Страница:
снова тяжело легла на лавку. 449
-- Нeт, товарищ Скороскоков. Ничего тут не выйдет. Чтобы он очухался,
кое-что, конечно, можно устроить. Но играть он все равно не сможет. Это
категорически. Лучше уж и не трогать. А то он еще скандалов надeлает.
-- Вот, сукин сын! И этак подвести всю команду! Посажу я его на
недeльку под арест. Будет знать! Чорт побери... Лучшiй бек!
Через нeсколько минут из раздeвалки опять с озабоченным лицом вышел
Скороскоков и с таинственным видом поманил меня в кабинет.
-- Слушайте, доктор, -- взволнованно сказал он тихим голосом, когда мы
остались одни. -- Вот какая штукенцiя. Ребята предлагают, чтобы вы сегодня
за нас сыграли.
-- Я? За "Динамо?"
-- Ну, да. Игрок вы, кажись, подходящiй. Есть ребята, которые вас еще
по Питеру и по Москвe помнят, вы тогда в сборной флота играли. Так, как --
сыграете? А?
-- Да я вeдь заключенный.
-- Ни хрeна! Ребята наши не выдадут. А петрозаводцы не знают. Вид у вас
знатный. Выручайте, доктор. Не будьте сволочью... Как это говорится: "чeм
чорт не шутит, когда Бог спит". А для нас без хорошаго бека -- зарeз.
Волна задора взмыла в моей душe. Чорт побери! Дeйствительно, "если
погибать -- так уж с музыкой". Сыграть развe, в самом дeлe, в послeднiй
разочек перед побeгом, перед ставкой на смерть или побeду? Эх, куда ни шло!
-- Ладно, давайте форму.
-- Вот это дeло, -- одобрительно хлопнул меня по плечу капитан. --
Компанейскiй вы парень, товарищ Солоневич. Сразу видать -- свой в доску.
Каково было ему узнать на слeдующiй день, что этот "свой парень" удрал
из лагеря сразу же послe футбольнаго матча. Иная гримаса, вeроятно,
мелькнула у него на лицe, когда он, отдавал приказанiе:
"Поймать обязательно. В случаe сопротивленiя -- пристрeлить, как
собаку". 450
Матч
"...Футбол -- это такая игра, гдe 22 больших, больших дурака гоняют 1
маленькiй, маленькiй мячик... И всe довольны"... (шутка).
Я не берусь описывать ощущенiй футболиста в горячем, серьезном матчe.
Радостная автоматичность привычных движенiй, стремительный темп смeняющихся
впечатлeнiй, крайняя психическая сосредоточенность, напряженiе всeх мышц и
нервов, бiенье жизни и силы в каждой клeточкe здороваго тeла -- все это
создает такой пестрый клубок ярких переживанiй, что еще не родился тот поэт
или писатель, который справился бы с такой темой.
Да и никто из "артистов пера", кромe, кажется, Конан-Дойля, и "не
возвышался" до искусства хорошо играть в футбол. А это искусство, батеньки
мои, хотя и менeе уважаемое, чeм искусство писать романы, но никак не менeе
трудное. Не вeрите? Ну, так попробуйте! Тяжелая задача... Не зря вeдь
говорит народная мудрость: "У отца было три сына: двое умных, а третiй
футболист". А если разговор дошел уж до таких интимных тем, так уж позвольте
мнe признаться, что у моего отца как раз было три сына и -- о, несчастный!
-- всe трое -- футболисты. А я, мимоходом будь сказано, третiй-то и есть.
Ну, словом, минут за пять до конца матча счет был 2:2. Толпа зрителей
гудeла в волненiи. Взрывы нервнаго смeха и апплодисментов то и дeло
прокатывались по стадiону, и все растущее напряженiе игроков проявлялось в
бeшенном темпe игры и в рeзкости.
Вот, недалеко от ворот противника наш центр-форфард удачно послал мяч
"на вырыв", и худощавая фигура инсайда метнулась к воротам... Прорыв... Не
только зрители, но и всe мы, стоящiе сзади линiи нападенiя, -- замираем.
Дойдет ли до ворот наш игрок?.. Но наперерeз ему уже бросаются два
защитника. Свалка, "коробочка" и наш игрок лежит на землe, грубо сбитый с
ног. Свисток... Секунда громаднаго напряженiя. Судья медленно дeлает шаг к
воротам, и мгновенно всe понимают причину свистка:
Penalty kick! 451
Волна шума проносится по толпe. А наши нервы, нервы игроков,
напрягаются еще сильнeй... Как то сложится штрафной удар? Пропустить удачный
момент в горячкe игры -- не так уж обидно. Но промазать penalty-kick, да еще
на послeдних минутах матча -- дьявольски обидно... Кому поручат
отвeтственную задачу -- бить этот штрафной удар?
У мяча кучкой собрались наши игроки. Я отхожу к своим воротам. Наш
голкипер, на совeсти котораго сегодня один легкiй мяч, не отрывает глаз от
того мeста, гдe уже установленный судьей мяч ждет "рокового" удара.
-- Мать моя родная! Неужто смажут?
-- Ни черта, -- успокаиваю я. -- Пробьем, как в бубен..
-- Ну, а бьет-то кто?..
В этот момент через все поле проносится крик нашего капитана:.
-- Эй, товарищ Солоневич! Кати сюда!
"Что за притча. Зачeм я им нужен? Неужели мнe поручат бить?".. Бeгу.
Возволнованныя лица окружают меня. Скороскоков вполголоса говорит:
-- А, ну ка, доктор, ударь-ка ты. Наши ребята так нервничают, что я
прямо боюсь... А вы у нас дядя хладнокровный. Людей рeзать привыкли, так тут
вам пустяк... Двиньте-ка...
Господи!.. И бывают же такiя положенiя!.. Через нeсколько часов я буду
"в бeгах", а теперь я рeшаю судьбу матча между чекистами, которые завтра
будут ловить меня, а потом, может быть, и разстрeливать... Чудеса жизни...
Не торопясь, методически, я устанавливаю мяч и медленно отхожу для
разбeга. Кажется, что во всем мiрe остаются только двое -- я и вражескiй
голкипер, согнувшiйся и замершiй в воротах.
По старому опыту я прекрасно знаю, что в такiя минуты игра на нервах --
первое дeло. Поэтому я увeренно и насмeшливо улыбаюсь ему в лицо и не спeша
засучиваю рукава футбольной фуфайки. Я знаю, что каждая секунда, выигранная
мною до удара, ложится тяжким бременем на психику голкипера. Не хотeл бы я
теперь быть на его мeстe! 452
Все замерло. На полe и среди зрителей есть только одна двигающаяся
фигура -- это я. Но я двигаюсь неторопливо и увeренно. Мяч стоит хорошо.
Бутца плотно облегает ногу. В нервах -- приподнятая увeренность...
Вот, наконец, и свисток. Бeдный голкипер! Если всe в лихорадкe
ожиданiя, то каково-то ему?...
Нeсколько секунд я напряженно всматриваюсь в его глаза, опредeляю, в
какой угол ворот бить и плавно дeлаю первые шаги разбeга. Потом мои глаза
опускаются на мяч и -- странное дeло -- продолжают видeть ворота. Послeднiй
стремительный рывок, ступня ноги плотно пристает к мячу, и в сознанiи
наступает перерыв в нeсколько сотых секунды. Я не вижу полета мяча и не вижу
рывка голкипера. Эти кадры словно вырeзываются из фильма. Но в слeдующих
кадрах я уже вижу, как трепыхается сeтка над прыгающим в глубинe ворот мячем
и слышу какой-то общiй вздох игроков и зрителей...
Свисток, и ощущенiе небытiя прекращается... Гол!..
Гул апплодисментов сопровождает нас, отбeгающих на свои мeста. Еще
нeсколько секунд игры и конец... 3:2...
Задача No. 2
Затихло футбольное поле. Шумящим потоком вылились за ворота зрители.
Одeлись и ушли взволнованные матчем игроки...
Я задержался в кабинетe, собрал в сумку свои запасы и через заднюю
калитку вышел со стадiона.
Чтобы уйти в карельскiе лeса, мнe нужно было перебраться через большую
полноводную рeку Свирь. А весь город, рeка, паром на ней, всe переправы --
были окружены плотной цeпью сторожевых постов... Мало кому из бeглецов
удавалось прорваться даже через эту первую цeпь охраны... И для переправы
через рeку я прибeг к цeлой инсценировкe.
В своем бeлом медицинском халатe, с украшенными красными крестами
сумками я торопливо сбeжал к берегу, изображая страшную спeшку. У воды
нeсколько баб стирали бeлье, рыбаки чинили сeти, а двое ребятишек с лодочки
удили рыбу. Регулярно обходящаго берег красноармейскаго патруля не было
видно. 453
-- Товарищи, -- возбужденно сказал я рыбакам. -- Дайте лодку поскорeе!
Там, на другом берегу человeк умирает. Лошадь ему грудь копытом пробила...
Каждая минута дорога...
-- Ах, ты, Господи, несчастье-то какое!... Что-ж его сюда не привезли?
-- Да трогать с мeста нельзя. На дорогe умереть может. Шутка сказать:
грудная клeтка вся сломана. Нужно на мeстe операцiю дeлать. Вот у меня с
собой и всe инструменты и перевязки... Может, Бог даст, еще успeю...
-- Да, да... Вeрно... Эй, ребята, -- зычно закричал старшiй рыбак. --
Греби сюда. Вот, доктора отвезите на ту сторону. Да что-б живо...
Малыши посадили меня в свою лодочку и под соболeзнующiя замeчанiя
повeривших моему разсказу рыбаков я отъeхал от берега.
Вечерeло. Солнце уже опускалось к горизонту, и его косые лучи,
отражаясь от зеркальной поверхности рeки, озаряли все золотым сiянiем...
Гдe-то там, на западe, лежал свободный мiр, к которому я так жадно
стремился...
Вот, наконец, и сeверный берег. Толчек, и лодка стала. Я наградил ребят
и направился к отдаленном домикам этого пустыннаго берега, гдe находился
воображаемый пацiент... Зная, что за мной могут слeдить с другого берега, я
шел медленно и не скрываясь. Зайдя за холмик, я пригнулся и скользнул в
кусты. Там, выбрав укромное мeстечко, я прилег и стал ждать наступленiя
темноты.
Итак, двe задачи уже выполнены успeшно: я выбрался из лагеря и
переправился через рeку. Как будто немедленной погони не должно быть. А к
утру, я буду уже в глубинe карельских лeсов и болот... Ищи иголку в стогe
сeна!
На мнe плащ, сапоги, рюкзак. Есть немного продуктов и котелок. Компаса,
правда, нeт, но есть компасная стрeлка, зашитая в рукавe. Карты тоже нeт, но
как-то на аудiенцiи у начальника лагеря я присмотрeлся к висeвшей на стeнe
картe. Надо идти сперва 100 километров прямо на сeвер, потом еще 100 на
сeверо-запад и потом 454 свернуть прямо на запад, пока, если Бог даст, не
удастся перейти границы между волей и тюрьмой...
Темнeло все сильнeе. Гдe-то вдали гудeли паровозы, смутно слышался
городской шум и лай собак. На моем берегу было тихо.
Я перевел свое снаряженiе на походный лад, снял медицинскiй халат,
достал свою драгоцeнную компасную стрeлку, надeв ее на булавку, намeтил
направленiе на N и провeрил свою боевую готовность.
Теперь, если не будет роковых случайностей, успeх моего похода зависит
только от моей воли, сил и опытности. Мосты к отступленiю уже сожжены. Я уже
находился в "бeгах". Сзади, меня ждала пуля, а впереди, если повезет, --
свобода.
В торжественном молчанiи наступившей ночи я снял шапку и перекрестился,
как когда-то, 14 лeт тому назад, на набережной Ялты.
С Богом! Вперед!
Среди лeсов и болот
Теперь возьмите, друг-читатель, карту "старушки-Европы". Там, к
сeверо-востоку от Ленинграда вы легко найдете большую область Карелiю. Если
вы всмотритесь болeе пристально и карта хороша, вы между величайшими в
Европe озерами -- Ладож<с>ким и Онежским -- замeтите тоненькую ниточку рeки
и на ней маленькiй кружок, обозначающiй городок. Вот из этого-то городка,
Лодейное Поле, на окраинe котораго расположен один из лагерей, я и бeжал 28
iюля 1934 года.
Каким маленьким кажется это разстоянiе на картe! А в жизни -- это
настоящiй "крестный путь"...
Впереди передо мной был трудный поход, километров 150 по прямой линiи.
А какая может быть "прямая линiя", когда на пути лежат болота, считающiяся
непроходимыми, когда впереди дикiе, заглохшiе лeса, гдe сeть озер
переплеталась с рeками, гдe каждый клочек удобной земли заселен, когда
мeстное населенiе обязано ловить меня, как дикаго звeря, когда мнe нельзя
пользоваться не только дорогами, но и лeсными тропинками из за опасности
встрeч, когда у меня нeт карты и свой 455 путь я знаю только орiентировочно,
когда посты чекистов со сторожевыми собаками могут ждать меня за любым
кустом...
Легко говорить -- "прямой путь!"
И все это одному, отрываясь от всего, что дорого человeческому сердцу,
-- от Родины, от родных и любимых.
Тяжело было у меня на душe в этот тихiй iюльскiй вечер...
Вперед!
Идти ночью с грузом по дикому лeсу... Кто из охотников, военных,
скаутов не знает всeх опасностей такого похода? Бурелом и ямы, корни и суки,
стволы упавших деревьев и острые обломки скал, -- все это угрозы не меньше,
чeм пуля сторожевого поста... А вeдь болeе нелeпаго и обиднаго положенiя
нельзя было и придумать -- сломать или вывихнуть себe ногу в нeскольких
шагах от мeста побeга...
При призрачном свeтe луны (полнолунiе тоже было принято во вниманiе при
назначенiи дня побeга) я благополучно прошел нeсколько километров и с
громадной радостью вышел на обширное болото. Идти по нему было очень трудно:
ноги вязли до колeн в мокрой травe и мху. Кочки не давали упора, и не раз я
кувыркался лицом в холодную воду болота. Но скоро удалось приноровиться, и в
мягкой тишинe слышалось только чавканье мокраго мха под моими ногами, каждый
шаг которых удалял меня от ненавистной неволи.
Пройдя 3-4 километра по болоту, я дошел до лeса и обернулся, чтобы
взглянуть в послeднiй раз на далекiй уже город. Чуть замeтные огоньки
мелькали за темным лeсом на высоком берегу Свири, да по-прежнему паровозные
гудки изрeдка своим мягким, протяжным звуком нарушали мрачную тишину лeса и
болота.
Невольное чувство печали и одиночества охватило меня. 456
Горькiя мысли
Боже мой!.. Как могло случиться, что я, вот, очутился в дебрях
карельских лeсов в положенiи бeглеца, человeка "внe закона", котораго каждый
должен преслeдовать и котораго каждый безнаказанно может убить?..
За что разбита и смята моя жизнь? И неужели нeт иной жизни, как только
вот так -- по тюрьмам, этапам, лагерям, ссылкам, в побeгах, опасностях, под
постоянным гнетом, не зная дома, семьи и никогда не будучи увeренным в кускe
хлeба и свободe на завтра?
И неужели не было иного пути, как только уйти из родной страны, ставшей
мнe не матерью, а мачехой...
Неужели надо было смириться? Неужели признать справедливость жертв,
страданiй и смертей? Неужели стать соцiалистическим рабом, кроликом для
вивисекцiй? Или самому превратиться в погонщика рабов и самому проводить
такiе опыты?..
Нeт! Уж лучше погибнуть в этих лeсах, чeм задыхаться и гнить душой в
этой странe рабства. И пока я еще не сломан, пока есть силы и воля -- надо
бeжать и разсказать там, в ином мiрe, обо всем, что я видeл здeсь... И "там"
продолжать мою борьбу. А тут остаться я могу только за рeшетками. Иной жизни
у меня не будет.
Вопрос поставлен правильно. Смерть или свобода. Третьяго пути не
дано... Ну, что-ж... Мы еще повоюем, чорт возьми!
Я глубоко вздохнул, сжал зубы, тряхнул головой и вошел во мрак лeсной
чащи...
Четырнадцать
Четырнадцать дней... Т о л ь к о четырнадцать дней!.. А о них можно
написать томы, ибо каждый из этих дней был наполнен напряженiем тысяч
опасностей, тысяч мелочей, от каждой из которых буквально зависила жизнь...
И каждый из этих дней стоит в памяти, как будто это все было только
вчера. И часто по ночам просыпаешься в поту, и кажется, что вот-вот только
что зеленое карельское болото отпустило твои ноги из своего неумолимаго
капкана... 457
Четырнадцать дней одинокая, затерявшаяся в дебрях сeверной тайги и
болот, человeческая песчинка отыскивала свой путь в и н о й м i р... Через
лeса, гдe каждый невeрный шаг грозил переломом ноги и смертью; через топкiя
болота, которыя хватали ноги, как клещами и тянули вниз в трясину; через
горящiе лeса, душившiе своим дымом; через бурныя рeки, сбивавшiя с ног
усталаго путника; вплавь через громадныя карельскiя озера с ледяной водой,
заставлявшей коченeть тeло; сквозь тучи сeверных комаров и москитов,
облeплявших лицо темной маской; мимо неизвeстных избушек и деревень,
тщательно избeгая всeх тропинок и дорог, уходя от погони, от собак, от
облав, под выстрeлами пограничников ускользая в дикiе лeса, голодным,
усталым, с опухшими, израненными ногами, оставив позади все самое дорогое в
жизни и только вeря в неисповeдимыя судьбы Всевышняго и сжав зубы в
послeдней ставкe многолeтней борьбы на землe III интернацiонала.
Да... Многое можно было бы написать про такой поход... Но -- он только
ничтожная капля в морe страданiй и приключенiй всeх русских людей этой
проклятой эпохи. И не для интереснаго чтенiя создана эта книга. И не моя
судьба -- стержень ея.
Да, Солоневич ушел... Но миллiоны страдающих русских людей остались
т а м... И о них мы должны помнить всегда. Их горе должно быть нашим горем,
их страданiя -- нашими страданiями. Ибо только в этом слiянiи мы остаемся
р у с с к и м и...
Граница
Не могу сказать, когда я перешел границу. Просeк пришлось пересeкать
много. На каждой из них таились опасности, и мнe не было времени
вглядываться, имeются ли на них пограничные столбы, разставленные на
километр друг от друга.
Но все-таки стали замeчаться признаки чего-то новаго.
Вот, через болото прошли осушительныя канавы. Их раньше не было. Но
развe эти канавы не могли быть прокопаны на каком-нибудь "образцовом совхозe
ОГПУ?" 458
Вот, на тропинкe обрывок газеты. Язык незнакомый. Финскiй? Но, вeдь,
может быть, это совeтская газета изданная в Петрозаводскe на карельском
языкe.
Вот, вдали, небольшое стадо овец. Можно-ли сказать с увeренностью, что
это ф и н с к о е хозяйство только потому, что в Карелiи я нигдe не видал ни
одной овцы?
Или, вот -- старая коробка от папирос с финской маркой. Но развe не мог
пройти здeсь совeтскiй пограничник, куря контрабандныя папиросы?
Словом, я не знал точно, гдe я нахожусь и рeшил идти вперед до тeх пор,
пока есть силы и продовольствiе, и пока я не получу безспорных свeдeнiй, что
я уже в Финляндiи.
Помню, свою послeднюю ночь в лeсу я провел совсeм без сна, настолько
были напряжены нервы. Близился момент, котораго я так страстно ждал столько
лeт...
Спасен!
К вечеру слeдующаго дня, пересeкая узел проселочных дорог, я наткнулся
на финскаго пограничника. Момент, когда я ясно увидeл его не совeтскую
военную форму, был для меня одним из счастливeйших в моей жизни...
Я радостно бросился вперед, совсeм забыв, что представляю отнюдь не
внушающую довeрiя картину: рослый парень, с измученным, обросшим бородой
лицом, в набухшем и измятом плащe, обвeшанный сумками, с толстенной палкой в
рукe. Немудрено, что пограничник не понял изъявленiя моего дружелюбiя и
ощетинился своей винтовкой. Маленькiй и щуплый, он все пытался сперва
словами, а потом движенiями винтовки заставить меня поднять руки вверх.
Славный парень!.. Он, вeроятно, и до сих пор не понимает, почему я и не
подумал выполнить его распоряженiя и весело смeялся, глядя на его суетливо
угрожающую винтовку. Наконец, он стал стрeлять вверх, и через полчаса я уже
шел, окруженный солдатами и крестьянами, в финскую деревню.
Боже мой! Как легко было на душe!.. 459
Среди людей
Я не вeрил в то, что Финляндiя может меня выдать по требованiю
совeтской власти. Я вeдь не бандит, не убiйца и не вор. Я политическiй
эмигрант, ищущiй покровительства в странe, гдe есть свобода и право.
Но я ожидал недовeрiя, тюрем, допросов, этапов -- всего того, к чему я
так привык в СССР. И я вeрил -- что это неизбeжныя, но послeднiя испытанiя в
моей жизни.
В маленькой чистенькой деревушкe меня отвели в баню, гдe я с громадным
облегченiем разгрузился, вымылся и стал ждать очередных событiй.
Многого я ждал, но того, что со мной произошло, я никак не мог ожидать.
В раздeвалку бани вошел какой-то благодушный финн, потрепал меня по
плечу, весело улыбнулся и пригласил жестом за собой.
"В тюрьму переводят. Но почему без вещей?" -- мелькнуло у меня в
головe.
На верандe уютнаго домика Начальника Охраны стоял накрытый стол, и мои
голодные глаза сразу же замeтили, как много вкуснаго на этом столe. А
послeднiе дни я шел уже на половинном пайкe "бeглеца".
Я отвернулся и вздохнул...
К моему искреннему удивленiю, меня повели именно к этому столу и
любезно пригласили сeсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась
угощать меня невиданно вкусными вещами. За столом сидeло нeсколько мужчин,
дам и дeтей. Всe улыбались мнe, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но
такiя понятныя сердцу, ласковыя слова, и никто не намекнул ни интонацiей, ни
движенiем, что я арестант, неизвeстный подозрительный бeглец, может быть,
преступник...
Все это хорошее человeческое отношенiе, все это вниманiе, тепло и ласка
потрясли меня. Какой контраст с тeм, к чему я привык там, в СССР, гдe homo
homini lupus est50
50 Чeловeк человeку -- волк.
А вот здeсь я -- человeк внe закона, нарушившiй неприкосновенность
чужой границы, подозрительный 460 незнакомец с опухшим, исцарапанным лицом,
в рваном платьe -- я, вот, нахожусь не в тюрьмe, под угрозой штыков, а в
домe Начальника Охраны, среди его семьи... Я для них прежде всего --
человeк...
Потрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой вниманiя и ласки, я
почувствовал всeм сердцем, что я дeйствительно попал в иной мiр, не только
географически и политически отличающiйся от совeтскаго, но и духовно
дiаметрально противоположный -- мiр человeчности и покоя... Хорошо, что мои
очки не дали хозяевам замeтить влажность моих глаз. Как бы смог объяснить им
я это чувство растроганнаго сердца, отогрeвающагося от своего ожесточенiя в
этой атмосферe ласки?..
За непринужденной веселой бесeдой, охотно отвeчая на всe вопросы
любознательных хозяев, я скоро совсeм перестал чувствовать себя загнанным
звeрем, бeглецом и преступником и впервые за много, много лeт почувствовал
себя ч е л о в e к о м , н а х о д я щ и м с я с р е д и л ю д е й.
Какiя чудесно радостныя понятiя -- человeчность и свобода, и как
безпросвeтна и горька жизнь тeх, чей путь перестал освeщаться сiянiем этих
великих маяков человeчества!
___
К концу вечера, послe обeда, показавшагося мнe необыкновенно вкусным,
моя милая хозяйка с сердечной настойчивостью предлагала мнe уже пятую чашку
кофе.
Замeтив, что я немного стeсняюсь, она, наклонившись ко мнe, неожиданно
тихо и ласково спросила.
-- Пейте, г<о>лубчик. Вeдь вы, вeроятно, давно уже не пили кофе с
булочками?
-- Четырнадцать лeт, -- отвeтил я.
--------
Гельсингфорс. Политическая тюрьма
Ко мнe входит спокойный, вeжливый надзиратель в пиджакe и с галстуком,
без револьвера, сжатых челюстей и настороженнаго взгляда. Улыбаясь, он
знаками 461 показывает, что нужно взять сумку и выйти. Очевидно, куда-то
переводят... Я оглядываю свою камеру, в которой я мирно провел двe недeли
(Бог даст -- послeднiя тюремныя недeли в моей жизни) и выхожу. Мягкiй
автомобиль мчит меня по нарядным, чистом улицам города... Да... Это тебe не
"Черный Ворон" и ОГПУ... Большое зданiе. "Etsivä Keskus Poliisi" --
Центральная Политическая Полицiя.
Трое бывших "совeтских мушкетеров" в благословенной Финляндiи через год
послe побeга. Стоит Юра, впереди сидит брат Ваня.
В комнатe ожиданiя меня просят присeсть. Нигдe нeт рeшеток, оружiя,
часовых... Чудеса!... Проходит нeсколько минут и в дверях показывается
низенькая, толстенькая фигура начальника русскаго отдeла политической
полицiи, а за ним... Боже мой!.. за ним... массив плеч брата, а еще дальше
смeющееся лицо Юры...
Обычно строгое и хмурое лицо нашего политическаго 462 патрона сейчас
мягко улыбается. Он сочувственно смотрит на наши объятiя и, когда наступает
секунда перерыва в наших вопросах и восклицанiях, спокойно говорит:
-- О вас получены лучшiе отзывы и правильность ваших показанiй
подтверждена... Господа, вы свободны.
На настоящей волe
Мы идем втроем, тeсно подхватив друг друга под руки, по широким улицам
Гельсингфорса и с удивленiем и любопытством засматриваемся на полныя товаров
витрины магазинов, на бeлыя булки хлeба, на чистые костюмы прохожих, на
улыбающiяся губы хорошо одeтых женщин, на спокойныя лица мужчин... Все так
ново и так чудесно...
Многiе оборачиваются нам вслeд и с улыбкой смотрят: не пьяна ли эта
тройка странных людей? Они, видимо, не из деревни -- всe в очках. Так, что
же так изумляет и поражает их?
Внезапно Юра просит:
-- Ватик, а ну-ка, дай-ка мнe, как слeдует, кулаком в спину, а то
что-то мнe кажется -- я сплю в лагерном баракe и все это во снe вижу.
И идущiе сзади солидные европейцы шокированы гулким ударом кулака по
спинe, веселым смeхом и радостным возгласом:
-- Ну, слава Богу, больно! Значит -- на яву!..
--------
"Вот, вот она, вот русская граница.
Святая Русь! Отечество! Я -- твой!
Чужбины прах с презрeньем отряхаю,
Пью жадно воздух сей -- он мнe родной."
Пушкин.
Прошло два года -- первые годы, когда за 14 лeт я ни разу не сидeл в
тюрьмe.
Не так развернулась жизнь, как мы ждали. Я мечтал как-нибудь раздобыть
стипендiю, чтобы подтянуть свое медицинское образованiе и дeйствительно
знать. Брат мечтал 463 о тихом уголкe гдe-нибудь на берегу Адрiатическаго
моря с рыболовным отдыхом и полной тишиной.
Не удалось. Наша работа оказалась нужной для Зарубежной Россiи. Эта
Россiя потребовала тысячами голосов из всeх концов мiра рапорта о том, что
мы видeли на Родинe. Оказалось, что эмиграцiя так мало знает о реальной
совeтской жизни. Но нити ея души по прежнему крeпко привязаны к Родинe. И
оказалось, что боль Россiи -- это боль каждаго русскаго, гдe бы он ни был.
Мы не могли не отозваться на эти голоса. И иллюзiи отдыха и учебы
разлетeлись, как дым. Россiя не дала даже нам, усталым, отпуска, ибо бой на
Ея фронтe еще не закончен.
Когда я приготовил в типографiю послeднюю главу этой книги, мы рeшили
вспрыснуть этот торжественный день.
-- Дядя Ваня! А вeдь, елки палки, скажи кто нибудь этак годика два с
гаком гому назад, что мы будем сидeть живыми внe лагеря на волe, за батареей
бутылок -- вeдь, ей Богу, никто из нас не повeрил бы!..
-- Еще бы!.. Но, вот, скажи тебe кто-нибудь сейчас, что мы скоро будем,
Бог даст, выпивать в Москвe -- так ты повeришь? А вeдь, по существу, это
куда болeе вeроятно, чeм был успeх нашего драпежа...
-- Это -- что и говорить... Оно, конечно, о воронах и "мазепах" в
жареном и вареном видe думать теперь не приходится, но... Ноет все-таки
что-то там, внутри... Как-то -- не жизнь нам здeсь. Так -- временное
прозябанiе. Душа не живет. И ничто так не радует, как на родной землe. Вeдь
смeшно признаться, а часто хочется -- ну хоть бы одним глазком опять на
Россiю взглянуть, один денек побыть там. Чорт побери, хотя бы даже в
концлагерe!..
Рука брата, наливавшая очередныя порцiи, как-то дрогнула.
-- Да... Это что и говорить... -- тихо сказал он. -- Россiя без нас
выкрутится, а вот нам без нея -- никоторой жизни нeт. Нам, русским, ни
французами, ни нeмцами, ни болгарами все равно не сдeлаться. То, что создало
из маленькаго Московскаго княжества Русскую 464 Имперiю -- вот это
"штабс-капитанское" -- все равно гдe-то сидит в каждом из нас. И пока мы не
вернемся на Родину, покоя нам не дано".
Мы замолчали... И тяжело стало на душe...
Брат опустил глаза на сверкающую поверхность рюмки, и чувствовалось,
что его мысли унеслись далеко, далеко... Куда -- не нужно было и
спрашивать...
Внезапно в тишинe комнаты установленное на волнe Москвы радiо зашумeло
шумом большой площади... Почудился шорох двигающейся толпы, потом смутно
прорeзался звонок трамвая, как будто прогудeл автомобильный гудок.
Мы замерли... И в торжественной тишинe ночи стали бить куранты Спасской
башни. 12 часов... Мягкiе, мощные звуки старых московских колоколов
понеслись с Красной площади и, подхваченные волнами радiо, стали катиться по
всему мiру...
И каждый удар этих колоколов больно бил по напряженному, сжавшемуся от
тоски, сердцу...
Я поднял свою рюмку.
-- Ну, что-ж, братик!.. Вздохнем, тряхнем бывалыми головами и выпьем за
скорую встрeчу "под Кузнецким мостом"!..
Шутка не удалась.
Брат молча, не улыбаясь, поднял свою рюмку. Мы чокнулись, выпили и
потом через стол крeпко пожали друг другу руки.
И все расплылось в туманe слез, покрывших глаза...
Конец
Издательство "Голос Россiи"
Типографiя "Рахвира"
Зав. Издат. Вс. Левашев
Софiя (Болгарiя)
-- Нeт, товарищ Скороскоков. Ничего тут не выйдет. Чтобы он очухался,
кое-что, конечно, можно устроить. Но играть он все равно не сможет. Это
категорически. Лучше уж и не трогать. А то он еще скандалов надeлает.
-- Вот, сукин сын! И этак подвести всю команду! Посажу я его на
недeльку под арест. Будет знать! Чорт побери... Лучшiй бек!
Через нeсколько минут из раздeвалки опять с озабоченным лицом вышел
Скороскоков и с таинственным видом поманил меня в кабинет.
-- Слушайте, доктор, -- взволнованно сказал он тихим голосом, когда мы
остались одни. -- Вот какая штукенцiя. Ребята предлагают, чтобы вы сегодня
за нас сыграли.
-- Я? За "Динамо?"
-- Ну, да. Игрок вы, кажись, подходящiй. Есть ребята, которые вас еще
по Питеру и по Москвe помнят, вы тогда в сборной флота играли. Так, как --
сыграете? А?
-- Да я вeдь заключенный.
-- Ни хрeна! Ребята наши не выдадут. А петрозаводцы не знают. Вид у вас
знатный. Выручайте, доктор. Не будьте сволочью... Как это говорится: "чeм
чорт не шутит, когда Бог спит". А для нас без хорошаго бека -- зарeз.
Волна задора взмыла в моей душe. Чорт побери! Дeйствительно, "если
погибать -- так уж с музыкой". Сыграть развe, в самом дeлe, в послeднiй
разочек перед побeгом, перед ставкой на смерть или побeду? Эх, куда ни шло!
-- Ладно, давайте форму.
-- Вот это дeло, -- одобрительно хлопнул меня по плечу капитан. --
Компанейскiй вы парень, товарищ Солоневич. Сразу видать -- свой в доску.
Каково было ему узнать на слeдующiй день, что этот "свой парень" удрал
из лагеря сразу же послe футбольнаго матча. Иная гримаса, вeроятно,
мелькнула у него на лицe, когда он, отдавал приказанiе:
"Поймать обязательно. В случаe сопротивленiя -- пристрeлить, как
собаку". 450
Матч
"...Футбол -- это такая игра, гдe 22 больших, больших дурака гоняют 1
маленькiй, маленькiй мячик... И всe довольны"... (шутка).
Я не берусь описывать ощущенiй футболиста в горячем, серьезном матчe.
Радостная автоматичность привычных движенiй, стремительный темп смeняющихся
впечатлeнiй, крайняя психическая сосредоточенность, напряженiе всeх мышц и
нервов, бiенье жизни и силы в каждой клeточкe здороваго тeла -- все это
создает такой пестрый клубок ярких переживанiй, что еще не родился тот поэт
или писатель, который справился бы с такой темой.
Да и никто из "артистов пера", кромe, кажется, Конан-Дойля, и "не
возвышался" до искусства хорошо играть в футбол. А это искусство, батеньки
мои, хотя и менeе уважаемое, чeм искусство писать романы, но никак не менeе
трудное. Не вeрите? Ну, так попробуйте! Тяжелая задача... Не зря вeдь
говорит народная мудрость: "У отца было три сына: двое умных, а третiй
футболист". А если разговор дошел уж до таких интимных тем, так уж позвольте
мнe признаться, что у моего отца как раз было три сына и -- о, несчастный!
-- всe трое -- футболисты. А я, мимоходом будь сказано, третiй-то и есть.
Ну, словом, минут за пять до конца матча счет был 2:2. Толпа зрителей
гудeла в волненiи. Взрывы нервнаго смeха и апплодисментов то и дeло
прокатывались по стадiону, и все растущее напряженiе игроков проявлялось в
бeшенном темпe игры и в рeзкости.
Вот, недалеко от ворот противника наш центр-форфард удачно послал мяч
"на вырыв", и худощавая фигура инсайда метнулась к воротам... Прорыв... Не
только зрители, но и всe мы, стоящiе сзади линiи нападенiя, -- замираем.
Дойдет ли до ворот наш игрок?.. Но наперерeз ему уже бросаются два
защитника. Свалка, "коробочка" и наш игрок лежит на землe, грубо сбитый с
ног. Свисток... Секунда громаднаго напряженiя. Судья медленно дeлает шаг к
воротам, и мгновенно всe понимают причину свистка:
Penalty kick! 451
Волна шума проносится по толпe. А наши нервы, нервы игроков,
напрягаются еще сильнeй... Как то сложится штрафной удар? Пропустить удачный
момент в горячкe игры -- не так уж обидно. Но промазать penalty-kick, да еще
на послeдних минутах матча -- дьявольски обидно... Кому поручат
отвeтственную задачу -- бить этот штрафной удар?
У мяча кучкой собрались наши игроки. Я отхожу к своим воротам. Наш
голкипер, на совeсти котораго сегодня один легкiй мяч, не отрывает глаз от
того мeста, гдe уже установленный судьей мяч ждет "рокового" удара.
-- Мать моя родная! Неужто смажут?
-- Ни черта, -- успокаиваю я. -- Пробьем, как в бубен..
-- Ну, а бьет-то кто?..
В этот момент через все поле проносится крик нашего капитана:.
-- Эй, товарищ Солоневич! Кати сюда!
"Что за притча. Зачeм я им нужен? Неужели мнe поручат бить?".. Бeгу.
Возволнованныя лица окружают меня. Скороскоков вполголоса говорит:
-- А, ну ка, доктор, ударь-ка ты. Наши ребята так нервничают, что я
прямо боюсь... А вы у нас дядя хладнокровный. Людей рeзать привыкли, так тут
вам пустяк... Двиньте-ка...
Господи!.. И бывают же такiя положенiя!.. Через нeсколько часов я буду
"в бeгах", а теперь я рeшаю судьбу матча между чекистами, которые завтра
будут ловить меня, а потом, может быть, и разстрeливать... Чудеса жизни...
Не торопясь, методически, я устанавливаю мяч и медленно отхожу для
разбeга. Кажется, что во всем мiрe остаются только двое -- я и вражескiй
голкипер, согнувшiйся и замершiй в воротах.
По старому опыту я прекрасно знаю, что в такiя минуты игра на нервах --
первое дeло. Поэтому я увeренно и насмeшливо улыбаюсь ему в лицо и не спeша
засучиваю рукава футбольной фуфайки. Я знаю, что каждая секунда, выигранная
мною до удара, ложится тяжким бременем на психику голкипера. Не хотeл бы я
теперь быть на его мeстe! 452
Все замерло. На полe и среди зрителей есть только одна двигающаяся
фигура -- это я. Но я двигаюсь неторопливо и увeренно. Мяч стоит хорошо.
Бутца плотно облегает ногу. В нервах -- приподнятая увeренность...
Вот, наконец, и свисток. Бeдный голкипер! Если всe в лихорадкe
ожиданiя, то каково-то ему?...
Нeсколько секунд я напряженно всматриваюсь в его глаза, опредeляю, в
какой угол ворот бить и плавно дeлаю первые шаги разбeга. Потом мои глаза
опускаются на мяч и -- странное дeло -- продолжают видeть ворота. Послeднiй
стремительный рывок, ступня ноги плотно пристает к мячу, и в сознанiи
наступает перерыв в нeсколько сотых секунды. Я не вижу полета мяча и не вижу
рывка голкипера. Эти кадры словно вырeзываются из фильма. Но в слeдующих
кадрах я уже вижу, как трепыхается сeтка над прыгающим в глубинe ворот мячем
и слышу какой-то общiй вздох игроков и зрителей...
Свисток, и ощущенiе небытiя прекращается... Гол!..
Гул апплодисментов сопровождает нас, отбeгающих на свои мeста. Еще
нeсколько секунд игры и конец... 3:2...
Задача No. 2
Затихло футбольное поле. Шумящим потоком вылились за ворота зрители.
Одeлись и ушли взволнованные матчем игроки...
Я задержался в кабинетe, собрал в сумку свои запасы и через заднюю
калитку вышел со стадiона.
Чтобы уйти в карельскiе лeса, мнe нужно было перебраться через большую
полноводную рeку Свирь. А весь город, рeка, паром на ней, всe переправы --
были окружены плотной цeпью сторожевых постов... Мало кому из бeглецов
удавалось прорваться даже через эту первую цeпь охраны... И для переправы
через рeку я прибeг к цeлой инсценировкe.
В своем бeлом медицинском халатe, с украшенными красными крестами
сумками я торопливо сбeжал к берегу, изображая страшную спeшку. У воды
нeсколько баб стирали бeлье, рыбаки чинили сeти, а двое ребятишек с лодочки
удили рыбу. Регулярно обходящаго берег красноармейскаго патруля не было
видно. 453
-- Товарищи, -- возбужденно сказал я рыбакам. -- Дайте лодку поскорeе!
Там, на другом берегу человeк умирает. Лошадь ему грудь копытом пробила...
Каждая минута дорога...
-- Ах, ты, Господи, несчастье-то какое!... Что-ж его сюда не привезли?
-- Да трогать с мeста нельзя. На дорогe умереть может. Шутка сказать:
грудная клeтка вся сломана. Нужно на мeстe операцiю дeлать. Вот у меня с
собой и всe инструменты и перевязки... Может, Бог даст, еще успeю...
-- Да, да... Вeрно... Эй, ребята, -- зычно закричал старшiй рыбак. --
Греби сюда. Вот, доктора отвезите на ту сторону. Да что-б живо...
Малыши посадили меня в свою лодочку и под соболeзнующiя замeчанiя
повeривших моему разсказу рыбаков я отъeхал от берега.
Вечерeло. Солнце уже опускалось к горизонту, и его косые лучи,
отражаясь от зеркальной поверхности рeки, озаряли все золотым сiянiем...
Гдe-то там, на западe, лежал свободный мiр, к которому я так жадно
стремился...
Вот, наконец, и сeверный берег. Толчек, и лодка стала. Я наградил ребят
и направился к отдаленном домикам этого пустыннаго берега, гдe находился
воображаемый пацiент... Зная, что за мной могут слeдить с другого берега, я
шел медленно и не скрываясь. Зайдя за холмик, я пригнулся и скользнул в
кусты. Там, выбрав укромное мeстечко, я прилег и стал ждать наступленiя
темноты.
Итак, двe задачи уже выполнены успeшно: я выбрался из лагеря и
переправился через рeку. Как будто немедленной погони не должно быть. А к
утру, я буду уже в глубинe карельских лeсов и болот... Ищи иголку в стогe
сeна!
На мнe плащ, сапоги, рюкзак. Есть немного продуктов и котелок. Компаса,
правда, нeт, но есть компасная стрeлка, зашитая в рукавe. Карты тоже нeт, но
как-то на аудiенцiи у начальника лагеря я присмотрeлся к висeвшей на стeнe
картe. Надо идти сперва 100 километров прямо на сeвер, потом еще 100 на
сeверо-запад и потом 454 свернуть прямо на запад, пока, если Бог даст, не
удастся перейти границы между волей и тюрьмой...
Темнeло все сильнeе. Гдe-то вдали гудeли паровозы, смутно слышался
городской шум и лай собак. На моем берегу было тихо.
Я перевел свое снаряженiе на походный лад, снял медицинскiй халат,
достал свою драгоцeнную компасную стрeлку, надeв ее на булавку, намeтил
направленiе на N и провeрил свою боевую готовность.
Теперь, если не будет роковых случайностей, успeх моего похода зависит
только от моей воли, сил и опытности. Мосты к отступленiю уже сожжены. Я уже
находился в "бeгах". Сзади, меня ждала пуля, а впереди, если повезет, --
свобода.
В торжественном молчанiи наступившей ночи я снял шапку и перекрестился,
как когда-то, 14 лeт тому назад, на набережной Ялты.
С Богом! Вперед!
Среди лeсов и болот
Теперь возьмите, друг-читатель, карту "старушки-Европы". Там, к
сeверо-востоку от Ленинграда вы легко найдете большую область Карелiю. Если
вы всмотритесь болeе пристально и карта хороша, вы между величайшими в
Европe озерами -- Ладож<с>ким и Онежским -- замeтите тоненькую ниточку рeки
и на ней маленькiй кружок, обозначающiй городок. Вот из этого-то городка,
Лодейное Поле, на окраинe котораго расположен один из лагерей, я и бeжал 28
iюля 1934 года.
Каким маленьким кажется это разстоянiе на картe! А в жизни -- это
настоящiй "крестный путь"...
Впереди передо мной был трудный поход, километров 150 по прямой линiи.
А какая может быть "прямая линiя", когда на пути лежат болота, считающiяся
непроходимыми, когда впереди дикiе, заглохшiе лeса, гдe сeть озер
переплеталась с рeками, гдe каждый клочек удобной земли заселен, когда
мeстное населенiе обязано ловить меня, как дикаго звeря, когда мнe нельзя
пользоваться не только дорогами, но и лeсными тропинками из за опасности
встрeч, когда у меня нeт карты и свой 455 путь я знаю только орiентировочно,
когда посты чекистов со сторожевыми собаками могут ждать меня за любым
кустом...
Легко говорить -- "прямой путь!"
И все это одному, отрываясь от всего, что дорого человeческому сердцу,
-- от Родины, от родных и любимых.
Тяжело было у меня на душe в этот тихiй iюльскiй вечер...
Вперед!
Идти ночью с грузом по дикому лeсу... Кто из охотников, военных,
скаутов не знает всeх опасностей такого похода? Бурелом и ямы, корни и суки,
стволы упавших деревьев и острые обломки скал, -- все это угрозы не меньше,
чeм пуля сторожевого поста... А вeдь болeе нелeпаго и обиднаго положенiя
нельзя было и придумать -- сломать или вывихнуть себe ногу в нeскольких
шагах от мeста побeга...
При призрачном свeтe луны (полнолунiе тоже было принято во вниманiе при
назначенiи дня побeга) я благополучно прошел нeсколько километров и с
громадной радостью вышел на обширное болото. Идти по нему было очень трудно:
ноги вязли до колeн в мокрой травe и мху. Кочки не давали упора, и не раз я
кувыркался лицом в холодную воду болота. Но скоро удалось приноровиться, и в
мягкой тишинe слышалось только чавканье мокраго мха под моими ногами, каждый
шаг которых удалял меня от ненавистной неволи.
Пройдя 3-4 километра по болоту, я дошел до лeса и обернулся, чтобы
взглянуть в послeднiй раз на далекiй уже город. Чуть замeтные огоньки
мелькали за темным лeсом на высоком берегу Свири, да по-прежнему паровозные
гудки изрeдка своим мягким, протяжным звуком нарушали мрачную тишину лeса и
болота.
Невольное чувство печали и одиночества охватило меня. 456
Горькiя мысли
Боже мой!.. Как могло случиться, что я, вот, очутился в дебрях
карельских лeсов в положенiи бeглеца, человeка "внe закона", котораго каждый
должен преслeдовать и котораго каждый безнаказанно может убить?..
За что разбита и смята моя жизнь? И неужели нeт иной жизни, как только
вот так -- по тюрьмам, этапам, лагерям, ссылкам, в побeгах, опасностях, под
постоянным гнетом, не зная дома, семьи и никогда не будучи увeренным в кускe
хлeба и свободe на завтра?
И неужели не было иного пути, как только уйти из родной страны, ставшей
мнe не матерью, а мачехой...
Неужели надо было смириться? Неужели признать справедливость жертв,
страданiй и смертей? Неужели стать соцiалистическим рабом, кроликом для
вивисекцiй? Или самому превратиться в погонщика рабов и самому проводить
такiе опыты?..
Нeт! Уж лучше погибнуть в этих лeсах, чeм задыхаться и гнить душой в
этой странe рабства. И пока я еще не сломан, пока есть силы и воля -- надо
бeжать и разсказать там, в ином мiрe, обо всем, что я видeл здeсь... И "там"
продолжать мою борьбу. А тут остаться я могу только за рeшетками. Иной жизни
у меня не будет.
Вопрос поставлен правильно. Смерть или свобода. Третьяго пути не
дано... Ну, что-ж... Мы еще повоюем, чорт возьми!
Я глубоко вздохнул, сжал зубы, тряхнул головой и вошел во мрак лeсной
чащи...
Четырнадцать
Четырнадцать дней... Т о л ь к о четырнадцать дней!.. А о них можно
написать томы, ибо каждый из этих дней был наполнен напряженiем тысяч
опасностей, тысяч мелочей, от каждой из которых буквально зависила жизнь...
И каждый из этих дней стоит в памяти, как будто это все было только
вчера. И часто по ночам просыпаешься в поту, и кажется, что вот-вот только
что зеленое карельское болото отпустило твои ноги из своего неумолимаго
капкана... 457
Четырнадцать дней одинокая, затерявшаяся в дебрях сeверной тайги и
болот, человeческая песчинка отыскивала свой путь в и н о й м i р... Через
лeса, гдe каждый невeрный шаг грозил переломом ноги и смертью; через топкiя
болота, которыя хватали ноги, как клещами и тянули вниз в трясину; через
горящiе лeса, душившiе своим дымом; через бурныя рeки, сбивавшiя с ног
усталаго путника; вплавь через громадныя карельскiя озера с ледяной водой,
заставлявшей коченeть тeло; сквозь тучи сeверных комаров и москитов,
облeплявших лицо темной маской; мимо неизвeстных избушек и деревень,
тщательно избeгая всeх тропинок и дорог, уходя от погони, от собак, от
облав, под выстрeлами пограничников ускользая в дикiе лeса, голодным,
усталым, с опухшими, израненными ногами, оставив позади все самое дорогое в
жизни и только вeря в неисповeдимыя судьбы Всевышняго и сжав зубы в
послeдней ставкe многолeтней борьбы на землe III интернацiонала.
Да... Многое можно было бы написать про такой поход... Но -- он только
ничтожная капля в морe страданiй и приключенiй всeх русских людей этой
проклятой эпохи. И не для интереснаго чтенiя создана эта книга. И не моя
судьба -- стержень ея.
Да, Солоневич ушел... Но миллiоны страдающих русских людей остались
т а м... И о них мы должны помнить всегда. Их горе должно быть нашим горем,
их страданiя -- нашими страданiями. Ибо только в этом слiянiи мы остаемся
р у с с к и м и...
Граница
Не могу сказать, когда я перешел границу. Просeк пришлось пересeкать
много. На каждой из них таились опасности, и мнe не было времени
вглядываться, имeются ли на них пограничные столбы, разставленные на
километр друг от друга.
Но все-таки стали замeчаться признаки чего-то новаго.
Вот, через болото прошли осушительныя канавы. Их раньше не было. Но
развe эти канавы не могли быть прокопаны на каком-нибудь "образцовом совхозe
ОГПУ?" 458
Вот, на тропинкe обрывок газеты. Язык незнакомый. Финскiй? Но, вeдь,
может быть, это совeтская газета изданная в Петрозаводскe на карельском
языкe.
Вот, вдали, небольшое стадо овец. Можно-ли сказать с увeренностью, что
это ф и н с к о е хозяйство только потому, что в Карелiи я нигдe не видал ни
одной овцы?
Или, вот -- старая коробка от папирос с финской маркой. Но развe не мог
пройти здeсь совeтскiй пограничник, куря контрабандныя папиросы?
Словом, я не знал точно, гдe я нахожусь и рeшил идти вперед до тeх пор,
пока есть силы и продовольствiе, и пока я не получу безспорных свeдeнiй, что
я уже в Финляндiи.
Помню, свою послeднюю ночь в лeсу я провел совсeм без сна, настолько
были напряжены нервы. Близился момент, котораго я так страстно ждал столько
лeт...
Спасен!
К вечеру слeдующаго дня, пересeкая узел проселочных дорог, я наткнулся
на финскаго пограничника. Момент, когда я ясно увидeл его не совeтскую
военную форму, был для меня одним из счастливeйших в моей жизни...
Я радостно бросился вперед, совсeм забыв, что представляю отнюдь не
внушающую довeрiя картину: рослый парень, с измученным, обросшим бородой
лицом, в набухшем и измятом плащe, обвeшанный сумками, с толстенной палкой в
рукe. Немудрено, что пограничник не понял изъявленiя моего дружелюбiя и
ощетинился своей винтовкой. Маленькiй и щуплый, он все пытался сперва
словами, а потом движенiями винтовки заставить меня поднять руки вверх.
Славный парень!.. Он, вeроятно, и до сих пор не понимает, почему я и не
подумал выполнить его распоряженiя и весело смeялся, глядя на его суетливо
угрожающую винтовку. Наконец, он стал стрeлять вверх, и через полчаса я уже
шел, окруженный солдатами и крестьянами, в финскую деревню.
Боже мой! Как легко было на душe!.. 459
Среди людей
Я не вeрил в то, что Финляндiя может меня выдать по требованiю
совeтской власти. Я вeдь не бандит, не убiйца и не вор. Я политическiй
эмигрант, ищущiй покровительства в странe, гдe есть свобода и право.
Но я ожидал недовeрiя, тюрем, допросов, этапов -- всего того, к чему я
так привык в СССР. И я вeрил -- что это неизбeжныя, но послeднiя испытанiя в
моей жизни.
В маленькой чистенькой деревушкe меня отвели в баню, гдe я с громадным
облегченiем разгрузился, вымылся и стал ждать очередных событiй.
Многого я ждал, но того, что со мной произошло, я никак не мог ожидать.
В раздeвалку бани вошел какой-то благодушный финн, потрепал меня по
плечу, весело улыбнулся и пригласил жестом за собой.
"В тюрьму переводят. Но почему без вещей?" -- мелькнуло у меня в
головe.
На верандe уютнаго домика Начальника Охраны стоял накрытый стол, и мои
голодные глаза сразу же замeтили, как много вкуснаго на этом столe. А
послeднiе дни я шел уже на половинном пайкe "бeглеца".
Я отвернулся и вздохнул...
К моему искреннему удивленiю, меня повели именно к этому столу и
любезно пригласили сeсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась
угощать меня невиданно вкусными вещами. За столом сидeло нeсколько мужчин,
дам и дeтей. Всe улыбались мнe, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но
такiя понятныя сердцу, ласковыя слова, и никто не намекнул ни интонацiей, ни
движенiем, что я арестант, неизвeстный подозрительный бeглец, может быть,
преступник...
Все это хорошее человeческое отношенiе, все это вниманiе, тепло и ласка
потрясли меня. Какой контраст с тeм, к чему я привык там, в СССР, гдe homo
homini lupus est50
50 Чeловeк человeку -- волк.
А вот здeсь я -- человeк внe закона, нарушившiй неприкосновенность
чужой границы, подозрительный 460 незнакомец с опухшим, исцарапанным лицом,
в рваном платьe -- я, вот, нахожусь не в тюрьмe, под угрозой штыков, а в
домe Начальника Охраны, среди его семьи... Я для них прежде всего --
человeк...
Потрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой вниманiя и ласки, я
почувствовал всeм сердцем, что я дeйствительно попал в иной мiр, не только
географически и политически отличающiйся от совeтскаго, но и духовно
дiаметрально противоположный -- мiр человeчности и покоя... Хорошо, что мои
очки не дали хозяевам замeтить влажность моих глаз. Как бы смог объяснить им
я это чувство растроганнаго сердца, отогрeвающагося от своего ожесточенiя в
этой атмосферe ласки?..
За непринужденной веселой бесeдой, охотно отвeчая на всe вопросы
любознательных хозяев, я скоро совсeм перестал чувствовать себя загнанным
звeрем, бeглецом и преступником и впервые за много, много лeт почувствовал
себя ч е л о в e к о м , н а х о д я щ и м с я с р е д и л ю д е й.
Какiя чудесно радостныя понятiя -- человeчность и свобода, и как
безпросвeтна и горька жизнь тeх, чей путь перестал освeщаться сiянiем этих
великих маяков человeчества!
___
К концу вечера, послe обeда, показавшагося мнe необыкновенно вкусным,
моя милая хозяйка с сердечной настойчивостью предлагала мнe уже пятую чашку
кофе.
Замeтив, что я немного стeсняюсь, она, наклонившись ко мнe, неожиданно
тихо и ласково спросила.
-- Пейте, г<о>лубчик. Вeдь вы, вeроятно, давно уже не пили кофе с
булочками?
-- Четырнадцать лeт, -- отвeтил я.
--------
Гельсингфорс. Политическая тюрьма
Ко мнe входит спокойный, вeжливый надзиратель в пиджакe и с галстуком,
без револьвера, сжатых челюстей и настороженнаго взгляда. Улыбаясь, он
знаками 461 показывает, что нужно взять сумку и выйти. Очевидно, куда-то
переводят... Я оглядываю свою камеру, в которой я мирно провел двe недeли
(Бог даст -- послeднiя тюремныя недeли в моей жизни) и выхожу. Мягкiй
автомобиль мчит меня по нарядным, чистом улицам города... Да... Это тебe не
"Черный Ворон" и ОГПУ... Большое зданiе. "Etsivä Keskus Poliisi" --
Центральная Политическая Полицiя.
Трое бывших "совeтских мушкетеров" в благословенной Финляндiи через год
послe побeга. Стоит Юра, впереди сидит брат Ваня.
В комнатe ожиданiя меня просят присeсть. Нигдe нeт рeшеток, оружiя,
часовых... Чудеса!... Проходит нeсколько минут и в дверях показывается
низенькая, толстенькая фигура начальника русскаго отдeла политической
полицiи, а за ним... Боже мой!.. за ним... массив плеч брата, а еще дальше
смeющееся лицо Юры...
Обычно строгое и хмурое лицо нашего политическаго 462 патрона сейчас
мягко улыбается. Он сочувственно смотрит на наши объятiя и, когда наступает
секунда перерыва в наших вопросах и восклицанiях, спокойно говорит:
-- О вас получены лучшiе отзывы и правильность ваших показанiй
подтверждена... Господа, вы свободны.
На настоящей волe
Мы идем втроем, тeсно подхватив друг друга под руки, по широким улицам
Гельсингфорса и с удивленiем и любопытством засматриваемся на полныя товаров
витрины магазинов, на бeлыя булки хлeба, на чистые костюмы прохожих, на
улыбающiяся губы хорошо одeтых женщин, на спокойныя лица мужчин... Все так
ново и так чудесно...
Многiе оборачиваются нам вслeд и с улыбкой смотрят: не пьяна ли эта
тройка странных людей? Они, видимо, не из деревни -- всe в очках. Так, что
же так изумляет и поражает их?
Внезапно Юра просит:
-- Ватик, а ну-ка, дай-ка мнe, как слeдует, кулаком в спину, а то
что-то мнe кажется -- я сплю в лагерном баракe и все это во снe вижу.
И идущiе сзади солидные европейцы шокированы гулким ударом кулака по
спинe, веселым смeхом и радостным возгласом:
-- Ну, слава Богу, больно! Значит -- на яву!..
--------
"Вот, вот она, вот русская граница.
Святая Русь! Отечество! Я -- твой!
Чужбины прах с презрeньем отряхаю,
Пью жадно воздух сей -- он мнe родной."
Пушкин.
Прошло два года -- первые годы, когда за 14 лeт я ни разу не сидeл в
тюрьмe.
Не так развернулась жизнь, как мы ждали. Я мечтал как-нибудь раздобыть
стипендiю, чтобы подтянуть свое медицинское образованiе и дeйствительно
знать. Брат мечтал 463 о тихом уголкe гдe-нибудь на берегу Адрiатическаго
моря с рыболовным отдыхом и полной тишиной.
Не удалось. Наша работа оказалась нужной для Зарубежной Россiи. Эта
Россiя потребовала тысячами голосов из всeх концов мiра рапорта о том, что
мы видeли на Родинe. Оказалось, что эмиграцiя так мало знает о реальной
совeтской жизни. Но нити ея души по прежнему крeпко привязаны к Родинe. И
оказалось, что боль Россiи -- это боль каждаго русскаго, гдe бы он ни был.
Мы не могли не отозваться на эти голоса. И иллюзiи отдыха и учебы
разлетeлись, как дым. Россiя не дала даже нам, усталым, отпуска, ибо бой на
Ея фронтe еще не закончен.
Когда я приготовил в типографiю послeднюю главу этой книги, мы рeшили
вспрыснуть этот торжественный день.
-- Дядя Ваня! А вeдь, елки палки, скажи кто нибудь этак годика два с
гаком гому назад, что мы будем сидeть живыми внe лагеря на волe, за батареей
бутылок -- вeдь, ей Богу, никто из нас не повeрил бы!..
-- Еще бы!.. Но, вот, скажи тебe кто-нибудь сейчас, что мы скоро будем,
Бог даст, выпивать в Москвe -- так ты повeришь? А вeдь, по существу, это
куда болeе вeроятно, чeм был успeх нашего драпежа...
-- Это -- что и говорить... Оно, конечно, о воронах и "мазепах" в
жареном и вареном видe думать теперь не приходится, но... Ноет все-таки
что-то там, внутри... Как-то -- не жизнь нам здeсь. Так -- временное
прозябанiе. Душа не живет. И ничто так не радует, как на родной землe. Вeдь
смeшно признаться, а часто хочется -- ну хоть бы одним глазком опять на
Россiю взглянуть, один денек побыть там. Чорт побери, хотя бы даже в
концлагерe!..
Рука брата, наливавшая очередныя порцiи, как-то дрогнула.
-- Да... Это что и говорить... -- тихо сказал он. -- Россiя без нас
выкрутится, а вот нам без нея -- никоторой жизни нeт. Нам, русским, ни
французами, ни нeмцами, ни болгарами все равно не сдeлаться. То, что создало
из маленькаго Московскаго княжества Русскую 464 Имперiю -- вот это
"штабс-капитанское" -- все равно гдe-то сидит в каждом из нас. И пока мы не
вернемся на Родину, покоя нам не дано".
Мы замолчали... И тяжело стало на душe...
Брат опустил глаза на сверкающую поверхность рюмки, и чувствовалось,
что его мысли унеслись далеко, далеко... Куда -- не нужно было и
спрашивать...
Внезапно в тишинe комнаты установленное на волнe Москвы радiо зашумeло
шумом большой площади... Почудился шорох двигающейся толпы, потом смутно
прорeзался звонок трамвая, как будто прогудeл автомобильный гудок.
Мы замерли... И в торжественной тишинe ночи стали бить куранты Спасской
башни. 12 часов... Мягкiе, мощные звуки старых московских колоколов
понеслись с Красной площади и, подхваченные волнами радiо, стали катиться по
всему мiру...
И каждый удар этих колоколов больно бил по напряженному, сжавшемуся от
тоски, сердцу...
Я поднял свою рюмку.
-- Ну, что-ж, братик!.. Вздохнем, тряхнем бывалыми головами и выпьем за
скорую встрeчу "под Кузнецким мостом"!..
Шутка не удалась.
Брат молча, не улыбаясь, поднял свою рюмку. Мы чокнулись, выпили и
потом через стол крeпко пожали друг другу руки.
И все расплылось в туманe слез, покрывших глаза...
Конец
Издательство "Голос Россiи"
Типографiя "Рахвира"
Зав. Издат. Вс. Левашев
Софiя (Болгарiя)