Словин Леонид Семёнович. Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)

   Счастье, что китаец не знает о его сегодняшней попытке завязать дела с Рындиным и его Центром...
   Утром его разбудил внезапный звонок сотового телефона. Голос был молодой, мужской, незнакомый. С каким-то странным акцентом.
   - Кого вам? - спросил Панадис.
   - Вы доктор Панадис?
   - Предположим.
   - Говорит Крончер, Алекс Крончер. Я приехал в Москву из Израиля и хотел бы с вами встретиться...
   - По какому вопросу, если не секрет ?
   Голос Панадиса был официален, как вывеска на правительственном здании.
   Чуть помолчав, прежде чем ответить, абонент туманно бросил:
   - Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону...
   - Вы меня удивляете, - суховато начал Панадис, - хотите со мной встретиться и при этом не желаете объяснить ни кто вы, ни о чем вы собираетесь со мной говорить...
   - Я приехал из Костромы. От Гольдштейна. Продолжать?..
   - Пожалуй, действительно, не стоит. Как вы меня нашли?
   - Ну, это - пустяк... Обзвонил несколько отелей.
   Разыскать Панадиса в гостинице не стоило никакого труда.
   - Я готов вас принять... Когда бы вы хотели приехать? Дело в том, что мое время в Москве расписано.Через пару часов я уйду и приеду поздно...
   - Я буду через час...
   Панадис еще попытался вздремнуть, но сон больше не шел: Кто этот Крончер? И что ему надо?!
   Еще через несколько минут, поняв, что уже не уснет, он поднялся, начал быстро одеваться.
   - Доктор Панадис, - поздоровался он с ним.
   - Прошу, - Панадис протянул руку в сторону кресла рядом с балконной дверью, но Алексу ее не подал. Не та птица... Не его полета...
   Сел в кресло у стола, постучал по столешнице. На нем был блестяший голубой тренинг, плотно облегавший его в меру упитанную фигуру.
   В номере тонко пахло парфюмерией.
   Крончеру предлагалось, не мешкая, изложить свою просьбу, которая, бес сомнения, и привела его к всемогущему импрессарио доктора Бреннера.
   Алекс, тем не менее, не спешил начать разговор.
   Панадис устремил взгляд на его светлокофейные американ ские ботинки с выложенными по внутренней стороне носков мета ллическими пластинами. Такой обувью пользуются, в основном, альпинисты в горах. В любом другом месте она сразу бросалась в глаза.
   Посетитель все еще молчал, Панадис объяснил это робостью - заговорил первый. В голосе появились хорошо отработанные нотки участия:
   - Никто не берется помочь? Почка? Легкое? Вас зовут... - Он взглянул на гостя.
   - Алекс Крончер, - ответил тот, сметая с коротких волос снежную пыль.
   - Так вы из Израиля! Я часто у вас бываю, у меня там друзья...
   - У меня тоже, - скромно хмыкнул Алекс.
   - Я себе представляю, - широко улыбнулся Панадис и мелко рассмеялся. - Вы из Тель Авива ?
   Впечатление было ткое, будто он его допрашивает.
   - Нет, я из Иерусалима...
   - Здесь - случайно ? - вопросы лились, как водичка из крана.
   - На практике, - сдул с носа капельки растаявшего снега Алекс.
   - Вы - врач ? - если это был допрос, то светский и вполне приятный.
   - Нет, - гид, Должен буду возить по центру России израильские туристические группы...
   - Хотите пригласить меня в экскурсию?
   - Я по поводу свитка Торы, - Крончер подвигал похожим на маленький танк ботинком.
   - Не понял... - вздернул удивленно брови Панадис, - о чем это вы?
   Алекс усмехнулся и поджал губы.
   - Ну, по поводу того старинного еврейского манускрипта из Костромы, который вам вручили...
   Панадис бросил на него быстрый острый взгляд, но продолжал игру.
   - Какого манускрипта ? - голос его отдавал теперь благородным негодованием.
   Алекс расположился в кресле по-свободней и развязно положил ботинок, которым поигрывал, на край журнального столика.
   Дал понять: дорогуша, вы обмишурились, надели не ту маску...
   - Свиток Торы семьи Гольдштейн, которую вы осматривали вместе с господином Бутриным...
   Панадис не спускал взгляда с ботинка.
   Даже сейчас голос не изменил ему, был ровным, спокойным и даже несколько высокомерным.
   - Кто вы в действительности, господин Крончер ?
   - Я ? - хмыкнул Алекс насмешливо. - Инспектор Крончер из Всеизраильского Штаба Полиции.
   Не выпуская из рук, он продемонстрировал импрессарио свое удостоверение.
   Панадис всматривался довольно долго. Дольше, чем требовалось для того, чтобы с ним ознакомиться, не зная иврита.
   Бакинец пытался сообразить, как ему себя вести дальше.
   Наконец, он решился:
   - Чем могу служить?
   - Я бы хотел узнать судьбу манускрипта?
   - А вам не кажется, инспектор Крончер...
   - Мне кажется только, доктор Панадис, что согласно российским законам, вы совершили не одно, а несколько преступление...
   И он многозначительно кашлянул.
   Узенькие щегольские усики на лице Панадиса слились почти в ниточку, по глазам пробежала тень усмешки.
   - Не спутали ли вы Москву с Тель-Авивом, инспектор? По какому праву вы допрашиваете меня?
   Этот тип был скользок, как карп, только что вытащенный из пруда.
   - Известно ли вам, что меня уже допрашивала костромская милиция? Не знали? - от него не укрылась первая реакция Крончера.
   Алекс был действительно удивлен. Но ему тут же пришло в голову: костромская милиция могла не знать про свиток Торы и наверняка, не знала про трансплантацию почки...
   - У вас есть разрешение МВД России на то, чтобы вести следствие на ее территории? - насмешливо спросил Панадис.
   Крончер ответил вопросом:
   - Вас в Костроме допрашивали о манускрипте и о трансплан тации почки господину Гольдштейну?
   Панадис погрузил Алекса в закулисное пространство своего взгляда. Израильский полицейский что-то слышал, но не знал подробностей. Иначе бы он сформулировал вопрос грубее и определеннее.
   Бакинец слегка успокоился. Настолько, что и Крончер это заметил, и перешел в атаку.
   - Вы предпочитаете, чтобы я действовал через Региональное управление по организованной преступности?
   - Инспектор Крончер, - вы меня ловите ?
   - Конечно. Это - моя профессия...
   Панадис прошел к бару и вытащил бутылку белого "мартини" и два бокала.
   - Будете пить?Только не воображайте, что я вас подкупаю, - с мягкой иронией заметил он.
   - Нет, что вы, - также иронично ответил Алекс, - Кроме того я не пью...
   Панадис плеснул "мартини" в похожий на шар бокал на крохотной рахитичной ножке, бросил дольку лимону и пару кубиков льда.
   - Вы умный человек, - Панадис как бы сдался и даже смущенно поднял руки, - давайте без обходных ходов...
   Алекс не перебивал его.
   - Чего вы хотите ?
   Он делал вид, что предлагает Крончеру честную игру.
   - Трансплантанты...
   - О чем вы?! - Панадис энергично замотал головой.
   - Как они попадают к вам?
   Бакинец сморщился, заново открыл глаза, поднял кверху бокал с красным расплавом вина, посмотрел внимательно сквозь него и обреченно вздохнул.
   - Ладно... - перевел он взгляд на Алекса, - я вам помогу. Мы с Бреннером - врачи. Любая пересадка - это спасенные жизни. Вы не представляете себе, как чувствует себя врач, когда ему удается возвратить обреченному на смерть надежду...
   Алекс его не перебивал. Ради своей цели Крончер согласен был выслушать любую его галиматью...
   - И если приходится идти на некоторые, ну, скажем, - компромиссы, то ведь связано это с гуманнейшей и
   благороднейшей целью...
   Когда-нибудь переполнявший Панадиса пафос должен был, наконец, исчерпать себя...
   - Все брал на себя некий китайский студент с большими связями. Трансплантанты мы получали от него...
   - Вы хотите сказать, что профессор Бреннер тоже был зна- ком с Ли ?
   Панадис бросил на него быстрый и злой взгляд и поставил бокал на журнальный столик.
   - Вы говорите загадками...
   - А вы подсовываете мне вместо живого кролика - дохлую кош ку. Ли застрелен...
   Теперь Крончер чувствовал себя куда уверенней.
   - Если профессор Бреннер узнает, что вы представили мне его как вашего с Ли соучастника, вряд ли, он продолжит с вами сотрудничество.
   При слове "соучастник" Панадис вздрогнул. Пытаясь выкрутиться, он впутал человека, которого ему ни при каких условиях подставлять не следовало.
   Крончер размышлял и действовал как израильский полицейский, так, как в подобном случае никогда не поступил бы его российский коллега, предпочевший бы прежде закрепить сделанное Панадисом признание документом или магнитофонной записью.
   - Конечно, вы бы нашли замену Бреннеру. Но во-первых, это бы заняло немало времени. А во -вторых, профессор бы выложил в полиции такие детали, какие бы могли вывести на вас Интерпол...
   Панадис стоял к Алексу спиной. Даже такому ловкому и скользкому типу нужно какое - то время, чтобы оправиться и, сделав вид, что карты - не крапленые, продолжать игру.
   - Я могу задать вам, инспектор Крончер, прямой, а не наводящий вопрос ?
   - Естественно, - подбодрил его Алекс.- Хотите, я облегчу вам задачу и спрошу сам ?
   Панадис, не спуская с него взгляда, кивнул:
   - Что я, инспектор Крончер, хочу от вас, доктора Пана- диса?
   - Предположим, что так, - искательно улыбнулся Панадис.
   Алекс заложил руки за шею и несколько раз потянулся.
   - У меня тут друзья. Брат и сестра. Они обращались к вам. У нее больная почка. Ей необходима пересадка.
   Панадис ухмыльнулся. В игре - полицейские и воры - полицейские порой меняются местами с ворами. Неподкупны только фанаты. Так было и на этот раз.
   - Да. По-моему, я знаю, о ком вы говорите. Брат, кстати, весьма неприятный субъект...
   - Помогите им. Вот телефон. Девушка потеряла надежду.
   - И тогда?
   - Обещаю,что лично вы меня больше интересовать не будете. За других, естественно, я ручаться не могу...
   Вышагивавший по номеру Панадис остановился и, энергично потерев лоб он давно готовил эффектную развязку - крякнул:
   - Ладно... Но это должна быть честная сделка... Надеюсь, вы меня не подведете... Вы что - нибудь слышали о медицинском центре доктора Рындина?
   - Нет.
   - Я сведу вас с ним.
   Сверкающий огнями и подснеженный Большой Театр напомнил Анастасии корону на подушке с узорными вензелями. Такую она видела еще девчонкой, когда отец- заслуженный мастер спорта по конному спорту выступал в Англии и победил в стипл-чейзе.
   Родители взяли ее тогда в первый раз в лондонский Тауэр. Маленькую Настю так поразил тогда этот знак королевского величия за пуленепробиваемым стеклом, что она долго еше потом видела его во сне и думала о нем. Наверное, это было связано с детскими сказками о королях и принцессах, кото рыми она зачитывалась.
   Чернышев еще издали заметил Панадиса и тут же показал на него Анастасии. Она кивнула.
   Панадис их тоже заметил. Двинулся навстречу.
   Виктор постарался придать лицу выражение радостного удивления, что, впрочем, так никогда ему и не удавалосмь.
   - Увы, друзья. Очень жаль, очень жаль, но мне еще ничего не удалось для вас сделать...
   Панадис улыбался, но улыбка получилась колкой и холодной.
   Короткая, чуть ниже пояса, беличья шуба его с редкими серыми прочесами несколько толстила его и пахла тонкими духами. Он поцеловал руку Анастасии, бросил быстрый, цепкий взгляд в сторону Виктора и жеманно протянул ему руку.
   - У меня еще четверть часа... - Он взглянул на часы. -Обожаю балет. Полет скрипок... Призрачный цвет сцены... Грациозные феи на пуантах...
   - Вы - поэт, - кутаясь в шубку, грубо польстила Анастасия.
   - Вы не ошибилсь, - с налетом гордости произнес Панадис, - у меня вышли две небольшие книжки стихов.
   Он готов был говорить обо всем, но только не о том, что их свело в сквере Большого.
   - А что, - метнул в его сторону рыжеватый шальной взгляд Виктор и мотнул короткоостриженной, без головного убора головой. - Врачи вон ведь как в литературе вымахали: доктор Чехов, доктор Булгаков, доктор Вересаев, доктор Аксенов, теперь - доктор Панадис...
   - Ваш брат просто поражает своей литературной эрудицией, - явно обозлившись, бросил Панадис, - Откуда она у него ? Из афганских далей? Из Чечни? У вас там работали литературные кружки ?
   У Анастасии вытянулось лицо.
   - Виктор, - укоризненно бросила она, - ну когда ты, наконец, угомонишься ? Для чего все это ?...
   Панадис плотно сжал губы и повернулся к Анастасии.
   - Увы, милочка, при всей своей симпатии к вам ниче - гошеньки не могу сделать...
   Со стороны могло показаться, что это относится не столько к Анастасии, сколько к Виктору. Маленькая месть большому нахалу. Он словно забыл о своем обещании израильско му полицейскому.
   Анастасия поднесла к глазам платок.
   - Ради Б-га простите, что мы вас задерживаем...
   - Вы же врач, - обратился к Панадису Чернышев. Это можно было рассматривать как косвенное извинение. - неужели вы не можете что - то хотя бы подсказать?
   Панадис кивнул : хорошо, его уломали, он подскажет.
   - Почему бы вам не обратиться в Медицинский центр?
   Панадис тянул, не договаривал, уводил в сторону. Наконец, сочтя, что коиент спекся, поджал губы. Решился.
   - Недавно я познакомился с очень продвинутыми в области хирургии и трансплантации жизненноважных органов специалистами...
   Панадис вопросительно взглянул на клиентов, достал из заднего кармана брюк кошелек и, покопавшись, вытащил визитную карточку.
   "Доктор Олег Анатольевич Рындин, председатель Медицинского центра "Милосердие-97", Москва".
   Виктор скосил взгляд в сторону, смотрел, как, выташив из перчаток длинные, холеные руки, Панадис сжал ими похолодвшие пальцы Анастасии.
   - А вы сами обратились бы в этот Центр? - спросил Чернышев.
   Панадис мог промолчать, но на этот раз он решил наказать наглеца подчеркнул его плебейские замашки.
   - Интересно, где вы воспитывались?!
   Старший опер РУОП Виктор Чернышев вырос в писательском кооперативном доме, в нескольких поворотах от метро "Аэропорт". На небольшом пятачке вокруг правления Литфонда в домах высшей категории обитали многие из живых литературных классиков. Здесь можно было запросто встретить увешанных орденами и медалями литературных вельмож.
   Впрочем, и его отец был тоже таким. Поэт - песенник. Лауреат. Член парткома, комитетов и комиссий.
   Виктор был настоящим писательским сыном. Ходил в детский сад Литфонда, рядом, через двор. Дни рождений его справляли в ресторане Центрального дома литераторов, в Дубовом зале.
   С раннего детства учил с репетитором английский. На школьные каникулы зимой всей семьей уезжали в Дома
   Творчества - в Малеевку или в Переделкино - ходили на лыжах. С мая все лето сидели в Крыму, в Планерской. Рядом с музеем Максимилиана Волошина. Читали стихи, слушали музыку.
   Он рос послушным воспитанным мальчиком. Слушал разговоры взрослых, когда за рюмкой они начинали бесконечные разговоры о литературе, о войне, о начальстве.
   От него ничего не скрывали.
   Однажды совсем маленьким еще он сказал отцу:
   - Не бойся! Я не Павлик Морозов! Я тебя никогда не выдам!
   Отец испугался.
   С чего началось его отчуждение ? Ах да, - мимолетное видение детства ! Мать в постели с молодым и порочным парнем из Литинститута.
   Они внезапно возвратились тогда с отцом с дачи: отец хотел сделать матери сюрприз. Тихо открыл дверь и прокрался внутрь.
   - Блядь! Домработница! Пригрел змею на груди! Нашел в провинции невиннную девочку ! Вывел в люди ! Дамой сделал! Не дама ты, шлюха!..
   Голос отца полоскался, как простылое белье на ветру...
   Мать была степенной русой красавицей. А может, так ему казалось ? Сама русская степь - ласковая и просторная - разгуливала по дому. К ней хотелось прижаться, вдохнуть ее запах.
   Впрочем, как Виктор потом убедился, что многие писательские жены были созданы по тому же образу и подобию.
   Потом, позже, он нашел для себя объяснение этому: да зачем же нужен творцу повседнвно рядом с тобой кто-то, кто так же рафинирован, талантлив, ярок?!
   Кроме того, каждый художник - актер. И ему так нужно перед кем - то красоваться. Кто-то должен ему поклоняться. Смотреть на него восторженными глазами. Млеть. А ведь чем проще зритель, тем легче это достигнуть.
   Проблема в том, что и зритель тоже обретает навык. Он ведь и сам все время в театре, среди актеров, и сам ищет своих зрителей. Богема! Потому, наверное, так часты измены в этой среде.
   Ночью он слышал как мать продолжала ругаться с отцом.
   - Ты - импотент ! - тихим, но истеричным голосом причитала мать.
   - Я импотент ? Идиотка ! У меня было столько баб, сколько тебе мужиков за всю твою жизнь не приснится. Да ты что думаешь, - сейчас на меня не вешаются ?
   - И песни твои - сплошная импотенция, и стихи...
   - Знаешь кто, ты? Ты... Ты... - шипел отец. - С твоим аттестатом тебя в кулинарный техникум не приняли, а я тебя в университет послал...
   - Плохо сделал ! - давилась ненавистью мать: иначе бы не знала, какое ты ничтожество вонючее. Сколько жоп ты вылизал, чтобы все свои значки лауреатские достать?! Скольких коллег продал ? На скольких доносы настрочил. Сколько талантов загубил ?
   Детство Виктора кончилось в ту ночь. Ему было тогда 12 лет.
   Внешне отец и мать относились друг к другу по - прежнему. Называли один другого "зайчиком" и "кисанькой". Умильно целовалсь. Ходили по концертам и выставкам. Но Виктору казалось, что они играют какую - то сюсюкающую и отталки вающую игру. И он презирал их настолько же, насколько любил. Его просто разломало надвое. Виктор и Анти-Виктор. Подросток и старик. Преданный сын и язвительный чужак. Он не разлюбил их - слишком был для этого нормальным и психически устойчивым мальчишкой. Но дом и родители потеряли для него ту подкорковую притягательность, какая только и превращает сожительство в семью.
   Виктор стал груб, часто пах табаком. И ни затрещины отца, ни слезы матери не могли ничего изменить. Все, к чему он привык и что еще недавно было для него нормой и средой, потеряло свою ценность и авторитет.
   Он начал хуже учиться: не потому, что запустил учебу или перестал что-то понимать - он еще с детства удивлял своими способностями, - а потому, что учиться хорошо ему стало стыдно. Он отталкивался от всего, что еще недавно играло важную роль в его жизни.Крушил идолы, занимался подростковым богоборчеством.
   В шестнадцать Виктор увлекся гитарой. Почти сутками просиживал с ней, покуда совершщенно отчаявшаяся в единственном сыне мать не взяла ему учителя.
   Потом связался с крутыми. По ночам пропадал. Время проводил в кругу таких же отброшенных центрифугой обстоятельств парней и девчонок, как и сам, и пел песни на стихи, которые сам же сочинил...
   Потом, уже став взрослым, он понял, что по чувству и искренности писал их не хуже, а может быть, лучше чем трижды лауреат - отец.
   И все-таки было в нем что - то такое, что отличало его и от тех, к кому он пристал. Вот и острижен так, словно вчера освободился, и одет, как они, и манеры крутого, а все равно даже там, в этой среде, он чувствовал себя как прибившийся к чужой стае...
   Однажды, когда его прятелей замели, к ним в дом пришел молодой офицер милиции. Виктор был один.
   - Поговорим ? - спросил мент и невесело улыбнулся.
   Виктор безразлично кивнул.
   - Я знаю: ты в налете на склад не участвовал, но ты с ними, поэтому я здесь... Есть в этом доме что - то выпить ? Вино или пиво? Водку пить не буду...
   Виктор выпотрошил холодильник, выставил на стол батарею пивных бутылок, колбасу и сыры.
   - Я ведь не очень чтобы милиционер... - Улыбнулся гость. - Я психолог... МГУ два года назад закончил...
   Виктор молчал.
   - В тебе что - то есть, парень. Знаешь, они сами подтверждают: ты среди них - белая ворона. Но вот говорят о тебе хорошо. Как-то уважительно. Это то, что называют иногда "харизмой", задатками лидера. Ты ведь не только на гитаре играл. Еще разговаривал с ними, делился. А они нутром чуяли: ты умнее, опытнее, не исключено - талантливее...
   - Они сядут ?
   - Сядут, - сокрушенно мотнул головой молодой офицер. - Не могут не сесть: заслужили !
   - А я ?
   - Что -ты ? Что-ты ? Ты сдашь экзамены на аттестат зре лости и пойдешь в вуз...
   Офицер покачал головой, внезапно заговорил о другом:
   - Я организовал студенческий кружок: для работы с трудновосптуемыми подростками. Ты смотри сколько их вокруг. Это же динамит, когда - нибудь взорвется. Хочешь примкнуть к саперам ?...
   И Виктор примкнул.
   Сначала - осторожно: слишком свежи были еще рассказы о ментах, чья цель - надеть на свободного и гордого человека ошейник порядка и рабства...
   Впрочем, и его личные контакты с ментами были тоже негативны: сержант, врезавший ему по ребрам, участковый из лимитчиков, звонивший отцу...
   Но однажды с ним разобрались совсем другие - "трудновоспитуемые", состоявшие на учете в детской комнате милиции. Те с кем он взялся работать. На голову накинули чью-то куртку. Связали руки. И били. Крепко били...
   - Мент ! - слышал он. - Пес...
   Ненависть давилась в нем вместе с кровью. Жизнь уходила с дыханием...
   Уже потом, на больничной койке, он увидел перед собой расстроенное лицо начальнка отделения:
   - Вот ты и стал нашим, парень. Давай-ка поезжай ты в Высшую школу милиции... Окрестили тебя в менты. Ты не думай, не так уж это плохо. Если б не они - я о настоящих говорю, о фанатах, - как тот, который тебя привел, джунгли вокруг были бы. Пещеры каменные, где людоеды правят...
   Но Виктора ждало еще одно, куда более страшное испытание.
   Это произошло уже после окончания Омской высшей школы милиции.
   Афганистан!
   Когда Руководство Управления в числе других решило послать туда и его, ни у кого не было сомнений: его-то родители все устроят! Как же...
   Предположения были не лишены оснований.
   Отец,действительно, не сказав ему ни слова, при всех регалиях отправился на прием к ответственному Секретарю Правления Союза Писателей, мать решила действовать через подруг...
   Но, отвергнув родительскую ложь еще в детстве, Виктор не собирался смиряться с ней, став взрослым. Умыние отвертеться от всех передряг, послать вместо себя другого вызвало в нем отвращение...
   Так он оказался в Афганистане. В чемодан с вещами он бросил том из "Библиотеки всемирной литературы" - "Стихи английского романтизма". Открыл он ее только потом, уже в госпитале.
   Он хоронил товарищей, курил анашу, проклинал генералов и политиков, трясся от страха, шел в бой и ненавидел себя не меньше, чем моджахедов. Война поставила знак равенства между противниками, из освободителей сделала убийц, а из убийц - освободителей. А моджахедами там были каждый камень, каждый поворот, каждый не выросший шкет.
   Раненного его привезли в Ташкент, а потом в Москву, в Центральный госпиталь МВД, на улицу Народного Ополчения. Там как в детстве, мамы водили по аллеям под деревьями своих повзрослевших мальчиков, потерявших зрение и заново учившихся ходить...
   Туда, к нему тоже приходили родители, двоюродный брат. Но настоящей близости не было.
   Другое дело "афганцы". Раненные пили водку, приводили девчонок, общались только друг с другом. Никого со стороны не пускали в свой тесный и горький круг...
   Потом это прошло, но горечь осталась, как осадок, кото рый не смыть и не уничтожить ничем.
   Он вернулся назад, в Региональное управление по организованной преступности, где ждало его подобие той войны, от которой ему было уже не уйти.
   К тому времени отец слегка полинял, - песни его подзабы лись, лауреатские значки потеряли прежний блеск и ценность.
   Однажды у него на столе Виктор увидел четверостишье:
   "Нас долго Партия вела,
   Но мы идти не пожелали,
   Тогда сама она пошла,
   Туда, куда ее послали..."
   Сам ли он придумал эти строчки или откуда-то переписал, было неясно, но сомневаться не приходилось:тут чувствовались новые настроения...
   А мать превратилась в томную и требовательную даму. Она рассуждала о безнравственности эпохи, жаловалась на бевреме- нье и, целуя отца в большую плешь на макушке, сокрушалась:
   - Виктор, такой умный и такой способный, стал всего лишь милиционером...
   Израильский эмиссар при МВД Российской Федерации снова назначил аудиенцию Крончеру у себя дома.
   Генерал все еще жил один, без семейства.
   - Как успехи, капитан?
   - Все в порядке...
   Алекс пожал плечами, вспомнив драку в костромском ресторане, пьянку, и сцену в ванной, где его приводили в чувство Виктор и Анастасия...
   - Отношения в Турбюро налаживаются?
   Взгляд его и на этот раз был устремлен и на Крончера, и как бы сквозь него. И снова Алекс почувствовал себя под ним довольно неловко.
   - Вполне нормальные.
   Крончер коротко, как положено, отчитался о встрече в Костроме. Ему пришлось рассказать также о старинном свитке, который заполучил Панадис в качестве платы за операцию по пересадке почки...
   Генерал слушал, не перебивая. Только один раз уточнил:
   - А насчет партнеров убитого Ли? Молчок?
   - Да. Панадис будто бы с ними незнаком.
   - Дерьмо...
   Алекс рассказал о любителе антиквариата, который посетил семью Гольдштейн вместе с Панадисом.
   - Повидимому, речь идет о Бутрине, об убитом напарнике бакинца.
   Генерал, ни о чем не спрашивая, подвинул к нему вазочки с орешками, но Алекс не притронулся.
   - Я попытаюсь узнать у наших русских коллег... Если Панадис связан с "триадой", он мог сам заказать убийство своего напарника, - генерал вздохнул. - В любом случае вам ни за что нельзя действовать самостоятельно. При первом же опасном симптоме - свяжитесь со мной. Мы подключим главное российское управление по борьбе с организованной преступностью...
   Алекс не нуждался в советах такого рода. Ему требовалась совершенно конкретная помощь.
   - Я бы хотел, чтобы вы по своим каналам проверили вот это. - Он положил перед генералом исписанный на иврите лист бумаги. - Когда Гольдштейну делали пересадку почки, транс- лантант доставили сначала самолетом из Ташкента в Москву, а потом уже дальше, в Таллинн. Вот дата... Возможно для китайцев - это узаконенный бизнес...