Страница:
улыбнулся и, надувая чисто выбритые щеки, сделал широкий жест в
сторону стула.
- Битте.
Аркадий сел. Следователь не торопился. Изредка поглядывая на
угрюмое лицо Аркадия, он достал из коробочки пилу для ногтей и
сосредоточенно занялся мизинцем. И наконец спросил:
- На перегоне Уторгош - Батецкий был подорван воинский эшелон.
Что вы имеете сказать по этому поводу? - Немец безукоризненно говорил
по-русски.
- Я там не был.
- Превосходно. Тогда расскажите о побеге из лесного лагеря?
- Я там не был.
- Превосходно. - Немец пожевал губами, подумал немного и
позвонил.
Вошли штатский благообразный седой мужчина в черном костюме с
золотым пауком свастики на лацкане пиджака и два солдата с резиновыми
дубинками в руках. Штатский, кивнув следователю, прошел к окну,
раздвинул на подоконнике цветы и легким толчком ладони распахнул
створки.
- Schweigt er?* - спросил, не оборачиваясь. (* - Молчит? (нем.))
- Er wird reden.* (* - Заговорит, (нем.))
Солдаты сдернули Аркадия со стула, завернули руки за спину и
подвели к кушетке. Клеенка на ней была холодная и липкая. Аркадий лег
лицом вниз, закусил губу. Первый удар дубины пересек спину огнем.
Второй был уже не так страшен.
- Битте! - заговорил следователь. - На перегоне Уторгош -
Батецкий был подорван воинский эшелон. Что вы имеете сказать по этому
поводу?
- Я там не был.
- Превосходно. Тогда расскажите о побеге из лесного лагеря?
- Я там не был.
- Превосходно. Ганс!
...И всю неделю "перегон Уторгош - Батецкий", и всю неделю
"лесной лагерь", и всю неделю "Ганс!".
Аркадий и бровью не повел, когда во время одного из допросов в
кабинет следователя вошел, кланяясь, Горбачев. Он было бросился к
Аркадию, протянув руки, но, натолкнувшись на холодный взгляд,
остановился шагах в двух.
- Вы знакомы? - спросил следователь.
- Как же, господин офицер! Мы очень даже знакомы! - заторопился
Горбачев. - Очень даже. - И к Аркадию: - Ты же был верховодом. Ну?
Меня в лесосеке избил. К столбу меня привязал. Смирнова ты сговорил
бежать. Вспомни! Весь лесной лагерь взбаламутил!
- Я там не был, - сказал Аркадий и непритворно зевнул. - А
встретил бы где такого подлеца, как ты, задушил бы.
- Ганс!..
...Очные ставки следовали одна за другой. Знакомые ребята,
бежавшие из многочисленных концлагерей, разбросанных на Псковской
земле. Взгляд на взгляд с ними. И твердый их голос - ответ каждого:
- Я его не знаю.
И ответ Аркадия при каждой встрече с такими:
- Нет. Впервые вижу.
Незнакомые люди горбачевского склада то наглые, то льстивые.
- О-о! Господин офицер, это же тот самый, это наш командир. Мы
были с ним в партизанском отряде под Уторгошем. Он! - И Аркадию: -
Брось, командир, запираться: им все известно.
Честь, совесть! Неужели и вас можно превратить в товар?
В тот день Аркадий был избит до бесчувствия. В двадцать восьмую
камеру его не понесли, а, отомкнув ближайшую, не заботясь, швырнули в
двери прямо на окровавленного человека. Собрав остатки сил, Аркадий
скатился с податливого распростертого под ним тела к стене и,
прижимаясь горячим лбом к холодному бетону, слушал бессвязный,
прерывистый бред. Сосед задыхался. В груди у него булькало, хрипело.
Стараясь разобрать горячечные слова, Аркадий напрягал слух,
придерживал дыхание. "Что он говорит?! Как будто..." И, вскрикнув от
боли, Аркадий заставил себя сначала сесть, а затем повернуться к
соседу. Растерзанное лицо того было сплошной раной. Он шептал, этот
сосед, шептал как заклятие: "Эль-сто сорок, эль-сто сорок..."
Умер моряк с "Сиваша" под утро.
Разговор по душам, когда говоришь, что накипело, говоришь без
боязни, зная, что тебе сочувствуют, - это приятно. А разговор по душам
с самим собой, когда ты задаешь вопросы, ты отвечаешь на них, ты сам и
осуждаешь себя и сочувствуешь себе, - это на грани безумия. В одиночке
нельзя разговаривать вслух, нельзя ходить, если тебя держат ноги после
очередного допроса, нельзя лежать на полу. Можно только сидеть на
бетонной тумбе и - этого немцы запретить не в силах - думать.
"Николай. Жив ли он? Михаил. Жив ли он? Комиссар Кабаргин расстрелян.
Моряк с "Сиваша" замучен гестаповцами... Ты остался один, Аркадий,
совсем-совсем один. Скоро и твоя очередь. Ты устал. Для тебя смерть -
избавление, счастье. Так?" Но Аркадий гнал от себя эти мысли, боролся
с ними, возражал гневно самому себе: "Не раскисать! Надо выжить,
надо!"
Месяц допросы, очные ставки и размышления в одиночке. Второй и
третий месяцы размышления в одиночке, очные ставки и допросы. Ничего
не смог добиться следователь от "упрямой русской свиньи", что молчит
под пытками, от которых и железо бы расплавилось. Аркадий потерял
надежду вырваться из пекла... Это случилось совершенно неожиданно.
Ночью щелкнул замок. Дверь одиночки распахнулась. Тюремный надзиратель
грубо вытолкнул Аркадия в коридор. Два солдата, один впереди, другой
сзади, вывели его в тюремный двор к "черной берте".
И вот он - Рижский лагерь Э 350 для русских военнопленных.
Однажды бригаду, в которой работал Аркадий, направили на Рижский
аэродром. Аркадий ковырялся в земле и с завистью смотрел на широкое
летное поле. С него один за другим уходили в небо самолеты. Гул
моторов пробуждал и воспоминания горькие, но приятные, и тоску, и...
Аркадий едва сдерживал слезы. На яму вдруг надвинулась тень. Аркадий
вскинул голову и увидел незнакомого молодого парня в комбинезоне. Тот
присел возле ямы и, щелкнув пальцами по черенку лопаты, рассмеялся:
- Глубоко не рой: там внизу - Америка! Откуда?
- Из лагеря, - ответил Аркадий, берясь за лопату.
- Это я и без тебя знаю, что из лагеря. Родом откуда?
- Родился на Урале.
- Тю-ю-ю! Так мы, оказывается, земляки? Я - ленинградец! - и
опять засмеялся. - Давай руку. Владимир Крупский, бывший сержант
пехоты.
Они познакомились, разговорились. С того дня Владимир стал
навещать Аркадия. Старший из немцев поначалу придирался, покрикивал на
гостя, но, узнав, что тот работает на аэродроме, смилостивился и
смотрел на эту странную дружбу сквозь пальцы. О многом рассказал
Крупский новому товарищу в ответ на доверительную исповедь Аркадия о
своих скитаниях по лагерям.
- Вместе бы нам быть, - сказал он как-то. - Я, Аркадий,
постараюсь перетащить тебя на аэродром. Как?
Аркадий чуть было не закричал от радости, чуть было не выдал
своего волнения.
- Хорошо было бы, - ответил сдержанно. - Вместе и горе меньше.
Дня три после этого памятного разговора Владимир не появлялся.
Аркадий уже и надежду потерял свидеться с ним. Казалось, лучик
счастья, сверкнув и ослепив, угас безвозвратно. А самолеты гудели
призывно, проносились над головой...
Второго сентября утром, когда, прибыв на место работы, бригада
выстроилась за инструментом, к Аркадию подошел Владимир и, наскоро
пожав руку, сказал:
- Пойдем. Сватать тебя буду. Держись!..
Возле дощатой будки, где хранились лопаты, ломы и тачки, стояла
открытая легковая машина. Худощавый узколицый немец в авиационной
фуражке с высокой тульей, развалясь на мягком сиденье, ощупывал
взглядом Аркадия и постукивал длинными цепкими пальцами по
лакированному черному борту дверцы.
- Этот, господин комендант, - говорил ему Крупский. Офицер
смотрел на Аркадия не мигая и слушал. - Я знаю его, господин
комендант. Фамилия - Ковязин, зовут - Аркадием. Первоклассный кочегар!
- Гут!
- Спасибо, господин комендант.
Пахнув бензинным перегаром, автомобиль умчался в сторону города.
Счастливый Аркадий и слушал и не слышал Владимира. Но возможно ли это?
Неужели это возможно?!
В лагере Аркадию официально объявили, что по личной просьбе
коменданта аэродрома майора Келля он откомандировывается с завтрашнего
дня в личное "господина майора" распоряжение. Этой ночью Аркадий не
мог сомкнуть глаз, и длилась она бесконечно долго. Утром его привезли
на новую работу. Инженер Хохрейтор дотошно выспрашивал о пребывании в
плену, о гражданской профессии. И как раз к моменту выложил Аркадий в
правдивом рассказе добрую науку дяди Леши Кобзева, показал себя перед
инженером бывалым металлургом.
Старший подметальщик ангаров Лягушкин быстро ввел Аркадия в круг
прямых обязанностей. Долго в этот день бродил Аркадий по ангарам с
метлой в руках. Вокруг ни соринки, а он все бродил, все глядел на
самолеты, вдыхал жадно запахи бензина и масла.
Угол Аркадию выделили в бараке. Крупский жил неподалеку тоже в
бараке, но в отдельной каморке. Они стали часто проводить вместе
вечера. Откровенные беседы укрепили Аркадия в мысли, что Владимир
замалчивает, не договаривает что-то. Он не понуждал его, так как сам
пока еще не решался рассказать о своем замысле.
Семнадцатого сентября Аркадий пришел на аэродром раньше обычного,
вымел дорожку перед проходной, поболтал несколько минут с Лягушкиным
и, зажав под мышкой метлу, направился к открытому ангару. Поле перед
ангаром было свободно, и готовый к вылету "Мессершмитт-109" смотрел из
распахнутых ворот прямо на взлетную полосу, Аркадий огляделся -
никого. Прислонив к фюзеляжу метелку, кошкой вскарабкался в кабину,
включил все имеющиеся на виду кнопки, но мотор молчал. Пулей вынесся
из машины. Бросало то в холод, то в жар. Руки дрожали. Долго не мог
успокоиться, переживая неудачу.
Ночью, пригласив к себе Крупского, Аркадий рассказал все.
На другой день Владимир принес за пазухой комбинезона истрепанный
немецкий авиационный справочник, по которому они выбрали подходящий
для перелета тип машины и стали вместе готовиться к побегу. Все
свободное время отдавали подготовке. Оба понимали, что вопрос жизни
или смерти будут решать всего две-три минуты. Значит, малейшая
оплошность грозила полной катастрофой. План захвата машины Аркадий
разработал до мельчайших деталей. Прежде всего сам Аркадий должен был
проследить, когда намеченный самолет заправят бензином и маслом,
опробуют мотор. Выбрав удобный момент, известив Владимира, пробраться
в кабину; Владимир, подбежав, должен выбить из-под шасси колодки и...
- Надо раздобыть оружие. А вдруг!..
- Оружие, Аркаша, я достану.
- Пистолеты бы и гранат парочку.
- Достану.
Аркадий назубок выучил схему запусков моторов и каждодневно
"практиковался", наблюдая за летчиками. По их движениям в кабинах он
мысленно прослеживал последовательность включения всех систем.
...Октябрьский день этот был на редкость погожим. Солнце грело
по-южному. У метеобудки, на шесте, чулком болталась полосатая
"колбаса". В небе, как рыбы в глубоком омуте, серебрились неподвижные
облака. Аэродром обезлюдел: мотористы и техники ушли на обед. Аркадий
приглядел подготовленный к боевому вылету самолет-разведчик. Машина
была опробована у него на глазах. Вихрем ворвался он в кочегарку.
- Собирайся, Володя! Живо!
Владимир побледнел, засуетился.
- Сейчас, сейчас... Пистолеты надо вытащить, гранаты, - и полез в
темный угол к трубам. - Здесь.
Твердой походкой шли через поле к самолету. В синих комбинезонах
они не отличались от немцев-мотористов. У конторки ангара сидели
техники, закусывали, пили молоко прямо из бутылок, разговаривали. Чуть
поодаль солдаты складывали в кузов грузовика бумажные мешки. Один из
солдат, посмотрев на "мотористов" из-под ладони, махнул рукой. Аркадий
нашел в себе мужество ответить ему небрежным коротким взмахом. Кабина
самолета показалась знакомой. Аркадий сел в пилотское кресло, оглядел
приборы. Нажал кнопку, стартер. Винт - ни с места. Повторил все
сначала. Тишина. Винт - ни с места.
- Ну, Аркаша? Что у тебя? - Владимир смотрел лихорадочно горящими
глазами. Лицо было бескровным. Лоб усеян каплями пота.
- Где-то выключено. А где... - Аркадий быстро перебирал все
рычажки и кнопки.
На приборной доске вспыхнула лампочка. На крыльях тоже загорелись
сигнальные фонари. Аркадий волновался: еще минута задержки и - провал.
Мимо проехал на велосипеде моторист, притормозил, прокричал что-то,
указав на зажженные сигналы, и запылил к комендатуре.
Аркадий был поглощен только одним - завести моторы.
Заметив с правой стороны на борту небольшой рычажок, он дернул
его. Рычажок, спружинив, отскочил. Тогда, придерживая его, Аркадий
давнул на стартер. Мотор чихнул раз, другой и... заревел, сотрясая
машину. Завихрилась пыль. Лопасти винта слились в сверкающий диск.
- Летим, Володька! Летим!
Крупский ввалился в кабину.
А к самолету уже спешили встревоженные немцы. Они неслись через
поле, кричали и размахивали руками.
- Битте! Битте! - вдруг заорал во все горло Аркадий, выруливая на
стартовую дорожку.
Владимир тоже неистовствовал. Он смеялся и плакал. Выхватив
пистолет, он стал стрелять в воздух, в бегущих немцев.
Машина уже оторвалась от земли и легла на курс 90 градусов. Под
крылом проплыл пригород. Аркадий шел на бреющем. Высоко в небе
пронеслись "мессершмитты". Вернулись. Дали круг. "Ищите, ищите!"
Аркадий снизился еще. Шасси самолета почти касались деревьев. Колонна
солдат на шоссе остановилась, наблюдая за "лихачом". Владимир легонько
толкнул Аркадия в плечо, показал гранату-"лимонку" и, выдернув
запальное кольцо, швырнул ее вниз.
- Битте! - весело крикнул Аркадий.
- Что? Не слышу? - Владимир приставил к уху ладонь.
- Правильно, Володя! Действуй! Аудентес фортуна юват! Правильно
говорил Алешка Сбоев. Счастье помогает смелым!
Президиум Верховного Совета СССР Указом от 6 мая 1965 года
наградил орденом ЛЕНИНА бывшего летчика Аркадия Михайловича Ковязина
за мужество и героизм, проявленные им в годы Великой Отечественной
войны 1941-1945 гг.
Когда берешь в руки книгу, всегда хочется узнать о человеке,
который ее написал. И уж совсем интересно это, если за плечами у него
немалая жизнь.
За плечами Владимира Николаевича Шустова пятьдесят лет. И более
половины этого срока мы с ним знакомы. Вместе сидели в тесных
редакционных, комнатах, вместе ходили по уральским лесам, наслаждались
теплой голубизной Японского моря и штормовали в Охотском, заседали в
Союзе писателей, выступали на читательских конференциях, сидели над
шахматными партиями.
Поэтому, наверное, у меня есть право рассказать о гражданине, имя
которого впервые появилось в загсовской книге города Ветлуги
Горьковской области под датой 24 июля 1924 года. Впрочем, гражданин
сей, названный Шустовым Владимиром, в Ветлуге жил очень недолго. Его
отца, советского работника, вскоре направили на Дальний Восток, и
детство Володи прошло в городе Александрове на Сахалине, в Хабаровске
и Владивостоке.
Мальчишкой он был как мальчишка: не очень послушный, подчас
отчаянный, очень преданный товариществу, мечтатель-фантазер. Подвижный
и быстрый, он был неутомим в забавах, выдумках и мальчишечьих
приключениях. В Амур он прыгал с самой верхней площадки ныряльной
вышки.
Конечно, те годы заполнены были не только забавами. Непоседливый,
шустрый парнишка, учился охотно и хорошо, а главное - пристрастился к
чтению. Книги стали его друзьями навсегда. С четвертого класса он
пописывал стихи, но это было еще не серьезно. Серьезнее были две
страсти: морское дело и авиамоделизм.
В разгар этих увлечений переехал четырнадцатилетний Володя Шустов
с семьей в Свердловск. Море здесь, как известно, отсутствует, о нем
можно только мечтать. И паренек с товарищами садится за коллективную
повесть о морских похождениях. Повесть осталась незаконченной, было не
до нее: опять начались походы на рыбалку и в лес. Прочитав о том, как
уралец Ерофей Марков первым открыл в России золото, ребята решили мыть
на берегах озера Шарташ драгоценный металл. Ни золотника они не
добыли, зато песка перелопатили немало, ладони затвердели от мозолей,
и одежда пропахла потом и костровым дымом.
А второе увлечение продолжалось: в школе на Эльмаше Володя вел
занятия кружка авиамоделистов, и скоро был определен в специальную
школу военно-воздушных сил. Учение в ней шло по-особому. Кроме обычных
уроков ребята проходили азы военного дела, изучали самолеты, прыгали с
парашютом, на лето выезжали в военизированные лагеря.
И вот 1941 год. Десятый класс спецшколы Владимир Шустов закончил
в дни, когда на нас обрушилась фашистская орда. Семнадцатилетний
парень пошел в военкомат и подал заявление с просьбой отправить его на
фронт.
О первых днях войны он позже вспоминал:
Мы присягали не на площади,
Не на казарменном плацу...
Над степью алое полотнище,
И вьюга хлещет по лицу
В строю, как надолбы, ребята
За рядом ряд, за рядом ряд...
Еще минута и -
солдаты,
Еще полдня и -
Сталинград.
...Пожалуй, самое серьезное боевое крещение он принял на
Центральном фронте под Понырями в дни Курской битвы. Он был тогда
корректировщиком огня в батарее 120-миллиметровых минометов. Это
значит: всегда впереди, всегда на линии огня, всегда глаза в глаза с
врагом.
В небольшой статье не поведаешь о боевых буднях солдата, когда не
то что каждый час, а каждую минуту меняется грозная обстановка, и
каждую минуту, каждое мгновение прет на тебя смерть, и надо остаться
живым, и надо бить врага... Я расскажу только об одном дне - 24 июля
1943 года.
Шел бой под селом Александровкой. Трудно, в дыму и огневом
грохоте, продвигались наши вперед. Вдруг, невидимые, ударили по нашим
передовым цепям тяжелые немецкие минометы. Шустовская батарея получила
приказ накрыть фашистских минометчиков. Для этого корректировщик огня
должен был снять буссоль цели - засечь ее. А цель не видна - укрылась
где-то в лощине за леском.
Резкими короткими перебежками двинулся Владимир вперед, к
позициям врага. Все ближе и ближе. Враги заметили его, ударили из
пулемета, рванула рядом одна мина, другая - его отсекали от своих.
Хорошо, что вокруг было много глубоких вмятин от танков... Грязный,
потный, но невредимый и, главное, с данными о расположении цели
вернулся он в свою батарею. Через несколько минут вражеский огонь был
подавлен, и тут же, в траншее, командир дивизии приколол к гимнастерке
корректировщика медаль "За отвагу".
А вечером ему вручили вторую такую же медаль - за предыдущий бой.
Разница в номерах наград составляла только семь.
И никто не знал, что у Шустова тот день был не простым: ведь он
ровно 19 лет назад родился.
Назавтра его ранило, три осколка прыгающей мины врезались в ногу.
Но в медсанбате он не задержался и снова вернулся на передовую. Там, в
сражении на Курской дуге, девятнадцатилетний артиллерийский разведчик
стал кандидатом в члены партии. А позднее за подвиги в этом сражении
ему вручили орден Красной Звезды.
Потом был Первый Белорусский фронт, форсирование Днепра (под
жестоким вражеским огнем он плыл на узенькой калитке, оторванной от
ворот). Потом - форсирование Припяти, бои, бои, бои... Он был уже
старшим корректировщиком, потом помощником командира взвода
управления... В третий раз его ранило летом 1944 года. Ранение
оказалось очень серьезным. Долгие месяцы врачи боролись за жизнь
бойца. День Победы он встретил в одном из московских госпиталей.
Итак, война окончилась, и юность окончилась. Демобилизованный
старший сержант Владимир Шустов вернулся на Урал. Теперь Родине нужен
был его труд, а для труда - знания. И он пошел добывать знания.
На факультете журналистики Уральского государственного
университета появился кареглазый подвижный студент в поношенной
солдатской гимнастерке с нашивками ранений и орденскими планками.
- Шустов Володя, - приветливой скороговоркой представлялся он
новым товарищам, и вчерашние школьники с уважением смотрели на парня,
который года на три был старше их и, главное, пришел оттуда, с войны.
В студенческие годы, на производственной практике, поработал он в
газетах Сахалина, Туркмении и в "Уральском рабочем", а когда закончил
университет, был назначен корреспондентом "Пионерской правды" по
Уралу.
Это был отличный корреспондент - активный, живой, с зорким,
наблюдательным глазом. Дни и недели проводил он в школах, в лагерях,
вникал в пионерские дела, ходил с ребятами в походы и ездил по Уралу,
его заводам и колхозам, чтобы рассказать в газете о пионерской жизни и
созидательной работе советских тружеников. Снова был он во власти
Романтики, романтики пионерских дел и трудового подвига страны.
Вот в эти-то годы и появилась его первая книга. Рукопись ее он
дал мне прочесть однажды летом 1952 года. Вернувшись с работы ночью, я
сел за рукопись, прочел ее не отрываясь и под утро позвонил Владимиру
Николаевичу, чтобы высказать свое мнение: повесть получилась!
Это была "Тайна горы Крутой". Она сразу полюбилась читателю. Вся
она насыщена яркой романтикой пионерских дел, юношеским задором,
светлой возвышенностью мысли. Видно, что автор очень любит жизнь и
людей. Обратите внимание, как красивы и хороши в общем-то все герои
повести - и ребята, и взрослые.
И вот что еще важно: все приключения - серьезные, а иногда
дурашливые, веселые и опасные, все события, описанные автором,
складываются так, что читатель видит: Григорий Лапин не был одинок,
великое дело, за которое он беззаветно бился, торжествует по всей
стране, и весь народ страны - народ героев.
Вторая повесть Владимира Николаевича, которая вышла в свет в 1957
году, называется "Карфагена не будет!". И эту вторую повесть он
посвятил своим любимцам, своим юным друзьям - пионерам. Только на этот
раз - речь о жизни сельских школьников.
И в этой повести сюжет столь же увлекателен, в ней тоже есть
тайны и много приключений. Но сюжет-то иной, и герои иные, и дела
иные.
В обеих этих книгах, особенно в первой, было заложено многое из
того, что сейчас известно как движение юных следопытов. И совпадение
это вовсе не случайно.
В 1957 году Владимир Николаевич вошел в инициативную группу по
созданию нового журнала. Помню, как в одной из комнат книжного
издательства собиралась эта группа и часами ломала голову, спорила,
обсуждая название будущего печатного органа, его задачи, планы,
кандидатуры авторов. А в 1958 году этот журнал появился. Вы, наверное,
догадываетесь, что речь идет об "Уральском следопыте".
Два года, с перерывом, Владимир Николаевич заведовал в нем
отделом художественной прозы, а затем - с 1961 по 1965 год - был
главным редактором журнала. Его трудно было застать за редакторским
столом: или он был где-то в поездке, или в других комнатах оживленно
беседовал с сотрудниками, писателями, художниками, учеными,
журналистами, пионерами. А вечером и ночью в маленьком домашнем
кабинете, сплошь уставленном шкафами с книгами, он читал авторские
рукописи. Рядом, на письменном столе, томились свои.
Да, подходила очередь новых книг, их ждал читатель и надеялся,
что "уж этот Шустов-то" вновь расскажет о славных пионерских делах.
И вот - в 1963 году появилась новая книга. Но была она совсем не
о пионерах.
Эта повесть, которую Владимир Николаевич написал совместно с
Иваном Галактионовичем Новожиловым, называлась "Королевский гамбит".
Она рассказывала о необычайно опасной и сложной работе наших
разведчиков и контрразведчиков в фашистском тылу.
Что же - автор изменил своему читателю? Изменил своей теме?
Нет, новая книга продолжала тот же, начатый первыми разговор о
советском характере, о чести и достоинстве человека, о смелости и
находчивости, о борьбе и подвиге. Изменились герои? Да, они стали
взрослыми. Но кто они? Может быть, это старшие братья и отцы прежних
героев - ребят. А может быть, это они сами - Тимка Болдырев, Никита
Якишев и их друзья, только повзрослевшие и перенесенные писательским
воображением в опаленные войной годы.
Так же я смотрю и на повесть "Человек не устает жить", которая
дала название этой книге.
Это художественно-документальное произведение. Его герой лицо
подлинное - летчик-уралец Аркадий Михайлович Ковязин. Все так и было в
жизни.
Осенью 1941 года, возвращаясь с боевого задания, лейтенант А. М.
Ковязин совершил вынужденную посадку на территории, оккупированной
врагом. Начались долгие голодные скитания по фашистским тылам, попытка
пробиться к фронту, партизанские дела. Потом плен. Концлагеря. Побег.
Снова плен, и пытки, и концлагеря. И наконец, дерзостный побег на
немецком боевом самолете.
Таковы факты.
Работая над повестью, автор ничего не выдумывал, он лишь отбирал
наиболее существенное и яркое из боевой жизни своего героя. В книге
нет особых сюжетных "закруток", но повествование ведется напряженно,
"на нерве", густо и сурово. Со страниц повести встает образ
замечательного советского патриота, человека несгибаемого мужества,
героической выдержки и дерзкой отваги.
Быть именно таким учат произведения В. Н. Шустова, в том числе и
те, которые в эту книгу не вошли. Черты такого человека несут в себе
все лучшие герои его повестей, рассказов, очерков и стихов. Юные или
взрослые, только начинающие жизнь или лицом к лицу отважно встречающие
смерть, они зовут к совершенствованию, к славным делам и подвигам. Они
"не устают жить" - искать и находить, находить и бороться, бороться и
побеждать.
Олег Коряков.
Содержание
Тайна горы Крутой
Карфагена не будет
Человек не устает жить
Об авторе этой книги. Ол. Коряков
Владимир Николаевич Шустов
Редактор С. Марченко.
Художник В. Бубенщиков
Художественный редактор Г. Кетов
Технический редактор Л. Голобокова.
Корректоры Л. Гупало, Е. Журавлева
OCR - Андрей из Архангельска
Средне-Уральское книжное издательство, Свердловск, Малышева, 24.
Типография издательства "Уральский рабочий", Свердловск, пр. Ленина, 49.
сторону стула.
- Битте.
Аркадий сел. Следователь не торопился. Изредка поглядывая на
угрюмое лицо Аркадия, он достал из коробочки пилу для ногтей и
сосредоточенно занялся мизинцем. И наконец спросил:
- На перегоне Уторгош - Батецкий был подорван воинский эшелон.
Что вы имеете сказать по этому поводу? - Немец безукоризненно говорил
по-русски.
- Я там не был.
- Превосходно. Тогда расскажите о побеге из лесного лагеря?
- Я там не был.
- Превосходно. - Немец пожевал губами, подумал немного и
позвонил.
Вошли штатский благообразный седой мужчина в черном костюме с
золотым пауком свастики на лацкане пиджака и два солдата с резиновыми
дубинками в руках. Штатский, кивнув следователю, прошел к окну,
раздвинул на подоконнике цветы и легким толчком ладони распахнул
створки.
- Schweigt er?* - спросил, не оборачиваясь. (* - Молчит? (нем.))
- Er wird reden.* (* - Заговорит, (нем.))
Солдаты сдернули Аркадия со стула, завернули руки за спину и
подвели к кушетке. Клеенка на ней была холодная и липкая. Аркадий лег
лицом вниз, закусил губу. Первый удар дубины пересек спину огнем.
Второй был уже не так страшен.
- Битте! - заговорил следователь. - На перегоне Уторгош -
Батецкий был подорван воинский эшелон. Что вы имеете сказать по этому
поводу?
- Я там не был.
- Превосходно. Тогда расскажите о побеге из лесного лагеря?
- Я там не был.
- Превосходно. Ганс!
...И всю неделю "перегон Уторгош - Батецкий", и всю неделю
"лесной лагерь", и всю неделю "Ганс!".
Аркадий и бровью не повел, когда во время одного из допросов в
кабинет следователя вошел, кланяясь, Горбачев. Он было бросился к
Аркадию, протянув руки, но, натолкнувшись на холодный взгляд,
остановился шагах в двух.
- Вы знакомы? - спросил следователь.
- Как же, господин офицер! Мы очень даже знакомы! - заторопился
Горбачев. - Очень даже. - И к Аркадию: - Ты же был верховодом. Ну?
Меня в лесосеке избил. К столбу меня привязал. Смирнова ты сговорил
бежать. Вспомни! Весь лесной лагерь взбаламутил!
- Я там не был, - сказал Аркадий и непритворно зевнул. - А
встретил бы где такого подлеца, как ты, задушил бы.
- Ганс!..
...Очные ставки следовали одна за другой. Знакомые ребята,
бежавшие из многочисленных концлагерей, разбросанных на Псковской
земле. Взгляд на взгляд с ними. И твердый их голос - ответ каждого:
- Я его не знаю.
И ответ Аркадия при каждой встрече с такими:
- Нет. Впервые вижу.
Незнакомые люди горбачевского склада то наглые, то льстивые.
- О-о! Господин офицер, это же тот самый, это наш командир. Мы
были с ним в партизанском отряде под Уторгошем. Он! - И Аркадию: -
Брось, командир, запираться: им все известно.
Честь, совесть! Неужели и вас можно превратить в товар?
В тот день Аркадий был избит до бесчувствия. В двадцать восьмую
камеру его не понесли, а, отомкнув ближайшую, не заботясь, швырнули в
двери прямо на окровавленного человека. Собрав остатки сил, Аркадий
скатился с податливого распростертого под ним тела к стене и,
прижимаясь горячим лбом к холодному бетону, слушал бессвязный,
прерывистый бред. Сосед задыхался. В груди у него булькало, хрипело.
Стараясь разобрать горячечные слова, Аркадий напрягал слух,
придерживал дыхание. "Что он говорит?! Как будто..." И, вскрикнув от
боли, Аркадий заставил себя сначала сесть, а затем повернуться к
соседу. Растерзанное лицо того было сплошной раной. Он шептал, этот
сосед, шептал как заклятие: "Эль-сто сорок, эль-сто сорок..."
Умер моряк с "Сиваша" под утро.
Разговор по душам, когда говоришь, что накипело, говоришь без
боязни, зная, что тебе сочувствуют, - это приятно. А разговор по душам
с самим собой, когда ты задаешь вопросы, ты отвечаешь на них, ты сам и
осуждаешь себя и сочувствуешь себе, - это на грани безумия. В одиночке
нельзя разговаривать вслух, нельзя ходить, если тебя держат ноги после
очередного допроса, нельзя лежать на полу. Можно только сидеть на
бетонной тумбе и - этого немцы запретить не в силах - думать.
"Николай. Жив ли он? Михаил. Жив ли он? Комиссар Кабаргин расстрелян.
Моряк с "Сиваша" замучен гестаповцами... Ты остался один, Аркадий,
совсем-совсем один. Скоро и твоя очередь. Ты устал. Для тебя смерть -
избавление, счастье. Так?" Но Аркадий гнал от себя эти мысли, боролся
с ними, возражал гневно самому себе: "Не раскисать! Надо выжить,
надо!"
Месяц допросы, очные ставки и размышления в одиночке. Второй и
третий месяцы размышления в одиночке, очные ставки и допросы. Ничего
не смог добиться следователь от "упрямой русской свиньи", что молчит
под пытками, от которых и железо бы расплавилось. Аркадий потерял
надежду вырваться из пекла... Это случилось совершенно неожиданно.
Ночью щелкнул замок. Дверь одиночки распахнулась. Тюремный надзиратель
грубо вытолкнул Аркадия в коридор. Два солдата, один впереди, другой
сзади, вывели его в тюремный двор к "черной берте".
И вот он - Рижский лагерь Э 350 для русских военнопленных.
Однажды бригаду, в которой работал Аркадий, направили на Рижский
аэродром. Аркадий ковырялся в земле и с завистью смотрел на широкое
летное поле. С него один за другим уходили в небо самолеты. Гул
моторов пробуждал и воспоминания горькие, но приятные, и тоску, и...
Аркадий едва сдерживал слезы. На яму вдруг надвинулась тень. Аркадий
вскинул голову и увидел незнакомого молодого парня в комбинезоне. Тот
присел возле ямы и, щелкнув пальцами по черенку лопаты, рассмеялся:
- Глубоко не рой: там внизу - Америка! Откуда?
- Из лагеря, - ответил Аркадий, берясь за лопату.
- Это я и без тебя знаю, что из лагеря. Родом откуда?
- Родился на Урале.
- Тю-ю-ю! Так мы, оказывается, земляки? Я - ленинградец! - и
опять засмеялся. - Давай руку. Владимир Крупский, бывший сержант
пехоты.
Они познакомились, разговорились. С того дня Владимир стал
навещать Аркадия. Старший из немцев поначалу придирался, покрикивал на
гостя, но, узнав, что тот работает на аэродроме, смилостивился и
смотрел на эту странную дружбу сквозь пальцы. О многом рассказал
Крупский новому товарищу в ответ на доверительную исповедь Аркадия о
своих скитаниях по лагерям.
- Вместе бы нам быть, - сказал он как-то. - Я, Аркадий,
постараюсь перетащить тебя на аэродром. Как?
Аркадий чуть было не закричал от радости, чуть было не выдал
своего волнения.
- Хорошо было бы, - ответил сдержанно. - Вместе и горе меньше.
Дня три после этого памятного разговора Владимир не появлялся.
Аркадий уже и надежду потерял свидеться с ним. Казалось, лучик
счастья, сверкнув и ослепив, угас безвозвратно. А самолеты гудели
призывно, проносились над головой...
Второго сентября утром, когда, прибыв на место работы, бригада
выстроилась за инструментом, к Аркадию подошел Владимир и, наскоро
пожав руку, сказал:
- Пойдем. Сватать тебя буду. Держись!..
Возле дощатой будки, где хранились лопаты, ломы и тачки, стояла
открытая легковая машина. Худощавый узколицый немец в авиационной
фуражке с высокой тульей, развалясь на мягком сиденье, ощупывал
взглядом Аркадия и постукивал длинными цепкими пальцами по
лакированному черному борту дверцы.
- Этот, господин комендант, - говорил ему Крупский. Офицер
смотрел на Аркадия не мигая и слушал. - Я знаю его, господин
комендант. Фамилия - Ковязин, зовут - Аркадием. Первоклассный кочегар!
- Гут!
- Спасибо, господин комендант.
Пахнув бензинным перегаром, автомобиль умчался в сторону города.
Счастливый Аркадий и слушал и не слышал Владимира. Но возможно ли это?
Неужели это возможно?!
В лагере Аркадию официально объявили, что по личной просьбе
коменданта аэродрома майора Келля он откомандировывается с завтрашнего
дня в личное "господина майора" распоряжение. Этой ночью Аркадий не
мог сомкнуть глаз, и длилась она бесконечно долго. Утром его привезли
на новую работу. Инженер Хохрейтор дотошно выспрашивал о пребывании в
плену, о гражданской профессии. И как раз к моменту выложил Аркадий в
правдивом рассказе добрую науку дяди Леши Кобзева, показал себя перед
инженером бывалым металлургом.
Старший подметальщик ангаров Лягушкин быстро ввел Аркадия в круг
прямых обязанностей. Долго в этот день бродил Аркадий по ангарам с
метлой в руках. Вокруг ни соринки, а он все бродил, все глядел на
самолеты, вдыхал жадно запахи бензина и масла.
Угол Аркадию выделили в бараке. Крупский жил неподалеку тоже в
бараке, но в отдельной каморке. Они стали часто проводить вместе
вечера. Откровенные беседы укрепили Аркадия в мысли, что Владимир
замалчивает, не договаривает что-то. Он не понуждал его, так как сам
пока еще не решался рассказать о своем замысле.
Семнадцатого сентября Аркадий пришел на аэродром раньше обычного,
вымел дорожку перед проходной, поболтал несколько минут с Лягушкиным
и, зажав под мышкой метлу, направился к открытому ангару. Поле перед
ангаром было свободно, и готовый к вылету "Мессершмитт-109" смотрел из
распахнутых ворот прямо на взлетную полосу, Аркадий огляделся -
никого. Прислонив к фюзеляжу метелку, кошкой вскарабкался в кабину,
включил все имеющиеся на виду кнопки, но мотор молчал. Пулей вынесся
из машины. Бросало то в холод, то в жар. Руки дрожали. Долго не мог
успокоиться, переживая неудачу.
Ночью, пригласив к себе Крупского, Аркадий рассказал все.
На другой день Владимир принес за пазухой комбинезона истрепанный
немецкий авиационный справочник, по которому они выбрали подходящий
для перелета тип машины и стали вместе готовиться к побегу. Все
свободное время отдавали подготовке. Оба понимали, что вопрос жизни
или смерти будут решать всего две-три минуты. Значит, малейшая
оплошность грозила полной катастрофой. План захвата машины Аркадий
разработал до мельчайших деталей. Прежде всего сам Аркадий должен был
проследить, когда намеченный самолет заправят бензином и маслом,
опробуют мотор. Выбрав удобный момент, известив Владимира, пробраться
в кабину; Владимир, подбежав, должен выбить из-под шасси колодки и...
- Надо раздобыть оружие. А вдруг!..
- Оружие, Аркаша, я достану.
- Пистолеты бы и гранат парочку.
- Достану.
Аркадий назубок выучил схему запусков моторов и каждодневно
"практиковался", наблюдая за летчиками. По их движениям в кабинах он
мысленно прослеживал последовательность включения всех систем.
...Октябрьский день этот был на редкость погожим. Солнце грело
по-южному. У метеобудки, на шесте, чулком болталась полосатая
"колбаса". В небе, как рыбы в глубоком омуте, серебрились неподвижные
облака. Аэродром обезлюдел: мотористы и техники ушли на обед. Аркадий
приглядел подготовленный к боевому вылету самолет-разведчик. Машина
была опробована у него на глазах. Вихрем ворвался он в кочегарку.
- Собирайся, Володя! Живо!
Владимир побледнел, засуетился.
- Сейчас, сейчас... Пистолеты надо вытащить, гранаты, - и полез в
темный угол к трубам. - Здесь.
Твердой походкой шли через поле к самолету. В синих комбинезонах
они не отличались от немцев-мотористов. У конторки ангара сидели
техники, закусывали, пили молоко прямо из бутылок, разговаривали. Чуть
поодаль солдаты складывали в кузов грузовика бумажные мешки. Один из
солдат, посмотрев на "мотористов" из-под ладони, махнул рукой. Аркадий
нашел в себе мужество ответить ему небрежным коротким взмахом. Кабина
самолета показалась знакомой. Аркадий сел в пилотское кресло, оглядел
приборы. Нажал кнопку, стартер. Винт - ни с места. Повторил все
сначала. Тишина. Винт - ни с места.
- Ну, Аркаша? Что у тебя? - Владимир смотрел лихорадочно горящими
глазами. Лицо было бескровным. Лоб усеян каплями пота.
- Где-то выключено. А где... - Аркадий быстро перебирал все
рычажки и кнопки.
На приборной доске вспыхнула лампочка. На крыльях тоже загорелись
сигнальные фонари. Аркадий волновался: еще минута задержки и - провал.
Мимо проехал на велосипеде моторист, притормозил, прокричал что-то,
указав на зажженные сигналы, и запылил к комендатуре.
Аркадий был поглощен только одним - завести моторы.
Заметив с правой стороны на борту небольшой рычажок, он дернул
его. Рычажок, спружинив, отскочил. Тогда, придерживая его, Аркадий
давнул на стартер. Мотор чихнул раз, другой и... заревел, сотрясая
машину. Завихрилась пыль. Лопасти винта слились в сверкающий диск.
- Летим, Володька! Летим!
Крупский ввалился в кабину.
А к самолету уже спешили встревоженные немцы. Они неслись через
поле, кричали и размахивали руками.
- Битте! Битте! - вдруг заорал во все горло Аркадий, выруливая на
стартовую дорожку.
Владимир тоже неистовствовал. Он смеялся и плакал. Выхватив
пистолет, он стал стрелять в воздух, в бегущих немцев.
Машина уже оторвалась от земли и легла на курс 90 градусов. Под
крылом проплыл пригород. Аркадий шел на бреющем. Высоко в небе
пронеслись "мессершмитты". Вернулись. Дали круг. "Ищите, ищите!"
Аркадий снизился еще. Шасси самолета почти касались деревьев. Колонна
солдат на шоссе остановилась, наблюдая за "лихачом". Владимир легонько
толкнул Аркадия в плечо, показал гранату-"лимонку" и, выдернув
запальное кольцо, швырнул ее вниз.
- Битте! - весело крикнул Аркадий.
- Что? Не слышу? - Владимир приставил к уху ладонь.
- Правильно, Володя! Действуй! Аудентес фортуна юват! Правильно
говорил Алешка Сбоев. Счастье помогает смелым!
Президиум Верховного Совета СССР Указом от 6 мая 1965 года
наградил орденом ЛЕНИНА бывшего летчика Аркадия Михайловича Ковязина
за мужество и героизм, проявленные им в годы Великой Отечественной
войны 1941-1945 гг.
Когда берешь в руки книгу, всегда хочется узнать о человеке,
который ее написал. И уж совсем интересно это, если за плечами у него
немалая жизнь.
За плечами Владимира Николаевича Шустова пятьдесят лет. И более
половины этого срока мы с ним знакомы. Вместе сидели в тесных
редакционных, комнатах, вместе ходили по уральским лесам, наслаждались
теплой голубизной Японского моря и штормовали в Охотском, заседали в
Союзе писателей, выступали на читательских конференциях, сидели над
шахматными партиями.
Поэтому, наверное, у меня есть право рассказать о гражданине, имя
которого впервые появилось в загсовской книге города Ветлуги
Горьковской области под датой 24 июля 1924 года. Впрочем, гражданин
сей, названный Шустовым Владимиром, в Ветлуге жил очень недолго. Его
отца, советского работника, вскоре направили на Дальний Восток, и
детство Володи прошло в городе Александрове на Сахалине, в Хабаровске
и Владивостоке.
Мальчишкой он был как мальчишка: не очень послушный, подчас
отчаянный, очень преданный товариществу, мечтатель-фантазер. Подвижный
и быстрый, он был неутомим в забавах, выдумках и мальчишечьих
приключениях. В Амур он прыгал с самой верхней площадки ныряльной
вышки.
Конечно, те годы заполнены были не только забавами. Непоседливый,
шустрый парнишка, учился охотно и хорошо, а главное - пристрастился к
чтению. Книги стали его друзьями навсегда. С четвертого класса он
пописывал стихи, но это было еще не серьезно. Серьезнее были две
страсти: морское дело и авиамоделизм.
В разгар этих увлечений переехал четырнадцатилетний Володя Шустов
с семьей в Свердловск. Море здесь, как известно, отсутствует, о нем
можно только мечтать. И паренек с товарищами садится за коллективную
повесть о морских похождениях. Повесть осталась незаконченной, было не
до нее: опять начались походы на рыбалку и в лес. Прочитав о том, как
уралец Ерофей Марков первым открыл в России золото, ребята решили мыть
на берегах озера Шарташ драгоценный металл. Ни золотника они не
добыли, зато песка перелопатили немало, ладони затвердели от мозолей,
и одежда пропахла потом и костровым дымом.
А второе увлечение продолжалось: в школе на Эльмаше Володя вел
занятия кружка авиамоделистов, и скоро был определен в специальную
школу военно-воздушных сил. Учение в ней шло по-особому. Кроме обычных
уроков ребята проходили азы военного дела, изучали самолеты, прыгали с
парашютом, на лето выезжали в военизированные лагеря.
И вот 1941 год. Десятый класс спецшколы Владимир Шустов закончил
в дни, когда на нас обрушилась фашистская орда. Семнадцатилетний
парень пошел в военкомат и подал заявление с просьбой отправить его на
фронт.
О первых днях войны он позже вспоминал:
Мы присягали не на площади,
Не на казарменном плацу...
Над степью алое полотнище,
И вьюга хлещет по лицу
В строю, как надолбы, ребята
За рядом ряд, за рядом ряд...
Еще минута и -
солдаты,
Еще полдня и -
Сталинград.
...Пожалуй, самое серьезное боевое крещение он принял на
Центральном фронте под Понырями в дни Курской битвы. Он был тогда
корректировщиком огня в батарее 120-миллиметровых минометов. Это
значит: всегда впереди, всегда на линии огня, всегда глаза в глаза с
врагом.
В небольшой статье не поведаешь о боевых буднях солдата, когда не
то что каждый час, а каждую минуту меняется грозная обстановка, и
каждую минуту, каждое мгновение прет на тебя смерть, и надо остаться
живым, и надо бить врага... Я расскажу только об одном дне - 24 июля
1943 года.
Шел бой под селом Александровкой. Трудно, в дыму и огневом
грохоте, продвигались наши вперед. Вдруг, невидимые, ударили по нашим
передовым цепям тяжелые немецкие минометы. Шустовская батарея получила
приказ накрыть фашистских минометчиков. Для этого корректировщик огня
должен был снять буссоль цели - засечь ее. А цель не видна - укрылась
где-то в лощине за леском.
Резкими короткими перебежками двинулся Владимир вперед, к
позициям врага. Все ближе и ближе. Враги заметили его, ударили из
пулемета, рванула рядом одна мина, другая - его отсекали от своих.
Хорошо, что вокруг было много глубоких вмятин от танков... Грязный,
потный, но невредимый и, главное, с данными о расположении цели
вернулся он в свою батарею. Через несколько минут вражеский огонь был
подавлен, и тут же, в траншее, командир дивизии приколол к гимнастерке
корректировщика медаль "За отвагу".
А вечером ему вручили вторую такую же медаль - за предыдущий бой.
Разница в номерах наград составляла только семь.
И никто не знал, что у Шустова тот день был не простым: ведь он
ровно 19 лет назад родился.
Назавтра его ранило, три осколка прыгающей мины врезались в ногу.
Но в медсанбате он не задержался и снова вернулся на передовую. Там, в
сражении на Курской дуге, девятнадцатилетний артиллерийский разведчик
стал кандидатом в члены партии. А позднее за подвиги в этом сражении
ему вручили орден Красной Звезды.
Потом был Первый Белорусский фронт, форсирование Днепра (под
жестоким вражеским огнем он плыл на узенькой калитке, оторванной от
ворот). Потом - форсирование Припяти, бои, бои, бои... Он был уже
старшим корректировщиком, потом помощником командира взвода
управления... В третий раз его ранило летом 1944 года. Ранение
оказалось очень серьезным. Долгие месяцы врачи боролись за жизнь
бойца. День Победы он встретил в одном из московских госпиталей.
Итак, война окончилась, и юность окончилась. Демобилизованный
старший сержант Владимир Шустов вернулся на Урал. Теперь Родине нужен
был его труд, а для труда - знания. И он пошел добывать знания.
На факультете журналистики Уральского государственного
университета появился кареглазый подвижный студент в поношенной
солдатской гимнастерке с нашивками ранений и орденскими планками.
- Шустов Володя, - приветливой скороговоркой представлялся он
новым товарищам, и вчерашние школьники с уважением смотрели на парня,
который года на три был старше их и, главное, пришел оттуда, с войны.
В студенческие годы, на производственной практике, поработал он в
газетах Сахалина, Туркмении и в "Уральском рабочем", а когда закончил
университет, был назначен корреспондентом "Пионерской правды" по
Уралу.
Это был отличный корреспондент - активный, живой, с зорким,
наблюдательным глазом. Дни и недели проводил он в школах, в лагерях,
вникал в пионерские дела, ходил с ребятами в походы и ездил по Уралу,
его заводам и колхозам, чтобы рассказать в газете о пионерской жизни и
созидательной работе советских тружеников. Снова был он во власти
Романтики, романтики пионерских дел и трудового подвига страны.
Вот в эти-то годы и появилась его первая книга. Рукопись ее он
дал мне прочесть однажды летом 1952 года. Вернувшись с работы ночью, я
сел за рукопись, прочел ее не отрываясь и под утро позвонил Владимиру
Николаевичу, чтобы высказать свое мнение: повесть получилась!
Это была "Тайна горы Крутой". Она сразу полюбилась читателю. Вся
она насыщена яркой романтикой пионерских дел, юношеским задором,
светлой возвышенностью мысли. Видно, что автор очень любит жизнь и
людей. Обратите внимание, как красивы и хороши в общем-то все герои
повести - и ребята, и взрослые.
И вот что еще важно: все приключения - серьезные, а иногда
дурашливые, веселые и опасные, все события, описанные автором,
складываются так, что читатель видит: Григорий Лапин не был одинок,
великое дело, за которое он беззаветно бился, торжествует по всей
стране, и весь народ страны - народ героев.
Вторая повесть Владимира Николаевича, которая вышла в свет в 1957
году, называется "Карфагена не будет!". И эту вторую повесть он
посвятил своим любимцам, своим юным друзьям - пионерам. Только на этот
раз - речь о жизни сельских школьников.
И в этой повести сюжет столь же увлекателен, в ней тоже есть
тайны и много приключений. Но сюжет-то иной, и герои иные, и дела
иные.
В обеих этих книгах, особенно в первой, было заложено многое из
того, что сейчас известно как движение юных следопытов. И совпадение
это вовсе не случайно.
В 1957 году Владимир Николаевич вошел в инициативную группу по
созданию нового журнала. Помню, как в одной из комнат книжного
издательства собиралась эта группа и часами ломала голову, спорила,
обсуждая название будущего печатного органа, его задачи, планы,
кандидатуры авторов. А в 1958 году этот журнал появился. Вы, наверное,
догадываетесь, что речь идет об "Уральском следопыте".
Два года, с перерывом, Владимир Николаевич заведовал в нем
отделом художественной прозы, а затем - с 1961 по 1965 год - был
главным редактором журнала. Его трудно было застать за редакторским
столом: или он был где-то в поездке, или в других комнатах оживленно
беседовал с сотрудниками, писателями, художниками, учеными,
журналистами, пионерами. А вечером и ночью в маленьком домашнем
кабинете, сплошь уставленном шкафами с книгами, он читал авторские
рукописи. Рядом, на письменном столе, томились свои.
Да, подходила очередь новых книг, их ждал читатель и надеялся,
что "уж этот Шустов-то" вновь расскажет о славных пионерских делах.
И вот - в 1963 году появилась новая книга. Но была она совсем не
о пионерах.
Эта повесть, которую Владимир Николаевич написал совместно с
Иваном Галактионовичем Новожиловым, называлась "Королевский гамбит".
Она рассказывала о необычайно опасной и сложной работе наших
разведчиков и контрразведчиков в фашистском тылу.
Что же - автор изменил своему читателю? Изменил своей теме?
Нет, новая книга продолжала тот же, начатый первыми разговор о
советском характере, о чести и достоинстве человека, о смелости и
находчивости, о борьбе и подвиге. Изменились герои? Да, они стали
взрослыми. Но кто они? Может быть, это старшие братья и отцы прежних
героев - ребят. А может быть, это они сами - Тимка Болдырев, Никита
Якишев и их друзья, только повзрослевшие и перенесенные писательским
воображением в опаленные войной годы.
Так же я смотрю и на повесть "Человек не устает жить", которая
дала название этой книге.
Это художественно-документальное произведение. Его герой лицо
подлинное - летчик-уралец Аркадий Михайлович Ковязин. Все так и было в
жизни.
Осенью 1941 года, возвращаясь с боевого задания, лейтенант А. М.
Ковязин совершил вынужденную посадку на территории, оккупированной
врагом. Начались долгие голодные скитания по фашистским тылам, попытка
пробиться к фронту, партизанские дела. Потом плен. Концлагеря. Побег.
Снова плен, и пытки, и концлагеря. И наконец, дерзостный побег на
немецком боевом самолете.
Таковы факты.
Работая над повестью, автор ничего не выдумывал, он лишь отбирал
наиболее существенное и яркое из боевой жизни своего героя. В книге
нет особых сюжетных "закруток", но повествование ведется напряженно,
"на нерве", густо и сурово. Со страниц повести встает образ
замечательного советского патриота, человека несгибаемого мужества,
героической выдержки и дерзкой отваги.
Быть именно таким учат произведения В. Н. Шустова, в том числе и
те, которые в эту книгу не вошли. Черты такого человека несут в себе
все лучшие герои его повестей, рассказов, очерков и стихов. Юные или
взрослые, только начинающие жизнь или лицом к лицу отважно встречающие
смерть, они зовут к совершенствованию, к славным делам и подвигам. Они
"не устают жить" - искать и находить, находить и бороться, бороться и
побеждать.
Олег Коряков.
Содержание
Тайна горы Крутой
Карфагена не будет
Человек не устает жить
Об авторе этой книги. Ол. Коряков
Владимир Николаевич Шустов
Редактор С. Марченко.
Художник В. Бубенщиков
Художественный редактор Г. Кетов
Технический редактор Л. Голобокова.
Корректоры Л. Гупало, Е. Журавлева
OCR - Андрей из Архангельска
Средне-Уральское книжное издательство, Свердловск, Малышева, 24.
Типография издательства "Уральский рабочий", Свердловск, пр. Ленина, 49.