В преданности скифского гана Битюсу ни Горазд, ни Жучин не сомневались, но вот что касается изворотливости Карочея, то тут были большие сомнения. Всеволод далеко не дурак, и, чтобы обвести его вокруг пальца, требуется много ума. Не то чтобы ган Карочей глуп, но тягаться с тем же Драгутином ему будет трудновато.
   После ухода гана Карочея Горазд все-таки высказал ряд сомнений по поводу затеваемого предприятия, сославшись при этом на понесенные им самим убытки на радимичских землях.
   – Сложить там голову мы запросто сможем, но благодарности от Битюса вряд ли дождемся.
   – Каганская благодарность – штука ненадежная, – неожиданно легко согласился Жучин, – но есть в Хазарии люди, готовые очень щедро оплатить наши с тобой труды, Горазд.
   О существовании таких людей ган догадывался и разговор этот с Жучином завел неспроста. К чести Ицхака, он не стал наводить тень на плетень, а честно сказал, на какую долю пирога может рассчитывать ган Горазд в случае, если сумеет прибрать к рукам город Берестень и Листянин городец. Сумма была настолько существенной, что у гана перехватило дух.
   – Кто владеет этим участком речного пути, тот держит под своим контролем всю торговлю в радимичских и новгородских землях, – пояснил Ицхак. – Теперь ты понимаешь, почему покойный князь Берестеня Твердислав согласился перейти под руку кагана?
   Горазд понял. Понял он и то, почему столь решительно, беспощадно, а главное – слаженно действовали ближники Даджбога, Перуна и Велеса, которые прежде редко приходили к согласию.
   – Можно рискнуть головой, когда есть за что рисковать, – согласился Горазд. – Но я надеюсь, Ицхак, что все это не обернется пустыми разговорами.
   – Не обернется, – сказал Жучин и бросил на стол изрядного веса кожаный мешочек. – Это частичная оплата предстоящих трудов, а полный расчет будет по завершении дела.
   Монеты в мешочке были золотые, из чего Горазд заключил, что люди, положившие столь приличную плату за его труды, играют всерьез и дело с ними иметь можно. Правда, задачу, которую им с Ицхаком придется разрешить, никак не назовешь легкой. Но ведь в этом мире ничто не дается даром.

Глава 3
КАГАНОВЫ БЛИЖНИКИ

   После неудачи в радимичских землях каган Битюс сильно поостыл сердцем к Ицхаку Жучину. И уж конечно кагановы ближники не упустили возможности оттеснить в сторону самоуверенного купца. Не зевали не только чужие, но и свои, ибо единства не было не только среди хазарских ганов, но и среди окружающих гана иудеев. Ицхак, однако, на судьбу не жаловался: неудача есть неудача, случиться она может с каждым, и впредь следует быть поумнее и порасторопнее.
   К кагану Ицхака пропустили без задержки. Немилость Битюса была не того накала, чтобы гнать человека с порога. Каган в гневе бывает иной раз несдержан на язык, но решения принимает на холодную голову. К наушникам, правда, неравнодушен, потому и толкутся они подле него с утра до вечера. Хоть того же Митуса взять али хоть того же Моше, которого среди ближников Битюса по-простому называют Мошкой. Мошка, однако, ужалить может пребольно, Ицхак это не раз уже испытывал на своей шкуре. Годами почтенный Моше старее Ицхака чуть ли не втрое, и к его словам прислушиваются многие купцы. Свои люди у старого иудея есть и в землях фряжских, и в землях византийских, и в землях варяжских. Торговлю он ведет с размахом, а деньги дает в рост не только ганам и князьям, но и старейшинам многих земель за пределами Хазарии и Руси.
   Одевался почтенный Моше скромно, серебром не сорил, домом владел невеликим, что, впрочем, никого не вводило в заблуждение по поводу его достатка. Все знали, что богаче Мошки нет человека ни в Хазарии, ни в Руси.
   Каган сидел в креслице, уронив голову на ладонь правой руки, и с интересом косил глазами на толстого гана Митуса, который с жаром ему что-то доказывал. Толстый ган, увидев на пороге Жучина, умолк, чем, кажется, удивил кагана. Битюс в свою очередь взглянул на вошедшего, и на губах его заиграла насмешливая улыбка.
   – Давненько я тебя не видел, Ицхак.
   Видел Битюс Жучина вчера на пиру, но не счел нужным заметить и приветить, уж конечно сделал это не по рассеянности. Но Ицхак не стал разубеждать кагана в неискреннем заблуждении.
   – К кагану следует приходить либо с победой, за которую полагается награда, либо с предложением, сулящим большую выгоду. А попусту отвлекать занятого правителя не следует.
   – Слышали? – Каган криво усмехнулся, бросив взгляд на своих наушников. – Но пока что от тебя, Ицхак, одни убытки. Связался ты с дурачком Гораздом и не только Листянин городец не взял, но и Берестень потерял. Хотел я с Горазда шкуру снять, да на что мне та шкура, из нее не сделаешь доброго била.
   – В промахе с Берестенем виновны мы с ганом Митусом, а вовсе не Горазд, – возразил Жучин. – Обвел нас вокруг пальца боярин Драгутин.
   Ган Митус даже побурел от гнева на такие Ицхаковы слова. Мало того что Жучин обвинил его в глупости, так еще и выставил лжецом перед каганом. Не убыло бы от того Горазда, если бы Битюс насупил в его сторону брови. Невелика птица этот трехсотенный ган из захудалого рода. А Ицхак, похоже, совсем ума лишился, если вздумал ссориться с одним из самых могущественных в Хазарии людей.
   Битюс, впрочем, к словам Жучина остался почти безучастным. Разве что при упоминании имени боярина Драгутина на лицо его набежала тень. Даджан уже не первый раз становился Битюсу поперек дороги и всегда выскальзывал из расставленных сетей.
   – Если не помогает хитрость, то следует положиться на силу, – спокойно посоветовал Моше.
   – Так ведь на то и дан человеку разум, чтобы выходить из-под прямого удара, – возразил Ицхак, не совсем понимая, куда клонит старый купец.
   – Удар следует наносить не по боярину Драгутину, а по Великому князю Яромиру и кудеснику Солоху, – уточнил Митус. – А на радимичские земли следует бросить печенежскую орду. Если каган ударит на Яромира своей дружиной, а Ачибей свяжет Всеволода, то вопрос в пользу кагана будет решен в короткий срок.
   Ицхак даже лицом потемнел от возмущения: ну рассудил ган Митус, ничего не скажешь. Это все равно что бить врага не кулаком, а растопыренными пальцами.
   – Большой вопрос, пойдут ли хазарские ганы на Яромира, – остерег Ицхак, – не говоря уже о простых хазарах-славянах. Да и повода для вторжения в земли полян нет. Даджаны платят кагану дань исправно. А если каган одной своей дружиной начнет ратиться с Яромиром, то неизвестно еще, чей будет верх. За Великого князя встанут все роды полянских и древлянских земель.
   – А что ты предлагаешь, Ицхак? – спросил Битюс.
   – Я предлагаю действовать медленно, но верно, привлекая на свою сторону старейшин тех радимичских родов, которые недовольны произволом ведунов. А недовольных среди радимичских старейшин много. Если мы утвердим на радимичском столе верного кагану человека, то присмиреют и даджаны, и новгородцы.
   – Долгий путь, – вздохнул Битюс, – такой долгий, что, боюсь, моей жизни не хватит, чтобы его пройти. Да и манили мы уже радимичских старейшин под свою руку и в свою веру, но толку с этого было мало.
   – Тех, кто качнулся в нашу сторону, божьи ближники уже извели, – злорадно усмехнулся Митус. – Взять хоть того же Твердислава. Ведуны тоже ведь не сидят сложив руки, а норовят утвердиться в Хазарии. Разве Листянин городец не на землях кагана стоит?
   – Земля там спорная, – возразил Жучин, – а нам следовало давно уже тот городец прибрать к рукам.
   – Но пока что благодаря твоему промаху, Ицхак, городец к рукам прибрали даджаны. Как я слышал, боготур Торуса женат на дочери князя Яромира, – спокойно сказал каган.
   – Вот и надо, воспользовавшись нахальством даджан, раззудить князя Всеволода и, вырвав городец у Торусы, передать нашему человеку.
   – Почему же ты не раззудил и почему не вырвал? – ехидно спросил Моше под одобрительный смешок Митуса.
   – Рассуждаешь ты здраво, Ицхак, – лениво протянул Битюс, – как медом по сердцу мажешь, но только дойдет до дела, как ты возвращаешься ко мне битым.
   Мошка захихикал, Митус заржал жеребцом, а Ицхак пыхнул гневом:
   – Если бы твои наушники, каган, не путались у меня под ногами, то я бы и Берестень сохранил, и городец взял.
   – Все это слова, Ицхак, – покачал головой Битюс. – Никто тебя не заставлял жить Митусовым умом, жил бы своим – не ходил бы сейчас в битых дураках.
   – Я учту твой совет, каган, – сказал Ицхак, беря себя в руки. – И отныне буду полагаться только на себя. А что касается твоих наушников, каган, то возьми в расчет, что они ищут не столько выгоду твою, сколько свою. И очень может быть, им выгодно стравить тебя с Яромиром, чтобы потом устроить пир на твоих костях.
   Ган Митус побурел от бешенства, но Ицхак выслушивать его ругательства не стал, поклонился кагану и покинул дворец. День, что ни говори, начался для Жучина неудачно: расположение кагана он не приобрел, зато нажил двух могущественных врагов, каждый из которых мог попортить много крови Ицхаку, а, объединив усилия, они и вовсе могли стереть его в порошок. Может, и не следовало Ицхаку намекать кагану на возможное предательство Митуса, но что сделано, то сделано. А Битюс и без предупреждений держит толстого гана в подозрении.
   В свое время отец Митуса ган Жирята спорил за каганскую булаву, и уж конечно Битюс этого не забыл. Можно было смело предполагать, что Битюс пропустит все советы толстого гана мимо ушей. Смущало Ицхака другое: с чего это почтенный Моше взялся подпевать Митусу в столь сомнительном и кровавом деле? Ведь прежде эти двое скорее соперничали, чем дружили. Неужели старый Мошка сделал ставку на Митуса в противовес Битюсу? И сразу же возникает другой вопрос – зачем ему это понадобилось? Ведь положение Моше среди ближников Битюса одно из самых завидных, а затеваемый переворот, если он, конечно, затевался, грозил провалом и гибелью лелеемого старым купцом дела как в Хазарии, так и в Руси. Если верить слухам, то подвалы старого Моше ломились от золота. Впрочем, эти слухи исходили от людей не осведомленных в делах торговых и ростовщических, ибо по-настоящему богат тот, чьи деньги находятся в работе, а не лежат мертвым грузом в сырых подвалах. И тех, кто решил бы с дурными целями наведаться в дом старого Моше, ждало бы жестокое разочарование. Они не обнаружили бы там ничего, кроме горсти серебра.
   Из Битюсова дворца Ицхак возвращался по мощенным камнем улицам, держась середины. Положение каганова ближника позволяло ему не слишком церемониться с городскими обывателями, которые хоть и поглядывали недовольно на дерзкого купца и его мечников, но поспешно освобождали дорогу. Город был населен людьми разноплеменными. Славяне составляли здесь меньшинство, а многие из городских обывателей, давно потерявшие связь со своими племенами и землями, именовали себя хазарами, хотя прав на это не имели. Город был достаточно велик, хорошо укреплен и многолюден. Обыватели хазарских городов были главной опорой кагана Битюса, но опорой слишком ненадежной, чтобы можно было на нее опереться в противоборстве с племенной и родовой старшиной. Потерявшие связь с родиной люди еще не успели стать монолитом и часто кланялись не единому Богу, а своим старым, привезенным издалека божкам. Казалось бы, прямая выгода должна была толкать этих людей в объятия новой веры, но они почему-то продолжали упорствовать в своих заблуждениях, повергая Ицхака в раздумья. Что лежит в основе этого упрямства, почему столь живуча у людей тяга к давно отжившим суевериям? А ведь среди городских обывателей было немало людей, повидавших мир во всем его размахе и великолепии.
   Ехал Ицхак к старинному приятелю своего отца персу Джелалу, с которым поддерживал деловые и дружеские отношения, несмотря на косые взгляды соплеменников. Джелал был стар и мудр. Под шапкой поседевших кудрей хранились многие тайны времен ушедших и нынешних. Делился своими знаниями с окружающими старый перс неохотно, ибо тайны – это тоже капитал, но для Ицхака он должен был сделать исключение.
   Джелал жил в доме, выстроенном на византийский лад, куда менее роскошном, чем Ицхаков дворец, но все-таки более пристойном, чем у Моше. Ицхака прежде удивляло, что под этими вместительными сводами нет женщин, но потом он узнал, что у персов не принято выставлять на всеобщее обозрение дочерей и жен. Сам Джелал придерживался традиционных для своего народа обычаев, но делал это не напоказ. Разумная предосторожность человека, живущего если не во враждебном, то в чужеродном окружении.
   Ицхака старый перс принял дружелюбно и со славянским размахом. Недаром же говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. А Джелал всю Русь исходил вдоль и поперек. Хозяин потчевал гостя колхидским вином, а кубки были персидские, поражавшие глаз тонкостью работы.
   – На Руси тоже научились делать хорошую посуду, – сказал Джелал. – На восточных и западных торжищах славянские товары в цене.
   Ицхак знал это не хуже хозяина, но разговор поддержал посетовав на то, что дороги ныне в Руси небезопасны и как бы эти настроения не вылились в большую распрю, от которой торговле будут одни убытки. Джелал сразу понял, что разговор о грядущей распре гость затеял неспроста, а потому насторожился. Сухое лицо его посмурнело, а тонкие черные брови сошлись у переносицы. Джелал был стар, но карие глаза его время пощадило, и сверкали они так же молодо, как и во времена давние.
   – Ган Ачибей готовит набег на радимичскую землю, – Ицхак бросил быстрый взгляд на хозяина, – а за его спиной стоят Митус и Моше.
   Это известие не стало для Джелала откровением, но он все-таки спросил:
   – А что думает по этому поводу каган Битюс?
   – Каган пребывает в затруднении, слишком уж опасная затея.
   Джелал с готовностью кивнул головой: затея была действительно опасной, чреватой большими потрясениями как для Хазарии, так и для Руси. Конечно, война иной раз бывает прибыльней торговли, но в данном случае начальная выгода не покрывала бы долгосрочных потерь Джелала и Ицхака.
   – Митус метит в каганы.
   Ицхак произнес эту фразу полувопросительно-полуутвердительно и пристально посмотрел на перса, пытаясь прочесть ответ в его глазах. Джелал глаза не спрятал, а на заданный или предполагаемый вопрос ответил спокойно:
   – Все может быть.
   – Но зачем старому Моше рубить сук, на котором он сидит с удобствами много лет?
   Ответил Джелал не сразу, хотя вряд ли этот вопрос поставил его в тупик, просто сказалась, видимо, привычка взвешивать каждое слово, прежде чем выносить его на чужой суд.
   – Как ты думаешь, Ицхак, какую выгоду извлекут соседи, если на землях каганата вызреет империя, подобная Римской, что господствовала в те давние времена, когда твой народ был изгнан со своих земель?
   – Противников будет много, – согласился Ицхак. – Но ведь речь пока идет всего лишь о единении старейшин совершенно разных племен.
   – Единение предполагает цель, – возразил Джелал. – Самой простой и доступной разуму целью объединения является грабеж. Хазарская империя, если она возникнет на этих землях, вполне способна потрясти до основания и Запад, и Восток. Три сотни лет назад скифская конница дошла до Египта, разоряя земли на своем пути, и многие на Востоке это помнят. Запад тоже не забыл нашествия гуннов Аттилы, которых выплеснула в Европу эта земля. Хазария – это кипящий котел племен, с которого время от времени следует снимать крышку во избежание крупных неприятностей. Усиление власти кагана невыгодно многим как внутри каганата, так и за его пределами. Не исключено, что Моше действует в интересах именно этих сил.
   – Есть и другая опасность, которую почему-то не видят Моше и его покровители, – возразил Ицхак. – Я имею в виду языческую Русь, спаянную одним обычаем и одной кровью. Чем тебе не языческий Рим, почтенный Джелал? Есть два способа создания государства: первый, когда одно племя покоряет и подчиняет соседние племена, и второй, когда объединяются старейшины разных племен и выстраивают отношения к общей выгоде на основе единой веры, как это происходит сейчас в каганате.
   – Вера эта иудейская, и далеко не всем она по нутру и в каганате, и за его пределами. Или ты собираешься объединить своей верой старейшин всех племен и народов?
   – А почему бы не попробовать, Джелал? – сверкнул глазами Ицхак. – Ведь в Хазарии это почти получилось. Кто-то, почувствовав выгоду, придет сам, кого-то принудим силой. Единая вера для старейшин всей Ойкумены – это прежде всего один на всех землях ряд, а значит, резкое уменьшение поводов для вражды. Ибо войны затевают не простолюдины, а старейшины. Разве не так?
   – Может, и так, – легко согласился Джелал. – Только и единый Бог не спасет землю от войн, ибо вряд ли упразднит жадность в людях, которая будет толкать их за пределы установленного Богом порядка. Добро и зло в этом мире равноценно, Ицхак, и далеко не все здесь зависит от людей, ибо люди чаще всего лишь игрушки высших сил, которые сводят с их помощью свои счеты, – сил светлых и сил темных.
   – А Хабал ставленник темных сил? – резко спросил Ицхак.
   – Хабал? – Удивление на лице Джелала было непритворным, но потом он, кажется, вспомнил: – Ах да, Хабал. Лет двадцать назад жил в моем доме юноша урсского корня. Имя Хабал дал ему я. Верный был человек и благодарный, худого слова о нем не скажу. Я сделал его своим приказным. На Русь он ехать не пожелал, но в другие страны ездил с охотою. Потом исчез. По моим сведениям, он был связан с магами Персии и иных земель, многое от них почерпнул, но не ужился с ними. А каким силам он служит, темным или светлым, даже не скажу.
   – А с Моше Хабал был знаком?
   – Был. Даже выполнял его поручения в иных землях. А почему ты вспомнил о Хабале?
   – Ныне этот Хабал выращивает нового бога в радимичских лесах, и, по слухам, он уже собрал под своей рукой изрядное количество изгоев и шалопуг. Видимо, наука персидских магов пошла ему впрок.
   Джелал сожалеюще покачал головой:
   – Хабал был способным юношей, наверное, самомнение сбило его с прямой дороги.
   – Он не был сыном Листяны Колдуна?
   – Это исключено. «Белые волки» убили Листяну за пять лет до рождения Хабала. За сына Листяны выдавал себя совсем другой человек.
   – В радимичских лесах вновь появились Шатун и Шатуненок.
   – Шатуны с тех земель никогда не уйдут, – спокойно отозвался Джелал, – во всяком случае, до тех пор пока там будет жить хоть один урс.
   – Хабал был знаком с сыном Листяны Колдуна?
   – Я ведь не сказал, что тот человек был сыном Листяны, – возразил Джелал, – я сказал лишь, что он выдавал себя за Шатуна. Хабал был с ним очень дружен, приводил его в мой дом. Годами тот человек был постарше Хабала. А ушел он из наших краев, когда каган Битюс примирился с ганом Жирятой, ганом Митуса, Правда, Жирята вскорости умер при весьма странных обстоятельствах. Но приложил ли к этому руку Лихарь – судить не берусь.
   – Лихарь ненавидел Жиряту?
   – Не исключено, что он мстил за отца.
   – А самого Листяну ты знал?
   – Видел однажды, – кивнул головой Джелал. – Я в ту пору был совсем мальчишкой, а Листяна находился на вершине своего могущества. Чуть не половину радимичской земли он держал под рукой. Правда, длилось это недолго, считаные годы, а потом урсы потерпели жесточайшее поражение от новгородцев – и звезда Листяны закатилась.
   – А Жирята здесь при чем?
   – Ган Жирята был во главе скифских и славянских ганов, которые поддерживали Листяну и его урсов. Но в решающий момент Жирята предпочел сговориться с новгородцами.
   – А почему он их предал?
   – Говорят, что причиной тому было Слово, которое Листяна вывез из дальних земель и до которого всю жизнь пытался добраться ган Жирята, ибо все помыслы его были направлены к каганской булаве. Очень может быть, что ган Митус унаследовал от отца эту всепоглощающую страсть к власти.
   – А откуда у Листяны это Слово – и что это вообще такое?
   – Листяна в молодые годы разорил храм матери всех богов Кибелы и вывез оттуда не только накопленные за века богатства, но и святыни, в том числе ложе богини и Слово, в котором заключается огромная сила. Слову подвластны не только люди, но и боги, и кто им владеет, тот правит миром.
   – Но Листяне Слово не помогло, – усмехнулся Ицхак.
   – Мало владеть Словом, надо еще уметь его применить.
   – Хабал знал об этом Слове?
   – От него я и услышал эту историю, – подтвердил Джелал, – Хабал и Лихарь были одержимы желанием добраться до спрятанных Листяной святынь. Наследили эти двое, похоже, и в Персии, и в других странах. Есть сведения, что по их следам посланы тайные убийцы.
   – Мне нужен человек, который хорошо знает Хабала и Лихаря, сделай одолжение для сына старого друга, Джелал.
   – Бахрам разве что, – погладил бороду перс. – Лет десять назад он приходил ко мне справляться, не было ли весточки от бывшего моего приказного.
   – Где сейчас этот Бахрам?
   – Служит десятником в Большой кагановой дружине, – охотно подсказал Джелал. – Ручаться я за него не могу, Ицхак, мутный он человек. Веру будто бы принял иудейскую, но какому богу он в действительности кланяется, сказать трудно. Много сейчас таких безродных людишек собирается вокруг кагана Битюса, и ни к чему хорошему это не приведет.
   Ицхак не стал спорить со старым персом, хотя далеко не во всем был с ним согласен. Новости, которые сообщил ему Джелал, были хоть и двадцатилетней давности, но свежести своей еще не потеряли. Неужели Мошка с Митусом поверили в байку о Слове, с помощью которого можно управлять миром? Ган Митус еще так-сяк, он хоть и кланяется истинному Богу, но из плена языческих суеверий еще не вырвался, но поверить в то, что старый выжига Моше клюнул на столь дешевую наживку, Ицхак отказывался наотрез. Не исключено, впрочем, что старого выжигу к Листяниным схронам притягивало не Слово, а золото. Пока, однако, история с объявившимся шатуненком закончилась тем, что боярин Драгутин обвел вокруг пальца всех своих врагов, изрядно при этом потрепав их за бороды. И сразу же встал вопрос – откуда даджан узнал о чужой игре, истоки которой прятались во временах двадцатилетней давности?
   Имя боярина Драгутина прогремело лет десять назад, после удачного похода даджан в угорские земли. После этого он еще не раз ходил по Дунаю, с большим прибытком и для себя, и для своего отца князя Яромира. Слухи об удатном воеводе докатились до каганова стана. Драгутин был зван к Битюсу, но на зов не явился, сославшись на нездоровье. Зато со всех концов Руси стали поступать сведения, что средний сын Яромира подбивает городских князей к ссоре с каганом и находит в этом поддержку не только у своего отца, но и у князя Гостомысла Новгородского. Не раз кагановы ближники пытались извести боярина, но все их попытки заканчивались неудачей.
   Отправив служку за десятником Бахрамом, Ицхак в задумчивости прохаживался по малой зале своего дворца. Дело складывалось таким образом, что его присутствие на радимичских землях становилось просто необходимым. Правда, на носу была зима, весьма суровая в тех краях. Сейчас особенно приходилось сожалеть и об утерянном Берестене, и о невзятом городце. Жизнь в холодных схронах не прельщала Ицхака.
   Вошедший десятник Бахрам произвел на Ицхака приятное впечатление: высок ростом, плечист, глаза умные и цепкие. Лицом, правда, мрачноват. Но с лица, как известно, воду не пить. Года Бахрама были немалые, по прикидкам Ицхака, за четыре десятка ему уже перевалило. Повинуясь жесту хозяина, гость сел на лавку, положив сильные руки на колени.
   – Джелал посоветовал мне обратиться к тебе за разъяснениями по одному заинтересовавшему меня делу. Мне нужны сведения о Хабале.
   – Хабала я знаю, – спокойно ответил десятник.
   – А Лихаря, сына Листяны Колдуна?
   Лицо Бахрама дрогнуло, даже поза стала чуть напряженнее:
   – Последний раз я видел его одиннадцать лет назад в Шемахе. Опасный он человек, почтеннейший.
   – Вы поссорились?
   – А мы никогда не пребывали в мире, – пожал плечами Бахрам. – Каждая наша встреча заканчивалась кровью. Правда, далеко не всегда это была наша с ним кровь.
   – Но с Хабалом вы оба ладили?
   – Однажды Хабал был посредником между нами.
   – И чем завершилось дело?
   – Дело завершилось смертью одного очень влиятельного гана, который мешал всем, – криво усмехнулся Бахрам. – Он мешал Лихарю, мешал кагану, мешал даже собственному сыну.
   – А что Хабал с Лихарем искали в Персии? – перевел разговор на другое Ицхак, которого смерть гана Жиряты волновала постольку-поскольку.
   Бахрам некоторое время колебался, говорить или не говорить, но потом все-таки решился:
   – Они искали дорогу к старому храму.
   – Храму Кибелы? – быстро уточнил Ицхак. – Тому самому, из которого Листяна Колдун похитил ложе богини и Слово?
   Осведомленность иудея не на шутку удивила и испугала перса, во всяком случае, глаза его метнулись к рукояти меча
   – О ложе богини говорит сегодня весь торг, – пояснил Ицхак. – Разве твоих ушей еще не достигли слухи о тайном браке даджана Драгутина с богиней Макошью?
   – О свадьбе я ничего не слышал, – хрипло отозвался Бахрам. – А что до Макоши, то она лишь слабая тень богини-матери, прародительницы всего сущего на земле.
   Сказано это было с таким пылом, что Ицхак уже не сомневался – перед ним тайный приверженец Кибелы. Однако вслух говорить о своей догадке он не стал.
   – Я знаю только одного Бога, а всех остальных считаю бессильными идолами.