Страница:
На рыбалку мужчины нацелились, Иван тут как тут. Тащит из-под навеса бредень, от радости сам не свой. На ставу мужчины в воде бредень тянут, а Ванька носится по берегу, комья грязи в кусты осоки бросает.
И невольно хочется Павлу чем-то удивить мальчишку. Карпов из сети вытащили, в брезентовую сумку сложили, бредень от тины освободили.
Пора и домой, а Павло медлит. Забрался в воду, бредет возле плотины, ногами дно ощупывает.
- Жемчужницы ищешь? - спрашивает с берега Иван. - Ракушек много у берега под ивами!
Голова Павла скрывается под водой и вскоре выныривает.
- Попался, чертяка! - Павло держит в руках зеленоватого рака. - Держи добычу! - кричит мальчишке и швыряет улов подальше в траву.
Подбежав, Иван боится притронуться к раку, который угрожающе поднимает клешни. Схватив подвернувшуюся под руку палку, мальчишка прижимает рака к земле и цепко хватает за панцирь. Бегом несет к сумке с рыбой.
- Лови еще одного! - кричит Павло и выбрасывает рака на берег. Мальчишка от восхищения сам не свой. Мечется по берегу от Павла к
месту, где лежит бредень и сумка с карпами.
- Десяток уже! - сообщает Павлу.
- Десяток? Ну и будет!
Одевшись, рыбаки забирают бредень, сумку с рыбой и спускаются в яр, где пасутся коровы. Обходят их, здороваясь с пастухом, поднимаются по яру в село. Впереди поспешает Иван, за ним в хорошем расположении духа следуют Павло с Николаем.
- Удачно сходили, - говорит Николай. - На уху наловили. Нажарим…
- Раков наварим! - отвечает Павло и улыбается. - Ивану будет потеха.
- Тут ты прав. Вареных раков он не пробовал. Да и я не ел, признаться честно.
- Вот и попробуешь. Пока я с рыбой буду возиться, ты на велосипед - и в магазин. Пивком холодным побалуемся.
Завидев Лаптеиху возле калитки, Иван срывается с места и мчится к бабушке.
- Раков наловили! Один такой большущий!..
- Раков? Павло надоумил.
- Дядя Павло! Он такой, бабушка, такой!..
- Нахваливай! Вы с ним не разлей вода.
После ужина мужчины вышли на свежий воздух, уселись на скамье под яблоней. Примостился между взрослыми и Ваня. Прибравшись, появилась на крыльце и Лаптеиха. Откуда-то прибрела домашняя кошка и, мурлыкая, принялась тереться головой об ноги хозяйки. Отдыхала Наталья и верила, что жизнь пойдет по новому кругу, дождется она внучат и порадуется. Обязательно так будет: есть Бог, а с ним и справедливость.
Сумерки сгущались, на небе зажглась первая звезда. Над яром всходил молодой месяц. Тонкий серп поднимался над притихшим селом. Тихая ночь укрывала хаты, сады и огороды, в тишине сухо стрекотали цикады. И в этой небесной тишине, прекрасной, как и сам простирающийся вокруг мир, такой сложный, неповторимый и чарующий, на леваде раздался вдруг чистый девичий голос:
?ому ти не прийшов, Як мкяць зийшов? Як я тебе жда-а-ала…
В ЧИСТОМ ПОЛЕ КОНЬ БУЛАНЫЙ
Путь от дома до больницы Авейников прошел бы с закрытыми глазами. За то время, что лежит в хирургии жена, трамвайный маршрут изучил в подробностях, знает каждую неровность на путях - где качнет вагон, а где бросит с такой силой, что держись только. На каких остановках водитель медлит, а тронув с места, тащится едва-едва, зато после стоянки у Финляндского вокзала поторапливается, старается не выбиться из графика и подкатывает к больнице имени Мечникова точно по расписанию.
Сегодня четверг, день посещений. Надо навестить Ольгу обязательно. Гостей найдет полная палата, и жена не будет чувствовать себя одиноко. Полгода прикована к опротивевшей кровати с фанерным щитом под матрацем.
Полгода назад врачи сделали Ольге еще одну операцию на позвоночнике - уверяют, последнюю. Надо терпеть и ждать, когда срастутся кости, и надеяться, что все будет благополучно. Не менее года придется, правда, носить специальный корсет, но последнее не столь уж важно, только бы встала на ноги.
Кости таза и позвоночника раздробило Ольге рухнувшей железобетонной панелью на строительстве дома. Недотепа такелажник не застропил как следует, подал команду на подъем, а панель сорвалась, придавив краем Ольгу. Спиной жена стояла, когда закричали, замешкалась и не отскочила…
Авейников снял со станка деталь, бросил взгляд на часы: пора идти к мастеру на поклон. Представил, как поморщится Горыныч, услышав просьбу отпустить с работы пораньше. Ничего не скажет, а лишь поморщится, словно ему ногу отдавили. Авейников чертыхнулся про себя, настолько стало противно.
Горыныч… Показывали по телевизору мультфильм о Змее Горыныче, оберегавшем в замке богатства, - голова маленькая, а живот огромный. Под конец превратился тот змей в воробья. Посмотрели, а утром на участке возьми кто-то из токарей и брякни: мастер Шубичев вылитый Горыныч - голова маленькая, плечи узкие, зато живот… Горыныч и Горыныч, так и осталось…
Отпрашиваться у Шубичева надо, никуда не денешься. Ольга там исстрадается в ожидании. Будет лежать и смотреть в потолок, не отвернешься - люди кругом сидят и разговаривают, новостями делятся, гостинцы выкладывают. Тошно ей лежать в одиночестве, и каждый стук в дверь - надежда, а вдруг к ней.
Выключив станок, Петр вытер ветошью руки и зашагал в конторку.
- Что у тебя, Авейников? - спросил мастер, не поднимая головы от кипы нарядов.
- Пораньше бы уйти мне… Сам знаешь, Иван Сергеевич…
- Запарка у нас: видишь ведь, завал в цехе, не вытянем план… Понимать должен.
- Не от хорошей жизни отпрашиваюсь. Известно же, что жена в больнице…
- Известно… Только уразуметь пора: производство не частная лавочка. И не кооператив, где полная свобода.
- Не дурак, отчет отдаю. Но за женой там присмотреть некому! Каково ей полгода лежать пластом?
- Не я виноват в твоем горе. Чего кричишь?
- Не кричу, а прошу войти в положение. Завтра отработаю или в субботу. Разве подводил когда?
- Дело твое, - смягчился Горыныч. - Не задерживаю. В конце месяца не жалуйся, что заработал мало.
Петр убрал инструмент, закрыл тумбочку на замок и поспешил в раздевалку. За проходной вздохнул свободнее и зашагал к трамвайной остановке.
На углу кооператоры торговали яблоками. Петр даже обрадовался такому случаю. В магазине краснобокие и крупные не купишь. Дороговато у кооператоров, но куда денешься. Попросил взвесить два килограмма. Спрятал в кошелек сдачу, подумав, что денег почти не осталось, придется растягивать до получки, питаться с сыном кое-как.
Сына Петр увидел во дворе детского сада - гулял с группой. Кольнула обношенность мальчонки: старенькая куртка, из которой давно вырос, руки вон насколько выглядывают, штаны повытерлись, на коленках, того гляди расползется ткань. Давно пора справить обнову, но все откладывал, не свести концы с концами. Ничего, вот будет получка, пойдут вместе в универмаг и купят, пусть порадуется сын.
Мальчик бросился к отцу, обнял.
- Вы уж извините, я пораньше заберу Сережу, - сказал Авейников воспитательнице.
Жил Петр на Благодатной улице, в коммунальной квартире. Получил здесь от завода комнату на первом этаже. Комната была сырая и холодная, зимой на глухой стене выступал иней. Ольга сметала его тряпкой, закрывала стену одеялом. На лучшее рассчитывать не приходилось.
Пробовали поначалу что-то изменить, комиссию из управы вызывали - они походили, повздыхали и ушли быстренько. Полтора года назад Петра поставили на очередь, лет через пять-шесть, может, и получит квартиру.
- Посидишь, сынок, один, - сказал Петр, открывая дверь комнаты. - Я к маме съезжу, ты тут не балуй.
Достав сумку, Петр принялся укладывать в нее сваренную вчера курицу, яблоки. Сын, не смея просить, неотрывно смотрел за тем, как отец опускает в сумку яблоко за яблоком.
Последнее Петр протянул сыну:
- Ешь.
Мальчишка взял краснобокое яблоко, вдохнул аромат, но не надкусил.
- Поиграю немножко. Оно такое красивое.
- С получки и тебе куплю. Потерпи, сынок, ты ведь понимаешь все.
- Понимаю, папа. Не переживай, мама бы поправилась скорее.
- Поправится. Возьмем отпуск и укатим к бабушке в деревню. У нее сад над речкой, а в саду, знаешь, какие яблоки! Антоновка - крупные, желтые, а пахнут!.. И сочные. Откусишь - сок так и брызнет. А еще пойдем с тобой в поле, там пасутся колхозные кони. Рабочие лошади и выездные, стригунки при них. А в табуне буланый жеребец с черной гривой. Научу тебя ездить верхом.
В трамвае Авейников прислонился головой к оконному стеклу и задремал. Приснилась ему деревня, мать и сам он, босоногий. Солнечный теплый день, трава во дворе, и он, в штанах с помочами. Да так явственно предстало все, что даже очнулся.
Родина - деревня на берегу реки Плюсы, яблоневые сады, водяная мельница с большим деревянным колесом - давно не снилась Авейникову. Но иногда он вспоминал с грустью дом, чаще в пору осени, когда убран огород, а в избе пахнет антоновкой. Мать обрывала яблоки и носила в подпол, раскладывала на полках. Хранила и на чердаке, притрусив их мягкой стружкой. Какие похуже, держала в сенях. Высыплет на старое рядно, и лежат они до морозов, источая запах. На улице земля уже морозом скована, снежком припорошена, ветрено, а в сени войдешь и - запах антоновки.
За деревней поле до самого леса. Его не трогали плугом, пасли коров, выгоняли на ночь лошадей. Обвяжут путами коню передние ноги и отпускают. Любил Петр бегать в ночное с ребятами. Ходил в табуне буланый жеребец. Давался он в руки неохотно, косил черным глазом и норовил укусить седока, вознамерившегося вскочить на него. Одному и не забраться. Попросишь кого-то из дружков подсобить, вцепишься рукой в гриву, подпрыгнешь - и уже на спине, обхватил бока ногами. Конь успокаивался, почуяв повод, послушно шел рысью, только екала селезенка. Петр забывал обо всем на свете, припав к гриве, мчался с замирающим от восторга сердцем.
В Ленинград Петр приехал после десятилетки с намерением поступить в Институт авиационного приборостроения. Подвела математика. Контрольную написал на четверку, а устный экзамен, считай, провалил. По глупости, можно сказать. Ошибся на доказательстве теоремы, самостоятельно и исправил оплошность, но экзаменатор не принял во внимание.
Возвращаться в деревню было совестно - один из лучших в школе, а не поступил. Подал документы в ПТУ. Ночами снился дом, рассветная тишь, перепев петухов, яблоневый сад, наклонившиеся под тяжестью яблок ветви. Сорвешь холодное и мокрое от росы яблоко, откусишь с хрустом.
Просыпался и плакал тихо в подушку.
Понемногу свыкся с укладом, городской суетой и шумом. Окончив училище, пришел на "Электросилу" и проработал до армии. После увольнения в запас вернулся на завод и встал к станку, получил место в общежитии.
Петр в жены взял Ольгу, она тоже ютилась в общежитии на Благодатной улице - предоставили от домостроительного комбината. Поженились и
год ходили друг к дружке в гости. Когда родился сын, дали Авейникову комнату. Считай, повезло, иные годами обивают пороги.
…Авейников ездит к жене через день. Больше ухаживать некому, а нанять сиделку дорого. На первых порах платил медсестре десять рублей в неделю, она присматривала. Но от услуг пришлось отказаться. Ольге покупал фрукты, питание получше - на больничной еде не продержишься. Спохватился, денег не осталось, а до получки еще жить и жить. За месяцы, что жена болеет, Петр измучился, стал какой-то издерганный, злой. Иной раз закипал гневом от малейшей обиды. То ходил улыбчивый, с шуткой или напевом, а теперь смеяться разучился, тень тенью. Безразличие ко всему появилось. Прежде заводной был, землю, кажется, сдвинул бы с места, а тут яйцо скатилось со стола и разбилось - месяц не мог убрать. Поймал себя на этом и ужаснулся.
В цехе его заботы мало кого волновали. Начальству было не до него, с мастером отношения не складывались. В бригаде если и поинтересуются, то больше для порядка, мимоходом. Своих болячек у каждого достаточно, чтобы еще о чужом горе думать. Утром сосед по станку с участием вроде спросил о жене, захотелось Петру излить душу.
- Хоть криком кричи порой, - признался чистосердечно, - постирать надо, поесть приготовить, сынишка ведь со мной. Вот и кручусь один.
- Плохо без бабы. Ты уж крепись. Жизнь наша такая… - ответил сосед и ушел в кладовую за инструментом, а Петр остался один.
… В палате, где лежала Ольга, стояло десять коек, как в солдатской казарме. Между двумя рядами коек широкий проход. На спинках кроватей в рамках температурные листы с указанием фамилии больной, сделанной операции. Ольга располагалась у самой стенки, там ей меньше мешали. Увидев мужа, заулыбалась, оживилась.
- Здравствуй, - сказал Петр и поцеловал жену.
- Здравствуй, дорогой. - Видно было, что Ольга готовилась к его приходу: причесалась, подкрасила губы. - Как там Сережка? Не балует?
- Он у нас самостоятельный. Ты как себя чувствуешь?
- Не спрашивай… - губы у Ольги скривились.
- Сразу и в слезы. Потерпи, больше терпела.
- Знаешь, как опротивело все. Эта кровать, стены…
- Что врачи говорят?
- Вчера профессор обход проводил. Рубаху на мне заголили, стоят и смотрят. - Ольга заулыбалась. - Стыдно, мужики ведь. А они подшучивают еще. Потом повернули на живот, долго ощупывали спину. Под конец профессор говорит: "Танцевать любишь?" "Люблю", - отвечаю. "Натанцуешься еще вволю и…". Такое сказал, повторить совестно…
Щеки Ольги покрылись слабым румянцем, она сразу похорошела, став прежней, какой знал ее Петр до несчастья.
- Измучился ты, знаю. Работа, дом - всё на тебе.
- Перебьемся. Нет худа без добра. Как говорит сестра-хозяйка, все на пользу.
- Знаешь, я много передумала всякого. Лежишь колода колодой, уставишься в потолок и перебираешь в памяти подробности жизни. Счастлива, что тебя встретила. Ты потерпи. Ноги тебе мыть буду… - Ольга провела ладонью по щеке мужа.
- Скажешь тоже, - разозлился Петр на самого себя от нежности к жене. Палата постепенно пустела. Ходячие выходили провожать гостей. Петр
поднял сумку, поставил на табурет.
- Принес тут тебе немного…
Достал завернутую в целлофан курицу, положил на тумбочку. Яблоки высыпал в ящик тумбочки.
- Куда мне столько, Петя?
- Поправляйся.
- Сереже пару яблок оставь.
- Купим себе…
- От меня гостинец. Возьми, пожалуйста.
Петр уступил просьбе, отобрал два яблока, какие поменьше. Заглянула дежурная медсестра.
- Авейников, а вас не касается? Прием окончен.
- Жену вот только приведу в порядок…
- Раньше о чем думали?
- Не при народе же протирать от пролежней.
- Меня не касается. Здесь вам не гостиница и не дом отдыха.
- Не связывайся, Петя, - сказала тихо жена и потянула мужа за рукав. - Ты уйдешь, а мне лежать. На мне и скажется…
- Ну ее. Займемся лучше процедурами. Спирт в тумбочке?
- На месте. Там и вата.
- Обними меня.
Ольга доверчиво обняла Петра руками, он приподнял ее осторожно и повернул на живот.
- Хорошо как… - сказала Ольга.
- И полежи.
На спине Ольги, разветвляясь от крестца, пролегли до ребер два багровых рубца с равномерными отметинами от швов. Он представил, какие перенесла жена муки, не утерпел от жалости к ней и прикоснулся к рубцу губами.
- Что ты, что ты… - вздрогнув, прошептала Ольга. - Люди ведь… Смочив камфарным спиртом тампон, Петр с легким нажимом принялся
протирать спину жены. Смочил новый тампон и протер осторожно места вдоль позвоночника.
- И самая приятная для тебя процедура, - сказал, улыбаясь. Заменил вату, протер спиртом ложбинку на крестце, округлые ягодицы.
- Петя…
- Лежи, лежи. Права медсестра, и на курорте подобное удовольствие не удается.
- Бессовестный… Выздоровею, отплачу тебе за все.
- Надеюсь.
Осторожно приподняв, Авейников снова повернул жену на спину, она перевела дух, лежала не шелохнувшись.
- Такая бы легкость постоянно… Ну, иди, а то сестра раскричится.
В коридоре медсестра, когда Авейников поравнялся с ней, с желчью заметила:
- Откуда жадность только? Ни себе, ни людям покоя, и все из-за какой-то десятки в неделю.
- Не жалко мне денег, но нет их у меня, нет! - выкрикнул Петр и пошел, проклиная все на свете.
- Зачем ты обидела человека, Серафима? - услышал он за спиной. - Пожалеть надо, а ты… Только бы урвать свое.
- Меня пожалел кто? Жалостливые больно все! А ты потаскай горшки да утки за мою зарплату, потаскай!
На следующий день в цехе выдавали получку. Закончив смену, Авейни-ков убрал станок, привычно закрыл тумбочку и пошел в кассу. Впереди него стояли человек восемь, все - с токарного участка. Петр дождался очереди, взял зеленую пластмассовую ручку, привязанную к окошку капроновой ниткой, отыскал в ведомости свою фамилию и обомлел. В графе значилась сумма вдвое меньше предполагаемой. Не поверил глазам, провел пальцем от фамилии до указанной суммы выплаты. Обмана не было: причиталась ему половина того, что рассчитывал по нарядам.
- Тут какая-то ошибка, - сказал растерянно кассирше. - На такие деньги семью не прокормишь.
- Сколько начислено, то и выдаю. Узнайте у мастера, почему так мало. Петр механически сунул деньги в карман и побежал в конторку мастера. Шубичев сидел на месте. Увидел Авейникова, занервничал.
- Почему так мало начислили?
- Перерасход у нас фонда зарплаты! В следующий месяц доплачу.
- А жить мне как до того дня? Может, с протянутой рукой идти?
Плакат на шею - и к Смольному, так, что ли?
- Не по-людски, - вмешались сидевшие в конторке мужчины. - Кто и потерпит, а у него жена в больнице, понимать надо.
- Заплатим! Что зря глотки дерете? Чего?
- Чего… Ему полмесяца жить надо… - И посоветовали Авейникову: - Материальную помощь попроси, обязаны дать, коль такая несуразица.
Убитый случившимся, Петр написал заявление в дирекцию, сам и понес, чтобы не тратить понапрасну время. Заместитель директора по кадрам оказался на месте, и Авейников несколько воспрянул духом.
- Вспоминаете нас, когда путевка требуется или матпомощь. На другое вас нет…
- Не от хорошей жизни прошу…
- Прибедняться мы умеем. И почти у каждого на книжке лежит.
Хотел Петр плюнуть в круглую физиономию. Однако не плюнул, поостерегся. С завода пришлось бы уйти, очередь на квартиру сгорит. Проглотил обиду, едва выдавил из себя:
- Оправдаю.
И вышел как побитый.
Так горько и больно ему еще не было. Шел, не разбирая дороги, натыкаясь на встречных. Завернул в пельменную, в ней продавали вино в розлив. Попросил стакан портвейна, взял несколько конфет. Выпил теплое сладкое вино, но облегчения не получил. Хотел еще взять, однако вспомнил о сыне, обожгла жалость. Мальчонка чего должен страдать, он в чем провинился?
Дома сунул по случайности руку в карман, нащупал конфету в обертке и отдал ребенку. Сын обрадовался, что-то говорил отцу, но Петр не слушал.
- Папка, - дергая за рукав, говорил сын. - Папка! Ты почему не отвечаешь?
Авейников словно очнулся, прорвался голос сына.
- Ты о чем, сынка?
- Мы поедем с тобой и мамкой к бабушке? Помнишь, ты рассказывал про речку и сад.
- Поедем, сынок…
- Там в поле конь гуляет. И ты меня на нем покатаешь, правда?
- Правда…
Но Авейников уже не верил, что это было и может иметь продолжение. И яблоневый сад, и табун, мчавшийся галопом, - все казалось далеким и нереальным.
Открыв дверь на кухню, Авейников переступил порог и остановился. На полу возле стола валялась разбитая литровая стеклянная банка, вокруг нее расползлась сметана. Видно, котенок опрокинул на столе банку, она и скатилась. Сам виновник, с округлившимся животом, мурлыкая, подошел и потерся об ногу.
Авейникова словно толкнуло изнутри, свирепея и теряя рассудок, он схватил подвернувшуюся под руку палку от швабры и со всей силы ударил котенка. Дикое злорадство овладело Авейниковым полымем, затмило разум. Петр бил животное на глазах оцепеневшего от страха сына.
Котенок вытянулся на полу, задние лапы подрагивали в предсмертной конвульсии.
- Папа, не бей! - закричал Сережа. - Ты убил его, убил!
Ничего не соображая, Авейников ударил палкой сына. И бил с таким же остервенением, с каким только что колотил животное.
- Не надо, папочка! Мне больно, папа! Папочка, миленький, не надо! Крик пробудил осознание собственной боли, но остановиться Авейников
не мог, его словно толкали под руки. Из разбитого носа у мальчика потекла кровь, забрызгала белую рубашку.
При виде крови Авейников очнулся, ум его прояснился. Отбросив палку, он кинулся к сыну, обхватил руками.
- Сыночек, прости! Не хотел, сорвалось… - говорил бессвязно. - Прости меня!..
Мальчик не плакал, его била мелкая дрожь. Авейников упал перед сыном на колени, прижал к груди.
- Да что же происходит? За что мучения? - выкрикнул неистово. - За что?
Полубезумно Авейников окинул углы с облупившимся потолком, грязными разводами от протечек. Он искал то, что могло остановить взор, помочь собраться с мыслями, успокоить сердце и облегчить душу. Но видел лишь темные потрескавшиеся стены, облупившуюся штукатурку, хотел заплакать и не смог.
- За что, Господи? За что!.. Если Ты есть, смилуйся!
Поднялся, взял на руки сына и понес из комнаты в ванную, ополоснул ему разбитое лицо. Принес обратно и уложил на диван.
- Полежи, а я посижу рядом. Полежи. Ты прости папку, не со зла я… Жизнь, пропади она… - Авейников поцеловал сына, вытер ему слезы. - Ничего, ничего… Мамка поправится, сынок, я на другую работу устроюсь по совместительству, чтобы зарабатывать побольше. Жилы из себя повытяну, а добьюсь, чтобы у тебя все было. Ничего…
- И мы поедем в деревню, папка? Поедем ведь, правда?
- Поедем, сынок, не я буду! Есть другая жизнь на свете, есть! Ты полежи, а я ужин пока приготовлю. Надо терпеть, сынка.
Мальчик немного успокоился, поднялся с дивана и сел, спустив ноги на пол. Изредка Сережа глубоко всхлипывал.
- Буквы напишу, - сказал отцу. - Мамке письмо отправим, чтоб поправлялась скорее.
- Пиши, сынок.
В окно заглядывала с небосклона чистая луна. Оба они, отец и сын, не заметили, как она сползла на дома. Не сползла, а как бы стекла горькой слезой.
Сережа выводил на тетрадочном листе печатные буквы, Авейников чистил картошку - снимал ножом кожуру и бросал в мусорное ведро. Тихо и монотонно постукивал на подоконнике будильник. Завтра новый день.
РУДОЛЬФ ПАНФЁРОВ
ОЛЕГ САВЕЛЬЕВ ЧЕЛОВЕК СЛАБЫЙ
И невольно хочется Павлу чем-то удивить мальчишку. Карпов из сети вытащили, в брезентовую сумку сложили, бредень от тины освободили.
Пора и домой, а Павло медлит. Забрался в воду, бредет возле плотины, ногами дно ощупывает.
- Жемчужницы ищешь? - спрашивает с берега Иван. - Ракушек много у берега под ивами!
Голова Павла скрывается под водой и вскоре выныривает.
- Попался, чертяка! - Павло держит в руках зеленоватого рака. - Держи добычу! - кричит мальчишке и швыряет улов подальше в траву.
Подбежав, Иван боится притронуться к раку, который угрожающе поднимает клешни. Схватив подвернувшуюся под руку палку, мальчишка прижимает рака к земле и цепко хватает за панцирь. Бегом несет к сумке с рыбой.
- Лови еще одного! - кричит Павло и выбрасывает рака на берег. Мальчишка от восхищения сам не свой. Мечется по берегу от Павла к
месту, где лежит бредень и сумка с карпами.
- Десяток уже! - сообщает Павлу.
- Десяток? Ну и будет!
Одевшись, рыбаки забирают бредень, сумку с рыбой и спускаются в яр, где пасутся коровы. Обходят их, здороваясь с пастухом, поднимаются по яру в село. Впереди поспешает Иван, за ним в хорошем расположении духа следуют Павло с Николаем.
- Удачно сходили, - говорит Николай. - На уху наловили. Нажарим…
- Раков наварим! - отвечает Павло и улыбается. - Ивану будет потеха.
- Тут ты прав. Вареных раков он не пробовал. Да и я не ел, признаться честно.
- Вот и попробуешь. Пока я с рыбой буду возиться, ты на велосипед - и в магазин. Пивком холодным побалуемся.
Завидев Лаптеиху возле калитки, Иван срывается с места и мчится к бабушке.
- Раков наловили! Один такой большущий!..
- Раков? Павло надоумил.
- Дядя Павло! Он такой, бабушка, такой!..
- Нахваливай! Вы с ним не разлей вода.
После ужина мужчины вышли на свежий воздух, уселись на скамье под яблоней. Примостился между взрослыми и Ваня. Прибравшись, появилась на крыльце и Лаптеиха. Откуда-то прибрела домашняя кошка и, мурлыкая, принялась тереться головой об ноги хозяйки. Отдыхала Наталья и верила, что жизнь пойдет по новому кругу, дождется она внучат и порадуется. Обязательно так будет: есть Бог, а с ним и справедливость.
Сумерки сгущались, на небе зажглась первая звезда. Над яром всходил молодой месяц. Тонкий серп поднимался над притихшим селом. Тихая ночь укрывала хаты, сады и огороды, в тишине сухо стрекотали цикады. И в этой небесной тишине, прекрасной, как и сам простирающийся вокруг мир, такой сложный, неповторимый и чарующий, на леваде раздался вдруг чистый девичий голос:
?ому ти не прийшов, Як мкяць зийшов? Як я тебе жда-а-ала…
В ЧИСТОМ ПОЛЕ КОНЬ БУЛАНЫЙ
Путь от дома до больницы Авейников прошел бы с закрытыми глазами. За то время, что лежит в хирургии жена, трамвайный маршрут изучил в подробностях, знает каждую неровность на путях - где качнет вагон, а где бросит с такой силой, что держись только. На каких остановках водитель медлит, а тронув с места, тащится едва-едва, зато после стоянки у Финляндского вокзала поторапливается, старается не выбиться из графика и подкатывает к больнице имени Мечникова точно по расписанию.
Сегодня четверг, день посещений. Надо навестить Ольгу обязательно. Гостей найдет полная палата, и жена не будет чувствовать себя одиноко. Полгода прикована к опротивевшей кровати с фанерным щитом под матрацем.
Полгода назад врачи сделали Ольге еще одну операцию на позвоночнике - уверяют, последнюю. Надо терпеть и ждать, когда срастутся кости, и надеяться, что все будет благополучно. Не менее года придется, правда, носить специальный корсет, но последнее не столь уж важно, только бы встала на ноги.
Кости таза и позвоночника раздробило Ольге рухнувшей железобетонной панелью на строительстве дома. Недотепа такелажник не застропил как следует, подал команду на подъем, а панель сорвалась, придавив краем Ольгу. Спиной жена стояла, когда закричали, замешкалась и не отскочила…
Авейников снял со станка деталь, бросил взгляд на часы: пора идти к мастеру на поклон. Представил, как поморщится Горыныч, услышав просьбу отпустить с работы пораньше. Ничего не скажет, а лишь поморщится, словно ему ногу отдавили. Авейников чертыхнулся про себя, настолько стало противно.
Горыныч… Показывали по телевизору мультфильм о Змее Горыныче, оберегавшем в замке богатства, - голова маленькая, а живот огромный. Под конец превратился тот змей в воробья. Посмотрели, а утром на участке возьми кто-то из токарей и брякни: мастер Шубичев вылитый Горыныч - голова маленькая, плечи узкие, зато живот… Горыныч и Горыныч, так и осталось…
Отпрашиваться у Шубичева надо, никуда не денешься. Ольга там исстрадается в ожидании. Будет лежать и смотреть в потолок, не отвернешься - люди кругом сидят и разговаривают, новостями делятся, гостинцы выкладывают. Тошно ей лежать в одиночестве, и каждый стук в дверь - надежда, а вдруг к ней.
Выключив станок, Петр вытер ветошью руки и зашагал в конторку.
- Что у тебя, Авейников? - спросил мастер, не поднимая головы от кипы нарядов.
- Пораньше бы уйти мне… Сам знаешь, Иван Сергеевич…
- Запарка у нас: видишь ведь, завал в цехе, не вытянем план… Понимать должен.
- Не от хорошей жизни отпрашиваюсь. Известно же, что жена в больнице…
- Известно… Только уразуметь пора: производство не частная лавочка. И не кооператив, где полная свобода.
- Не дурак, отчет отдаю. Но за женой там присмотреть некому! Каково ей полгода лежать пластом?
- Не я виноват в твоем горе. Чего кричишь?
- Не кричу, а прошу войти в положение. Завтра отработаю или в субботу. Разве подводил когда?
- Дело твое, - смягчился Горыныч. - Не задерживаю. В конце месяца не жалуйся, что заработал мало.
Петр убрал инструмент, закрыл тумбочку на замок и поспешил в раздевалку. За проходной вздохнул свободнее и зашагал к трамвайной остановке.
На углу кооператоры торговали яблоками. Петр даже обрадовался такому случаю. В магазине краснобокие и крупные не купишь. Дороговато у кооператоров, но куда денешься. Попросил взвесить два килограмма. Спрятал в кошелек сдачу, подумав, что денег почти не осталось, придется растягивать до получки, питаться с сыном кое-как.
Сына Петр увидел во дворе детского сада - гулял с группой. Кольнула обношенность мальчонки: старенькая куртка, из которой давно вырос, руки вон насколько выглядывают, штаны повытерлись, на коленках, того гляди расползется ткань. Давно пора справить обнову, но все откладывал, не свести концы с концами. Ничего, вот будет получка, пойдут вместе в универмаг и купят, пусть порадуется сын.
Мальчик бросился к отцу, обнял.
- Вы уж извините, я пораньше заберу Сережу, - сказал Авейников воспитательнице.
Жил Петр на Благодатной улице, в коммунальной квартире. Получил здесь от завода комнату на первом этаже. Комната была сырая и холодная, зимой на глухой стене выступал иней. Ольга сметала его тряпкой, закрывала стену одеялом. На лучшее рассчитывать не приходилось.
Пробовали поначалу что-то изменить, комиссию из управы вызывали - они походили, повздыхали и ушли быстренько. Полтора года назад Петра поставили на очередь, лет через пять-шесть, может, и получит квартиру.
- Посидишь, сынок, один, - сказал Петр, открывая дверь комнаты. - Я к маме съезжу, ты тут не балуй.
Достав сумку, Петр принялся укладывать в нее сваренную вчера курицу, яблоки. Сын, не смея просить, неотрывно смотрел за тем, как отец опускает в сумку яблоко за яблоком.
Последнее Петр протянул сыну:
- Ешь.
Мальчишка взял краснобокое яблоко, вдохнул аромат, но не надкусил.
- Поиграю немножко. Оно такое красивое.
- С получки и тебе куплю. Потерпи, сынок, ты ведь понимаешь все.
- Понимаю, папа. Не переживай, мама бы поправилась скорее.
- Поправится. Возьмем отпуск и укатим к бабушке в деревню. У нее сад над речкой, а в саду, знаешь, какие яблоки! Антоновка - крупные, желтые, а пахнут!.. И сочные. Откусишь - сок так и брызнет. А еще пойдем с тобой в поле, там пасутся колхозные кони. Рабочие лошади и выездные, стригунки при них. А в табуне буланый жеребец с черной гривой. Научу тебя ездить верхом.
В трамвае Авейников прислонился головой к оконному стеклу и задремал. Приснилась ему деревня, мать и сам он, босоногий. Солнечный теплый день, трава во дворе, и он, в штанах с помочами. Да так явственно предстало все, что даже очнулся.
Родина - деревня на берегу реки Плюсы, яблоневые сады, водяная мельница с большим деревянным колесом - давно не снилась Авейникову. Но иногда он вспоминал с грустью дом, чаще в пору осени, когда убран огород, а в избе пахнет антоновкой. Мать обрывала яблоки и носила в подпол, раскладывала на полках. Хранила и на чердаке, притрусив их мягкой стружкой. Какие похуже, держала в сенях. Высыплет на старое рядно, и лежат они до морозов, источая запах. На улице земля уже морозом скована, снежком припорошена, ветрено, а в сени войдешь и - запах антоновки.
За деревней поле до самого леса. Его не трогали плугом, пасли коров, выгоняли на ночь лошадей. Обвяжут путами коню передние ноги и отпускают. Любил Петр бегать в ночное с ребятами. Ходил в табуне буланый жеребец. Давался он в руки неохотно, косил черным глазом и норовил укусить седока, вознамерившегося вскочить на него. Одному и не забраться. Попросишь кого-то из дружков подсобить, вцепишься рукой в гриву, подпрыгнешь - и уже на спине, обхватил бока ногами. Конь успокаивался, почуяв повод, послушно шел рысью, только екала селезенка. Петр забывал обо всем на свете, припав к гриве, мчался с замирающим от восторга сердцем.
В Ленинград Петр приехал после десятилетки с намерением поступить в Институт авиационного приборостроения. Подвела математика. Контрольную написал на четверку, а устный экзамен, считай, провалил. По глупости, можно сказать. Ошибся на доказательстве теоремы, самостоятельно и исправил оплошность, но экзаменатор не принял во внимание.
Возвращаться в деревню было совестно - один из лучших в школе, а не поступил. Подал документы в ПТУ. Ночами снился дом, рассветная тишь, перепев петухов, яблоневый сад, наклонившиеся под тяжестью яблок ветви. Сорвешь холодное и мокрое от росы яблоко, откусишь с хрустом.
Просыпался и плакал тихо в подушку.
Понемногу свыкся с укладом, городской суетой и шумом. Окончив училище, пришел на "Электросилу" и проработал до армии. После увольнения в запас вернулся на завод и встал к станку, получил место в общежитии.
Петр в жены взял Ольгу, она тоже ютилась в общежитии на Благодатной улице - предоставили от домостроительного комбината. Поженились и
год ходили друг к дружке в гости. Когда родился сын, дали Авейникову комнату. Считай, повезло, иные годами обивают пороги.
…Авейников ездит к жене через день. Больше ухаживать некому, а нанять сиделку дорого. На первых порах платил медсестре десять рублей в неделю, она присматривала. Но от услуг пришлось отказаться. Ольге покупал фрукты, питание получше - на больничной еде не продержишься. Спохватился, денег не осталось, а до получки еще жить и жить. За месяцы, что жена болеет, Петр измучился, стал какой-то издерганный, злой. Иной раз закипал гневом от малейшей обиды. То ходил улыбчивый, с шуткой или напевом, а теперь смеяться разучился, тень тенью. Безразличие ко всему появилось. Прежде заводной был, землю, кажется, сдвинул бы с места, а тут яйцо скатилось со стола и разбилось - месяц не мог убрать. Поймал себя на этом и ужаснулся.
В цехе его заботы мало кого волновали. Начальству было не до него, с мастером отношения не складывались. В бригаде если и поинтересуются, то больше для порядка, мимоходом. Своих болячек у каждого достаточно, чтобы еще о чужом горе думать. Утром сосед по станку с участием вроде спросил о жене, захотелось Петру излить душу.
- Хоть криком кричи порой, - признался чистосердечно, - постирать надо, поесть приготовить, сынишка ведь со мной. Вот и кручусь один.
- Плохо без бабы. Ты уж крепись. Жизнь наша такая… - ответил сосед и ушел в кладовую за инструментом, а Петр остался один.
… В палате, где лежала Ольга, стояло десять коек, как в солдатской казарме. Между двумя рядами коек широкий проход. На спинках кроватей в рамках температурные листы с указанием фамилии больной, сделанной операции. Ольга располагалась у самой стенки, там ей меньше мешали. Увидев мужа, заулыбалась, оживилась.
- Здравствуй, - сказал Петр и поцеловал жену.
- Здравствуй, дорогой. - Видно было, что Ольга готовилась к его приходу: причесалась, подкрасила губы. - Как там Сережка? Не балует?
- Он у нас самостоятельный. Ты как себя чувствуешь?
- Не спрашивай… - губы у Ольги скривились.
- Сразу и в слезы. Потерпи, больше терпела.
- Знаешь, как опротивело все. Эта кровать, стены…
- Что врачи говорят?
- Вчера профессор обход проводил. Рубаху на мне заголили, стоят и смотрят. - Ольга заулыбалась. - Стыдно, мужики ведь. А они подшучивают еще. Потом повернули на живот, долго ощупывали спину. Под конец профессор говорит: "Танцевать любишь?" "Люблю", - отвечаю. "Натанцуешься еще вволю и…". Такое сказал, повторить совестно…
Щеки Ольги покрылись слабым румянцем, она сразу похорошела, став прежней, какой знал ее Петр до несчастья.
- Измучился ты, знаю. Работа, дом - всё на тебе.
- Перебьемся. Нет худа без добра. Как говорит сестра-хозяйка, все на пользу.
- Знаешь, я много передумала всякого. Лежишь колода колодой, уставишься в потолок и перебираешь в памяти подробности жизни. Счастлива, что тебя встретила. Ты потерпи. Ноги тебе мыть буду… - Ольга провела ладонью по щеке мужа.
- Скажешь тоже, - разозлился Петр на самого себя от нежности к жене. Палата постепенно пустела. Ходячие выходили провожать гостей. Петр
поднял сумку, поставил на табурет.
- Принес тут тебе немного…
Достал завернутую в целлофан курицу, положил на тумбочку. Яблоки высыпал в ящик тумбочки.
- Куда мне столько, Петя?
- Поправляйся.
- Сереже пару яблок оставь.
- Купим себе…
- От меня гостинец. Возьми, пожалуйста.
Петр уступил просьбе, отобрал два яблока, какие поменьше. Заглянула дежурная медсестра.
- Авейников, а вас не касается? Прием окончен.
- Жену вот только приведу в порядок…
- Раньше о чем думали?
- Не при народе же протирать от пролежней.
- Меня не касается. Здесь вам не гостиница и не дом отдыха.
- Не связывайся, Петя, - сказала тихо жена и потянула мужа за рукав. - Ты уйдешь, а мне лежать. На мне и скажется…
- Ну ее. Займемся лучше процедурами. Спирт в тумбочке?
- На месте. Там и вата.
- Обними меня.
Ольга доверчиво обняла Петра руками, он приподнял ее осторожно и повернул на живот.
- Хорошо как… - сказала Ольга.
- И полежи.
На спине Ольги, разветвляясь от крестца, пролегли до ребер два багровых рубца с равномерными отметинами от швов. Он представил, какие перенесла жена муки, не утерпел от жалости к ней и прикоснулся к рубцу губами.
- Что ты, что ты… - вздрогнув, прошептала Ольга. - Люди ведь… Смочив камфарным спиртом тампон, Петр с легким нажимом принялся
протирать спину жены. Смочил новый тампон и протер осторожно места вдоль позвоночника.
- И самая приятная для тебя процедура, - сказал, улыбаясь. Заменил вату, протер спиртом ложбинку на крестце, округлые ягодицы.
- Петя…
- Лежи, лежи. Права медсестра, и на курорте подобное удовольствие не удается.
- Бессовестный… Выздоровею, отплачу тебе за все.
- Надеюсь.
Осторожно приподняв, Авейников снова повернул жену на спину, она перевела дух, лежала не шелохнувшись.
- Такая бы легкость постоянно… Ну, иди, а то сестра раскричится.
В коридоре медсестра, когда Авейников поравнялся с ней, с желчью заметила:
- Откуда жадность только? Ни себе, ни людям покоя, и все из-за какой-то десятки в неделю.
- Не жалко мне денег, но нет их у меня, нет! - выкрикнул Петр и пошел, проклиная все на свете.
- Зачем ты обидела человека, Серафима? - услышал он за спиной. - Пожалеть надо, а ты… Только бы урвать свое.
- Меня пожалел кто? Жалостливые больно все! А ты потаскай горшки да утки за мою зарплату, потаскай!
На следующий день в цехе выдавали получку. Закончив смену, Авейни-ков убрал станок, привычно закрыл тумбочку и пошел в кассу. Впереди него стояли человек восемь, все - с токарного участка. Петр дождался очереди, взял зеленую пластмассовую ручку, привязанную к окошку капроновой ниткой, отыскал в ведомости свою фамилию и обомлел. В графе значилась сумма вдвое меньше предполагаемой. Не поверил глазам, провел пальцем от фамилии до указанной суммы выплаты. Обмана не было: причиталась ему половина того, что рассчитывал по нарядам.
- Тут какая-то ошибка, - сказал растерянно кассирше. - На такие деньги семью не прокормишь.
- Сколько начислено, то и выдаю. Узнайте у мастера, почему так мало. Петр механически сунул деньги в карман и побежал в конторку мастера. Шубичев сидел на месте. Увидел Авейникова, занервничал.
- Почему так мало начислили?
- Перерасход у нас фонда зарплаты! В следующий месяц доплачу.
- А жить мне как до того дня? Может, с протянутой рукой идти?
Плакат на шею - и к Смольному, так, что ли?
- Не по-людски, - вмешались сидевшие в конторке мужчины. - Кто и потерпит, а у него жена в больнице, понимать надо.
- Заплатим! Что зря глотки дерете? Чего?
- Чего… Ему полмесяца жить надо… - И посоветовали Авейникову: - Материальную помощь попроси, обязаны дать, коль такая несуразица.
Убитый случившимся, Петр написал заявление в дирекцию, сам и понес, чтобы не тратить понапрасну время. Заместитель директора по кадрам оказался на месте, и Авейников несколько воспрянул духом.
- Вспоминаете нас, когда путевка требуется или матпомощь. На другое вас нет…
- Не от хорошей жизни прошу…
- Прибедняться мы умеем. И почти у каждого на книжке лежит.
Хотел Петр плюнуть в круглую физиономию. Однако не плюнул, поостерегся. С завода пришлось бы уйти, очередь на квартиру сгорит. Проглотил обиду, едва выдавил из себя:
- Оправдаю.
И вышел как побитый.
Так горько и больно ему еще не было. Шел, не разбирая дороги, натыкаясь на встречных. Завернул в пельменную, в ней продавали вино в розлив. Попросил стакан портвейна, взял несколько конфет. Выпил теплое сладкое вино, но облегчения не получил. Хотел еще взять, однако вспомнил о сыне, обожгла жалость. Мальчонка чего должен страдать, он в чем провинился?
Дома сунул по случайности руку в карман, нащупал конфету в обертке и отдал ребенку. Сын обрадовался, что-то говорил отцу, но Петр не слушал.
- Папка, - дергая за рукав, говорил сын. - Папка! Ты почему не отвечаешь?
Авейников словно очнулся, прорвался голос сына.
- Ты о чем, сынка?
- Мы поедем с тобой и мамкой к бабушке? Помнишь, ты рассказывал про речку и сад.
- Поедем, сынок…
- Там в поле конь гуляет. И ты меня на нем покатаешь, правда?
- Правда…
Но Авейников уже не верил, что это было и может иметь продолжение. И яблоневый сад, и табун, мчавшийся галопом, - все казалось далеким и нереальным.
Открыв дверь на кухню, Авейников переступил порог и остановился. На полу возле стола валялась разбитая литровая стеклянная банка, вокруг нее расползлась сметана. Видно, котенок опрокинул на столе банку, она и скатилась. Сам виновник, с округлившимся животом, мурлыкая, подошел и потерся об ногу.
Авейникова словно толкнуло изнутри, свирепея и теряя рассудок, он схватил подвернувшуюся под руку палку от швабры и со всей силы ударил котенка. Дикое злорадство овладело Авейниковым полымем, затмило разум. Петр бил животное на глазах оцепеневшего от страха сына.
Котенок вытянулся на полу, задние лапы подрагивали в предсмертной конвульсии.
- Папа, не бей! - закричал Сережа. - Ты убил его, убил!
Ничего не соображая, Авейников ударил палкой сына. И бил с таким же остервенением, с каким только что колотил животное.
- Не надо, папочка! Мне больно, папа! Папочка, миленький, не надо! Крик пробудил осознание собственной боли, но остановиться Авейников
не мог, его словно толкали под руки. Из разбитого носа у мальчика потекла кровь, забрызгала белую рубашку.
При виде крови Авейников очнулся, ум его прояснился. Отбросив палку, он кинулся к сыну, обхватил руками.
- Сыночек, прости! Не хотел, сорвалось… - говорил бессвязно. - Прости меня!..
Мальчик не плакал, его била мелкая дрожь. Авейников упал перед сыном на колени, прижал к груди.
- Да что же происходит? За что мучения? - выкрикнул неистово. - За что?
Полубезумно Авейников окинул углы с облупившимся потолком, грязными разводами от протечек. Он искал то, что могло остановить взор, помочь собраться с мыслями, успокоить сердце и облегчить душу. Но видел лишь темные потрескавшиеся стены, облупившуюся штукатурку, хотел заплакать и не смог.
- За что, Господи? За что!.. Если Ты есть, смилуйся!
Поднялся, взял на руки сына и понес из комнаты в ванную, ополоснул ему разбитое лицо. Принес обратно и уложил на диван.
- Полежи, а я посижу рядом. Полежи. Ты прости папку, не со зла я… Жизнь, пропади она… - Авейников поцеловал сына, вытер ему слезы. - Ничего, ничего… Мамка поправится, сынок, я на другую работу устроюсь по совместительству, чтобы зарабатывать побольше. Жилы из себя повытяну, а добьюсь, чтобы у тебя все было. Ничего…
- И мы поедем в деревню, папка? Поедем ведь, правда?
- Поедем, сынок, не я буду! Есть другая жизнь на свете, есть! Ты полежи, а я ужин пока приготовлю. Надо терпеть, сынка.
Мальчик немного успокоился, поднялся с дивана и сел, спустив ноги на пол. Изредка Сережа глубоко всхлипывал.
- Буквы напишу, - сказал отцу. - Мамке письмо отправим, чтоб поправлялась скорее.
- Пиши, сынок.
В окно заглядывала с небосклона чистая луна. Оба они, отец и сын, не заметили, как она сползла на дома. Не сползла, а как бы стекла горькой слезой.
Сережа выводил на тетрадочном листе печатные буквы, Авейников чистил картошку - снимал ножом кожуру и бросал в мусорное ведро. Тихо и монотонно постукивал на подоконнике будильник. Завтра новый день.
РУДОЛЬФ ПАНФЁРОВ
* * *
По нашей же вине
нас разделило прошлое. И всё ж невзгодам всяким,
напастям вопреки
Давайте сохраним
что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
и это нам с руки!
Сумели наши предки
страну такую выстрадать, Не только Божий промысел,
уменье помогло: Страну такую выстроить,
ведь это значит выстоять, Свершили труд огромный,
от сердца отлегло.
Сегодня мало выстрадать
или ракетой выстрелить, У нас своя с рожденья
особенная стать. И если память верную
мы не позволим выскоблить, То это нам поможет
Россию выстоять!
Пусть яблоком раздора
не будет наше прошлое, Всем недругам на зависть
поступим вопреки: Давайте приумножим
что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
и это нам с руки!
ПАНФЁРОВ Рудольф Васильевич - член Союза писателей СССР и России, автор восьми сборников поэзии и книги публицистики "Пир патриотов". Живёт в Калуге
* * *
А в летний зной, с утра поранее,
Мы шли к реке, чтоб совершить братание.
Обряд причастья к тихим струйным водам,
От счастья бытия дарованным свободам:
Река радушия.
Поющий воздух.
Солнечное лоно.
Как на заре начала всех начал, во время оно.
Плотвою пахла чуть прогретая вода, И облаков прозрачных невода Соткала пряжа тьмы и света. Стрекозы над водой. Как упоенье лета: Ракушки на песке. Жук-плавунец. Мальки в затоне.
И реку осторожно трогают ладони.
Вдруг шумно, с гиканьем и смехом
Друзья, причастные к утехам,
Бросаются с песчаного обрыва
И тешатся в воде, резвятся несварливо.
Мильонноликий день.
Купавы. Купола. Уключин скрип.
Судьба моя куда-то поплыла.
* * *
Он пришёл на всё готовое, Даже дети не его. На готовое, не новое, На обжитое давно.
От сарая пахнет тёсом, Диким ветром и дождём. Для чего сюда он втёрся, В этот быт, семью и дом?
Честно жил, с рожденья здешний, Не был влюбчивым вовек. Не имел своей скворешни Одинокий человек.
Говорит себе он строго, Утирая пот с лица: "Помогу вдове немного, Буду детям за отца".
Поздравляем нашего автора, известного русского поэта, калужанина Рудольфа Панфёрова с 70-летием! Желаем здоровья и вдохновенья!
По нашей же вине
нас разделило прошлое. И всё ж невзгодам всяким,
напастям вопреки
Давайте сохраним
что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
и это нам с руки!
Сумели наши предки
страну такую выстрадать, Не только Божий промысел,
уменье помогло: Страну такую выстроить,
ведь это значит выстоять, Свершили труд огромный,
от сердца отлегло.
Сегодня мало выстрадать
или ракетой выстрелить, У нас своя с рожденья
особенная стать. И если память верную
мы не позволим выскоблить, То это нам поможет
Россию выстоять!
Пусть яблоком раздора
не будет наше прошлое, Всем недругам на зависть
поступим вопреки: Давайте приумножим
что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
и это нам с руки!
ПАНФЁРОВ Рудольф Васильевич - член Союза писателей СССР и России, автор восьми сборников поэзии и книги публицистики "Пир патриотов". Живёт в Калуге
* * *
А в летний зной, с утра поранее,
Мы шли к реке, чтоб совершить братание.
Обряд причастья к тихим струйным водам,
От счастья бытия дарованным свободам:
Река радушия.
Поющий воздух.
Солнечное лоно.
Как на заре начала всех начал, во время оно.
Плотвою пахла чуть прогретая вода, И облаков прозрачных невода Соткала пряжа тьмы и света. Стрекозы над водой. Как упоенье лета: Ракушки на песке. Жук-плавунец. Мальки в затоне.
И реку осторожно трогают ладони.
Вдруг шумно, с гиканьем и смехом
Друзья, причастные к утехам,
Бросаются с песчаного обрыва
И тешатся в воде, резвятся несварливо.
Мильонноликий день.
Купавы. Купола. Уключин скрип.
Судьба моя куда-то поплыла.
* * *
Он пришёл на всё готовое, Даже дети не его. На готовое, не новое, На обжитое давно.
От сарая пахнет тёсом, Диким ветром и дождём. Для чего сюда он втёрся, В этот быт, семью и дом?
Честно жил, с рожденья здешний, Не был влюбчивым вовек. Не имел своей скворешни Одинокий человек.
Говорит себе он строго, Утирая пот с лица: "Помогу вдове немного, Буду детям за отца".
Поздравляем нашего автора, известного русского поэта, калужанина Рудольфа Панфёрова с 70-летием! Желаем здоровья и вдохновенья!
ОЛЕГ САВЕЛЬЕВ ЧЕЛОВЕК СЛАБЫЙ
РАССКАЗ
Старость ни на чем не сказывается так явно и беспощадно, как на лице и уме. Семидесятилетний учитель географии, высокий, с дряблым лицом, вызывающим у девятиклассников скуку и легкую брезгливость, долго и монотонно говорил, медленно шагая у доски и вдоль рядов, но его никто не слушал, как никто не слушает шум на шоссе.
- Тулипин, скажи, о чем я только что говорил.
Тулипин вяло поднялся, немного сгорбившись. Класс оживился. Если Географ спрашивал что-нибудь у Тулипина, если вообще какой-либо учитель обращал свое внимание на него и при этом Тулипину надо было что-то сказать - это было всегда занимательно, и девятиклассники - кто с презрительной улыбкой, кто просто радуясь случаю повеселиться - следили за развитием ситуации.
Старость ни на чем не сказывается так явно и беспощадно, как на лице и уме. Семидесятилетний учитель географии, высокий, с дряблым лицом, вызывающим у девятиклассников скуку и легкую брезгливость, долго и монотонно говорил, медленно шагая у доски и вдоль рядов, но его никто не слушал, как никто не слушает шум на шоссе.
- Тулипин, скажи, о чем я только что говорил.
Тулипин вяло поднялся, немного сгорбившись. Класс оживился. Если Географ спрашивал что-нибудь у Тулипина, если вообще какой-либо учитель обращал свое внимание на него и при этом Тулипину надо было что-то сказать - это было всегда занимательно, и девятиклассники - кто с презрительной улыбкой, кто просто радуясь случаю повеселиться - следили за развитием ситуации.