Современник Журнал. Журнал Наш Современник 2007 #7

   Брать самому интервью мне почему-то не хотелось, поэтому приехал на встречу с одним из своих журналистов. Молодой франтоватый полковник в штатском, смахивающий аккуратными усиками и черными масляными глазами на приказчика с дореволюционных открыток, радушно встретил нас посреди своего огромного кабинета. Пригласил пройти в комнату отдыха. На столе - коньяк, чай, печенье. Полковник рассказал о себе, о своем послужном списке. Не без гордости подчеркнул, что последние три года служил в центральном аппарате КГБ.
   - А где встретили август 91-го? - спросили мы его.
   - В своем служебном кабинете. Мы ждали приказа. Самое противное в этой истории - неопределенность. А потом, когда на площади перед "конторой" бесновалась уже толпа, мы стали уничтожать бумаги. Не скрою, было страшно. И гадко на душе.
   Все, больше ничего интересного не запомнилось. Так, общие слова о долге перед Родиной и офицерской чести. А свелось все, как, видимо, в этих стенах водится, к одному - надо быть бдительными, враг не дремлет! Потом еще не раз я встречал его, такого же смазливого и самовлюбленного, на различных светских тусовках. По слухам, он быстро сблизился с местными олигархами, отделал себе квартиру по последнему писку евромоды, а через пару лет в звании генерала вернулся в центральный аппарат. Еще через несколько лет его фамилия промелькнула в газетной хронике - окопался в каком-то министерстве, то ли в рыбном, то ли еще другом ведомстве, связанном с природными ресурсами.
   И вот снова этот кабинет. Главный чекист, только что переведенный сюда из крупного соседнего города, тоже молод. Черты лица правильные, если не сказать красивые, мог бы сделать карьеру в Голливуде в роли сурового и уставшего от суеты супермена.
   В отличие от коллеги, нынешний хозяин кабинета приглашать в комнату отдыха не стал. Сам он расположился за огромным письменным столом, мы с полковником устроились напротив друг друга за приставным столиком.
   - Как вам наш город? - поинтересовался я больше из вежливости.
   - Пока не очень, - скривился генерал. - Нет пространственной перспективы.
   - Не понял? Что-то сложновато для меня.
   - Вернемся к нашим баранам, - увильнул он. - Не нравится, что вы полощете нас на каждом углу.
   - Поконкретней нельзя?
   - Пожалуйста. Интервью радио "Свобода". Публикации в федеральных и зарубежных СМИ.
   - Это не ко мне. Они сами, как считают нужным, освещают происходящие здесь события.
   - А это что? - он помахал в воздухе позавчерашней газетой.
   - Здесь что-то не так? Опять разглашена гостайна? Или сильно наврали? Кого-то оклеветали?
   2 "Наш современник" N 7
   - Да нет, - замялся генерал, - я бы так не сказал. Но поймите, я только-только приступил к работе, а тут такое…
   - Понимаю, предшественник ваш заварил кашу, а вам расхлебывать.
   - Мы все равно, - посуровел генерал, - доведем следствие до конца.
   - И вы туда же? Дело ведь выеденного яйца не стоит.
   - Вы уверены?
   - Есть же здравый смысл, законы физики, наконец. Как может существовать то, чего нет в природе? Вот если не стоит стул посреди этого кабинета, только сумасшедший может утверждать, что он там стоит.
   - Вы о чем? - начальник управления посмотрел на меня с подозрением.
   - Все о том же. Ну не могли мы нарушить государственную тайну, не являясь ее носителями.
   - Вы сорвали нам операцию.
   - Этот негодяй, наркоторговец, был вашим человеком? Операция "Грязные руки"? Разве можно действовать таким методом? - взвинтился я.
   - Можно. - Генерал был тверд и спокоен. - И даже нужно. Это азы оперативной работы. А к вам у меня предложение - давайте установим, пока идет следствие, мораторий на публикацию в вашей газете негативной информации о нашем ведомстве.
   - И что-то взамен предлагается?
   - Так точно. Обещаю, что в таком случае обвинение вашим журналистам не будет предъявлено. Игра стоит свеч, не так ли?
   - Не знаю, не знаю…
   - Поймите, по большому счету они нам и не нужны. Нам нужен тот, кто "слил" им информацию. И мы обязательно найдем и накажем этого негодяя.
   Я пожал плечами. Генерал встал, давая понять, что разговор подошел к концу.
   - Полковник, проводите нашего гостя, - попросил он Осиповича. - А вам, - обратился он вновь ко мне, - я советую подумать еще вот над чем. Вся эта шумиха в российской и зарубежной прессе негативно скажется на инвестиционной привлекательности области. Вам это надо? Или вы не патриот своего края?
   Инвестиционная привлекательность. Где-то я эти речи уже слышал.
   20 января.
   Когда обыск в моем кабинете закончился, я поднялся этажом выше - здесь, в криминальном отделе, вовсю орудовали уже ребята в кожанках.
   - Мы справимся без вас, - преградил мне дорогу спецназовец с автоматом.
   - Вы бы поаккуратней, это же газета…
   - Ох, как я ненавижу эти ваши газеты!
   Я молча повернулся и, опустошенный, поплелся к себе. Ко мне подходили, что-то говорили, я машинально отвечал. От бессилия, невозможности защитить ни себя, ни газету, ни журналистов своих хотелось выть волком. Но на меня смотрели не только с тревогой, но и с надеждой. А у кого-то в глазах читался немой упрек: "Распустил нюни, слабак! Ты что, забыл: русские не сдаются!"
   И я разозлился. "Конечно же, не сдаются! Хрен им, не дождутся - не запью, не предам, не продам! Мы еще, господа хорошие, пободаемся!"
   Вернувшись к себе в кабинет, я сделал кофе и, выпив его в три глотка, стал наводить порядок: не терплю бардака на рабочем месте, а эти черти насвинячили, сдвинули все со своего места.
   - Не помешаю? - в кабинет проскользнул по-мальчишески стройный и гибкий, но по годам не совсем молодой уже человек. Вкрадчивые движения, обволакивающий взгляд темных глаз. Не зря, наверное, про советника губернатора Алика Черкашина говорят, что он обладает гипнозом. А кое-кто обзывает его за глаза шаманом, намекая на необычайно возросшее влияние его на губернатора. Слухи про него ходят самые невероятные. Будто бы он является по совместительству семейным врачом губернатора. Якобы один из высших генералов ФСБ ближайший его родственник. Алик слухи эти
   не подтверждает и не опровергает. А когда в частных беседах заходит при нем речь о высокопоставленном его родственнике, Алик, загадочно улыбаясь, деликатно молчит.
   Не знаю, где правда, а где вымысел, но то, что за последние год-два он стал одним из самых влиятельных людей в регионе, - однозначно. Сам видел на различных приемах и фуршетах, как встают к нему в очередь с бокалами в руках не последние в области деятели. "Чего это ты перед ним так прогибаешься?" - спросил я как-то одного депутата. "Приходится, - усмехнулся тот, - он же теперь вроде начальника отдела кадров нашей губернии. Нашепчет, если хорошо попросишь, кого куда назначить или вообще выгнать вон".
   Похоже на правду. Хотя с Аликом мне пришлось сталкиваться на другом "фронте", хватку его я почувствовал. Негласно курируя СМИ, он построил "под себя" все местные телеканалы, всю прессу. Одна лишь наша газета ему пока не по зубам. Кстати сказать, в этом кабинете он вообще впервые.
   - Как живы-здоровы? - протянул он маленькую ухоженную руку. Рукопожатие его было вялым и равнодушным, я поспешил выпустить его мягкую влажную ладонь.
   - Твоими, Алик, молитвами.
   - Да ну? Я очень встревожен, как только мне сообщили - сразу сюда. Расскажите, что тут у вас произошло?
   - Чего рассказывать? Пришли, обыскали, ушли. Теперь вот ребят шмонают.
   - А у вас что-то нашли?
   - Тайна следствия, дал подписку о неразглашении.
   - Я серьезно.
   - Я - тоже. Губернатор знает?
   - Трудно сказать, он сейчас в Англии. - Глазки Алика как-то непонятно блеснули и тут же потускнели.
   - Меня вот что, - сказал я, - волнует: на законных ли основаниях они действовали?
   - Думаю, да. Должны были подготовиться наверняка. Впрочем, процессуальные вопросы - к адвокату. Советую обзавестись личным адвокатом и всегда иметь при себе его координаты. Как у меня: смотрите, - Алик достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, вынул из него визитную карточку. - Всегда со мной.
   В дверях показалась секретарша - глаза ее припухли, лицо осунулось:
   - В приемной телевизионщики. Просят дать интервью. Глаза Алика заметались:
   - Никаких интервью! - замотал он головой.
   И чего это он здесь раскомандовался? Пусть тещу свою "строит". Впрочем, он же у нас холостяк, но только девицы вокруг такого завидного жениха почему-то не вьются.
   - Пусть подождут пару минут, - сказал я секретарше. - Освобожусь и поговорим.
   - Не советую! - сузились глаза Алика. - Не надо вредить имиджу области, портить инвестиционную привлекательность региона.
   Вот она - психология лавочников, все строят по законам бизнеса.
   - Раньше надо было об имидже подумать, - сказал я.
   - Вы о чем? - Глаза Алика стали еще уже.
   Чуть тлеющая догадка обожгла вдруг меня. Во рту я почувствовал запах и вкус крови, как бывало в юности перед дракой.
   - Скажи честно, Алик, это ты все устроил?
   - Да вы что? - изумился он. - По моим ли это силам и возможностям? Да и зачем бы тогда я сейчас к вам пришел…
   - Действительно, зачем?
   - Ну вы меня обижаете. Как зачем? Поддержать. Помощь, может, какая нужна. - Алик улыбался так мило, так искренне, что я ему поверил, забыв народную мудрость: когда кошка хочет поймать мышку, она притворяется мышкой.
   2*
   Когда советник ушел, я попросил секретаршу пригласить телевизионщиков.
   - Никого нет, - развела она руками. - Как ветром сдуло.
   31 января.
   Обо всем этом я вспомнил, покинув особняк на тихой улочке. Теперь - в больницу. Метелило. Свет фар выхватывал из темноты сонмы танцующих снежинок. Оттанцуют свое, откружатся и лягут под колеса, чтобы стать ледяной мертвой коркой. Все, как в жизни.
   …Медсестра провела меня к маме. Неплохо - палата на троих. Мама - у окошка в углу. Увидев меня, улыбнулась, согнав с лица тень тревоги и муки.
   - Тебе больно? - спросил я ее.
   - О чем ты? Нам, женщинам, не привыкать. Я вот четверых вас родила - и это при таких-то узких бедрах.
   У соседок - теток с перебинтованными руками и ногами - ушки на макушке. Интересно им, слушают, согласно кивая. Молодец, мол, бабуля! Им бы, мужикам, хоть сотую долю нашей бабьей боли.
   - Вот, мама, гостинцы. Скажи, что еще надо?
   - Ничего. У меня все есть - ребята только что были, натащили всего. А ты, вижу, голодный. Возьми в тумбочке кефирчик, выпей - все равно испортится.
   - Началось в колхозе утро! Чтобы я у родной матери в больнице последний кефир выпивал - за кого ты меня принимаешь?
   - Шутишь все, смеешься над матерью?
   - Я же любя. Выздоравливай скорей, ни о чем не думай.
   - Как же без дум? За отца душа болит. И о тебе тоже все время думаю. Боюсь, как бы не обозлился ты на людей. Со злом за пазухой плохо жить, неловко. Ну, ладно, иди. Спасибо тебе.
   Господи, за что спасибо-то! Всю дорогу до дома у меня стояли в голове мамины слова. Меня всегда поражало, что она никогда не отзывается о людях плохо. Как-то мы с ней говорили о войне. О том, кто и как на ней выживал.
   - Ясно, кто, - сказал я, начитавшийся тогдашних разоблачительных книг и статей, - предатели и трусы - вот кто.
   - А мне, - сказала мама, - все больше хорошие люди запомнились. Слушай, расскажу.
   И она рассказала, как страшно и одиноко было им вдвоем с десятилетней сестренкой, когда немцы подходили к Гатчине. Им казалось, что про них все забыли, что они одни-одинешеньки в этом мире.
   Но пришел человек с отцовской работы. Бухгалтер, кажется. Даже не друг, а просто сослуживец. У него была с детства искалечена нога, поэтому и не взяли в армию.
   Он велел собираться.
   Второпях собрала мама какие-то узелки. Куклу засунула, а вот многие
   необходимые в эвакуации вещи забыла. Или не сообразила. Что с нее взять - с пятнадцатилетней?
   Их увезли в Ленинград последней машиной. Прямо из-под бомбежки.
   …Бухгалтер нашел сестренок на эвакопункте.
   - Вы швейную машину, - говорит, - девчонки, забыли. Возьмите, пригодится на чужбине.
   Оказывается, он гнал за ними на велосипеде. Много километров. Со швейной машиной "Зингер" на багажнике. С исковерканной, без пальцев, ногой. Зачем?
   - Наверное, - объяснила мама, - он чувствовал себя виноватым, что отец пошел воевать, а он - нет. И, помогая нам, искупал таким образом вину.
   - А что стало со швейной машиной?
   - Она спасла нас от голода. Когда совсем стало худо, мы выменяли ее на три пуда хлеба. Еще и денег дали…
   Теперь я знаю, почему моя мама готова отдать людям последнее.
   Подобные истории есть, пожалуй, в каждой семье. Не поэтому ли мы, русские, выиграли ту войну. Разве можно представить немца на месте бухгалтера из Гатчины?
   Нет, не могу представить. И все же. Почему сейчас все так плохо? Неужели что-то сдвинулось в этом мире?
   5 февраля.
   Вечером, когда газету уже подписали и редакция опустела, в кабинет ко мне пришли оба Романа. Хохочут:
   - Хотите хохму?
   - Валяйте. Но если вы об этих наших делах, то лучше выйдем на лестничную площадку - здесь наверняка слушают.
   - О, у вас уже мания преследования? Пусть слушают, ума набираются. Это Бухавец. Сегодня его снова водили на допрос в наручниках.
   - Знаете, что они мне предложили? Не поверите - деньги из спецфонда.
   - За что? Глазки у тебя, Бухавец, некрасивые - все опухли. Характер отвратительный…
   - Все за то же. Чтобы сдал информатора.
   - Сдал?
   - Не шутите так. Сначала я для хохмы торговаться стал. Они встрепенулись, на видеокамеру стали снимать.
   - Подставляешься, Роман Константинович.
   - Не. Камера у них сразу же сломалась. А когда торг дошел до десяти тысяч деревянными, я послал их, сами понимаете куда. Немцов взбеленился, пригрозил, что посадит меня в одну камеру с наркодилером и посмотрит, кто кого первый отпетушит.
   - А мне, - перебил его Рома, - Немцов доверительно так сообщил, что в ближайшие дни в одной газет, из недружественных нашей, выйдет про нас фельетон. Он даже заголовок назвал - "Пиарасы". Сам, хвалился, придумал. Во мастер заголовки сочинять! Может, возьмем его в газету?
   - А я ведь видел этого самого суперагента, - сказал вдруг задумчиво Бухавец. - Привозили его из тюрьмы на очную ставку.
   - Ну и какой он? Что из себя представляет?
   - Полная мразь - морда наглая-наглая, руки трясутся. Но такая вот деталь. Сидел он на стуле, прикованный цепью к гире. Здоровая такая -
   пуда, наверное, три. "Зачем?" - спросил я следователя. "Чтобы, - ответил он, - в окно не выпрыгнул". Чудеса! Мы в ментовке до такого маразма вряд ли додумались бы.
   - Занятно, конечно. Только над чем вы, друзья, гоготали?
   - А разве не смешно?
   Может, кому и смешно, не знаю. Кажется, бородатый Хэм сказал, что человек - единственное животное, которое умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
   14 февраля.
   Вечером я гулял на свадьбе у Ромы Осетрова. Женился он на нашей же журналистке. Перо у Маринки было, пожалуй, посильней, чем у Ромы, но выдавала она "на-гора" мало. Правда, если сдаст очерк или расследование, то точно уж пальчики оближешь.
   Гуляли в полутемном подвале кафе "Снежинка". Наших, из редакции, было мало - четверо или пятеро, считая меня. В основном всё родственники, друзья, подруги с обеих сторон. Я впервые, пожалуй, видел Рому Осетрова в костюме. После вечной "джинсы" и свитеров он смотрелся в черной паре и при бабочке заморским принцем. Маринка, зеленоглазая блондинка, тоже хороша.
   - Завидная, блин, пара, - сказал Рома Бухавец.
   Он, изрядно уже поддатый, сидел рядом со мной. Не забывал наполнять рюмки, сыпал солеными ментовскими шуточками, приводя в смущение сидящую напротив даму. Она строго поглядывала на меня: распустил, мол, кадры, господин редактор. Учительница, наверное? Или бухгалтер…
   - Почему, командир, не пьем? - приставал ко мне Рома.
   - Отстань, не хочу.
   - Больной, что ли?
   - Больной, конечно. Не видишь - дистрофик.
   - Ну давай, командир, выпьем на брудершафт - всю жизнь мечтал.
   - Отлипни, Роман Константинович, пока в лобешник не получил. Дама посмотрела на меня с презрением: какой, мол, начальник, такие и
   подчиненные. Майор захохотал:
   - Ой уж, прямо в лобешник. Не бывало еще такого с Ромкой Бухари-ком. Да-да, такое с детства у меня погоняло. Вот и оправдываю. Ладно, отстаю, должен же быть среди нас кто-то трезвый. А я пойду, выпью с людьми по-человечески. Честь имею! Бонжур, командир, покедова.
   Он ушел, щелкнув каблуками. Дама напротив облегченно вздохнула.
   Пришла моя очередь поздравить молодых. Сказав короткую, в три слова, речь и вручив подарок, я стал пробираться к выходу. Молодожены устремились за мной:
   - Что вы так рано? Не понравилось?
   - Да что вы? Все было прекрасно, спасибо!
   - Мы проводим вас.
   И правильно, что пошли провожать. Возле гардероба буянил Бухавец, зажав в углу чернявого паренька:
   - Я тебе жало вырву, сука гэбэшная! К ним бросился жених.
   - Ромка, оставь, это мой друган!
   - Что же ты друзей-то таких выбираешь? - Бухавец, оставив в покое чернявого, стал заправлять выбившуюся из-под ремня рубаху. - Что, кроме соседей людей в этом городе нет?
   - Ну и бугай! - сказал чернявый.
   Где-то я его уже видел. Вспомнил - в криминальном отделе, сидели с Осетровым, когда я зашел, пили пиво.
   Рома, который жених, отвел тезку в сторону, прошептал ему что-то на
   ухо.
   - Ладно, - пробурчал Бухавец, - так сразу бы и сказал, чего темнить было?
   "Да, все переплелось в этом мире", - подумал я, выходя на улицу. Снег, мокрый и тяжелый, падал сплошной стеной, ее не пробивали уже и фонари над вывеской кафе "Снежинка".
   18 февраля.
   Зашел в криминальный отдел, и сразу глаза на лоб - вся стена над столом Бухавца оклеена повестками на допросы.
   - Откуда столько, Роман Константинович?
   - На ксероксе размножил. Красиво? - невинно лыбясь, он сиял, словно сапоги прапорщика.
   - И зачем это тебе?
   - А пусть не беспредельничают. Обнаглели!
   - Что опять?
   - Врывается во время допроса этот самый Немцов. Не сознаешься, грозит, отправим представление в Министерство печати, чтобы у редакции вашей отобрали лицензию. Закроют, говорит, газету, тогда зачешетесь!
   - Даже так?
   - Вот и я говорю - обнаглели! Пусть сначала работать научатся!
   - Это в тебе ревность говорит, Рома.
   - Какая ревность? К кому? К ним? Да они протокола правильно составить не умеют. Салаги!
   - Ладно, Бухавец, остынь и займись делом - на четвертой полосе столько дыр, а ты тут лясы точишь.
   - Есть, командир! - ухмыльнулся Рома. - Насколько я верно осведомлен, вам самому сегодня предстоит выступить в роли допрашиваемого. Желаю успеха!
   Не ошибся, осведомлен точно - в кармане у меня повестка на допрос. Ровно в четырнадцать я у дверей знакомого особнячка на тихой заснеженной улице. Набрал по внутреннему телефону указанный в повестке номер. Появился сам следователь, конопатый капитан Шелунцов. Поздоровался за
   руку, пригласил идти за собой по извилистому коридору с высокими потолками и обшарпанными стенами.
   Да, ребята не шикуют здесь. Кабинет следователя - три на три, со стен сыплется известка. Небольшой письменный стол, два колченогих стула - вот, пожалуй, и все.
   Закурив, Шелунцов начал допрос: "Кто визирует статьи в печать?", "Знакомы ли вы с Законом о государственной тайне?", "Кто размечает гонорар журналистам?", "Кто решает, на какой полосе публиковать статьи?", "С кем из офицеров ФСБ знакомы вы лично?" Я отвечал, стараясь не раздражаться, хотя, честное слово, после иных вопросов так и хотелось послать следователя прослушать цикл лекций на первом курсе факультета журналистики.
   Вопросов ко мне накопилось много. Шелунцов задавал их, заполняя протокол на допотопном компьютере - клавиатура грохотала, как телега по булыжнику, монитор, казалось, вот-вот развалится. Сноровки большой печатать у капитана не было, поэтому допрос затянулся. Наконец-то он снял с принтера листы с протоколом и протянул их мне:
   - Ознакомьтесь и распишитесь.
   Взять я их не успел - опередил стремительно вошедший в кабинет начальник следствия. Быстро пробежав по протоколу глазами, он недовольно спросил следователя:
   - Почему не спросили, капитан, с какой целью он хранил досье на добропорядочных граждан?
   Шелунцов растерялся. Немцов переадресовал вопрос мне:
   - Итак, с какой целью?
   - Это допрос?
   - Можете не отвечать. Сейчас. Но все равно вас спросят об этом не один раз - возможно, в суде или в каком другом месте.
   - Договаривайте.
   - Еще успею. С какой же целью?
   - Это наша работа. Близились выборы, и очень не хотелось, чтобы бан-дюганы вошли во власть.
   - Они такие же граждане, как мы с вами. Имеют право избирать и быть избранными.
   - Кто? Криминальные авторитеты? Поздравляю вас, господин подполковник.
   Он побледнел. Один глаз устроил пляску, другой стал пустым, как у мертвеца. Показалось, что вот-вот Немцов упадет и забьется в припадке, но он сдержался:
   - А советник губернатора почему в этой компании?
   - Это вы у него спросите.
   - Нет, с вами невозможно говорить по-человечески. Короче, мы показали ваше досье всем этим людям. У меня пока все. До скорого.
   Он вышел. И что удивительно - даже дверью не хлопнул, пожалел, наверное, пузырящуюся известку на стенах. Следователь, не поднимая глаз, сказал:
   - Вот, называется, и поговорили. Зачем вы так? Такой солидный человек, а ведете себя, как Бухавец. Мы здесь все в толк взять не можем, зачем вам этот спившийся мент?
   - Боюсь, так и не поймете.
   - Да бросьте! Его из милиции выгнали, жена его бросила, а вы… Защищаете, себя губите. Не стоит он этого. Такая уважаемая газета - у меня родители ее всю жизнь выписывают, а связались с этим Бухавцом. Жалко! Давайте ваш пропуск, я сам вас провожу до выхода.
   Мы снова шли извилистыми коридорами. На одном из поворотов, в глубине аппендикса, я заметил знакомую сутулую спину. Ошибиться я не мог: ко мне спиной стоял, оживленно беседуя с двумя людьми в штатском, не кто иной, как секретарь областной журналистской организации Николай
   Степанович Полозьев. "Тоже таскают беднягу", - пожалел я его. Но тут же меня оглушила догадка: "Господи, вот почему Союз журналистов до сих пор не выступил с заявлением по поводу произвола над нашей газетой!"
   - Нельзя ли побыстрей, сынок? - попросил я следователя. Он посмотрел на меня, как на больного.
   - Что же с нами происходит? - сказал я ему. - Куда, брат, катимся? Вышел на улицу. Элегические пушкинские снежинки тихо кружились и
   нежно таяли, попав на губы и ресницы. Захотелось напиться. Провалиться, забыться - пропади все пропадом! Ну а дальше что? Давным-давно это все мы уже проходили - от себя не сбежишь. Нет, не дождутся! А посему съез-жу-ка я лучше к маме.
   * * *
   В больничных дверях лоб в лоб столкнулся с Леней Ковалевым.
   - А я к тебе собирался, - обрадовался он. - Разговор есть. Выйдем на улицу.
   Мы удалились в глубь двора, нашли старую полуразрушенную скамейку. Я устроился на ее спинке, Леня по зэковской своей привычке сел напротив на корточки.
   - Ну и что ты здесь делаешь? Заболел? - спросил я его.
   - Обследуюсь. Ломать что-то стало старого каторжанина. Странный он был человек, этот Леня. Странный - от слова странник,
   странствующий по нашему запутанному веку. Полтора десятка лет из своих пятидесяти провел он в тюрьмах и лагерях, будучи видным антисоветчиком. Встречались мы с ним изредка. Он возникал внезапно, как и исчезал. А когда вдруг заходил в редакцию, то обязательно за кого-то хлопотал, кому-то пытался помочь. Он всегда был полон идей, перманентно создавал какие-то партии, организовывал какие-то общества, которые потом сам и разваливал своей бескомпромиссностью и нежеланием ладить с сильными мира сего. У него был комплекс несправедливости, вот он и ругал вечно власть - и ту, и эту. Всякую власть он считал источником несправедливости, поэтому уже в новую демократическую эпоху успел попариться на нарах.
   - Ну, говори, - попросил я Леню.
   - Помнишь, ты как-то говорил, что клево было бы взять интервью у
   Тунгуса? Я могу познакомить тебя с ним.
   - С кем, с кем? С вором?
   - Ну да, законником. Иваном Лукичом Миковым.
   - Ты чего, Леха? Только сейчас мне с ворами в законе и встречаться! Ты разве не в курсе, что у нас в редакции творится?
   - Наслышан. Но одно другому не мешает. Ты же журналист, вспомни Гиляровского.
   - Интервью гарантируешь?
   - Попробую. Но мне кажется, у него к тебе тема более интересная, нынешних ваших проблем касаемая.
   - Уговорил.
   - Лады. Он приглашает завтра на обед в ресторан "Мираж".
   - Нет. Встретимся у меня в кабинете.
   - Без проблем. Пусть посмотрит, где делают газету. Ну, я побег. Пока…
   - Постой, Леня, один вопрос. Откуда ты его так близко знаешь?
   - Попарься с мое.
   - Спасибо, не хочется.
   - Тогда до завтра. Бывай!
   * * *
   Настроение у мамы было боевое.
   - Купи костыли, - попросила она, - скоро выпишут. Доктор сказал, что правильно срастается. Только вот нога покороче стала.
   - Не горе, Сергеевна, - подала голос старуха с койки напротив. - Радуйся, что на ходу.
   - А я и радуюсь. Чего мне плакать?
   - Я и смотрю - хорошо тебе, Сергеевна. На дню не раз кто-нибудь да наведывает: то сыновья, то снохи со внуками.
   - А думаешь, легко было их всех поднять: обуть, одеть, накормить? Тут уж не до сна, не до гулянок разных. Да и носить-то толком ничего и не нашивала - в одной юбке, в сарафане одном годами ходила. Ладно, Петровна, подожди пока с комментариями, дай с сыном поговорить.
   Смотрю, мать у меня здесь в авторитете - тетка сразу умолкла, обидчиво поджав губы. А ушки все равно у старой на макушке, глазками так и зыркает.