Страница:
___
Помню сравнительно небольшой эпизод, рeзко врeзавшiйся в сeрые дни
больничной жизни. Этот тон был сeрый, конечно, только относительно.
Постоянно случались драки, стрeльба по бeглецам, воровство, артистическое и
даже изысканное. Дни проходили "не скучно": то кого-либо вызывали на
разстрeл, то кто-либо освобождался, то какую-либо разсeянную сестру
милосердiя уголовники насиловали гурьбой в темной палатe, то случалось
какое-либо самоубiйство. Но все это были явленiя, которыя для совeтских
нервов не представляли чего-то, из ряда вон выходящаго. Но один случай
запомнился очень ясно.
Цeна револьвернаго патрона
С утра во всeх палатах больницы Бутырской тюрьмы ожиданiе -- готовится
очередной этап. Внизу идут наспeх созванныя врачебныя комиссiи для
опредeленiя "годности в этап". Предполагается, что "долeчиваться" будут в
лагерe...
В сосeдней палатe -- шум и споры: это пытаются отправить в лагерь
молодого вора, пытавшагося заслужить помилованiе доносами на товарищей. Он
ошибся в каких-то своих расчетах и теперь все-таки вызван на этап. А для
него, "стукача" и "ссученнаго"43, лагерь -- это смерть. Он знает, что в
первый же день его пребыванiя в лагерe он будет найден гдe-нибудь во рву с
ножом между ребрами: "великое урочье племя" имeет свои жестокiе законы...
И этот вор, Ванька Хлюст, всeми силами давно уже пытается отвертeться
от этапа. Гдe-то он ухитрился сам привить себe гоноррею. Потом, послe
выздоровленiя (принудительное лeченiе), ухитрился заразить себя трахомой. А
недавно втер себe в глаз кусочки химическаго карандаша.
43 Доносчика и предателя.
Но вот -- все-таки роковое: "собирайся с вещами"... И в палатe грохочет
соленая матерная ругань и пререканiя 408 между ним и надзирателями. Силы не
примeняют -- как никак -- больница...
Потом все затихает. Ванька как-будто сдается и начинает собирать вещи.
Но через пять минут откуда-то из корридора раздается истошный вопль, и
потом я вижу мимоходом, как Ваньку тащат из уборной с окровавленной рукой.
Оказывается, что он успeл разрeзать себe вены откуда-то раздобытой
безопасной бритвой.
Нажим надзирателей временно ослабeвает. С забинтованной рукой Ванька
остается лежать в палатe и с сiяющим лицом хвастается перед сотоварищами
своей ловкостью.
Послe обeда в корридорe раздается звон шпор и шаги нeскольких людей.
Мелькает форма сотрудника ГПУ и двух каких-то в штатском.
Все затихает, и мы слышим отрывки разговора:
-- Так, значится, вы, гражданин Веселов, отказываетесь иттить в этап?
-- Да как же я могу, -- отвeчает взволнованный и заискивающiй голос
Ваньки. -- Да я бы с моим полным... Да развe-ж я могу?.. Почитай, вся рука
располосована...
-- Так, значит, вы отказываетес<ь>? -- сухо повторяет голос.
-- Да, больной же я совсeм, товарищ Начальник.
-- Ну, ну... Дeло ваше...
Наступает молчанiе на нeсколько минут. Потом тот же голос продолжает:
-- Вот, подпишите акт, что вы отказываетесь идти в этап.
-- Дак я же, товарищ Начальник...
-- Либо вставайте на этап, либо подпишите, -- коротко звучит отвeт
чекиста.
Послe нeкоторых пререканiй Ванька, видимо, подписывает.
-- А теперь вы, товарищи, подпишите... Формальнос<т>ь -- ничего не
попишешь.
Двое спутников чекиста, очевидно, тоже подписывают.
-- Ну, вот и все, -- раздается среди молчанiя тот же ровный, сухой
голос. Слышится шум свертываемой бумаги, 409 и потом внезапно тишина
корридора и палат прорeзается гулким звуком выстрeла... Слышен глухой стон и
опять тот же спокойный голос:
-- Ну, теперь пойдем, товарищи... Засeданiе закрыто.
И трое людей мeрным шагом проходят по корридору обратно.
К палатe с блeдным лицом бeжит дежурный врач. Через нeсколько минут по
корридору звучат ровные шаги санитаров с носилками, и прежняя тишина опять
воцаряется в больницe Бутырскаго Изолятора ОГПУ...
Рeшенiе
Прошло еще мeсяца полтора без всяких новостей. Наконец, меня вызвали в
канцелярiю и показали бумажку:
ВЫПИСКА
из протокола заседания Коллегии ОГПУ от 28 июля 1932:
С л у ш а л и:
Дело гр. Солоневича, Б. Л., No. 121343.
П о с т а н о в и л и:
Дело прекратить, гр. Солоневича, Б. Л., из под заключения освободить и
отправить на место жительства.
Почти пять мeсяцев было вычтено из жизни неизвeстно почему и за что...
___
В тот же день, вечером в комнатe брата я твердо сказал:
-- Я согласен, Ваня. Бeжим. Здeсь нeт ни настоящаго, ни будущаго.
Побeг No. 1
Через два мeсяца небольшая группа туристов-охотников появилась в
Карелiи, около водопада Кивач. Кто бы мог подумать, что эта веселая, дружная
компанiя, в изобилiи снабженная всякими совeтскими "мандатами", готовится
совершить ужасное, с точки зрeнiя совeтской власти, преступленiе -- бeжать
из "родного пролетарскаго государства"? 410
Не торопясь, как полагается мирным путешественникам, мы проплыли на
лодкe по рeкe Сунe, достигли большого, озера -- Суо-Ярви и там, оставив
лодку в прибрежных камышах, направились по лeсу на запад, туда, гдe в 150
километрах была Финляндiя. Мы думали пройти этот путь в 5-7 дней, но,
вопреки справкe Московской метереологической станцiи о сухом лeтe,
оказалось, что послeднiе два мeсяца все время лили дожди и обширныя
карельскiя болота, и рeчки оказались почти непроходимыми.
Больше 5 дней мучились мы в этих лeсах и болотах. Напряженiе послeдних
мeсяцев не прошло даром для брата -- он разболeлся настолько серьезно, что
продолжать трудный путь было невозможно. А до границы, желанной границы
оставалось только 60 километров.
О том, чтобы оставить больного брата гдe-нибудь на дорогe и уйти
самому, не могло быть и рeчи.
Мы рeшили вернуться обратно. С тяжелым чувством проигрыша мы вышли на
дорогу, удачно инсценировали заблудившуюся и растерявшуюся компанiю и
вернулись обратно.
-- На этот раз не удалось, -- весело сказал Юра, когда мы прieхали в
Москву. -- Ну и чорт с ним! А мы все равно, раньше или позже, -- но
пройдем!.. Улыбнуться при неудачe -- первое дeло!..
Боб
С тяжелым сердцем возвращался я в Орел послe неудачи перваго побeга.
Были опасенiя, что попытка побeга будет открыта и это вызовет
соотвeтст<в>ующiя репрессiи. Да если бы все и обошлось благополучно, --
впереди был год подготовки к новому побeгу, опять тысячи случайностей,
опасности и риск.
Высунувшись из окна вагона, я перебирал в памяти причины неудачи побeга
и строил планы новаго.
-- Да лопни мои глаза, если это не сам дядя Боб!
Боже мой, да этот знакомый звучный голос я узнал бы среди тысячи
других! Живо обернувшись, я увидал нашего "боцмана" в натуральную величину,
высокого, коренастаго, 411 с густой копной бeлокурых волос над круглым
жизнерадостно улыбающимся лицом.
-- Вот так чертовщина. Вы -- Боб?
-- Я... я... -- просiял боцман, схватывая меня в свои медвeжьи объятiя.
-- Вот это -- да! -- восклицал он, радостно цeлуя меня. -- Вот так
встрeча!.. А то я смотрю, смотрю...
Через полчаса, когда мы устроились вмeстe в купэ вагона, Боб докладывал
о судьбe севастопольцев.
-- Ну, с кого бы это начать?.. Ну, хоть бы с Лидiи Константиновны.
Уeхала куда-то за Урал. На прощальной вечеринкe расплакалась, бeдалага. "Не
могу, говорит, здeсь жить -- слишком больно вспоминать все старое"...
Провожали мы ее на вокзал всей оравой, даже тихонечко спeли пeсенку герлей.
Жалко ее -- хорошая она была -- как мать родная. Да что-ж -- уж такое теперь
чортово время... Ничипор -- так тот всерьез поэтом стал. Так -- в два
лица...
-- Как это в два лица?
-- Да вот: одни "поэзы" пишет для души, для себя -- и хорошiя, надо
прямо сказать, "поэзы" -- и никто их, ясно, не печатает. А другiя для газет,
для гонорара. Ну, знаете, о всяком там совeтском энтузiазмe, ударниках,
пятилeтках и прочей халтурe. Читали, небось, -- оскомину все это набило...
Талантливый парень, а вот, ходу никуда нeт. Он бы по газетной линiи легко
себe карьеру сдeлал бы со своими способностями, но в партiю нужно поступить
-- развe безпартiйному куда ход есть? -- ну, а этого совeсть не позволяет.
Так и бьется, бeдняга...
Григу больше повезло, хоть так и не добился он инженера -- вычистили
его сперва из Комсомола, а потом и из ВУЗ'а, "как чуждый элемент".
Разнюхали. А что-то нехорошее подмeтил я на душe у Грига -- словно пятна
какого-то отмыть не может. Словно трещина гдe-то. Жаль парня... Ну кто еще?
Тамару, конечно, из прiюта все-таки вычистили -- там теперь одни комсомолки
работают. Ну, она в школы перешла по физкультурe. Опять с дeтьми возится.
Володя с Олей давно уже не в фиктивном, а настоящем бракe. И волченок уже
есть. Вeрно, уже и позабыл, что Тумановым звался, А ей-Богу, Борис
Лукьянович, 412 хорошо это у нас с герлями повыходило. Вот, прошли вмeстe
скаутскiе ряды в одной дружинe, смотришь -- симпатiя появилась, потом любовь
и теперь глядите, какiя славныя пары -- любо-дорого посмотрeть.
-- Ну, а сами-то вы как живете?
-- Я-то? -- Широкое лицо боцмана расплылось в улыбкe. -- Чорт его
знает, кручусь как-то, теперь техник-строитель. Тоже хотeл было в ВУЗ, да
нашего брата не пущают. Нужна рекомендацiя общественных и партiйных
организацiй, а тут, в Севастополe, каждая собака знает, что мы скаутами
были. Нeту хода вверх. Ну, да что! Теперь и инженеру не так что-б очень
сладко -- отвeтственность адовая: чуть что -- а подать сюда Ляпкина-Тяпкина!
Ага, не досмотрeл, голубчик, а то и навредил, может быть? Тут тебe
контр-революцiя экономическая и готова: пожалуйте бриться -- за ушко, да в
лагерь. Нeт уж, Бог с ним! Может быть, лучше, что я не инженер.
-- Ну, а Таня как?
-- Танюшечка? -- переспросил Боб, и нeжная улыбка освeтила крупныя
черты его лица. -- Да ничего, спасибо попрыгивает, дочку няньчит. Я вeдь уже
счастливый отец семейства. Голодно -- это вeрно. Но знаете, Борис
Лукьянович, за что я скаутингу безконечно благодарен, -- вот за этот запас
бодрости и жизнерадостности, который мы всe получили в отрядах. Ей Богу, без
этой, вот, бодрости в совeтской жизни прямой путь -- петля...
-- Ну а ГПУ вас не цапнуло?
-- Как же, как же. Развe-ж оно нас когда-нибудь забудет? Я, вот, 3
мeсяца отсидeл. Да и другiе тоже почти всe попарились. Но в ссылку никто не
поeхал. Видно, без вас, Лидiи Константиновны, да Володи ГПУ не так уж
опасалось севастопольцев. Пронесло как-то.
Поeзд подходил к моему Орлу. Мы сердечно распростились, и я вышел на
перрон. Круглое лицо Боба дружески улыбалось мнe из окна вагона.
-- Кого увидите там -- мой привeт и поцeлуй!
-- Есть, есть! -- по морскому отвeтил боцман. -- Все разскажу! Вот
ребята довольны будут! "Живого дядю Боба видал!"
Прозвучал послeднiй звонок, и ему отвeтил протяжный гудок паровоза. 413
Поeзд медленно тронулся.
-- Да, да, дядя Боб! Самаго главнаго-то я вам и не успeл сказать!
Помните нашу скалу в Георгiевском монастырe? Гдe мои моряки скаутскiй значек
высeкли?
-- Помню, помню. А что?
-- Взорвали комсомольцы. Не могли сбить, так подложили динамиту и с
корнем ахнули. Вот, свооолочи!..
Чортова служба
-- На линiю огня -- шагом марш! -- звучит команда. С винтовками в руках
мы идем вперед. Далеко перед нами, в 100 метрах, на дворe артиллерiйскаго
полка стоят шесть мишеней.
-- Ложись! Прямо по мишеням, десятью патронами... Заряжай!
Я плотно просовываю лeвую руку в петлю ружейнаго ремня, крeпко стягиваю
ее, выковыриваю локтем ямку в землe и прилаживаю тяжесть винтовки на лeвой
ладони. Блестящiе мeдные патроны один за другим уходят в патронник. Рeзко
звякает затвор.
Лeвая рука в толстой перчаткe подводит винтовку к мишени, ружейный
ремень, плотно обвиваясь около руки, крeпко вжимает приклад в плечо. Щека
слилась с холодным лаком приклада. Легкiй вeтерок холодит правую обнаженную
руку. Мушка ровно ложится в прорeзи и медленно подводится под черное яблоко
мишени. Ровно... Ровно... Вот между кончиком мушки и яблоком осталась тонкая
бeлая ниточка. Палец начинает плавно давить на спуск. Винтовка вросла в
плечо и не шевелится. Спокойно, спокойно... Неожиданный выстрeл оглушает.
Плечо вздрагивает от отдачи... Кажется, хорошо!
Выстрeлы трещат, не переставая.
Первым отстрeлялся длинный костлявый Ильинскiй, "потомственный,
почетный пролетарiй", старый слесарь депо. Он осторожно отложил в сторону
винтовку и, не поднимаясь, критическим взором оглядeл свою сосeдку.
Комсомолка Паша, обтирщица паровозов, сосредоточенно и старательно
дострeливала послeднiе патроны, невольно гримасничая и по дeтски выпячивая
губы. 414
Послe свистка-отбоя Ильинскiй ласково шлепнул Пашу по спинe.
-- Ишь, стрeльчиха-то какая! -- усмeхнулся он, поднимаясь. -- А вeдь,
поди-ж, вeрно, очков за 60 все-таки выстукала!
-- А что-ж, дядя? -- расплылась Паша в улыбкe, -- поживу с твое -- и
больше ста выбью.
-- Ишь, ты -- занозистая какая! Поперед батьки в пекло. Ну, ну. Пойдем
поглядим, что ты там наплевала в мишень-то. А кстати, Солоневич, --
обернулся старик ко мнe, -- чтой-то стрeлков наших нeту?
"Стрeлками" у нас, на желeзкe, называли чинов военизированной охраны,
набиравшейся из демобилизованных красноармейцев и охранявших перроны, склады
и пути. Постоянных участников наших стрeлковых тренировок, Закушняка и
Ямпольскаго, дeйств<и>тельно, не было.
-- Да чорт их знает. Обeщали быть.
Ильинскiй, видимо, сильно уставшiй на работe и голодный, сердито
заворчал:
-- Снайперы тоже! Этак мы и состязанiе прокакаем. Тута всeм как один --
нужно. Шутка сказать -- "Динамо"! Не сапогом, небось, сморкаются.
Недовольство его было понятным. Сравнительно недавно мы выиграли два
стрeлковых состязанiя по боевой винтовкe у красноармейцев и теперь
готовились к отвeтственному и серьезному состязанiю с Орловским обществом
"Динамо". И отсутствiе постоянных наших стрeлков на тренировкe нервировало
старика, фанатика стрeлковаго дeла.
Мнe нечего было отвeтить Ильинскому, ибо причин отсутствiя охранников я
не знал. К моему удивленiю, Паша снимая ремень с руки и любовно оглаживая
свою кокетливо желтую винтовку, беззаботно отозвалась:
-- Не дрефь, дядя Ильинскiй. Никакого состязанiя вовсе и не будет.
-- Это почему такое?
-- А потому, динамовцам теперь не до состязанiй!
-- И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебe знать? От горшка два
вершка, а поди, как знает все!
Паша лукаво усмeхнулась. 415
-- Да ты не фырчи, Ильинскiй. Значит, знаю, если говорю.
-- Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь.
Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшаго в сторонe иструктора
Осоавiахима, Александрова, типичнаго партiйнаго активиста, и, понизив голос,
отвeтила:
-- Забастовки помнишь?
Недавнiя забастовки нeскольких заводов из-за снятiя со снабженiя членов
семей помнили мы всe. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими
рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворенiе своих требованiй.
-- Помню. Ну, так что?
-- Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать,
кого нужно.
Ильинскiй нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на
шомпол.
-- Ну и что? -- спросил он уже тихим голосом.
-- Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленькiй! Мобилизацiя всeх
сил. Теперь им не до стрeльб... Другiя мишени...
К нам подходил Александров. Всe замолкли, и старик-слесарь со злобой
нажал на неподдававшiйся шомпол.
___
Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту
дежурный по штабу отвeтил:
-- Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сдeлать. Уж придется вам
обойтиться пока без наших стрeлков. Этые дни есть спецiальная работа
оперативнаго характера.
О подробностях я, конечно, не спрашивал.
___
В послeднiя недeли от вокзала по городу растекались одиночками и
группами оборванный, худыя, истощенныя фигуры украинских крестьян,
прieхавших со своих черноземных полей сюда за хлeбом. Они ходили по улицам,
стучали в окна и просили: "хоть шматочек хлeба". И эти "шматочки" давали. Я
не видeл случая, чтобы такого 416 крестьянина отогнали от окна. Давали не от
излишков своих: отрывали от своего полуголоднаго пайка -- то картошку, то
луковку, то горсть крупы, то корочку хлeба. Было страшно и трогательно
видeть худыя участливыя лица рабочих, хмуро ра<з>спрашивающих крестьян о
жизни украинских сел. И этот кусок хлeба казался не подаянiем, а братской
помощью. Члены "четвертаго интернацiонала" (гимн "четвертаго интернацiонала"
звучит так: "Я голодный!") проявляли свою солидарность...
Тe из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам,
пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти
обезсилeвшiе люди назывались среди коренного населенiя города полным больной
иронiи термином -- "санитарная комиссiя". И обычно члены этих "санитарных
комиссiй", добравшись до далекаго от изобилiя совeтскаго мусорнаго ящика,
уже не отходили от него живыми. Отвыкшiе от пищи желудки не выдерживали
качества совeтских объедков и отбросов.
И их тeла-скелеты обычно по нeсколько дней лежали по дворам, пока не
являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человeческих костей
строился "фундамент зданiя соцiализма"...
Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успeл втихомолку сдeлать
нeсколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время
второго побeга.
Мы не успeли переправить их во-время за-границу, и так как, с точки
зрeнiя ГПУ, такiе снимки были абсолютно достаточным матерiалом для
разстрeла, то во время побeга они были помeщены в самом безопасном мeстe.
Этим мeстом считался у нас заднiй карман Юриных трусиков -- не брюк, а
трусиков.
"Пока-де там что -- меня будут обыскивать послeдним. На крайнiй случай
я даже съeм их", -- увeренно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности
провала. Мы не учли одного, что послe ареста нас могут заковать в ручные
кандалы. И я видeл потом, как блeден был Юра, когда наручники связали кисти
его рук, и он не мог добраться до своего кармана...
Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он
улыбался. 417
-- Олл райт, -- коротко отвeтил он на тихiй вопрос о снимках.
Уже потом, когда мы послe приговора сидeли в пересыльной тюрьмe, Юра
сообщил, как цeной мучительнаго напряженiя и выворачиванiя рук он все же
ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их.....
-- Куда? В уборную?..
Похудeвшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной
взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.
-- В уборную? Ну, нeт... Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что
дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно
вагона -- туда, гдe будут опущены вторыя зимнiя рамы. Выцарапай-ка их
оттуда!..
Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор eздит с этими фотографiями
трупов украинских мужиков, нeсколько миллiонов которых погибло во время
очередного совeтскаго голода 1933 года...
___
Немного дней спустя, когда выяснилось, что, дeйствительно, состязанiя
откладываются, ибо ГПУ занято арестами "бунтовщиков", я был послан на
станцiю Куракино для фото-съемки какого-то изобрeтенiя путевого сторожа.
Скоро на станцiю пришел товаро-пассажирскiй поeзд, тот самый
"максимка", с медлительностью котораго связано столько юм<о>ристических
разсказов и неприличных анекдотов.
Был яркiй, почти лeтнiй день. Поeзд должен был стоять 12 минут;
платформа наполнилась ободранным совeтским людом из вагонов 4 класса.
Кипятку не было, и станцiонный кран был мигом облeплен черной толпой
жаждущих.
Из зданiя вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В
числe стрeлков патруля я узнал Закушняка и Ямпольскаго.
-- Куда это ребата? Кого ловите?
Закушняк, стройный молодой парень из провинцiальных рабочих, как-то
передернул плечами. 418
-- Да вот, на облавe...
-- Ну, я вижу... А на кого?
-- Да, вот, бeгунков, которые на Москву прутся, вылавливаем.
Патруль прошел вперед. Незамeтно для них я пошел сзади.
Дойдя до передняго вагона, стрeлки раздeлились.
Трое вошло в вагон, а остальные размeстились по сторонам. Через
нeсколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крeпкая,
кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое
ребятишек 7-8 лeт. Не обращая вниманiя на их жалобы и мольбы и на
посыпавшiеся со всeх сторон вопросы, патруль повел задержанных в станцiонный
сарай, гдe один остался на стражe.
Потом остальные стрeлки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в
слeдующiй вагон.
К моменту отправленiя поeзда вагона три-четыре было "очищено" от
крестьян. Зная, что через полчаса вслeд за "максимкой" идет скорый, я рeшил
остаться, чтобы посмотрeть, что будет со снятыми с поeзда крестьянами.
В станцiонном сараe послe отхода поeзда выловленных оказалось человeк
двeнадцать. В их числe было двe женщины и трое ребятишек. Изможденные,
оборванные и молчаливые, они понуро сидeли на цементe и, видимо, ничто уже
не могло вывести их из отупeнiя.
Через нeсколько минут подошел уполномоченный ДТОГПУ44.
Он тоже молча оглядeл крестьян и отрывисто спросил:
-- Откуда?
Старуха медленно подняла голову.
-- С пид Золотоноши, сыночку.
-- А какого чорта сюда притопали?
Старуха удивленно подняла голову, с плохо скрытым недоброжелательством
посмотрeла на откормленное лицо чекиста и тихо отвeтила:
44 Дорожно-транспортный отдeл ОГПУ.
-- А куды-ж податься? Хиба-ж так умирати, як 419 скотина? Мабудь вси
вже поумиралы в сели. Мы и пiихалы хлиба шукаты...
-- От, дура! Да развe-ж здeсь хлeба больше?
-- А я знаю? -- устало и тихо отвeтила старуха, опять уронив голову. --
Нам вже все ровно.
Крестьянин помоложе обратился к уполномоченному, и в его голосe
прозвучала нотка надежды.
-- А може нас в турму загонять?
-- Ну, вот еще! Возиться, да кормить вас! Идите, куда хотите, только на
поeзд не цeпляйтесь.
-- Так куда-ж нам идти? -- удивленно спросила старуха.
-- А мое какое дeло? На всe четыре стороны. Ну, пойдем, товарищи, --
сказал он стрeлкам, и всe вышли. Закушняк задержался и, выходя послeдним,
сунул старухe два рубля.
-- Спасибо, сыночек... А може хлиб е?
-- Уж не знаю, бабушка. Ежели достану -- принесу.
-- Сыночек, сыночек, -- с внезапным припадком отчаянiя вскрикнула
старуха, судорожно схватив его за полу шинели. -- Куды-ж нам податься?
-- Да вот, идите в деревню. Вот там, версты с двe, деревня есть. Может,
там покормят...
И осторожно высвободив край шинели из костлявых пальцев старухи,
стрeлок торопливо вышел из сарая.
Нeсколько шагов мы шли молча.
-- Слушай, Закушняк, куда-ж им дeться, в самом дeлe?
Стрeлок повернул ко мнe свое искаженное мучительной усмeшкой лица
-- Куда? А я знаю? Тут всe деревни, почитай, переполнены. Самим eсть-то
почти ни хрeна нeт. Куда-ж кормить? Может, что и дадут, только навряд что.
-- А чего в тюрьму словно просились?
-- Да вот, видишь, при ихней жизни им и тюрьма вродe дома кажется.
Послe украинских сел -- все раем будет. Думают -- паек им давать будут...
Развe-ж они знают, что в тюрьмах дeется? Да потом, развe-ж тюрем да пайков
хватит на такую голодную ораву? Эх, да и так всe, почитай, можно считать, в
тюрьмe сидим... А мы вот, видишь, вродe как тюремщики. Чортова служба!...
420
Он со злобой перекинул винтовку через плечо и исчез в дверях станцiи.
К перрону, блестя зеркальными стеклами вагона-ресторана, подходил
скорый поeзд.
На службe Россiи
По законам административной, ссылки я не имeл права выe<з>жать из Орла.
Но работать на желeзкe и не соблазниться возможностью стрeльнуть в Москву --
было "сверх сил". И изрeдка я ухитрялся на сутки съeздить в Москву и
Помню сравнительно небольшой эпизод, рeзко врeзавшiйся в сeрые дни
больничной жизни. Этот тон был сeрый, конечно, только относительно.
Постоянно случались драки, стрeльба по бeглецам, воровство, артистическое и
даже изысканное. Дни проходили "не скучно": то кого-либо вызывали на
разстрeл, то кто-либо освобождался, то какую-либо разсeянную сестру
милосердiя уголовники насиловали гурьбой в темной палатe, то случалось
какое-либо самоубiйство. Но все это были явленiя, которыя для совeтских
нервов не представляли чего-то, из ряда вон выходящаго. Но один случай
запомнился очень ясно.
Цeна револьвернаго патрона
С утра во всeх палатах больницы Бутырской тюрьмы ожиданiе -- готовится
очередной этап. Внизу идут наспeх созванныя врачебныя комиссiи для
опредeленiя "годности в этап". Предполагается, что "долeчиваться" будут в
лагерe...
В сосeдней палатe -- шум и споры: это пытаются отправить в лагерь
молодого вора, пытавшагося заслужить помилованiе доносами на товарищей. Он
ошибся в каких-то своих расчетах и теперь все-таки вызван на этап. А для
него, "стукача" и "ссученнаго"43, лагерь -- это смерть. Он знает, что в
первый же день его пребыванiя в лагерe он будет найден гдe-нибудь во рву с
ножом между ребрами: "великое урочье племя" имeет свои жестокiе законы...
И этот вор, Ванька Хлюст, всeми силами давно уже пытается отвертeться
от этапа. Гдe-то он ухитрился сам привить себe гоноррею. Потом, послe
выздоровленiя (принудительное лeченiе), ухитрился заразить себя трахомой. А
недавно втер себe в глаз кусочки химическаго карандаша.
43 Доносчика и предателя.
Но вот -- все-таки роковое: "собирайся с вещами"... И в палатe грохочет
соленая матерная ругань и пререканiя 408 между ним и надзирателями. Силы не
примeняют -- как никак -- больница...
Потом все затихает. Ванька как-будто сдается и начинает собирать вещи.
Но через пять минут откуда-то из корридора раздается истошный вопль, и
потом я вижу мимоходом, как Ваньку тащат из уборной с окровавленной рукой.
Оказывается, что он успeл разрeзать себe вены откуда-то раздобытой
безопасной бритвой.
Нажим надзирателей временно ослабeвает. С забинтованной рукой Ванька
остается лежать в палатe и с сiяющим лицом хвастается перед сотоварищами
своей ловкостью.
Послe обeда в корридорe раздается звон шпор и шаги нeскольких людей.
Мелькает форма сотрудника ГПУ и двух каких-то в штатском.
Все затихает, и мы слышим отрывки разговора:
-- Так, значится, вы, гражданин Веселов, отказываетесь иттить в этап?
-- Да как же я могу, -- отвeчает взволнованный и заискивающiй голос
Ваньки. -- Да я бы с моим полным... Да развe-ж я могу?.. Почитай, вся рука
располосована...
-- Так, значит, вы отказываетес<ь>? -- сухо повторяет голос.
-- Да, больной же я совсeм, товарищ Начальник.
-- Ну, ну... Дeло ваше...
Наступает молчанiе на нeсколько минут. Потом тот же голос продолжает:
-- Вот, подпишите акт, что вы отказываетесь идти в этап.
-- Дак я же, товарищ Начальник...
-- Либо вставайте на этап, либо подпишите, -- коротко звучит отвeт
чекиста.
Послe нeкоторых пререканiй Ванька, видимо, подписывает.
-- А теперь вы, товарищи, подпишите... Формальнос<т>ь -- ничего не
попишешь.
Двое спутников чекиста, очевидно, тоже подписывают.
-- Ну, вот и все, -- раздается среди молчанiя тот же ровный, сухой
голос. Слышится шум свертываемой бумаги, 409 и потом внезапно тишина
корридора и палат прорeзается гулким звуком выстрeла... Слышен глухой стон и
опять тот же спокойный голос:
-- Ну, теперь пойдем, товарищи... Засeданiе закрыто.
И трое людей мeрным шагом проходят по корридору обратно.
К палатe с блeдным лицом бeжит дежурный врач. Через нeсколько минут по
корридору звучат ровные шаги санитаров с носилками, и прежняя тишина опять
воцаряется в больницe Бутырскаго Изолятора ОГПУ...
Рeшенiе
Прошло еще мeсяца полтора без всяких новостей. Наконец, меня вызвали в
канцелярiю и показали бумажку:
ВЫПИСКА
из протокола заседания Коллегии ОГПУ от 28 июля 1932:
С л у ш а л и:
Дело гр. Солоневича, Б. Л., No. 121343.
П о с т а н о в и л и:
Дело прекратить, гр. Солоневича, Б. Л., из под заключения освободить и
отправить на место жительства.
Почти пять мeсяцев было вычтено из жизни неизвeстно почему и за что...
___
В тот же день, вечером в комнатe брата я твердо сказал:
-- Я согласен, Ваня. Бeжим. Здeсь нeт ни настоящаго, ни будущаго.
Побeг No. 1
Через два мeсяца небольшая группа туристов-охотников появилась в
Карелiи, около водопада Кивач. Кто бы мог подумать, что эта веселая, дружная
компанiя, в изобилiи снабженная всякими совeтскими "мандатами", готовится
совершить ужасное, с точки зрeнiя совeтской власти, преступленiе -- бeжать
из "родного пролетарскаго государства"? 410
Не торопясь, как полагается мирным путешественникам, мы проплыли на
лодкe по рeкe Сунe, достигли большого, озера -- Суо-Ярви и там, оставив
лодку в прибрежных камышах, направились по лeсу на запад, туда, гдe в 150
километрах была Финляндiя. Мы думали пройти этот путь в 5-7 дней, но,
вопреки справкe Московской метереологической станцiи о сухом лeтe,
оказалось, что послeднiе два мeсяца все время лили дожди и обширныя
карельскiя болота, и рeчки оказались почти непроходимыми.
Больше 5 дней мучились мы в этих лeсах и болотах. Напряженiе послeдних
мeсяцев не прошло даром для брата -- он разболeлся настолько серьезно, что
продолжать трудный путь было невозможно. А до границы, желанной границы
оставалось только 60 километров.
О том, чтобы оставить больного брата гдe-нибудь на дорогe и уйти
самому, не могло быть и рeчи.
Мы рeшили вернуться обратно. С тяжелым чувством проигрыша мы вышли на
дорогу, удачно инсценировали заблудившуюся и растерявшуюся компанiю и
вернулись обратно.
-- На этот раз не удалось, -- весело сказал Юра, когда мы прieхали в
Москву. -- Ну и чорт с ним! А мы все равно, раньше или позже, -- но
пройдем!.. Улыбнуться при неудачe -- первое дeло!..
Боб
С тяжелым сердцем возвращался я в Орел послe неудачи перваго побeга.
Были опасенiя, что попытка побeга будет открыта и это вызовет
соотвeтст<в>ующiя репрессiи. Да если бы все и обошлось благополучно, --
впереди был год подготовки к новому побeгу, опять тысячи случайностей,
опасности и риск.
Высунувшись из окна вагона, я перебирал в памяти причины неудачи побeга
и строил планы новаго.
-- Да лопни мои глаза, если это не сам дядя Боб!
Боже мой, да этот знакомый звучный голос я узнал бы среди тысячи
других! Живо обернувшись, я увидал нашего "боцмана" в натуральную величину,
высокого, коренастаго, 411 с густой копной бeлокурых волос над круглым
жизнерадостно улыбающимся лицом.
-- Вот так чертовщина. Вы -- Боб?
-- Я... я... -- просiял боцман, схватывая меня в свои медвeжьи объятiя.
-- Вот это -- да! -- восклицал он, радостно цeлуя меня. -- Вот так
встрeча!.. А то я смотрю, смотрю...
Через полчаса, когда мы устроились вмeстe в купэ вагона, Боб докладывал
о судьбe севастопольцев.
-- Ну, с кого бы это начать?.. Ну, хоть бы с Лидiи Константиновны.
Уeхала куда-то за Урал. На прощальной вечеринкe расплакалась, бeдалага. "Не
могу, говорит, здeсь жить -- слишком больно вспоминать все старое"...
Провожали мы ее на вокзал всей оравой, даже тихонечко спeли пeсенку герлей.
Жалко ее -- хорошая она была -- как мать родная. Да что-ж -- уж такое теперь
чортово время... Ничипор -- так тот всерьез поэтом стал. Так -- в два
лица...
-- Как это в два лица?
-- Да вот: одни "поэзы" пишет для души, для себя -- и хорошiя, надо
прямо сказать, "поэзы" -- и никто их, ясно, не печатает. А другiя для газет,
для гонорара. Ну, знаете, о всяком там совeтском энтузiазмe, ударниках,
пятилeтках и прочей халтурe. Читали, небось, -- оскомину все это набило...
Талантливый парень, а вот, ходу никуда нeт. Он бы по газетной линiи легко
себe карьеру сдeлал бы со своими способностями, но в партiю нужно поступить
-- развe безпартiйному куда ход есть? -- ну, а этого совeсть не позволяет.
Так и бьется, бeдняга...
Григу больше повезло, хоть так и не добился он инженера -- вычистили
его сперва из Комсомола, а потом и из ВУЗ'а, "как чуждый элемент".
Разнюхали. А что-то нехорошее подмeтил я на душe у Грига -- словно пятна
какого-то отмыть не может. Словно трещина гдe-то. Жаль парня... Ну кто еще?
Тамару, конечно, из прiюта все-таки вычистили -- там теперь одни комсомолки
работают. Ну, она в школы перешла по физкультурe. Опять с дeтьми возится.
Володя с Олей давно уже не в фиктивном, а настоящем бракe. И волченок уже
есть. Вeрно, уже и позабыл, что Тумановым звался, А ей-Богу, Борис
Лукьянович, 412 хорошо это у нас с герлями повыходило. Вот, прошли вмeстe
скаутскiе ряды в одной дружинe, смотришь -- симпатiя появилась, потом любовь
и теперь глядите, какiя славныя пары -- любо-дорого посмотрeть.
-- Ну, а сами-то вы как живете?
-- Я-то? -- Широкое лицо боцмана расплылось в улыбкe. -- Чорт его
знает, кручусь как-то, теперь техник-строитель. Тоже хотeл было в ВУЗ, да
нашего брата не пущают. Нужна рекомендацiя общественных и партiйных
организацiй, а тут, в Севастополe, каждая собака знает, что мы скаутами
были. Нeту хода вверх. Ну, да что! Теперь и инженеру не так что-б очень
сладко -- отвeтственность адовая: чуть что -- а подать сюда Ляпкина-Тяпкина!
Ага, не досмотрeл, голубчик, а то и навредил, может быть? Тут тебe
контр-революцiя экономическая и готова: пожалуйте бриться -- за ушко, да в
лагерь. Нeт уж, Бог с ним! Может быть, лучше, что я не инженер.
-- Ну, а Таня как?
-- Танюшечка? -- переспросил Боб, и нeжная улыбка освeтила крупныя
черты его лица. -- Да ничего, спасибо попрыгивает, дочку няньчит. Я вeдь уже
счастливый отец семейства. Голодно -- это вeрно. Но знаете, Борис
Лукьянович, за что я скаутингу безконечно благодарен, -- вот за этот запас
бодрости и жизнерадостности, который мы всe получили в отрядах. Ей Богу, без
этой, вот, бодрости в совeтской жизни прямой путь -- петля...
-- Ну а ГПУ вас не цапнуло?
-- Как же, как же. Развe-ж оно нас когда-нибудь забудет? Я, вот, 3
мeсяца отсидeл. Да и другiе тоже почти всe попарились. Но в ссылку никто не
поeхал. Видно, без вас, Лидiи Константиновны, да Володи ГПУ не так уж
опасалось севастопольцев. Пронесло как-то.
Поeзд подходил к моему Орлу. Мы сердечно распростились, и я вышел на
перрон. Круглое лицо Боба дружески улыбалось мнe из окна вагона.
-- Кого увидите там -- мой привeт и поцeлуй!
-- Есть, есть! -- по морскому отвeтил боцман. -- Все разскажу! Вот
ребята довольны будут! "Живого дядю Боба видал!"
Прозвучал послeднiй звонок, и ему отвeтил протяжный гудок паровоза. 413
Поeзд медленно тронулся.
-- Да, да, дядя Боб! Самаго главнаго-то я вам и не успeл сказать!
Помните нашу скалу в Георгiевском монастырe? Гдe мои моряки скаутскiй значек
высeкли?
-- Помню, помню. А что?
-- Взорвали комсомольцы. Не могли сбить, так подложили динамиту и с
корнем ахнули. Вот, свооолочи!..
Чортова служба
-- На линiю огня -- шагом марш! -- звучит команда. С винтовками в руках
мы идем вперед. Далеко перед нами, в 100 метрах, на дворe артиллерiйскаго
полка стоят шесть мишеней.
-- Ложись! Прямо по мишеням, десятью патронами... Заряжай!
Я плотно просовываю лeвую руку в петлю ружейнаго ремня, крeпко стягиваю
ее, выковыриваю локтем ямку в землe и прилаживаю тяжесть винтовки на лeвой
ладони. Блестящiе мeдные патроны один за другим уходят в патронник. Рeзко
звякает затвор.
Лeвая рука в толстой перчаткe подводит винтовку к мишени, ружейный
ремень, плотно обвиваясь около руки, крeпко вжимает приклад в плечо. Щека
слилась с холодным лаком приклада. Легкiй вeтерок холодит правую обнаженную
руку. Мушка ровно ложится в прорeзи и медленно подводится под черное яблоко
мишени. Ровно... Ровно... Вот между кончиком мушки и яблоком осталась тонкая
бeлая ниточка. Палец начинает плавно давить на спуск. Винтовка вросла в
плечо и не шевелится. Спокойно, спокойно... Неожиданный выстрeл оглушает.
Плечо вздрагивает от отдачи... Кажется, хорошо!
Выстрeлы трещат, не переставая.
Первым отстрeлялся длинный костлявый Ильинскiй, "потомственный,
почетный пролетарiй", старый слесарь депо. Он осторожно отложил в сторону
винтовку и, не поднимаясь, критическим взором оглядeл свою сосeдку.
Комсомолка Паша, обтирщица паровозов, сосредоточенно и старательно
дострeливала послeднiе патроны, невольно гримасничая и по дeтски выпячивая
губы. 414
Послe свистка-отбоя Ильинскiй ласково шлепнул Пашу по спинe.
-- Ишь, стрeльчиха-то какая! -- усмeхнулся он, поднимаясь. -- А вeдь,
поди-ж, вeрно, очков за 60 все-таки выстукала!
-- А что-ж, дядя? -- расплылась Паша в улыбкe, -- поживу с твое -- и
больше ста выбью.
-- Ишь, ты -- занозистая какая! Поперед батьки в пекло. Ну, ну. Пойдем
поглядим, что ты там наплевала в мишень-то. А кстати, Солоневич, --
обернулся старик ко мнe, -- чтой-то стрeлков наших нeту?
"Стрeлками" у нас, на желeзкe, называли чинов военизированной охраны,
набиравшейся из демобилизованных красноармейцев и охранявших перроны, склады
и пути. Постоянных участников наших стрeлковых тренировок, Закушняка и
Ямпольскаго, дeйств<и>тельно, не было.
-- Да чорт их знает. Обeщали быть.
Ильинскiй, видимо, сильно уставшiй на работe и голодный, сердито
заворчал:
-- Снайперы тоже! Этак мы и состязанiе прокакаем. Тута всeм как один --
нужно. Шутка сказать -- "Динамо"! Не сапогом, небось, сморкаются.
Недовольство его было понятным. Сравнительно недавно мы выиграли два
стрeлковых состязанiя по боевой винтовкe у красноармейцев и теперь
готовились к отвeтственному и серьезному состязанiю с Орловским обществом
"Динамо". И отсутствiе постоянных наших стрeлков на тренировкe нервировало
старика, фанатика стрeлковаго дeла.
Мнe нечего было отвeтить Ильинскому, ибо причин отсутствiя охранников я
не знал. К моему удивленiю, Паша снимая ремень с руки и любовно оглаживая
свою кокетливо желтую винтовку, беззаботно отозвалась:
-- Не дрефь, дядя Ильинскiй. Никакого состязанiя вовсе и не будет.
-- Это почему такое?
-- А потому, динамовцам теперь не до состязанiй!
-- И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебe знать? От горшка два
вершка, а поди, как знает все!
Паша лукаво усмeхнулась. 415
-- Да ты не фырчи, Ильинскiй. Значит, знаю, если говорю.
-- Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь.
Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшаго в сторонe иструктора
Осоавiахима, Александрова, типичнаго партiйнаго активиста, и, понизив голос,
отвeтила:
-- Забастовки помнишь?
Недавнiя забастовки нeскольких заводов из-за снятiя со снабженiя членов
семей помнили мы всe. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими
рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворенiе своих требованiй.
-- Помню. Ну, так что?
-- Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать,
кого нужно.
Ильинскiй нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на
шомпол.
-- Ну и что? -- спросил он уже тихим голосом.
-- Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленькiй! Мобилизацiя всeх
сил. Теперь им не до стрeльб... Другiя мишени...
К нам подходил Александров. Всe замолкли, и старик-слесарь со злобой
нажал на неподдававшiйся шомпол.
___
Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту
дежурный по штабу отвeтил:
-- Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сдeлать. Уж придется вам
обойтиться пока без наших стрeлков. Этые дни есть спецiальная работа
оперативнаго характера.
О подробностях я, конечно, не спрашивал.
___
В послeднiя недeли от вокзала по городу растекались одиночками и
группами оборванный, худыя, истощенныя фигуры украинских крестьян,
прieхавших со своих черноземных полей сюда за хлeбом. Они ходили по улицам,
стучали в окна и просили: "хоть шматочек хлeба". И эти "шматочки" давали. Я
не видeл случая, чтобы такого 416 крестьянина отогнали от окна. Давали не от
излишков своих: отрывали от своего полуголоднаго пайка -- то картошку, то
луковку, то горсть крупы, то корочку хлeба. Было страшно и трогательно
видeть худыя участливыя лица рабочих, хмуро ра<з>спрашивающих крестьян о
жизни украинских сел. И этот кусок хлeба казался не подаянiем, а братской
помощью. Члены "четвертаго интернацiонала" (гимн "четвертаго интернацiонала"
звучит так: "Я голодный!") проявляли свою солидарность...
Тe из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам,
пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти
обезсилeвшiе люди назывались среди коренного населенiя города полным больной
иронiи термином -- "санитарная комиссiя". И обычно члены этих "санитарных
комиссiй", добравшись до далекаго от изобилiя совeтскаго мусорнаго ящика,
уже не отходили от него живыми. Отвыкшiе от пищи желудки не выдерживали
качества совeтских объедков и отбросов.
И их тeла-скелеты обычно по нeсколько дней лежали по дворам, пока не
являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человeческих костей
строился "фундамент зданiя соцiализма"...
Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успeл втихомолку сдeлать
нeсколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время
второго побeга.
Мы не успeли переправить их во-время за-границу, и так как, с точки
зрeнiя ГПУ, такiе снимки были абсолютно достаточным матерiалом для
разстрeла, то во время побeга они были помeщены в самом безопасном мeстe.
Этим мeстом считался у нас заднiй карман Юриных трусиков -- не брюк, а
трусиков.
"Пока-де там что -- меня будут обыскивать послeдним. На крайнiй случай
я даже съeм их", -- увeренно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности
провала. Мы не учли одного, что послe ареста нас могут заковать в ручные
кандалы. И я видeл потом, как блeден был Юра, когда наручники связали кисти
его рук, и он не мог добраться до своего кармана...
Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он
улыбался. 417
-- Олл райт, -- коротко отвeтил он на тихiй вопрос о снимках.
Уже потом, когда мы послe приговора сидeли в пересыльной тюрьмe, Юра
сообщил, как цeной мучительнаго напряженiя и выворачиванiя рук он все же
ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их.....
-- Куда? В уборную?..
Похудeвшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной
взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.
-- В уборную? Ну, нeт... Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что
дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно
вагона -- туда, гдe будут опущены вторыя зимнiя рамы. Выцарапай-ка их
оттуда!..
Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор eздит с этими фотографiями
трупов украинских мужиков, нeсколько миллiонов которых погибло во время
очередного совeтскаго голода 1933 года...
___
Немного дней спустя, когда выяснилось, что, дeйствительно, состязанiя
откладываются, ибо ГПУ занято арестами "бунтовщиков", я был послан на
станцiю Куракино для фото-съемки какого-то изобрeтенiя путевого сторожа.
Скоро на станцiю пришел товаро-пассажирскiй поeзд, тот самый
"максимка", с медлительностью котораго связано столько юм<о>ристических
разсказов и неприличных анекдотов.
Был яркiй, почти лeтнiй день. Поeзд должен был стоять 12 минут;
платформа наполнилась ободранным совeтским людом из вагонов 4 класса.
Кипятку не было, и станцiонный кран был мигом облeплен черной толпой
жаждущих.
Из зданiя вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В
числe стрeлков патруля я узнал Закушняка и Ямпольскаго.
-- Куда это ребата? Кого ловите?
Закушняк, стройный молодой парень из провинцiальных рабочих, как-то
передернул плечами. 418
-- Да вот, на облавe...
-- Ну, я вижу... А на кого?
-- Да, вот, бeгунков, которые на Москву прутся, вылавливаем.
Патруль прошел вперед. Незамeтно для них я пошел сзади.
Дойдя до передняго вагона, стрeлки раздeлились.
Трое вошло в вагон, а остальные размeстились по сторонам. Через
нeсколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крeпкая,
кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое
ребятишек 7-8 лeт. Не обращая вниманiя на их жалобы и мольбы и на
посыпавшiеся со всeх сторон вопросы, патруль повел задержанных в станцiонный
сарай, гдe один остался на стражe.
Потом остальные стрeлки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в
слeдующiй вагон.
К моменту отправленiя поeзда вагона три-четыре было "очищено" от
крестьян. Зная, что через полчаса вслeд за "максимкой" идет скорый, я рeшил
остаться, чтобы посмотрeть, что будет со снятыми с поeзда крестьянами.
В станцiонном сараe послe отхода поeзда выловленных оказалось человeк
двeнадцать. В их числe было двe женщины и трое ребятишек. Изможденные,
оборванные и молчаливые, они понуро сидeли на цементe и, видимо, ничто уже
не могло вывести их из отупeнiя.
Через нeсколько минут подошел уполномоченный ДТОГПУ44.
Он тоже молча оглядeл крестьян и отрывисто спросил:
-- Откуда?
Старуха медленно подняла голову.
-- С пид Золотоноши, сыночку.
-- А какого чорта сюда притопали?
Старуха удивленно подняла голову, с плохо скрытым недоброжелательством
посмотрeла на откормленное лицо чекиста и тихо отвeтила:
44 Дорожно-транспортный отдeл ОГПУ.
-- А куды-ж податься? Хиба-ж так умирати, як 419 скотина? Мабудь вси
вже поумиралы в сели. Мы и пiихалы хлиба шукаты...
-- От, дура! Да развe-ж здeсь хлeба больше?
-- А я знаю? -- устало и тихо отвeтила старуха, опять уронив голову. --
Нам вже все ровно.
Крестьянин помоложе обратился к уполномоченному, и в его голосe
прозвучала нотка надежды.
-- А може нас в турму загонять?
-- Ну, вот еще! Возиться, да кормить вас! Идите, куда хотите, только на
поeзд не цeпляйтесь.
-- Так куда-ж нам идти? -- удивленно спросила старуха.
-- А мое какое дeло? На всe четыре стороны. Ну, пойдем, товарищи, --
сказал он стрeлкам, и всe вышли. Закушняк задержался и, выходя послeдним,
сунул старухe два рубля.
-- Спасибо, сыночек... А може хлиб е?
-- Уж не знаю, бабушка. Ежели достану -- принесу.
-- Сыночек, сыночек, -- с внезапным припадком отчаянiя вскрикнула
старуха, судорожно схватив его за полу шинели. -- Куды-ж нам податься?
-- Да вот, идите в деревню. Вот там, версты с двe, деревня есть. Может,
там покормят...
И осторожно высвободив край шинели из костлявых пальцев старухи,
стрeлок торопливо вышел из сарая.
Нeсколько шагов мы шли молча.
-- Слушай, Закушняк, куда-ж им дeться, в самом дeлe?
Стрeлок повернул ко мнe свое искаженное мучительной усмeшкой лица
-- Куда? А я знаю? Тут всe деревни, почитай, переполнены. Самим eсть-то
почти ни хрeна нeт. Куда-ж кормить? Может, что и дадут, только навряд что.
-- А чего в тюрьму словно просились?
-- Да вот, видишь, при ихней жизни им и тюрьма вродe дома кажется.
Послe украинских сел -- все раем будет. Думают -- паек им давать будут...
Развe-ж они знают, что в тюрьмах дeется? Да потом, развe-ж тюрем да пайков
хватит на такую голодную ораву? Эх, да и так всe, почитай, можно считать, в
тюрьмe сидим... А мы вот, видишь, вродe как тюремщики. Чортова служба!...
420
Он со злобой перекинул винтовку через плечо и исчез в дверях станцiи.
К перрону, блестя зеркальными стеклами вагона-ресторана, подходил
скорый поeзд.
На службe Россiи
По законам административной, ссылки я не имeл права выe<з>жать из Орла.
Но работать на желeзкe и не соблазниться возможностью стрeльнуть в Москву --
было "сверх сил". И изрeдка я ухитрялся на сутки съeздить в Москву и