Солоневич Борис. Молодежь и ГПУ

кучи во всe стороны. Ближе к нам из под снeга каким-то жестом отчаянiя и
проклятья торчит темная рука с судорожно растопыренными пальцами...
Американцы неподвижно глядят на эту страшную картину, и румянец их щек
блeднeет. Нeсколько секунд всe молчат. Потом капитан рeзко поворачивается, и
всe так же молча усаживаются в машину.
-- Теперь куда? -- спрашиваю я.
-- В порт, -- коротко командует капитан. Молча мы eдем в порт. Там
офицеры, как-то не поднимая глаз, молчаливо прощаются и eдут на катерe на
корабль.
Через нeсколько часов миноносец снимается с якоря.

--------

Удар

Как дeло измeны, как совeсти рана
Осенняя ночка темна...
Темнeе той ночки встает из тумана
Видeнiем мрачным -- тюрьма...

Однажды лeтом...

Незамeтно, но все крeпче запутывались тенета ЧК около меня, и ея
тяжелая лапа уже поднималась для удара. Долго и успeшно выскальзывал я из ея
сжимающих пальцев, но вот, наконец, пришел момент и ея торжества.
Однажды, поздней весной 1922 г., в разгар кипучей работы, когда я
просматривал кипу принесенных документов, меня кто-то окликнул по имени
из-за барьера.
Я поднял голову. Острые глаза незнакомаго человeка пристально
оглядывали меня. Незнакомец был прилично одeт и, видимо, сильно взволнован.
-- Это вы, т. Солоневич?
-- Я.
-- Знаете -- я только что с Малаго переулка, -- возбужденно сказал он.
-- Там пожар!.. Ваша квартира дотла сгорeла... ¹¹⁹
-- Неужели? -- вскочил я и вдруг вспомнил, что Юрчик оставался дома
один. И брат, и его жена, и я -- всe мы трое ушли на работу, оставив дома
маленькаго мальчика одного. Совeтская жизнь безпощадна...
-- А что с моим племянником случилось -- не знаете?
Незнакомец чуть-чуть растерялся, словно этот вопрос застал его
врасплох.
-- С племянником? -- Он на секунду замялся. -- Его успeли к сосeдям
взять... Идите же скорeе туда!..
По совeсти говоря, я ни на миг не усумнился в правдивости сообщенных
мнe извeстiй. Мало ли что, дeйствительно, могло случиться?
Я нерeшительно оглядeл пачку бумаг, нетерпeливую очередь получающих
посылки, их истомленныя и радостныя лица и отвeтил:
-- Ну, большое спасибо, товарищ, за сообщенiе. Я приду немного позже,
послe конца работы.
Незнакомец рeзко повернулся и ушел, но мнe показалось, что на его лицe
промелькнуло выраженiе досады.

Привычка свыше нам дана...

Сидeвшая рядом со мной машинистка испуганными глазами смотрeла на меня.
-- Почему же вы не бeжите домой?
Я еще раз посмотрeл на столпившихся у барьера людей, на лихорадочную
работу наших рабочих и пожал плечами.
-- Да зачeм?
-- Может быть, что-нибудь еще спасете... Да и Юрчик ваш...
-- Эх, Тамара Ивановна... Что у меня там спасать-то? Все мое имущество
и вы одной рукой подняли бы... А Юрчик вeдь спасен и так. И брат уже там.
Дeвушка нервно повела плечами и пыталась барабанить на машинкe дальше.
Потом она не выдержала.
-- Деревянный вы какой-то, Борис Лукьяныч! -- нервно воскликнула она.
Очевидно, ей, дeвушкe на зарe возмужалости, непривычны были такiя
"сильныя ощущенiя". Свeдeнiями ¹²⁰ о пожарe она была выбита из колеи, --
взволнована и потрясена. Я казался ей безчувственным и нелeпым... И ея
взгляд был полон невысказаннаго обвиненiя.
-- Ну, почему же деревянный? -- мягко отвeтил я. -- Что-ж -- так, вот,
сорваться, бросить работу, сдeлать заминку в выдачe посылок, прибeжать на
мeсто пожара, увидeть здоровехонькаго мальчика и ходить, да охать около
всего этого?.. Так, что ли?
Дeвушка немного смутилась.
-- Все-таки, на вашем мeстe я бы...
-- Все это, милая Тамара, -- нервы... Не бывали вы, видно, в
перепалках... А что все сгорeло -- развe мнe в первый раз все терять?..
Мы оба наклонились к своей работe. Через нeсколько минут дeвушка тихо
спросила:
-- А как же вы теперь будете без... без всего?
-- Ну, вот еще... Не пропадем!..
-- Если... если нужна будет помощь -- не забудьте про меня.

"Пожалуйте бриться"

Часа через два, закончив работу, с группой "арiйцев" я вышел из
конторы.
Когда простившись с товарищами, я скорым шагом свернул в переулок,
сзади меня вдруг раздался голос:
-- Эй, гражданин! Одну минуту!
Я с удивленiем обернулся. Двое каких-то незнакомых людей в военных
шинелях, но без военных фуражек спeшили ко мнe. Помню, что мнe сразу
бросилось в глаза, что правыя руки обоих были опущены в карманы.
Подойдя ко мнe, один из них остановился в нeскольких шагах и медленно
сказал, не спуская глаз с моих рук.
-- Тов. Солоневич! Вы арестованы!
О, эта "милая" знакомая фраза! Сколько раз звучала она в моих ушах! Я
оглянулся, надeясь, что мои товарищи по АРА еще гдe-нибудь недалеко и через
них можно будет дать знать домой об моем арестe, но с другой ст<о>роны уже
стоял со злорадной усмeшкой тот человeк, который недавно сообщил мнe вeсть о
пожарe. ¹²¹
Я теперь понял, что значил разговор о пожарe. Чекистам просто нужно
было поскорeй выманить меня на улицу, ибо в АРА они не рeшались
"оперировать"...
-- Кто вы такiе?
-- Мы агенты ВЧК.
-- А ордер на арест у вас есть?
-- Вот наши ордера, -- насмeшливо улыбнулся один из агентов, вытаскивая
из кармана револьвер. -- Идите вперед. Шаг в сторону -- будем стрeлять.
Так, под наведенными стволами трех револьверов, я торжественно
прослeдовал в тюрьму ЧК.
Звякнула рeшетка тюремных ворот, и я был пойман. На этот раз, кажется,
крeпче прежняго...

В подвалe

Полутемный подвал с мокрыми заплeснeвeлыми стeнами. Вверху -- небольшое
рeшетчатое окно. Цементный, холодный, как лед, и тоже постоянно мокрый пол.
Послe ночи, проведенной без тюфяка и постели на этом полу, кажется, что не
только все тeло, но даже и всe кости промерзли и хрупки, как лед. И кажется,
что тeло никогда уже не сможет согрeться и перестать все время дрожать
мелкой судорожной дрожью...
Подвал набит до отказа. Кого нeт здeсь, в этом чекистском изоляторe? И
старики, и юноши, почти дeти... Профессора и священники, рабочiе и
интеллигенты, военные и воры, бандиты и крестьяне. Рeшетка и подвал уравняли
всeх...
Мы почти ежедневно слышим ночные выстрeлы во дворe, у гаража, и звуки
этих выстрeлов спаивают нас в одну семью живых существ, загнанных в западню
и забывших свою старую вражду или отчужденность. Перед угрозой смерти -- всe
равны...

Или -- или

Насмeшливые глаза моего слeдователя спокойны. Он похож на кошку,
наслаждающуюся видом загнанной жертвы. ¹²²
-- Мы обвиняем вас, т. Солоневич, -- медленно и вeско говорит он, -- в
организацiи бeлых боевых скаутских банд и подготовкe возстанiй на Дону и
Кубани.
-- Откуда у вас взялось такое дикое обвиненiе?
-- Откуда? -- насмeшливо переспрашивает чекист, молодой человeк почти
юноша, с худым издерганным лицом. -- Откуда? Это уж наше дeло. Мы в с е
знаем...
-- Что это "все"? -- возмущаюсь я.
-- Да уж будьте спокойны, -- язвительно улыбается слeдователь. -- Все
знаем -- и ваше прошлое, и работу на Дону и Кубани и в Крыму, и связь с
заграницей под видом муки... Все... Вы уж лучше сами по добру разскажите нам
свои контр-революцiонные замыслы. Тогда мы, может быть, и смягчим вашу
участь. А иначе... -- он дeлает длинную паузу и рeзко отрубает свистящим
шепотом: -- вам грозит неминуемый разстрeл...
Никаких фактических данных у слeдователя нeт... Я выясняю это очень
скоро и категорически отрицаю и связь с заграницей, и связь с бeлыми
офицерами, оставшимися в Россiи, и свою переписку с молодежью, и свои
разговоры о политикe, и свою борьбу за независимыя спортивныя и скаутскiя
организацiи, и противодeйствiе комсомолу и все то немногое, что реально мог
пронюхать аппарат ЧК.
Губы слeдователя растягиваются в презрительной усмeшкe.
-- Отрицайте -- дeло ваше. От вашего отрицанiя нам -- ни холодно, ни
жарко... Однако, -- значительно говорит чекист, пристально глядя на меня, --
вы могли бы в е с ь м а с и л ь н о облегчить свое положенiе, если бы
согласились нам помочь...
-- В чем?
-- В чем? -- Голос чекиста звучит все мягче. -- Видите ли, нам нужна
нeкоторая информацiя по линiи работы АРА...
"Так вот оно в чем дeло!" мелькает у меня в головe...
-- Можете не продолжать, т. слeдователь. Я вполнe понимаю, что в
государственном организмe нужны и шпiоны, и палачи, но эти обязанности не
для меня.
Лицо чекиста вспыхиватет, и он угражающе приподнимается. ¹²³
-- Ax, так? Ну, хорошо же! В гаражe вы еще вспомните меня. Я не я буду,
если я вас не разстрeляю.

Встрeча

В один из сiяющих ярким солнцем лeтних дней, когда даже в наш подвал
проникала узенькая полоска солнечнаго свeта, когда откуда-то издали звучали
трубы оркестров, дверь нашей камеры заскрипeла, пропуская фигуру испуганнаго
юноши. Круглыми от ужаса глазами он оглядeл копошащуюся на полу массу
сидящих и лежащих обитателей камеры, и по его лицу видно было, что он
недалек от рыданiй.
-- Ба, Костя! Это вы?
Костя -- один из молодых соколов, вздрогнул и шагнул ко мнe.
-- Борис Лукьянович... Это вы... вы? -- запинаясь, сказал он, внезапно
просiяв облегченной улыбкой и, переступая через лежащих людей, заспeшил в
мой угол... Губы его еще дрожали, но увидeв знакомое лицо, юноша ободрился.
Я устроил его рядом с собой на половинкe своего плаща и спросил:
-- За что это вас забрали, Костя?
-- Да, ей Богу, не знаю, Борис Лукьяныч. Если за то, что мнe сказали в
комендатурe, -- так даже смeшно повторить. Навeрное, за что-нибудь иное.
-- А что вам в комендатурe сказали?
-- Да видите ли, дядя Боб, сегодня революцiонный праздник, какой-то
юбилей, что ли. Парады, конечно, оркестры, ну, и конечно, -- митинги. Ну,
вот. На митингe как раз какой-то оратор говорил о ЧК -- как это он назвал
ее... Да -- "карающiй меч пролетарiата", что ли. Кажется, так. Послe митинга
мы и разговорились в кучкe молодежи. Потолковали о ВЧК -- как это она
жестоко казнит всeх. Я и сказал, что это только временный террор. Он только
теперь нужен, потому что гражданская война только что закончилась. А потом
-- зачeм и казнить-то будет, когда все мирно пойдет? Ну, вот... -- Костя
немного замялся. -- Ну, признаться, я назвал ЧК временным органом, который
скоро отомрет. Вeдь вeрно ¹²⁴ же, Борис Лукьяныч? Вeдь так же и во всeх
политических учебниках пишут.
-- Ну, ну... Пишут, Костя, много, да не всему вeрить-то нужно. Ну, а
что дальше-то было?
-- Я только отошел от группы, гдe спорил, а тут двое -- "пожалуйте,
гражданин за нами"... -- "А вы кто?" спрашиваю. "Мы из ЧК". Тут я и
обомлeл...
-- А что вам в комендатурe сказали?
-- Да смeшно повторить. Комендант спрашивает:, "Это вы, гражданин,
назвали ЧК умирающим учрежденiем?" Я признаться растерялся и говорю по
глупости: "Я." А тот расхохотался во все горло. "Ладно, говорит, мы покажем
вам это у м и р а ю щ е е учрежденiе. Кто раньше умрет -- это мы еще
посмотрим". И послали сюда. Вот и все.
Я не мог удержаться от смeха. Костя посмотрeл на меня с упреком.
Испуганное выраженiе еще не сошло с его лица.
-- Простите, Костя. Дeйствительно, уж очень все это нелeпо. Но ничего,
дружище, не бойтесь. Вeроятно, подержат вас немного здeсь для "учебы"...
-- Да за что же, Борис Лукьянович? -- с отчанiем спросил юноша.
-- За то, что совeтским книгам вeрите.

Туман юношескаго идеализма

Поздно вечером, прижавшись лежа друг к другу в полутемном углу подвала,
мы разговорились. Костя разсказал мнe послeднiя новости города. Оказалось,
что нажим на свободу молодежных организацiй усиливается с каждым днем. Сокол
уже закрыт. Вмeсто него создан "Первый Государственный Спорт Клуб", и
комиссаром туда назначен какой-то Майсурадзе, молодой, но заслуженный
чекист. Та же участь постигла и прекрасный нeмецкiй спорт-клуб.
Закрыто было и "Маккаби", которому еще раньше не без издeвки передали
для спорт-клуба помeщенiе закрытой синагоги. Синагога, как спортивный зал,
пустовала, и потом ее превратили в склад... ¹²⁵
Плохiя новости были и в скаутской жизни. Ожиданiя Владимiра Ивановича
сбылись: Комсомол запретил скаутам работу в прiютах.
-- Ну, и как там теперь?
-- Да паршиво... Ребята почти всe уже разбeжались. Завeдующая ихняя,
помните, сeдая такая, -- разсказывал Костя, -- так ее тоже вышибли, за
"чуждое происхожденiе". Какую-то щирую комсомолку назначили. Да развe-ж ей
справиться?
-- По дурацки все это вышло... И не поймешь сразу, для чего это все
нужно...
-- А того комсомольца, который там когда-то скандал устроил, так его на
улицe с проломанной головой нашли. Кирпичем кто-то чебурахнул...
Я вспомнил рeшительное и мрачное лицо Митьки и подумал:
"Этот дeйствительно, не простит!"...
Мы помолчали. Я оглядeл нашу камеру.
Вверху, над дверями тускло горeла лампочка, а в окнe подвала на
темно-синем фонe южнаго неба четким мрачным силуэтом вырисовывалась толстая
рeшетка. Кругом нас десятки людей уже спали тяжелым сном. Скрючившись на
цементном полу, прикрывшись пиджаками и куртками, они вздрагивали и что-то
бормотали во снe. Вeроятно, им снились знакомыя картины домашней спокойной
жизни, уюта, счастья и родной семьи. Как много радости дает сон бeдному
заключенному!..
-- Да, попались мы с вами, Костя, -- вздохнул я. -- Придется узнать
почем фунт лиха... Вляпались мы в передeлку...
-- Ничего, дядя Боб, -- оптимистически возразил Костя. -- Это все
пустяки. Новая жизнь всегда в муках рождается. Зато потом как хорошо-то
будет!
-- А чeм раньше плохо было, Костя?
-- Да как же -- вeдь при царском режимe ужас как всeм тяжело жилось.
Крестьяне голодали, рабочих казаки нагайками вездe били. Люди в тюрьмах и на
каторгe мучились. Потому-то вeдь и революцiя была.
-- А кто вам разсказывал про все это?
-- Кто? Да в книгах пишут... Я-то сам не помню, конечно, но вездe об
этом прочесть можно. ¹²⁶
-- А вы всему этому вeрите?
Юноша не понял вопроса.
-- Как это -- вeрю? Ну, конечно же. А развe неправда, что в царское
время всe не жили, а только мучились?
-- Ну, конечно, нeт. Вранье это все. Вот вы поговорите со спокойным
честным человeком -- он вам, Костя, разскажет правду о старом времени.
-- Как, развe-ж не было террора?
-- По сравненiю с теперешним -- так, курам на смeх... Да, вот, сами
услышите...
-- Что услышу?
-- Когда разстрeлы будут. На днях, вeроятно...
-- Как, здeсь -- в тюрьмe? -- испуганно воскликнул Костя и вздрогнул.
-- Здeсь, здeсь. И из нашей камеры, вeроятно, возьмут многих...
Костя съежился и замолчал. Настоящая, не книжная, дeйствительность
начинала, видимо, иначе представляться его глазам.
-- Ну, все-таки все это временно, дядя Боб, -- тихо отвeтил он,
наконец. -- У меня есть товарищ по школe, Алеша, комсомолец. Он мнe много
книг понадавал и разсказывал обо всем. "Нужно все старое перевернуть, весь
мiр перестроить, чтобы вездe правда и справедливость была, чтобы
эксплоатацiи не было, да этих, вот, жестокостей.
-- Так что же -- жестокостями жестокости прекращать? Так, что ли?
-- Но зато вeдь, дядя Боб, за какiе идеалы -- братство всeх народов,
счастье всего человeчества, соцiальная правда, вeчная свобода, отсутствiе
войн и эксплоатацiи... Из-за этого и помучиться можно...
-- И все это достигается руками ВЧК?
-- А причем здeсь ВЧК?
-- Да вeдь она-то и есть путь к этим красивым высотам.
Костя опять съежился.
-- Ну, что-ж... Это все временныя жестокости. В борьбe классов этого не
избeжать... ¹²⁷
-- Ну, а вы-то Костя, как в эту борьбу классов ввязались?
-- Почему ввязался?
-- Да, вот, сидите здeсь?
-- Я-то?.. Да это ошибка...
-- Ну, а я?
-- Да тоже, вeроятно... Для выясненiя... А потом выпустят.
-- Ну, а почему "Сокол" закрыт, Кригер, начальник "Сокола", арестован,
скаутов преслeдуют, тюрьмы переполнены, разстрeлы идут. Вот, днем здeсь
увидите -- тут у нас в камерe два священника есть, профессора, крестьяне,
рабочiе ученики, воры -- все это классовые враги?
-- Я... я не знаю, -- неувeренно отвeтил юноша. -- Я думаю, что тут
какая-нибудь ошибка. Можно новое построить без всeх этих жестокостей.
Алешка, вот, тоже так думает. Приглашает и меня тоже в комсомол
записаться... Я не знаю...
-- Но вeдь, становясь комсомольцем, вы входите в организацiю, которая и
держит нас всeх тут, в тюрьмe.
-- Ну, я согласен, Б. Л., что пока еще не все налажено. Есть перегибы и
неправильности. Ну, и несправедливость тоже... Но вeдь для того люди и
входят туда, чтобы помочь найти правильную линiю...
-- А если с вашими мнeнiями и вкусами не будут считаться, а заставят
вас разстрeливать... ну, хоть бы какого-либо священника или, скажем, даже
меня -- как тут?
-- Ну, как же можно?.. Я не для этого поступил бы в комсомол!
-- Но вeдь, даже и не разстрeливая сами, вы все-таки становитесь
винтиком той машины, которая разстрeливает. Вeдь палач, слeдователь, ГПУ,
партiя, комсомол, совeтская власть, Коминтерн -- все это звенья одной и той
же цeпи... Как тут?
-- Но вeдь если так разсуждать, Б. Л., так нужно либо стрeлять в них,
либо исправить. Нельзя же в сторонe стоять...
-- А вы что выбираете?
-- Я-то? Я хочу помочь все это справедливо наладить... Идеи-то вeдь
прекрасныя... ¹²⁸
-- А вы, Костя, не боитесь, что вас сомнет эта машина?
Юноша передернул плечами.
-- Н-н-е знаю... Хочется попробовать... Стрeлять в них -- рука не
поднимается. Вeдь, может быть, что и выйдет, несмотря на ошибки и на
кровь... А в сторонe стоять -- тоже не могу... Попробую...

Мясорубка

Помню один из тюремных дней, почему-то особенно врeзавшихся в память.
Вечера было засeданiе коллегiи ЧК. Это значит, что сегодня вечером
будут разстрeлы... Поэтому особенно блeдны и напряжены лица тeх, кто имeет
основанiя ждать в этот день "приговора пролетарскаго правосудiя"...
Тюрьма замерла. Еще с утра общая нервность охватила всeх. Караулы
усилены. Надзиратели особенно грубы и рeзки, как будто своей жестокостью
стараются замаскировать и свое волненiе...
Днем в придавленных тишиной корридорах -- движенiе. Звякают ключи, и на
порогe камеры появляется низкiй коренастый человeк с угрюмым квадратным
лицом, за спиной котораго видны испуганныя лица наших сторожей.
Человeк останавливается в дверях и, заложив руки в карманы, медленно
обводит своим взглядом всeх нас, замерших и придавленных каким-то
необъяснимым ужасом. Не измeняя направленiя взгляда и выраженiя своего
каменнаго лица-маски, незнакомец молча медленно поворачивает голову и
поочередно заглядывает в глаза каждому. И тот, на котораго упал этот странно
мертвенный взор, внутренне скорчивается от непонятнаго ужаса перед этими
пустыми, безжизненно жестокими глазами. И словно испепелив своим мертвым
взглядом жившiя в глубинe души каждаго надежды, незнакомец медленно
подворачивается и уходит. Гремит дверь, но еще долго никто не может
шевельнуться, словно всe остаются скованными этими полубезумными глазами.
Из угла камеры слышен свистящiй полу-шепот, полу-стон чекиста, ждущаго
разстрeла: ¹²⁹
-- Это -- палач...
И каждый невольно вздрагивает при мысли, что ему сегодня суждено, может
быть, еще раз встрeтить взгляд этих страшных глаз за нeсколько секунд до
послeдняго неслышнаго толчка пули в затылок и паденiя в вeчную темноту...
Через окно слышны заглушенные звонки трамваев и шум улицы. А мы всe
заперты в желeзную клeтку и находимся в полной власти людей с безумными
глазами...

___

К вечеру смeна часовых и надзирателей. Запах водки и эфира наполняет
корридоры. Наконец, среди угрюмаго, подавленнаго молчанiя раздается шум
шагов, звон ключей, и в нашу камеру входит группа чекистов с револьверами в
руках. Начинается чтенiе списка смерти.
-- Авилов? -- вызывает комендант.
С лица моего собесeдника, молодаго крестьянскаго парня, замeшаннаго в
сопротивленiи при отбиранiи хлeба в деревнe, разом сбeгает вся краска.
-- Есть, -- отвeчает он упавшим голосом.
-- Имя, отчество?
-- Иван Алексeевич, -- звучит срывающейся голос.
-- Собирай вещи!
-- Куда? -- странно спокойным тоном спрашивает парень.
-- Там тебe скажут... Домой, к бабe на печку, -- кричит чекист, обдавая
нас запахом спирта, и от его шутки всe вздрагивают, словно от удара ледяного
вeтра.
-- Барышев!
-- Есть. -- Еще одно лицо становится блeдным, как мeл, и на нем рeзче и
яснeе выступают слeды ударов рукояткой нагана.
-- Имя, отчество?
-- Петр Елисeевич.
-- Сколько лeт?
-- Двадцать восемь.
-- Довольно пожил, сукин сын!.. Собирай вещи, сволочь!... ¹³⁰
Медленно идет роковой список, и всeм кажется, что эти минуты хуже пули,
хуже всякой пытки. Тe, кто по алфавиту уже пропущены, безсильно лежат на
полу, не будучи в силах оторвать глаз от страшной, еще продолжавшейся сцены.
А каждый из остальных, замерев, с острым напряженiем и мукой, ждет -- будет
ли произнесено и его имя.
Вот и буква "С".
-- Сегал...
-- Снeгирев...
-- Сол.. -- комендант запнулся. Только сотая доля секунды... А сколько
порежито в этот миг!...
-- Солнышков...
-- Топорков...
-- Харликов...
Молчанiе.
-- Харликов! -- возвышает голос комендант.
Опять молчанiе.
-- Гм... Так нeт Харликова? -- с мрачной подозрительностью мычит
чекист, вглядываясь в список, и вдруг, осeненный какой-то мыслью,
спрашивает:
-- Ну, а подходящiй есть?
По справкe надзирателя оказывается, что есть Хомяков с другим именем,
но совпадающим отчеством.
-- Ладно, сойдет!.. Выходи...
Послeднiя буквы, послeднiя имена...
-- Щукин!
Из угла камеры молча поднимается фигура молодого монаха с красивым
лицом, обрамленным черной бородой. Он молча крестится и идет прямо к двери.
-- Эй, поп, а вещи гдe?
Монах прiостанавливается и смотрит прямо в глаза коменданту.
-- Нeт у меня вещей, -- тихо отвeчает он.
Среди чекистов грубый хохот.
-- Налегкe в Царство Небесное собрался?
-- Опiум -- он без вещей, все едино, как пар!
-- Ну, катись, долгогривый, катышком!
Монах ровным шагом, с высоко поднятой головой скрывается в дверях...
¹³¹
В этот день из 40 арестованных нашей камеры взяли 24.

___

Кончился вызов, ушли чекисты, но в камерe не слышно ни звука.
Оставшiеся лежат в безсилiи, словно их тeло и души раздавлены прошедшей
сценой...
И только через час мнe передают небольшую котомку.
-- Т. Солоневич, вы, как староста, распредeлите... Щукин оставил.
Котомка -- это вещи монаха. В ней смeна бeлья и немного продовольствiя.
Голодных и раздeтых всегда много. Но у кого не станет поперек горла
кусок хлeба в такiе часы?..

___

Часов в 11 вечера окно нашей камеры задвигается ставней, и во дворe ЧК
начинается заключительная процедура. Группами по 4-5 человeк приговоренных
выводят во двор и вталкивают в маленькiй домик, у гаража, откуда через
нeкоторое время с равными промежутками -- в одну минуту -- раздаются
выстрeлы.
Несмотря на всe запрещенiя, поставив у двери "на стремe" маленькаго
воришку, я через щелку ставни наблюдаю за происходящим.
Вот идет новая партiя -- 4 мужчины и одна женщина. При холодном тусклом
свeтe качающихся от вeтра фонарей можно ясно различить, как каждаго из них
ведут под руки и подталкивают по двое чекистов.
Жертвы идут, опустив головы, механически, как бы во снe переставляя
ноги. Вот, один из них, подойдя к роковому домику, на секунду
останавливается, дико озирается по сторонам, рвется в сторону, но спутники
грубыми толчками и понуканiями втаскивают его в освeщенный прямоугольник
двери.
Женщина, идущая послeдней, внезапно начинает рваться из рук чекистов и
ея пронзительные крики огнем проходят по нашим измученным нервам. Она падает
на землю, извивается, кусает руки палачам и захлебывается в ¹³² отчаянном
воплe. Один из чекистов, схватив ее за растрепанные волосы, волочит по землe
в о<т>крытую дверь....
И всe эти звуки отчаянной борьбы почти тонут в торжествующе рокочущих
звуках в холостую работающих грузовиков.
Монах прошел послeднiй путь, выпрямившись и твердым шагом. Чекисты шли
около, не касаясь его...

___

Шипит вор у двери, предупреждая о приближенiи надзирателя, я усаживаюсь
на пол. Кто-то берет мою руку, кто-то, прижимается к плечу, в углу раздаются
подавленныя рыданiя, и мы слушаем звуки выстрeлов, от которых всe