Страница:
Сергей ШВЕДОВ
ШАТУН
Часть первая
СХРОНЫ КОЛДУНА
Глава 1
СЛЕД
Знатно погулял Стрибог в эту зиму по земле радимичей, наметав сугробы чуть ли не в рост человеческий. Веселая зелень елей если и радовала глаз, то словно бы исподтишка, проказливо выглядывая в прорехи белых шуб, которыми укрыл пушистых красавиц вечный бродяга. Все знают, что Стрибог к елям неравнодушен, особенно зимой, когда отгулявший на хмельном Даджбоговом пиру лес предается отдохновению. Не погружаются в спячку только ели, отрада Стрибогова сердца, веселые шалуньи, норовящие стряхнуть с зеленых лап на голову путника целый ворох снега.
Искару не повезло, именно так веселая красавица и приветила его, чем изрядно порадовала шедшего за ним след в след Осташа. Смеялся Осташ так заливисто, что торивший путь Данбор обернулся и погрозил отроку кулаком. Хорошо хоть, смеялся братан на пути обратном, когда взятая у леса добыча приятно оттягивала плечи, а то Данбор не ограничился бы пустой угрозой, а отвесил неслуху хорошего леща.
Искар, недовольно косясь на зловредную ель, стряхнул с бобровой шапки сомнительный подарок. Заигрывает еще, зеленая колдунья, словно перед нею несмышленыш, первый раз выскочивший за ограду выселок. Искар, между прочим, уже девятнадцатую зиму землю топчет, а по силе ежели брать, то разве что Данбор против него один в один устоит. Осташ на полгода Искара моложе и мог бы не смеяться над старшим, Даже если тот совершил оплошность.
– Увалень ты, Искар, – хмыкнул Осташ братану в спину, – медвежья твоя порода.
Другому эти слова Искар не спустил бы, но с Осташа спрашивать не стал. Не чужой ему Осташ, а меж своими шутка – не обида. Искар и сам не знал, почему его в селе шатуненком зовут. Плохо только, что не в глаза кличут, а за спиной. Кто с усмешкой кривой, кто даже будто бы с испугом. А ведь Искар в сельце свой, Данборовой породы, хотя и не отцом к этой семье прислонен, а матерью.
Отца своего Искар не знает, гостем он, видимо, был на этой земле, а гость – он, как известно, от бога: пришел, обронил семя – и нет его. Мать Искара умерла родами, а более он ничего о ней не знает, но, видно, хороша она была собой, коли славянские боги забрали ее к себе в страну Вырай до срока.
В воздухе запахло дымом, хотя до сельца еще шагать и шагать. Места здесь глухие, и, кроме охотников, никто сюда в эту пору не наведывается. Разве что шалопуга-изгой, коих ныне немало по белу свету бродит, вздумал погреться у костра. Данбор замер на месте. Искар тоже остановился, не доходя трех шагов до широкой дядькиной спины. Добытая в лесу свежатина изрядно давила отроку на плечи немалым весом. Хороший был одинец, и взяли охотники его удачно, не потратив даром ни одной стрелы.
– След, – тихо сказал Данбор, не поворачивая головы. Искару мешала еловая ветка, и он присел, чтобы лучше видеть. След на слежавшемся снегу был виден отчетливо, но из-за дальности расстояния трудно было определить, кому он принадлежит.
– Медвежий, – просипел заинтересованный не менее братана Осташ.
Данбор почему-то молчал, хотя обычно не давал говорливому сыну разгуляться языком, тем более что неслух опять поперед старших полез. Вот ведь завелся говорун под Данборовым кровом! И ведь с младых ногтей он такой. Сколько его Искар помнит, столько он и живет с открытым ртом. Даром что из рода Молчунов. Даже во сне иной раз разговаривает Осташ, видно, его язык не успевает устать за день.
– Человек прошел, – сердито огрызнулся Искар.
– А я говорю – шатун, – стоял на своем Осташ. – Где это видано, чтобы человек шастал босиком по такому морозу. А когти, посмотри, какие.
Вообще-то, конечно, странно. След был медвежий, но рядом отчетливо отпечаталась ступня человека. И далее, насколько Искар мог дотянуться взглядом, были только человечьи следы, а медведь пропал куда-то, словно его и не было.
– Похоже, человек с медведем рядом шли, – сказал Осташ.
– И оба одноногие, – хмыкнул Искар.
Выходила полная несуразица. Это даже Осташ понимал, потому и примолк. А Данбор все смурнел и смурнел ликом, словно он по этим на первый взгляд безобидным отметинам на снегу постиг нечто недоступное отрокам.
– Пошли, – наконец произнес Данбор и круто отвернул в сторону от загадочных следов.
– А как же… – начал было неугомонный Осташ, но отец бросил в его сторону такой взгляд, что отрок мигом осекся. И молчал потом всю дорогу до сельца к большому удовольствию Искара, которому торопливый братанов говорок мешал думать. А подумать было о чем. Следы-то явно вели к месту проклятому и запретному. Во всяком случае, Искар точно знал, что человечьего жилья в той стороне нет. Да и какой добрый человек в здравом уме поселится на болоте, где по лету и шагу ступить невозможно, чтобы не угодить в трясину. У Серка в прошлом году корова в том месте заблудилась, так кузнец ее даже искать не стал, а лишь безнадежно махнул рукой. Осташ не раз подбивал братана наведаться в те запретные места, но Искар его уговорам не поддался. Ежели каждый начнет где ни попадя торить тропу, то никакого порядка на земле не будет. Да и страшновато было Искару. Дело-то не в болоте. Хаживал он по топям. Но одно дело – простое болото, и совсем другое – проклятое место. Искар слышал краем уха, что в том месте Хозяин живет. А кто он такой и почему его назвали Хозяином – про это допытаться ему не удалось.
– Оборотень это был! – шепнул в спину Искару Осташ. – Попомни мое слово.
Данбор, успевший оторваться от отроков на добрые два десятка шагов, шипение Осташа не слышал, а у Искара внутри все похолодело. Конечно, Осташев язык – не било, чтобы ему все вече внимало, но тут ничего иного даже Искару на ум не идет. Опять же Данбор встревожился и заспешил прочь, а ведь дядьку не испугает ни медведь, ни человек. Но оборотень – это совсем другое дело. От оборотня сулицей[1] не отмахнешься. Наговором разве что? Но тут ведь и не каждый наговор поможет. По наговорам Серку в сельце равных нет, но справится ли кузнец с оборотнем? Искар не был в этом уверен.
– Волхвов надо звать, – стоял на своем Осташ. – Велесовы, говорят, могут с оборотнями совладать. А Серок не справится, тут и спорить не о чем.
– Поживем – увидим, – возразил Искар из чистого упрямства. – Серок не менее волхва сведущ.
Наверное, он зря затеял этот спор с Осташем. Кузнец, конечно, много знает и многое умеет, и если бы речь шла о леших и домовых, то о волхвах и помину бы не было. Но оборотень – это совсем другое дело.
Все-таки до чего же легок на ногу Данбор, хотя и годы его немалые и ноша на спине увесистая, а по сугробам шагает хоть бы что. Конечно, плетни на ногах помогают держаться на податливом насте, но все равно Искар, поспешая за дядькой, пыхтел как загнанный выжлецами кабан.
К сельцу вышли, когда начало смеркаться. Давно известно, что зимний день короток. Оглянуться не успеешь, а вмиг почерневшее небо уже покрылось солью. В сельце злобно и вразнобой залаяли собаки. Не признали, видимо, своих, а чужих в этих глухих местах встречают с опаской. Натужно заскрипели насквозь промороженные ворота. Искар привычно подумал, что изгородь вокруг сельца пора бы обновить, да и плахи на воротах тоже. А еще лучше – соорудить на месте изгороди тын из толстенных бревен, такой же высокий, как в городе Берестене. Но последнее вряд ли удастся. Мужей, годных для столь тяжелой работы, в сельце слишком мало. А изгородь хоть и защищает селян от набегов лесных хищников, но от врагов, конечно, не спасет. Надежда в этом случае только на хазарский меч, который еще оплатить надо, да на собственные ноги, если враги мимо застав проскочат. А такое, по слухам, в последнее время бывает все чаще. Жирох обронил как-то, что каган[2] Битюс коварно дает степнякам дорогу, чтобы те пощипали неуступчивых князей, которые взяли большую силу в городах. Право суда князьям дано славянскими богами, а каган и ближние к нему ганы[3] ныне пришлому богу кланяются, а потому и стали они славянам чужими. Искар таким словам Жироха дивился, а Серок молчал и только привычно щурился на огонь. А отрок-то раньше думал, что кузнец с каганом Битюсом в большой дружбе.
– Несмышленыш ты еще, Искар, чудо лесное, – усмехнулся в бороду Жирох. – Ныне не только каган смерду не брат, но и простые хазары нас за людей не держат. А дань плати. Тивун[4] гана Митуса проезжал по осени сельцами и грозил расправой тем, кто с платой тянуть будет.
Серок так тогда ничего Жироху и не ответил, но Искару показалось, что кузнец чем-то сильно опечален. Отрока больше всего огорчило то, что Серок с каганом не в дружбе. А ведь большую часть жизни кузнец провел в стольном кагановом граде. Была у Искара мыслишка, заручившись поддержкой Серка, напроситься на хазарскую службу, благо и сила у него в руках есть, и мечом обучил его владеть Данбор. В сельце же скучно было Искару, хотелось белый свет повидать и своей удалью перед людьми покрасоваться.
Данбор перебросил на плечи Осташа свою нелегкую ношу и направился к кузнице, где и в эту позднюю пору слышался тяжелый стук молота.
– Совет держать отправился, – негромко сказал Осташ, глядя в спину удаляющемуся отцу. – Послушать бы, о чем говорить будут.
– Шагай, – подтолкнул его в спину Искар. – Без тебя старшины управятся. И язык не распускай в сельце-то, не пугай женок понапрасну.
Нет, не удержится Осташ, обязательно разболтает обо всем не только ближним, но и дальним. Шутка сказать – оборотень. Да не просто оборотень, а шатун. От таких вестей дрогнет любое сердце.
Кроме Серка в кузнице были Жирох и Туча, что Данбора не удивило. Среди зимы в сельце больше пойти некуда. Вот и спасаются почтенные мужи от бабьего крика да ребячьего визга у наковальни старого Серка. И не без пользы для общины время проводят.
– С добычей тебя, Данбор? – спросил Жирох, глянув на вошедшего из-под седой шапки волос.
– С добычей, – вздохнул Данбор, присаживаясь на стоящую у входа лавку.
Закончивший работу Серок мыл руки в большом чане, на прокопченном лице его мелькнуло недоумение.
– Неужто поскупились лесные духи?
– Одинца взяли, еле-еле донесли.
Туча завистливо прицокнул языком – везет Молчунам. Зимой не каждая охота заканчивается удачей, но Данбор добрый добытчик и отроков своих рукастыми воспитал. А под кровом у Тучи хороших лесовиков никогда не было. Тучин удел – пашня, ячмень да просо, и за каждую мерку приходится не одну сотню раз земле поясно поклониться. А тут пошастал по лесу с двумя несмышленышами, и нате вам – одинец. Ну как тут не цокать Туче языком.
– След видел у Поганого болота, – сказал глухо Данбор. – Его след.
Туча испуганно охнул, Жирох досадливо крякнул, и только Серок на слова Данбора никак не отозвался. Присел на чурку у наковальни и уронил тяжелые руки на колени. Может, не дошло до кузнеца, о ком идет речь? Не было его в сельце двадцать зим тому назад, когда Хозяин первый раз в округе объявился.
– Пожадничали наши отцы, – закручинился Туча, – а нам сейчас их бережливость боком выходит.
Судить отцов дело последнее, но была в словах Тучи своя правда. Взять землю у Хозяина взяли, а положенной виры не заплатили. Конечно, люди они были в этих местах пришлые, выделенные из своих родов без большого достатка, а потому и решили, что, прежде чем делиться, надо бы жиром обрасти. С выселок даже хазары по первым годам дани не берут.
– Уплачено ведь ему было, – сказал Жирох, не глядя на Данбора. – Чего же теперь ему надо?
А уплачено было самой красивой девкой в сельце – сестрой Данбора. Сгинула она без следа, а приплод остался. Говорил же Туча тогда Данбору: не бери малого в сельцо, не наша это забота. А тот, видишь, заартачился, родной крови ему стало жалко. И не взял в расчет того, с чьей кровью она смешана.
– Коли бы младенец пропал, то еще хуже было бы, – покачал головой Жирох. – В том небрежении Хозяину смертная обида.
– Жирох прав, – сказал хрипловатым баском Серок. – Коли кровь Хозяина с нашей смешалась, то мы этой земле уже не чужие. И гнать нас с земли у него права нет.
– Ты судишь по Велесовой правде, Серок, – не сдавался Туча, – а Хозяин этой землей владел, когда слова Велеса здесь никто не слышал. У него правда своя.
– Нет такой правды на земле, чтобы детеныша, чей бы он ни был, бросать на голодную смерть, – хмуро сказал Данбор.
Туча возражать Данбору не стал, но мнения своего не изменил. Это если человечьим разумением судить – тогда конечно. Но у Хозяина разумение другое. Его разумение от самой матери-земли идет. Поднимет неведомая сила косолапого среди зимы и гоняет его по лесу в самую бескормицу, пока он с голодухи не сделается лютым врагом человеку. И хорошо, если найдется в округе удалец, который шатуна завалит. Но уж коли шатун человека одолеет – тогда держись. Всем солоно придется. Умом шатун не по дням, а по часам начинает расти, и этому уму в звериной шкуре тесно становится, вот и меняет он медвежье обличье на человеческое. И сколько людей он заломал, столько и личин на себя напялить может. Нет существа свирепее его, а в человечьем обличье он даже свирепее, чем в медвежьем. Может, шатун и совсем бы в человека обернулся, но Мать Сыра Земля не отпускает свое детище и время от времени вновь его в звериную шкуру вгоняет. Вот с каким существом Данбор породнился и вот чье чадо под свой кров принес. За то, что породнился, Туча его не винил. Всем сельцом тогда они просили Данбора и его сестру Милицу, потому как по-иному унять Хозяина было нельзя. А скот падал, живность из округи ушла, дело уже к весне шло, у иных запасы кончались. Вызвался было Веско с тем шатуном потягаться, да и пропал ни за куну. Данбор тоже рвался в драку, да не пустили его старшины. Веско тоже из рода Молчунов был, а коли еще и Данбор бы пропал, то их родовичам солоно бы пришлось в этой жизни. Малых и старых кормить стало бы некому. Да и молод тогда был Данбор, еще и борода у него не росла.
– В Искаре наше спасение, – сказал негромко Серок, – он Хозяину не чужой.
– А коли вместе колобродить начнут? – усомнился Жирох. – Тогда хоть с сельца беги, а бежать некуда.
Данбор в Искаре почти не сомневался, но именно – почти. Глубоко под этой уверенностью пряталась опаска. Все эти годы Данбору мешало жить чувство вины за случившееся много лет тому назад. Сестру он не защитил и, самое страшное, не мог защитить. И не младые годы были тому виной, ибо и в годы зрелые далеко не все мог в этом мире Данбор, несмотря на свою силу и смелость. За себя он не боялся ни тогда, ни сейчас, но его смерть непременно бы аукнулась не только семье, но и соседям, среди которых он имел немалый вес. Хочешь или не хочешь, но приходится жить в ладу не только с богами славянскими, но и с их ближниками. И с каганом тоже. И с ганами, и с князьями, и даже с силою нечистой, от которой ни в том, ни в этом мире никуда не деться. А почему мир устроен так, что человек несвободен в своих поступках, Данбор не знал. Ему жаль было отдавать Искара, прикипел к нему сердцем за эти годы. Сам бы пошел вместо отрока, если бы была хоть малая надежда на удачу. Но надежды у Данбора не было. Он слишком хорошо помнил искаженное смертью лицо Веско. А храбрее Веско Молчуна не было человека в округе. Не раз показывал он свою силу и удаль что в битве, что в ловитве, что в потехе, но все-таки сгинул, не устояв против посланца мира, чужого как людям, так и богам. Милицей пришлось пожертвовать Данбору, чтобы те силы ублажить, а более страшной цены он себе и представить не мог. В один день они с Милицей родились, в один час вышли из материнского чрева, а значит, и в жизни должны были идти сходными тропами. Но путь Милицы прервался Поганым болотом. Остался, правда, Искар, но была и опаска, что потеряет он качества, унаследованные от матери, и тем самым оборвет связи с родовичами и миром людей. Данбор твердо верил, что пока Искар живет среди людей, путь Милицы из Страны Забвения в Страну Света не закрыт. А если отрок поддастся темной силе, унаследованной от отца, то пропадет тогда его мать безвозвратно. Эту мысль Данбор очень хотел донести до Искара, но нужных слов не находил. Разве что повидавший мир Серок поможет соседу?
– С Искаром я поговорю, – кивнул головой кузнец, – но большого толку от этого не будет. Что ты в него, Данбор, вложил за эти годы, с тем он и пойдет против нечистых. Да помогут ему славянские боги!
Серок проводил озабоченных гостей, но сам на покой не торопился. Было о чем подумать старому кузнецу, глядя на покрывающиеся пеплом угли. Серок много чего повидал в этой жизни, гораздо больше, чем односельчане. Мысли его сейчас уносились далеко за хрупкую изгородь. И выходило так, что неспроста Хозяин объявился в этих местах. И первый раз это было неспроста, и сейчас тоже. Зван он был в наш мир! И Серок догадывался, кем он был зван. Каган Битюс, ища свою выгоду, поклонился чужому богу и окружил себя его жуковатыми печальниками. А те оплели славянские города и веси липкой паутиной. Никогда среди славян не было обычая в рост давать. Взял куну – отдал куну. Взял гривну – отдал гривну. А такого, чтобы, дав гривну, в отдачу требовать три, такого прежде не бывало. Брать более чем дал – это против правды славянских богов! Но у жуковатых этих своя кривда, и держится эта кривда на мечах хазарских ганов, которые предали не только богов, но и вскормившие их племена. Насосались злата и серебра, раздулись спесью, каждый норовит своей кривдой жить и брать не только то, что положено по праву, но и много сверх того. И не только обманом стали они разорять города, но и силой, предавая мечу и огню тех, кто не хотел с их своеволием соглашаться. Многие были не согласны, и Серок в их числе. А более всех противились кагану ближники славянских богов и ставленные на грады князья, которые суд по божьей правде вершили. Сил у ближников славянских богов было мало, да и жили они меж собой не в ладу. И князья грызлись меж собою, и грады ополчались друг против друга, словно мало им было крови, пролитой чужими мечами. Не из того ли бессилия и появилось у иных божьих ближников желание черпнуть из нечистого источника? О шатунах Серок слышал много, но что в тех слухах было истиной, он судить не брался. За шатунами была сила, которая обосновалась в этих местах раньше славянских богов. Урсы, беспокойные соседи радимичей, этим шатунам кланялись. И, наверное, кланялись неспроста. По раскладу Серка получалось, что Искар в любом случае не должен пропасть. Не просто так шатун свое семя вбросил в род Молчунов, а с прицелом дальним и, возможно, не злым. Появившийся на пороге Искар снял шапку, хотя вошел не в жилище, которое щуры[5] стерегут, а в кузню. Но поклонился он не четырем углам, а огню, который слабо тлел сейчас в горне. Огня отрок не боялся, а значит, человеческого в нем было больше, чем темного.
– Здрав будь, Серок.
Лицо Искара не омрачалось думами, отрок смотрел на Серка с любопытством, словно ждал от него занимательного рассказа. Данбор, похоже, ничего не сказал сестричаду[6], переложив заботы на плечи кузнеца. Серок его не осуждал, знал, как тяжело пережил Данбор смерть сестры Милицы и дядьки Веско Молчуна.
– Отец твой пожаловал, – начал с главного кузнец.
Искар по этому поводу не выразил ни радости, ни огорчения, даже бровью не повел. Серок уже не в первый раз вглядывался в это отроческое лицо, но ничего чужого в нем не находил. Ростом и статью Искар пошел в Молчунову породу и грозил перерасти своего дядьку Мологу, самого высокого и плечистого мужа в селе. Разве что ликом Искар отличался от своих родовичей да глазами, большими, быстрыми и поразительно синими.
– Кровник он твоему роду, – продолжал Серок. – Двадцать лет назад твой отец убил на Поганом болоте Веско Молчуна.
Искар нахмурился, соболиные брови сошлись у переносицы.
– Тогда почему он мой отец?
– Это было решение общины. Твоя мать решению подчинилась. Иначе нам пришлось бы уйти из этих мест. Он в здешних лесах хозяин.
– Шатун?! – с ненавистью выдохнул Искар.
– Шатун, – подтвердил Серок. – И не просто шатун, а оборотень. Это его следы вы видели сегодня на снегу.
Мало кто из знакомых кузнецу людей выдержал бы такую весть, не дрогнув ликом, но Искар оправдал его надежды, хотя и ударил его Серок не щадя, под самое сердце. Но ведь у сына оборотня сердце должно быть покрепче человеческого.
– Я его убью! – твердо сказал Искар.
– Нет, – возразил Серок. – Нам всем эта смерть может дорого стоить.
– Но ведь он погубил мою мать?! – сверкнул глазами Искар. – А кровь матери ближе крови отца!
– Никто не знает, что случилось с твоей матерью. Женщины порой гибнут при родах. А как погиб Веско Молчун, тоже не знает никто. Есть силы, которые правят шатуном, и он не может им отказать. Вот эти силы и страшны для мира, а вовсе не твой отец. Мать твоя не только жизнью пожертвовала для спасения односельчан, но и душой. Ей придется вечно мыкаться в Стране Забвения, если ты не поможешь ей отыскать дорогу в Страну Света. Помни об этом, Искар.
– Я пойду, – сказал отрок, поднимаясь с лавки.
– Иди, – кивнул головой Серок. – Ночь сегодня лунная, а ты к лесу привычен.
Сказал кузнец это буднично, словно и не таилось в хождении Искара по следу Хозяина страшной угрозы людям. Но отрок не должен усомниться в том, что Серок в него верит. Ибо в сомнении главная опасность для души.
Искару не повезло, именно так веселая красавица и приветила его, чем изрядно порадовала шедшего за ним след в след Осташа. Смеялся Осташ так заливисто, что торивший путь Данбор обернулся и погрозил отроку кулаком. Хорошо хоть, смеялся братан на пути обратном, когда взятая у леса добыча приятно оттягивала плечи, а то Данбор не ограничился бы пустой угрозой, а отвесил неслуху хорошего леща.
Искар, недовольно косясь на зловредную ель, стряхнул с бобровой шапки сомнительный подарок. Заигрывает еще, зеленая колдунья, словно перед нею несмышленыш, первый раз выскочивший за ограду выселок. Искар, между прочим, уже девятнадцатую зиму землю топчет, а по силе ежели брать, то разве что Данбор против него один в один устоит. Осташ на полгода Искара моложе и мог бы не смеяться над старшим, Даже если тот совершил оплошность.
– Увалень ты, Искар, – хмыкнул Осташ братану в спину, – медвежья твоя порода.
Другому эти слова Искар не спустил бы, но с Осташа спрашивать не стал. Не чужой ему Осташ, а меж своими шутка – не обида. Искар и сам не знал, почему его в селе шатуненком зовут. Плохо только, что не в глаза кличут, а за спиной. Кто с усмешкой кривой, кто даже будто бы с испугом. А ведь Искар в сельце свой, Данборовой породы, хотя и не отцом к этой семье прислонен, а матерью.
Отца своего Искар не знает, гостем он, видимо, был на этой земле, а гость – он, как известно, от бога: пришел, обронил семя – и нет его. Мать Искара умерла родами, а более он ничего о ней не знает, но, видно, хороша она была собой, коли славянские боги забрали ее к себе в страну Вырай до срока.
В воздухе запахло дымом, хотя до сельца еще шагать и шагать. Места здесь глухие, и, кроме охотников, никто сюда в эту пору не наведывается. Разве что шалопуга-изгой, коих ныне немало по белу свету бродит, вздумал погреться у костра. Данбор замер на месте. Искар тоже остановился, не доходя трех шагов до широкой дядькиной спины. Добытая в лесу свежатина изрядно давила отроку на плечи немалым весом. Хороший был одинец, и взяли охотники его удачно, не потратив даром ни одной стрелы.
– След, – тихо сказал Данбор, не поворачивая головы. Искару мешала еловая ветка, и он присел, чтобы лучше видеть. След на слежавшемся снегу был виден отчетливо, но из-за дальности расстояния трудно было определить, кому он принадлежит.
– Медвежий, – просипел заинтересованный не менее братана Осташ.
Данбор почему-то молчал, хотя обычно не давал говорливому сыну разгуляться языком, тем более что неслух опять поперед старших полез. Вот ведь завелся говорун под Данборовым кровом! И ведь с младых ногтей он такой. Сколько его Искар помнит, столько он и живет с открытым ртом. Даром что из рода Молчунов. Даже во сне иной раз разговаривает Осташ, видно, его язык не успевает устать за день.
– Человек прошел, – сердито огрызнулся Искар.
– А я говорю – шатун, – стоял на своем Осташ. – Где это видано, чтобы человек шастал босиком по такому морозу. А когти, посмотри, какие.
Вообще-то, конечно, странно. След был медвежий, но рядом отчетливо отпечаталась ступня человека. И далее, насколько Искар мог дотянуться взглядом, были только человечьи следы, а медведь пропал куда-то, словно его и не было.
– Похоже, человек с медведем рядом шли, – сказал Осташ.
– И оба одноногие, – хмыкнул Искар.
Выходила полная несуразица. Это даже Осташ понимал, потому и примолк. А Данбор все смурнел и смурнел ликом, словно он по этим на первый взгляд безобидным отметинам на снегу постиг нечто недоступное отрокам.
– Пошли, – наконец произнес Данбор и круто отвернул в сторону от загадочных следов.
– А как же… – начал было неугомонный Осташ, но отец бросил в его сторону такой взгляд, что отрок мигом осекся. И молчал потом всю дорогу до сельца к большому удовольствию Искара, которому торопливый братанов говорок мешал думать. А подумать было о чем. Следы-то явно вели к месту проклятому и запретному. Во всяком случае, Искар точно знал, что человечьего жилья в той стороне нет. Да и какой добрый человек в здравом уме поселится на болоте, где по лету и шагу ступить невозможно, чтобы не угодить в трясину. У Серка в прошлом году корова в том месте заблудилась, так кузнец ее даже искать не стал, а лишь безнадежно махнул рукой. Осташ не раз подбивал братана наведаться в те запретные места, но Искар его уговорам не поддался. Ежели каждый начнет где ни попадя торить тропу, то никакого порядка на земле не будет. Да и страшновато было Искару. Дело-то не в болоте. Хаживал он по топям. Но одно дело – простое болото, и совсем другое – проклятое место. Искар слышал краем уха, что в том месте Хозяин живет. А кто он такой и почему его назвали Хозяином – про это допытаться ему не удалось.
– Оборотень это был! – шепнул в спину Искару Осташ. – Попомни мое слово.
Данбор, успевший оторваться от отроков на добрые два десятка шагов, шипение Осташа не слышал, а у Искара внутри все похолодело. Конечно, Осташев язык – не било, чтобы ему все вече внимало, но тут ничего иного даже Искару на ум не идет. Опять же Данбор встревожился и заспешил прочь, а ведь дядьку не испугает ни медведь, ни человек. Но оборотень – это совсем другое дело. От оборотня сулицей[1] не отмахнешься. Наговором разве что? Но тут ведь и не каждый наговор поможет. По наговорам Серку в сельце равных нет, но справится ли кузнец с оборотнем? Искар не был в этом уверен.
– Волхвов надо звать, – стоял на своем Осташ. – Велесовы, говорят, могут с оборотнями совладать. А Серок не справится, тут и спорить не о чем.
– Поживем – увидим, – возразил Искар из чистого упрямства. – Серок не менее волхва сведущ.
Наверное, он зря затеял этот спор с Осташем. Кузнец, конечно, много знает и многое умеет, и если бы речь шла о леших и домовых, то о волхвах и помину бы не было. Но оборотень – это совсем другое дело.
Все-таки до чего же легок на ногу Данбор, хотя и годы его немалые и ноша на спине увесистая, а по сугробам шагает хоть бы что. Конечно, плетни на ногах помогают держаться на податливом насте, но все равно Искар, поспешая за дядькой, пыхтел как загнанный выжлецами кабан.
К сельцу вышли, когда начало смеркаться. Давно известно, что зимний день короток. Оглянуться не успеешь, а вмиг почерневшее небо уже покрылось солью. В сельце злобно и вразнобой залаяли собаки. Не признали, видимо, своих, а чужих в этих глухих местах встречают с опаской. Натужно заскрипели насквозь промороженные ворота. Искар привычно подумал, что изгородь вокруг сельца пора бы обновить, да и плахи на воротах тоже. А еще лучше – соорудить на месте изгороди тын из толстенных бревен, такой же высокий, как в городе Берестене. Но последнее вряд ли удастся. Мужей, годных для столь тяжелой работы, в сельце слишком мало. А изгородь хоть и защищает селян от набегов лесных хищников, но от врагов, конечно, не спасет. Надежда в этом случае только на хазарский меч, который еще оплатить надо, да на собственные ноги, если враги мимо застав проскочат. А такое, по слухам, в последнее время бывает все чаще. Жирох обронил как-то, что каган[2] Битюс коварно дает степнякам дорогу, чтобы те пощипали неуступчивых князей, которые взяли большую силу в городах. Право суда князьям дано славянскими богами, а каган и ближние к нему ганы[3] ныне пришлому богу кланяются, а потому и стали они славянам чужими. Искар таким словам Жироха дивился, а Серок молчал и только привычно щурился на огонь. А отрок-то раньше думал, что кузнец с каганом Битюсом в большой дружбе.
– Несмышленыш ты еще, Искар, чудо лесное, – усмехнулся в бороду Жирох. – Ныне не только каган смерду не брат, но и простые хазары нас за людей не держат. А дань плати. Тивун[4] гана Митуса проезжал по осени сельцами и грозил расправой тем, кто с платой тянуть будет.
Серок так тогда ничего Жироху и не ответил, но Искару показалось, что кузнец чем-то сильно опечален. Отрока больше всего огорчило то, что Серок с каганом не в дружбе. А ведь большую часть жизни кузнец провел в стольном кагановом граде. Была у Искара мыслишка, заручившись поддержкой Серка, напроситься на хазарскую службу, благо и сила у него в руках есть, и мечом обучил его владеть Данбор. В сельце же скучно было Искару, хотелось белый свет повидать и своей удалью перед людьми покрасоваться.
Данбор перебросил на плечи Осташа свою нелегкую ношу и направился к кузнице, где и в эту позднюю пору слышался тяжелый стук молота.
– Совет держать отправился, – негромко сказал Осташ, глядя в спину удаляющемуся отцу. – Послушать бы, о чем говорить будут.
– Шагай, – подтолкнул его в спину Искар. – Без тебя старшины управятся. И язык не распускай в сельце-то, не пугай женок понапрасну.
Нет, не удержится Осташ, обязательно разболтает обо всем не только ближним, но и дальним. Шутка сказать – оборотень. Да не просто оборотень, а шатун. От таких вестей дрогнет любое сердце.
Кроме Серка в кузнице были Жирох и Туча, что Данбора не удивило. Среди зимы в сельце больше пойти некуда. Вот и спасаются почтенные мужи от бабьего крика да ребячьего визга у наковальни старого Серка. И не без пользы для общины время проводят.
– С добычей тебя, Данбор? – спросил Жирох, глянув на вошедшего из-под седой шапки волос.
– С добычей, – вздохнул Данбор, присаживаясь на стоящую у входа лавку.
Закончивший работу Серок мыл руки в большом чане, на прокопченном лице его мелькнуло недоумение.
– Неужто поскупились лесные духи?
– Одинца взяли, еле-еле донесли.
Туча завистливо прицокнул языком – везет Молчунам. Зимой не каждая охота заканчивается удачей, но Данбор добрый добытчик и отроков своих рукастыми воспитал. А под кровом у Тучи хороших лесовиков никогда не было. Тучин удел – пашня, ячмень да просо, и за каждую мерку приходится не одну сотню раз земле поясно поклониться. А тут пошастал по лесу с двумя несмышленышами, и нате вам – одинец. Ну как тут не цокать Туче языком.
– След видел у Поганого болота, – сказал глухо Данбор. – Его след.
Туча испуганно охнул, Жирох досадливо крякнул, и только Серок на слова Данбора никак не отозвался. Присел на чурку у наковальни и уронил тяжелые руки на колени. Может, не дошло до кузнеца, о ком идет речь? Не было его в сельце двадцать зим тому назад, когда Хозяин первый раз в округе объявился.
– Пожадничали наши отцы, – закручинился Туча, – а нам сейчас их бережливость боком выходит.
Судить отцов дело последнее, но была в словах Тучи своя правда. Взять землю у Хозяина взяли, а положенной виры не заплатили. Конечно, люди они были в этих местах пришлые, выделенные из своих родов без большого достатка, а потому и решили, что, прежде чем делиться, надо бы жиром обрасти. С выселок даже хазары по первым годам дани не берут.
– Уплачено ведь ему было, – сказал Жирох, не глядя на Данбора. – Чего же теперь ему надо?
А уплачено было самой красивой девкой в сельце – сестрой Данбора. Сгинула она без следа, а приплод остался. Говорил же Туча тогда Данбору: не бери малого в сельцо, не наша это забота. А тот, видишь, заартачился, родной крови ему стало жалко. И не взял в расчет того, с чьей кровью она смешана.
– Коли бы младенец пропал, то еще хуже было бы, – покачал головой Жирох. – В том небрежении Хозяину смертная обида.
– Жирох прав, – сказал хрипловатым баском Серок. – Коли кровь Хозяина с нашей смешалась, то мы этой земле уже не чужие. И гнать нас с земли у него права нет.
– Ты судишь по Велесовой правде, Серок, – не сдавался Туча, – а Хозяин этой землей владел, когда слова Велеса здесь никто не слышал. У него правда своя.
– Нет такой правды на земле, чтобы детеныша, чей бы он ни был, бросать на голодную смерть, – хмуро сказал Данбор.
Туча возражать Данбору не стал, но мнения своего не изменил. Это если человечьим разумением судить – тогда конечно. Но у Хозяина разумение другое. Его разумение от самой матери-земли идет. Поднимет неведомая сила косолапого среди зимы и гоняет его по лесу в самую бескормицу, пока он с голодухи не сделается лютым врагом человеку. И хорошо, если найдется в округе удалец, который шатуна завалит. Но уж коли шатун человека одолеет – тогда держись. Всем солоно придется. Умом шатун не по дням, а по часам начинает расти, и этому уму в звериной шкуре тесно становится, вот и меняет он медвежье обличье на человеческое. И сколько людей он заломал, столько и личин на себя напялить может. Нет существа свирепее его, а в человечьем обличье он даже свирепее, чем в медвежьем. Может, шатун и совсем бы в человека обернулся, но Мать Сыра Земля не отпускает свое детище и время от времени вновь его в звериную шкуру вгоняет. Вот с каким существом Данбор породнился и вот чье чадо под свой кров принес. За то, что породнился, Туча его не винил. Всем сельцом тогда они просили Данбора и его сестру Милицу, потому как по-иному унять Хозяина было нельзя. А скот падал, живность из округи ушла, дело уже к весне шло, у иных запасы кончались. Вызвался было Веско с тем шатуном потягаться, да и пропал ни за куну. Данбор тоже рвался в драку, да не пустили его старшины. Веско тоже из рода Молчунов был, а коли еще и Данбор бы пропал, то их родовичам солоно бы пришлось в этой жизни. Малых и старых кормить стало бы некому. Да и молод тогда был Данбор, еще и борода у него не росла.
– В Искаре наше спасение, – сказал негромко Серок, – он Хозяину не чужой.
– А коли вместе колобродить начнут? – усомнился Жирох. – Тогда хоть с сельца беги, а бежать некуда.
Данбор в Искаре почти не сомневался, но именно – почти. Глубоко под этой уверенностью пряталась опаска. Все эти годы Данбору мешало жить чувство вины за случившееся много лет тому назад. Сестру он не защитил и, самое страшное, не мог защитить. И не младые годы были тому виной, ибо и в годы зрелые далеко не все мог в этом мире Данбор, несмотря на свою силу и смелость. За себя он не боялся ни тогда, ни сейчас, но его смерть непременно бы аукнулась не только семье, но и соседям, среди которых он имел немалый вес. Хочешь или не хочешь, но приходится жить в ладу не только с богами славянскими, но и с их ближниками. И с каганом тоже. И с ганами, и с князьями, и даже с силою нечистой, от которой ни в том, ни в этом мире никуда не деться. А почему мир устроен так, что человек несвободен в своих поступках, Данбор не знал. Ему жаль было отдавать Искара, прикипел к нему сердцем за эти годы. Сам бы пошел вместо отрока, если бы была хоть малая надежда на удачу. Но надежды у Данбора не было. Он слишком хорошо помнил искаженное смертью лицо Веско. А храбрее Веско Молчуна не было человека в округе. Не раз показывал он свою силу и удаль что в битве, что в ловитве, что в потехе, но все-таки сгинул, не устояв против посланца мира, чужого как людям, так и богам. Милицей пришлось пожертвовать Данбору, чтобы те силы ублажить, а более страшной цены он себе и представить не мог. В один день они с Милицей родились, в один час вышли из материнского чрева, а значит, и в жизни должны были идти сходными тропами. Но путь Милицы прервался Поганым болотом. Остался, правда, Искар, но была и опаска, что потеряет он качества, унаследованные от матери, и тем самым оборвет связи с родовичами и миром людей. Данбор твердо верил, что пока Искар живет среди людей, путь Милицы из Страны Забвения в Страну Света не закрыт. А если отрок поддастся темной силе, унаследованной от отца, то пропадет тогда его мать безвозвратно. Эту мысль Данбор очень хотел донести до Искара, но нужных слов не находил. Разве что повидавший мир Серок поможет соседу?
– С Искаром я поговорю, – кивнул головой кузнец, – но большого толку от этого не будет. Что ты в него, Данбор, вложил за эти годы, с тем он и пойдет против нечистых. Да помогут ему славянские боги!
Серок проводил озабоченных гостей, но сам на покой не торопился. Было о чем подумать старому кузнецу, глядя на покрывающиеся пеплом угли. Серок много чего повидал в этой жизни, гораздо больше, чем односельчане. Мысли его сейчас уносились далеко за хрупкую изгородь. И выходило так, что неспроста Хозяин объявился в этих местах. И первый раз это было неспроста, и сейчас тоже. Зван он был в наш мир! И Серок догадывался, кем он был зван. Каган Битюс, ища свою выгоду, поклонился чужому богу и окружил себя его жуковатыми печальниками. А те оплели славянские города и веси липкой паутиной. Никогда среди славян не было обычая в рост давать. Взял куну – отдал куну. Взял гривну – отдал гривну. А такого, чтобы, дав гривну, в отдачу требовать три, такого прежде не бывало. Брать более чем дал – это против правды славянских богов! Но у жуковатых этих своя кривда, и держится эта кривда на мечах хазарских ганов, которые предали не только богов, но и вскормившие их племена. Насосались злата и серебра, раздулись спесью, каждый норовит своей кривдой жить и брать не только то, что положено по праву, но и много сверх того. И не только обманом стали они разорять города, но и силой, предавая мечу и огню тех, кто не хотел с их своеволием соглашаться. Многие были не согласны, и Серок в их числе. А более всех противились кагану ближники славянских богов и ставленные на грады князья, которые суд по божьей правде вершили. Сил у ближников славянских богов было мало, да и жили они меж собой не в ладу. И князья грызлись меж собою, и грады ополчались друг против друга, словно мало им было крови, пролитой чужими мечами. Не из того ли бессилия и появилось у иных божьих ближников желание черпнуть из нечистого источника? О шатунах Серок слышал много, но что в тех слухах было истиной, он судить не брался. За шатунами была сила, которая обосновалась в этих местах раньше славянских богов. Урсы, беспокойные соседи радимичей, этим шатунам кланялись. И, наверное, кланялись неспроста. По раскладу Серка получалось, что Искар в любом случае не должен пропасть. Не просто так шатун свое семя вбросил в род Молчунов, а с прицелом дальним и, возможно, не злым. Появившийся на пороге Искар снял шапку, хотя вошел не в жилище, которое щуры[5] стерегут, а в кузню. Но поклонился он не четырем углам, а огню, который слабо тлел сейчас в горне. Огня отрок не боялся, а значит, человеческого в нем было больше, чем темного.
– Здрав будь, Серок.
Лицо Искара не омрачалось думами, отрок смотрел на Серка с любопытством, словно ждал от него занимательного рассказа. Данбор, похоже, ничего не сказал сестричаду[6], переложив заботы на плечи кузнеца. Серок его не осуждал, знал, как тяжело пережил Данбор смерть сестры Милицы и дядьки Веско Молчуна.
– Отец твой пожаловал, – начал с главного кузнец.
Искар по этому поводу не выразил ни радости, ни огорчения, даже бровью не повел. Серок уже не в первый раз вглядывался в это отроческое лицо, но ничего чужого в нем не находил. Ростом и статью Искар пошел в Молчунову породу и грозил перерасти своего дядьку Мологу, самого высокого и плечистого мужа в селе. Разве что ликом Искар отличался от своих родовичей да глазами, большими, быстрыми и поразительно синими.
– Кровник он твоему роду, – продолжал Серок. – Двадцать лет назад твой отец убил на Поганом болоте Веско Молчуна.
Искар нахмурился, соболиные брови сошлись у переносицы.
– Тогда почему он мой отец?
– Это было решение общины. Твоя мать решению подчинилась. Иначе нам пришлось бы уйти из этих мест. Он в здешних лесах хозяин.
– Шатун?! – с ненавистью выдохнул Искар.
– Шатун, – подтвердил Серок. – И не просто шатун, а оборотень. Это его следы вы видели сегодня на снегу.
Мало кто из знакомых кузнецу людей выдержал бы такую весть, не дрогнув ликом, но Искар оправдал его надежды, хотя и ударил его Серок не щадя, под самое сердце. Но ведь у сына оборотня сердце должно быть покрепче человеческого.
– Я его убью! – твердо сказал Искар.
– Нет, – возразил Серок. – Нам всем эта смерть может дорого стоить.
– Но ведь он погубил мою мать?! – сверкнул глазами Искар. – А кровь матери ближе крови отца!
– Никто не знает, что случилось с твоей матерью. Женщины порой гибнут при родах. А как погиб Веско Молчун, тоже не знает никто. Есть силы, которые правят шатуном, и он не может им отказать. Вот эти силы и страшны для мира, а вовсе не твой отец. Мать твоя не только жизнью пожертвовала для спасения односельчан, но и душой. Ей придется вечно мыкаться в Стране Забвения, если ты не поможешь ей отыскать дорогу в Страну Света. Помни об этом, Искар.
– Я пойду, – сказал отрок, поднимаясь с лавки.
– Иди, – кивнул головой Серок. – Ночь сегодня лунная, а ты к лесу привычен.
Сказал кузнец это буднично, словно и не таилось в хождении Искара по следу Хозяина страшной угрозы людям. Но отрок не должен усомниться в том, что Серок в него верит. Ибо в сомнении главная опасность для души.
Глава 2
МЕДВЕЖЬЕ КАПИЩЕ
Искар шагнул из кузницы в мир, который сразу же стал ему чужим. А ведь среди этих дворов он вырос, и не было в селе дома, где его не приветили хотя бы однажды. Но теперь выяснилось, что сыну Шатуна не место среди людей. Правда, Серок сказал, что именно от Искара будет зависеть, жить ли радимичам на этой земле или стать изгоями. Конечно же Искар выполнит свой долг перед родовичами и односельчанами, но от этого обида его не станет менее горькой. Перед тем как прикрыть за собой ворота, Искар оглянулся на кузницу. Никто не провожал его от порога, никто не смотрел ему вслед… Шатун человеку не брат, даже когда он одной с ним крови. А ведь нет за отроком никакой вины, за которую его можно гнать из мира людей. Тогда почему же к нему так несправедливы и люди, и боги?!
Искар забыл прицепить плетни к кожанцам[7], а потому и проваливался при каждом шаге по колено. Идти становилось все труднее, но он не обращал на это внимания, поскольку торопиться ему было некуда. Лес – родной дом шатуна, а крышу ему заменяет небо над головой. Вот только дом этот не всегда ласков к своим обитателям. Мороз, которого Искар, занятый своими мыслями, поначалу не чувствовал, пробрался-таки под кожух и теперь сотрясал ознобом его тело. Хотя, возможно, отрок дрожал не только от холода, но и от страха. Искар, однако, не хотел признаваться в слабости даже самому себе и упрямо торил дорогу к Поганому болоту.
Пока места были знакомые, Искара не тревожила обступающая его со всех сторон тишина, но хоженая тропа оборвалась у поляны. А там, куда уводили виденные днем следы шатуна, и темнота, и тишина воспринимались уже по-иному. Искар прислонился к стволу березы, росшей чуть на отшибе и казавшейся приблудой среди обступивших поляну елей. Ствол дерева заледенел на морозе, и отрок чувствовал исходивший от березы холод даже через кожух. Говорят, что в Стране Забвения царствует стужа, обрекающая попавшие туда души на вечную дрожь. А кроме холода там царит еще и вечный страх. И среди стужи, мрака и страха томится душа Искаровой матери, которая обречена на муки подлостью шатуна и слабостью односельчан. Искар снял рукавицу и осторожно погладил ладонью заледенелый ствол. Береза проснется для новой жизни, как только Даджбоговы уста дохнут по весне теплом на заждавшуюся землю. Любви бога хватит не только на это дерево, но и на всю округу. И только в Стране Забвения все останется без изменений…
Искар оторвался от березы и пошел по следам шатуна, загребая кожанцами слежавшийся снег. Страх ушел из его сердца, зато накатила горячая ярость, и он надеялся, что у него хватит сил и решимости, чтобы вырвать всего одну душу из Страны Забвения.
На дальнем конце поляны кто-то стоял. Сначала это было просто темное пятно, но с каждым шагом Искара оно все более отчетливо обретало очертания человеческого тела. Подойдя почти вплотную, отрок увидел огромные медвежьи клыки, белеющие в обманчивом лунном свете. Рука Искара потянулась к ножу, висевшему на поясе.
– Не торопись, – прозвучал в тишине насмешливый голос. – Время для драки еще не приспело.
– Ты кто? – спросил Искар севшим от страха и ярости голосом.
– Хозяин, – спокойно отозвался незнакомец. – Но можешь называть меня Шатуном, я не обижусь.
– Где моя мать?
– Она ушла из этого мира. Это свершилось по воле сил, ни мне, ни тебе не подвластных.
– Зачем ты пришел в эти места, Шатун?
– Я пришел, чтобы указать тебе дорогу.
– А если я откажусь по ней идти?!
– Если откажешься, то окончательно погубишь душу своей матери.
– Веди, Шатун, но смотри не ошибись в выборе дороги.
Слова Искара прозвучали как угроза, но на Хозяина они не произвели впечатления. Во всяком случае, спину свою он подставил под возможный удар ножа без тени сомнения или робости. Да и что может сделать нож против оборотня? А в том, что в неизведанное его ведет оборотень, Искар не сомневался. Шатун был бос и гол, если не считать куска медвежьей шкуры, которая лишь до половины скрывала его спину. Лицо оборотня было вполне человеческим – Искар успел это понять, сблизившись с Шатуном во время разговора. А медвежьи клыки торчали из черепа, прикрывавшего голову оборотня. Последнее обстоятельство слегка успокоило отрока – выделанных шкур он на своем веку повидал немало.
Искар забыл прицепить плетни к кожанцам[7], а потому и проваливался при каждом шаге по колено. Идти становилось все труднее, но он не обращал на это внимания, поскольку торопиться ему было некуда. Лес – родной дом шатуна, а крышу ему заменяет небо над головой. Вот только дом этот не всегда ласков к своим обитателям. Мороз, которого Искар, занятый своими мыслями, поначалу не чувствовал, пробрался-таки под кожух и теперь сотрясал ознобом его тело. Хотя, возможно, отрок дрожал не только от холода, но и от страха. Искар, однако, не хотел признаваться в слабости даже самому себе и упрямо торил дорогу к Поганому болоту.
Пока места были знакомые, Искара не тревожила обступающая его со всех сторон тишина, но хоженая тропа оборвалась у поляны. А там, куда уводили виденные днем следы шатуна, и темнота, и тишина воспринимались уже по-иному. Искар прислонился к стволу березы, росшей чуть на отшибе и казавшейся приблудой среди обступивших поляну елей. Ствол дерева заледенел на морозе, и отрок чувствовал исходивший от березы холод даже через кожух. Говорят, что в Стране Забвения царствует стужа, обрекающая попавшие туда души на вечную дрожь. А кроме холода там царит еще и вечный страх. И среди стужи, мрака и страха томится душа Искаровой матери, которая обречена на муки подлостью шатуна и слабостью односельчан. Искар снял рукавицу и осторожно погладил ладонью заледенелый ствол. Береза проснется для новой жизни, как только Даджбоговы уста дохнут по весне теплом на заждавшуюся землю. Любви бога хватит не только на это дерево, но и на всю округу. И только в Стране Забвения все останется без изменений…
Искар оторвался от березы и пошел по следам шатуна, загребая кожанцами слежавшийся снег. Страх ушел из его сердца, зато накатила горячая ярость, и он надеялся, что у него хватит сил и решимости, чтобы вырвать всего одну душу из Страны Забвения.
На дальнем конце поляны кто-то стоял. Сначала это было просто темное пятно, но с каждым шагом Искара оно все более отчетливо обретало очертания человеческого тела. Подойдя почти вплотную, отрок увидел огромные медвежьи клыки, белеющие в обманчивом лунном свете. Рука Искара потянулась к ножу, висевшему на поясе.
– Не торопись, – прозвучал в тишине насмешливый голос. – Время для драки еще не приспело.
– Ты кто? – спросил Искар севшим от страха и ярости голосом.
– Хозяин, – спокойно отозвался незнакомец. – Но можешь называть меня Шатуном, я не обижусь.
– Где моя мать?
– Она ушла из этого мира. Это свершилось по воле сил, ни мне, ни тебе не подвластных.
– Зачем ты пришел в эти места, Шатун?
– Я пришел, чтобы указать тебе дорогу.
– А если я откажусь по ней идти?!
– Если откажешься, то окончательно погубишь душу своей матери.
– Веди, Шатун, но смотри не ошибись в выборе дороги.
Слова Искара прозвучали как угроза, но на Хозяина они не произвели впечатления. Во всяком случае, спину свою он подставил под возможный удар ножа без тени сомнения или робости. Да и что может сделать нож против оборотня? А в том, что в неизведанное его ведет оборотень, Искар не сомневался. Шатун был бос и гол, если не считать куска медвежьей шкуры, которая лишь до половины скрывала его спину. Лицо оборотня было вполне человеческим – Искар успел это понять, сблизившись с Шатуном во время разговора. А медвежьи клыки торчали из черепа, прикрывавшего голову оборотня. Последнее обстоятельство слегка успокоило отрока – выделанных шкур он на своем веку повидал немало.