Страница:
В общем, широкое, ранее называемое энциклопедическим, знание стало немодным. И моду эту сделали дураки, которым широта недоступна. И науки начали дробить на составные части уже специально. Каждый ухватил себе кусок от науки и назвал его «отдельной» наукой. Человечество начало погрязать в глупости. Ученых потребовалось – миллионы. Производительность их упала почти до нуля. Тысяч двадцать «ученых» какой–нибудь корпорации придумают какую–нибудь ерунду вроде «виагры», а их начальники, которые владеют контрольным пакетом акций, трезвонят на весь мир о величайшем достижении, и смесь какого–нибудь говна с зубным порошком продают по бешеным ценам. А все дело вот в чем.
Вернемся в школу, с которой я начал. Отдельные науки даются хорошо, а другие – плохо по нескольким причинам. Об одной я уже сказал. Но она не главная. Научиться грамотно писать в школе невозможно, хоть учи ты десять лет всего один предмет – грамматику, которая правописание. Этому можно научиться только одним способом, читая грамотно напечатанные книги, притом даже не ходя и дня в школу. «Стеклянный, оловянный, деревянный» можно запомнить с двумя «н», остальные – с одним. Но уже тысячу таких же правил, не опирающихся ни на какой здравый смысл (хотя грамматики врут, что он там якобы есть) – запомнить просто так, вдруг пригодится, совершенно невозможно, если этому не посвящать всю свою жизнь. Особенно невозможно держать эти знания в голове все время наготове, но фактически без дела, ибо пишут у нас целыми днями одни писатели. Поэтому я и пишу довольно грамотно, хотя и не без ошибок, не зная ни одного правила (исключая только что приведенное) потому, что много читал.
Иные тоже много читают, но пишут отвратительно. О тех, кто вообще не читает, и говорить нечего, даже если они все правила вызубрили назубок. Потому, что два дела разом никто кроме Цезаря, которого не было в природе, делать не умеют. Думать, как писать и одновременно излагать мысли невозможно. Или писать, приглашая из головы правила на подмогу, но тогда – чушь, или излагать мысли, но – безграмотно. Пишут люди грамотно, не задумываясь над грамотностью письма, автоматически. Слова приходят из головы совершенно готовенькими и грамотными. Это работает подсознание. В него уже заложено. И пишут не буквы, а именно слова, а буква за буквой ложится совершенно так же, как вы видите перед собой сразу три дерева под окном, а не каждое в отдельности. Если, конечно, не станете их пересчитывать. Тогда вы увидите их по порядку.
В чем же тут дело? Замечено, что гуманитарии пишут грамотно и ненавидят математику, а математики пишут зачастую безграмотно, но решают задачки, словно семечки щелкают. По–моему как те, так и другие не годятся в ученые, они слишком зациклены на чем–то одном, и это не дает им увидеть другое. А без этого «другого» не создашь целостную картину, ни в точных науках, ни в описательных. Так как они переплетены и влияют друг на друга. Это грубый пример.
Тот кто не может запомнить слова целиком и правильно – ограничен, хотя он и щелкает задачки как семечки. Ограниченность его состоит в том, что он не обращает внимания на то, на что внимание обращать нужно. Тот кто ласкает каждое слово у себя во рту и в голове, но не замечает в тексте идентификации х.я и пальца, вилки и бутылки – тоже ограничен, и поэтому не может решить ни одной задачки. Ограниченность его состоит в том, что он не может проследить причинно–следственных связей и все вранье, то есть любой кругляш принимает за чистую монету.
Именно такие люди в подавляющем большинстве и занимаются наукой и достигают в своих науках больших вершин. Но они не ученые, они простые инженеры, которые умеют считать по до них и без их участия полученным формулам. Или ловкие каменотесы, сапожники и так далее, включая скульпторов и вообще художников. Эти люди занимаются выбранной наукой потому, что она им легко дается. И тем самым отрезают себе путь к тем областям знаний, в которых они слабы, так как весь свой световой день отныне отдают «любимому делу». Это касается хоть «физиков», хоть «лириков».
И именно поэтому создаются иногда такие теории в какой–нибудь науке, что хоть святых выноси. О гипотезах я уже не говорю. Они иногда: хоть стой, хоть падай. Но в этой данной науке этот данный творец теорий непререкаем, так как все в этой крошечной не науке, а в «научке» – его «ученики». Получается маленький сумасшедший дом. Как у Бильжо из «Итого». Но у «физиков» есть критерий – математика. Сразу же находится какой–нибудь умник и говорит: я пересчитал Вашу галиматью, и у меня получилось в два раза меньше. Вы забыли на 15 странице возвести в квадрат, а на 5 странице вообще плохо написали четверку, как единицу, и потом пошла эта единица во все дальнейшие формулы. И «основоположнику» будет нечем крыть, и ученики от него разбегутся. Так что физики находятся в невыгодном положении по сравнению с лириками. Лирикам можно городить все, что угодно, проверить нечем. Поэтому ученики вокруг них вьются вечно. И «научка», превращаясь в науку и даже в «направление», становится заскорузлой как не чищеный сапог или высохшая прямо на теле потная рубаха.
Но есть и чисто психологический фактор. Тот, на который обратил внимание Фрейд. Односторонний человек в глубине души чувствует свою ущербность, ведь она с детства, а дети любят смеяться друг над другом, им невдомек еще, что это надо по возможности скрывать. Поэтому, будь ты хоть самим Пушкиным, но если ты все время забываешь, что дважды два – четыре, многим это покажется смешным. С возрастом это чувство переходит в подсознание, чем–то там замещается, во что–то превращается и выступает черт знает чем, совсем не похожим. В общем надо все время самоутверждаться, чтобы немного позабыть про свою ущербность, в основном только кажущуюся. И это немаловажный фактор, формирующий амбициозность и нетерпимость к другому мнению. И как раз там, где данный человек чувствует себя наиболее уверенно, как Пушкин в стихах, именно там этот человек и будет проявлять эти чувства чрезмерно, компенсируя свои неудачи в прочих делах. Но это же и есть «его» наука, которую он постарается превратить в простую частную собственность.
Таким образом, подавляющее большинство ученых, с детства и до старости занятых одной избранной наукой, становятся инженерами гайки номер восемь, для науки вообще бесполезных. Потому ныне нет ни Галилеев, ни Ньютонов, ни даже Боров и Эйнштейнов. И у этих «гаек» даже выработалась специальная теория, которой я терпеть не могу, что дескать ныне в век ускоряющегося научно–технического прогресса ни один ученый ничего толкового не может выдумать, можно выдумать только большой оравой. Кажется, и вы соглашаетесь со мной, что действительных ученых сегодня не больше, чем во времена Ньютона.
Теперь надо учесть то обстоятельство, что как–то так случайно все сколько–нибудь значительные достижения науки произрастают на «стыке» наук. Это часть абсурдной «теории», которую я упомянул, которая тоже стремится стать «отдельной» наукой. Между тем, это совсем не так. Не на стыке наук рождаются хорошие идеи, а в универсальной голове, которой почти все науки по плечу. И тут мне еще раз необходимо вернуться в общеобразовательную школу.
Школьник, которому все предметы, любит он их, или не любит, даются легко и свободно – вот потенциальный ученый, притом в любой отрасли знаний, которая его заинтересует как следует. И менять эти науки этот ученый может как перчатки, естественно, сколько хватит сил и продолжительности жизни. Физик Сахаров, например, даст сто очков вперед некоторым записным юристам по правам человека и основам конституционного строя. Такой любознательный школьник все равно поступит в какой–нибудь «узкий» институт, как Геодакян, например, поступил в химико–технологический, но самое свое большое достижение получил в открытии закона регулирования производства того или иного пола матерью уже после зачатия, то есть по потребности в этом поле окружающей среды. И такой человек, заинтересовавшись вдруг даже по газетной статье какой–либо проблемой, отстоящей от его собственной науки на миллионы световых лет, с легкостью и быстро, не сходя с дивана, овладеет сперва этой наукой, а затем и проблемой, и решит ее на удивление «специалистам» по этой проблеме. И эти «специалисты» будут его сильно ненавидеть, вредить и не «принимать» его «дилетантского взгляда».
Орава же ученых, кормящаяся в институте, который, в свою очередь, не что иное как институт по всем гайкам разом, а не только по гайке номер восемь, вдруг сыграла в футбол с институтом по болтам к тем же самым гайкам. Вот это и есть как бы стык наук. Тогда как, вообще говоря, наука всего одна, и потому – без «стыков». Ибо, занимаясь болтами и гайками по отдельности, можно забыть, что они предназначены для вкручивания друг в друга. Это грубый пример, но понятный. Разделившись же на епархии, каждая пытается найти философский камень в одиночку. А он оказывается на «стыке» между ними, и болты к гайкам не подходят.
Притом здесь начинает действовать еще и психика. Психологи изучили и доказали, что, смотря, например, на лист бумаги с картинкой, человек мало обращает внимания на то, что нарисовано по периметру, сосредотачивая свое внимание на центр и близкие к нему детали. И края, где данная картинка, находясь в центре, стыкуется с продолжением картинки еще на четырех листах бумаги, остается без внимания. Но ведь пять исследователей уперли свои глаза каждый в центр своей бумажки, и именно там ищут философский камень, каждый – свой. Тогда как он один – на всех пятерых.
С другой стороны, когда начинаешь себя заставлять обращать свое внимание на крайние детали картинки и переводить свой взор с картинки на картинку поочередно с первой по пятую, потом – наоборот и вообще переводить свой взгляд хаотически, точно такой же хаос возникает в голове. И здесь должна быть выработана методика, которая состоит в том, чтобы упростить каждую картинку, найти в ней главное и именно то, что позволяет найти общее и частное во всех пяти картинках. То есть, выстроить стержень исследования. А остальное, малозначимое, пока отбросить, чтоб не затуманивало мозги. Потом, когда концепция, принципиальная схема действия машины будет установлена и станет абсолютно отчетливо видно, что машина работоспособна, тогда можно возвращаться к ране отброшенным деталям и находить им место в машине. Например, без фар, «дворников» и клаксона машина ездить может, вот и прикручивайте их к машине в последнюю очередь.
Кажется, можно сделать вывод. Любой наукой, где много еще неопределенностей, в особенности историей, в действительности может заниматься только тот человек продуктивно, который почти все науки знает в той или иной степени, а более близкие науки к предмету исследования – в большей степени. Или может быстро их изучить, не тратя на это многие годы, а только читая книги, в основном энциклопедические, включая так называемые научно–популярные. Шибко уж серьезных, особенно узко специальных книг, вообще читать не следует до поры, когда составится собственное мировоззрение на данную науку, ибо там каждая косточка гуляша обсасывается так тщательно, что и собаке нечего делать. И в совокупном этом обсасывании десятка таких книг уже ничего нельзя понять, кроме как о «мнении» авторов на предметы настолько микроскопические, что не стоят выеденного яйца. Из этих спецкниг можно пополнить только хаос в голове, которого и без них хватает.
Например, берет историк какого–нибудь пятнадцатого фараона из двадцати пяти их династий (в каждой по 15 штук) и расписывает всю его жизнь по дням наподобие «воспоминаний современника», допустим Пушкина. Хотя таких «современников», например, у покойного В.Высоцкого, было – почти в каждой пивной, причем по единственному разу в его жизни и не больше, чем на 15 минут. Все остальное высасывается из пальца и ставится под номером в собственные «открытия». Например, первое: имяреки (перечисляются) пишут, что фараон вставал с постели от 9 до 11 утра, а я откопал в пирамиде фараона будильник, заведенный на 5–30 и это чрезвычайно важно не только для оставшихся фараоновых династий, но и для наших дней. Второе: фрараон, пишут имяреки (перечисляются на 300 листах бумаги), очень любил рыбу (латынь), так как кости ее оказались в гробнице. А я установил, что такой рыбы отродясь в Ниле не водилось. Более того, эта рыба, оказывается, по сей день живет в Скандинавии и называется селедка, и попала она в гробницу, когда норманны 2000 лет спустя при ограблении саркофага, выпивали (бутылка из–под «Абсолюта» мною найдена под саркофагом) и закусывали указанной рыбой из «отряда селедок». <…> На 12 пункте, особо важные выводы, «касающиеся и наших дней», заканчиваются, а сам автор становится «основоположником» по данному фараону, окруженный кучей, тоже в 300 человек, учеников.
Поэтому в создатели стержня истории лучше всего годятся пожилые, хваткие мужики, себе на уме и без всякого исторического образования, исхитрившиеся выкормить четверых детей в стране, где вдвоем с женой вполне можно подохнуть с голоду не разгибая спины над работой. Это называется практический ум, что значит – ум изворотливый, логичный, который из всех сказок извлекает только намек – добрым молодцам – урок, а остальное все отбрасывает, так как сказка – ложь да в ней намек.
Естественно, что такой вывод 95 процентам ученых историков очень не понравится.
Кроме того, государственной истории не должно быть. А то у нас развелось слишком много государств за последние 50 лет, и ожидается – еще больше. И в каждом государстве – своя история, которая не согласуется ни с одной соседней. Я бы вообще создал при ООН Институт истории с представительством от всех стран по одному человеку, но ни одного члена–представителя пресловутой «Восьмерки» (вернее 7 + 1) я бы туда не допустил. Равно как и членов Совета Безопасности. Вот этот институт и написал бы Всеобщую историю мира. А все остальные историки пусть пишут исторические исследования для всеобщего обозрения, но никоим случаем не пишут школьных учебников в своих странах. Это должно преследоваться как международное пиратство или терроризм. Тогда школьники по всему миру будут изучать одну и ту же историю и те, которым она понравится как наука, примкнут к ней примерно как в массовый кросс, с одинаковым для всех стартом.
Но это – несбыточная мечта. А, впрочем, почему? Чем история хуже здравоохранения, объеденного во Всемирную Организацию (ВОЗ)? Ведь вирус идиотской истории калечит души, что важнее, например, борьбы с оспой или малярией.
Палач Марк Дейч
Как мы относимся к палачам, я думаю, объяснять не надо. Гораздо любопытнее узнать, что думают палачи о себе сами. И надо исходить, прежде всего, из того факта, что палач – служба постоянная, например, как слесарь–лекальщик или столяр–краснодеревщик. И лекальщик, и краснодеревщик, естественно, гордятся своей работой, например как Безенчук из Ильфа и Петрова: «Гроб – как огурчик!» Из чего следует, что, во–первых, надо долго учиться, во–вторых, надо иметь постоянную практику, иначе навыки – пропадут.
Палачу тоже надо постоянную практику, а то не попадет топором по шее. Для наглядности попробуйте первый раз в жизни или через год перерыва взять топор в руки и три раза подряд попасть в одну и ту же зарубку, что плотник делает и сто раз подряд, даже не задумываясь о том, чтобы попасть. Рука сама наводит топор в нужное место. То же самое относится к умению забивать простые гвозди с двух–трех ударов по гвоздю, а не по пальцам. То есть палач должен быть профессионалом точно так же как и сантехник.
Переходим к гордости. Ловко снести голову – это то же самое, как выстрогать Буратино из полена. И, разумеется, палач этим гордится. Только закавыка в том, что эта гордость несколько несовместима с предметом, над которым палач «работает». Ибо от краснодеревщика и после его смерти остается предмет его гордости, переживший уже несколько поколений, например, от Екатерины Второй, а после палача остается только скоропортящийся предмет для закапывания в землю. Чем же тут гордиться? Это примерно как гордость собой продавца, умело впарившего покупателю бракованный утюг, уже два года валявшийся под прилавком. Это гордость без свидетелей своего торжества. И опять же заметьте, посторонний человек, видевший как впаривает ловкач–продавец простофиле утюг, только что им самим сданный из–за брака, невольно воскликнет, естественно, про себя: «Ну и ловкий же ты парень!» Именно так на мгновение подумают о палаче, ловко отделившем голову от туловища, и тут же забудут про это, возвращаясь домой от лобного места к своим повседневным делам.
Именно поэтому палачу надо много подумать, чтобы оправдать свою работу в своих собственных глазах. О восприятии же всеми остальными людьми этой «работы» я уже говорил. Интересно в связи с этим узнать, что думают сейчас о себе те наши трое или двое ГРУшников, сидящих ныне в катарской тюрьме за убийство Яндарбиева. Но этого мы не узнаем. Придется сосредоточиться на том, что они, включая первого упомянутого палача, думали, когда только шли, ехали, летели на работу к виртуальной плахе. Естественно, любой палач найдет себе оправдание, дескать, он этим своим делом Родину защищает. Или что–нибудь в этом же роде: общественную нравственность, смерть шпионам! Или вообще «единую неделимую», президента Путина и так далее. Так–то оно значительно легче идти, ехать, лететь «исполнять».
У Марка Дейча тоже есть пунктик – защита евреев. Будто он живет в рейхе, а не в России, где евреям простор более широкий, чем русским. И это мне вам даже не надо доказывать. Я имею в виду простор для деятельности.
Замечу, что лично я к евреям отношусь не с очень большой любовью, зато – с беспредельным восхищением их природному уму, широкому образованию, умению видеть главную цель, настойчивости в ее достижении и стремлению преодолевать любые трудности. Поэтому истоки моей к ним нелюбви – в зависти. Как завидует лентяй труженику. Так что мне лично кажется, что евреи не нуждаются в таком защитнике как Марк Дейч.
Сейчас я объясню, почему. Только мне надо сделать для вас ссылку еще на один мой анализ писанины Дейча щелкоперствующегоо Солженицыне, вернее, о его книге «200 лет вместе», вторая часть. Статья называется «Говорить или не говорить в доме повешенного о веревке?». Почитайте, она ведь будет как бы введением к настоящей статье.
31 мая 2004 г. «Московский комсомолец» – газета достаточно известная хотя наполовину и желтая, напечатала творение палача «Непотопляемый «академик»», в которой он вот уже 15 лет подряд пытается отрубить голову представителю титульнойнации Корчагину или хотя бы засадить его в тюрьму. Притом он Корчагина называет «партайгеноссе» без кавычек, «зоологическим» антисемитом и прочими, достойными палача, кличками, каковые невозможно ни обосновать, ни доказать юридически. То есть, это просто брань типа «сосешь ты…». Интересно, назвал бы он и меня «не скрывающим своей симпатии к Гитлеру»? Если бы прочитал у меня, что Гитлер создал потрясающую по своей эффективности систему управления народом, не обращая внимания на все остальные аспекты моей критики Гитлера. Ведь и у нас в стране точно такая же потрясающая система управления народом, вечным рабом государства.
Начну, пожалуй, с цитаты из Шопенгауэра, которую палач взял в качестве эпиграфа: «Самый дешевый вид гордости – это национальная гордость, …гордость за нацию, к которой принадлежит». Шопенгауэр, конечно, – большая шишка, только он не имел, по–моему, в виду евреев, которые в подавляющем большинстве очень гордятся именно своей нацией. И именно поэтому не разрешают гордиться всем остальным народам своей нацией. Замечу только, что гордость за свою нацию – это чисто как оргазм, то есть превосходное чувство, о котором не принято кричать посередь улицы. И любой, кто об этом не то что кричит, а просто рассусоливает презрительно, – дурак. И Шопенгауэр в том числе. Цитатщик же – вдвойне дурак, ибо за 150 лет, прошедшие после высказывания этой мысли, пора и подумать немного о ней. Особенно некоторым недалеким евреям, умственным калекам, так сказать. Тогда бы у них вышло, что Шопенгауэра к евреям применять нельзя, а ко всем остальным народам – можно. А это ведь – идиотизм, замешанный на снобизме.
Так за что все–таки Дейч решил сжить с бела света Корчагина? За то, что «он фантастически невежественный и столь же воинственный национал–социалист». За то, что Корчагин «академик мифической академии». За то, что «у «академика» какие–то личные счеты со Спасителем». И Дейч это может «понять» только так, «что Христос – еврей». Потому, что Корчагин «идею богоизбранности израильского народа» отождествляет с «еврейской идеологией и пришлой религией». Потому, что «христианство – это религия духовного разложения, духовный СПИД, разрушающий защитные силы народа перед нашествием чуждых враждебных сил». За то, что все это вместе у Корчагина составляет, по мнению Дейча, «выписку из истории болезни».
Заметьте, я же говорю, что Дейч – дурак, он не может мыслить логически. Ибо, если это выписка из истории болезни, то Корчагина надо не садить, чего 15 лет добивается Дейч, а – лечить. Притом не в России, ибо мы все знаем нашу «психотерапию», а где–нибудь за границей. Что касается академика мифической академии, то у нас ныне вообще, куда ни плюнь, попадешь либо в академика, либо в академию, столько их развелось. Поэтому общественную болезнь нельзя приписывать одному конкретному Корчагину. А раз уж у нас развелось столько академиков и академий, то совершенно бессмысленно употреблять он фантастически невежественный, ибо не бывает даже двух академий разом, чтоб не применяли эти слова по отношению друг к другу.
Перейдем к национал–социалистуКорчагину, не забыв, что он – воинственный. Я рекомендую Дейчу заглянуть в недавнюю историю. Когда там у нас Гитлер со своим национал–социализмом пришел к власти? В 1920 году Гитлер составил программу этой партии, в 1921 году стал фюрером партии, в 1933 – из фюрера партии превратился в фюрера Германии, причем самым что ни на есть легитимным образом. И до самого 1939 года (пакт Риббентропа–Молотова помните?) национал–социализм не был воинственным. Он был не хуже и не лучше партии сына юристаЖириновского (вспомните хотя бы сапоги и Индийский океан). Хотя у немецких евреев к этому времени все уже отобрал, нажитое непосильным трудом. И все равно на этом этапе национал–социализм не был воинственным. Англия, Франция, США, не считая мелких стран, не дадут мне соврать. Воинственнымнационал–социализм стал только тогда, когда построил свои печки в Освенциме, Майданеке и т.д. и стал в них сжигать трупы евреев. А Вы, господин палач, называете Корчагина воинственным национал–социалистомза одни лишь слова, аналогичные высказанным Гитлером еще в 1920 году в «Майн Кампф»: «Мы настаиваем на полном изгнании евреев из русской земли». К печкам он же ведь не призывает? Или потом призовет, и Вы это чувствуете? Я тоже чувствую, что ср–ть хочу. Ну и что, прервусь, потом продолжу.
Не вся же страна разом хочет сходить в уборную, иначе бы их строили на каждую душу. Вы представляете себе расходы? Или вы хотите пресечь на корню? Тогда это называется сталинизмом. Он тоже все хотел пресекать на корню. Миллионов шестьдесят пресек, на Вашей же рабочей плахе. Теперь–то Вы хоть видите, куда клонит наш народ Ваша статья? К одномыслию! И именно к Вашему собственному одномыслию: держать, не пущать, искоренять, гнобить непослушных.
Позволю себе выразить общественную мысль: Вы ведь сами знаете, что евреев нигде особенно не любят. Не любят из–за зависти к их успешности, и не замечают при этом их скрытного титанического труда. Если станете со мною спорить, то я попрошу Вас найти хотя бы одну страну, возникшуюне позднее 200 лет назад, где бы ни было хоть когда–то гонений на евреев. Но и евреи не могут рассказать о своих преимуществах всему миру, в противном случае они их разом потеряют. Я вот, например, призывал в своей книге «Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории» весь русский народ принять иудаизм. Хорошо хоть наш патриарх этой книги пока не читал, и вообще никто не читал.
Я эту общественную мысль, не зазывая народ на референдум, высказал потому, чтобы перейти вновь к Корчагину. Корчагин сделал анализ. Анализ привел его к правильной мысли, что в среднем евреи не работают руками, а только – головой, при этом живут намного лучше, чем в среднем все остальные народы на Земле. Или Вы и об этом будете спорить? Тогда мне придется все–таки организовать референдум. Боюсь только, что после такого референдума Вам лично придется бежать в Израиль. Народ чересчур возбудится от одного лишь референдума. И если в других странах тоже провести референдумы, то в Израиле станет слишком тесно. Примерно как в бочке с селедками. А выше референдума, сами понимаете, господин палач, ничего не бывает. Но я отвлекся.
Господин Корчагин, на мой взгляд, из правильных посылок многовекового общественного опыта сделал неправильный, вернее, недостаточно обдуманный в смысле логики вывод. Он призывает изгонять, вернее, делать трудности евреям: «Евреи – с рождения разрушители, порождение дьявола». Это слова из Вашего палаческого эссе. Но и Корчагина надо понять. Он в затруднении жить в окружении евреев, а потому плохо соображает. Был бы он евреем, он бы не пришел к такому выводу относительно, например, марсиан. Я тоже – не еврей, но соображаю не хуже (бывают исключения), и сейчас это докажу. А пока что просто повторю: Корчагин достоин не тюрьмы, куда Вы его пихаете, а лечебницы, или хотя бы хорошей школы.
Вернемся в школу, с которой я начал. Отдельные науки даются хорошо, а другие – плохо по нескольким причинам. Об одной я уже сказал. Но она не главная. Научиться грамотно писать в школе невозможно, хоть учи ты десять лет всего один предмет – грамматику, которая правописание. Этому можно научиться только одним способом, читая грамотно напечатанные книги, притом даже не ходя и дня в школу. «Стеклянный, оловянный, деревянный» можно запомнить с двумя «н», остальные – с одним. Но уже тысячу таких же правил, не опирающихся ни на какой здравый смысл (хотя грамматики врут, что он там якобы есть) – запомнить просто так, вдруг пригодится, совершенно невозможно, если этому не посвящать всю свою жизнь. Особенно невозможно держать эти знания в голове все время наготове, но фактически без дела, ибо пишут у нас целыми днями одни писатели. Поэтому я и пишу довольно грамотно, хотя и не без ошибок, не зная ни одного правила (исключая только что приведенное) потому, что много читал.
Иные тоже много читают, но пишут отвратительно. О тех, кто вообще не читает, и говорить нечего, даже если они все правила вызубрили назубок. Потому, что два дела разом никто кроме Цезаря, которого не было в природе, делать не умеют. Думать, как писать и одновременно излагать мысли невозможно. Или писать, приглашая из головы правила на подмогу, но тогда – чушь, или излагать мысли, но – безграмотно. Пишут люди грамотно, не задумываясь над грамотностью письма, автоматически. Слова приходят из головы совершенно готовенькими и грамотными. Это работает подсознание. В него уже заложено. И пишут не буквы, а именно слова, а буква за буквой ложится совершенно так же, как вы видите перед собой сразу три дерева под окном, а не каждое в отдельности. Если, конечно, не станете их пересчитывать. Тогда вы увидите их по порядку.
В чем же тут дело? Замечено, что гуманитарии пишут грамотно и ненавидят математику, а математики пишут зачастую безграмотно, но решают задачки, словно семечки щелкают. По–моему как те, так и другие не годятся в ученые, они слишком зациклены на чем–то одном, и это не дает им увидеть другое. А без этого «другого» не создашь целостную картину, ни в точных науках, ни в описательных. Так как они переплетены и влияют друг на друга. Это грубый пример.
Тот кто не может запомнить слова целиком и правильно – ограничен, хотя он и щелкает задачки как семечки. Ограниченность его состоит в том, что он не обращает внимания на то, на что внимание обращать нужно. Тот кто ласкает каждое слово у себя во рту и в голове, но не замечает в тексте идентификации х.я и пальца, вилки и бутылки – тоже ограничен, и поэтому не может решить ни одной задачки. Ограниченность его состоит в том, что он не может проследить причинно–следственных связей и все вранье, то есть любой кругляш принимает за чистую монету.
Именно такие люди в подавляющем большинстве и занимаются наукой и достигают в своих науках больших вершин. Но они не ученые, они простые инженеры, которые умеют считать по до них и без их участия полученным формулам. Или ловкие каменотесы, сапожники и так далее, включая скульпторов и вообще художников. Эти люди занимаются выбранной наукой потому, что она им легко дается. И тем самым отрезают себе путь к тем областям знаний, в которых они слабы, так как весь свой световой день отныне отдают «любимому делу». Это касается хоть «физиков», хоть «лириков».
И именно поэтому создаются иногда такие теории в какой–нибудь науке, что хоть святых выноси. О гипотезах я уже не говорю. Они иногда: хоть стой, хоть падай. Но в этой данной науке этот данный творец теорий непререкаем, так как все в этой крошечной не науке, а в «научке» – его «ученики». Получается маленький сумасшедший дом. Как у Бильжо из «Итого». Но у «физиков» есть критерий – математика. Сразу же находится какой–нибудь умник и говорит: я пересчитал Вашу галиматью, и у меня получилось в два раза меньше. Вы забыли на 15 странице возвести в квадрат, а на 5 странице вообще плохо написали четверку, как единицу, и потом пошла эта единица во все дальнейшие формулы. И «основоположнику» будет нечем крыть, и ученики от него разбегутся. Так что физики находятся в невыгодном положении по сравнению с лириками. Лирикам можно городить все, что угодно, проверить нечем. Поэтому ученики вокруг них вьются вечно. И «научка», превращаясь в науку и даже в «направление», становится заскорузлой как не чищеный сапог или высохшая прямо на теле потная рубаха.
Но есть и чисто психологический фактор. Тот, на который обратил внимание Фрейд. Односторонний человек в глубине души чувствует свою ущербность, ведь она с детства, а дети любят смеяться друг над другом, им невдомек еще, что это надо по возможности скрывать. Поэтому, будь ты хоть самим Пушкиным, но если ты все время забываешь, что дважды два – четыре, многим это покажется смешным. С возрастом это чувство переходит в подсознание, чем–то там замещается, во что–то превращается и выступает черт знает чем, совсем не похожим. В общем надо все время самоутверждаться, чтобы немного позабыть про свою ущербность, в основном только кажущуюся. И это немаловажный фактор, формирующий амбициозность и нетерпимость к другому мнению. И как раз там, где данный человек чувствует себя наиболее уверенно, как Пушкин в стихах, именно там этот человек и будет проявлять эти чувства чрезмерно, компенсируя свои неудачи в прочих делах. Но это же и есть «его» наука, которую он постарается превратить в простую частную собственность.
Таким образом, подавляющее большинство ученых, с детства и до старости занятых одной избранной наукой, становятся инженерами гайки номер восемь, для науки вообще бесполезных. Потому ныне нет ни Галилеев, ни Ньютонов, ни даже Боров и Эйнштейнов. И у этих «гаек» даже выработалась специальная теория, которой я терпеть не могу, что дескать ныне в век ускоряющегося научно–технического прогресса ни один ученый ничего толкового не может выдумать, можно выдумать только большой оравой. Кажется, и вы соглашаетесь со мной, что действительных ученых сегодня не больше, чем во времена Ньютона.
Теперь надо учесть то обстоятельство, что как–то так случайно все сколько–нибудь значительные достижения науки произрастают на «стыке» наук. Это часть абсурдной «теории», которую я упомянул, которая тоже стремится стать «отдельной» наукой. Между тем, это совсем не так. Не на стыке наук рождаются хорошие идеи, а в универсальной голове, которой почти все науки по плечу. И тут мне еще раз необходимо вернуться в общеобразовательную школу.
Школьник, которому все предметы, любит он их, или не любит, даются легко и свободно – вот потенциальный ученый, притом в любой отрасли знаний, которая его заинтересует как следует. И менять эти науки этот ученый может как перчатки, естественно, сколько хватит сил и продолжительности жизни. Физик Сахаров, например, даст сто очков вперед некоторым записным юристам по правам человека и основам конституционного строя. Такой любознательный школьник все равно поступит в какой–нибудь «узкий» институт, как Геодакян, например, поступил в химико–технологический, но самое свое большое достижение получил в открытии закона регулирования производства того или иного пола матерью уже после зачатия, то есть по потребности в этом поле окружающей среды. И такой человек, заинтересовавшись вдруг даже по газетной статье какой–либо проблемой, отстоящей от его собственной науки на миллионы световых лет, с легкостью и быстро, не сходя с дивана, овладеет сперва этой наукой, а затем и проблемой, и решит ее на удивление «специалистам» по этой проблеме. И эти «специалисты» будут его сильно ненавидеть, вредить и не «принимать» его «дилетантского взгляда».
Орава же ученых, кормящаяся в институте, который, в свою очередь, не что иное как институт по всем гайкам разом, а не только по гайке номер восемь, вдруг сыграла в футбол с институтом по болтам к тем же самым гайкам. Вот это и есть как бы стык наук. Тогда как, вообще говоря, наука всего одна, и потому – без «стыков». Ибо, занимаясь болтами и гайками по отдельности, можно забыть, что они предназначены для вкручивания друг в друга. Это грубый пример, но понятный. Разделившись же на епархии, каждая пытается найти философский камень в одиночку. А он оказывается на «стыке» между ними, и болты к гайкам не подходят.
Притом здесь начинает действовать еще и психика. Психологи изучили и доказали, что, смотря, например, на лист бумаги с картинкой, человек мало обращает внимания на то, что нарисовано по периметру, сосредотачивая свое внимание на центр и близкие к нему детали. И края, где данная картинка, находясь в центре, стыкуется с продолжением картинки еще на четырех листах бумаги, остается без внимания. Но ведь пять исследователей уперли свои глаза каждый в центр своей бумажки, и именно там ищут философский камень, каждый – свой. Тогда как он один – на всех пятерых.
С другой стороны, когда начинаешь себя заставлять обращать свое внимание на крайние детали картинки и переводить свой взор с картинки на картинку поочередно с первой по пятую, потом – наоборот и вообще переводить свой взгляд хаотически, точно такой же хаос возникает в голове. И здесь должна быть выработана методика, которая состоит в том, чтобы упростить каждую картинку, найти в ней главное и именно то, что позволяет найти общее и частное во всех пяти картинках. То есть, выстроить стержень исследования. А остальное, малозначимое, пока отбросить, чтоб не затуманивало мозги. Потом, когда концепция, принципиальная схема действия машины будет установлена и станет абсолютно отчетливо видно, что машина работоспособна, тогда можно возвращаться к ране отброшенным деталям и находить им место в машине. Например, без фар, «дворников» и клаксона машина ездить может, вот и прикручивайте их к машине в последнюю очередь.
Кажется, можно сделать вывод. Любой наукой, где много еще неопределенностей, в особенности историей, в действительности может заниматься только тот человек продуктивно, который почти все науки знает в той или иной степени, а более близкие науки к предмету исследования – в большей степени. Или может быстро их изучить, не тратя на это многие годы, а только читая книги, в основном энциклопедические, включая так называемые научно–популярные. Шибко уж серьезных, особенно узко специальных книг, вообще читать не следует до поры, когда составится собственное мировоззрение на данную науку, ибо там каждая косточка гуляша обсасывается так тщательно, что и собаке нечего делать. И в совокупном этом обсасывании десятка таких книг уже ничего нельзя понять, кроме как о «мнении» авторов на предметы настолько микроскопические, что не стоят выеденного яйца. Из этих спецкниг можно пополнить только хаос в голове, которого и без них хватает.
Например, берет историк какого–нибудь пятнадцатого фараона из двадцати пяти их династий (в каждой по 15 штук) и расписывает всю его жизнь по дням наподобие «воспоминаний современника», допустим Пушкина. Хотя таких «современников», например, у покойного В.Высоцкого, было – почти в каждой пивной, причем по единственному разу в его жизни и не больше, чем на 15 минут. Все остальное высасывается из пальца и ставится под номером в собственные «открытия». Например, первое: имяреки (перечисляются) пишут, что фараон вставал с постели от 9 до 11 утра, а я откопал в пирамиде фараона будильник, заведенный на 5–30 и это чрезвычайно важно не только для оставшихся фараоновых династий, но и для наших дней. Второе: фрараон, пишут имяреки (перечисляются на 300 листах бумаги), очень любил рыбу (латынь), так как кости ее оказались в гробнице. А я установил, что такой рыбы отродясь в Ниле не водилось. Более того, эта рыба, оказывается, по сей день живет в Скандинавии и называется селедка, и попала она в гробницу, когда норманны 2000 лет спустя при ограблении саркофага, выпивали (бутылка из–под «Абсолюта» мною найдена под саркофагом) и закусывали указанной рыбой из «отряда селедок». <…> На 12 пункте, особо важные выводы, «касающиеся и наших дней», заканчиваются, а сам автор становится «основоположником» по данному фараону, окруженный кучей, тоже в 300 человек, учеников.
Поэтому в создатели стержня истории лучше всего годятся пожилые, хваткие мужики, себе на уме и без всякого исторического образования, исхитрившиеся выкормить четверых детей в стране, где вдвоем с женой вполне можно подохнуть с голоду не разгибая спины над работой. Это называется практический ум, что значит – ум изворотливый, логичный, который из всех сказок извлекает только намек – добрым молодцам – урок, а остальное все отбрасывает, так как сказка – ложь да в ней намек.
Естественно, что такой вывод 95 процентам ученых историков очень не понравится.
Кроме того, государственной истории не должно быть. А то у нас развелось слишком много государств за последние 50 лет, и ожидается – еще больше. И в каждом государстве – своя история, которая не согласуется ни с одной соседней. Я бы вообще создал при ООН Институт истории с представительством от всех стран по одному человеку, но ни одного члена–представителя пресловутой «Восьмерки» (вернее 7 + 1) я бы туда не допустил. Равно как и членов Совета Безопасности. Вот этот институт и написал бы Всеобщую историю мира. А все остальные историки пусть пишут исторические исследования для всеобщего обозрения, но никоим случаем не пишут школьных учебников в своих странах. Это должно преследоваться как международное пиратство или терроризм. Тогда школьники по всему миру будут изучать одну и ту же историю и те, которым она понравится как наука, примкнут к ней примерно как в массовый кросс, с одинаковым для всех стартом.
Но это – несбыточная мечта. А, впрочем, почему? Чем история хуже здравоохранения, объеденного во Всемирную Организацию (ВОЗ)? Ведь вирус идиотской истории калечит души, что важнее, например, борьбы с оспой или малярией.
Палач Марк Дейч
Как мы относимся к палачам, я думаю, объяснять не надо. Гораздо любопытнее узнать, что думают палачи о себе сами. И надо исходить, прежде всего, из того факта, что палач – служба постоянная, например, как слесарь–лекальщик или столяр–краснодеревщик. И лекальщик, и краснодеревщик, естественно, гордятся своей работой, например как Безенчук из Ильфа и Петрова: «Гроб – как огурчик!» Из чего следует, что, во–первых, надо долго учиться, во–вторых, надо иметь постоянную практику, иначе навыки – пропадут.
Палачу тоже надо постоянную практику, а то не попадет топором по шее. Для наглядности попробуйте первый раз в жизни или через год перерыва взять топор в руки и три раза подряд попасть в одну и ту же зарубку, что плотник делает и сто раз подряд, даже не задумываясь о том, чтобы попасть. Рука сама наводит топор в нужное место. То же самое относится к умению забивать простые гвозди с двух–трех ударов по гвоздю, а не по пальцам. То есть палач должен быть профессионалом точно так же как и сантехник.
Переходим к гордости. Ловко снести голову – это то же самое, как выстрогать Буратино из полена. И, разумеется, палач этим гордится. Только закавыка в том, что эта гордость несколько несовместима с предметом, над которым палач «работает». Ибо от краснодеревщика и после его смерти остается предмет его гордости, переживший уже несколько поколений, например, от Екатерины Второй, а после палача остается только скоропортящийся предмет для закапывания в землю. Чем же тут гордиться? Это примерно как гордость собой продавца, умело впарившего покупателю бракованный утюг, уже два года валявшийся под прилавком. Это гордость без свидетелей своего торжества. И опять же заметьте, посторонний человек, видевший как впаривает ловкач–продавец простофиле утюг, только что им самим сданный из–за брака, невольно воскликнет, естественно, про себя: «Ну и ловкий же ты парень!» Именно так на мгновение подумают о палаче, ловко отделившем голову от туловища, и тут же забудут про это, возвращаясь домой от лобного места к своим повседневным делам.
Именно поэтому палачу надо много подумать, чтобы оправдать свою работу в своих собственных глазах. О восприятии же всеми остальными людьми этой «работы» я уже говорил. Интересно в связи с этим узнать, что думают сейчас о себе те наши трое или двое ГРУшников, сидящих ныне в катарской тюрьме за убийство Яндарбиева. Но этого мы не узнаем. Придется сосредоточиться на том, что они, включая первого упомянутого палача, думали, когда только шли, ехали, летели на работу к виртуальной плахе. Естественно, любой палач найдет себе оправдание, дескать, он этим своим делом Родину защищает. Или что–нибудь в этом же роде: общественную нравственность, смерть шпионам! Или вообще «единую неделимую», президента Путина и так далее. Так–то оно значительно легче идти, ехать, лететь «исполнять».
У Марка Дейча тоже есть пунктик – защита евреев. Будто он живет в рейхе, а не в России, где евреям простор более широкий, чем русским. И это мне вам даже не надо доказывать. Я имею в виду простор для деятельности.
Замечу, что лично я к евреям отношусь не с очень большой любовью, зато – с беспредельным восхищением их природному уму, широкому образованию, умению видеть главную цель, настойчивости в ее достижении и стремлению преодолевать любые трудности. Поэтому истоки моей к ним нелюбви – в зависти. Как завидует лентяй труженику. Так что мне лично кажется, что евреи не нуждаются в таком защитнике как Марк Дейч.
Сейчас я объясню, почему. Только мне надо сделать для вас ссылку еще на один мой анализ писанины Дейча щелкоперствующегоо Солженицыне, вернее, о его книге «200 лет вместе», вторая часть. Статья называется «Говорить или не говорить в доме повешенного о веревке?». Почитайте, она ведь будет как бы введением к настоящей статье.
31 мая 2004 г. «Московский комсомолец» – газета достаточно известная хотя наполовину и желтая, напечатала творение палача «Непотопляемый «академик»», в которой он вот уже 15 лет подряд пытается отрубить голову представителю титульнойнации Корчагину или хотя бы засадить его в тюрьму. Притом он Корчагина называет «партайгеноссе» без кавычек, «зоологическим» антисемитом и прочими, достойными палача, кличками, каковые невозможно ни обосновать, ни доказать юридически. То есть, это просто брань типа «сосешь ты…». Интересно, назвал бы он и меня «не скрывающим своей симпатии к Гитлеру»? Если бы прочитал у меня, что Гитлер создал потрясающую по своей эффективности систему управления народом, не обращая внимания на все остальные аспекты моей критики Гитлера. Ведь и у нас в стране точно такая же потрясающая система управления народом, вечным рабом государства.
Начну, пожалуй, с цитаты из Шопенгауэра, которую палач взял в качестве эпиграфа: «Самый дешевый вид гордости – это национальная гордость, …гордость за нацию, к которой принадлежит». Шопенгауэр, конечно, – большая шишка, только он не имел, по–моему, в виду евреев, которые в подавляющем большинстве очень гордятся именно своей нацией. И именно поэтому не разрешают гордиться всем остальным народам своей нацией. Замечу только, что гордость за свою нацию – это чисто как оргазм, то есть превосходное чувство, о котором не принято кричать посередь улицы. И любой, кто об этом не то что кричит, а просто рассусоливает презрительно, – дурак. И Шопенгауэр в том числе. Цитатщик же – вдвойне дурак, ибо за 150 лет, прошедшие после высказывания этой мысли, пора и подумать немного о ней. Особенно некоторым недалеким евреям, умственным калекам, так сказать. Тогда бы у них вышло, что Шопенгауэра к евреям применять нельзя, а ко всем остальным народам – можно. А это ведь – идиотизм, замешанный на снобизме.
Так за что все–таки Дейч решил сжить с бела света Корчагина? За то, что «он фантастически невежественный и столь же воинственный национал–социалист». За то, что Корчагин «академик мифической академии». За то, что «у «академика» какие–то личные счеты со Спасителем». И Дейч это может «понять» только так, «что Христос – еврей». Потому, что Корчагин «идею богоизбранности израильского народа» отождествляет с «еврейской идеологией и пришлой религией». Потому, что «христианство – это религия духовного разложения, духовный СПИД, разрушающий защитные силы народа перед нашествием чуждых враждебных сил». За то, что все это вместе у Корчагина составляет, по мнению Дейча, «выписку из истории болезни».
Заметьте, я же говорю, что Дейч – дурак, он не может мыслить логически. Ибо, если это выписка из истории болезни, то Корчагина надо не садить, чего 15 лет добивается Дейч, а – лечить. Притом не в России, ибо мы все знаем нашу «психотерапию», а где–нибудь за границей. Что касается академика мифической академии, то у нас ныне вообще, куда ни плюнь, попадешь либо в академика, либо в академию, столько их развелось. Поэтому общественную болезнь нельзя приписывать одному конкретному Корчагину. А раз уж у нас развелось столько академиков и академий, то совершенно бессмысленно употреблять он фантастически невежественный, ибо не бывает даже двух академий разом, чтоб не применяли эти слова по отношению друг к другу.
Перейдем к национал–социалистуКорчагину, не забыв, что он – воинственный. Я рекомендую Дейчу заглянуть в недавнюю историю. Когда там у нас Гитлер со своим национал–социализмом пришел к власти? В 1920 году Гитлер составил программу этой партии, в 1921 году стал фюрером партии, в 1933 – из фюрера партии превратился в фюрера Германии, причем самым что ни на есть легитимным образом. И до самого 1939 года (пакт Риббентропа–Молотова помните?) национал–социализм не был воинственным. Он был не хуже и не лучше партии сына юристаЖириновского (вспомните хотя бы сапоги и Индийский океан). Хотя у немецких евреев к этому времени все уже отобрал, нажитое непосильным трудом. И все равно на этом этапе национал–социализм не был воинственным. Англия, Франция, США, не считая мелких стран, не дадут мне соврать. Воинственнымнационал–социализм стал только тогда, когда построил свои печки в Освенциме, Майданеке и т.д. и стал в них сжигать трупы евреев. А Вы, господин палач, называете Корчагина воинственным национал–социалистомза одни лишь слова, аналогичные высказанным Гитлером еще в 1920 году в «Майн Кампф»: «Мы настаиваем на полном изгнании евреев из русской земли». К печкам он же ведь не призывает? Или потом призовет, и Вы это чувствуете? Я тоже чувствую, что ср–ть хочу. Ну и что, прервусь, потом продолжу.
Не вся же страна разом хочет сходить в уборную, иначе бы их строили на каждую душу. Вы представляете себе расходы? Или вы хотите пресечь на корню? Тогда это называется сталинизмом. Он тоже все хотел пресекать на корню. Миллионов шестьдесят пресек, на Вашей же рабочей плахе. Теперь–то Вы хоть видите, куда клонит наш народ Ваша статья? К одномыслию! И именно к Вашему собственному одномыслию: держать, не пущать, искоренять, гнобить непослушных.
Позволю себе выразить общественную мысль: Вы ведь сами знаете, что евреев нигде особенно не любят. Не любят из–за зависти к их успешности, и не замечают при этом их скрытного титанического труда. Если станете со мною спорить, то я попрошу Вас найти хотя бы одну страну, возникшуюне позднее 200 лет назад, где бы ни было хоть когда–то гонений на евреев. Но и евреи не могут рассказать о своих преимуществах всему миру, в противном случае они их разом потеряют. Я вот, например, призывал в своей книге «Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории» весь русский народ принять иудаизм. Хорошо хоть наш патриарх этой книги пока не читал, и вообще никто не читал.
Я эту общественную мысль, не зазывая народ на референдум, высказал потому, чтобы перейти вновь к Корчагину. Корчагин сделал анализ. Анализ привел его к правильной мысли, что в среднем евреи не работают руками, а только – головой, при этом живут намного лучше, чем в среднем все остальные народы на Земле. Или Вы и об этом будете спорить? Тогда мне придется все–таки организовать референдум. Боюсь только, что после такого референдума Вам лично придется бежать в Израиль. Народ чересчур возбудится от одного лишь референдума. И если в других странах тоже провести референдумы, то в Израиле станет слишком тесно. Примерно как в бочке с селедками. А выше референдума, сами понимаете, господин палач, ничего не бывает. Но я отвлекся.
Господин Корчагин, на мой взгляд, из правильных посылок многовекового общественного опыта сделал неправильный, вернее, недостаточно обдуманный в смысле логики вывод. Он призывает изгонять, вернее, делать трудности евреям: «Евреи – с рождения разрушители, порождение дьявола». Это слова из Вашего палаческого эссе. Но и Корчагина надо понять. Он в затруднении жить в окружении евреев, а потому плохо соображает. Был бы он евреем, он бы не пришел к такому выводу относительно, например, марсиан. Я тоже – не еврей, но соображаю не хуже (бывают исключения), и сейчас это докажу. А пока что просто повторю: Корчагин достоин не тюрьмы, куда Вы его пихаете, а лечебницы, или хотя бы хорошей школы.