Спенсер Лавирль. Прошлые обиды

   – Да, да. Я знаю, как это будет. Мы будем встречаться раз, ну, может, два раза в неделю, заниматься любовью, и все пойдет по новой. Я буду говорить: «Давай все оформим по-честному», ты начнешь злиться. Потом разозлимся мы оба. Это не то, чего я хочу, Бесс. Я хочу того же, что и Лиза: чтобы мы были вместе.
   Бесс стояла перед ним, немного сердитая, немного раскаивающаяся и очень напуганная. Как бы они ни делили вину за прошлое, роль донжуана все-таки принадлежала когда-то ему. И боль от этого не прошла.
   – Майкл… – Она говорила спокойно. – Я не хочу с тобой ссориться.
   Рубашка была на нем, молния и пояс застегнуты.
   – Ладно, – сказал он. – Я звонил тебе дважды. Теперь твоя очередь. Увидишь, каково это.
   Он направился к двери.
   – Майкл…
   Еще минуту, и она протянула бы руку, но он уже вышел из комнаты. Бесс выскочила на лестничную площадку:
   – Майкл!
   Он откликнулся:
   – Скажи Рэнди, что я позвоню ему и все объясню.
   Снизу донесся голос Рэнди:
   – Можешь не звонить, я здесь.
   Шаги Майкла затихли, затем возобновились, замедляясь к подножию лестницы, где стоял Рэнди, босиком, в одних джинсах. Майкл с удивлением отметил, что на его груди и вокруг пупка растут волосы – доказательство, что он был столь же зрелым мужчиной, как и сам Майкл.
   – Рэнди, извини, что разбудили тебя.
   – Держу пари, что вы это сделали.
   – Я не ожидал, что так получится. Я очень хотел поговорить с тобой об этом. Я не собирался удрать и предоставить все твоей матери.
   – Правда? Я уже было решил, что так оно и есть. Почему ты не оставишь ее в покое?
   – Потому что я люблю ее, вот почему.
   – «Люблю»! Господи, не смеши ты меня. Ты, наверное, ее любил и тогда, когда бросил ради другой женщины. И меня с Лизой, наверное, тоже любил!
   Майкл знал: говорить что-нибудь бесполезно. Он молчал. Рэнди продолжал, как будто получил ответ:
   – Интересная демонстрация любви к детям. Хочешь знать, что чувствует ребенок, когда отец вычеркивает его из жизни? Ему больно: вот что он чувствует!
   – Я вас не вычеркивал.
   – Иди ты! Ты бросил ее, ты бросил нас! Мне было тринадцать лет. Ты знаешь, что думают в тринадцать лет? Я считал себя виноватым. Считал, что это я сделал что-то не так, поэтому ты уходишь, но не знал, что именно. Но мама мне все-таки сказала, что у тебя другая женщина. Я хотел найти тебя и разбить тебе физиономию. Но я был слишком маленьким и худым. И вот ты выползаешь из ее постели. Может быть, тебе дать по физиономии сейчас? А?
   Бесс сердито крикнула сверху:
   – Рэнди!
   Он поднял на нее ледяной взгляд:
   – Не вмешивайся, мама.
   – Ты извинишься перед ним хотя бы за твой язык!
   – Черта с два!
   – Рэнди!
   Она стала спускаться по лестнице.
   Рэнди изумленно на нее посмотрел:
   – Ты становишься на его сторону? Ты разве не понимаешь, что он снова тебя использует? Уверяет, что тебя любит. Чушь собачья! Он, наверное, и той, другой, говорил то же самое. А потом не сумел сохранить и второй брак! Он такой, мам. Он тебя не стоит, а ты дура, что позволяешь ему сюда приходить.
   Бесс ударила сына по лицу.
   Он изумленно на нее уставился. В глазах его появились слезы.
   – Извини, что мне пришлось сделать это. Ты ведь знаешь, что я никогда так не поступала. Но я не могу тебе позволить оскорблять твоего отца и меня. Каждый из нас виноват, но обо всем этом можно говорить нормально, Рэнди. – Она старалась быть спокойной. – Ты должен извиниться перед нами обоими.
   Рэнди посмотрел на нее. На Майкла. Снова на нее. Плюнул и, ни слова не говоря, пошел к себе.
   Бесс приложила руки к щекам, они горели. Она повернулась к Майклу, который рассматривал носы своих ботинок. Она обняла его и прошептала дрожащим голосом:
   – Майкл, мне очень жаль.
   – Все к этому давно шло.
   Она прижалась к нему. И хотя его руки обвились вокруг нее, в объятии не было чувства.
   Наконец он отстранился и сказал глухим голосом:
   – Я лучше пойду.
   – Я поговорю с ним, когда он успокоится.
   Майкл кивнул.
   – Я…
   Он не знал, что ему вообще делать. Закончить еще одни кулинарные курсы? Купить еще один участок и построить на нем что-то? Выбрать скульптуру для галереи? Бессмысленные занятия человека, который пытается заполнить свою жизнь. Ведь заполняют люди, а не вещи.
   – Увидимся, Бесс. – Он вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
 
   Рэнди сидел на краю кровати, согнувшись пополам, спрятав лицо в ладони.
   Плакал.
   Он хотел, чтобы у него был отец, хотел, чтобы была мама, хотел любви, как все дети. Но почему это отзывалось такой болью? Их развод принес ему столько страданий. Почему ему нельзя было выплеснуть эти боль и ярость, разрывавшие его с тех самых пор, когда они расстались? Неужели они не понимали, какими ничтожествами выглядят, снова объединяясь? Ведь у них и речи нет о браке – об этом ни слова не было сказано. Просто похоть, и это делало его мать такой же виноватой, как и отца, а Рэнди не хотел, чтобы так было. Черт бы побрал Лизу, зачем она все разворошила. Это она – Лиза! – настояла на том, чтобы кончилась холодная война. И вот теперь…
   Было очень трудно носить в себе такую боль долгие годы, но и, дав ей выход, он не почувствовал облегчения. Рэнди видел выражение лица отца, когда орал на него. Так больно. Но ведь он именно этого и хотел. Разве нет? Доставить старику такую же боль, какую тот доставил ему. Ведь хотел? Тогда почему он тут скорчился на кровати и ревет, как ребенок?
   "Черт бы тебя побрал, отец. Почему ты оставил нас? Почему ты все не уладил с матерью?
   Я совсем запутался, мне бы так хотелось, чтобы у меня был кто-то, кому бы я мог все рассказать, а тот мн, объяснил, почему и на кого я злюсь. Марианна. О Господи. Марианна, я тебя так уважал! Я хотел тебе доказать, что могу быть не таким, как мой отец, что я могу обращаться с тобой как с принцессой, никогда тебя не обидеть и показать тебе, что могу быть достойным тебя.
   Но это не так. У меня речь, как у крысы с помойки, я курю наркотики, много пью, трахаюсь с любой девчонкой, которая попадается на пути. Мой отец не любит меня и бросает. Мать дает мне пощечину".
   К двери подошла Бесс. Она осторожно постучала. Он вытер глаза краем простыни, вскочил и притворился, что занят плейером.
   – Рэнди, – тихо позвала мать.
   – Да, открыто.
   Он слышал, что она вошла.
   – Рэнди?
   Он ждал.
   – Извини меня.
   Кнопки плейера поплыли у него перед глазами, полными слез.
   – Ну… ладно. – Он ответил таким высоким голосом, как будто был еще в том периоде, когда голос ломается.
   – Я была не права. Я не должна была этого делать, Рэнди.
   Он не отвечал.
   Бесс неслышно подошла к нему и дотронулась до плеча:
   – Рэнди, я хочу, чтобы ты кое-что знал. Твой отец просил меня снова выйти за него замуж. Я отказалась.
   Рэнди мигнул, слезы полились на его голый живот, предметы перестали расплываться перед глазами. Он по-прежнему стоял спиной к Бесс, опустив подбородок на грудь.
   – Почему?
   – Потому, что я так же, как и ты, боюсь, что буду снова страдать.
   – Я никогда перед ним не извинюсь. Никогда.
   Она убрала руку с его плеча и вздохнула. Затем снова положила ее, теплую и мягкую, на его голую кожу.
   – Рэнди, он так тебя любит.
   Рэнди ничего не сказал, его глаза снова наполнились проклятыми слезами.
   – Я знаю, ты не веришь, но это действительно так. И веришь ты или нет, но и ты любишь его. Поэтому ты так стремишься причинить ему боль.
   Она помолчала. Он тоже молчал.
   – Вам нужно поговорить как-нибудь… действительно поговорить, без крика и злобы. Рэнди, не откладывай этот разговор слишком далеко. Не надо, дорогой.
   Бесс поцеловала его в плечо и тихо ушла.
   Рэнди остался в своей комнате без окон, смахивая с глаз слезы. Он дотронулся до серебряной кнопки на своем плейере и отпустил руку. Представил себе, что он идет в дом отца, стучит в дверь и просто бросается в его объятия, обнимая так крепко, что у того трещат кости. Но как это можно сделать, когда тебе причинили такую боль?
   На плейере была пленка, с которой он репетировал. Он встал на колено и заменил ее на рок-группу «Майкл энд Микэнике», быстро нашел ту песню, которую хотел послушать. Вперед, назад, снова вперед, а вот и пауза для оркестра между песнями. Он надел наушники, сел около барабанов, держа обе палочки в одной руке, ленясь ударить ими.
   Начались слова:
 
   Каждое поколение обвиняет предыдущее.
 
   Эту песню написал кто-то после смерти своего отца. «При жизни». Горестная, щемящая песня.
 
   И все их сокрушенные надежды собрались у твоей двери…
   Я знаю, что я пленник того, что было дорого моему отцу.
   Я знаю, что я заложник всех его надежд и страхов.
   Я бы хотел, чтобы мог сказать это ему
   При его жизни
 
   Рэнди сидел и слушал этот жалобный призыв сына, который опоздал помириться с отцом. Он сидел с закрытыми глазами, палочки забыты в руке, из глаз по-прежнему текли слезы.
 
   В этот вечер ансамбль играл в клубе «Зеленый свет». Рэнди был необычно спокоен, пока они усаживались. Он не обращал внимания на какофонию звуков, пока другие настраивали свои инструменты. Перед началом всегда возникали какие-то вопросы.
   Когда свет был установлен, инструменты настроены, включен микрофон, ребята поставили гитары в стойки и пошли в бар. Все, кроме Пайка Ватсоиа, который остановился возле Рэнди, сидевшего у барабанов.
   – Эй, Рэнди, ты что-то грустишь сегодня.
   – Я буду в порядке, когда начнем играть.
   – Что-то не получается? Ничего, со временем получится.
   – Да нет, не то.
   – Проблемы с девушкой?
   – Какой девушкой?
   – Тогда что-то дома?
   – Да, можно, наверное, и так сказать.
   – А-а… черт…
   Пайк задумался, положив руки на свои костлявые бедра. Затем улыбнулся:
   – Тебе что-то нужно, чтобы дух поднять?
   – У меня есть.
   – Что, та дрянь, которую ты куришь? Тут требуется кое-что получше.
   Рэнди встал, чтобы идти в бар:
   – Я этим не балуюсь, дружище.
   – Как знаешь, мое дело – предложить, – засопел Пайк. – Эти палочки временами становятся слишком тяжелыми.
   Рэнди выпил два пива, выкурил порцию марихуаны до того, как они начали выступление, но сегодня эта комбинация лишь утомила его и привела в полусонное состояние. Они играли для неугомонной публики, которая все время срывалась танцевать. После второго выступления он покурил еще, но марихуана в этот раз на него вовсе не действовала. Даже музыка сегодня не подняла Рэнди настроение. Палочки действительно казались очень тяжелыми. Во время третьего перерыва он пошел в мужской туалет, нашел там Пайка, который в одиночестве нюхал кокаин из крошечной пудреницы с помощью свернутого в трубочку доллара.
   – Ты должен это попробовать, – усмехнулся Пайк. – Это снимет то, что тебя грызет.
   – Ты думаешь?
   Рэнди смотрел, как Пайк намочил палец, макнул его в пудреницу и втер порошок в десны.
   – Сколько стоит?
   – Ладно, в первый раз я угощаю. – Пайк протянул ему крошечный целлофановый пакетик с белым порошком.
   Рэнди смотрел на него, испытывая искушение попробовать, чтобы не просто выбраться из своей депрессии, но сделать так назло матери и отцу. Пайк завлекательно помахивал пакетиком:
   – Давай, попробуй.
   Рэнди уже хотел протянуть за ним руку, как в туалет вошли, разговаривая, двое мужчин, и Пайк быстро спрятал пакет и пудреницу себе в карман.
 
   После того как Рэнди застал их в постели, Майкл перестал звонить Бесс. Она тоже не звонила, хотя страшно по нему скучала. Лето было в самом разгаре: в Стилуотере это был сезон любовных пар. Они сюда приезжали сотнями: подростки из Миннеаполиса и Сент-Пола, носившиеся по городу на своих спортивных машинах; свои городские ребята, толпящиеся вечерами по пятницам на причале; студенты на каникулах, танцующие под магнитофоны; яхтсмены, приехавшие на уик-энд, от их освещенных яхт по воде разбегались цветные блики; туристы, заскочившие на один вечер, гуляли по берегу, взявшись за руки.
   Вечерами волейбольное поле перед «Фрахт-хауз» представляло собой клубок загорелых молодых рук и ног. Веранды ресторанов на берегу реки были переполнены. Старый подъемный мост то и дело блокировал движение транспорта: его поднимали, чтобы дать возможность проплыть пароходам. Антикварные магазины делали рекордные выручки. Тележка, с которой продавали кукурузные хлопья, источала соблазнительный запах. Полосатый носок, повешенный на флагштоке перед буковой аллеей, приветственно помахивал машинам, въезжающим в город.
   В один из жарких дней Бесс пригласили на вечеринку у бассейна к Барб и Дону. Она купила новый купальник, ожидая, что там будет Майкл. Его не было. Его пригласили, но, узнав, что придет Бесс, он отклонил приглашение.
   Некий Алан Петровский, который представился как владелец конного ранчо, назойливо ухаживал за ней и так ей осточертел, что она готова была столкнуть его в бассейн прямо в ковбойских сапогах и прочем обмундировании.
   Дон и Барб заметили, что происходит, и поспешили ей на помощь. Дон, дружески полуобняв ее, просто спросил:
   – Как ты?
   – Очень одиноко, я совершенно запуталась.
   Барб поймала ее за руку и сказала:
   – Давай поднимемся на минуту в спальню. Там нас никто не побеспокоит.
   В спальню, зеленую и прохладную, со спущенными шторами, почти не проникал гомон вечеринки. Барб спросила:
   – Как дела с Майклом?
   Бесс разрыдалась.
   Она не выдержала и в начале августа позвонила ему под предлогом того, что видела в Миннеаполисе скульптуру, которая будет хорошо смотреться в его квартире.
   Он был резок, почти груб, уклонился от личных вопросов и даже не поблагодарил ее за рекомендацию.
   Бесс попыталась забыться в работе, но это мало помогало. Она попросила Рэнди взять ее на концерт, но он отказался: по его мнению, это была не ее музыка. Она пошла на вечер, который сестры Марка устроили в честь Лизы. Но это лишь напомнило ей, что она скоро будет бабушкой и ее старость пройдет в одиночестве. Звонил Кейт, говорил, что скучает по ней, предлагал встретиться, но она отказалась, ощутив при этом явную неприязнь к прежнему.
   Жизнь ее протекала скучно и однообразно, а вокруг все, казалось, брали от жизни все, что можно веселясь как никогда. Ей понравился батик с изображением птицы, который потрясно бы выглядел в столовой Майкла, но сна не позвонила ему, страшась, что он снова будет говорить с ней так, как если бы она написала на его ботинки. А еще хуже, если она не выдержит и сама предложит ему провести вместе вечер.
   Что касается секса – черт бы его побрал! Бесс казалось, что с учетом надвигающегося перехода в состояние бабушки, она будет свободна от мыслей о нем. Не тут-то было. Она думала о теле Майкла так же часто, как и о нем самом. Бесс полностью отдавала себе отчет в том, что она отказалась возобновить отношения с Кейтом лишь потому, что просто не могла сравнить его с Майклом. Но если уж сравнивать, то Кейт был пустырем, а Майкл – цветущим садом. Хотя вряд ли стоило сорокалетней женщине делать из себя дуру, прельстившуюся спелыми, фруктами. Как она сказала ему в ту ночь, они уже были не подростки. И тем не менее, вопреки всем разумным рассуждениям, она очень по нему тосковала.
   Девятого августа Бесс исполнился сорок один год. Рэнди об этом даже не вспомнил и карточки поздравительной ей не оставил, уехав на три дня со своим оркестром в Южную Дакоту. Лиза позвонила, пожелала ей счастливого дня рождения и сообщила, что кое-что для нее заказала, но подарок прибудет только в конце недели, тогда они и увидятся. Стелла уехала с тремя своими подругами на две недели в Сан-Хуан и прислала ей поздравительную карточку: «Я бы хотела, чтобы ты была здесь».
   День рождения пришелся на четверг. Вся вторая половина дня у нее была занята визитами к заказчикам, но она примчалась в магазин, перед тем как Хидер его закрыла, чтобы спросить, не звонил ли кто.
   – Было четыре звонка, – ответила Хидер.
   И ни одного от Майкла. Бесс забралась на свой чердачок, убеждая себя, что у нее нет никакого права быть разочарованной. Она сама отвечает за свое счастье, делать ее счастливой не входит в обязанности других. И тем не менее… эти дни рождения…
   Она вспомнила некоторые из них, когда еще была замужем за Майклом. Как-то в день ее рождения они отправились в путешествие по порогам по Эппл-Ривер, и он вытащил торт, который был привязан между ними, в то время как они крутились в потоке воды, обдирая задницы и колени о скалы и наслаждаясь каждой минутой.
   В год, когда ей исполнилось тридцать, он устроил вечер-сюрприз в доме Барб и Дона. Она дулась всю дорогу туда, считая, что они едут на день рождения Рэйми, дочери друзей, которой исполнялось четыре года.
   Еще один день рождения – она уже не помнила который. Тридцать два года? Тридцать три? Тогда Майкл подарил ей очень красивый браслет. Он вытащил его из кармана жилета по дороге на обед, так, как это делают в кино богатые люди: черная бархатная коробочка, простая золотая цепочка. Она хранит его до сих пор.
   Сегодня браслетов не будет. Как и черных бархатных коробочек, поздравительных карточек в почтовом ящике. Не с кем плыть по реке или пойти обедать в ресторан, некому удивить ее шарами и сюрпризами.
   По дороге домой Бесс купила цыплят, от которых прибавляют в весе, картофель, соус, пакет кукурузы – словом, все, от чего толстеют, и еще лимонные пирожные, дающие тот же эффект. Она съела их на веранде, наблюдая за речными пароходиками, ей хотелось бы плыть на каком-то из них.
   Дни рождения… о, эти дни рождения.
   «Если есть день, когда одинокий человек чувствует себя еще более одиноким, когда забытый и заброшенный чувствует себя еще более забытым, то это именно день рождения», – думала Бесс. Надвигались сумерки, она вышла во двор и на какое-то время отвлеклась, выдергивая сорняки на огороженных камнями клумбах. Когда-то она ими занималась, но, поступив в колледж, забросила. Скоро это занятие ей осточертело, она сломала ноготь и ушла в дом. Долго лежала в ванне, наложив на лицо маску. Смыв ее, она внимательно рассмотрела свою кожу.
   – Сорок один. Господи. Кожа уже становится как у тетушки – старой девы.
   Сорок один – ни подарков, ни звонков.
   В уголках глаз появляются все новые морщинки. Обозначился намек на второй подбородок, он возникает, если она забывает высоко держать голову.
   В одиннадцать вечера она выключила телевизор и лампу в спальне и лежала с открытыми окнами, слушая стрекот цикад, шелест ночных бабочек, ударяющихся о подоконник, вдыхая аромат влажного ночного воздуха, доносящийся со двора, вспоминая, как ей было шестнадцать лет и она вместе с другими ребятами отправлялась в кинотеатр на открытом воздухе, где можно было даже не вылезать из машины. Тогда в компании недостатка не было.
   В дом напротив приехали соседи, Элейн и Крейг Мейсон, которые были женаты, наверное, лет сорок. Послышался звук захлопывающейся машинной дверцы, тихий разговор. Закрылась их тяжелая металлическая дверь, и снова все стихло. Бесс взбила подушки, понимая, что не заснет долго, откинулась на них с открытыми глазами, сосредоточив внимание на игре теней на стене, отбрасываемых фонарем во дворе через листву клена.
   Когда зазвонил телефон, она вскочила так, как будто через нее пропустили электрический ток. Красные цифры на электронных часах показывали 11.07. Она схватила в темноте трубку, молясь: «Пусть это будет Майкл».
   – Привет, Бесс, – сказал он.
   От звука его голоса глазам стало больно.
   – Привет.
   Она вновь легла, касаясь трубки второй рукой, как будто это был его подбородок.
   Цикады на улице продолжали трещать, в телефонной же трубке воцарилась тишина. Она понимала: это означает, что он недоволен собой за то, что не выдержал и позвонил после того, как клялся не делать этого.
   – Сегодня день твоего рождения?
   – Да.
   Она прикрыла глаза, чтобы им было не так больно.
   – Тогда поздравляю.
   – Спасибо.
   Они так долго молчали, что у нее начало болеть горло. Цикады продолжали свой стрекот.
   Наконец Майкл спросил:
   – Как-то его отмечала?
   – Нет.
   – С ребятами?
   – Нет.
   – И Лиза не приезжала?
   – Нет. Она сказала, что мы скоро увидимся, наверное в конце недели. А Рэнди нет дома, он играет в Южной Дакоте.
   – Черт бы побрал этих детей. Они должны были бы что-то для тебя придумать.
   Она высморкалась в простыню и постаралась, чтобы ее голос звучал нормально:
   – Да ну. Ерунда. Просто один из дней рождения. Будут и другие.
   «Пожалуйста, приезжай. Майкл. Приезжай и обними меня».
   – Да, в общем-то так. Но все равно они должны были что-то сделать.
   И вновь тишина льется в телефонную трубку. Она думала: звонит ли он из спальни, во что он одет, горит ли свет.
   Представила себе, что он лежит раздетый, в темной комнате на застеленной кровати, подняв одно колено. Двери балкона открыты.
   – Я… ну… у меня решился вопрос с этим зданием на Виктория и Гранд.
   Ей казалось, что она видит, как он рассматривает свои ногти и собирает простыню горкой.
   – Скоро начнется строительство.
   – Здорово. – Она изобразила радость. – Это… Это здорово.
   «Почему мы в разных спальнях, Майкл?»
   Если она не придумает сейчас что-то веселенькое, он повесит трубку. Она уставилась на тень на противоположной стене и мучительно искала, что бы такое сказать.
   – Мама поехала в Сан-Хуан.
   – Сан-Хуан… это хорошо.
   И после паузы:
   – Значит, она к тебе сегодня тоже не заглядывала…
   – Нет, но прислала поздравительную открытку. Она здорово проводит время с друзьями.
   – Ей всегда это удавалось.
   Бесс повернулась на бок, прижимая трубку к подушке, обмотав телефонный шнур вокруг указательного пальца. Ее грудь разрывалась от тоски. Господи, как он ей нужен!
   – Бесс, ты тут?
   – Да.
   – Ладно. Слушай… – Он прокашлялся. – Я считал, что должен позвонить. Ну, ты понимаешь, сила привычки.
   Он засмеялся. О, какой грустный смех!
   – Я думал о тебе.
   – Я тоже думала о тебе.
   Он молчал, и она знала, что он ждет, чтобы она сказала: «Я хочу тебя видеть, приезжай». Но слова застряли у нее в горле, потому что она боялась, что она хочет видеть его лишь в своей постели, и оттого, что ей так одиноко в день ее рождения, что ей сорок один и она боится провести остаток жизни в одиночестве. А если он приедет и они займутся любовью, это будет означать, что она использует его, а хорошие, порядочные женщины не должны поступать так по отношению к мужчинам, даже своим бывшим мужьям. И что она скажет, если он опять после этого попросит ее выйти за него замуж?
   – Да… уже поздно. Мне нужно идти.
   – Мне тоже.
   Она закрыла лицо рукой, зажмурила глаза и закусила губы, чтобы рыдания не вырвались наружу. Телефон тяжелой глыбой лежал между ухом и подушкой.
   – Ладно, пока, Бесс.
   – Пока, Майкл… Майкл, подожди!
   Она приподнялась на одном локте, слезы наконец хлынули рекой. Но он уже повесил трубку. И ее рыдания слышали лишь цикады.

Глава 17

   Лиза позвонила в «Синий ирис» шестнадцатого августа в одиннадцать утра и сказала, что роды начались. Воды не отошли, но у нее схватки, и она позвонила врачу. Нет необходимости Бесс приезжать сейчас, она позвонит, когда нужно.
   Бесс отменила все встречи и стояла в магазине около телефона.
   Хидер сказала:
   – Поневоле вспоминаешь дни, когда рожала сама, правда?
   – Да, – ответила Бесс. – Я рожала Лизу тринадцать часов, а Рэнди появился через пять. О, я должна позвонить ему и сообщить новость!
   Она посмотрела на часы и подняла телефонную трубку. Их отношения усложнились после того, как она ударила его тогда. Она пыталась с ним говорить, но он лишь мычал в ответ. Она старалась, он – нет.
   Рэнди ответил на третий звонок.
   – Рэнди, я так рада, что ты еще дома. Я хотела, чтобы ты знал, что у Лизы начались роды. Она пока еще дома, но похоже, что это действительно начало.
   – Да? Что ж, пожелай ей удачи.
   – А ты сам не можешь это сделать?
   – Оркестр в час дня уезжает в Бемиджи.
   – Бемиджи… – повторила она обескураженно.
   – Это не край света, мама.
   – Да нет, конечно, но мне не нравится, что тебе приходится столько разъезжать.
   – Это всего лишь пять часов.
   – Ну, будь осторожен, дорогой, и обязательно поспи перед обратной дорогой.
   – Хорошо.
   – И не пей, садясь за руль.
   – Да брось, ма…
   – Я беспокоюсь о тебе.
   – Беспокойся о себе. Я уже большой мальчик.
   – Когда вернешься?
   – Завтра утром. Мы играем завтра вечером в Уайт-Бер-Лэйке.
   – Я оставлю записку дома, если ребенок родится. Если нет, позвони в магазин.
   – Хорошо, мама, мне пора идти.
   – Иди, но, послушай… я люблю тебя.
   Он молчал слишком долго, прежде чем сказать: «Да, я тоже», как будто ему было слишком трудно произнести эти слова.
   Повесив трубку, Бесс почувствовала себя совсем одинокой Она продолжала стоять, положив руку на телефон, смотрела в окно и чувствовала, что как мать она не состоялась Ей стали понятны чувства Майкла все эти годы, и она сама не знала теперь, как преодолеть пропасть между собой и Рэнди.
   – Что-то не так? – спросила Хидер. Она обметала пыль с полок и стеклянных фигурок, двигаясь вдоль западной стены.
   – О! – Бесс глубоко вздохнула. – Не знаю.
   Через некоторое время она повернулась к Хидер и спросила:
   – Среди твоих детей есть ребенок, которого труднее любить, чем других? Или это только у меня так? Я чувствую себя временами такой виноватой, но клянусь, мой младший сам держится отчужденно.