Страница:
Шмелев сидел на табуретке в обычной своей небрежной позе, положив ногу на ногу, обхватив колено длинными, заросшими золотистым волосом руками и легонько раскачиваясь.
– Значит, окончательно отдали вас мне. Уже знаете об этом? – спросил он вошедшего Артемьева.
– Так точно, знаю!
Шмелев оглядел массивную фигуру Артемьева.
– Как, Данилов? – повернулся он к капитану-пограничнику. – Выдержат его монгольские лошадки?
– Ничего, они выносливые, – без улыбки сказал Данилов.
– Вкратце задание такое, – сказал Шмелев, сняв ногу с ноги и перестав покачиваться. – Сейчас возьмете мою «эмку» и поедете с Даниловым на левый фланг к монголам, в Шестую кавдивизию. Там – я договорился – выделят вам кавзвод под командой капитала Шагдара, начальника их дивизионной разведки. Боевой командир и неплохо знает русский, стажировался у нас в Союзе. Машину вернете и верхами поедете в поиск на юго-запад от озера Буир-Нур – вдоль границы. Мы ожидаем там переход японской диверсионной группы. Скорей всего, они перейдут границу под видом аратов – тогда с ними будет табун, может быть даже арба, в общем все, что полагается. Группа будет человек в пять – семь. Задание – взять живьем. Обратите внимание на слово «живьем». И ты обрати внимание, Данилов.
– Я уже обратил, – сказал Данилов.
– Одну такую группу, – продолжал Шмелев, – которая успела отравить восемь колодцев и убить одного нашего летчика, мы на днях окружили, троих застрелили, а четвертого схватили живым, но он по дороге чего-то проглотил. Наверное, слышали об этом от товарищей?
– Краем уха, товарищ полковник, – сказал Артемьев.
– Правда, кое-что на них взяли, но командующий так ругался, – Шмелев хотел было объяснить, как ругался командующий, но раздумал, – в общем, я вам эту ошибку повторять не советую. Данилов по его личному приказанию едет, – кивнул Шмелев на пограничника, – как командир группы. А ваша задача – не только помочь взять, но и, когда возьмете, снять первый допрос. Целые, раненые, полумертвые – какие будут – допросить сразу же, пока не опомнились! – В словах Шмелева прозвучала жесткая профессиональная требовательность. – Карта и дополнительные данные у Данилова, он познакомит вас.
– Есть! – Данилов встал.
– Между прочим, знаете, как они с летчиком расправились? – спросил Шмелев, когда Артемьев встал вслед за Даниловым. – Хороший летчик-истребитель из козыревской группы. Сто раз видел смерть в глаза, а тут опоздал на грузовик – в темноте, один, пешком пошел к месту ночевки. Нашли его только утром в километре от летного поля. Голый, обмотан телефонной проволокой, кляп во рту, и белый как бумага. Они его не убили, а просто рассчитали, что за ночь из него комары всю кровь выпьют.
– А как фамилия? – порывисто спросил Артемьев, сразу вспомнив дорогу от летного поля к юртам, Полынина, Грицко, Соколовых и всех других летчиков, с которыми он успел познакомиться.
Но Шмелев назвал незнакомую Артемьеву фамилию.
– Вот что они делают с нашим братом! – добавил он, помолчав. – А ваша задача – доставить их живыми. Живыми! Слышишь, Данилов?
– Ясно, товарищ полковник, – отчеканил Данилов, вытянувшись, но, как показалось Артемьеву, с некоторой досадой.
– А вам ясно?
– Так точно, все ясно! – охотно и весело отозвался Артемьев, обрадованный возможностью оторваться от бумаг и поохать в степь. – Только бы встретить, а живьем возьмем!
На насмешливом лице Шмелева изобразилась недоверчивая гримаса. Ничего не ответив, он отпустил их обоих.
Около полудня «эмочка» с сидевшими в ней Артемьевым, молчаливым Даниловым и двумя еще более молчаливыми, чем их начальник, бойцами-пограничниками обогнула Баин-Цаганское плоскогорье.
Помеченная на карте пунктиром, хорошо накатанная степная Дорога, по которой они ехали, шла на север и километров через пятнадцать обрывалась у озера Буир-Нур, того самого, чье название фигурировало в первых сообщениях ТАСС о конфликте. Там, где пунктир упирался в берег озера, на карте стоял маленький значок и надпись: «Монголрыба».
– По нашим штабным документам знаю, что там есть три глинобитные постройки, можно роту разместить, а что это за «Монголрыба», не знаю, – глядя на карту через плечо Данилова, сказал Артемьев.
– До начала конфликта тут были наши, на паритетных началах с монголами, рыбные промыслы, а теперь – только монгольская погранзастава, – ответил Данилов. – Нам как раз туда, но надо сначала заехать в штаб дивизии. Смотри, – обратился он к шоферу, – поворота не пропусти.
Но пропустить поворот оказалось невозможным. Еще через километр поперек дороги стоял связной броневичок; двое людей лежавших рядом на траве, вскочили и замахали руками. Потом один из них, в кавалерийской монгольской фуражке, подошел к «эмке».
– От полковника Шмелева? – спросил монгол, с трудом выговаривая русские слова. – Штаб дивизии?
– Да, – сказал Данилов.
– Штаб не надо, – отрывисто сказал монгол. – Нахор Шагдар. Цирики. [Солдаты (монг.).] Твои лошади. «Монголрыба»!
Он показал пальцем на север:
– Там ждет! Ваш штаб – наш штаб телефон был.
Монгол для ясности сделал легкое вращательное движение рукой, потом приложил руку к козырьку, влез в свой броневичок, и тот запылил по дороге на север, приглашая «эмку» следовать за собой.
– Четкий народ, – сказал Данилов. – Нам «маяка» выслали, а люди и кони уже на «Монголрыбе».
Он замолчал и вернулся к этой теме только через десять километров, которые они сделали по пятам за немилосердно пылившим броневичком.
– И там долго не задержимся, увидите. Лошади уже покормлены, и баран в казане.
Наконец впереди показалось озеро Буир-Нур. Броневичок затормозил и стал разворачиваться.
Монгол открыл железную дверцу, приложил руку к козырьку фуражки, снова захлопнул дверцу, и броневичок, пыля, покатил в обратном направлении. «Эмка» проехала еще двести метров и остановилась у низких, беленых, как украинские хаты, бараков «Монголрыбы».
Рядом с бараками было вкопано в землю несколько длинных столов, наверное служивших раньше для разделки рыбы, а поодаль стоял турник, на котором крутил «солнце» какой-то человек, соскочивший на землю при виде машины. На берегу озера был разложен костер; над ним на сошках висел казан. Возле костра сидели двое военных, они обернулись и встали.
– Вот вам и казан, – сказал Данилов, вылезая из машины.
– Здравствуйте, товарищ Данилов! Рад вас снова увидеть, – навстречу Данилову и Артемьеву, говорил по-русски молодой монгол с капитанскими значками на петлицах.
– Шагдар, – протянул он руку Артемьеву. – Мы с вами незнакомы, но вы встретите здесь знакомого.
Не поняв, кого имел в виду Шагдар, Артемьев с недоумением дожал руку второму монголу, начальнику погранзаставы, и вдруг узнал человека, который до этого крутил «солнце» на турнике, а сейчас быстрыми шагами приближался к ним. Это был Санаев, отпустивший короткую, черную как смоль бородку.
– Узнал, что к нам едет Артемьев, и думаю, неужели тот самый? Сел на коня…
Не договорив, он привстал на носки и обнялся с Артемьевым.
– Здравствуй, бородач, – сказал Артемьев, – рад тебя видеть. Ты это что, для солидности? – показал он на бороду.
– Сначала с тоски. – Санаев оглянулся, но монголы вместе с Даниловым уже отошли к костру. – Затосковал у монголов, пока бои не начались. Все-таки один русский человек на всю дивизию, да и то осетин, – улыбнулся Санаев. – Тоска прошла, а борода осталась.
– Я, между прочим, краем уха слышал, что ты здесь, у монголов.
– Так что ж ты, штабная крыса, знал и не приехал к товарищу? Катаетесь там на своей Хамардабе как сыр в масле!
– Да уж, действительно, катаемся!
Они присели рядом на подножку машины, и Артемьев стал в юмористическом тоне рассказывать Санаеву о многотрудной службе под началом у скрипучего Постникова.
– А вообще-то у нас внизу, в войсках, сложилось мнение, что он сильный начальник оперативного отдела, – сказал Санаев.
– Ну, а ты-то, ты-то как? – спросил Артемьев. – Прежде всего, как монголы воюют? По нашим сводкам – не худо. А как по твоим наблюдениям?
– Немножко больше, чем нужно, отчаянности. Немножко меньше, чем нужно, выдержки…
– Национальный характер?
– Нет. Молодость. Молодая еще армия.
– Было донесение, что у вас тут один эскадрон ходил в атаку в конном строю. Как, исполнилась твоя мечта, ходил?
– Ходил, – поморщился Санаев. – Сначала порубили шашками японскую полуроту на марше, а потом один, – он сердито подчеркнул это слово, подняв палец, – один японский пулеметчик срубил у нас двадцать всадников. К огорчению кавалеристов, – Санаев хлопнул себя по шашке, – увы, отживающая форма боя.
В особенности на плотном фронте и против серьезной пехоты. Отслужу здесь – и попрошусь в мехкорпус. Пересяду с коня на броню.
– Серьезно? – Артемьев знал Санаева как заядлого кавалериста.
– Как нельзя более. С японцами еще повоюю на коне, а с немцами – уже на броне.
– Это что? Высказывание в связи с договором о ненападении?
– Да, – сказал Санаев. – Но прошу учесть, что я тут по долгу службы мыслитель-одиночка, среди меня разъяснительной работы еще не проводили. Пойдем, нас ждут.
Они подошли к костру. Казан был уже снят, и вокруг него на траве сидели Шагдар, начальник погранзаставы. Данилов и двое пограничников.
– Садитесь, – сказал Шагдар, отодвигаясь и освобождая около себя место для Артемьева, – будем баранину кушать.
Артемьев и Санаев сели. Начальник погранзаставы стал черпаком вытаскивать из казана большие куски баранины и раскладывать их по алюминиевым мискам.
– Супу налей, – сказал Шагдар, – хороший бараний суп.
Начальник погранзаставы добавил в каждую миску полчерпака супу.
Рядом с казаном на траве стояли: миска с крупной солью, другая – с толченым красным перцем и большая, запотевшая на солнце бутыль воды.
Артемьев положил в суп пол-ложки перцу, нарезал баранину, посыпал все это щепотью соли и с жадностью сильно проголодавшегося человека принялся хлебать перепорченный, дравший горло суп.
– Замечательная буир-нурская вода, – берясь за бутыль, сказал Шагдар, – как нарзан. Кому налить?
Вола окапалась действительно вкусной, а главное – ледяной.
– Неужели озеро всегда такое холодное? – спросил Артемьев.
– Всегда, – сказал Шагдар. – Я здесь родился, в этом аймаке. Всегда холодное. Красивое озеро, – как чаша! Да?
И он сделал округлый жест хозяина. У самого берега на воде покачивался выводок уток.
– Наверное, тут охота хорошая, – сказал Артемьев.
– А, что это за охота! – махнул рукой Данилов. – Можно гуся колесами переехать. Вы своих цириков покормили? – спросил он, вставая.
– Раньше покормили, – ответил Шагдар.
– Тогда – подъем! Где наши кони?
– Сейчас. – Шагдар поднял руку и отрывисто крикнул что-то по-монгольски двум поднявшимся из-за кустов цирикам.
– А я своего коня с коноводом в развалинах оставил, – сказал Санаев, обращаясь к Артемьеву. – Пойдем проводи, мне ехать надо. Пока коней приведут – успеешь.
Козырнув на прощанье Данилову и Шагдару, Санаев пошел своей небрежной кавалерийской походочкой к белым баракам «Монголрыбы».
– Японцев будете ловить? – спросил он Артемьева.
– Да. А ты откуда знаешь?
– Командир дивизии при мне по телефону Шагдара вызывал. Не завидую! Тут человека найти – все равно что иголку в сене.
– Степь да степь кругом! Кроме коня, не к чему и прислониться.
Они обошли «Монголрыбу» и оказались около того, что Санаев называл развалинами. Это был большой, огороженный толстой каменной стеной, квадратный двор. В глубине виднелись остатки пологой каменной лестницы. По сторонам ее возвышались два изъеденных временем постамента с обломанными по пояс, грузными каменными фигурами. Места изломов были так гладко зализаны ветром, что казалось – фигуры никогда не были целыми.
Возле ограды лениво жевали колючки две лошади и, прислонясь к стене, дремал коновод-монгол.
– Нахор! – окликнул его Санаев.
Коновод встрепенулся, взлетел на лошадь и подъехал к Санаеву, ведя его лошадь под уздцы.
– Какая-то старая кумирня, времен Чингисхана, если не раньше, – объяснил Санаев и нехотя поставил ногу в стремя. – Ну что ж, Павел, тебя ждут.
Пожав руку Артемьеву, он вскочил на коня и крупной рысью поехал впереди коновода.
Артемьев вернулся к Данилову и Шагдару. Лошади были ужо оседланы, Цирики – их было меньше, чем думал Артемьев, всего пятнадцать человек, – держали под уздцы лошадей, своих и сменных.
– Выбирайте! – сказал Шагдар, приняв от цириков и взяв за поводья двух коней. Его собственный конь как вкопанный, не шевелясь, стоял рядом.
Артемьев окинул взглядом обеих лошадей и, решив, что пегий широкогрудый конек будет посильней, легонько потянул его к себе. Шагдар отпустил повод, и Артемьев, положив руку на холку коня, при общем внимании легко бросил в седло свое тяжелое тело.
– Однако у вас губа не дура, с конем не ошиблись, – сказал Данилов, неторопливо садясь на другого коня.
– У вас тоже неплохой, – заметил Шагдар и по-монгольски дал общую команду садиться на коней.
Растянувшись цепочкой, отряд выехал из поселка «Монголрыба» и двинулся в объезд озера.
Уже пятый день Данилов, Шагдар и Артемьев со своим маленьким отрядом кочевали взад и вперед вдоль маньчжурской границы. Ни горных хребтов, ли рек, ничего, что могло бы служить зримой границей, здесь не было. Была лишь мысленно перенесенная с карт невидимая линия, вдоль которой в необозримой степи передвигались редкие пограничные патрули.
Еще в первый вечер на привале Данилов, расстелив на земле карту и аккуратно, без нажима водя по ней пальцем, чтобы колкие стебли сухой травы не прокололи ее снизу, поделился с Артемьевым и Шагдаром подробностями, полученными от Шмелева.
Первая японская диверсионная группа пересекла противоположную – южную – границу тумцак-булакского выступа и, очевидно, предполагала после нескольких диверсий на юге перебраться сюда, поближе к северной границе, в район солончаковых озер. На одном из убитых была взята карта с обозначением этою маршрута; в районе солончаковых озер стоял кружок с иероглифом «бу», который входит составной частью и в слово «укрытие» и в слово «база».
Остальные сведения ограничивались вещественными доказательствами – четырьмя трупами, оружием и санитарной сумкой с обернутыми ватой неиспользованными пробирками холерного бульона.
Агентурные сведения о новой, второй группе, полученные из Хайлара, говорили, что она пересечет северную границу выступа в ближайшие дни и намерена переправиться надолго.
За солончаковыми озерами располагалось несколько полевых аэродромов. Шмелев считал, что выход диверсионной группы в район солончаковых озер связан именно с этим. То, что группа переправлялась на длительный срок, наводило на мысль, что она будет иметь радиопередатчик, а пункт, указанный на карте, выбран как место встречи обеих групп.
На второй день рано утром Шагдар привел отряд к этому обозначенному на карте пункту – перешейку между двумя солончаковыми озерами.
Это место с кочками, заросшими густым кустарником, вполне подходило для укрытия небольшой группы, даже с лошадьми, если для них вырыть окопы. То, что здесь днем и ночью стоял удушливый запах солончакового болота, вода была страшна на вкус, а комары висели в воздухе такой тучей, что казалось, ее можно потрогать руками, разумеется, не могло служить препятствием для диверсантов, которые решили бы здесь прятаться.
Однако целиком довериться отметке на карте и дожидаться японцев в этой точке было рискованно, и Данилов решил взять под наблюдение широкий район в тридцать – сорок километров и ловить японцев на полпути между границей и солончаковыми озерами.
Несколько раз за эти дни Артемьеву казалось, что они поставили перед собой неразрешимую задачу, – так бесконечно и одинаково тянулась на восток, запад, север и юг степь и такой песчинкой казался в ней их небольшой отряд.
Маленький Данилов плохо переносил жару, хотя и не жаловался. Он ехал похудевший, словно усохший, с обгоревшими до волдырей лицом и руками, ехал и ехал, вцепясь в поводья, и казалось, никакая сила не может отклонить его от той дуги, которую они, как маятник, описывали каждые сутки между границей и районом солончаковых озер.
По ночам над их головами на небольшой высоте проходили к Халхин-Голу ночные бомбардировщики. Иногда над районом солончаковых озер можно было заметать в небе далекие крохотные точки. Это дневные бомбардировщики, поднявшись с полевых аэродромов, шли к фронту и возвращались назад.
– Хорошо бы узнать, как сейчас на фронте. Взяли уже Ремизовскую? Как вы думаете? – Артемьев спрашивал у Данилова, но тот вместо ответа только неопределенно мычал, не разжимая запекшихся от жары губ.
Зато Шагдар охотно вступал в разговор и высказывал свои предположения. По его мнению, японцы, потеряв несколько десятков тысяч человек, не могли так просто успокоиться. Он говорил об этом скорей с надеждой, чем с тревогой, в душе явно желая, чтобы бои продолжались, – ему казалось, что японцы еще недостаточно наказаны.
Однажды совсем низко над степью, должно быть сбившись с курса, в сторону аэродромов прошел истребитель. Он шел так низко, что мгновение даже была видна голова летчика. Артемьев заметил на хвосте семерку – номер полынинской машины.
Все дни были так похожи друг на друга, словно отряд не скитался по степи, а по заведенному раз навсегда распорядку нес гарнизонную службу.
Ночной привал делали уже в темноте, наскоро ужинали и, выставив часовых, укладывались, не разбирая палаток, а только накрывшись от комаров полотнищами. Вставали тоже еще в темноте и в чуть забрезжившем рассвете, оседлав лошадей, делились на две группы и разъезжались в разные стороны.
Дневной привал делали в полдень. Разжигали костер, языки которого на солнце казались прозрачными. Вскипятив воду бросали в нее сушеное мясо и ели его, приправив собранным в степи диким чесноком. Потом выпивали по котелку заваренного по-монгольски зеленого чаю с солью, хорошо утолявшего жажду и ехали дальше.
К вечеру съезжались посередине описанной: за день дуги. Если утром, когда делились на группы, Артемьев оказывался с Шагдаром, а Данилов один, то вечером у костра сидели молча, потому что Артемьев и Шагдар успевали за день наговориться, а Данилов, казалось, чем больше молчал, тем ему больше это нравилось. Если же, наоборот, вместе ехали Шагдар и Данилов, то намолчавшийся за день монгол заводил разговор с Артемьевым, и они, несмотря на усталость, подолгу просиживали у погасавшего костра.
Так они сидели и в ночь на пятые сутки. В двух шагах от них лежал накрытый палаткой Данилов и время от времени напоминал о себе доносившимися из-под палатки короткими глухими шлепками. Комары не давали ему уснуть.
В степи было тихо и темно. Только в погасавшем костре светилось несколько угольков.
Шагдар пошевелил их ногой и сказал:
– Пора спать.
– Слушайте… – начал Артемьев.
Шагдар насторожился и повернул голову.
Артемьев улыбнулся в темноте этому недоразумению и подумал, что Шагдар хотя и хорошо знает русский язык, но иногда слишком буквально понимает и употребляет слова.
– Когда вы начинали у нас в Союзе стажировку, вы совершенно не знали русского?
– Немножко знал. Я сам из этого аймака, но до армии был шофером в Улан-Баторе. Там у нас был русский главный механик. Сейчас, к сожалению, имею мало практики. Паша дивизия уже пятый год в этом районе.
– Да, район у вас такой, что не соскучишься.
– С тех пор как японцы пришли в Маньчжурию, – сказал Шагдар, – они двести тридцать раз переходили или перелетали нашу границу.
– Примерно раз в две недели, – подсчитал Артемьев.
– В тридцать шестом, – продолжал Шагдар, – как раз в этом районе они перешли границу кавалерийским полком, вырезали аратов и угнали скот. По скот шел медленно, задерживал их, и авиация догнала и расстреляла их на обратном пути в открытой степи. Они не боялись этого. Они считали, что у монголов не может быть авиации.
Шагдар встал и сердито затоптал сапогом последние тлевшие угольки.
– Будем спать?
На рассвете следующего дня, едва отряд успел разъехался в разные стороны – Данилов влево, а Артемьев с Шагдаром вправо, – случилось то, что начинало казаться несбыточным.
Артемьев, приложив к глазам бинокль, точно так же, как сотни раз до этого, посмотрел вдаль, в сторону границы. В стеклах бинокля очень далеко, на самом горизонте, чернело несколько точек.
Солнце еще только пробивалось сквозь затянутую пеленой даль. Артемьев привстал на стременах и снова вгляделся в маленькие точки на горизонте, боясь, что это обман зрения. Но точки на горизонте не исчезали.
Артемьев тихо, словно их могли услышать, окликнул Шагдара.
Шагдар подъехал к нему, тоже привстал на стременах и приложил к глазам бинокль.
– Шесть человек и маленький табун.
– Что вы думаете?
– Японцы. Пять утра. До границы двадцать километров. Переходили в самое темное время. Едут цепью. Так монгольская семья не едет. Табун посередине, Плохая маскировка. Надо сообщить Данилову, чтобы он объезжал их слева.
Артемьев кивнул.
Шагдар подозвал к себе одного из цириков, тот поскакал к Данилову.
– Что будем делать? – спросил Артемьев. – Они нас, наверно, тоже заметили.
– Нет, там солнце, – Шагдар показал в сторону горизонта, – светло, мы их видим. А здесь еще темно, мгла. Минут десять еще нас видеть не будут.
Цирики по команде Шагдара подъехали. Теперь, после того как один из цириков поскакал к Данилову, в отряде, считая Артемьева и Шагдара, осталось восемь человек.
– Я возьму одного цирика, товарищ капитан, и поеду прямо на них – говорить. А вы берите всех остальных и объезжайте справа, степью.
– Прямо к ним подъедете? – спросил Артемьев.
– Да, – сказал Шагдар. – Два человека – обыкновенный патруль. Подъеду, послушаю, как они говорят по-монгольски. Буду с ними разговаривать. Пока не увидят вас сзади себя, не испугаются. А когда вас увидят, я первый начну стрелять – по лошадям.
– Может быть, оставите с собой больше людей?
– Испугаются – к границе повернут. Если хорошие лошади, уйдут.
– Тогда будьте осторожней, – сказал Артемьев.
– Ничего. – Шагдар напряженно улыбнулся. – Начну стрелять – скорей приди, помогай! – От волнения он перешел на «ты» и перестал правильно говорить по-русски. – Скорей посажай! – И, повернув коня, Шагдар вместе с одним из цириков медленно поехал навстречу маячившим в степи точкам.
Артемьев скомандовал оставшимся цирикам: «За мной!» – и крупной рысью поехал по степи, забирая далеко вправо. Он и цирики сделали всего три километра и еще не успели оказаться в тылу японцев, как оттуда, куда поехал Шагдар, раздались выстрелы.
Даже не подумав, а физически ощутив в эту секунду, что японцев шестеро, а Шагдар – вдвоем, Артемьев махнул рукой цирикам и галопом поскакал на выстрелы.
Только проскакав больше километра, он впервые оглянулся. Цирики скакали за ним, рассыпавшись веером по степи. Впереди были видны метавшиеся по степи лошади. Слышались выстрелы и пулеметные очереди.
Вдруг Артемьев ясно увидел четырех всадников, скакавших на северо-восток, к границе. Японцы разъединились: одни отстреливались, другие тем временем уходили.
Показав рукой троим скакавшим слева от него цирикам, чтобы они держались прежнего направления, Артемьев с двумя остальными повернул к границе.
Расстояние между ними и японцами быстро уменьшалось, по японцы скакали к границе напрямик, а он – по диагонали. Он уже не успевал перерезать им дорогу и оказывался позади них.
После нескольких минут скачки японцы разделились. Двое, чуть-чуть замедлив аллюр, продолжала скакать прямо, а двое взяли резко влево. Подумав о Данилове, который должен был появиться с той стороны, и чувствуя, как тяжело дышит запаленная лошадь, Артемьев продолжал скакать прямо. Оба цирика, утомившие лошадей меньше, чем он, догнали его.
Расстояние между ними и японцами сократилось метров до трехсот. Артемьев уже ясно видел обоих всадников: одного в развевающемся халате и малахае с высокими меховыми отворотами и другого, должно быть скинувшего с себя халат, обнаженного до пояса, с плясавшим за голой спиной карабином.
Едва Артемьев успел подумать, что надо будет потом поискать этот халат, как японцы, оба одновременно, обернулись и, убедясь, что Артемьев и цирики преследуют их, а не тех других, которые взяли влево, прибавили ходу. Расстояние между ними и Артемьевым снова перестало сокращаться. Вскоре японцы опять разделились и теперь скакали в сотне метров друг от друга, как бы приглашая и преследователей тоже разделиться.