Страница:
добавил: -- только не стоило бы тратить, Борис Лукьянович... Ежели в
изолятор, все равно exitus laetalis49. Может, кому другому нужнeе будет...
Я посмотрeл фельдшеру в глаза и понял, какой мучительной для него была
сказанная фраза. Но для него этот мальчик, сейчас стонущiй на перевязочном
столe, был у ж е м е р т в ы м человeком. И для м е р т в е ц а он не хотeл
тратить послeдних капель болеутоляющих средств, которыя могли понадобиться,
чтобы с п а с т и другого человeка.
Со сжавшимся сердцем я молча отвернулся и стал вынимать из карболоваго
раствора бeлую нитку, купленную в городской лавочкe. Этой ниткой мы сшивали
раны.
-- Тут у нас, доктор, есть еще спирта малость, -- прервал молчанiе Петр
Иваныч. -- Я разведу его -- пусть выпьет паренек -- все легче будет. А
замeсто его рвани -- халат ему наш дадим... Потом как-нибудь в расход
спишем... Все равно уж... 435
49 Смертный исход.
Через полчаса забинтованный мальчик под конвоем солдата, шатаясь, вышел
из двери амбулаторiи. Петр Иваныч не отрываясь смотрeл на его маленькую
фигурку и молчал. Потом, не глядя на меня, он, махнув рукой, сказал только
одно слово: "Эх!" -- и, понурившись, стал собирать инструменты...
"Тихая смерть"
В канцелярiи Санитарной Части меня уже ждала очередная пачка бланков --
"актов о смерти", в которых с уже готовыми подписями администрацiи и охраны
повeствовалось, что такой-то, имя рек, умер такого-то числа внe ограды
лагеря от такой-то болeзни... Строчки для названiя болeзни были пусты так
же, как мeсто для подписи врача.
И, тяжело вздохнув, я стал писать названiя первых пришедших на ум
серьезных болeзней...
Вот карточка какого-то Курганова. Родился в 1869 году. Старик совсeм.
Ну, ему ulcus ventriculi.
Дальше, дальше... Вот двe карточки с годами рожденiя 1919 и 1920... Вот
они: "счастливые вздохи Октября"... "Цвeты земли"... Совсeм дeти...
И я пишу: Tbc pulmonum?.. Pneumonia cruposa...
Не все ли равно, что я напишу... Вeдь всe эти люди разстрeляны по
новому методу... Всe эти 18 человeк прибыли в лагерь, может быть, даже
радуясь малому сроку заключенiя -- 2-3 года... Совсeм пустяки! Писали бодрыя
письма родным. Надeялись на амнистiи... И не знали, что в каком-то секретном
спискe против их фамилiй стоит "птичка", приказывающая администрацiи лагеря
"вывести в расход тихим разстрeлом".
И вот, гдe-нибудь в лeсу, в глухом уголкe стукнул выстрeл, а мнe,
врачу-заключенному, подают "акт о смерти от болeзни".
Тихо и просто. И на волe нeт волненiй родных, и карательная политика
ОГПУ удовлетворена. Родные могут даже получить копiю этого "акта о смерти ".
Ну, что-ж. Жил человeк и умер от такой-то болeзни. Судьба...
Сколько таких вот людей, погибших от "тихаго разстрeла", гнiют в лeсах
и трясинах "королевства ОГПУ"! 436
Пополненiе
На дорогe, перед воротами лагеря стоит нестройная волнующаяся толпа --
человeк на глаз 400 -- это новое пополненiе, только что прибывшее из
Ленинградской тюрьмы.
У ворот установлен столик. Каждаго вызывают по фамилiи, и он медленно
проходит в ворота лагеря. Скольким из них суждено выйти из этих ворот на
волю?
Толпу окружают вооруженные солдаты. Вездe мрачныя, утомленная лица,
согнувшiяся фигуры, котомки, мeшки, узлы...
Привычным взглядом я ищу среди вновь прибывших интеллигентных людей.
Они как-то особенно придавлены окружающим и особенно чутко реагируют на
ободряющiя слова. Большинство новичков -- крестьяне, с покорной робостью
подчиняющiеся грубым окрикам охраны. Бывших чекистов легко узнать по оттeнку
беззаботности и наглости в поведенiи. Они здeсь "свои люди" и через
нeсколько дней превратятся в "начальство"... Уголовники, воры, безпризорники
-- оборванные, посинeвшiе -- мрачны, угрюмы, озлоблены. Тяжелая ругань и
ссоры волнами прокатываются по их рядам. Небольшой кучкой сзади стоит группа
в 30-35 женщин.
Я прохожу по рядам и отвожу в сторону больных с рeзко выраженной
температурой. Эти пойдут в лазарет. Группа назначается для осмотра в
амбулаторiю.
В прiемочном актe (лагерь принимает новых заключенных по спецiальному
акту) я должен, в числe других пунктов, заполнить и такой -- "процент
вшивости". Этот осмотр производится до крайности просто: я с фельдшерами
осматриваем воротники 2-3 десятков заключенных и, в зависимости от
"добротности" и количества найденнаго "населенiя", я заполняю требуемую
графу. Обычно этот процент равен 30-40.
Проходя по рядам, я внезапно слышу возглас:
-- Борис Лукьянович! Не узнаете?
Из толпы мнe улыбается обросшее давно небритой щетиной, худое лицо
какого-то низенькаго молодого человeка. Паренек радостно осклабился и,
видимо, хочет выйти из рядов. Но я с равнодушным лицом прохожу, хотя 437
сердце у меня дрогнуло. Я помню этого паренька, моего стараго одесскаго
прiятеля, с которым лeт 11 тому назад мы вмeстe сидeли в подвалe ЧК, а потом
встрeчали день св. Георгiя под Севастополем.
-- "Гора с горой не сходится", а вот мы, совeтскiе человeки,
встрeтились в концлагерe.
Через нeсколько минут я опять прохожу мимо. Удивленное, встревоженное и
огорченное лицо Кости оборачивается в мою сторону.
-- Больных, товарищи, еще нeт среди вас? -- громко спрашиваю я. --
Кто-то из безпризорников начинает скулить. Я провeряю его пульс и затeм,
как-будто случайно оглядываю Костю.
-- А у вас, молодой человeк, почему такой вид? А ну, идите-ка сюда.
Э-ге-ге! Да у вас температура. Выйдите-ка в сторону.
Костя начинает понимать мой многозначительный взгляд и молча
подчиняется.
-- Петр Иванович, -- обращаюсь я к фельдшеру, -- запишите-ка этого в
карантинное отдeленiе: подозрeнiе на тиф.
-- Как ваша фамилiя?
-- Рeпко Константин.
-- Ну вот, станьте в ту вот группу...
Горькая безпомощность
К вечеру в кабинет санчасти приходят люди, просящiе помощи.
Вот еще один -- худой и высокiй юноша, с рeзкими чертами напряженнаго
лица, пятнами нездороваго румянца на щеках и впалой грудью, Не нужно даже
перкуссiи, чтобы опредeлить у него туберкулез легких.
-- Посылок от родных вы не получаете?
-- Нeт, -- коротко и сухо отвeчает юноша.
-- Та-а-ак. А гдe работаете?
-- На кузницe... Я студент-технолог был раньше.
-- А на долго сюда?
-- 10.
-- А какая статья? 438
-- 58, 8 (террор).
Становится ясным не только медицинскiй дiагноз, но и бiологическiй и
политическiй прогноз. С его легкими, статьей и приговором, без достаточнаго
питанiя и с перспективой многих лeт среди болот сeвера на лагерных работах
-- долго не прожить... ОГПУ и его лагеря особенно сурово относятся к
совeтской молодежи, ушедшей в террор...
-- Вот что, товарищ... Я временно могу освободить вас от работ. Но
лeчить и вылeчить вас у нас нечeм... Неужели никто с воли не может помочь
вам посылками?
-- Что вы, доктор, все каркаете "воля, воля", -- грубо обрывает юноша.
-- Было бы кому -- давно прислали бы... Ну, а что-ж мнe п о с л e вашего
отдыха дeлать?
-- Если не сможете работать -- придется в инвалиды вас записать...
Худое лицо юноши передернулось болeзненной гримасой.
-- Ах, в и<н>валиды?... А потом в лeс на покой?... Понимаю...
-- Я вам рыбьяго жиру выпишу... Пока есть...
-- Ах, п о к а е с т ь?... А потом?... Вы бы уж, доктор, не валяли
дурака и сказали бы прямо -- аминь человeку... Честнeе было бы...
-- Почему же? -- мягко отвeчаю я... -- Как нибудь устроитесь с
питанiем... На болeе легкую работу станете...
Юноша как-то злорадно смeется и пальцы его сжимаются в кулаки.
-- Ах, "как-нибудь"... -- каким-то свистящим шепотом повторяет он и
потом яростно вскрикивает: -- Будьте вы прокляты... вы всe!.. -- и, хлопнув
дверью, выбeгает из кабинета..
Я остаюсь один, подавленный безвыходностью судьбы этого юноши и яростью
его вспышки.. Проходит нeсколько молчаливых секунд, и в двери стучит
слeдующiй. Еще одна капля человeческаго горя сейчас пройдет перед моими
глазами... И я безпомощен перед этим каскадом боли и горя людского, ибо я
сам только пeшка в этой окружающей нас стихiи жестокости и бездушiя... 439
У меня, как Начальника Санитарной части, есть право держать 30 человeк
в теченiе мeсяца на пониженной нормe труда. Вот этих нeскольких человeк я
могу зачислить во временную команду слабосильных... Ну, а что с ними будет
дальше? А что с тeми, что еще ждут очереди в корридорe? Может быть, не всe
они знают, что я ничeм не могу им помочь, что я тоже винтик бездушной
машины, что я обязан поставить им в формулярe роковое слово "инвалид"...
И через нeсколько дней придет конвой и поведет их в какой-нибудь
инвалидный пункт, втиснутый гдe-нибудь в самой глуши, между болотами...
Хорошо еще, если им там помогут и пришлют денег или продовольствiя. А
если нeкому прислать? Долго ли проживут они в этих инвалидных пунктах? И
вот, каждый день стоят люди в корридорах, думая, что медицинскiй осмотр
облегчит их положенiе. И десятки людей смотрят в мои глаза.
Но развe я могу им сказать, что совeтскiй концентрацiонный лагерь
безпощаден к тeм, кого он использовал и из кого он выжал всe силы. Что я не
могу спасти всeх, что я могу немного помочь только единицам...
Но выбирать эти единицы из сотен одинаково несчастных -- развe это
легко?...
Непокорная молодежь
В маленькой карантинной палатe лежит в одиночествe и, видимо,
наслаждается отдыхом Костя. Он уже побрился присланной мною бритвой и читает
какую-то книгу. По выраженiю его лица замeтно, что для него этот отдых давно
небывалое явленiе.
Он немного настороженно встрeчает меня, но на этот раз я крeпко обнимаю
его, и он отвeчает таким же сердечным поцeлуем.
-- Ну, и напугали же вы меня, дядя Боб... Прямо в холодный пот
вогнали... Я уж только потом понял...
-- Да дeло ясное... Без блата ни до порога, а с блатом хоть за море...
А при всeх блат нельзя показывать. . Надо осторожно... Тут шпiонов кругом
полно... Вот полежите здeсь денька два-три, а потом увидим... А то 440
завтра, может быть, погнали бы вас в лeс... Ну, разскажите прежде всего --
на сколько?
-- Красненькая... (10 лeт).
-- Ого, а за что? Костя морщится.
-- Статья плохая -- 58, 8.
-- Ишь ты... Совсeм серьезно... А на кого же вы террор наводили?
Костя не поддерживает моего шутливаго тона.
-- Серьезное дeло было... Сталина пристрeлить хотeли... На первомайском
парадe с крыши ГУМ'а. Да засыпались... Человeк 50 в расход пошло...
-- Здорово... А много вас всего было?
-- Да ребят полтораста...
-- А каких ребят?
-- Да все комсомольцы... Эх, не удалось, чорт побери... Ну да ничего:
не мы, так другiе...
В голосe юноши досада, как будто разговор идет о проигрышe
спорт-состязанiя.
-- Что это у вас такой зуб против Сталина.
-- Тут, Борис Лукьянович -- не зуб, а хуже. Вам-то что -- вы-то ему
сразу не вeрили... А мы -- комсомольцы -- сколько мы своих сил и жизней в
пятилeтку вложили... вeрили, дураки, что потом рай соцiалистическiй
настанет... Ну, а нас на раскулачиванiе погнали. Не дай Бог никому видeть
то, что мы видали. Сколько народу погибло... Нашего русскаго народа. И вeдь
какого! Кулаки эти -- лучшiе крестьяне... Эх... "Весь изъян на крестьян"...
Вeрно, их и здeсь много?
-- Процентов до 70. Мало кто из них здeсь, вот, в центральных пунктах
пристроился. Большинс<т>во -- лeтом на торфe, весной на -- сплавe, а зимой
-- на лeсозаготовках...
-- Ну, а всего-то здeсь много народа?
-- Не мало, что и говорить... Когда я в Соловках в 1928 году сидeл, по
всей Карелiи вмeстe с Соловками тысяч до 18 было заключенных.
-- Ну, а теперь?
-- Теперь -- в ББК что-то 285.000, да у нас в Свирьлагe, кажется
75.000... Я как-то с братом подсчитывали 441 -- он в УРЧ работал -- всего по
лагерям сидит никак не меньше пяти миллiонов человeк...
Костя покачал головой.
-- Да... Экспериментик, что и говорить!...
-- А вы в него еще вeрите, Костя?
-- Вeрил бы -- не здeсь бы был!
-- Ну, тут окончательно вышибутся остатки и<л>люзiй. Для этого лагерь
лучшая школа.
Лицо Кости сморщилось, как от зубной боли. На его обычно привeтливом и
веселом лицe появились морщины какой-то злобы и мстительности.
-- Не во мнe дeло... Что -- я? Песчинка! Теперь массы говорят и рeшают.
Вот, жену у меня разстрeляли по этому же дeлу -- патроны из казармы крала...
Но это все личное... Дeло даже не в том, что, вот, Сталин н а с обманул...
Мы не за свою обманутую исковерканную жизнь мстим... За всю страну, за
Россiю, которую он кровью залил, за концлагерь, за голод, за рабство. Вот
это мы не простим. Вот, попомните меня -- своей смертью Сталин не умрет...
Голос Кости звучал твердо и жестоко.
Выход
Поздно вечером прибeгает курьер III части:
-- Т. Начальник... Так что срочно просят придти в 17-ый барак... Что-сь
случилось...
Подхватываю походную аптечку и бeгу. В баракe -- полная тьма. Всe
керосиновыя лампочки перенесены в комнату администрацiи, гдe толпятся люди в
военной формe.
-- Ага, вот и вы, доктор, -- встрeчает меня уполномоченный III части.
-- Осмотрите вот этого... "бывшаго" человeка... И главное -- с а м или н е
с а м?..
На лежанкe странно вытянулось тeло с повернутой на бок головой. На шеe
трупа видна сине-багровая полоса от веревки. Относительно смерти сомнeнiй
никаких.
-- Давно сняли?
-- Да нeт... С полчаса... Рабочiй за барак случайно вышел -- видит:
висит кто-то... Он крик и поднял... 442
Я поднес лампу к судорожно перекосившемуся лицу и невольно вздрогнул:
эта гримаса отчаянiя и злобы сразу напомнила мнe того студента, который
сегодня был у меня на осмотрe. Он нашел, значит, рeшенiе вопроса, что ему
дeлать...
Да... "Смерть -- выход из всякаго положенiя,
Но единственное положенiе, из котораго выхода нeт"...
-- Слышьте, Солоневич, -- наклоняется ко мнe чекист, -- нам главное --
нeт ли слeдов, что е г о повeсили?
-- Нeт. Этот, видно, сам...
-- С чего это он? -- насмeшливо поднимает брови чекист.
Я молча пожимаю плечами... По своему, он, этот студент, прав. Наблюдать
свое угасанiе и с тоской ждать послeдних минут, когда легкiя будут
разрываться от жажды воздуха и жажды жизни... Нeт уж, лучше сразу...
Мрачная, обнаженная арифметика совeтской дeйствительности...
Я понимаю его, как врач, и негодую, как гражданин: почему он,
безвременно уходя в иной мiр, не захватил с собой кого-нибудь из своих
тюремщиков и палачей?...
Обыкновенная исторiя
Спал я в своей комнаткe недолго -- вeроятно, часа два. Ночью в
корридорe лазарета раздался шум топочущих ног, и меня вызвал голос
взволнованнаго санитара.
В перевязочной ничком на клеенчатом диванe лежал и тяжело всхлипывал
человeк в военной одеждe, с окровавленной головой. Из палат достали еще двe
лампочки, и раненаго перенесли на перевязочный стол.
Один из заключенных, принесших раненаго, видимо, рабочiй мастерских,
глухо сказал:
-- Тут еще, товарищ доктор, евонная шапка... Она там сбоку валялась...
Измятая фуражка объяснила многое: у нея была сине-зеленая тулья и
малиновый околыш -- форма сотрудника ОГПУ. Все событiе сразу приняло
политическую 443 окраску. Оно оказалось одним из безчисленных явленiй
"классовой борьбы", или, правильнeе выражаясь, борьбы власти с народом,
которая ни на минуту не прекращается на великих просторах страны, "достигшей
соцiализма".
-- Вы бы лучше, товарищи, подождали, -- сказал я рабочим. -- Вeроятно,
нужно будет показанiя дать III части.
-- Нeт уж, доктор... Вы уж не серчайте... Мы пойдем. Мы вeдь не знали,
кто там лежит. Темно было. Потому-то и принесли. А ежели-б видали, может, и
не подошли: какое наше дeло?.. А теперь наше дeло маленькое. Пущай сами
ищут, кто и как... Ну, прощевайте, доктор... Пока...
Я послал санитара с докладом в III часть и при тусклом свeтe
керосиновых ламп стал осматривать раненаго. Дeло оказалось серьезным:
затылочная часть черепа была проломлена каким-то тупым предметом, вeроятно,
кирпичем.
Срeзав волосы и обрив край раны, я удалил выступившiе осколки костей и,
продезинфецировав края раны, стал перевязывать ее.
В лазарет, совсeм запыхавшись, вбeжал чекист.
-- Что тут у вас, товарищ Солоневич?..
-- Да не знаю... Вот сейчас закончу -- сами увидите...
Когда перевязка была закончена, я повернул голову раненаго, бывшаго
по-прежнему, без сознанiя, и освeтил его лицо лампой.
-- Ах, чорт! -- взволнованно воскликнул чекист. -- Да это наш новый
уполномоченный... Проскурняк... Только что из Москвы прибыл... Вот,
сволочи!.. Как это он к вам попал?
-- Да вот принесли...
-- А кто -- не замeтили?
-- Нeт... Не видал... А теперь вот что, товарищ дежурный. Раненаго
нужно срочно дославить в центральный лазарет. Тут, в этих условiях, я
операцiю дeлать не могу. Идите, срочно вызывайте карету скорой помощи.
Скоро выяснилось, что карета скорой помощи была поломана. Пытались
вызвать пожарный автомобиль, но и он был в ремонтe. 444
-- Вот, дьяволы!.. -- выругался сотрудник III части. -- В легковой
машинe везти нельзя. Я же понимаю: лежачим нужно... Что же дeлать-то?
Сошлись на компромиссe -- я отправляю раненаго на санитарной повозкe,
но только получив об этом оффицiальное распоряженiе. Добился я этого не без
труда, но мнe нужно было застраховать себя от обвиненiя, что я отправил
тяжело раненаго, нуждающагося в покоe, в обыкновенной повозкe... И по много
меньшим поводам "пришивали" новое дeло.
Минут через 10 к дверям лазарета подъeхала повозка, на которой
санитарная часть привозила больных и отвозила покойников. На повозкe сидeл
наш постоянный возница "покойницкiй кучер", маленькiй полeсскiй мужиченко,
Татарук.
В нашей медицинской работe этот Татарук был нeкими "валерiановыми
каплями". Заросшiй пеньковой бородищей, какой-то удивительно уютный и
мягкiй, этот мужичек успокаивающе дeйствовал на всeх больных. А в качествe
санитара для душевно больных он был просто незамeним и часто дeлал ненужной
примeненiе смирительной рубашки. Его любовно-мягкое отношенiе к людям, их
горю и боли как-то невольно напоминало мнe толстовскаго Каратаева.
Однажды случайно мнe удалось подслушать, как он, снимая с покойника
казенное бeлье (в лагерe умерших хоронят обнаженными, без гробов, в общей
могилe), говорил ему вполголоса, с самыми ласковыми интонацiями своего
хрипловатаго баска:
-- Ну что-ж, браток... Такая уж, значится, твоя планида! Оно и вeрно,
браток, всe там будем... Ну, ну... Дай руку... Вот так... Вот и поeдем
сейчас, значит, в могилку, на покой... Всe под Богом ходим... Кому куда от
Бога назначено -- тот туда в назначенный час и пойдет... Ну-ка еще... Вот
так...
И теперь в предразсвeтном полумракe этот неграмотный мужичек,
приговоренный к 10 годам за какой-то "шпiонаж" ("был бы человeк, а статья
всегда найдется"!), хлопотливо указывал санитарам, как покойнeе положить
раненаго и, суетясь, хозяйственно подравнивал пучки соломы 445 на своей
"каретe скорой помощи" в одну (весьма дохлую) лошадиную силу...
-- Только вы осторожнeе поeзжайте, Татарук, -- предупредил я. -- У
парня голова ранена... А у ворот к вам из III части человeк подсядет.
-- Ну что вы, товарищ начальник, -- обидeлся мой мужичек. -- Развe-ж
впервой? Чистых покойничков важивали и то ничего! Довезем, как миленькаго.
В это время санитар принес из перевязочной смятую фуражку.
-- На, Татарук, вези и этое барахло. Может, еще сгодится полголовы
прикрыть.
Добродушное лицо Татарука при видe фуражки вдруг стало напряженным и
серьезным.
-- Вот оно што? -- протянул он. -- Из гадов, значится?..
-- А твое дeло шашнадцатое, -- хмуро оборвал его санитар. -- Твое дeло
довезти куда надо ж и в о г о.
-- Ж и в о г о ? Понимаю, -- тихо отозвался Татарук каким-то странным,
приглушенным тоном, не глядя ни на кого, и задергал вожжами. -- Н-н-но,
родимая! вытягай...
Повозка тихо отъeхала от лазарета. Санитары ушли.
Чтобы немного успокоить напряженный нервы, я отошел от дома в сторону
разстилавшейся в предразсвeтном туманe рeки и, вдыхая свeжiй утреннiй
воздух, вглядывался в мирныя розовыя полосы утренней зари, освeщавшiя линiю
горизонта.
Внезапно странные тарахтящiе звуки привлекли мое вниманiе. За
лазаретом, по длинной бревенчатой дорогe, ведущей к лагерным воротам, вскачь
неслась повозка. Приподнявшись на сидeньe, Татарук бeшенно нахлестывал свою
клячу, и санитарная повозка, с лежащим в ней без памяти с проломанной
головой чекистом, подпрыгивала и билась о бревна...
Я отвернулся и снова стал смотрeть на мирную картину просыпающагося
утра... Еще полчаса тому назад этот чекист был для меня каким-то абстрактным
человeком, пацiентом, раненым. А теперь, по странной противорeчивости
человeческаго сердца, я почувствовал себя каторжником, находящимся под пятой
у этих людей в сине-зеленых фуражках, и понял, ч т о на сердцe у маленькаго
простого полeсскаго мужичка с добродушным лицом и мягкими глазами... 446
--------
--------
"Никто пути пройденнаго
У нас не отберет"...
Из пeсни
Историческiй день -- 28 iюля 1954 года
Третiй раз... Неужели судьба не улыбнется мнe и на этот раз?
И я обводил "послeдним взглядом" проволочные заборы лагеря, вооруженную
охрану, толпы голодных, измученных заключенных, а в головe все трепетала и
билась мысль:
-- Неужели и этот побeг не удастся?
День проходил, как во снe. К побeгу все было готово, и нужно было ждать
вечера. Из самой ограды лагеря я должен был выйти налегкe. Всe свои запасы
для длительнаго похода я хранил в аптечкe спортивнаго стадiона, в мeшечках и
пакетах с надписями: "Venena" с черепом и скрещенными костями. А свои запасы
я собирал нeсколько мeсяцев, урывая от скуднаго пайка, требуя для
"медицинскаго анализа" продукты из складовъ и столовых. И для 2-3 недeль
тяжелаго пути у меня было килограмма 4 макарон, кило три сахару, кусок сала
и нeсколько сушеных рыб... Как-нибудь дойду!..
Первая задача
Прежде всего нужно было выйти из ограды лагеря так, чтобы не возбудить
подозрeнiй. Я, как доктор, пользовался нeкоторыми возможностями покидать
лагерь на нeсколько часов, но для успeшности побeга нужно было обезпечить
себe большую свободу дeйствiй. Нужно было, чтобы меня не начали искать в
этот вечер. 447
КАРТА КАРЕЛIИ
Прерывистыми линiями намeчен путь побeга моего брата из Медвeжьей Горы
(сeвер Онежскаго озера) и мой -- из Лодейнаго Поля.
448
Случай помог этому.
-- Вам телефонограмма, доктор, -- сказал, догнав меня, санитар, когда я
по досчатому мостку через болото шел в амбулаторiю.
Я безпокойно развернулъ листок. Телефонограмма за нeсколько часов до
побeга не может не безпокоить...
"Начальнику Санитарной Части, д-ру Солоневичу. Предлагается явиться
сегодня к 17 часам на стадiон Динамо. Начальник Административная Отдeла
Скороскоков".
На душe посвeтлeло, ибо это вполнe совпадало с моими планали.
Благополучно выйдя из ограды лагеря, я облегченно перевел дух. Первая
задача была выполнена. Второй задачей -- было уйти в лeса, а третьей -- уйти
из СССР.
Ладно!
"Безумство смeлых -- вот мудрость жизни".
Рискнем!
Мой послeдний совeтскiй футбольный матч
На стадiонe "Динамо" предматчевая лихорадка. Команда Петрозаводска уже
тренировалась на полe. Два ряда скамей, окружавших небольшую площадку с
громким названiем "стадiон", уже полны зрителями.
Из своего маленькаго врачебнаго кабинета я слышал взволнованные голоса
мeстных футболистов. Видимо, что-то не клеится, кого-то не хватает.
Приготовив сумку скорой помощи, я уже собирался выйти на площадку, как
неожиданно в корридорe раздeвалки столкнулся с капитаном команды -- он же
начальник адмотдeла мeстнаго ГПУ. Толстое, откормленное лицо чекиста было
встревожено.
-- Доктор, идите-ка сюда. Только тихонько, чтобы петрозаводцы не
услыхали. Тут наш игрок один в дымину пьян. Нельзя-ли что сдeлать, чтобы он,
стервец, очухался?
На скамейкe в раздeвалкe игроков, дeйствительно, лежал и что-то мычал
человeк в формe войск ОГПУ. Когда я наклонился над ним и тронул его за
плечо, всклокоченная голова пьянаго качнулась, повела мутными глазами и
изолятор, все равно exitus laetalis49. Может, кому другому нужнeе будет...
Я посмотрeл фельдшеру в глаза и понял, какой мучительной для него была
сказанная фраза. Но для него этот мальчик, сейчас стонущiй на перевязочном
столe, был у ж е м е р т в ы м человeком. И для м е р т в е ц а он не хотeл
тратить послeдних капель болеутоляющих средств, которыя могли понадобиться,
чтобы с п а с т и другого человeка.
Со сжавшимся сердцем я молча отвернулся и стал вынимать из карболоваго
раствора бeлую нитку, купленную в городской лавочкe. Этой ниткой мы сшивали
раны.
-- Тут у нас, доктор, есть еще спирта малость, -- прервал молчанiе Петр
Иваныч. -- Я разведу его -- пусть выпьет паренек -- все легче будет. А
замeсто его рвани -- халат ему наш дадим... Потом как-нибудь в расход
спишем... Все равно уж... 435
49 Смертный исход.
Через полчаса забинтованный мальчик под конвоем солдата, шатаясь, вышел
из двери амбулаторiи. Петр Иваныч не отрываясь смотрeл на его маленькую
фигурку и молчал. Потом, не глядя на меня, он, махнув рукой, сказал только
одно слово: "Эх!" -- и, понурившись, стал собирать инструменты...
"Тихая смерть"
В канцелярiи Санитарной Части меня уже ждала очередная пачка бланков --
"актов о смерти", в которых с уже готовыми подписями администрацiи и охраны
повeствовалось, что такой-то, имя рек, умер такого-то числа внe ограды
лагеря от такой-то болeзни... Строчки для названiя болeзни были пусты так
же, как мeсто для подписи врача.
И, тяжело вздохнув, я стал писать названiя первых пришедших на ум
серьезных болeзней...
Вот карточка какого-то Курганова. Родился в 1869 году. Старик совсeм.
Ну, ему ulcus ventriculi.
Дальше, дальше... Вот двe карточки с годами рожденiя 1919 и 1920... Вот
они: "счастливые вздохи Октября"... "Цвeты земли"... Совсeм дeти...
И я пишу: Tbc pulmonum?.. Pneumonia cruposa...
Не все ли равно, что я напишу... Вeдь всe эти люди разстрeляны по
новому методу... Всe эти 18 человeк прибыли в лагерь, может быть, даже
радуясь малому сроку заключенiя -- 2-3 года... Совсeм пустяки! Писали бодрыя
письма родным. Надeялись на амнистiи... И не знали, что в каком-то секретном
спискe против их фамилiй стоит "птичка", приказывающая администрацiи лагеря
"вывести в расход тихим разстрeлом".
И вот, гдe-нибудь в лeсу, в глухом уголкe стукнул выстрeл, а мнe,
врачу-заключенному, подают "акт о смерти от болeзни".
Тихо и просто. И на волe нeт волненiй родных, и карательная политика
ОГПУ удовлетворена. Родные могут даже получить копiю этого "акта о смерти ".
Ну, что-ж. Жил человeк и умер от такой-то болeзни. Судьба...
Сколько таких вот людей, погибших от "тихаго разстрeла", гнiют в лeсах
и трясинах "королевства ОГПУ"! 436
Пополненiе
На дорогe, перед воротами лагеря стоит нестройная волнующаяся толпа --
человeк на глаз 400 -- это новое пополненiе, только что прибывшее из
Ленинградской тюрьмы.
У ворот установлен столик. Каждаго вызывают по фамилiи, и он медленно
проходит в ворота лагеря. Скольким из них суждено выйти из этих ворот на
волю?
Толпу окружают вооруженные солдаты. Вездe мрачныя, утомленная лица,
согнувшiяся фигуры, котомки, мeшки, узлы...
Привычным взглядом я ищу среди вновь прибывших интеллигентных людей.
Они как-то особенно придавлены окружающим и особенно чутко реагируют на
ободряющiя слова. Большинство новичков -- крестьяне, с покорной робостью
подчиняющiеся грубым окрикам охраны. Бывших чекистов легко узнать по оттeнку
беззаботности и наглости в поведенiи. Они здeсь "свои люди" и через
нeсколько дней превратятся в "начальство"... Уголовники, воры, безпризорники
-- оборванные, посинeвшiе -- мрачны, угрюмы, озлоблены. Тяжелая ругань и
ссоры волнами прокатываются по их рядам. Небольшой кучкой сзади стоит группа
в 30-35 женщин.
Я прохожу по рядам и отвожу в сторону больных с рeзко выраженной
температурой. Эти пойдут в лазарет. Группа назначается для осмотра в
амбулаторiю.
В прiемочном актe (лагерь принимает новых заключенных по спецiальному
акту) я должен, в числe других пунктов, заполнить и такой -- "процент
вшивости". Этот осмотр производится до крайности просто: я с фельдшерами
осматриваем воротники 2-3 десятков заключенных и, в зависимости от
"добротности" и количества найденнаго "населенiя", я заполняю требуемую
графу. Обычно этот процент равен 30-40.
Проходя по рядам, я внезапно слышу возглас:
-- Борис Лукьянович! Не узнаете?
Из толпы мнe улыбается обросшее давно небритой щетиной, худое лицо
какого-то низенькаго молодого человeка. Паренек радостно осклабился и,
видимо, хочет выйти из рядов. Но я с равнодушным лицом прохожу, хотя 437
сердце у меня дрогнуло. Я помню этого паренька, моего стараго одесскаго
прiятеля, с которым лeт 11 тому назад мы вмeстe сидeли в подвалe ЧК, а потом
встрeчали день св. Георгiя под Севастополем.
-- "Гора с горой не сходится", а вот мы, совeтскiе человeки,
встрeтились в концлагерe.
Через нeсколько минут я опять прохожу мимо. Удивленное, встревоженное и
огорченное лицо Кости оборачивается в мою сторону.
-- Больных, товарищи, еще нeт среди вас? -- громко спрашиваю я. --
Кто-то из безпризорников начинает скулить. Я провeряю его пульс и затeм,
как-будто случайно оглядываю Костю.
-- А у вас, молодой человeк, почему такой вид? А ну, идите-ка сюда.
Э-ге-ге! Да у вас температура. Выйдите-ка в сторону.
Костя начинает понимать мой многозначительный взгляд и молча
подчиняется.
-- Петр Иванович, -- обращаюсь я к фельдшеру, -- запишите-ка этого в
карантинное отдeленiе: подозрeнiе на тиф.
-- Как ваша фамилiя?
-- Рeпко Константин.
-- Ну вот, станьте в ту вот группу...
Горькая безпомощность
К вечеру в кабинет санчасти приходят люди, просящiе помощи.
Вот еще один -- худой и высокiй юноша, с рeзкими чертами напряженнаго
лица, пятнами нездороваго румянца на щеках и впалой грудью, Не нужно даже
перкуссiи, чтобы опредeлить у него туберкулез легких.
-- Посылок от родных вы не получаете?
-- Нeт, -- коротко и сухо отвeчает юноша.
-- Та-а-ак. А гдe работаете?
-- На кузницe... Я студент-технолог был раньше.
-- А на долго сюда?
-- 10.
-- А какая статья? 438
-- 58, 8 (террор).
Становится ясным не только медицинскiй дiагноз, но и бiологическiй и
политическiй прогноз. С его легкими, статьей и приговором, без достаточнаго
питанiя и с перспективой многих лeт среди болот сeвера на лагерных работах
-- долго не прожить... ОГПУ и его лагеря особенно сурово относятся к
совeтской молодежи, ушедшей в террор...
-- Вот что, товарищ... Я временно могу освободить вас от работ. Но
лeчить и вылeчить вас у нас нечeм... Неужели никто с воли не может помочь
вам посылками?
-- Что вы, доктор, все каркаете "воля, воля", -- грубо обрывает юноша.
-- Было бы кому -- давно прислали бы... Ну, а что-ж мнe п о с л e вашего
отдыха дeлать?
-- Если не сможете работать -- придется в инвалиды вас записать...
Худое лицо юноши передернулось болeзненной гримасой.
-- Ах, в и<н>валиды?... А потом в лeс на покой?... Понимаю...
-- Я вам рыбьяго жиру выпишу... Пока есть...
-- Ах, п о к а е с т ь?... А потом?... Вы бы уж, доктор, не валяли
дурака и сказали бы прямо -- аминь человeку... Честнeе было бы...
-- Почему же? -- мягко отвeчаю я... -- Как нибудь устроитесь с
питанiем... На болeе легкую работу станете...
Юноша как-то злорадно смeется и пальцы его сжимаются в кулаки.
-- Ах, "как-нибудь"... -- каким-то свистящим шепотом повторяет он и
потом яростно вскрикивает: -- Будьте вы прокляты... вы всe!.. -- и, хлопнув
дверью, выбeгает из кабинета..
Я остаюсь один, подавленный безвыходностью судьбы этого юноши и яростью
его вспышки.. Проходит нeсколько молчаливых секунд, и в двери стучит
слeдующiй. Еще одна капля человeческаго горя сейчас пройдет перед моими
глазами... И я безпомощен перед этим каскадом боли и горя людского, ибо я
сам только пeшка в этой окружающей нас стихiи жестокости и бездушiя... 439
У меня, как Начальника Санитарной части, есть право держать 30 человeк
в теченiе мeсяца на пониженной нормe труда. Вот этих нeскольких человeк я
могу зачислить во временную команду слабосильных... Ну, а что с ними будет
дальше? А что с тeми, что еще ждут очереди в корридорe? Может быть, не всe
они знают, что я ничeм не могу им помочь, что я тоже винтик бездушной
машины, что я обязан поставить им в формулярe роковое слово "инвалид"...
И через нeсколько дней придет конвой и поведет их в какой-нибудь
инвалидный пункт, втиснутый гдe-нибудь в самой глуши, между болотами...
Хорошо еще, если им там помогут и пришлют денег или продовольствiя. А
если нeкому прислать? Долго ли проживут они в этих инвалидных пунктах? И
вот, каждый день стоят люди в корридорах, думая, что медицинскiй осмотр
облегчит их положенiе. И десятки людей смотрят в мои глаза.
Но развe я могу им сказать, что совeтскiй концентрацiонный лагерь
безпощаден к тeм, кого он использовал и из кого он выжал всe силы. Что я не
могу спасти всeх, что я могу немного помочь только единицам...
Но выбирать эти единицы из сотен одинаково несчастных -- развe это
легко?...
Непокорная молодежь
В маленькой карантинной палатe лежит в одиночествe и, видимо,
наслаждается отдыхом Костя. Он уже побрился присланной мною бритвой и читает
какую-то книгу. По выраженiю его лица замeтно, что для него этот отдых давно
небывалое явленiе.
Он немного настороженно встрeчает меня, но на этот раз я крeпко обнимаю
его, и он отвeчает таким же сердечным поцeлуем.
-- Ну, и напугали же вы меня, дядя Боб... Прямо в холодный пот
вогнали... Я уж только потом понял...
-- Да дeло ясное... Без блата ни до порога, а с блатом хоть за море...
А при всeх блат нельзя показывать. . Надо осторожно... Тут шпiонов кругом
полно... Вот полежите здeсь денька два-три, а потом увидим... А то 440
завтра, может быть, погнали бы вас в лeс... Ну, разскажите прежде всего --
на сколько?
-- Красненькая... (10 лeт).
-- Ого, а за что? Костя морщится.
-- Статья плохая -- 58, 8.
-- Ишь ты... Совсeм серьезно... А на кого же вы террор наводили?
Костя не поддерживает моего шутливаго тона.
-- Серьезное дeло было... Сталина пристрeлить хотeли... На первомайском
парадe с крыши ГУМ'а. Да засыпались... Человeк 50 в расход пошло...
-- Здорово... А много вас всего было?
-- Да ребят полтораста...
-- А каких ребят?
-- Да все комсомольцы... Эх, не удалось, чорт побери... Ну да ничего:
не мы, так другiе...
В голосe юноши досада, как будто разговор идет о проигрышe
спорт-состязанiя.
-- Что это у вас такой зуб против Сталина.
-- Тут, Борис Лукьянович -- не зуб, а хуже. Вам-то что -- вы-то ему
сразу не вeрили... А мы -- комсомольцы -- сколько мы своих сил и жизней в
пятилeтку вложили... вeрили, дураки, что потом рай соцiалистическiй
настанет... Ну, а нас на раскулачиванiе погнали. Не дай Бог никому видeть
то, что мы видали. Сколько народу погибло... Нашего русскаго народа. И вeдь
какого! Кулаки эти -- лучшiе крестьяне... Эх... "Весь изъян на крестьян"...
Вeрно, их и здeсь много?
-- Процентов до 70. Мало кто из них здeсь, вот, в центральных пунктах
пристроился. Большинс<т>во -- лeтом на торфe, весной на -- сплавe, а зимой
-- на лeсозаготовках...
-- Ну, а всего-то здeсь много народа?
-- Не мало, что и говорить... Когда я в Соловках в 1928 году сидeл, по
всей Карелiи вмeстe с Соловками тысяч до 18 было заключенных.
-- Ну, а теперь?
-- Теперь -- в ББК что-то 285.000, да у нас в Свирьлагe, кажется
75.000... Я как-то с братом подсчитывали 441 -- он в УРЧ работал -- всего по
лагерям сидит никак не меньше пяти миллiонов человeк...
Костя покачал головой.
-- Да... Экспериментик, что и говорить!...
-- А вы в него еще вeрите, Костя?
-- Вeрил бы -- не здeсь бы был!
-- Ну, тут окончательно вышибутся остатки и<л>люзiй. Для этого лагерь
лучшая школа.
Лицо Кости сморщилось, как от зубной боли. На его обычно привeтливом и
веселом лицe появились морщины какой-то злобы и мстительности.
-- Не во мнe дeло... Что -- я? Песчинка! Теперь массы говорят и рeшают.
Вот, жену у меня разстрeляли по этому же дeлу -- патроны из казармы крала...
Но это все личное... Дeло даже не в том, что, вот, Сталин н а с обманул...
Мы не за свою обманутую исковерканную жизнь мстим... За всю страну, за
Россiю, которую он кровью залил, за концлагерь, за голод, за рабство. Вот
это мы не простим. Вот, попомните меня -- своей смертью Сталин не умрет...
Голос Кости звучал твердо и жестоко.
Выход
Поздно вечером прибeгает курьер III части:
-- Т. Начальник... Так что срочно просят придти в 17-ый барак... Что-сь
случилось...
Подхватываю походную аптечку и бeгу. В баракe -- полная тьма. Всe
керосиновыя лампочки перенесены в комнату администрацiи, гдe толпятся люди в
военной формe.
-- Ага, вот и вы, доктор, -- встрeчает меня уполномоченный III части.
-- Осмотрите вот этого... "бывшаго" человeка... И главное -- с а м или н е
с а м?..
На лежанкe странно вытянулось тeло с повернутой на бок головой. На шеe
трупа видна сине-багровая полоса от веревки. Относительно смерти сомнeнiй
никаких.
-- Давно сняли?
-- Да нeт... С полчаса... Рабочiй за барак случайно вышел -- видит:
висит кто-то... Он крик и поднял... 442
Я поднес лампу к судорожно перекосившемуся лицу и невольно вздрогнул:
эта гримаса отчаянiя и злобы сразу напомнила мнe того студента, который
сегодня был у меня на осмотрe. Он нашел, значит, рeшенiе вопроса, что ему
дeлать...
Да... "Смерть -- выход из всякаго положенiя,
Но единственное положенiе, из котораго выхода нeт"...
-- Слышьте, Солоневич, -- наклоняется ко мнe чекист, -- нам главное --
нeт ли слeдов, что е г о повeсили?
-- Нeт. Этот, видно, сам...
-- С чего это он? -- насмeшливо поднимает брови чекист.
Я молча пожимаю плечами... По своему, он, этот студент, прав. Наблюдать
свое угасанiе и с тоской ждать послeдних минут, когда легкiя будут
разрываться от жажды воздуха и жажды жизни... Нeт уж, лучше сразу...
Мрачная, обнаженная арифметика совeтской дeйствительности...
Я понимаю его, как врач, и негодую, как гражданин: почему он,
безвременно уходя в иной мiр, не захватил с собой кого-нибудь из своих
тюремщиков и палачей?...
Обыкновенная исторiя
Спал я в своей комнаткe недолго -- вeроятно, часа два. Ночью в
корридорe лазарета раздался шум топочущих ног, и меня вызвал голос
взволнованнаго санитара.
В перевязочной ничком на клеенчатом диванe лежал и тяжело всхлипывал
человeк в военной одеждe, с окровавленной головой. Из палат достали еще двe
лампочки, и раненаго перенесли на перевязочный стол.
Один из заключенных, принесших раненаго, видимо, рабочiй мастерских,
глухо сказал:
-- Тут еще, товарищ доктор, евонная шапка... Она там сбоку валялась...
Измятая фуражка объяснила многое: у нея была сине-зеленая тулья и
малиновый околыш -- форма сотрудника ОГПУ. Все событiе сразу приняло
политическую 443 окраску. Оно оказалось одним из безчисленных явленiй
"классовой борьбы", или, правильнeе выражаясь, борьбы власти с народом,
которая ни на минуту не прекращается на великих просторах страны, "достигшей
соцiализма".
-- Вы бы лучше, товарищи, подождали, -- сказал я рабочим. -- Вeроятно,
нужно будет показанiя дать III части.
-- Нeт уж, доктор... Вы уж не серчайте... Мы пойдем. Мы вeдь не знали,
кто там лежит. Темно было. Потому-то и принесли. А ежели-б видали, может, и
не подошли: какое наше дeло?.. А теперь наше дeло маленькое. Пущай сами
ищут, кто и как... Ну, прощевайте, доктор... Пока...
Я послал санитара с докладом в III часть и при тусклом свeтe
керосиновых ламп стал осматривать раненаго. Дeло оказалось серьезным:
затылочная часть черепа была проломлена каким-то тупым предметом, вeроятно,
кирпичем.
Срeзав волосы и обрив край раны, я удалил выступившiе осколки костей и,
продезинфецировав края раны, стал перевязывать ее.
В лазарет, совсeм запыхавшись, вбeжал чекист.
-- Что тут у вас, товарищ Солоневич?..
-- Да не знаю... Вот сейчас закончу -- сами увидите...
Когда перевязка была закончена, я повернул голову раненаго, бывшаго
по-прежнему, без сознанiя, и освeтил его лицо лампой.
-- Ах, чорт! -- взволнованно воскликнул чекист. -- Да это наш новый
уполномоченный... Проскурняк... Только что из Москвы прибыл... Вот,
сволочи!.. Как это он к вам попал?
-- Да вот принесли...
-- А кто -- не замeтили?
-- Нeт... Не видал... А теперь вот что, товарищ дежурный. Раненаго
нужно срочно дославить в центральный лазарет. Тут, в этих условiях, я
операцiю дeлать не могу. Идите, срочно вызывайте карету скорой помощи.
Скоро выяснилось, что карета скорой помощи была поломана. Пытались
вызвать пожарный автомобиль, но и он был в ремонтe. 444
-- Вот, дьяволы!.. -- выругался сотрудник III части. -- В легковой
машинe везти нельзя. Я же понимаю: лежачим нужно... Что же дeлать-то?
Сошлись на компромиссe -- я отправляю раненаго на санитарной повозкe,
но только получив об этом оффицiальное распоряженiе. Добился я этого не без
труда, но мнe нужно было застраховать себя от обвиненiя, что я отправил
тяжело раненаго, нуждающагося в покоe, в обыкновенной повозкe... И по много
меньшим поводам "пришивали" новое дeло.
Минут через 10 к дверям лазарета подъeхала повозка, на которой
санитарная часть привозила больных и отвозила покойников. На повозкe сидeл
наш постоянный возница "покойницкiй кучер", маленькiй полeсскiй мужиченко,
Татарук.
В нашей медицинской работe этот Татарук был нeкими "валерiановыми
каплями". Заросшiй пеньковой бородищей, какой-то удивительно уютный и
мягкiй, этот мужичек успокаивающе дeйствовал на всeх больных. А в качествe
санитара для душевно больных он был просто незамeним и часто дeлал ненужной
примeненiе смирительной рубашки. Его любовно-мягкое отношенiе к людям, их
горю и боли как-то невольно напоминало мнe толстовскаго Каратаева.
Однажды случайно мнe удалось подслушать, как он, снимая с покойника
казенное бeлье (в лагерe умерших хоронят обнаженными, без гробов, в общей
могилe), говорил ему вполголоса, с самыми ласковыми интонацiями своего
хрипловатаго баска:
-- Ну что-ж, браток... Такая уж, значится, твоя планида! Оно и вeрно,
браток, всe там будем... Ну, ну... Дай руку... Вот так... Вот и поeдем
сейчас, значит, в могилку, на покой... Всe под Богом ходим... Кому куда от
Бога назначено -- тот туда в назначенный час и пойдет... Ну-ка еще... Вот
так...
И теперь в предразсвeтном полумракe этот неграмотный мужичек,
приговоренный к 10 годам за какой-то "шпiонаж" ("был бы человeк, а статья
всегда найдется"!), хлопотливо указывал санитарам, как покойнeе положить
раненаго и, суетясь, хозяйственно подравнивал пучки соломы 445 на своей
"каретe скорой помощи" в одну (весьма дохлую) лошадиную силу...
-- Только вы осторожнeе поeзжайте, Татарук, -- предупредил я. -- У
парня голова ранена... А у ворот к вам из III части человeк подсядет.
-- Ну что вы, товарищ начальник, -- обидeлся мой мужичек. -- Развe-ж
впервой? Чистых покойничков важивали и то ничего! Довезем, как миленькаго.
В это время санитар принес из перевязочной смятую фуражку.
-- На, Татарук, вези и этое барахло. Может, еще сгодится полголовы
прикрыть.
Добродушное лицо Татарука при видe фуражки вдруг стало напряженным и
серьезным.
-- Вот оно што? -- протянул он. -- Из гадов, значится?..
-- А твое дeло шашнадцатое, -- хмуро оборвал его санитар. -- Твое дeло
довезти куда надо ж и в о г о.
-- Ж и в о г о ? Понимаю, -- тихо отозвался Татарук каким-то странным,
приглушенным тоном, не глядя ни на кого, и задергал вожжами. -- Н-н-но,
родимая! вытягай...
Повозка тихо отъeхала от лазарета. Санитары ушли.
Чтобы немного успокоить напряженный нервы, я отошел от дома в сторону
разстилавшейся в предразсвeтном туманe рeки и, вдыхая свeжiй утреннiй
воздух, вглядывался в мирныя розовыя полосы утренней зари, освeщавшiя линiю
горизонта.
Внезапно странные тарахтящiе звуки привлекли мое вниманiе. За
лазаретом, по длинной бревенчатой дорогe, ведущей к лагерным воротам, вскачь
неслась повозка. Приподнявшись на сидeньe, Татарук бeшенно нахлестывал свою
клячу, и санитарная повозка, с лежащим в ней без памяти с проломанной
головой чекистом, подпрыгивала и билась о бревна...
Я отвернулся и снова стал смотрeть на мирную картину просыпающагося
утра... Еще полчаса тому назад этот чекист был для меня каким-то абстрактным
человeком, пацiентом, раненым. А теперь, по странной противорeчивости
человeческаго сердца, я почувствовал себя каторжником, находящимся под пятой
у этих людей в сине-зеленых фуражках, и понял, ч т о на сердцe у маленькаго
простого полeсскаго мужичка с добродушным лицом и мягкими глазами... 446
--------
--------
"Никто пути пройденнаго
У нас не отберет"...
Из пeсни
Историческiй день -- 28 iюля 1954 года
Третiй раз... Неужели судьба не улыбнется мнe и на этот раз?
И я обводил "послeдним взглядом" проволочные заборы лагеря, вооруженную
охрану, толпы голодных, измученных заключенных, а в головe все трепетала и
билась мысль:
-- Неужели и этот побeг не удастся?
День проходил, как во снe. К побeгу все было готово, и нужно было ждать
вечера. Из самой ограды лагеря я должен был выйти налегкe. Всe свои запасы
для длительнаго похода я хранил в аптечкe спортивнаго стадiона, в мeшечках и
пакетах с надписями: "Venena" с черепом и скрещенными костями. А свои запасы
я собирал нeсколько мeсяцев, урывая от скуднаго пайка, требуя для
"медицинскаго анализа" продукты из складовъ и столовых. И для 2-3 недeль
тяжелаго пути у меня было килограмма 4 макарон, кило три сахару, кусок сала
и нeсколько сушеных рыб... Как-нибудь дойду!..
Первая задача
Прежде всего нужно было выйти из ограды лагеря так, чтобы не возбудить
подозрeнiй. Я, как доктор, пользовался нeкоторыми возможностями покидать
лагерь на нeсколько часов, но для успeшности побeга нужно было обезпечить
себe большую свободу дeйствiй. Нужно было, чтобы меня не начали искать в
этот вечер. 447
КАРТА КАРЕЛIИ
Прерывистыми линiями намeчен путь побeга моего брата из Медвeжьей Горы
(сeвер Онежскаго озера) и мой -- из Лодейнаго Поля.
448
Случай помог этому.
-- Вам телефонограмма, доктор, -- сказал, догнав меня, санитар, когда я
по досчатому мостку через болото шел в амбулаторiю.
Я безпокойно развернулъ листок. Телефонограмма за нeсколько часов до
побeга не может не безпокоить...
"Начальнику Санитарной Части, д-ру Солоневичу. Предлагается явиться
сегодня к 17 часам на стадiон Динамо. Начальник Административная Отдeла
Скороскоков".
На душe посвeтлeло, ибо это вполнe совпадало с моими планали.
Благополучно выйдя из ограды лагеря, я облегченно перевел дух. Первая
задача была выполнена. Второй задачей -- было уйти в лeса, а третьей -- уйти
из СССР.
Ладно!
"Безумство смeлых -- вот мудрость жизни".
Рискнем!
Мой послeдний совeтскiй футбольный матч
На стадiонe "Динамо" предматчевая лихорадка. Команда Петрозаводска уже
тренировалась на полe. Два ряда скамей, окружавших небольшую площадку с
громким названiем "стадiон", уже полны зрителями.
Из своего маленькаго врачебнаго кабинета я слышал взволнованные голоса
мeстных футболистов. Видимо, что-то не клеится, кого-то не хватает.
Приготовив сумку скорой помощи, я уже собирался выйти на площадку, как
неожиданно в корридорe раздeвалки столкнулся с капитаном команды -- он же
начальник адмотдeла мeстнаго ГПУ. Толстое, откормленное лицо чекиста было
встревожено.
-- Доктор, идите-ка сюда. Только тихонько, чтобы петрозаводцы не
услыхали. Тут наш игрок один в дымину пьян. Нельзя-ли что сдeлать, чтобы он,
стервец, очухался?
На скамейкe в раздeвалкe игроков, дeйствительно, лежал и что-то мычал
человeк в формe войск ОГПУ. Когда я наклонился над ним и тронул его за
плечо, всклокоченная голова пьянаго качнулась, повела мутными глазами и