Словин Леонид Семёнович. Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)

   - А что я делаю ? - последовал не менее нервный вопрос.
   - Кого ты привела ? Иностранца ? Израильтянина ?
   - Могла бы и не приводить. Я - взрослый человек и решаю сама, что можно и что нельзя.
   Отец не вмешивался. Мать смотрела на нее как когда - то в детстве, когда ей казалось, что Настя поступила против всяких правил. И дочь это заело:
   - А чем тебе не нравятся израильтяне ? - вспыхнула дочь.
   Эта была вторая крупная ошибка
   - Ты - действительно взрослый человек, но рассуждаешь, как ребенок. Он иностранец, ты забыла ?! Что из всего этого получится ? Что - нибудь серьезное? Да ни в жизнь ! А ведь тебе вот-вот - двадцать семь...
   Дочь молчала, и это ее подстегнуло.
   - Ты должна думать о себе. Ты - русская, что ты там в этой стране евреев будешь делать ? Или, может, он согласится ради тебя бросить свой Израиль ?
   В голосе матери слышался сарказм.
   - Между прочим, чтобы ты знала, мама, у них в Израиле тоже есть конная полиция...
   Мать даже руками всплеснула:
   - Смотри, куда зашло! Ты о чем говоришь?! Слышишь, отец? "Конная полиция..." А жить как будете? На два дома ? Неделю там, неделю здесь ? А кто дети у тебя будут? Здесь - евреями или там русскими ? Там ведь национальность по считается по матери, а не по отцу...
   Все, что говорила мать, было правдой, и наверное, поэтому вызывало такую боль. Ведь сама Анастасия от себя все такого рода вопросы инстинктивно отталкивала. Мать же - вот она логика человека в возрасте под пятьдесят ! - все сознательно обнажала и обостряла.
   - Один раз ты уже обожглась ? Помнишь ? Я ведь тебе говорила:" Влюбилась? Не рвись замуж!" Чего в огонь лезла - то ? В семье всегда один любит, а другой позволяет, чтобы его любили...
   - Ну, ты, мать, все границы перешла ! - вмешался до сих пор молчавший отец. - Этак ты далеко приедешь...
   Он не на шутку рассердился.
   - Уже приехала, - мстительно бросила Анастасия. - Ты-то не знал, что она тебе себя любить позволяла...
   И вдруг ее обожгло: а, может, знал и глаза закрывал?..
   Сергей Петрович покрылся бураковой лиловостью. Когда через много лет совместной жизни вдруг из подполья памяти на чинают вылезать на свет взаимные счеты и обиды, семья, как корабль, садится на мель. И даже если его удается снять с нее, днище часто оказывается уже протараненным.
   В матери эта чисто спортивная жесткость и готовность стоять на своем давала себя иногда чувствовать. Но обычно она как бы жила сама по себе в подкорке, за кулисами, а на сцене - на лице и во всем внешнем ее облике, как мастерски сделанная театральная декорация, играла ровная, спокойная и заботливая улыбка. Только такой характер мог позволить ей много лет сохранять звание абсолютной чемпионки в конном спорте.
   Где - то внутри Анастасия была уверена, что спорт не только многое дал матери, но и многого ее лишил. Вначале - легкой беззаботности юности, затем - готовности уступать и прощать. Выскоблил в ней начисто природную ласку, не дал развиться незлому юмору и умиротворенности, наконец, отнял у нее способность дружить. В людях мать всегда почему - то видела не друзей, а соперников.
   - Ты всегда делала то, что хотела, - с горечью бросила мать в спину уходящей Анастасии.
   Чтобы обрести прежнее душевное равновесие, Анастасии надо было остаться одной. В личной жизни, увы, она чувство вала себя куда менее уверенно, чем в своей собственной профессии...
   Пытаясь как-то разобраться в том, что произошло - встре ча с Алексом, размолвка с матерью, - Анастасия снова уткнулась лбом в железную стену выбора: или - или ? Неужели нет ничего между тем и этим ? Почему вдруг исчезли все оттенки и нюансы? Правда ли и в самом деле, что в семье всегда один любит, а другой позволяет, чтобы его любили ?
   Доверчивый и уступчивый отец, волевая, целеустремленная и суховатая мать... Интересно, - она изменяла ему ?
   Ее бы, даже если бы очень захотела, Анастасия не могла представить себе в роли женщины, которой муж наставляет рога...
   И вдруг ее обожгло: она знает, что ее так привлекло в Алексе!.. Ласковость безграничная - не забота, нет, - теплота, какой ей всегда так не хватало, и которой даже отец стеснялся, когда рядом находилась мать.
   Наверное, это естественно: человек ищет то, чего у него нет.
   Мать права во всем, что она сказала. Мало того, - ее прогноз безошибочен, как компьютерный расчет. Почему же тогда эта тщательная обдуманность так отталкивает ее от себя ? Вызывает такой внутренний протест и желание поступать вопреки и только вопреки?
   Следующий день был субботний, и они не поехали в больницу на Каширку - администрация в этот день отдыхала.
   Чернышев не ждал быстрых результатов беседы с бортпроводником, объявил выходной.
   Вечером Алекс с Настей снова отправились в дискотеку. Алекс танцевал правильно, но несколько неуклюже. Но даже эта неуклюжесть в движениях трогала ее каким-то непонятным образом. Ее, двадцатисемилетнюю женщину, три года замужем и два с половиной в разводе, - он вновь заставил почувствовать себя девченкой.
   Алекс был моложе ее на год и, то казался ей ребенком, то - умудренным опытом, похожим на отца человеком, на которого хотелось положиться. В ее прошлой жизни была страсть, а нежности не было. А в нем была нежность, и не было страсти. И нежность эта сбивала с ног, как хорошая порция алкоголя.
   По дороге назад из дискотеки она решала почти гамлетовской неразрешимости проблему: позвать его к себе или не звать ?
   Они подъехали к ее дому. Часы показывали час ночи. Ей надо было в течение секунды решить: предложить ему выйти из такси или нет? Дверца была уже открыта.
   - Хочешь выпить чашку кофе ? - спросила она, словно прыгнула с пятого этажа и распласталась, разбив все косточки, на тротуаре.
   Он прикрыл глаза и полез из машины.
   - Еще бы !
   Они вошли в парадную, поднялись на лифте. Ей было безразлично, видит ли их кто-либо из ее соседей. Потом щелкнул замок тяжелой металлической двери, которую она поставила, как только начала жить самостоятельно, и они зашли в ее однокомнатную квартиру.
   Со шкафа тотчас прыгнул сиамский кот и потерся головой о ее ноги. Алекс взял его на руки, и эта зверюга не окрысилась, а выгнула шею и позволила себя гладить. Говорят, человек больше всего раскрывается в своем отношении к животным.
   Он втянул носом в себя запахи и сказал:
   - Твоя квартира пахнет также, как ты: весной, цветущим лугом и лесом...
   Она поставила на газ турку с кофе.
   - Хочешь есть ?
   Он не ответил. Рассматривал с интересом ее комнату. Мебель, которую она купила недавно в чешском магазине - на итальянскую не хватило денег. Задержал взгляд на занавесях у балконной двери.
   - На, посмотри пока...
   Она сунула ему альбом.
   На снимках были лошади и люди. Умные большеглазые нервные морды животных на фотографиях сменяли портреты родителей Анастасии и ее самой верхом и пешей, на пьедестале почета, со всеми чемпионскими рагалиями и в милицейской формой, иногда с коллегами, иногда с сестрой...
   - Ну вот, все готово. Садись к столу...
   - Вот сейчас, ночью?..
   Она чувствовала в нем какую-то врожденную деликатность и полное отсутствие позы...
   Он не подсаживался поближе и не лез с приставаниями. Самое большое, что он позволил себе - погладил ее по голове. И она закрыла глаза, потому что от этого прикосновения ей стало теплей и уютней.
   Она зажгла толстую фигурную свечу, которая вот уже много лет стояла на ее секретере, потушила верхний свет.
   Они сидели на софе, перед дессертным столиком на колесиках - ели гренки, которые она быстро приготовила, и пили кофе в маленьких фарфоровых чашечках. Еще Анастасия подала две рюмки со сладким ирландским ликером и отключила телефон. Алекс вырубил свой сотовый еще раньше, войдя в квартиру.
   Ужинали молча, порой перебрасываясь короткими фразами.
   Алекс нашел в приемнике тихую джазовую мелодию и, облокотившись на стену и скрестив ноги на софе, - ей почему- то не показалось странным то, что он не снял туфель, - плавал где-то чужих и экзотических морях.
   Иногда он подтягивал мелодию. Негромко, неназойливо, очень в ритм. Голос у него не был профессиональным, но зато - довольно приятным и очень интимным. Она против воли закрывала глаза, и теплая, расслабляющая волна грела ее, вызывая почти неодолимое желание заплакать. Может, за те обиды, какие выпали на ее долю, а, может, - за возвращенную ей нежность, какой он ее одаривал одним своим присутствием.
   Было уже больше двух, когда она постелила себе на софе, а ему на раскладном кресле. Он залез под ледяной душ, обтерся насухо простыней, подошел к ней.
   - Ты подарила мне такой вечер, какого у меня, кажется, никогда не было...
   У нее в глазах зажглись слезы, но он этого не мог видеть. Тихо поцеловав ее в лоб, он отправился в свое кресло и поставил возле себя транзистор, из которого все еще лилась тихая нежная мелодия...
   Что толкнуло ее встать, придало решимости, на какую она не была прежде способна? У нее уже несколько месяцев не было мужчины,а те встречи, которые выпадали раньше, были случайными, оставляли потом чувство глубочайшего унижения.
   Она прошла ровно четыре шага. Но ей показалось, это долгий и немыслимо тяжкий путь. Что она делает? Что будет потом?
   Длинные и сильные руки бережно уложили ее рядом с собой. Горячие губы коснулись места над ухом, возле волос. Он гладил ее нежно и медленно. Едва касаясь. Наверное, поэтому когда он прижимал ее к себе, она забивалась в него вся, как маленькая девочка, наслушавшаяся страшных сказок. Под одеяло. С головой.
   А потом все повторялось снова. И снова...
   Под утро у кого-то из соседей под окном сработала установленная в машине сигнализация. Такое теперь случалось по нескольку раз за ночь. Разбуженный дом костил последними словами хозяина злополуной лайбы, который так и не появился.
   Когда Анастасия очнулась, ее голова лежала на плече Алекса, а губы касались его подбородка. Она осторожно приподнялась. Алекс повернулся на бок. При свете наступающего утра на правой его лопатке виднелась небольшая зеленого цвета татуировка - меч, увитый оливковой ветвью.
   Алекс тут же проснулся.
   - М а к а р а ? - произнес на чужом языке.
   И волшебство тотчас закончилось. Сказочные часы пробили полночь, и с их последним ударом Золушка должна была вприприжку бежать домой, чтобы успеть к условленному сроку. Карета превратилась в тыкву, запряженные в нее кони - в крыс...
   Наступали будни. За окном мерцал в полусумраке снег, торопились какие-то люди.
   - Ничего не было, - сказала она.
   - Все было, - ответил он. - В нас самих... Ты жалеешь ?...
   - Нет ! Только благодарна тебе за все...
   Она ответила так, как подумала. Зачем прятать голову в песок? Надо глядеть в глаза жизни. Принимать ее, как есть, а не такой, какой она, якобы, должна быть по чьей-то, пусть умной, но искусственной схеме.
   - И я тоже, - сказал он. - Ты знаешь, о чем я подумал ?
   - Нет, скажи...
   - О свободе...
   Она смотрела на него теперь без улыбки.
   - Если бы не свобода, мы бы никогда не встретились...
   Может быть, он был прав. А может, - и нет ! Кто знает ?!
   - Будешь пить кофе ?
   - И не только кофе, - сказал он, - я хочу есть...
   И они ели омлет, который она сделала, и закусывали салатом. Алекс уверил ее, что это самый вкусный завтрак в его жизни. Он собирался уйти.
   - Ты льстишь, - сказала она, улыбнувшись.
   - И не подумал, - откланялся он. - Знаешь почему ?
   - Скажи !
   - Потому что завтракали мы с тобой...
   Она подошла к нему:
   - Проводить тебя?
   - Ни в коем случае.
   Она заглянула ему в глаза. Попросила:
   - Не иди до метро пешком. Бибирево -место не очень спокойное. Возьми такси...
   - О кей, - сказал он.
   Легко притянув ее к себе, он снова вобрал в себя ее запах, и она подумала, что еще минуту, и она плюнет на все и
   не поедет на дежурство в Полк. В сущности, она прикомандирована к группе Чернышева в РУОП... Но та, другая Настя, что все еще жила и распоряжалась в ней, строго ее оборвала: "еще чего !"
   Он тронул губами ее губы.
   - Бай!
   Улица называлась знакомо: " Костромская..."
   Алекс сразу вспомнил своих коллег - костромских ментов. С какой радостью он бы принял их у себя в Иерусалиме!
   Проходя между домами, Крончер включил сотовый телефон и сразу послышался вызов. Скорее всего, его аппарат стоял на автоматическом дозвоне. " Возможно, еще с ночи..."
   - Алекс! - голос был незнакомый. - Я звоню по просьбе майора Чернышева из РУОПа. Он ждет вас в Центре. В гостинице "Минск". Есть важные новости. Он просит немедленно к нему подъехать. В рецепции гостиницы вам все скажут.
   - Я понял.
   - Гостиница "Минск". Ее все знают...
   Рядом со двора выезжала "девятка". Алекс поднял руку, но опустил ее, когда машина приблизилась: это не был частник. Вверху, на крыше кабины синел сигнальный стакан, внутри, кроме водителя на заднем сидении сидели мужчина и женщина.
   Тем не менее машина остановилась.
   - Куда вам? - спросил водитель.
   - В Центр. К гостинице "Минск"...
   - Может возьмем? - спросил он у своих пассажиров, - Нам по дороге...
   Молодой, высокий мужчина, со вкусом одетый, с лицом поп- звезды и его спутница - с копной пламенного цвета длинных волос - пожали плечами.
   Алекс сел впереди, рядом с водителем. "Девятка" легко развернулась...
   В ту же секунду у него перед глазами мелькнуло что-то черное. Наброшенная через голову петля врезалась в горло. Мужчина и водитель одновременно схватили его с двух сторон, прижимая к спинке сидения.
   В руках у женщины оказался шприц и она с размаха со всей силой ткнула его сквозь одежду Алексу в плечо. Удавка на горле ослабла...
   - Давай быстрее... - сказала женщина. - Нам оттуда до Аэропорта еще пилить и пилить...
   Это был последний проблеск памяти: дальше шла тягучая и клейкая мгла...
   Очнувшись, Алекс обнаружил, что на нем рубаха с длиннющими рукавами, какими в психиатрических клиниках связывают буйных. Рукавами ее он был привязан к кровати. Руки оказались стянутыми так крепко, что малейшее напряжение мышц вызывало боль.
   Ясно: его похитили! И как!
   Оглянуться он не мог: косил глазами насколько позволяли путы. Окон в помещении, где он лежал, не было: только в щелку над дверью проникала узкая полоска света.
   Что это? Подвал? Склад? Чего они хотят? Может, выкуп? Кто были эти люди в машине - женщина и мужчина? Повидимому, он попал в руки какой-то банды крутых местных мафиози.
   Он не знал, сколько времени ему пришлось пролежать в неподвижности... Внезапно вспыхнул свет, послышался металлический щелчок замка, и дверь бесшумно открылась...
   В проеме появился человек в серой элегантной тройке и со вкусом подобранном галстуке.
   Узкое лицо, длинные волосы, бородка и усы, как у Христа на полотнах старых итальянских мастеров...
   Мгновенный рывок памяти, и Крончер уже знал, кто перед ним.
   Рындин смотрел на него холодно и деловито. Так,наверное, разглядывали когда-то раба на торгах. Взвешивающе. Изучающе.
   Глава Медицинского Центра "Милосердие, 97" приблизился вплотную к Алексу, и живая икона обернулась ликом Сатаны. Но Крончер не отвел взгляда.
   В конце - концов, его, израильского полицейского, точно также могли захватить свои собственные уголовники - торговцы наркотиками - и тайно вывезти, пусть в тот же Ливан...
   Главное не показать, что ты боишься их.
   Всегда помнить, что к радости бандитов, в чьи руки попал полицейский, примешивается и животный страх перед неминуемой расплатой - потому что за гибель своего полиции во всем мире мстят люто и без всякой скидки на срок давности.
   - Очнулся, жид ?
   Глаза Рындина были неподвижны, крылья носа вздрагивали. Алекс вспомнил, как в двенадцатом классе ездил с одноклассниками в Освенцим. Там он впервые и услышал это слово.
   Рындин усмехнулся.
   - Молчишь, еврей ?
   В слово "еврей" Алекс вкладывал религиозный смысл. С иудаизмом были связаны праздники и традиции, история и память. Для себя и для своих сверстников он был лишь израильтянином. Не только по языку - по ментальности: привычкам, раскованности и внутренней свободе, какую мало где еще встретишь.
   Теперь Алекс мог отвести взгляд: его оскорбляли. Он не боится -ему мерзко.
   - Молчишь?! - Рындин ткнул носком туфля Крончера в бок. - Ты еще заговоришь у меня...
   Он подвинул стул - белый, стоявший у такого же, окрашенного в больничный цвет стола. Сел.
   Одного своего заклятого врага и конкурента он уже устранил, другой у него в руках.
   - Ну как ? Удалось вам с Панадисом ликвидировать меня, а ? Оказывается, это не так легко сделать, как вы думали... Не правда?
   Алекс знал: вступать в диалог с такого рода людьми еще опаснее, чем молчать. Каждое твое слово накачивает их ненавистью: они вспомнают весь причиненный тобой им страх и унижения, и в крови у них начинает кипеть адреналин.
   - Это он тебя нанял, а ?
   Рындин достал сигарету, закурил. Пустил дым Алексу в лицо.
   - Хочешь закурить? А? Не слышу! Скорее всего, не куришь. У вас берегут себя... Не пьют, не курят. Чистые легкие, здоровая печень. Но это мы сможем скоро проверить...
   Он встал, прошелся по комнате и, остановившись возле кровати, окинул закутанную в смирительную рубаху фигуру задумчивым взглядом.
   - Ты ведь знаешь, чем мы занимаемся, а ?
   Алекс упрямо отводил глаза.
   - Нет ? Наверное, знаешь. Я тебе на всякий случай расскажу. Чтоб ты не сомневался...
   Он помолчал с полминуты и продолжил:
   - Мы поставляем для трансплантации человеческие органы: сердца, печени, легкие, почки, селезенки, роговые оболочки глаз...
   Снова уселся, теперь уже на краешек стула.
   - Все это очень и очень дорого стоит: ты ведь, наверное, догадываешься. Многие тысячи и тысячи баксов. И достаем не так, как твой наниматель - Панадис - через китайскую мафию, а гораздо проще...
   Тон был спокойным, даже ироничным.Как если бы он разговаривал с ребенком, которого еще долго надо учить уму-разуму.
   - И знаешь, как ?
   Получает удовольствие, подумал Алекс, глядя на Рындина.
   Прямо, как если бы раздевал женщину...
   - Мы вылавливаем бомжей. Их сейчас много развелось по Москве...
   Алекс не выдержал. Перевел взгляд на главу Медицинского центра. Это была не просто неосторожность - глупость. Лицо Рындина просветлело от удовольствия: он увидел, наконец, то, чего так долго и томительно ждал жертва дрогнула, пусть даже на мгновение. Крончер представил себе, что его ждет.
   Рындин продолжил с еще большим подъемом:
   - Наша "скорая" собирает их на чердаках, в подвалах. На вокзалах, возле рынков и складов...
   Крончер собрал всю свою волю, чтобы изобразить улыбку. Ему это удалось. Иконописный лик потемнел от злобы, сильные и холеные руки сжали сиденье стула.
   - Рассказать, что мы с ними делаем? Извольте, сэр:мы их усыпляем, а потом - потом расчленяем. На те же почки, печени, сердца...
   Алекс держал улыбку, как впавший в истерику солдат - знамя. Вокруг бушевал огонь, смерть была совсем рядом, и избежать ее было невозможно. А раз так, надо было обуздать рвущийся наружу звериный страх и встретить ее Курносую нахальной усмешкой. Может, это ее хоть как-то отдалит...
   - Ты считаешь это аморальным? А быть человеческим мусором - морально ? Пьянью, дранью и сранью ? Портить своей вонью воздух, красть, блевать, паразитировать ?
   Он слегка успокоился и поиграл сотовым телефоном.
   - Ты когда - нибудь плавал в дерьме ? Нет ? А я - да ! Еще как ! И, вот видишь - выплыл ! Получил образование, стал врачом, владею бизнесом, который не всякому снился... И отдать его никому не отдам... Не отступлю.... А тех, кто станет наступать мне на ноги...
   Он бросил на Алекса взгляд полный холодной иронии и набрал номер:
   - Как у тебя?
   И через полминуты:
   - Твой клиент проснулся, и мы с ним беседуем. Он парень умный. И ушлый... Но ничего, мы и не таких ломали...
   Рындин в каком-то известном только ему ритме постучал ногой по полу:
   - Я ему готовлю сюрприз... Завтра ты мне понадобишься. Будь здоров, спасибо!
   - Ну, - обернулся он к Алексу, - ты и вправду не хочешь знать, какой сюрприз? Но все равно я тебе расскажу. Смотри!
   Он встал, прошелся по подвалу, щелкнул пальцами.
   - Это должно быть чем-то неординарным. Что надолго за помнится. А, представляешь, Крончер, если сделать документальный фильм? Полно ведь богатых людей, готовых купить такую пленку...
   Он остановился перед Алексом.
   - Меня осенило! Знаешь, что я могу с тобой сделать ? Забетонировать!
   Его глаза были глазами совершенно нормального человека. Человека, который способен взвешивать и оценивать свои поступки. Такого, который не позволит себе пойти на поводу у какой - либо маниакальной идеи.
   - В Москве много строек. И столько же крупных котлованов для фундаментов, которые надо залить бетоном... Мы подгоним к одному из них кран. Подвесим на стрелу увесистый куль... Ты ведь догадываешься, кто там будет, в этом куле ? Да, ты прав: в нем будешь ты! Мы сбросим куль в раствор и еще зальем парой десятков тонн сверху...
   Улыбка сошла с лица Алекса, и Рындин это заметил. Но особой радости не проявил. Голос его, наоборот, стал задумчивым:
   - Как ты думаешь, сыскная братия способна будет тебя там найти? Ну, предположим, заподозрит даже: но ведь поздно будет! Вскрывать десятки тонн бетона заново?! А, если, я еще попрошу сверху арматуры положить и снова бетона подбавить?..
   - Я думал ты просто преступник, - прознес Алекс. - Но нет! Ты преступник и маньяк вместе, в одном лице...
   Рындин улыбнулся легко и свободно. Он заставил сфинкса заговорить.
   - Но ты не беспокойся. Я мог бы сделать это с Панадисом. Но ты - не он. С ним мы одного поля ягода, а ты... Тебя просто наняли, и ты согласился. Клюнул на деньги ! Ты ведь любишь деньги, жидюга, а ?!...
   Он встал, поправил желто - коричневый галстук, застегнул пуговицы на костюме и, зевнув, оповестил:
   - Нет, это было бы романтично, но глупо. С тобой мы поступим иначе. Пустим на запчасти. Ты ведь моложе, здоровей, а, значит и трансплантанты надежней...
   Снова металлический щелчок замка, Рындин шагнул в раскрывшуюся, как дверца банковского сейфа, дверь. С минуту было слышно, как он поднимается по деревянной скрипучей лестнице, которая находится сразу за дверью.
   Вверху он остановился. Опять щелкнул замок, за ним выключатель.
   Тюрьма Крончера погрузилась снова в темноту.
   Собственная, его Алекса, судьба была решена: ему было суждено сгинуть далеко от дома, среди чужих, за абстрактные идеалы добра...
   Труп Панадиса обнаружили только поздно ночью, перед закрытием ресторана. Секьюрити, обходивший здание, дернул ручку кабинки в туалете, дверца не открылась.
   - Мистер... - на всякий случай позвал секьюрити. Никто не отозвался.
   Заснул что ли? А, может, плохо стало! В щели под дверью что-то темнело.
   Секьюрити поднялся наверх за старшим смены. Вдвоем они смелее забарабанили в дверь. Снова никто не ответил.
   - Давай, - старший показал глазами.
   Секьюрити вошел в соседнюю кабинку, встал на унитаз. Заглянул за перегородку.
   - Постой! Тут, кажется, жмурик...
   Внизу лежал грузный крупный мужчина, голова его касалась двери...
   - Я сейчас открою...
   Он лег грудью на перегородку, продвинулся ближе к двери, перегнулся. Осторожно, рукой в платке, повернул завертку. У него был недолгий опыт службы в органах.
   Дверь открылась. Лежащий на кафельном полу человек был мертв.
   - Давай, звони ментам, старший... Теперь нас с тобой затаскают...
   - Ты че? С чего бы это?
   - Я-то знаю. Тут сейчас пол-Петровки съедется.
   Секьюрити, как в воду смотрел.
   Он только не упомянул РУОП, а, между тем, те появились почти сразу.
   Убитый оказался гражданином Азербайджана, поэтому на место происшествия прибыли также представитель консульства и ответственный сотрудник, представлявший в Москве МВД республики. Их присутствие было весьма важным, поскольку убийство могло было быть совершено на националистической почве и иметь неожиданные последствия. Ведь из-за общей криминальной обстановки взаимоотношения недавних народов- братьев в последнее время были весьма напряженными.
   Чернышева вызвали из дома, и он появился одним из первых. Еще по телефону он узнал имя убитого: Константин Панадис...
   Убийство было, безусловно, сязано с преступным промыслом, каким занимался этот тип.
   Виктор постарался сразу же собрать свою группу, но ни у Гончаровой, ни у Крончера телефоны не отвечали. Он выехал один. Ресторан находился недалеко от "Тверской", в центре города. Он быстро добрался...
   Еще издалека Виктору бросились в глаза развешанные по фасаду мигающие разноцветные фонарики и милицейская круговерть сигнального огня над кабинами служебных машин. Смерзшийся снег по сторонам тщательно вычищенных дорожек то и дело менял свой цвет...
   Чернышев, не раскрывая, предъявил удостоверение.
   Старший оцепления у входа молча козырнул. Кроме милицейских в вестибюле никого не было. Сразу у входа Чернышев лоб в лоб столкнулся с майором Ловягиным. Старший опер РУОПа шел с молодым официантом, который был выше его на две головы. Они направлялись в бар.
   - Пойдем, - показал Чернышеву Ловягин на портьеру, за которой скрывался вход.
   " Знает кошка чье мясо съела..." - подумал Чернышев. Ловягин, спихнувший ему накануне материал о похищении специалиста по замкам Станиславыча - теперь демонстрировал широкий жест.
   - Как жизнь? - Он дружески хлопнул Чернышева по спине.
   - Нормально. Что здесь?
   - Убитый сидел сначала за стойкой, - Ловягин обвел официанта водянистым взглядом, - потом пересел к одной дамочке...
   - А она?
   Ловягин был в курсе:
   - Вскоре уехала...
   - Рассчиталась?