить. Лески с крючками у меня есть, специально взял про запас,
червей под камнями насобирать можно. Как пятнадцать крючков закинем -
уха обеспечена. Решено!
Ленька, Толя и Демка вырезали черемуховые удилища, оснастили их и
втроем зашагали вверх по течению разыскивать омуток получше. У
переката, там, где река, стиснутая высокими скалистыми берегами,
прежде чем вырваться на равнинный простор, с глухим ревом брала
каменистый барьер, колычевцев догнал Костя.
- Пестовские ребята прибыли! - крикнул он. - Концерт-то они
проворонили! Вы с камней удить будете? Здесь ельцы берут!
- Дальше пойдем, - хмуро ответил Ленька.
- А я на быстрине попробую! - Костя, прыгая с камня на камень,
стал пробираться к торчащей из воды глыбе, в самый центр беснующегося
потока. Он что-то еще крикнул ребятам, но голос потонул в рокоте воды.
Ленька расстроился. Его не радовала перспектива встречи с
Володькой Великановым, который, по всей вероятности, напомнит
провокацию с мережами у Зеленого плеса. Если Володька, увидев Леньку,
расскажет Никите эту историю, то, конечно, Якишев начнет сводить
счеты. Колычев высказал свои опасения приятелям. Толя придерживался
точно такого же мнения. Демка отмалчивался: он в душе не верил, что
Никита злопамятен и способен вспомнить старые обиды - много их было.
- Володька наболтает, - бубнил уныло Толя. - Полетит все
кувырком, через пень-колоду.
- Молчи уж! - прикрикнул на него Ленька.
- Слова сказать нельзя?
- Молчи, говорю! - Ленька так взглянул на Толю, что тот прикусил
язык.
Глубокая спокойная заводь, близ берегов покрытая круглыми с
вырезом зелеными листьями кувшинок и белыми, еще не распустившимися до
конца лилиями, показалась Леньке подходящим местом для ловли. Он
устроился на крутояре под березкой и принялся разматывать леску.
- А мы? - спросил Толя. - На троих места не хватит.
- Подальше омут есть.
- В случае чего свистнешь?
- Ладно.
Толя отправился дальше, а Демка, приметив среди камышей утлую
лодку, спустился с обрыва, нашел доску, чтобы использовать ее вместо
весла, и выехал на середину омута. Течения здесь почти не было.
Плоскодонка безо всяких якорей стояла на месте, как привязанная.
Рябинин забросил удочки и сосредоточил внимание на поплавках.
Под вечер, когда подул ветерок, начался настоящий клев. Демка не
успевал менять на крючках наживу. Штук тридцать красноперых окуней уже
били хвостами о дно лодки, радуя сердце рыбака.
Ветер крепчал. Тревожно зашумели вершины деревьев. Водная гладь
покрылась крутой рябью. Демка взялся за доску и направил свой
"корабль" к берегу. И тут налетел шквал. По омуту заходили волны.
Крутояр, на котором сидел с удочками Ленька, казалось, вздрагивал от
их ударов. Деревья на берегу сгибались в три погибели. Демка усиленно
греб к берегу. Яростный порыв ветра ударил в борт плоскодонки и
перевернул ее. Рыжая голова мелькнула и скрылась среди свирепых валов
с гребешками белой пены. Ленька метался по крутояру, то хватаясь за
куртку, чтобы стянуть ее с плеч, то пускался на розыски шеста или
доски, чтобы бросить их потерпевшему крушение моряку, который уже
выбивался из сил. И тут, откуда ни возьмись, появился Никита. Заметив
барахтающегося среди валов Демку, он прямо с кручи в одежде бросился в
омут и короткими саженками поплыл на помощь.
- Хватайся за лодку! - кричал он. - За лодку!
Демка уцепился за перевернутую плоскодонку. Никита отбуксировал
пострадавшего к берегу. Демка, перепуганный происшедшим и основательно
продрогший, таращил глаза и молчал.
- Выжми рубаху и штаны, - посоветовал Никита, клацая зубами. -
Если на стан сейчас не пойдете, разожги костер и просушись. Я ребят
посмотрю.
- Сам-то обсушись! - крикнул Демка.
- Я бегом, - ответил Никита. - Согреюсь!
Демка привел себя в порядок. С помощью Леньки выжал одежду,
развел костер над обрывом и стал сушиться, вертясь перед огнем, как
барышня перед зеркалом.
- Айда на стан! - донесся издалека голос Кости.
Ленька сидел перед костром на корточках и думал о появлении
Никиты. Он увязывал это появление не с тревогой председателя совета
отряда за своих товарищей, а с приходом Володьки Великанова. "Пришел
посмотреть, здесь я или сбежал, - решил он. - Пестовцев пригласил для
того, чтобы меня на чистую воду вывести. - И Леньку охватил страх: -
Надо убираться подобру-поздорову".
- Толька-а!..
- Иду-у-у!.. - Из кустов ивняка вынырнул Толя с удочкой в руке.
Он нес большую связку рыбы. - Наловил-то. Не меньше двух кило! Демка,
почему мокрый?
- Искупался он, - ответил Ленька. - Вот что, нам надо сматывать
удочки. Думаете, зачем на стан пришел Володька? Эх вы-ы, пеньки! Пока
собирались Никите Карфаген устраивать, он успел подготовить все для
нашего позора! - глаза Леньки сверкнули негодованием. - Не забыли, о
чем говорил Якишев на школьном дворе? Он обещал про пестовцев
напомнить потом... Поняли?
- Хитро-о, - протянул Толя. - А еще рассыпался: "Ах, помогите
стихи написать! Выручайте!" Мы и поверили... Надо лагерь ихний за это
с землей сровнять. Пусть не строят ловушек для других и носы не
задирают.
- Володька так просто пришел, - сказал Демка. - Никита ничего не
замышляет против нас. Спас он меня! Из воды вытащил... А ты...
- Я знал, что плаваешь ты, как рыба! Выплыл бы сам... Никита
теперь по деревне раззвонит, что Рябинина вытащил из омута. А Рябинин
и не нуждался в этом!
Грубая лесть понравилась Демке, но заронила недоверие в его душу,
и он смолчал.
- Домой! - решительно заявил Ленька, пинком сбив под откос банку
с червями. - А завтра ночью - в лагерь!
- Может, зря, - неуверенно заметил Демка.
- Наподдают, так поверишь, - ответил Ленька. - Будешь неделю с
фарами ходить.
- Хитро как окрутили, - все еще не успокаивался Толя. - "Забудем
старое. Мир на вечные времена..."
- Кто так говорил? - спросил Ленька.
- Костя Клюев! Губошлеп!
- А мне Никита!
- Зря мы на них...
- Помолчи, Демка! Не хочешь, без тебя управимся. Дозволили на
баяне сыграть, ты и растаял. Слюнтяй! Я тоже поверил Никите, на
мировую хотел идти, а он Володьку привел!..
Смеркалось. Ветер утих так же внезапно, как и начался. На водную
гладь реки легли черные тени. Появились мошки и комары. Гудящими роями
висели они над головами ребят. Колычевцы решили идти домой. Стороной
пробрались мимо полевого стана. Там было тихо: и механизаторы, и
пионеры располагались на ночлег после сытного ужина.
- Я вперед побегу, - сказал приятелям Ленька. - Шагайте берегом.
Домой мне нужно поскорее попасть: мать двери закроет, а я должен
кое-что на сеновал забрать. Встречу вас возле деревни.
- Беги, - согласился Толя.
Ленька ускорил шаг и растворился в темноте.
- Никита - хороший парень и... друг он хороший, - проговорил
Демка.
- Кажется это, - возразил Толя. - Зачем было на стан Володьку
звать? Ленька правильно угадал. Теперь Никита сидит, нас ждет и локти
кусает.
Но Толя не отгадал: Никита не злился, а радовался. Радовался
тому, что концерт понравился механизаторам, что пестовские ребята с
Володькой решили влиться в кружок юных комбайнеров (только два
человека пожелали изучать трактор), что наконец-то вражде с Колычевым
пришел, как выражается дед Ксенофонт, карачун. Заложив руки за голову,
Никита лежал на сене в сарае, который пионеры заняли для ночлега.
Утомленные переходом и взволнованные событиями дня, ребята крепко
спали. В темноте лишь слышалось сладкое причмокивание, бессвязное
бормотание, вздохи. "Будет Ленька настоящим помощником, - думал
Никита. - У него выдумка есть. Станем выпускать газеты со смешными
рисунками, заживем по-настоящему... Только делись они куда-то. Домой
ушли, должно". Никита задремал, но чуть уловимый шорох за стеной
заставил его насторожиться. Сон пропал. Никита пристально следил за
бледными полосами щелей, которые были видны потому, что в сарае
темнее, чем на улице. Вдоль стены кто-то крался. Вот остановился, вот
крадется дальше, опять остановился и приник к щели. Нащупав карманный
фонарик, Никита осторожно вытащил его, навел на щель и включил. Яркий
луч света, прорезав темноту, попал точно в цель. Никита вскрикнул и
вскочил: черные сверкающие глаза с ненавистью смотрели на него в упор.
- Он! - крикнул Никита, невольно подаваясь назад. - Он! Костя!
Гоша! Опять этот пожаловал!

КАРФАГЕНА НЕ БУДЕТ!

Толя отбивался, проявляя при этом удивительную изворотливость:
отмахивался руками, дрыгал ногами, грозно ворчал, словно потревоженный
в берлоге медведь, но просыпаться не желал. На него не действовал даже
утренний холодок, покрывший обнаженное тело "гусиной кожей". Толя
чувствовал исчезновение одеяла. Не размыкая век, шарил руками возле
себя и в конце концов, покорившись горькой участи, свернулся калачиком
и вновь захрапел с присвистом.
- Толька, пробудись! - требовал Ленька. - Вставай, - он ухватил
спящего за ногу и потянул с мягкого сенника.
Карелин с трудом открыл глаза, сел и с недоумением уставился на
вожака, соображая, как он мог здесь появиться.
- Горазд спать. Еле-еле добудился.
- Поздно лег.
- В одно время... Мы с Демкой давненько поднялись, еще засветло,
а ты, как барин, дрыхнул бы до вечера. Вояка! С таким каши не
сваришь...
- Рано еще.
- Рано? Никита с полевого стана давным-давно в лагерь вернулся.
Патрули успели поля осмотреть...
- С Демкой в лагерь ходили? Великанов там?
- Нет! Ты зубы мне не заговаривай, - рассердился Ленька, заметив,
что Толька, воспользовавшись минутой, улегся на сенник, натянул до
подбородка одеяло и блаженно закрыл глаза. - Вставай!
Толя нехотя натянул майку и штаны.
- На речку пойдем. Там до вечера пробудем, а ночью двинемся на
Лысую. - Говоря это, Ленька подмигивал и улыбался. Его воображение уже
рисовало батальные картины: разрушенные шалаши, рухнувший навес
"классной комнаты", огорченное бледное лицо Никиты Якишева, который со
слезами на глазах стоит у поверженной мачты без флага и смотрит на
руины лагеря.
- Меня мать хотела вчера поколотить за то, что поздно домой
явился, - сообщил Толя. - Только в кухню зашел - мать за ухват и ко
мне...
- Ты от нее! - в тон продолжил Ленька.
- Не побежал. Сказал, что в лагере пионерском у Никиты Якишева
был. Она и подобрела. "Наконец-то, говорит, за дело возьмешься. Давно
пора: лоботрясы нонче не в чести".
- Любит Никита славу. Не успел с полевого стана вернуться, а в
деревне уже все о концерте говорят: "Якишев!.. Якишев!.." Только и
слышишь, будто лучше его человека на земле не сыскать. Хорош гусь!
Володьку-то Великанова науськал на нас!
- За концерт и тебя хвалили. А Володька так просто пришел. Они в
кружок записываться приходили.
- Как-нибудь я сам разберусь... Поторапливайся: маневры проводить
надо. Учиться станем незаметно подкрадываться и внезапно нападать,
разом, как снег на голову. Тренироваться обязательно надо: чуть
оплошаем, провалимся - не выйдет Карфагена. Прихвати мешок!
- Зачем понадобился?
- Нужно!
- Меня мать на весь день не отпустит.
- Говори, что в лагерь к Никите идешь. Мол, дело важное. Я теперь
этим спасаюсь.
Они покинули сеновал.
Толя забежал домой позавтракать. Ленька строго-настрого наказал
ему долго не задерживаться и отправился за ворота, где ждал его Демка.
- Все с Толькой возился? - спросил Демка, пододвигаясь на скамье.
- Садись. Разбудил?
- Еле-еле.
- Где он?
- Позавтракает, появится.
- Ленька, а я только что Никиту видел. Спрашивает, почему вчера с
полевого стана, не сказавшись, ушли. В лагерь звал. Ночью на стане они
в сарае ночевали, так к ним пробраться кто-то хотел. Не поймали,
убежал!
- Убежал! - усмехнулся Ленька. - Ловили бы по-настоящему... Не
понравилось ему, что, не сказавшись, ушли?.. Я вам говорил? Там - все
по команде! И с приглашением опять ловят нас на удочку. Не клюнем! А в
лагерь ночью сами наведаемся. Ха-ха-ха! Пусть принимают гостей!
Демка покосился на вожака. Ленькино лицо светилось неподдельным
злорадством. Палочка, которую держал он в руке, выписывала на пыльной
земле всевозможные вензеля, не останавливаясь ни на минуту. Из-за
облака появилось солнце и обдало ребят горячими лучами. Стало жарко.
Ленька поднялся, вразвалку направился к забору и лег на траву в тени.
- Переходи сюда, - позвал он Демку. - Здесь не так жарко.
Говоришь, Никита в лагерь приглашал? Зачем, думаешь?
- Мириться...
- Туг на сообразиловку. Растолковывал, растолковывал вчера, а вы
все свое. Зеленый плес в печенки Никите въелся, вовек не простит!
Придем в лагерь, а он за Володькой пошлет...
Ленька рисовал перед приятелем сцену страшной мести, замышляемой
Якишевым. Демка возражать не стал: бесполезно. И к тому же Ленька не
выносил возражений. Он считал свое мнение самым верным, думал, что,
кроме него, никто из ребят не способен принять правильное решение.
- Хватит рассусоливать! Завтра утром поймут, что нет в нас
трусости, что не страшны они нам! Доберемся до них ночью, как начнем
метать шалаши под кручу...
- Стоит ли? - вырвалось у Демки. - Думаю я, Ленька, что лагерь
зорить не надо: не с шалашами воюем, а с Никитой...
- Боишься? "Ребята узнают..." Так на речке говорил?
- Думаю...
- Не думай - вернее будет!
- Голова-то мне для чего дана? Хочешь - не хочешь, а думается.
Всю ночь вертелся: уснуть не мог...
- Спать у Тольки поучись... Оба вы хороши. Клятву давали, а
теперь на попятный. За нарушение присяги карают.
- Присяги я не принимал. Клятву давал.
- Это все равно!
И опять Демка не стал спорить, хотя был твердо убежден, что между
присягой и клятвой есть разница. Поводом для клятвы служит многое, и
поэтому возникает возможность давать их несколько. А вот присяга
принимается один раз и на всю жизнь. Каждый настоящий человек до конца
своих дней хранит верность присяге. Клятву можно дать другу, а присягу
только Родине, народу!
Выбежал Толька и, брякая пустыми ведрами, заспешил к колодцу.
- Отпустили! - выкрикнул он. - Воды наношу и - свободен!
- Ведра два? - спросил Ленька.
- Разика три-четыре сходить придется.
- Не было печали...
- Поможем? - предложил Демка.
- Пусть потрудится, - ответил равнодушно Ленька, растягиваясь на
траве. - Была охота на других работать. Принесет, руки не отсохнут.
- Ждать дольше придется...
- Подождем.
"А Никита сразу бы согласился", - подумал Демка и припомнил, как
однажды пионеры во главе с Никитой ходили помогать Гоше Свиридову по
хозяйству. Всю работу тогда провернули в два счета - и дров напилили,
и воды натаскали, и хлев так вычистили, что сами даже удивились.
Подумал Демка и сказал:
- Помогу Тольке.
Он встал и прошел во двор. Толя переливал принесенную воду в
огромную дубовую кадку. Кадка была так высока, что ему приходилось
поднимать ведра до уровня плеч. Прозрачная струя с шумом и брызгами
падала в бочку, вызывая любопытство стаи белых гусей, которые дружно
вытягивали длинные шеи, хлопали крыльями и гоготали. Громкий плеск
говорил еще и о том, что воды в бочке было меньше половины:
- Наполнить велено? - спросил Демка, определяя на взгляд объем
предстоящих работ.
- Мать просила дополна натаскать, а я половину хочу: в эту кадку
ведер двадцать уходит.
- Нальем, - уверенно сказал Демка. - Давай свободные ведра. По
пять раз сходим, и полная будет. Вдвоем-то быстрее управимся.
Толя смотрел на Демку, слушал его и не верил: уж не шутит ли он,
предлагая помощь.
- Я один могу...
- Давай, давай!.. Ладно, ведра твои возьму, а ты дома другие
добудешь.
Ребята носили воду. Ленька нежился на травке и, наблюдая за
тружениками, посмеивался:
- Водовозы из вас что надо получатся! Скажу председателю колхоза,
чтобы обоих на эту работу определил: никаких тогда водопроводов не
потребуется!
Наполнив бочку, водоносы уселись отдохнуть на ступеньку крыльца.
Демка расстегнул ворот рубахи.
- Духота, - сказал он. - Напиться бы воды похолоднее.
Толя спохватился.
- Принесу.
Через минуту он появился с двумя эмалированными кружками в руках.
- Держи!
- Молоко? - удивился Демка, принимая кружку. - Не надо молока.
- Воды мать не дает. "Простынете, говорит, потные". Пей!
Демка жадно, большими глотками опорожнил кружку. Толя взял ее,
унес домой и, возвратившись, сказал:
- Демка, мать по-настоящему поверила, что мы в лагерь ходить
стали. Увидела, что ты помогаешь воду таскать, и поверила...
В калитке показался Ленька, переступил высокую подворотню и
нетерпеливо крикнул:
- Пошли! За дело надо браться!.. Толька, не забудь фонарик
электрический и мешок.
Нехотя поплелись ребята за вожаком. А Ленька легко шагал по
извилистой тропинке вдоль плетней. Он посвистывал и сыпал остротами.
- Я про Никиту такие стихи сочиню, что деревня наша со смеху
умрет! - сказал он. - Не верите?
- Стихами Якишева не запугаешь, - ответил Демка.
- Споришь опять? Привычка у тебя появилась. Раньше все так было,
а теперь наоборот стало...
- Разбираюсь кое в чем...
- Зря вчера отговорил вас в лагерь идти. Попались бы в руки к
Володьке Великанову.
- Не стращай.
Тропа вырвалась на пустырь. Высокая - по грудь - лебеда, крапива