Солоневич Борис. Молодежь и ГПУ

полe. Нашего брата в толпe поймать, ¹⁷⁴ надо гороху наeвшись. Вот, все
едино, как в наших трубах: пойди, укуси! Развe что газом, как сусликов. Да и
мы сами-то не без газов!..
-- Ну-ка, ребята, -- раздалась команда боцмана, прервавшаго нашу
"инструктивную" бесeду. -- К берегу подходим. Смотрите, чтобы безпорядку не
было! По одному на берег вылeзать.

Первая дисциплина

Через нeсколько минут киль шлюпки с мягким шипeньем вылeз на песок, и
ребята радостно повыскакивали на пляж. Вскорe подошла и вторая шлюпка,
высадившая и свою порцiю пассажиров.
-- Ну, Каракуль, -- сказала Тамара, -- мы на тебя, как на каменную
гору, надeемся. Помоги, брат, нам порядок поддержать.
"Генерал" гордо выпрямился.
-- Уж раз выбрали, сучьи дeти, я им головы попроламываю, а порядок
будет. Уж будьте покойнички, я их пообломаю.
-- Ну, ну. Ты уж лучше головы им оставь цeлыми, а пока устрой вот что:
выстрой нам их в одну шеренгу.
-- В шеренгу? -- переспросил Каракуль. -- Плевое дeло. Это в один
секунд.
Он подскочил к самому высокому мальчику, поставил его спиной к
остальным и заорал:
-- Эй, вы, калeки подзаборные! Становись в очередь папиросы получать.
Высшiй сорт: третiй Б, экстра, 20 штук 3 копeйки.
Ребятишки зашевелились и к нашему удивленiю без всяких объясненiй стали
строиться в затылок один другому.
-- Ну, ну, смирно, -- сердито закричал "генерал". -- Кто тут драться
будет -- изуродую, как Бог черепаху!
Ребята притихли. Мы почувствовали себя смущенными.
-- Что-ж ты, Каракуль, обманывать стал? -- упрекнул Боб. -- У нас
папирос вовсе и нeт. Скауты не курят.
-- Экая бeда. Зато, вишь, как быстро построились. Не обманешь -- не
продашь. И сицилизм без обману не строится. ¹⁷⁵
-- Ишь, ты, какой политик нашелся! Ну, ладно, что-ж с тобой сдeлаешь,
-- махнул рукой боцман. И, повернувшись к "очереди", он скомандовал:
-- Направо!
Ребята кое-как повернулись лицом к нам и замерли...
Прошло не мало лeт с тeх пор... И каких лeт! Много ярких картин
промелькнуло перед моими глазами, но этот момент почему-то врeзался в память
с четкостью фотографической пластинки.
Слeва ровной тяжелой массой шумит темное море, медленно и лeниво катя
бeлые гребни своих валов на желтый песок. Справа невысоко поднялась стeна
коричневых морщинистых скал, а перед нами неровной пестрой шеренгой
вытянулись два десятка жалких оборванных голодных ребятишек, с напряженiем
глядящих нам в лица. И вся эта картина пронизана сiяющим солнечным свeтом и
овeяна соленым вeтром моря...
Многое, многое стерлось в памяти. Но почему-то эти секунды стоят, как
живыя!
-- Вот что, братишечки, -- бодро начал боцман. -- Ваш "генерал" вам
малость наврал, но не так уж и сильно. Курева у нас нeт, но зато дельфин
ждет, а он жирный, как свинья. Сдeлаем, значит, так: сперва купанье и стирка
платья. На это уйдет час. За это время наши ребята сварят пол-дельфина и мы
его слопаем. Потом полежим на солнышкe, поиграем, докончим нашего дельфина и
айда домой. Кто хочет -- в свои трубы, а кто хочет в настоящiй дом. Ну, как
идет?
-- Э, э, э... -- разочарованно пронеслось по рядам.
-- И тут обман! Папирос нeт. Чего там мыться? И так сойдет!
Боб не обратил вниманiя на воркотню "пролетарiата".
-- Ну, ты, "генерал", принимай команду над мальчиками, а ты, Тамара,
возьми дeвочек в оборот. Ну-с! Мужчины туда, а дeвочки туда, за тот вот
утес. Ну, шагом марш!
Ребята кучкой двинулись за "генералом", но из этой кучки сразу же стали
отрываться отдeльныя единицы с явным намeренiем "смыться" и избeгнуть бани.
-- Стой, стой! -- закричал, догоняя их, боцман. -- Я ¹⁷⁶ вам самаго
главнаго еще не сказал: если кто не вымоется, да не постирает платья, ни
кусочка дельфина так и не увидит. Так и знай. Тут вам морскiе порядки!
На отставших посыпались насмeшки, и дисциплина в "полку" сразу окрeпла.
-- Ну, вот, -- довольно замeтил Боб, оборачиваясь к нам. -- Я уж знаю,
за какую возжу подергать. Теперь, брат, наша власть. Теперь они у нас
шелковыми будут. Голод не тетка... Ты, Ленич, со своим патрулем, займись-ка
брат, дельфином, а мы потопаем к ребятам -- одному "генералу" не управиться
с такой оравой. Ромка, не забудь аптечки, походную амбулаторiю откроем, как
всегда!
На песчаном берегу под горячим солнышком уже копошилась дeтвора.
"Генерал" "методами соцiалистическаго воздeйствiя" уже сумeл уговорить их
снять платье, и вид обнаженных дeтских тeл ударил, как хлыстом, по нашим
нервам. Худенькiя руки и ноги, торчащiя ребра, сутулыя спины. Живые
маленькiе скелеты. Подрeзанные ростки жизни...
Не без труда заставили мы безпризорников вымыть свое платье и развeсить
его сушиться на горячiя, накалившаяся на солнцe скалы. Затeм скауты тоже
раздeлись.
-- Ну, а теперь, ребята, купаться, -- скомандовал Боб. -- Ты, Ромка, и
ты, Григ, будьте дежурными, сверху смотрите за утопленниками, а то в волнах
ни черта не увидать. А вы, ребята, так и знайте, кто утонет, тому ни кусочка
дельфина. Ну, айда! Голодранци усих краiн, геть у море!
И куча веселых голых тeл с хохотом бросилась навстрeчу набeгавшему
сeдому валу...
Через полчаса голодная ватага наших питомцев с горящими от нетерпeнiя
глазами кружком расположилась у костра. Их вымытыя мородочки производили
самое отталкивающее впечатлeнiе. Под коркой грязи и копоти раньше не было
видно так ясно, как сейчас, блeдной землистой кожи, синих губ, ввалившихся
глаз. И на эти блeдныя лица уличная грязь уже наложила свои болeзненные
отпечатки. Это были не дeти с ясными глазками и веселой улыбкой, это были
преждевременно состарившiеся ¹⁷⁷ подростки со слeдами голода, лишенiй и
порока на истощенных лицах.
Порцiи дельфина с картошкой, нанизанныя на палочки, уже чинно
выстроились на разостланном парусe.
-- Ну, что-б никому не обидно было, мы нeчто вродe жеребьевки устроим,
-- сказал Боб. -- Ты, "генерал", всeх своих знаешь?
-- Ну, что за еврейскiй вопрос? В одном домe, почитай, живем, одним
дeлом занимаемся, карманы чистим.
-- Ну, вот, и ладно. Поворачивайся спиной.
-- Это кому?
-- Кому? Да хоча бы Петькe.
Жадная рука быстро протягивается из кучи и цeпко захватывает порцiю.
-- А это?
-- Кузькe. А это -- Хрeну...
-- Ну, вот, и ладно, -- говорит Тамара, когда раздача окончена. --
Никому и не обидно. Только вы не спeшите ребята, никто не отберет. А eсть
нужно медленно, не спeша. Потом вeдь еще раз кушать будем.

Обыкновенная исторiя

Послe завтрака -- мертвый час. Часть ребята дремлет -- кто прямо на
солнышкe, кто в тeни скал. Моряки моют и чистят шлюпки, и кучка
безпризорников с интересом помогает им.
Около нас с Тамарой, под тeнью скалы собралась кучка ребятишек
"поговорить по душам". Послeднiе остатки недовeрiя и отчужденности уже
исчезли, и в нашей маленькой группe воцарилась атмосфера искренней
задушевности и довeрiя.
Старшая из дeвочек, которая первая рeшила eхать с нами, путаясь в
словах и порядкe событiй, медленно и несмeло разсказывает свою исторiю.

Маленькiй безпризорник-воришка, типа Каракуля, зорко высматривает, что
бы стянуть на базарe. Это единственная извeстная ему форма борьбы за жизнь.

-- Да развe упомнишь, как дeло-то было?-- с трудом говорит она,
задумчиво глядя на море. -- Жила я с маткой в селe под Курском. Говорили
старики, что раньше ¹⁷⁸ хорошо жили, да я не помню, совсeм еще малая была. А
то все плохо было. А в прошлую зиму совсeм замучилась. Как по осени отобрали
у нас хлeб -- продналог, значит, ну, ничего и не осталось. А весной уж и
совсeм голод пошел. Сперва как-то терпeли, а потом, не приведи Бог, как
плохо стало. Лебеду, да кору стали eсть. Опухли всe. Вот, видите, какiя у
меня ноги-то сейчас! ¹⁷⁹ Хоть на бал, такiя тонкiя, -- она насмeшливо
пошевелила своей худой ногой. -- А тогда прямо как бревна были, только, вот,
силы не было совсeм. Одна опухлость, а силы никакой. Ну, а мамка у меня
старая была. Она уж с мeста так и не сходила. Так Богу душу и отдала по
веснe. Поплакали, похоронили мы ее, а батька и говорит мнe и меньшому брату,
Ванятка звался, года на 2 помоложе меня был: "Собирайтесь, поeдем
куда-нибудь. Може, гдe в городe прокормимся. Здeся все равно околeвать:
весной-то сeять вeдь нечeм будет". Ну, взяли мы, значит, по мeшку с платьем
и пошли из деревни на станцiю. А в деревнe-то мало кто уже и живой-то
остался. Только хаты пустыя стоят. Ну, пошли мы, значит. А тут уж совсeм
весна была, да только дождь, буря, холод. А итти-то 50 верст надо было.
Нeсколько дней топали. Хорошо еще, что батька кусок лошадиной ноги достал на
дорогу -- варили ее. Но все-таки батька больной совсeм стал. Как пришли к
станцiи, он и свалился. Подобрали его на носилки и куды-то отнесли. А мы с
Ваняткой так и остались. Стали просить Христа ради курочка хлeба. Которые
пассажиры давали, которые нeт, а все лучше жилось, как в деревнe. А потом
потерялся Ванятка. Я уж не знаю -- как. Людей набито вездe было. Каждый
толкнет... Кому какое дeло до мальченки? Свое горе у кажного, небось, есть.
А, может, и под поeзд попал... Махонькiй вeдь он у меня был...
Дeвочка замолчала, и ея худенькое лицо перекосилось гримасой боли.
-- Ну, а потом извeстно, что... Подруги нашлись, воровать научили. Раз
своровала, другой, а потом и засыпалась. В тюрьму, а потом в дeтдом...
Посмотрeла я там дня два, и ночью через забор ходу.
-- Плохо развe было? -- с участiем спросила Тамара.
-- Ясно, что плохо... Первое дeло, голодовать опять пришлось. А потом
-- всe ругают, попрекают: "Дармоeдка, говорят, лишнiй илимент" и всяко!.. Ну
их, -- махнула она рукой... -- Опять я на улицу пошла. С другими дeвченками
познакомилась. Потом, конечно, и мужчины пошли. Всего было... Уж лучше и не
вспоминать... Как это у нас поют... ¹⁸⁰
И она внезапно запeла своим хриплым срывающимся голоском пeсню
дeвочки-проститутки:

"Не плачь, подруженька, ты, дeвица гулящая...
Не мучь ты душу, объятую тоской...
Вeдь все равно -- вся наша жизнь уже пропащая,
А тeло женское вeдь проклято судьбой..."

В тоскливых словах этой уличной пeсенки прозвучало унынiе и жалоба
безконечно усталаго человeка. Этот контраст дeтскаго голоска со словами и
безнадежностью горя взрослаго человeка ошеломил нас. Тамара сердечно
привлекла к себe поющую дeвочку, и та, внезапно прервав свое пeнье,
прислонилась к ея плечу и горько разрыдалась.
-- Господи, хоть бы отравиться дали! -- всхлипывая говорила она. --
Замучилась я совсeм. Кажный ногой пнет... Пшла прочь, проститутка, кричат...
Никто ласковаго слова не скажет... Словно кошка, али собака...
Тамара ласково гладила ее по головe и шептала какiя-то успокоивающiя
слова, но в глазах у нея самой стояли слезы волненiя. Мало по малу дeвочка
перестала рыдать и, уткнув лицо в руки, лежала на пескe, и только изрeдка ея
узенькiя плечи вздрагивали от подавленных рыданiй.

Око за око, зуб за зуб...

-- Вишь, сразу видно -- баба! -- сердито сказал подошедшiй Каракуль. --
Как что, так и в рев... С чего это она?
-- Да, вот, жизнь свою вспомнила, -- тихо отвeтила одна из дeвочек.
-- Жизнь, жизнь, -- ворчливо продолжал "генерал", усаживаясь. -- Ясно,
что у нас не жисть, а жестянка, но скулить тоже резону нeт...
Видно было, что наш "генерал" привык изображать из себя забубеннаго
прожженнаго парня, прошедшаго всe совeтскiе трубы и зубы...
-- Ну, а ты, Каракуль, как в трубы попал?
-- Я-то? -- переспросил паренек с самым удалым ¹⁸¹ видом. -- Да очень
просто -- раз, два, и ваших нeт. Долго ли умeючи?
Безпризорники засмeялись. Он залихватски подбоченился и продолжал:
-- А ежели толком разсказать, то игрушка такая вышла. Я сам -- с
Херсона, а папка мой в царское время в полицiи служил. Чeм уж и не знаю,
кажись, городовым... Ну, вот, так с два тому назад спутался он с каким-то
прiятелем. Вот, разик и дернули они как-то с папкой.
Каракуль выразительно и художественно изобразил бульканье водки.
-- Здорово дрызнуто было... Ну, а извeстно пьяный язык треплется, как
тряпка. Словом, папка мой спьяна и ляпнул про городового-то...
-- Я это как сейчас, вот, помню -- я тогда на лавкe лежал, не спал, все
слышал. Не нравился этот папкин прiятель. Ох, думаю, быть бeдe! Видно, и
вправду этот сукин сын в ВЧК служил. Вечером вдруг машина -- папку за зад и
в конверт... А там долго ли?.. Туды сюды и в подвал... Как же, "враг
трудового народу"... Сволочи!.. Ох, и зло же меня взяло! Ну, думаю, уж я
себe, может, голову сломаю, а уж тебe, гаду ползучему, отплачу за папкину
смерть. Ну, вот, вскорости, подстерег я этого прiятеля ночью на улицe, да
нож сзади ему в ребра и сунул...
-- Ишь, ты!.. -- раздался восторженный возглас.
-- А мнe-то что? -- возбужденно воскликнул Каракуль. -- Смотрeть я на
него буду, что ли? Он папку, сволота, выдал, а я с ним цeловаться буду?..
-- Ну, а потом? -- прервал тот же голос.
-- Потом? -- небрежно протянул паренек. -- Потом -- извeстно что: под
вагон, и досвиданья -- на вольную жисть. А теперь, вот, на курорт прieхал
под первым классом прямо из Москвы... Не жисть, а лафа: зимой -- гдe в
Питерe, альбо в Москвe, а лeтом -- пожалуйте на юг, на курорт...

На пляжe

Свисток боцмана прервал его хвастливый разсказ. Начались игры и
состязанiя. Могучiй инстинкт игры, который не был заглушен даже годами
голодной безпризорной ¹⁸² жизни, овладeл дeтьми. Веселый смeх огласил
морской берег. В азартe игр и состязанiй забылись всe тревоги настоящаго и
мрачные тона будущаго...
Оказалось, что этим маленьким дикарям неизвeстны даже самыя простыя
игры, и примитивныя пятнашки, эстафетка или лисичка вызывали взрывы смeха и
оживленiя. Но если в играх, требовавших ловкости и мелких движенiй,
безпризорники успeшно состязались с нашими скаутами, то оказалось, что их
сила и физическая выносливость подорваны уличной жизнью накрeпко. Эти
маленькiе человeчки, изумительно выносливые к холоду, голоду и лишенiям, не
могли пробeжать без отдыха даже 100 метров, хорошенько перекувырнуться и
прыгнуть...
Но несмотря на неуспeх состязанiй по спорту, смeху и азарта было --
хоть отбавляй. Больше всeх торжествовал Каракуль, кружка котораго при общем
смeхe постоянно опоражнивалась в рукава провинившихся. К концу состязанiй
приз боцмана -- перочинный нож -- тому, кто меньше всeх ругался, был выдан
тому курчавому мальчугану, который первый вызвался eхать с нами.
Ему досталось только четыре кружки. "Рекорд" оказался что-то больше
30...

Концерт

Послe обeда, за которым был окончательно ликвидирован дельфин, скауты
сорганизовали маленькое "клубное отдeленiе" -- показали шуточныя сценки,
фокусы, забавы и в заключенiе пропeли нeсколько скаутских пeсенок.
Лагерная пeсенка "Картошка" имeла необыкновенный успeх. Ребята
попросили повторить ее. Особенно понравились заключительныя слова:

"Неуклюжiе бегемоты
Издают протяжный вой....
Хоть и знают скауты ноты,
Но поют -- о, Боже мой!.."

Слово "бегемоты" потребовало спецiальнаго разъясненiя, каковое и было
дано Тамарой со всeми красками ¹⁸³ тропических истоков Голубого Нила.
Правда, слова Африка и Нил тоже потребовали объясненiй.
-- Да что-ж это, ребята, -- словно обидeлся боцман. -- Все-то мы вам
поем, да разсказываем. А вы нам-то развe не сумeете спeть?
-- Мы-то? Эва! -- с ноткой обиды в голосe отвeтил "генерал". -- Мы тоже
не сапогом сморкаемся... Давай, робя, сгрохаем, что-ль?..
-- А что?
-- Да хуч бы для начала -- нашу "подвагонную". Я -- за запeвалу...
Ну-ка!..
Хриплым, но вeрным баском Каракуль затянул пeсенку о судьбe
безпризорника, вездe встрeчающаго пинки и окрики. Всe его сторонятся и никто
не пожалeет... Вот он, одинокiй и озлобленный, в кучкe других безпризорников
встрeчает какую-то дeвочку и останавливается, как вкопанный...

"-- Что, пацан, распялил зeнки?¹⁶
-- Гдe тебe, дуреха, знать...
Ты мою сестренку Нинку
Мнe напомнила опять...

Ну точь в точь твой голос звонкiй,
И глаза совсeм твои...
-- Ну, а гдe твоя сестренка?
-- Скорый поeзд раздавил".

И нестройный хор маленьких оборвышей дружно подхватил:

"Свисток, браток, да на ось...
Нас опять повезет паровоз...
Мы без дома и гнeзда,
Шатья безпризорная..."

Мы похвалили. "Генерал" расплылся от удовольствiя.

¹⁶ Пристально смотришь.

-- Ну, ежели вам понравилось, -- мы вам тут цeльный концерт
сварганим... А ну-ка, Сенька! Давай, Шкет, ¹⁸⁴ что с того, что ты по дачным
поeздам воешь... Хуч тут и безплатно, да для хороших людей и веревки говорят
не жалко.
Сенька-Шкет, курносый остроглазый мальчик с огромной копной бeлокурых
растрепанных волос на головe, довольно ухмыльнулся.
-- А мнe што? Я завсегда. С моим полным... А што?
-- Да вот, хоть "Гон со смыком"...
Сенька подбоченился и потопал по песку босыми ногами...
-- Эх, чечетка не выйдет... Эх-ма!.. Ну, да все едино...
И он начал чистым ясным голоском пeсенку вора:

"Гоп со смыком -- это буду я... Та-та...
Граждане, послушайте меня.
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня... та-та"...

Тут Сенька разухабисто подмигнул, шевельнул плечами, и видно было, что
на полу он иллюстрировал бы пeсенку залихватским танцем...

"Но сколько бы в тюрьмe я не сидeл, та-та
Не было минуты, что-б не пeл...
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки...
Что уж будешь дeлать, коль засeл? Та-та"...

Дальнeйшiя приключенiя вора развиваются своим чередом... Вот он "весело
подыхает":

"Но если я неправедно живу, та-та,
К чорту попаду я на луну...
Черти там, как в русской печкe,
Жарят грeшников на свeчкe...
И с ними я литровку долбану... та-та"...

Приключенiя неунывающаго воришки продолжаются и в раю: ¹⁸⁵

"Там живет Iуда Искарiот, та-та...
Среди святых лягавым он слывет.
Гадом буду, не забуду,
Прикалeчу я Iуду:
Пусть, халява, даром не орет..."

Пeсенка вызвала дружный смeх. Надо признаться, что парнишка исполнил ее
прямо артистически, с большой музыкальностью и юмором. Единогласно
потребовали "еще".
-- Ну, что-ж еще?.. Развe, вот, еще Пересыпскую. Эх...

"Eшь ананасы,
Рябчика жуй...
День твой послeднiй
Приходит, буржуй!.."

-- Да брось к чортовой матери, Сенька, -- раздались голоса. -- Выбрал
тоже дерьмо такое пeть! При буржуях сам бы, небось, может, анан<а>сы жрал
бы. Давай лучше жалостную!..
-- Жалостную? Ну, ладно. С дрожементом, значит?
Он скорчил унылую рожицу и слезливо запeл:

"Товарищь, товарищь,
Скажи моей мамe,
Что сын ея погибнул на постe...
С винтовкой в рукою
И с шашкою в другою
И с пeснею веселой на устe..."

Далeе оказывается, что причины такой трагической смерти --
романтическiя:

"Евонная Манька
Страдала уклоном.
Плохой между ими был контакт...
Намазанныя губки,
Колeна ниже юбки...
А это безусловно -- вредный хфакт..." ¹⁸⁶

Происходит соотвeтствующая "идеологическая дисскусiя", в результатe
которой:

"Она ему басом:
-- Катись к своим массам!..
Не буду я сидeть в твоем клубе...
-- Ах, ты, вредная гада,
Тибя менe не надо,
Я проживу и без тебe"...

Но, в концe концов, -- "сердце не камень"... Оно разрывается от обиды:

"Товарищь, товарищь,
За что же мы боролись...
За что мы проливали нашу кровь?
За намазанныя губки?
За колeна ниже юбки?
За эту, за проклятую любовь?"

Мы были в восторгe. "Генерал" горделиво усмeхнулся.
-- Он у нас чище Шаляпина... Как гдe на вокзалах -- так монета и
сыпется...
-- А что ты с деньгами-то дeлаешь? -- спросил Боб.
-- Как это что? -- не понял вопроса Сенька. -- Обыкновенно, что...
Теперь очередь не понять наступила у боцмана..
-- Как это, обыкновенно?
-- Ишь, ты, наивняк какой выискался! -- фыркнул Сенька. -- Ясно что --
пропиваю... А что-ж с ними больше дeлать-то?
Каракуль прервал дeловой разговор.
-- Ладно, ладно... Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что.
Манька, темнокожая дeвочка лeт 13, злобно сверкнула на Каракуля черными
глазами из под косм свeшивающихся на лицо волос.
-- Ты, Ванька, своей голотой командуй, -- обрeзала ¹⁸⁷ она "генерала".
-- А когда к нам лeзешь -- сопли раньше утри...
-- Да ты не кирпичись, Манька, -- примирительно отвeтил Каракуль. -- Я
вeдь так только. Спой, дружок, холера тебe в бок, для наших-то хозяевов...
Не ломайся!
Мы присоединились к просьбe. Манька секунду колебалась, но потом
кивнула головой.
-- Ишь, ты, -- шепотом сказал мнe Каракуль... -- Вот чудеса-то!
Уговорили!.. Огневая она, да с норовом... Не зря ее "Манька -- вырви глаз"
зовут?...
-- Это почему ее так прозвали?
-- Никому не спустит! Как что -- так в глаза, как кошка, лeзет.
Говорят, какому-то красноиндeйцу так глазья и повыдергивала... Не поладили,
видно...
-- Ш-ш, -- зашишикали на нас, и в наступившей тишинe прозвенeл мягкiй
серебристый голосок, тихо и с громадным чувством начавши чудесную по
простотe и лирикe пeсенку "Кирпичики"...

"На окраинe гдe-то города
Я в убогой семьe родилась...
Горемыкою, лeт пятнадцати,
На кирпичный завод нанялась..."

Ах, эти "Кирпичики"!.. Как молнiеносно и стихiйно овладeли они всей
Россiей... Кто только не знал их и кто не пeл?.. Я помню, как в Москвe
нeсколько концертов подряд знаменитой артисткe Неждановой не давали пeть,
требуя "Кирпичиков". Она отговаривалась незнанiем слов. Тогда избрали
комиссiю, чтобы написать текст и все-таки, в концe концов, заставили ее
спeть "Кирпичики".
И никогда знаменитая пeвица не слыхала, вeроятно, таких апплодисментов,
как послe заключительных слов пeсенки:

...Так за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я милый завод...

И сколько лeт пришлось всяким совeтским "культ-отдeлам" принимать мeры
для выкорчевыванiя этой "идеологически невыдержанной" пeсенки... ¹⁸⁸
А звуки пeсенки льются и льются... И всe притихли и как будто
зачарованы голосом "Маньки -- вырви глаз", поющей под аккомпанимент рокота
моря...
-- Манечка, Манька... -- раздались голоса послe конца пeсни... -- А
ну-ка, "Мурку"... Спой, Манька, не ломайся, когда просят... А ну...
Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ея глазах блеснул
злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала.
-- Спойте, Манечка, мы всe просим... Пожалуйста, голубчик.
Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась.
-- Ладно, -- отвeтила она.
И в наступившем напряженном молчанiи полилась пeсенка о любви вора к
"Муркe"... В этой любви и страсть, и ненависть, и боль... И звонкiй голосок
пeвуньи с замeчательной выразительностью передавал эти примитивныя чувства
вора. Я оглянулся... Безпризорники сидeли неподвижно, не отрывая глаз от
лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волненiя прерывалось дыханiе и
раскрывались рты...
"Мурка" оказалась предательницей... Любовь вора и сладкое "блатное"
житье она промeняла на "лягашку"¹⁷... И вот наступает возмездiе:

"Шел я на малину¹⁸, встрeтились мнe урки...
Вот один из них мнe говорит:
"Мы ее вспороли... В кожаной тужуркe
Там, за переулочком, лежит..."

И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей дeвочки послeднiя слова:

"Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая...
Здравствуй, дорогая... И прощай..."

И я вижу, как по щекe удалого Каракуля ползет слеза...

¹⁷ Сотрудник уголовнаго розыска.

¹⁸ Воровской притон.

¹⁸⁹
Кончилась пeсенка, но молчат всe. Сколько у этих дeтей
сентиментальности и романтичности под внeшней корой наплевательскаго
отношенiя ко всему в жизни... И не разберешь, что здeсь больное,
издерганное, а что душевное и мягкое ...
Каракуль первым встряхнул головой.
-- Вот, стерва, -- одобрительно произнес он, стараясь скрыть свое
волненiе. -- Аж до сердца достало!.. Тебe бы Манька, в звeринец, ты бы
бегемотов, вот, как в пeснe, в слезу бы вогнала. Фу... Ну, это не дeло --
так разнюниваться... А ну-ка, Шлемка, запузырь ты что повеселeе... Хоть бы
про свадьбу!
Худой высокiй мальчик озлобленно оглянулся.
-- Пошел к чорту, -- мрачно буркнул он.
-- Ишь, ты, какой гордый, что твой Троцкiй! -- вспыхнул Сенька. -- Как