Страница:
вздрагивают, как от электрической искры.... Каждый выстрeл -- смерть...
___
Утром нас погнали мыть цементный пол гаража. И мы грязными тряпками
смывали со стeн брызги крови и мозгов...
Приговор "пролетарскаго правосудiя"
В эту памятную ночь и я тоже ждал своей смерти. Но мой час еще не
пробил.
Как я потом узнал, наканунe, на засeданiи Президiума ЧК было
разсмотрeно 115 дeл. На всю эту процедуру затрачено было 40 минут. Из этих
115 человeк 102 было приговорено к разстрeлу, 4 освобождено и 9 (в том числe
и я) приговорены к тюремному заключенiю.
Моя жизнь послe обeщанiя слeдователя висeла на волоскe, но волосок этот
оказался крeпким и выдержал...
Через нeсколько дней меня перевели в "обще-гражданскую" тюрьму и
показали приговор. В нем стояли короткiя сухiя слова:
..."Солоневич Б. Л. -- 2 года тюремнаго заключенiя за бандитизм".
Коротко и фантастично. Но рeшетки, окружающiя меня, были суровой
реальностью. Властной рукой ЧК я 133 временно был превращен в "бандита",
хотя бы и в кавычках.
Это все-таки лучше, чeм быть превращенным в покойника без всяких
кавычек... По сравненiю с могилой и званiе бандита и тюрьма -- утeшенiе...
Шанс на жизнь
По всeм данным положенiе ухудшалось. Разстрeлы шли почти регулярно два
раза в недeлю, гдe-то там в глубинах ЧК рeшалась моя судьба, а я был
безпомощен.
На допросы меня больше не вызывали, и я напряг всю свою
изобрeтательность, чтобы сообщить о моем положенiи брату. Может быть, ему на
волe удастся что-нибудь сдeлать...
Попыток связаться с волей было много. Удачнeе всего вышло это с помощью
Кости.
В вещах одного из разстрeлянных я нашел небольшую англiйскую книгу --
"Морской Волк" Джека Лондона. С воли книг передавать было нельзя, но,
очевидно, книга эта была пронесена сюда самим арестованным. На эту книгу я
очень надeялся.
Как-то, недeли через двe послe появленiя у нас Кости, в дверь вошел
чекист с бумажкой. Дeло было днем -- значит, трагедiей не пахло.
-- Рeпко, -- вызвал он.
Костя вскочил и поблeднeл.
-- Я.
-- Имя, отчество?
-- Константин Васильевич.
-- Собирайтесь с вещами.
-- Да у меня... -- начал было Костя, но я прервал его радостными
словами:
-- Ну, вот и хорошо, товарищ Рeпко! На волю, значит! Я вам тут вещички
помогу складывать!..
Костя растерянно повернулся ко мнe, но я уже суетливо сворачивал его
пиджак, незамeтно сунув в карман книгу. Улучив момент, я шепнул ему:
-- Книгу -- брату. (И громко.) Счастливо, товарищ! Не забывайте... 134
-- Ну, ну, идем? -- пробурчал чекист, и тонкая фигура юноши скрылась за
дверью.
-- Сердце мое сжалось. Будут ли его обыскивать? Пронесет ли он книгу?
Вeдь в книгe был один из немногих шансов на спасенiе...
Ребус и жизнь...
Много позже брат разсказывал:
-- Положенiе, понимаешь, создалось совсeм идiотское -- никто не знает,
в чем дeло с тобой, в чем тебя обвиняют, что грозит... И никаких вeстей. Вот
тут-то мы, брат, наволновались... Но как-то вечерком стук, и является Костя
-- худой и блeдный.
-- Вы откуда это, Костя, -- спрашиваю. -- Из больницы?
-- Нeт, говорит, из ЧК.
-- Боба там видали?
-- Как же. Он вам, вот, эту книгу передал. Я ее в брюках внизу
пронес...
Ну, мы, понятно, вцeпились с Тамочкой в эту книгу, как бульдоги.
Не для занимательнаго же чтенiя ты нам ее прислал, в самом дeлe!
Рисунок, который спас мнe жизнь.
Разгадайте, читатель, этот ребус, предположив, что получили его
нарисованным в книгe, присланной вашим братом из ЧК.
Ворочаем и туда и сюда. Наконец, Тамочка на послeдней страницe видит
рисунок. Твою руку-то я 135 уже знаю и в рисункe. Хоть ты и далеко не
мiровой художник, однако, в нарисованном тобой каррикатурном атлетe по очкам
тебя живо узнали. В чем тут дeло? Вглядываемся -- атлет стоит как будто на
вeсах.
Что это еще за ребус такой?
Думали, думали, а потом, конечно, догадались -- есть связь между тобой
и твоим вeсом. Вeс-то у тебя я помню -- 85 кило.
Открыли мы 85 страницу и под буквами нашли точки. Прочли всe твои
писанiя и сообщенiя.
Я -- живо к американцам. Разсказал все. На слeдующiй день двое из них
поeхали в ЧК. Однако -- не тут-то было:
"Гражданин Солоневич -- важный государственный преступник, -- отвeтили
там. -- Так как он совeтскiй подданный, то мы не считаем возможным сообщать
АРА свeдeнiя о дeйствiях органов государственной власти". Так и уeхали
американцы не солоно хлебавши...
-- Так что же меня выручило?
-- Чорт тебя знает, Bobby, видно, ты под счастливой звeздой родился.
Везет тебe. Помнишь Тамару Войскую?
-- Эта барышня, которая со мной в АРА служила?
-- Да, да... Она все время живо интересовалась твоей судьбой. Все ахала
и придумывала способы спасти тебя. Молодец! Бой-баба!
Тут судьба на твое счастье принесла в Одессу какого-то важнаго чекиста
из Москвы. На курорт прieхал -- вeроятно, отдыхать послe московских
разстрeлов. И как раз этот чекист оказался старым знакомым семьи Тамары. Тут
она в него и вцeпилась мертвой хваткой. А тому, понимаешь, тоже лестно
оказать свою протекцiю, показать свой вeс, свою власть и значенiе. Словом,
пошел он в ЧК к Дукельскому, предсeдателю. Уж не знаю, долго-ли и как они
там договаривались... Тамара не говорила подробно. Видно, с нея слово взяли.
Словом, как видно, на чем-то сошлись. Кажется, Дукельскiй так и сказал этому
московскому чекисту: "ну, знаете, только для вас"...
Вот... Ну, а остальное ты сам знаешь... 136
Брат засмeялся, и его дружескiя лапы обняли меня. -- Чорт тебя знает,
Bobby. Видно крeпко у тебя душа к тeлу пришита. Но смeха у нас, признаться,
много было в городe, когда узнали, что ты вдруг превратился в "бандита"...
Очень уж комично это вышло.
Конечно, тебe-то не до смeха было... Ну, да ладно. Чорт с ними. Все
хорошо, что хорошо кончается...
--------
Неволя
Тюрьма... Одиночная камера...
Суровая, жестокая, но и полезная школа. Вся картина Божьяго мiра, люди,
их отношенiя, их жизнь, их идеалы -- все это иначе расцeнивается душой,
когда между человeком и "волей" мрачно встает сeтка толстых ржавых брусьев.
Только тот, кто долго пробыл во мракe тюремных клeток, знает, как
мучительно длинны часы и дни раздумья, как рушатся, как карточные домики,
построенныя наспeх иллюзiи, как сурово провeряются жизненныя установки и
формируется внутреннее "я" человeка.
Только в минуты смертельных опасностей, да в тюремном раздумьe проходит
человeк очищающiй душу перiод "переоцeнки цeнностей". И благо тому, кто
выходит из этих перiодов укрeпленным и просвeтленным...
За что?
Этот жгучiй вопрос сверлил мозг, когда в первый раз за моей спиной
лязгнули запоры моей тюремной клeтки, и я остался один. Но когда немного
остыли взвихренныя чувства, когда спокойная логика стала овладeвать теченiем
мыслей, отвeт на этот вопрос я нашел без труда.
Я постарался стать на точку зрeнiя чекиста:
"Горячее, боевое время... Вездe возстанiя, заговоры, недовольство.
Власть явно не справляется с жизнью. Голод. 137 Перебои снабженiя, разруха
транспорта. Подавляющее большинство населенiя враждебно. Удержаться можно
только терротом и вдобавок террором п р е д у п р е д и т е л ь н ы м,
профилактическим. Не ждать ударов, а предупреждать их"...
И на фонe этих разсужденiй я постарался представить себe свою фигуру
под углом зрeнiя того же чекиста.
"Скауты... Гм... Что-то явно не коммунистическое. Чорт знает, чему они
там воспитывают дeтей, да юношей. Политическаго как будто ничего нeт, а
все-таки... Лучше на всякiй случай прижать их...
Солоневич? Ага... Так... Так... Сокол, скаут... Не наш, ясно, не наш. А
может и говорить, и писать, и стрeлять, и драться... Пользуется авторитетом
и любовью молодежи... Ну, а если будут волненiя, можем ли мы быть увeрены,
что он со своими ребятами станет на нашу сторону? Гм... Что-то сомнительно.
А если есть сомнeнiя -- давайте в порядкe профилактики снимем его со счетов,
так, на всякiй случай... Не совсeм? Не удалось? Выскользнул из под пули?...
Ну, так пока хоть годика на два. А там -- увидим"...
Сколько десятков тысяч лучших русских людей были сломаны или истреблены
послe такого приблизительно хода разсужденiй ЧК!
Но стоило ли рисковать своей свободой, своей головой, своей
будущностью? Не правильнeе ли было бы при первых признаках гоненiй против
нацiонально-мыслящей молодежи отойти в сторону и вести мирную спокойную
жизнь?..
"Из-за чего ты ломаешь свою жизнь?" спрашивал голос логики.
"Стоит ли?"...
Нити души
Старыя, уже позабытыя, картинки всплыли в моей памяти... 1912 год. Нас,
гимназистов, -- пятеро. Всe мы охотники, футболисты и... немного хулиганы.
Изрeдка до нас доходят вол<н>ующiе слухи в газетах о появленiи какой-то
новой организацiи молодежи с лагерями, походами, играми в лeсу, рыцарскими
законами, торжественной формулой 138 присяги... Что-то новое, свeжее, яркое
чувствуется в этих отрывочных свeдeнiях...
Но вот нам удается, наконец, достать журнал для юношества -- "Ученик".
В нем уже есть болeе точныя свeдeнiя об устройствe патрулей, скаутских
законах, и мгновенно создается 1 Виленскiй отдeльный патруль скаутов.
Не было ни руководств, ни книг, ни взрослых инструкторов, ни точнаго
знанiя законов и программ скаутов, но мы поняли инстинктом своих молодых душ
все свeтлое и привлекательное в скаутизмe: жизнь по рыцарским законам,
служенiе Россiи и ближним, и стремленiе вперед...
И когда нам в первый раз случилось всeм патрулем принять участiе в
тушенiи пожара, к утру -- мокрые, грязные и измученные -- мы были счастливы
сознанiем, что скаутскiй долг выполнен.
Это же сознанiе окрыляло меня, когда мнe впервые удалось вытащить из
воды тонущаго мальчика...
Девиз -- "будь готов" вошел в нашу душу, как будто для него давно было
готово завeтное, до тeх пор пустовавшее, мeстечко...
Скаутская семья
Годы жизненной борьбы, учебы, успeхов, неудач... И все это перевито
близостью к скаутской семьe. Там радость переживалась вмeстe. Горе теряло
свою остроту...
"Тот не может быть несчастен,
У кого патруль друзей..."
Усталым приляжешь к огоньку лагернаго костра... Шумит темный лeс. В
неизмeримой высотe мерцают звезды... Мелькают веселые огоньки костра, озаряя
знакомыя дружескiя лица, и теплая струя бодрости проникает в душу... Льются
знакомые звуки скаутских пeсен, бодрых, ясных и благородных, и хочется жить
и вeрить в жизнь... 139
Мы в поля свой путь направим,
У костров мы посидим,
Мостик сломан -- мы исправим,
Старых встрeтим -- пособим...
Идем по оврагам
Ускоренным шагом,
И вeтер флагом
Играет подчас.
Свeт солнца струится,
Бодрыя лица,
Весело птицы
Встрeчают нас...
Неужели согнуться?
И трудно сказать, что сильнeе всего поддерживало меня в тюремные дни и
мeсяцы, в минуты унынiя и отчаянiя.
Может быть, эта вот преданность молодой семьe моих друзей, с которыми я
был связан тысячами лирических нитей душевной спайки.
Может быть, сознанiе того, что молодежи нужна помощь в ея исканiях
политических путей, в ея борьбe за свои идейныя и моральныя установки, и что
я солдат общаго фронта.
Может быть, просто здоровое спортивное чувство состязанiя с сильным
противником и нежеланiе признать себя побeжденным...
Трудно анализировать поступки и рeшенiя прошлаго, особенно когда они
принимались в такое бурное время. Теперь, уже издали по времени, я думаю,
что моими рeшенiями руководило не столько сознанiе политическаго долга и не
столько даже эмоцiя какого-то подвига борьбы против совeтской власти,
сколько просто здоровый сильный нацiональный инстинкт. Бeлой Армiи не было,
но Бeлая Идея любви к Россiи оставалась неразрывно связанной с нитями души.
140
И, сопротивляясь совeтскому гнету и поддерживая в этом молодежь, --
сохранялся какой-то душевный покой и чувство уваженiя к себe.
Сдаться -- значило бы, прежде всего, плюнуть самому себe в душу...
Пружины моего "я" не были сломаны. И тюрьма только закалила их...
Как просто звучит: "П р о ш е л г о д!..."
Год... 12 мeсяцев видeть синее южное небо, покрытым желeзным переплетом
рeшеток...
Дни этого года шли с ужасающей медленностью, но когда он минул,
казалось, что прошел какой-то миг кошмара и все было сном...
Послe настойчивых хлопот я был освобожден досрочно (начальник тюрьмы
дал мнe, между прочим, такую характеристику: "тип, опредeленно, не
преступный")...
И опять я в АРА, радушно принятый американцами, и опять со скаутами, в
своей семьe.
Горе ослабeвшим!
Как прiятно свободным идти по знакомой улицe!..
-- Борис Лукьянович! Вы ли это? -- слышу я сзади удивленный голос.
Оборачиваюсь и вижу знакомое лицо старика Молчанова, очевидно,
вернувшагося из ссылки. Мы сердечно обнимаемся.
Лицо старика было печально и утомлено, а бeлыя пряди сeдин его длинной
бороды стали замeтны еще рeзче. Разсказав свои новости, я спросил:
-- Что это у вас, Евгенiй Федорович, такой вид больной? Что-нибудь
случилось?
-- А вы еще не слыхали?
-- Нeт.
-- Аля недавно умер, -- тихо сказал старик, опустив голову.
-- Аля? Ваш Аля? Что с ним сталось?
-- Да, вот, попал как-то под дождь, да еще ледяной вeтер. Промок,
простудился и слег. Доктора нашли скоротечную чахотку. Мeсяц только и
промучился бeдняга. 141
-- Боже мой! Вeдь молодой организм!
-- Эх, молодой! Знаете, Борис Лукьянович, нынeшняя молодежь слабeе нас,
стариков. Вы вeдь помните, как ему приходилось работать в порту. Из
послeдних сил. А питанiе-то какое было -- черный хлeб, да и то не вдоволь.
Семью выручал! Славный мальчик был.
Старик помолчал нeсколько секунд, и лицо его словно закаменeло в
гримасe боли.
-- Что-ж, видно, силы были подорваны, -- словно справившись с самим
собой, продолжал он. -- Доктор так и говорил: исчерпаны запасныя силы
организма. Нечeм бороться с болeзнью. Так и погиб...
Я молча пожал его руку.
-- Ну, что-ж, Божья воля, -- тихо сказал старик. -- А о Николаe
Александровичe, начальникe отряда на Романовкe, вы ничего не слыхали?
-- В тюрьму новости не доходили. А что с ним?
-- Едва, едва на тот свeт не попал.
-- Как это?
-- Под суд попал... Ба! Да вот и Ларочка. Она лучше меня эту исторiю
знает... Это еще без меня было.
Навстрeчу нам дeйствительно шла помощница Владимiра Иваныча по работe с
дeвочками, студентка Ларисса.
-- Вы, Борис Лукьяныч? -- радостно воскликнула она. -- На свободe уже?
Трудновато пришлось вам в тюрьмe?
-- Пустяки! Скауты в огнe не тонут и в водe не горят. Разскажите лучше,
Ларисса, что там с Николаем Александровичем вышло?
Лицо дeвушки сдeлалось серьезным.
-- Что вышло? Да едва не погиб наш друг Багрeев. Если-б не депутацiя
рабочих со слободки Романовки -- не быть бы ему живым.
-- А в чем его обвиняли?
-- В полученiи взяток и вымогательствe.
-- Не может быть? -- поразился я. -- Не похоже это на Николая
Александровича. Да и он так скромно жил...
-- Я тоже не повeрила бы, да на судe Багрeев сам признался. И даже
открыто, без всякаго давленiя. 142
-- Сам признал?
-- Да, он так и сказал. Его спрашивает предсeдатель суда: "Брали
взятки"? -- "Брал", отвeчает. "Значит, признаете себя виновным?" А он этак
спокойно и холодно: "Признаю"... Публика, знаете, так и ахнула. Мы всe так и
замерли... Господи, думаем, -- губит себя Николай Александрович. Вeдь под
разстрeл попадет...
-- А как же это вышло? Зачeм ему это надо было?
Для других
-- А он в заключительном словe прямо сказал об этом. Ах, как это было
сильно сказано! -- восторженно воскликнула дeвушка. -- Когда он говорил,
так, знаете, зал притих, как... ну, как во снe... А он, вот, так выпрямился
во весь рост и гордо и спокойно начал:
"По законам я -- преступник. Но совeсть у меня чиста, и оправдываться я
не собираюсь. Через мои руки проходила вся продажа нашего богатства
за-границу. Через наше агент<с>ттво все шло -- начиная с реквизированных
роялей, кончая хлeбом. И это в то время, когда народ умирает с голоду. Так
вот, с этих иностранных капитанов, которые грузились в тайнe, ночью, чтобы
никто не видeл, я и брал взятки за ускоренiе операцiй. Неужели перед этими
скупщиками награбленнаго я буду считать себя морально виноватым? Куда шли
деньги, спросили вы меня, товарищ предсeдатель? А это пусть скажет слободка
Романовка, пусть скажут ребята, которым я помогал. Они знают, что всe эти
деньги я отдал голодным и больным...
-- И вы знаете, -- волнуясь, продолжала Ларисса и глаза ея блестeли, --
так, когда он замолчал, вдруг как грохнули апплодисменты -- так всe и
растерялись. А это в залe много рабочих со слободки было, и спортсменов и
нас, скаутов -- порядочно. Вeдь вы знаете, как Багрeева всe любят. Скандал
вышел. Помилуйте -- преступнику апплодируют. Ох, и злые же рожи были у
судей!
А потом, через нeсколько минут выносят приговор: разстрeл... Всe так и
ахнули...
-- Так как же все-таки Николай Александрович вывернулся? 143
-- Эту исторiю уже я подробнeе Ларочки знаю, -- сказал старик. -- Послe
этого приговора на Романовкe волненiе поднялось. Митинг собрался. Мнe потом
разсказывали рабочiе. Здорово настроенiе накалилось.
"Что-ж, кричали, парень наших дeтей подкармливал... Сколько лeт его
знаем!.. Свой человeк! Как хлeб вывозить из голодной страны -- так можно, а
как дeтишек наших кормить, так -- пуля? А еще пролетарскiй суд называется."
Словом, страсти разыгрались. Депутацiю выбрали и в Исполком. Там крутили,
крутили, успокаивали, успокаивали, но все-таки, знаете, неудобно -- рабочая
окраина требует -- нельзя не считаться...
-- Значит, смягчили?
-- Смягчили. Десятью годами заключенiя замeнили...
-- Бeдняга, -- вздохнула дeвуш<к>а. -- 10 лeт... Подумать только!
-- Ничего, -- сочувственно положил ей на плечо руку старый начальник.
-- Теперь вeдь жизнь путанная. Не просидит наш друг 10 лeт. Я увeрен, что
года через 3 он будет уже на волe. Вот, дядя Боб только половину вeдь
отсидeл. А вeдь его ЧК судила. Это много хуже, чeм суд. Ничего, Бог даст,
скоро увидим его... и живого. Это только мертвые не встают, -- тихо закончил
старик, и лицо его выразило мучительную душевную боль.
Ларочка прижалась лицом к его плечу, и мы замолчали...
"Обезьянье средство"
Как-то поздно ночью я проснулся весь в поту. Голова гудeла и пульс
бился лихорадочным темпом.
-- Что за чорт, -- подумал я. -- Неужели я всерьез заболeл?
К утру стало хуже. Брат мнe поставил термометр, и когда я взглянул на
него, мнe показалось, что я в бреду: столбик ртути стоял выше ста градусов.
Я протер глаза. Что за чепуха?
-- Ваня, Ваня, -- позвал я.
Брат подошел к кровати.
-- Слушай, братик, кто это с ума слeз: я или термометр? 144
Брат посмотрeл на термометр и засмeялся.
-- Ты, ты, конечно. Тут, брат, градусы по Фаренгейту. Я, вот, сейчас
переведу на Цельсiя.
Через минуту он подошел ко мнe с озабоченным лицом.
-- Н-да... Неважно твое дeло.
-- А сколько набeжало?
-- Да за 40...
-- Пожалуй -- тиф.
-- Да вeдь ты уже болeл?
-- Ну так то -- сыпным и брюшным. А теперь, значит, для полнаго
комплекта и возвратный в меня влeз.
Мы шутили, но, к сожалeнiю, штука оказалась правдой. Пришедшiй днем
врач опредeлил, дeйствительно, возвратный тиф.
Через нeсколько дней, благодаря хлопотам американцев, я был помeщен в
городскую больницу.
Болeзнь шла, не затухая... Тиф во мнe чувствовал себя, как дома, и не
поддавался леченiю.
Как-то вечером ко мнe подсeл старик-профессор.
-- Крeпкiй вы человeк, т. Солоневич, -- вкрадчиво начал он. -- Вам,
знаете-ли, нужно бы испытать болeе сильные методы леченiя, а то и так вы в
недeлю З кило вeсу потеряли...
-- Да я и не прочь. А развe у вас есть что-либо покрeпче?
-- Есть-то есть, -- как-то не очень рeшительно отвeтил он. -- Мы
недавно получили, но, вот, без санкцiи пацiента мы не можем...
-- Если дeло только за этим, профессор, то я вам и руками, и ногами даю
санкцiю. У меня машина крeпкая. Бог даст, выздоровeю, даже вопреки вашему
леченiю.
-- Так вы согласны?
-- Совершенно единогласно.
С большой тщательностью мнe было сдeлано обильное внутривенное вливанiе
какого-то средства, и, к общему удивленiю и радости, через нeсколько часов
кривая температуры стала падать и дня через два я чувствовал себя здоровым,
хотя и очень слабым.
-- И до чего это, Иван Лукьянович, удивительно вышло, -- радостно
говорил этот старый профессор, 145 встрeтив на улицe моего брата. -- Прямо,
как в сказкe!
-- Как так?
-- Да, видите ли, мы только что получили из Америки это новое средство.
Ну, а там, знаете, нeт совсeм тифа. Так до сих пор эксперименты там дeлались
только на обезьянах. А из людей на вашем братe, собственно, первом в мiрe
испытали это средство. И представьте себe, -- восторженно закончил старичок,
-- и люди, оказывается, выздоравливают...
Меня долго потом дразнили "обезьяньим средством"...
Начало конца
Грозовыя тучи, давно уже скоплявшiяся над нашими отрядами, разразились,
наконец ударом.
Всероссiйскiй съeзд Комсомола признал необходимым закрыть скаутскiя
организацiи, "как идеологически несоотвeтствующiя коммунистическому
воспитанiю совeтской молодежи" и создать свои отряды "красных юных
пiонеров"...
В жизни скаутов наступал новый перiод, еще болeе тяжелый и
отвeтственный, перiод борьбы за свое существованiе в атмосферe уже открытой
враждебности и преслeдованiй...
Мое личное положенiе послe этого постановленiя было весьма опасным.
Было ясно, что при первых же преслeдованiях скаутов (а что Комсомол
постарается "выкорчевать гидру контр-революцiи" со всeм своим погромным
жаром -- было очевидно) прежде всего буду "изъят" я, уже находящiйся на
учетe в ЧК, как "явный контр-революцiонер". При этих условiях оставаться в
Одессe, недавно пройдя всe тюрьмы города, мнe было опасно. Больно было
думать, каким непрiятностям могу я подвергнуть семью брата, тоже
сравнительно недавно, вмeстe с маленьком сынишкой, проведшей мeсяца 3 в
Одесской тюрьмe по подозрeнiю в "бeлогвардейском заговорe".
Нужно было уeхать. Севастополь давно уже звал меня к себe. Старая гроза
там развeялась, старыя исторiи 146 забылись в бурe и пeнe событiй, и можно
было надeяться, что там будет безопаснeе, чeм в Одессe, под "учетом" ЧК.
Много, много друзей пришло провожать меня на пристань, и когда между
бортом парохода и берегом мелькнула полоска воды, когда затихли вдали
сердечные голоса привeта и благопожеланiй, когда бeлый маяк Одесской гавани
остался позади -- сильно взгрустнулось... Жаль было покидать чудом
найденнаго в водоворотe жизни брата, своих друзей и красавицу-Одессу, гдe
было пережито так много и тяжелаго, и свeтлаго...
Но жизнь звала вперед...
Кому быть разстрeлянному, тот не потонет!
Раннее утро. Сeрая пелена тумана еще стелется по водe. Я стою у
поручней и задумчиво смотрю на катящiеся водяные валы, с шумом разбивающiеся
о борт. Вот на валу какой-то обломок. Волна покачивает его и вдруг,
подхватив на свой пeнистый гребень, перекидывает дальше.
"Так и моя жизнь, думаю, я волны разбушевавшейся стихiи бросают меня из
стороны в сторону, и вeтры гудят над моей головой. Разобьет-ли меня о скалы
эта буря или суждено мнe выплыть живым на мирный берег? Бог знает"...
Внезапно раздавшiеся шум и крики вывели меня из философской
задумчивости.
Я глянул вверх, на капитанскiй мостик. Там с блeдным лицом, освeщенный
первыми лучами восходящаго солнца, стоял вахтенный и дрожающей рукой
показывал на воду.
Я посмотрeл по этому направленiю, и сердце замерло у меня в груди...
В нeскольких метрах от борта скользила мимо нас, словно какое-то
морское чудовище, черная желeзная спина пловучей мины...
Ея круглая поверхность чуть блестeла в первых проблесках зари, на
страшных отростках-щупальцах висeли зеленыя змeи водорослей, а свeтлыя и
___
Утром нас погнали мыть цементный пол гаража. И мы грязными тряпками
смывали со стeн брызги крови и мозгов...
Приговор "пролетарскаго правосудiя"
В эту памятную ночь и я тоже ждал своей смерти. Но мой час еще не
пробил.
Как я потом узнал, наканунe, на засeданiи Президiума ЧК было
разсмотрeно 115 дeл. На всю эту процедуру затрачено было 40 минут. Из этих
115 человeк 102 было приговорено к разстрeлу, 4 освобождено и 9 (в том числe
и я) приговорены к тюремному заключенiю.
Моя жизнь послe обeщанiя слeдователя висeла на волоскe, но волосок этот
оказался крeпким и выдержал...
Через нeсколько дней меня перевели в "обще-гражданскую" тюрьму и
показали приговор. В нем стояли короткiя сухiя слова:
..."Солоневич Б. Л. -- 2 года тюремнаго заключенiя за бандитизм".
Коротко и фантастично. Но рeшетки, окружающiя меня, были суровой
реальностью. Властной рукой ЧК я 133 временно был превращен в "бандита",
хотя бы и в кавычках.
Это все-таки лучше, чeм быть превращенным в покойника без всяких
кавычек... По сравненiю с могилой и званiе бандита и тюрьма -- утeшенiе...
Шанс на жизнь
По всeм данным положенiе ухудшалось. Разстрeлы шли почти регулярно два
раза в недeлю, гдe-то там в глубинах ЧК рeшалась моя судьба, а я был
безпомощен.
На допросы меня больше не вызывали, и я напряг всю свою
изобрeтательность, чтобы сообщить о моем положенiи брату. Может быть, ему на
волe удастся что-нибудь сдeлать...
Попыток связаться с волей было много. Удачнeе всего вышло это с помощью
Кости.
В вещах одного из разстрeлянных я нашел небольшую англiйскую книгу --
"Морской Волк" Джека Лондона. С воли книг передавать было нельзя, но,
очевидно, книга эта была пронесена сюда самим арестованным. На эту книгу я
очень надeялся.
Как-то, недeли через двe послe появленiя у нас Кости, в дверь вошел
чекист с бумажкой. Дeло было днем -- значит, трагедiей не пахло.
-- Рeпко, -- вызвал он.
Костя вскочил и поблeднeл.
-- Я.
-- Имя, отчество?
-- Константин Васильевич.
-- Собирайтесь с вещами.
-- Да у меня... -- начал было Костя, но я прервал его радостными
словами:
-- Ну, вот и хорошо, товарищ Рeпко! На волю, значит! Я вам тут вещички
помогу складывать!..
Костя растерянно повернулся ко мнe, но я уже суетливо сворачивал его
пиджак, незамeтно сунув в карман книгу. Улучив момент, я шепнул ему:
-- Книгу -- брату. (И громко.) Счастливо, товарищ! Не забывайте... 134
-- Ну, ну, идем? -- пробурчал чекист, и тонкая фигура юноши скрылась за
дверью.
-- Сердце мое сжалось. Будут ли его обыскивать? Пронесет ли он книгу?
Вeдь в книгe был один из немногих шансов на спасенiе...
Ребус и жизнь...
Много позже брат разсказывал:
-- Положенiе, понимаешь, создалось совсeм идiотское -- никто не знает,
в чем дeло с тобой, в чем тебя обвиняют, что грозит... И никаких вeстей. Вот
тут-то мы, брат, наволновались... Но как-то вечерком стук, и является Костя
-- худой и блeдный.
-- Вы откуда это, Костя, -- спрашиваю. -- Из больницы?
-- Нeт, говорит, из ЧК.
-- Боба там видали?
-- Как же. Он вам, вот, эту книгу передал. Я ее в брюках внизу
пронес...
Ну, мы, понятно, вцeпились с Тамочкой в эту книгу, как бульдоги.
Не для занимательнаго же чтенiя ты нам ее прислал, в самом дeлe!
Рисунок, который спас мнe жизнь.
Разгадайте, читатель, этот ребус, предположив, что получили его
нарисованным в книгe, присланной вашим братом из ЧК.
Ворочаем и туда и сюда. Наконец, Тамочка на послeдней страницe видит
рисунок. Твою руку-то я 135 уже знаю и в рисункe. Хоть ты и далеко не
мiровой художник, однако, в нарисованном тобой каррикатурном атлетe по очкам
тебя живо узнали. В чем тут дeло? Вглядываемся -- атлет стоит как будто на
вeсах.
Что это еще за ребус такой?
Думали, думали, а потом, конечно, догадались -- есть связь между тобой
и твоим вeсом. Вeс-то у тебя я помню -- 85 кило.
Открыли мы 85 страницу и под буквами нашли точки. Прочли всe твои
писанiя и сообщенiя.
Я -- живо к американцам. Разсказал все. На слeдующiй день двое из них
поeхали в ЧК. Однако -- не тут-то было:
"Гражданин Солоневич -- важный государственный преступник, -- отвeтили
там. -- Так как он совeтскiй подданный, то мы не считаем возможным сообщать
АРА свeдeнiя о дeйствiях органов государственной власти". Так и уeхали
американцы не солоно хлебавши...
-- Так что же меня выручило?
-- Чорт тебя знает, Bobby, видно, ты под счастливой звeздой родился.
Везет тебe. Помнишь Тамару Войскую?
-- Эта барышня, которая со мной в АРА служила?
-- Да, да... Она все время живо интересовалась твоей судьбой. Все ахала
и придумывала способы спасти тебя. Молодец! Бой-баба!
Тут судьба на твое счастье принесла в Одессу какого-то важнаго чекиста
из Москвы. На курорт прieхал -- вeроятно, отдыхать послe московских
разстрeлов. И как раз этот чекист оказался старым знакомым семьи Тамары. Тут
она в него и вцeпилась мертвой хваткой. А тому, понимаешь, тоже лестно
оказать свою протекцiю, показать свой вeс, свою власть и значенiе. Словом,
пошел он в ЧК к Дукельскому, предсeдателю. Уж не знаю, долго-ли и как они
там договаривались... Тамара не говорила подробно. Видно, с нея слово взяли.
Словом, как видно, на чем-то сошлись. Кажется, Дукельскiй так и сказал этому
московскому чекисту: "ну, знаете, только для вас"...
Вот... Ну, а остальное ты сам знаешь... 136
Брат засмeялся, и его дружескiя лапы обняли меня. -- Чорт тебя знает,
Bobby. Видно крeпко у тебя душа к тeлу пришита. Но смeха у нас, признаться,
много было в городe, когда узнали, что ты вдруг превратился в "бандита"...
Очень уж комично это вышло.
Конечно, тебe-то не до смeха было... Ну, да ладно. Чорт с ними. Все
хорошо, что хорошо кончается...
--------
Неволя
Тюрьма... Одиночная камера...
Суровая, жестокая, но и полезная школа. Вся картина Божьяго мiра, люди,
их отношенiя, их жизнь, их идеалы -- все это иначе расцeнивается душой,
когда между человeком и "волей" мрачно встает сeтка толстых ржавых брусьев.
Только тот, кто долго пробыл во мракe тюремных клeток, знает, как
мучительно длинны часы и дни раздумья, как рушатся, как карточные домики,
построенныя наспeх иллюзiи, как сурово провeряются жизненныя установки и
формируется внутреннее "я" человeка.
Только в минуты смертельных опасностей, да в тюремном раздумьe проходит
человeк очищающiй душу перiод "переоцeнки цeнностей". И благо тому, кто
выходит из этих перiодов укрeпленным и просвeтленным...
За что?
Этот жгучiй вопрос сверлил мозг, когда в первый раз за моей спиной
лязгнули запоры моей тюремной клeтки, и я остался один. Но когда немного
остыли взвихренныя чувства, когда спокойная логика стала овладeвать теченiем
мыслей, отвeт на этот вопрос я нашел без труда.
Я постарался стать на точку зрeнiя чекиста:
"Горячее, боевое время... Вездe возстанiя, заговоры, недовольство.
Власть явно не справляется с жизнью. Голод. 137 Перебои снабженiя, разруха
транспорта. Подавляющее большинство населенiя враждебно. Удержаться можно
только терротом и вдобавок террором п р е д у п р е д и т е л ь н ы м,
профилактическим. Не ждать ударов, а предупреждать их"...
И на фонe этих разсужденiй я постарался представить себe свою фигуру
под углом зрeнiя того же чекиста.
"Скауты... Гм... Что-то явно не коммунистическое. Чорт знает, чему они
там воспитывают дeтей, да юношей. Политическаго как будто ничего нeт, а
все-таки... Лучше на всякiй случай прижать их...
Солоневич? Ага... Так... Так... Сокол, скаут... Не наш, ясно, не наш. А
может и говорить, и писать, и стрeлять, и драться... Пользуется авторитетом
и любовью молодежи... Ну, а если будут волненiя, можем ли мы быть увeрены,
что он со своими ребятами станет на нашу сторону? Гм... Что-то сомнительно.
А если есть сомнeнiя -- давайте в порядкe профилактики снимем его со счетов,
так, на всякiй случай... Не совсeм? Не удалось? Выскользнул из под пули?...
Ну, так пока хоть годика на два. А там -- увидим"...
Сколько десятков тысяч лучших русских людей были сломаны или истреблены
послe такого приблизительно хода разсужденiй ЧК!
Но стоило ли рисковать своей свободой, своей головой, своей
будущностью? Не правильнeе ли было бы при первых признаках гоненiй против
нацiонально-мыслящей молодежи отойти в сторону и вести мирную спокойную
жизнь?..
"Из-за чего ты ломаешь свою жизнь?" спрашивал голос логики.
"Стоит ли?"...
Нити души
Старыя, уже позабытыя, картинки всплыли в моей памяти... 1912 год. Нас,
гимназистов, -- пятеро. Всe мы охотники, футболисты и... немного хулиганы.
Изрeдка до нас доходят вол<н>ующiе слухи в газетах о появленiи какой-то
новой организацiи молодежи с лагерями, походами, играми в лeсу, рыцарскими
законами, торжественной формулой 138 присяги... Что-то новое, свeжее, яркое
чувствуется в этих отрывочных свeдeнiях...
Но вот нам удается, наконец, достать журнал для юношества -- "Ученик".
В нем уже есть болeе точныя свeдeнiя об устройствe патрулей, скаутских
законах, и мгновенно создается 1 Виленскiй отдeльный патруль скаутов.
Не было ни руководств, ни книг, ни взрослых инструкторов, ни точнаго
знанiя законов и программ скаутов, но мы поняли инстинктом своих молодых душ
все свeтлое и привлекательное в скаутизмe: жизнь по рыцарским законам,
служенiе Россiи и ближним, и стремленiе вперед...
И когда нам в первый раз случилось всeм патрулем принять участiе в
тушенiи пожара, к утру -- мокрые, грязные и измученные -- мы были счастливы
сознанiем, что скаутскiй долг выполнен.
Это же сознанiе окрыляло меня, когда мнe впервые удалось вытащить из
воды тонущаго мальчика...
Девиз -- "будь готов" вошел в нашу душу, как будто для него давно было
готово завeтное, до тeх пор пустовавшее, мeстечко...
Скаутская семья
Годы жизненной борьбы, учебы, успeхов, неудач... И все это перевито
близостью к скаутской семьe. Там радость переживалась вмeстe. Горе теряло
свою остроту...
"Тот не может быть несчастен,
У кого патруль друзей..."
Усталым приляжешь к огоньку лагернаго костра... Шумит темный лeс. В
неизмeримой высотe мерцают звезды... Мелькают веселые огоньки костра, озаряя
знакомыя дружескiя лица, и теплая струя бодрости проникает в душу... Льются
знакомые звуки скаутских пeсен, бодрых, ясных и благородных, и хочется жить
и вeрить в жизнь... 139
Мы в поля свой путь направим,
У костров мы посидим,
Мостик сломан -- мы исправим,
Старых встрeтим -- пособим...
Идем по оврагам
Ускоренным шагом,
И вeтер флагом
Играет подчас.
Свeт солнца струится,
Бодрыя лица,
Весело птицы
Встрeчают нас...
Неужели согнуться?
И трудно сказать, что сильнeе всего поддерживало меня в тюремные дни и
мeсяцы, в минуты унынiя и отчаянiя.
Может быть, эта вот преданность молодой семьe моих друзей, с которыми я
был связан тысячами лирических нитей душевной спайки.
Может быть, сознанiе того, что молодежи нужна помощь в ея исканiях
политических путей, в ея борьбe за свои идейныя и моральныя установки, и что
я солдат общаго фронта.
Может быть, просто здоровое спортивное чувство состязанiя с сильным
противником и нежеланiе признать себя побeжденным...
Трудно анализировать поступки и рeшенiя прошлаго, особенно когда они
принимались в такое бурное время. Теперь, уже издали по времени, я думаю,
что моими рeшенiями руководило не столько сознанiе политическаго долга и не
столько даже эмоцiя какого-то подвига борьбы против совeтской власти,
сколько просто здоровый сильный нацiональный инстинкт. Бeлой Армiи не было,
но Бeлая Идея любви к Россiи оставалась неразрывно связанной с нитями души.
140
И, сопротивляясь совeтскому гнету и поддерживая в этом молодежь, --
сохранялся какой-то душевный покой и чувство уваженiя к себe.
Сдаться -- значило бы, прежде всего, плюнуть самому себe в душу...
Пружины моего "я" не были сломаны. И тюрьма только закалила их...
Как просто звучит: "П р о ш е л г о д!..."
Год... 12 мeсяцев видeть синее южное небо, покрытым желeзным переплетом
рeшеток...
Дни этого года шли с ужасающей медленностью, но когда он минул,
казалось, что прошел какой-то миг кошмара и все было сном...
Послe настойчивых хлопот я был освобожден досрочно (начальник тюрьмы
дал мнe, между прочим, такую характеристику: "тип, опредeленно, не
преступный")...
И опять я в АРА, радушно принятый американцами, и опять со скаутами, в
своей семьe.
Горе ослабeвшим!
Как прiятно свободным идти по знакомой улицe!..
-- Борис Лукьянович! Вы ли это? -- слышу я сзади удивленный голос.
Оборачиваюсь и вижу знакомое лицо старика Молчанова, очевидно,
вернувшагося из ссылки. Мы сердечно обнимаемся.
Лицо старика было печально и утомлено, а бeлыя пряди сeдин его длинной
бороды стали замeтны еще рeзче. Разсказав свои новости, я спросил:
-- Что это у вас, Евгенiй Федорович, такой вид больной? Что-нибудь
случилось?
-- А вы еще не слыхали?
-- Нeт.
-- Аля недавно умер, -- тихо сказал старик, опустив голову.
-- Аля? Ваш Аля? Что с ним сталось?
-- Да, вот, попал как-то под дождь, да еще ледяной вeтер. Промок,
простудился и слег. Доктора нашли скоротечную чахотку. Мeсяц только и
промучился бeдняга. 141
-- Боже мой! Вeдь молодой организм!
-- Эх, молодой! Знаете, Борис Лукьянович, нынeшняя молодежь слабeе нас,
стариков. Вы вeдь помните, как ему приходилось работать в порту. Из
послeдних сил. А питанiе-то какое было -- черный хлeб, да и то не вдоволь.
Семью выручал! Славный мальчик был.
Старик помолчал нeсколько секунд, и лицо его словно закаменeло в
гримасe боли.
-- Что-ж, видно, силы были подорваны, -- словно справившись с самим
собой, продолжал он. -- Доктор так и говорил: исчерпаны запасныя силы
организма. Нечeм бороться с болeзнью. Так и погиб...
Я молча пожал его руку.
-- Ну, что-ж, Божья воля, -- тихо сказал старик. -- А о Николаe
Александровичe, начальникe отряда на Романовкe, вы ничего не слыхали?
-- В тюрьму новости не доходили. А что с ним?
-- Едва, едва на тот свeт не попал.
-- Как это?
-- Под суд попал... Ба! Да вот и Ларочка. Она лучше меня эту исторiю
знает... Это еще без меня было.
Навстрeчу нам дeйствительно шла помощница Владимiра Иваныча по работe с
дeвочками, студентка Ларисса.
-- Вы, Борис Лукьяныч? -- радостно воскликнула она. -- На свободe уже?
Трудновато пришлось вам в тюрьмe?
-- Пустяки! Скауты в огнe не тонут и в водe не горят. Разскажите лучше,
Ларисса, что там с Николаем Александровичем вышло?
Лицо дeвушки сдeлалось серьезным.
-- Что вышло? Да едва не погиб наш друг Багрeев. Если-б не депутацiя
рабочих со слободки Романовки -- не быть бы ему живым.
-- А в чем его обвиняли?
-- В полученiи взяток и вымогательствe.
-- Не может быть? -- поразился я. -- Не похоже это на Николая
Александровича. Да и он так скромно жил...
-- Я тоже не повeрила бы, да на судe Багрeев сам признался. И даже
открыто, без всякаго давленiя. 142
-- Сам признал?
-- Да, он так и сказал. Его спрашивает предсeдатель суда: "Брали
взятки"? -- "Брал", отвeчает. "Значит, признаете себя виновным?" А он этак
спокойно и холодно: "Признаю"... Публика, знаете, так и ахнула. Мы всe так и
замерли... Господи, думаем, -- губит себя Николай Александрович. Вeдь под
разстрeл попадет...
-- А как же это вышло? Зачeм ему это надо было?
Для других
-- А он в заключительном словe прямо сказал об этом. Ах, как это было
сильно сказано! -- восторженно воскликнула дeвушка. -- Когда он говорил,
так, знаете, зал притих, как... ну, как во снe... А он, вот, так выпрямился
во весь рост и гордо и спокойно начал:
"По законам я -- преступник. Но совeсть у меня чиста, и оправдываться я
не собираюсь. Через мои руки проходила вся продажа нашего богатства
за-границу. Через наше агент<с>ттво все шло -- начиная с реквизированных
роялей, кончая хлeбом. И это в то время, когда народ умирает с голоду. Так
вот, с этих иностранных капитанов, которые грузились в тайнe, ночью, чтобы
никто не видeл, я и брал взятки за ускоренiе операцiй. Неужели перед этими
скупщиками награбленнаго я буду считать себя морально виноватым? Куда шли
деньги, спросили вы меня, товарищ предсeдатель? А это пусть скажет слободка
Романовка, пусть скажут ребята, которым я помогал. Они знают, что всe эти
деньги я отдал голодным и больным...
-- И вы знаете, -- волнуясь, продолжала Ларисса и глаза ея блестeли, --
так, когда он замолчал, вдруг как грохнули апплодисменты -- так всe и
растерялись. А это в залe много рабочих со слободки было, и спортсменов и
нас, скаутов -- порядочно. Вeдь вы знаете, как Багрeева всe любят. Скандал
вышел. Помилуйте -- преступнику апплодируют. Ох, и злые же рожи были у
судей!
А потом, через нeсколько минут выносят приговор: разстрeл... Всe так и
ахнули...
-- Так как же все-таки Николай Александрович вывернулся? 143
-- Эту исторiю уже я подробнeе Ларочки знаю, -- сказал старик. -- Послe
этого приговора на Романовкe волненiе поднялось. Митинг собрался. Мнe потом
разсказывали рабочiе. Здорово настроенiе накалилось.
"Что-ж, кричали, парень наших дeтей подкармливал... Сколько лeт его
знаем!.. Свой человeк! Как хлeб вывозить из голодной страны -- так можно, а
как дeтишек наших кормить, так -- пуля? А еще пролетарскiй суд называется."
Словом, страсти разыгрались. Депутацiю выбрали и в Исполком. Там крутили,
крутили, успокаивали, успокаивали, но все-таки, знаете, неудобно -- рабочая
окраина требует -- нельзя не считаться...
-- Значит, смягчили?
-- Смягчили. Десятью годами заключенiя замeнили...
-- Бeдняга, -- вздохнула дeвуш<к>а. -- 10 лeт... Подумать только!
-- Ничего, -- сочувственно положил ей на плечо руку старый начальник.
-- Теперь вeдь жизнь путанная. Не просидит наш друг 10 лeт. Я увeрен, что
года через 3 он будет уже на волe. Вот, дядя Боб только половину вeдь
отсидeл. А вeдь его ЧК судила. Это много хуже, чeм суд. Ничего, Бог даст,
скоро увидим его... и живого. Это только мертвые не встают, -- тихо закончил
старик, и лицо его выразило мучительную душевную боль.
Ларочка прижалась лицом к его плечу, и мы замолчали...
"Обезьянье средство"
Как-то поздно ночью я проснулся весь в поту. Голова гудeла и пульс
бился лихорадочным темпом.
-- Что за чорт, -- подумал я. -- Неужели я всерьез заболeл?
К утру стало хуже. Брат мнe поставил термометр, и когда я взглянул на
него, мнe показалось, что я в бреду: столбик ртути стоял выше ста градусов.
Я протер глаза. Что за чепуха?
-- Ваня, Ваня, -- позвал я.
Брат подошел к кровати.
-- Слушай, братик, кто это с ума слeз: я или термометр? 144
Брат посмотрeл на термометр и засмeялся.
-- Ты, ты, конечно. Тут, брат, градусы по Фаренгейту. Я, вот, сейчас
переведу на Цельсiя.
Через минуту он подошел ко мнe с озабоченным лицом.
-- Н-да... Неважно твое дeло.
-- А сколько набeжало?
-- Да за 40...
-- Пожалуй -- тиф.
-- Да вeдь ты уже болeл?
-- Ну так то -- сыпным и брюшным. А теперь, значит, для полнаго
комплекта и возвратный в меня влeз.
Мы шутили, но, к сожалeнiю, штука оказалась правдой. Пришедшiй днем
врач опредeлил, дeйствительно, возвратный тиф.
Через нeсколько дней, благодаря хлопотам американцев, я был помeщен в
городскую больницу.
Болeзнь шла, не затухая... Тиф во мнe чувствовал себя, как дома, и не
поддавался леченiю.
Как-то вечером ко мнe подсeл старик-профессор.
-- Крeпкiй вы человeк, т. Солоневич, -- вкрадчиво начал он. -- Вам,
знаете-ли, нужно бы испытать болeе сильные методы леченiя, а то и так вы в
недeлю З кило вeсу потеряли...
-- Да я и не прочь. А развe у вас есть что-либо покрeпче?
-- Есть-то есть, -- как-то не очень рeшительно отвeтил он. -- Мы
недавно получили, но, вот, без санкцiи пацiента мы не можем...
-- Если дeло только за этим, профессор, то я вам и руками, и ногами даю
санкцiю. У меня машина крeпкая. Бог даст, выздоровeю, даже вопреки вашему
леченiю.
-- Так вы согласны?
-- Совершенно единогласно.
С большой тщательностью мнe было сдeлано обильное внутривенное вливанiе
какого-то средства, и, к общему удивленiю и радости, через нeсколько часов
кривая температуры стала падать и дня через два я чувствовал себя здоровым,
хотя и очень слабым.
-- И до чего это, Иван Лукьянович, удивительно вышло, -- радостно
говорил этот старый профессор, 145 встрeтив на улицe моего брата. -- Прямо,
как в сказкe!
-- Как так?
-- Да, видите ли, мы только что получили из Америки это новое средство.
Ну, а там, знаете, нeт совсeм тифа. Так до сих пор эксперименты там дeлались
только на обезьянах. А из людей на вашем братe, собственно, первом в мiрe
испытали это средство. И представьте себe, -- восторженно закончил старичок,
-- и люди, оказывается, выздоравливают...
Меня долго потом дразнили "обезьяньим средством"...
Начало конца
Грозовыя тучи, давно уже скоплявшiяся над нашими отрядами, разразились,
наконец ударом.
Всероссiйскiй съeзд Комсомола признал необходимым закрыть скаутскiя
организацiи, "как идеологически несоотвeтствующiя коммунистическому
воспитанiю совeтской молодежи" и создать свои отряды "красных юных
пiонеров"...
В жизни скаутов наступал новый перiод, еще болeе тяжелый и
отвeтственный, перiод борьбы за свое существованiе в атмосферe уже открытой
враждебности и преслeдованiй...
Мое личное положенiе послe этого постановленiя было весьма опасным.
Было ясно, что при первых же преслeдованiях скаутов (а что Комсомол
постарается "выкорчевать гидру контр-революцiи" со всeм своим погромным
жаром -- было очевидно) прежде всего буду "изъят" я, уже находящiйся на
учетe в ЧК, как "явный контр-революцiонер". При этих условiях оставаться в
Одессe, недавно пройдя всe тюрьмы города, мнe было опасно. Больно было
думать, каким непрiятностям могу я подвергнуть семью брата, тоже
сравнительно недавно, вмeстe с маленьком сынишкой, проведшей мeсяца 3 в
Одесской тюрьмe по подозрeнiю в "бeлогвардейском заговорe".
Нужно было уeхать. Севастополь давно уже звал меня к себe. Старая гроза
там развeялась, старыя исторiи 146 забылись в бурe и пeнe событiй, и можно
было надeяться, что там будет безопаснeе, чeм в Одессe, под "учетом" ЧК.
Много, много друзей пришло провожать меня на пристань, и когда между
бортом парохода и берегом мелькнула полоска воды, когда затихли вдали
сердечные голоса привeта и благопожеланiй, когда бeлый маяк Одесской гавани
остался позади -- сильно взгрустнулось... Жаль было покидать чудом
найденнаго в водоворотe жизни брата, своих друзей и красавицу-Одессу, гдe
было пережито так много и тяжелаго, и свeтлаго...
Но жизнь звала вперед...
Кому быть разстрeлянному, тот не потонет!
Раннее утро. Сeрая пелена тумана еще стелется по водe. Я стою у
поручней и задумчиво смотрю на катящiеся водяные валы, с шумом разбивающiеся
о борт. Вот на валу какой-то обломок. Волна покачивает его и вдруг,
подхватив на свой пeнистый гребень, перекидывает дальше.
"Так и моя жизнь, думаю, я волны разбушевавшейся стихiи бросают меня из
стороны в сторону, и вeтры гудят над моей головой. Разобьет-ли меня о скалы
эта буря или суждено мнe выплыть живым на мирный берег? Бог знает"...
Внезапно раздавшiеся шум и крики вывели меня из философской
задумчивости.
Я глянул вверх, на капитанскiй мостик. Там с блeдным лицом, освeщенный
первыми лучами восходящаго солнца, стоял вахтенный и дрожающей рукой
показывал на воду.
Я посмотрeл по этому направленiю, и сердце замерло у меня в груди...
В нeскольких метрах от борта скользила мимо нас, словно какое-то
морское чудовище, черная желeзная спина пловучей мины...
Ея круглая поверхность чуть блестeла в первых проблесках зари, на
страшных отростках-щупальцах висeли зеленыя змeи водорослей, а свeтлыя и