Словин Леонид Семёнович. Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)

   - Что ? - переспросил Рындин. Развязный тон его разозлил, и он решил поставить нахала на место. - Я плачу вам не за остроты, а за информацию, отрезал он сухо.
   - Простите, - поперхнулся телефонный собеседник.
   Рындин помолчал пару секунд, а потом спросил своим обыденным тоном:
   - Что вы имели в виду ?
   - С Пушкинской он так и не ушел. Расхаживал по супермаркету на Тверской. Присматривался, ничего не покупал. На часы поглядывал... Кого-то выискивал. В основном, среди мужиков.
   - Ну и что ?
   - Минут сорок ждал, - нашел нужным оправдаться собеседник, нетерпеливо так....
   - И потом?
   - В половине шестого издалека заметил какого - то типа, сделал ему знак рукой и сразу завилял бедрами.
   - Что за тип?
   - Мы его сфотографировали. Вы получите снимок. Лет сорока, одет, как говорится, с иголочки. По виду, - китаец...
   - Китаец?! - переспросил Рындин.
   - Да, Олег Алексеевич...
   Рындин хмыкнул.
   Глава службы безопасности многозначительно кашлянул: щекотливое дельце, порученное ему, он выполнил четко и пунктуально...
   - Удалось его проводить? - не допускающим, что могло быть иначе тоном продолжал расспрашивать рындин.
   - Так точно. Снимает квартиру на Тверской, напротив Центрального телеграфа. Владелица - дочь сталинского министра, живет на даче. Единственный сын - дипломата, аккредитован в Конакри..
   - Сколько времени китаец этот в Москве ?
   - Соседи говорят, что бывает наездами. Его видят тут при примерно с год...
   Рындин подумал:
   - Имя и фамилия, конечно, нам ничего не говорят ?
   - Естественно, - обрадовался собеседник, - здесь он может блеснуть профессионализмом.
   - Их у него, скорей всего, в избытке...
   Рындин опять поморщился: что за манера - выпендриваться на службе ?
   - Это все, Олег Алексеевич.
   - Спасибо, - сказал он суховато..
   Рындин получил нужную информацию: Шанс оправдаться, который он предоставил Панадису, тот не не использовал...
   Теперь не могло быть никаких сомнений: сегодняшний визит Панадиса к нему - лишь хитроумная попытка обвести его, Рындина, вокруг пальца. И предпринята, возможно, по совету того же Ченя.
   С этой минуты судьба Панадиса и его секьюрити - израильтянина, в принципе, была решена.
   Рындин отложил телефонный аппарат.
   Последствия нападения на Медицинский Центр "Милосердие 97" были ликвидированы. Его ждали дела...
   5
   Андрей Станиславович Ковальский принадлежал к редкому типу людей, которые и в огне не горят и в воде не тонут.
   Встретит такой по дороге смерть - весь расплывется, заокает:
   - Кого вижу ! Какая встреча !
   Ну прямо друзья с рожденья - и как за таких не порадоваться ?!
   Пошутит, покалякает, посмеются оба, и, глядишь, смерть растрогается: " Чего ж это я, подумает, плошаю?! Хорош же мужик, чего же его так быстро с собой забирать?! "
   В свои шестьдесят три, он, инженер Ковальский, хоть и на пенсии уже, а со всеми в ладах, всем нужен. Он тебе и починит, и смастерит, из дерьма конфетку слепит и так еще тебе подаст, что съешь и спасибо скажешь.
   Он и в пятьдесят пять еще в горы ходил, на плотах по рекам сплавлялся. Рюкзак на одном плече, гитара на другом, запас анекдотов, который и на вторую, и на пятую ночь не кончится... Всегда ровен, весел, свободен. С женой развелся еще в тридцать пять, сын в Питере доценствует, а сам бабешками иногда балуется: обычно лет на пятнадцать помоложе. Чтоб не слишком и в то же время...
   Всю свою жизнь он так: звезд с неба не хватал, но зато руки! Обе правые и, как говорится, по локоть золотые. Да за одни такие руки человека почитать можно. Цены им нет и не может быть. Все сделают, со всем справятся. И главное - без истерики, нервотрепки, ворчания и жалоб: все со смешочком, с напевочкой, с присвистом.
   Студентом был таким, потом инженером. Все рады были ему. У него собирались, к себе приглашали...
   Пока не женился. Походы, "мальчишники", междусобойчики - все сразу закончилось. Жена попалась - зануда:
   - С туристами не пойдешь!Что я одна с малым буду сидеть?
   Дальше - больше:
   На спевку гитарную, под дым и водочку - "Только попробуй, - я что, домработница тебе?" Рыбку поудить где-ни будь на водохранилише в Подмосковье ? "Ты бы лучше делом занялся, а не глупостями..."
   Он любил из дерева безделушки делать, мебель старинную реставрировал. Все соседи к нему обращались - "видик" вышел из строя, перегорел утюг...
   Помогал, подсоблял, успокаивал...
   Никогда не видели его унылым, и, что бы не случилось, не жаловался и не впадал в отчаянье.
   Таким в молодости был и таким в пенсионном возрасте остался.
   Иных его сверстников взять - да они злобой, как тюбик пастой, переполнены. Только открой: полезет, поползет - не остановишь ! Жалуются, стонут, кряхтят, все на свете клянут и честят.
   А вот он, Ковальский, - нет ! Всегда одинаков: всем доволен, везде нужен...
   Лет пять назад, когда разогнали весь ИТР на заводе, - кого в рабочие, кого на пенсию, кого в отпуск без содержания а кого и просто за ворота Ковальский долго не тужил и не печалился...
   На третий день, когда шел на оптовый рынок за макаронами да за сахаром - так много дешевле получалось - глядит: стоит мужик возле "девятки" на дороге, дверь в машине закрыта наглухо, ключ внутри, а он потеет, парится, пытается внутрь проникнуть. И все не впротык.
   Вот Андрей Станиславович и приткнулся. Попотел вместе с бедолагой минут пятнадцать, пару анекдотов рассказал, запачкался слегка - но ведь открыл все же. Мужик сунул ему пятьдесят тысяч недоминированными...
   - Да ты что, брат ? - изумился инженер.
   - Да я б тебе и три раза больше дал, коли б было...
   Ну, насчет было - не было, это - поди знай ! А вот сама по себе мысль о замочном ремесле: а почему бы и нет ? - в мозгу, как острый гвоздь застряла.
   Пошел, понакупил на развале старых и ржавых замков, неделю повозился, поразбирал и пособирал, глядишь, уже на более сложные нацелился. А потом и за иностранные принялся - турецкие, итальянские, их теперь на все металлические двери в домах ставили.
   И так пошло и поехало. Через полгода у него уже и клиентура своя появилась. Звонки со всех концов города. Днем - один прейскурант, ночью другой.
   - Станиславыч, гони, давай ! Понимаешь, замок у меня, едри его корень... Не могу в квартиру войти. Такси, я тебе в оба конца оплачу...
   На время к мастерской присоседился на Ордынке, где сейфы чинили. И там тоже свое мастерство показал. Но с этим быстро покончил: дело стремное и зачем это ему надо? Этого только ему не хватало! А вот замки автомобильные его продолжали кормить. И довольно неплохо. Себя он сам называл честным и профессиональным взломщиком. Его даже в милицию приглашали: советы давал, консультировал...
   В тот злополучный вечер Ковальский возвращался навеселе. Настроение у него было отличное: шел и пел от переполнявшего его жизнелюбия. Бабешке сорок семь, но вся пухлая, жаркая. Готовит - что надо! На стол "абсолюта" выставила. А ночевать оставаться у чужих он не любил: к своей постели привык. Вот и выбрался - за полчаса до закрытия метро.
   Шел дворами от Дорожной улицы в сторону "Пражской". Темновато, это тебе не центр. Фонари - где горят, а где уж перестали...
   Сразу за аркой на улице Подольских курсантов неожиданно выросла перед ним и затормозила "скорая". Станиславыч осмотрел ее всю. Он и не видел в Москве такие - на базе "мерседеса", массивная, вместительная: туда целый лазарет вместится. В кабине перед водителем болталась игрушка - крокодил. Сзади, на двустворчатой двери висела новенькая запаска...
   "По магистрали, небось, как по взлетной полосе несется, - подумал Андрей Станиславович. - Того и гляди - взлетит! Явно не государственная..."
   Санитар - здоровый молодой малый, в камуфляже под медицинским халатом, открыл дверцу кабины:
   - Ты че поешь, отец ?
   - Домой спешим, - с улыбочкой ответил Станиславыч.
   - Ну, - спросил парень, открывший заднюю дверь, и куда же это ?
   - Стремянный переулок...
   - Повезло! - удивился санитар. - видал солиста? И мы ведь туда рядом... Давай садись!
   Станиславыч постеснялся:
   - Да мне до " Пражской" тут пять минут.
   - Да садись, садись, папаша: веселей будет ! Споешь нам, мы пение просто обожаем. Всю ночь по городу ошиваемся...
   Водитель молчал.
   Санитар пересел вместе с ним в кузов. Тут было чисто, репсовые белые занавески аккуратно задернуты.
   - Одному искусственное дыхание, другому желудок промой, - пожаловался санитар. - Да ведь, считай, вечер еще. Вся ночь впереди...
   Хорошо покатили... С ветерком...
   Не заметил Станиславыч, как прикатили к метро "Варшавская". Еще не много, а там Окружной мост и уже Большая Тульская... До Большой Серпуховской и Стремянного рукой подать...
   Ковальский поглядывал за занавеску на окне.
   В районе Хлебозаводского переулка водитель вдруг свернул вправо, подал в обратную сторону.
   Ковальский не понял:
   - Да вы, ребята, чего? Через Каширу?
   Тут была развилка: от Варшавки отходило Каширское шоссе.
   И санитар, и водитель промолчали.
   Ковальскому стало вдруг отчего-то неспокойно, он приподнялся с места:
   - Шеф, останови тут. Дальше я трамваем...
   - А ну кончай базарить, дед ! - зло бросил санитар. - Целей будешь...
   Он резко задернул занавеску и грубо вмял Ковальского в сиденье. Тот понял, что влип и замолчал, ожидая, как развернутся события далее.
   Молчание было такое, что его можно было разбивать на куски, как лед. Тяжелая рука санитара лежала у Ковальского на плече. Такой - пошевелись только - в миг придушит. И не пикнешь!
   Ехали недолго, все больше крутили. Стекло между кузовом и кабиной со стороны водителя было зашторено. Где они крутят, куда его везут, Ковальский видеть не мог. Потом машина легко остановилась, клацнула дверь.
   Водитель вышел, но быстро вернулся. Открыл дверь.
   - Вылезай давай...
   Теперь Ковальский его лучше разглядел: куда старше санитара, лысоватый. Морда стертая, как старинный пятак. Санитар переложил тяжелую ладонь с плеча Ковальского ему на шею, угрюмо бросил:
   - Голос подашь, козел, удушу! Усек ?!
   Ковальский вылез из машины.
   "Скорая" стояла в освещенном туннеле.
   Его втолкнули в какую -то дверь, они попали на лестницу, спустились вниз. Коридором, залитым мертвенно бледным, больничным светом двинулись по длинному пустому проходу. В конце свернули, опустились еще ниже. Где-то за стеной слышались приглушенные голоса. Но кто и о чем говорил разобрать было невозможно.
   Ковальский ничего не понимал:
   " Были бы грабители - карманы проверили бы! Бумажник с деньгами, а то и инструменты бы его - пилочки с отверточками отобрали бы. Бандюги или медвежатники - сказали бы:"Откроешь сейф - и свободен! Только никому ни слова, иначе замочим!" Но больница? Что же может быть в больнице такого?!"
   Завели в одну из комнат. Шкафы белые с инструментами, кушетка простыней покрытая, стол в углу с папками. Шофер вышел куда- то, санитар за ним дверь на ключ закрыл.
   Минут через десять в дверь постучали три раза.
   Санитар открыл. Ввместе с водителем вошла медсестра лет сорока пяти, и сразу же на санитара наехала:
   - Да ты что это, укол не мог сделать ?
   - Твое дело, ты и делай ! - ворчливо ответил тот.
   - Садись, - бросила досадливо тетка Ковальскому и указала на стул.
   Ковальский рванулся к двери, но перед ним вырос санитар. Не говоря ни слова, железными пальцами обхватил шею сзади, тряхнул. Подвел к стулу.
   - Садись!
   - Да не болит у меня ничего, милочка ! - попробовал как - нибудь улестить медсестру Ковальский. Но та презрительно поставила его на место.
   - Не бзди, я сама боюсь...
   Она подошла к шкафу, достала шприц и ампулы.
   - Давай руку, - скомандовала.
   Собрав всю свою волю, Ковальский улыбнулся, но вышло у него это довольно жалко. И никто этого не оценил.
   Ему воткнули в плечо шприц с желтоватым раствором и медсестра, все еще ворча и переругиваясь, ушла.
   - В другой раз, - сквозь легкий шум в голове слышал Ковальский, - и не пошевелюсь, сами управляйтесь...
   Ему хотелось спать. Он отяжелел, но прилагал отчаянные усилия, чтобы не дать сморить себя сну.
   Последний сполох памяти: вдвоем - санитар с шофером - тащат его к кровати и впихивают в нее, как куль. Потом он чувствует, как кровать начинает двигаться, - а может, ему это кажется ? - и его везут куда - то мертвенно белым коридором.
   Две лампы, три, пять...
   Ковальский очнулся в полной темноте. Она была такая густая, что подавалась под руками как мягкая пуховая подушка.
   Вскочив с кушетки, он стукнулся лицом о стену и разбил бровь, но боли не почувствовал. Стал лихорадочно шарить руками вокруг - одни стены.
   Ему в голову пришли зловещие московские рассказы о пропавших без вести людях, чьи почки, сердца и легкие продавались потом мафией за рубеж. В горле стало горько и сухо, словно его продрали наждаком.
   В голове кружил птичий базар. Собраться с мыслями и обдумать ситуацию он просто не был способен.
   Тогда, еще сам не зная зачем, Ковальский стал сам себя ощупывать. Пальто и шапки нет, но костюм на нем. Мало того - кошелек и часы.
   Оосознав это, он похолодел: из неясного опасения - да кому, собственно, он, Андрей Станиславович Ковальский нужен!? Мысль о том, что его похитили , чтобы заполучить его внутренние органы стала обр/етать реалии...
   Нащупывая каждый шаг и , как слепой, водя вокруг руками, он вдоль стены обошел все помещение. Оно оказалось небольшим квадратным. Никакого другого отверстия, кроме наглухо, как в бомбоубежище, закрытой двери, он не обнаружил. Свет, по всей видимости, включался снаружи. Как он ни старался, он не дотянулся ни до какого-нибудь окна, ни до вентиляционной шахты.
   Ковальскому стало не по себе: на этот раз врожденный оптимизм его застопорило, словно в мозгу заело какой - то моторчик.
   Еле - еле, потратив на это немало времени, он разглядел фосфорицирующие точки на часах:
   " Два часа десять минут ночи..."
   Он не сомневался:
   " Утром придут, а тогда..."
   Что вот делать теперь?! Хоть в голос вой!
   Всю свою жизнь он из любой переделки выходил, а здесь?
   В пятьдесят шестом, например, когда солдатом, девятнадцатилетним парнем, к мадьярам-повстанцам в Будапеште в руки попал: ведь выпутался ! "Поляк я", сказал. Потом начал рассказывать, как всю свою жизнь русских и коммунистов ненавидел..."Ступай на Запад, - посоветовали ему, - добирайся до Австрии!" Но он вернулся в Россию: как стариков мог бросить? Да и боялся, по чести говоря: что он о Западе тогда знал? В части не очень хотели, чтобы стало известно о плене, никакого дела заводить не стали.
   А как он из - под плота перевернушегося выплыл? Приятель - головой о порог намертво, а он - ушибами да ссадинами отде лался...
   Неужели так вот надсмеялась над ним судьба, и нарочно все под конец подстроила?
   Но чем дальше, тем настойчивей, как слабый лучик в пещере стала мелькать у него в голове мыслишка: подвал - то подвалом, но ведь он и дверь в нем нащупал. А раз дверь, значит, есть и замок. А коли замок - то это уж его область, Станиславыча. Если не он, то кто же ?
   Ковальский полез в пиджак, осторожненько прощупал подкладку. Однажды он обнаружил в ней провалившуюся стальную канцелярскую скрепку большого размера. Надо было, конечно, достать, выбросить. Да не сразу нашел дырку в карманах, через которую она завалилась...
   "Господи! А вдруг вывалилась..."
   От волнения на лбу его вздулись жилы, руки не слушались, дрожали, а он все двигал их вдоль полы пиджака, пытаясь унять эту дрожь, сосредоточиться.
   " Есть..."
   Он распрямил скрепку. Перекрестился.
   "Господи, помоги!"
   Сначала на него обрушился шквал надежды, но когда он занялся замком вплотную, шквал пронесло, а он остался. И еще с высоты гребня о каменистое дно шваркнуло. Ничегошеньки у него, холера бы его взяла, не получалось.
   Вспотевшие руки скользили. Скрепка внезапно вырвалась из рук, упала. Ковальский беззвучно заплакал. Как в детстве.
   Минут пять искал, ползал на коленях, смахивая с глаз слезы.
   Надежда и отчаянье, как качели, носили его туда и сюда. Найдя скрепку, он поцеловал ее и возблагодарил Господа, даровавшему еще шанс.
   Потом снова принялся копаться в замочной скважине. Замок оказался обычным врезным цилиндровым: он на своем веку открыл таких не меньше сотни обычной шпилькой. А тут...
   Ему казалось, нервы его лопнут от перенапряжения, а сердце ухнет подстреленной птицей...
   Ковальский начал вести счет. Вполголоса. Потом перестал: это отвлекало. Бросал, начинал, подвывал сам себе.
   Подобрать положение штифтов, осторожно повернуть цилиндр...
   И вдруг! Ригель, как по волшебству, отодвинулся.
   Ковальский осторожно надавил на дверь, и она отошла, словно плита подземелья.
   Молясь про себя и истово крестясь, Станиславыч ступил за порог. Темный коридор. Но слева, сверху сквозь оконце пробивался жиденький тусклый свет. Там, за ним, высился уличный фонарь. Время от времени слышался шум проезжавших машин.
   За окном была свобода. Только вот удасться ли ему выбраться отсюда?
   Ковальский долго прислушивался. У него даже заложило уши. Потом, крадучись, выдавил самого себя за дверь и дополз до окна: боялся, что любой шорох привлечет чье - то внимание, и тогда - пиши пропало.
   Внезапно его охватил ужас: а вдруг на окне решетка?!
   К счастью нет - обычная деревянная рама. Только слишком высоко оно!
   Даже если он и доберется до него, как дотянется, отвернет верхний шпингалет?!"
   Он заставил себя сосредоточиться, и понял: единственно, чем он могжет воспользоваться, чтобы вырваться из своей темницы, - кушетка. Надо было попытаться вытащить ее в коридор и приставить к стене.
   Целых пять или даже десять минут осторожно, чтобы - не дай Б-г не зашуметь, он вытаскивал кушетку -волочить по полу не решился, - и, наконец, поставил около окна.
   Оставалось самое трудное - взобраться! Кушетка была абсолютно гладкой, каждую секунду грозила опрокинуться назад под тяжестью громоздящегося на нее тела...
   Раз пять ему удавалось подтянуть ноги почти до верха кушетки, но в последнюю секунду оказывалось, что ему не за что схватиться руками... Раза три - четыре, он пытался подняться и выпрямиться, но срывался...
   Все у него затекло, болело. Но все же ему удалось одной рукой ухватиться за форточную завертку вверху и подтянуть ноги...
   Окно было двустворчатое. Неимоверным усилием он отворил верхнюю створку. И в этот самый миг за окном раздались шаги.
   Ковальский замер. Кто-то прошел по двору. Потом снова настала тишина. Но уже не та плотная, какую можно было с воздухом вместе резать ножом, когда он находился в подвале, а хрупкая, ломкая,- дотронься и треснет со звоном на всю улицу.
   Переждав пару минут, Станиславыч стал пролезать в образо вавшееся отверстие...
   Он весь исцарапался, разорвал пиджак, в конце-концов, за цепился за что - то брюками. Но распутывать ничего не стал - рванул, и брюки пошли надвое.
   Зато сразу вывалился наружу - в неяркий свет, в холод.
   На свободу.
   Дальше все пошло быстрее. Он весь вывозился в мокром сне гу, но холода не заметил.
   Он оказался в закутке мусорного отсека больницы, между зловонными контейнерами с пищевыми отходами, пустыми коробка ми от лекарств и битым стеклом. Теперь оставалось преодолеть невысокую кирпичную кладку.
   Ободранным, преследуемым собаками котом протиснулся он между мусорными ящиками, уперся в забор. Руки доставали до верха, но зацепиться там было не за что, а подтянуться, снова, как это ему удалось в подвале, уже не было сил.
   Тогда он подтащил один из вонючих ящиков, погрузил в него ноги. Вонь проедала его насквозь, ноги чавкали по мерзкой полужиже. Но все это было ерундой: он поднялся почти на полметра. Лишь бы выбраться, лишь бы спастись...
   Он сел на забор, осторожно стал спускать вниз свое тело, руками все еще опираясь позади о камни и, наконец, прыгнул.
   Впереди простиралась заснеженная территория какой-то большой больницы. Высокие корпуса, свет на всех этажах.
   Утоптанная многими сотнями больных, посетителей, медперсоналом, тропинка вела к отверстие в решетке забора, а оттуда к проезжей части, к проносившимся с шумом машинам...
   Он был на свободе...
   По другую сторону дороги были дома. Ковальский бросился к ним. Дворами, мимо подъездов с заколоченной фанерой выбитыми окнами, котельных...
   Как, куда, зачем - он потом вспомнить не мог. Главное оказаться - как можно дальше от страшного места. Пару раз заходил в пустые подъезды. Прислонялся к радиаторам центрального отопления. Он ведь был без пальто. Но отогреться не удавалось. Страх гнал его дальше.
   Недалеко от какого-то мебельного магазина он увидел какого-то прохожего, бросился к нему, но того шарахнуло от него в сторону, как от привидения.
   Часы показывали пять часов и семь минут утра. Москва досматривала последние сны. Все гуще становился поток машин. Кое-где в окнах уже ярко горели огни.
   Внезапно Ковальский увидел патрульную милицейскую машину и бросился к ней наперерез. Водитель стремительно остановил опустил стекло, зло выругался.
   - У пьяная рожа !
   Выскочил дюжий сержант, схватил Ковальского за шиворот и сразу отвернулся: мерзостью в нос шибануло.
   - Да не пьян я, мужики ! Вот вам крест ! Не пьян, родненькие ! Спасители вы мои !
   От холода у него зуб на зуб не попадал...
   - Ты что, дед ? Ну и воняешь ты...
   Менты смотрели на него с явным недоверием. Но уж больно он был жалок, и на бомжа не походил.
   Пожилой человек, он плакал. Но не как алкаши, гундося что - то невнятное и облиаясь пьяными слезами, а в голос! Ры дал, хватая их за форму.
   Рыданья были такими истерическими, что мужики в форме не выдержали, запихнули его внутрь, дали шинель и - что еще не обычнее - налили в бумажный стакан кофе из термоса.
   Станиславыч, трясясь всем телом, стал плести какую-то околесицу. Про "скорую", санитар которой предложил подвезти до дому, про больницу, куда его под угрозой затолкали. Про укол. Подвал. Скрепку. Про дверь, окно, мусорный ящик... Они, было, решили, что он спятил. Но Ковальский полез в бумажник, достал свои документы, пенсионное удостоверение, показал свой несложный инструментарий, рассказал, чем обычно занимается. Сообщил даже, в какую ментовку его приглашали однажды на консультацию.
   - Капитан один... Вот фамилию забыл...
   Сержант и водитель переглядывались:
   Черт его знает: муть какая-то. Поди - разберись...
   Лучше всего было отвезти в ближайшее отделение - в Тридцать Четвертое - пусть там сами разбираются, что к чему ?
   - Ладно, дед ! Привезем - расскажешь...
   Ковальский залез в машину. Не было на свете человека счастливей его. Заново родился. Воскрес...
   В Тридцать Четвертом с ним занялись не сразу. Усадили в коридорчике на длинной деревянной скамье.
   Он решил пристыдить блюстителей порядка самим своим присутствием. Но они не очень стыдились. Вот когда им нужно, - это другое дело. Тогда ты и друг желанный, и относятся к тебе совсем по - другому...
   Менты проходили мимо него, как будто он был статуей. Каждый со своим делом. Приволакли нескольких пьяных, потом двух проституток. Провели, толкая, нагловатого молодчика в наручниках. Откуда-то донеслись вопли и ругань. Матюгаясь, прошел старшина с огромной бабищей. Интересно, за что это он взял ее ?
   Не раз у него мелькала мысль: плюнуть на все, уйти и здесь больше не появляться.
   Но исходящий от него запах сделал свое дело. Это кто же выдержит вонищу такую ?
   Дежурный позвал, наконец, Ковальского к столу занес в книгу доставленных:
   - Фамилия, адрес, телефон...
   Выслушав сбивчивые обяснения Ковальского, морщась, предложил:
   - Я сообщу о вашем обращении в РУВД. Но, может, вам сейчас лучше бы до дому добраться, отмыться, а потом снова приехать. Метро уже открылось...
   - Да не поеду я в таком виде на метро, - махнул рукой Станиславыч, а такси вот вы можете пригласить ?
   - Это за чей же счет ? - спросил дежурный, усмехаясь.
   - Как за чей ? За мой ! - удивился Ковальский.
   Он достал бумажник, показал деньги в нем и поймал на себе удивленный взгляд дежурного и доставившего его сержанта: да, не пропойца... Дело, видать, серьезное!
   Домой Станиславыч прикатил на такси и первым делом, сбросил одежду. Хотел ее сразу - в мусоропровод. Но потом раздумал, завернул в целофан, сунул за унитаз. А сам - в горячую ванну...
   Приводил себя в порядок, пока за ним не приехали.
   Майор по фамилии Ловягин - невысокий, угловатый - и как только таких недомерков в милицию принимают! - прошел по квартире, пригляделся, что да как? Лет ему было за сорок, может, сорок пять, видно, не одно десятилетие в ментовке отбарабанил.
   Сел к столу.
   - Где тут у тебя розетка?
   Магнитофон включил.
   Ковальский - теперь уже чистенький, аккуратный, успевший заморить червячка - напротив устроился...
   - Что случилось? Давай говори, - предложил Ловягин. Сам приготовился слушать. Станиславыч снова повторил свой сомнительный рассказ. Как возвращался от знакомой, за полчаса до закрытия метро, как остановилась около него "скорая"... Про санитара, который предложил подбросить по пути...
   - Потом в больницу привезли...
   - Где больница ? Какая ? - майор Ловягин прямо вперед подался, вперился взглядом.
   Глаза его были водянистыми, в таких и утонуть недолго: зазеваешься и расшибешься башкой об дно. Сам маленький, а руки - здоровенные...
   - Да где ж мне знать, - изумился Станиславыч, - они же в "скорой" окна занавесками прикрыли...
   - Да ты ж говоришь, - сбежал оттуда...
   - Конечно сбежал, - обиделся Ковальский, - не сбежал бы, с вами бы не разговаривал.