Страница:
– Джейк, Хилди, все присутствующие. Благодарю вас за то, что пригласили нас. Так и нужно собирать молодую пару в дорогу – объединившись семьями и обещая им поддержку. Мать Лизы и я гордимся ею и счастливы за нее. Мы приветствуем Марка как ее будущего мужа. Лиза… Марк… Наша любовь с вами. Удачи вам.
Майкл сел. Мысли Бесс заметались. В его тосте не было ни одного фальшивого слова. Именно так нужно провожать молодую пару, но как горько, что их собственная семья впервые собралась вместе за столь долгое время. Чуть раньше, когда Майкл подошел к Рэнди, ее сердце дрогнуло в надежде. Но, когда Рэнди отвернулся от отца, она поняла, что надежда напрасна. Сидя рядом с Майклом, она вначале почувствовала тоску по прошлому, затем горечь, а сейчас у нее в голове все перепуталось.
Она разведена, она независима. Доказала, что может быть самостоятельной, вести дом, иметь машину и лужайку в собственном дворе… Но истина была совсем не в этом. А в том, что ее место рядом с Майклом. Когда он встал и произнес тост от их имени, она почувствовала защищенность – пусть они разыгрывали спектакль – и сильную тоску по тому, что ушло: мать, отец, их дети – все вместе. Как это было вначале. Зачиная этих детей, которые сейчас сидели через стол от них, они думали, что всегда будут вместе.
Майкл почувствовал, что за ним наблюдают, и повернулся к Бесс.
Она отвела глаза.
Подали кофе и десерт – смесь прослоенных сладостей, клубники, бананов и чего-то белого и пышного. Она наблюдала, как Майкл следит глазами за Рэнди. Но сын игнорировал отца и разговаривал с семнадцатилетней дочерью Пэдгеттов, сидящей слева от него.
– Прекрасный тост, – шепнула Бесс.
Майкл взял ложку десерта.
– Все это оказалось труднее, чем я думал.
Она удержала себя от того, чтобы тронуть его за рукав.
– Не оставляй своих попыток сблизиться с ним, Майкл, пожалуйста.
Играя свою роль перед людьми, с которыми только что познакомились, они изображали на лицах безмятежность и притворялись, что мило беседуют.
– Это причиняет боль, – вздохнул он.
– Я понимаю. Ему тоже. Поэтому ты не должен отступать.
Майкл положил вилку, взял обеими руками чашку кофе и смотрел поверх нее на сына.
– Он меня ненавидит.
– Я думаю, что он пытается ненавидеть, но это ему дорого обходится.
Он потягивал кофе. Затем повернулся к Бесс:
– Я не совсем тебя понимаю. Чего вдруг ты захотела, чтобы мы с Рэнди помирились?
– Ты его отец, все очень просто. Я начинаю понимать, сколько мы наделали вреда, втянув детей в нашу холодную войну.
Он поставил чашку на стол, вздохнул, откинулся на спинку стула.
– Хорошо, Бесс. Я попробую.
По дороге домой Рэнди дулся.
Бесс поинтересовалась:
– Тебя что-то беспокоит?
Он взглянул на нее, отвел глаза и сосредоточился на дороге.
– Рэнди? – повторила она.
– Что это происходит между тобой и стариком?
– Ничего. И не называй его стариком. Он твой отец.
Рэнди выглянул из бокового окна и пробормотал, словно про себя:
– Дерьмо.
– Разве ты не видишь, что он хочет наладить отношения?
– Потрясно! – взорвался Рэнди. – Он вдруг вспомнил, что он мне отец, и я должен за это целовать его задницу, хотя шесть лет ты не делала секрета из того, что его ненавидишь.
– Возможно, я была не права. Не важно, что чувствовала я, нельзя было навязывать эти чувства тебе.
– У меня своя голова на плечах, мама. Я и сам понимаю, какого дерьма он наложил. Эта баба… Он разрушил наш дом!
– Ну да! – закричала Бесс и продолжала более спокойно:
– Он виноват, но на свете существует прощение.
– Не верю своим ушам. Он опять к тебе подбирается. Стул тебе подает, тосты произносит и вообще начал обхаживать тебя после того, как жена его вышвырнула. Меня от него тошнит.
Бесс овладело чувство вины: какую ненависть она посеяла в душе сына, не подумав о том, как это на нем скажется. Горечь, которую он испытывал, может перерасти в какую угодно эмоцию.
– Рэнди. Мне очень жаль.
– Быстро ты перестроилась, мама. Меньше недели назад ты чувствовала то же, что и я теперь. Противно смотреть, как он второй раз из тебя дуру делает.
В душе у Бесс поднималось раздражение: он вслух высказал ее собственные мысли. Она почувствовала себя виноватой. Ведь она и вправду сегодня ощутила что-то похожее на влюбленность.
«Пусть это будет уроком, – подумала она. – Соблюдай дистанцию».
На следующий день было воскресенье. Утром они с Рэнди отправились в церковь на мессу. Этому предшествовала борьба за то, чтобы Рэнди поднялся, оделся и вышел из дома. После мессы – невеселый завтрак на двоих: пара тощих диетических цыплячьих грудок без сметаны при почти полном молчании Рэнди. Проглотив еду, он тут же встал и объявил, что идет к своему другу Берни смотреть по телевизору матч.
Дом погрузился в тишину. Бесс убрала на кухне, переоделась в пластиковый костюм для похудания и вернулась вниз. Тихая комната выглядела как-то особенно грустно на фоне яркого, льющегося в окна дня. Она немного поработала над дизайном, но было трудно сосредоточиться. В конце концов она поднялась и стала бродить от окна к окну, разглядывая зимний двор, замерзшую реку, беличье гнездо на дубе у соседей, голубые тени от клена на нетронутом чистом снегу.
Потом она снова уселась за работу и снова бросила ее: отвлекали мысли о Майкле, об их разобщенной семье. Она перешла в гостиную, нажала ноту «си» на клавиатуре и держала ее, пока звук не растворился в воздухе.
Она вернулась к окну и снова уставилась в него, сложив руки на груди.
Во дворе, чуть подальше, дети катались на санках.
Когда Рэнди и Лиза были маленькими, они всей семьей поехали в одно из воскресений в Теодор-Вирс-парк в Миннеаполисе. День был вроде сегодняшнего – чистый, яркий, слепящий. Они взяли красные пластиковые санки в форме лодки – быстрые и скользкие – и выбрали горку с чистым нетронутым снегом. Во время первого спуска санки Майкла повернулись на сто восемьдесят градусов, и остаток пути он ехал задом наперед. В конце он врезался в снежный холм, санки опрокинулись, и он попал в сугроб, а когда из него вылез, был как снежная баба: волосы, борода и усы, которые он отрастил в том году, в снегу, шапка потерялась, очки чудом держались на носу, но глаза за ними были полностью залеплены снегом.
Когда он наконец сел, они свалились на спину, задыхаясь от смеха.
Годы спустя, когда их брак уже трещал по всем швам, Майкл однажды грустно заметил:
– Мы больше не веселимся, Бесс. Мы больше не смеемся.
Дети в соседнем дворе убежали, оставив плакать одного закутанного малыша.
«Ты и я, – думала Бесс, – нас оставили плакать».
Она отвернулась от окна и прошла в гостиную. Камин был холодным, на диване валялось воскресное приложение к «Понни пресс диспетч». Вздохнув, она стала разбирать страницы, а потом просто сидела с забытой газетой в руках.
Думала.
Грустила.
Теряла время.
Она не была слезливой, но сейчас было так тяжело и одиноко, что у нее защипало глаза. Бесс сняла телефонную трубку и позвонила матери.
Стелла Дорнер ответила, как всегда, весело, но слогам:
– Ал-ло.
– Привет, мама. Это Бесс.
– Ну как это мило. Я как раз о тебе думала.
– Что же ты думала?
– Что не разговаривала с тобой с прошлого воскресенья и что пора позвонить тебе.
– Ты занята?
– Да нет, смотрю телик.
– Можно приехать? Я хотела бы с тобой поговорить.
– Конечно. Я буду рада. Останешься ужинать? Я сделаю свиные отбивные на решетке, с луком и лимоном сверху, как ты любишь.
– Звучит заманчиво.
– Ты приедешь прямо сейчас?
– Как только попаду в туфли.
– Отлично. До встречи, дорогая.
Стелла Дорнер жила в доме на западной окраине Стилуотера. Она купила его через год после смерти мужа, обставила новой мебелью и объявила, что, коль скоро ее не похоронили вместе с мужем, она не собирается вести себя так, как будто это случилось. Стелла продолжала работать операционной сестрой по вызову в госпитале Лэйквью, хотя в то время ей было уже под шестьдесят. Она брала уроки гольфа, стала членом Женской лиги в Оук-Глен, пела в церковном хоре в Сент-Мэри, состояла в «Африкан вайолет сосайети оф Америка», члены которого встречались в породненных городах.
Порой она навещала свою дочь Джоан в Денвере. Она побывала в Европе со своими сестрами из Феникса и Корал-Кейблс; часто ездила на автобусные экскурсии; по крайней мере раз в неделю навещала стариков в доме престарелых в Марпл-Мэнор и пекла им печенье. По понедельникам играла в бридж, смотрела «Тридцать нечто» – сериал по вторникам, почти каждую среду ходила в кино и каждую пятницу посещала салон красоты. Стелла записалась в клуб знакомств, но уверяла, что из всех, с кем ее знакомили, никто ей не пара и что она не хочет вешать себе на ногу ядро и цепь.
Дом Стеллы отражал характер хозяйки. В нем было три уровня, длинные застекленные пролеты. Окрашен он был в персиковый, кремовый и блестящий черный цвета. Входя в этот дом, Бесс всегда ощущала прилив бодрости. Сегодня было то же самое. За десять минут после звонка Бесс Стелла успела наполнить дом ароматом обещанных отбивных.
Она встретила дочь в робе цвета мешковины, с розовыми, желтыми и зелеными пятнами на спине. Жесткие волосы цвета соли с перцем, разделенные пробором, асимметричными волнами доходили до подбородка. У нее была привычка отбрасывать их назад к вискам, как она сделала это и сейчас. Она была ниже Бесс и поднялась на цыпочки, чтобы обнять дочь.
– Я могу испачкать тебя краской.
– Краской?
– Я беру уроки рисунка маслом и сейчас работала над своей первой картиной.
– Господи, как ты на все находишь время?
– Всегда надо находить время на то, что нравится.
Стелла направилась внутрь дома, к большому выходящему на запад окну, в которое пока еще не светило вечернее солнце. Напротив окна стояла длинная софа, обитая тканью кремового цвета с коралловыми лилиями. На одной из стен висел телевизор, по которому в этот момент показывали футбольный матч. На столах были стеклянные крышки в рамах из черного дерева. Рядом стоял мольберт с незаконченным изображением африканской фиалки.
– Что ты думаешь? – спросила Стелла.
– Мм…
Снимая жакет, Бесс рассматривала картину.
– По-моему, хорошо.
– Может, и не очень, но в общем-то наплевать. Главное – в классе интересно.
Стелла подошла к телевизору и убавила звук.
– Хочешь кока-колы?
– Я сама возьму. Ты продолжай.
– Хорошо.
Она откинула назад волосы и взяла кисть, а Бесс пошла на кухню и открыла холодильник.
– Тебе принести?
– Нет, спасибо. У меня чай.
Позади Стеллы на низком столике стояла кружка и лежали тюбики краски. Она отпила из кружки, рассматривая свою работу, и крикнула:
– Как дети?
– Вот об этом я пришла с тобой поговорить.
Бесс пошла в комнату, потягивая свою коку, сбросила туфли, забралась на софу, положила ноги на валик и поставила стакан на колени.
– Точнее, в том числе и об этом.
– О! Звучит серьезно.
– Лиза выходит замуж… она ждет ребенка.
Стелла несколько секунд молча смотрела на дочь.
– Пожалуй, я все-таки прервусь.
Она взяла тряпку и стала вытирать кисть.
– Нет, пожалуйста, продолжай.
– Не говори глупостей. Я могу это делать в любое время.
Она сунула кисть в жестянку со скипидаром, сбросила свой халатик и уселась рядом с Бесс, захватив с собой свой чай.
– Ну что ж… Лиза беременна. Трудно себе представить. Это делает меня прабабушкой, не так ли?
– А меня бабушкой.
– Впрочем, это как раз не столь важно. Могу себе представить – ты в шоке?
– Была. Но прихожу в себя.
– Она хочет этого ребенка?
– Да, очень.
– Уже легче.
– Угадай, что еще.
– Еще что-то?
– Я видела Майкла.
– Бог мой, ничего себе выдалась неделька.
– Лиза все это устроила. Она пригласила нас обоих, чтобы сообщить новость.
Стелла засмеялась, подняв кверху подбородок:
– Молодец Лиза.
– Мне хотелось ее прибить.
– Как она?
– Счастлива, возбуждена и уверяет, что очень влюблена.
– А Майкл?
– Опять один. Разводится.
– Господи.
– Он просил передать тебе привет. Буквально он сказал: «Передай привет старой кукле. Я скучал о ней».
Стелла отсалютовала своей кружкой.
– Привет, Майкл! – И отпила из нее, наблюдая за Бесс. – Понятно, почему тебе захотелось со мной пообщаться. А что Рэнди? Как он все это принимает?
– Так, как всегда. Очень обижен, отца избегает.
– А ты?
Бесс вздохнула:
– Не знаю, мама.
Она опустила глаза, задумалась, вздохнула, подняла голову и сказала в потолок:
– Я носилась с обидой шесть лет. Трудно от этого избавиться.
Стелла потягивала чай и ждала. Прошла почти минута, прежде чем Бесс взглянула на Стеллу.
– Мама, я… – Она остановилась.
– Ты… Что?
– Когда мы разводились, ты мне почти ничего не сказала.
– Не хотела вмешиваться.
– Когда я узнала, что у Майкла есть женщина, я очень хотела, чтобы ты возмущалась вместе со мной. Я хотела, чтобы ты подняла кулак, назвала его негодяем, сочувствовала мне, но ты этого не сделала.
– Мне нравился Майкл.
– Да, но ты могла взять мою сторону, а ты не сделала этого. Видимо, на то были причины.
– А ты уверена, что готова выслушать их сейчас? В каждом разрыве всегда замешаны двое, дорогая. Но, если у мужчины есть кто-то на стороне, обычно во всем винят его.
– Да, но что я-то сделала? – стала защищаться Бесс. – Я вернулась в колледж получить диплом! Что в этом было плохого?
– Ничего. Но, когда ты сделала это, ты вообще забыла о своем муже.
– Нет, не забыла. Он не дал забыть. Мне все равно приходилось готовить, стирать, убирать.
– Я не о том. Я говорю о ваших личных взаимоотношениях.
– Мама, мне не хватало времени.
– Ну вот видишь. Это уже по существу, – довольно улыбнулась Стелла и, оставив Бесс переваривать сказанное, пошла на кухню налить еще чаю.
Когда она вернулась в комнату, Бесс сидела, закусив большой палец и уставившись в окно.
– Помнишь – это было давно, – ты попросила нас с отцом взять детей к себе, чтобы вы с Майклом могли поехать за город одни? А на Рождество ты подарила ему пистолет, который ему так хотелось иметь, и спрятала его у нас, чтобы он не нашел его раньше времени? Помнишь всю эту возню, когда накануне Рождества мы принесли его тебе и ты прятала его уже у себя? А первого апреля, в День дураков, что ты придумала?
Бесс уставилась на заснеженное поле для гольфа за окном, забыв о своей коке.
– Вот все такое нельзя было прекращать, – сказала ее мать.
– А я что, сама все это прекратила?
– Не знаю. Сама?
– Я тогда об этом не думала.
– Ты была поглощена учебой, а по окончании колледжа – открытием магазина. Ты к нам заглядывала всегда одна, без Майкла, постоянно на бегу. А потом ты вообще перестала навещать нас, и дети иногда приходили сами, такие неухоженные и заброшенные.
Бесс посмотрела на мать:
– Это когда Майкл обвинил меня в том, что я стала чересчур свободной.
– Так и было.
– Но ведь я просила его помочь по дому, а он наотрез отказывался. Разве нет его вины?
– Может быть. Но эти вопросы как-то решаются. Может, он и стал бы тебе помогать, если бы не оказался последним в списке твоих приоритетов. А ваша интимная жизнь? Как это было?
Бесс посмотрела в окно.
– Паршиво.
– У тебя на нее тоже не было сил и времени?
– Я думала, что, когда закончу учебу и открою свое дело, все станет на свои места. Что возьму домработницу и буду больше времени уделять ему.
– А он не стал ждать.
Бесс поднялась, обошла мольберт и остановилась у окна, положив руку на бедро. Она выпила свою кока-колу и повернулась к Стелле:
– Во время нашей последней встречи он сказал, что я здорово выгляжу, и это меня взбесило.
– Почему?
– Потому! Потому… я не знаю. Потому что он бросил ту женщину и, наверное, одинок. А я не хочу, чтобы он приполз ко мне при таких обстоятельствах. Я вообще не хочу, чтобы он ко мне приполз… И Рэнди следил за нами, когда мы сидели рядом за столом! Я злилась на себя, потому что больше часа готовилась к этому проклятому ужину. Я хотела его потрясти… и, когда я действительно произвела на него впечатление… – Бесс закрыла глаза рукой. – Черт возьми, мама. Я не знаю. Мне вдруг стало так зверски одиноко, и эта свадьба… и я… спрашиваю сама себя… – Она уставилась невидящими глазами в окно и закончила уже спокойнее:
– В общем – не знаю.
Стелла поставила кружку на стол и подошла к дочери. Она провела рукой по ее волосам и слегка помассировала плечи.
– Ты проходишь через катарсис, который зрел шесть лет. Вот что это такое. Все это время ты ненавидела его, винила, а тут внезапно начала искать свою собственную вину. Это нелегко.
– Я больше не люблю его, мама. Правда, не люблю.
– Хорошо, хорошо. Не любишь.
– Тогда почему мне так больно его видеть?
– Потому что это вынуждает тебя посмотреть на себя другими глазами. Вот, возьми.
Стелла достала скомканный бумажный носовой платок и протянула дочери.
Бесс высморкалась. От платка пахло скипидаром.
– Извини, мама, – сказала она, вытирая глаза.
– Не извиняйся. Я уже большая девочка. Я понимаю.
– Пришла и испортила тебе день.
– Ты не испортила мне день. Скорее, наоборот.
Полуобняв Бесс одной рукой, Стелла подвела ее к софе.
– Чувствуешь себя лучше?
– Да, пожалуй.
– Тогда послушай меня. Это нормально, что после развода ты злилась. Это помогло тебе. Ты стала энергичной, деловой, собрала все силы, чтобы доказать ему, что можешь все сама. И ты доказала. А сейчас у тебя другой период. Ты задаешь себе вопросы, сомневаешься, думаю, что так будет еще какое-то время. Приходи, выговоришься, как сегодня. А теперь сядь, расскажи о свадьбе, о Лизином молодом человеке. Что мне надеть? Как ты считаешь, я там могу встретить интересных мужчин?
Бесс засмеялась:
– Мама, ты неисправима. Тебе ведь, кажется, не нужны ядро и цепь на ноге?
– Не нужны. Но нельзя же без конца слушать только писклявые женские голоса. Хочется и мужской услышать, я так много в этом году играла в бридж.
Бесс порывисто обняла мать:
– Мама, может, я тебе раньше этого не говорила, но ты – мой идеал. Я бы хотела как можно больше походить на тебя.
– Ты и так очень на меня похожа. Я это с каждым днем все больше вижу.
– Ты молодец, не сдаешься.
– Еще как сдаюсь. Но, когда это случается, я иду развлекаться, записываюсь в новый клуб.
– Или ищешь нового мужчину.
– Ну да, а что в этом плохого? А у тебя, кстати, как с Кейтом?
Бесс скорчила гримасу и передернула плечами:
– Он расстроился, потому что я отказалась поужинать с ним, ведь мне надо было вчера идти к Пэдгеттам. Ты знаешь, какой он, когда дело касается моих детей.
– Знаешь что, – решительно произнесла Стелла, – раз мы сегодня откровенны друг с другом, скажу. Он тебе не подходит.
– Вы что, с Лизой сговорились?
– Не исключено.
Бесс засмеялась:
– Вот черти. Если вы надеетесь, что эта свадьба вернет меня к Майклу, то вы ошибаетесь.
– Я этого не говорила.
– Не говорила. Но ты так думаешь. Забудь об этом, мама.
– Как он выглядит?
– Ма-ма!
– Просто любопытно.
– Этого никогда не будет, мама. – Бесс подняла руку, словно произносила клятву.
Лицо Стеллы стало непроницаемым, и она спокойно возразила:
– Откуда ты знаешь? Случались и более странные вещи.
Глава 5
Майкл сел. Мысли Бесс заметались. В его тосте не было ни одного фальшивого слова. Именно так нужно провожать молодую пару, но как горько, что их собственная семья впервые собралась вместе за столь долгое время. Чуть раньше, когда Майкл подошел к Рэнди, ее сердце дрогнуло в надежде. Но, когда Рэнди отвернулся от отца, она поняла, что надежда напрасна. Сидя рядом с Майклом, она вначале почувствовала тоску по прошлому, затем горечь, а сейчас у нее в голове все перепуталось.
Она разведена, она независима. Доказала, что может быть самостоятельной, вести дом, иметь машину и лужайку в собственном дворе… Но истина была совсем не в этом. А в том, что ее место рядом с Майклом. Когда он встал и произнес тост от их имени, она почувствовала защищенность – пусть они разыгрывали спектакль – и сильную тоску по тому, что ушло: мать, отец, их дети – все вместе. Как это было вначале. Зачиная этих детей, которые сейчас сидели через стол от них, они думали, что всегда будут вместе.
Майкл почувствовал, что за ним наблюдают, и повернулся к Бесс.
Она отвела глаза.
Подали кофе и десерт – смесь прослоенных сладостей, клубники, бананов и чего-то белого и пышного. Она наблюдала, как Майкл следит глазами за Рэнди. Но сын игнорировал отца и разговаривал с семнадцатилетней дочерью Пэдгеттов, сидящей слева от него.
– Прекрасный тост, – шепнула Бесс.
Майкл взял ложку десерта.
– Все это оказалось труднее, чем я думал.
Она удержала себя от того, чтобы тронуть его за рукав.
– Не оставляй своих попыток сблизиться с ним, Майкл, пожалуйста.
Играя свою роль перед людьми, с которыми только что познакомились, они изображали на лицах безмятежность и притворялись, что мило беседуют.
– Это причиняет боль, – вздохнул он.
– Я понимаю. Ему тоже. Поэтому ты не должен отступать.
Майкл положил вилку, взял обеими руками чашку кофе и смотрел поверх нее на сына.
– Он меня ненавидит.
– Я думаю, что он пытается ненавидеть, но это ему дорого обходится.
Он потягивал кофе. Затем повернулся к Бесс:
– Я не совсем тебя понимаю. Чего вдруг ты захотела, чтобы мы с Рэнди помирились?
– Ты его отец, все очень просто. Я начинаю понимать, сколько мы наделали вреда, втянув детей в нашу холодную войну.
Он поставил чашку на стол, вздохнул, откинулся на спинку стула.
– Хорошо, Бесс. Я попробую.
По дороге домой Рэнди дулся.
Бесс поинтересовалась:
– Тебя что-то беспокоит?
Он взглянул на нее, отвел глаза и сосредоточился на дороге.
– Рэнди? – повторила она.
– Что это происходит между тобой и стариком?
– Ничего. И не называй его стариком. Он твой отец.
Рэнди выглянул из бокового окна и пробормотал, словно про себя:
– Дерьмо.
– Разве ты не видишь, что он хочет наладить отношения?
– Потрясно! – взорвался Рэнди. – Он вдруг вспомнил, что он мне отец, и я должен за это целовать его задницу, хотя шесть лет ты не делала секрета из того, что его ненавидишь.
– Возможно, я была не права. Не важно, что чувствовала я, нельзя было навязывать эти чувства тебе.
– У меня своя голова на плечах, мама. Я и сам понимаю, какого дерьма он наложил. Эта баба… Он разрушил наш дом!
– Ну да! – закричала Бесс и продолжала более спокойно:
– Он виноват, но на свете существует прощение.
– Не верю своим ушам. Он опять к тебе подбирается. Стул тебе подает, тосты произносит и вообще начал обхаживать тебя после того, как жена его вышвырнула. Меня от него тошнит.
Бесс овладело чувство вины: какую ненависть она посеяла в душе сына, не подумав о том, как это на нем скажется. Горечь, которую он испытывал, может перерасти в какую угодно эмоцию.
– Рэнди. Мне очень жаль.
– Быстро ты перестроилась, мама. Меньше недели назад ты чувствовала то же, что и я теперь. Противно смотреть, как он второй раз из тебя дуру делает.
В душе у Бесс поднималось раздражение: он вслух высказал ее собственные мысли. Она почувствовала себя виноватой. Ведь она и вправду сегодня ощутила что-то похожее на влюбленность.
«Пусть это будет уроком, – подумала она. – Соблюдай дистанцию».
На следующий день было воскресенье. Утром они с Рэнди отправились в церковь на мессу. Этому предшествовала борьба за то, чтобы Рэнди поднялся, оделся и вышел из дома. После мессы – невеселый завтрак на двоих: пара тощих диетических цыплячьих грудок без сметаны при почти полном молчании Рэнди. Проглотив еду, он тут же встал и объявил, что идет к своему другу Берни смотреть по телевизору матч.
Дом погрузился в тишину. Бесс убрала на кухне, переоделась в пластиковый костюм для похудания и вернулась вниз. Тихая комната выглядела как-то особенно грустно на фоне яркого, льющегося в окна дня. Она немного поработала над дизайном, но было трудно сосредоточиться. В конце концов она поднялась и стала бродить от окна к окну, разглядывая зимний двор, замерзшую реку, беличье гнездо на дубе у соседей, голубые тени от клена на нетронутом чистом снегу.
Потом она снова уселась за работу и снова бросила ее: отвлекали мысли о Майкле, об их разобщенной семье. Она перешла в гостиную, нажала ноту «си» на клавиатуре и держала ее, пока звук не растворился в воздухе.
Она вернулась к окну и снова уставилась в него, сложив руки на груди.
Во дворе, чуть подальше, дети катались на санках.
Когда Рэнди и Лиза были маленькими, они всей семьей поехали в одно из воскресений в Теодор-Вирс-парк в Миннеаполисе. День был вроде сегодняшнего – чистый, яркий, слепящий. Они взяли красные пластиковые санки в форме лодки – быстрые и скользкие – и выбрали горку с чистым нетронутым снегом. Во время первого спуска санки Майкла повернулись на сто восемьдесят градусов, и остаток пути он ехал задом наперед. В конце он врезался в снежный холм, санки опрокинулись, и он попал в сугроб, а когда из него вылез, был как снежная баба: волосы, борода и усы, которые он отрастил в том году, в снегу, шапка потерялась, очки чудом держались на носу, но глаза за ними были полностью залеплены снегом.
Когда он наконец сел, они свалились на спину, задыхаясь от смеха.
Годы спустя, когда их брак уже трещал по всем швам, Майкл однажды грустно заметил:
– Мы больше не веселимся, Бесс. Мы больше не смеемся.
Дети в соседнем дворе убежали, оставив плакать одного закутанного малыша.
«Ты и я, – думала Бесс, – нас оставили плакать».
Она отвернулась от окна и прошла в гостиную. Камин был холодным, на диване валялось воскресное приложение к «Понни пресс диспетч». Вздохнув, она стала разбирать страницы, а потом просто сидела с забытой газетой в руках.
Думала.
Грустила.
Теряла время.
Она не была слезливой, но сейчас было так тяжело и одиноко, что у нее защипало глаза. Бесс сняла телефонную трубку и позвонила матери.
Стелла Дорнер ответила, как всегда, весело, но слогам:
– Ал-ло.
– Привет, мама. Это Бесс.
– Ну как это мило. Я как раз о тебе думала.
– Что же ты думала?
– Что не разговаривала с тобой с прошлого воскресенья и что пора позвонить тебе.
– Ты занята?
– Да нет, смотрю телик.
– Можно приехать? Я хотела бы с тобой поговорить.
– Конечно. Я буду рада. Останешься ужинать? Я сделаю свиные отбивные на решетке, с луком и лимоном сверху, как ты любишь.
– Звучит заманчиво.
– Ты приедешь прямо сейчас?
– Как только попаду в туфли.
– Отлично. До встречи, дорогая.
Стелла Дорнер жила в доме на западной окраине Стилуотера. Она купила его через год после смерти мужа, обставила новой мебелью и объявила, что, коль скоро ее не похоронили вместе с мужем, она не собирается вести себя так, как будто это случилось. Стелла продолжала работать операционной сестрой по вызову в госпитале Лэйквью, хотя в то время ей было уже под шестьдесят. Она брала уроки гольфа, стала членом Женской лиги в Оук-Глен, пела в церковном хоре в Сент-Мэри, состояла в «Африкан вайолет сосайети оф Америка», члены которого встречались в породненных городах.
Порой она навещала свою дочь Джоан в Денвере. Она побывала в Европе со своими сестрами из Феникса и Корал-Кейблс; часто ездила на автобусные экскурсии; по крайней мере раз в неделю навещала стариков в доме престарелых в Марпл-Мэнор и пекла им печенье. По понедельникам играла в бридж, смотрела «Тридцать нечто» – сериал по вторникам, почти каждую среду ходила в кино и каждую пятницу посещала салон красоты. Стелла записалась в клуб знакомств, но уверяла, что из всех, с кем ее знакомили, никто ей не пара и что она не хочет вешать себе на ногу ядро и цепь.
Дом Стеллы отражал характер хозяйки. В нем было три уровня, длинные застекленные пролеты. Окрашен он был в персиковый, кремовый и блестящий черный цвета. Входя в этот дом, Бесс всегда ощущала прилив бодрости. Сегодня было то же самое. За десять минут после звонка Бесс Стелла успела наполнить дом ароматом обещанных отбивных.
Она встретила дочь в робе цвета мешковины, с розовыми, желтыми и зелеными пятнами на спине. Жесткие волосы цвета соли с перцем, разделенные пробором, асимметричными волнами доходили до подбородка. У нее была привычка отбрасывать их назад к вискам, как она сделала это и сейчас. Она была ниже Бесс и поднялась на цыпочки, чтобы обнять дочь.
– Я могу испачкать тебя краской.
– Краской?
– Я беру уроки рисунка маслом и сейчас работала над своей первой картиной.
– Господи, как ты на все находишь время?
– Всегда надо находить время на то, что нравится.
Стелла направилась внутрь дома, к большому выходящему на запад окну, в которое пока еще не светило вечернее солнце. Напротив окна стояла длинная софа, обитая тканью кремового цвета с коралловыми лилиями. На одной из стен висел телевизор, по которому в этот момент показывали футбольный матч. На столах были стеклянные крышки в рамах из черного дерева. Рядом стоял мольберт с незаконченным изображением африканской фиалки.
– Что ты думаешь? – спросила Стелла.
– Мм…
Снимая жакет, Бесс рассматривала картину.
– По-моему, хорошо.
– Может, и не очень, но в общем-то наплевать. Главное – в классе интересно.
Стелла подошла к телевизору и убавила звук.
– Хочешь кока-колы?
– Я сама возьму. Ты продолжай.
– Хорошо.
Она откинула назад волосы и взяла кисть, а Бесс пошла на кухню и открыла холодильник.
– Тебе принести?
– Нет, спасибо. У меня чай.
Позади Стеллы на низком столике стояла кружка и лежали тюбики краски. Она отпила из кружки, рассматривая свою работу, и крикнула:
– Как дети?
– Вот об этом я пришла с тобой поговорить.
Бесс пошла в комнату, потягивая свою коку, сбросила туфли, забралась на софу, положила ноги на валик и поставила стакан на колени.
– Точнее, в том числе и об этом.
– О! Звучит серьезно.
– Лиза выходит замуж… она ждет ребенка.
Стелла несколько секунд молча смотрела на дочь.
– Пожалуй, я все-таки прервусь.
Она взяла тряпку и стала вытирать кисть.
– Нет, пожалуйста, продолжай.
– Не говори глупостей. Я могу это делать в любое время.
Она сунула кисть в жестянку со скипидаром, сбросила свой халатик и уселась рядом с Бесс, захватив с собой свой чай.
– Ну что ж… Лиза беременна. Трудно себе представить. Это делает меня прабабушкой, не так ли?
– А меня бабушкой.
– Впрочем, это как раз не столь важно. Могу себе представить – ты в шоке?
– Была. Но прихожу в себя.
– Она хочет этого ребенка?
– Да, очень.
– Уже легче.
– Угадай, что еще.
– Еще что-то?
– Я видела Майкла.
– Бог мой, ничего себе выдалась неделька.
– Лиза все это устроила. Она пригласила нас обоих, чтобы сообщить новость.
Стелла засмеялась, подняв кверху подбородок:
– Молодец Лиза.
– Мне хотелось ее прибить.
– Как она?
– Счастлива, возбуждена и уверяет, что очень влюблена.
– А Майкл?
– Опять один. Разводится.
– Господи.
– Он просил передать тебе привет. Буквально он сказал: «Передай привет старой кукле. Я скучал о ней».
Стелла отсалютовала своей кружкой.
– Привет, Майкл! – И отпила из нее, наблюдая за Бесс. – Понятно, почему тебе захотелось со мной пообщаться. А что Рэнди? Как он все это принимает?
– Так, как всегда. Очень обижен, отца избегает.
– А ты?
Бесс вздохнула:
– Не знаю, мама.
Она опустила глаза, задумалась, вздохнула, подняла голову и сказала в потолок:
– Я носилась с обидой шесть лет. Трудно от этого избавиться.
Стелла потягивала чай и ждала. Прошла почти минута, прежде чем Бесс взглянула на Стеллу.
– Мама, я… – Она остановилась.
– Ты… Что?
– Когда мы разводились, ты мне почти ничего не сказала.
– Не хотела вмешиваться.
– Когда я узнала, что у Майкла есть женщина, я очень хотела, чтобы ты возмущалась вместе со мной. Я хотела, чтобы ты подняла кулак, назвала его негодяем, сочувствовала мне, но ты этого не сделала.
– Мне нравился Майкл.
– Да, но ты могла взять мою сторону, а ты не сделала этого. Видимо, на то были причины.
– А ты уверена, что готова выслушать их сейчас? В каждом разрыве всегда замешаны двое, дорогая. Но, если у мужчины есть кто-то на стороне, обычно во всем винят его.
– Да, но что я-то сделала? – стала защищаться Бесс. – Я вернулась в колледж получить диплом! Что в этом было плохого?
– Ничего. Но, когда ты сделала это, ты вообще забыла о своем муже.
– Нет, не забыла. Он не дал забыть. Мне все равно приходилось готовить, стирать, убирать.
– Я не о том. Я говорю о ваших личных взаимоотношениях.
– Мама, мне не хватало времени.
– Ну вот видишь. Это уже по существу, – довольно улыбнулась Стелла и, оставив Бесс переваривать сказанное, пошла на кухню налить еще чаю.
Когда она вернулась в комнату, Бесс сидела, закусив большой палец и уставившись в окно.
– Помнишь – это было давно, – ты попросила нас с отцом взять детей к себе, чтобы вы с Майклом могли поехать за город одни? А на Рождество ты подарила ему пистолет, который ему так хотелось иметь, и спрятала его у нас, чтобы он не нашел его раньше времени? Помнишь всю эту возню, когда накануне Рождества мы принесли его тебе и ты прятала его уже у себя? А первого апреля, в День дураков, что ты придумала?
Бесс уставилась на заснеженное поле для гольфа за окном, забыв о своей коке.
– Вот все такое нельзя было прекращать, – сказала ее мать.
– А я что, сама все это прекратила?
– Не знаю. Сама?
– Я тогда об этом не думала.
– Ты была поглощена учебой, а по окончании колледжа – открытием магазина. Ты к нам заглядывала всегда одна, без Майкла, постоянно на бегу. А потом ты вообще перестала навещать нас, и дети иногда приходили сами, такие неухоженные и заброшенные.
Бесс посмотрела на мать:
– Это когда Майкл обвинил меня в том, что я стала чересчур свободной.
– Так и было.
– Но ведь я просила его помочь по дому, а он наотрез отказывался. Разве нет его вины?
– Может быть. Но эти вопросы как-то решаются. Может, он и стал бы тебе помогать, если бы не оказался последним в списке твоих приоритетов. А ваша интимная жизнь? Как это было?
Бесс посмотрела в окно.
– Паршиво.
– У тебя на нее тоже не было сил и времени?
– Я думала, что, когда закончу учебу и открою свое дело, все станет на свои места. Что возьму домработницу и буду больше времени уделять ему.
– А он не стал ждать.
Бесс поднялась, обошла мольберт и остановилась у окна, положив руку на бедро. Она выпила свою кока-колу и повернулась к Стелле:
– Во время нашей последней встречи он сказал, что я здорово выгляжу, и это меня взбесило.
– Почему?
– Потому! Потому… я не знаю. Потому что он бросил ту женщину и, наверное, одинок. А я не хочу, чтобы он приполз ко мне при таких обстоятельствах. Я вообще не хочу, чтобы он ко мне приполз… И Рэнди следил за нами, когда мы сидели рядом за столом! Я злилась на себя, потому что больше часа готовилась к этому проклятому ужину. Я хотела его потрясти… и, когда я действительно произвела на него впечатление… – Бесс закрыла глаза рукой. – Черт возьми, мама. Я не знаю. Мне вдруг стало так зверски одиноко, и эта свадьба… и я… спрашиваю сама себя… – Она уставилась невидящими глазами в окно и закончила уже спокойнее:
– В общем – не знаю.
Стелла поставила кружку на стол и подошла к дочери. Она провела рукой по ее волосам и слегка помассировала плечи.
– Ты проходишь через катарсис, который зрел шесть лет. Вот что это такое. Все это время ты ненавидела его, винила, а тут внезапно начала искать свою собственную вину. Это нелегко.
– Я больше не люблю его, мама. Правда, не люблю.
– Хорошо, хорошо. Не любишь.
– Тогда почему мне так больно его видеть?
– Потому что это вынуждает тебя посмотреть на себя другими глазами. Вот, возьми.
Стелла достала скомканный бумажный носовой платок и протянула дочери.
Бесс высморкалась. От платка пахло скипидаром.
– Извини, мама, – сказала она, вытирая глаза.
– Не извиняйся. Я уже большая девочка. Я понимаю.
– Пришла и испортила тебе день.
– Ты не испортила мне день. Скорее, наоборот.
Полуобняв Бесс одной рукой, Стелла подвела ее к софе.
– Чувствуешь себя лучше?
– Да, пожалуй.
– Тогда послушай меня. Это нормально, что после развода ты злилась. Это помогло тебе. Ты стала энергичной, деловой, собрала все силы, чтобы доказать ему, что можешь все сама. И ты доказала. А сейчас у тебя другой период. Ты задаешь себе вопросы, сомневаешься, думаю, что так будет еще какое-то время. Приходи, выговоришься, как сегодня. А теперь сядь, расскажи о свадьбе, о Лизином молодом человеке. Что мне надеть? Как ты считаешь, я там могу встретить интересных мужчин?
Бесс засмеялась:
– Мама, ты неисправима. Тебе ведь, кажется, не нужны ядро и цепь на ноге?
– Не нужны. Но нельзя же без конца слушать только писклявые женские голоса. Хочется и мужской услышать, я так много в этом году играла в бридж.
Бесс порывисто обняла мать:
– Мама, может, я тебе раньше этого не говорила, но ты – мой идеал. Я бы хотела как можно больше походить на тебя.
– Ты и так очень на меня похожа. Я это с каждым днем все больше вижу.
– Ты молодец, не сдаешься.
– Еще как сдаюсь. Но, когда это случается, я иду развлекаться, записываюсь в новый клуб.
– Или ищешь нового мужчину.
– Ну да, а что в этом плохого? А у тебя, кстати, как с Кейтом?
Бесс скорчила гримасу и передернула плечами:
– Он расстроился, потому что я отказалась поужинать с ним, ведь мне надо было вчера идти к Пэдгеттам. Ты знаешь, какой он, когда дело касается моих детей.
– Знаешь что, – решительно произнесла Стелла, – раз мы сегодня откровенны друг с другом, скажу. Он тебе не подходит.
– Вы что, с Лизой сговорились?
– Не исключено.
Бесс засмеялась:
– Вот черти. Если вы надеетесь, что эта свадьба вернет меня к Майклу, то вы ошибаетесь.
– Я этого не говорила.
– Не говорила. Но ты так думаешь. Забудь об этом, мама.
– Как он выглядит?
– Ма-ма!
– Просто любопытно.
– Этого никогда не будет, мама. – Бесс подняла руку, словно произносила клятву.
Лицо Стеллы стало непроницаемым, и она спокойно возразила:
– Откуда ты знаешь? Случались и более странные вещи.
Глава 5
В это же воскресное утро Майкл Куррен, проснувшись, потянулся и, заложив руки за голову, остался лежать. Не хотелось вставать и вообще шевелиться, хотя желудок требовал своего.
Огромная спальня была квадратной, с мраморным камином, со стеклянной во всю стену раздвижной дверью, из которой было видно озеро. Вся обстановка в ней была – телевизор да матрасы, на которых и лежал Майкл, предусмотрительно придвинув их к стене, чтобы подушки не падали.
Утреннее солнце, отражаясь от покрытого льдом озера, заливало светом потолок, на который падали пятна теней от елей за окном.
В доме было абсолютно тихо. Он так и замышлялся: жильцам с детьми квартиры здесь не продавались. Большинство богатых владельцев квартир проводили зиму на юге, и Майкл редко встречался с кем-то в лифте.
Было одиноко.
Он вспомнил прошлый вечер, разговор с Рэнди. Закрыл глаза и увидел своего девятнадцатилетнего сына, такого родного и такого враждебного к нему. Все пробудившиеся в нем вчера воспоминания нахлынули вновь – их любовь с Бесс, надежды, разочарования. И это чувство поражения, которое он пережил там. Стало тяжело дышать.
Майкл открыл глаза и уставился в потолок.
Как это больно – когда тебя отвергает собственный сын. Может быть, Бесс и права: он виноват – сам исключил себя из жизни Рэнди. Но разве в том нет вины и Рэнди? Ведь это сын отказывался видеться с ним. И, если бы Бесс могла почувствовать то же, что и он, когда увидел Рэнди вчера вечером, она бы задумалась над своими словами.
Этот мальчик, этот молодой мужчина, был его сыном. Но несколько последних, столь важных для Рэнди лет были потеряны и для отца, и для сына. И главная причина – не в Майкле.
Если бы Бесс поощряла их встречи, если бы Рэнди не забили мозги, то он, Майкл, встречался бы с ним постоянно. Они многое могли бы делать вместе, например охотиться или просто наслаждаться природой. Но Майкла не допустили даже на школьный выпускной вечер сына. Он ведь позвонил, спросил, будет ли вечер, и Бесс ответила:
– Он не хочет, чтобы ты на нем присутствовал.
Он послал деньги, пятьсот долларов. На их получение никак не отреагировали, ни устно, ни письменно. И только Лиза, когда Майкл спросил об этом по телефону несколько недель спустя, сообщила:
– Он потратил их на комплект барабанов, который стоил тысячу триста долларов.
Комплект барабанов.
Почему Бесс не настояла, чтобы парень поступил в колледж? Или в торговую школу? Ну, пусть куда-нибудь, только бы не торчать в этом тупике, на этом складе. Ведь сама-то она так боролась за то, чтобы окончить колледж. Почему же не стала добиваться того же для детей? Хотя, может, она и пыталась, да у нее ничего не получилось.
Бесс.
О-ля-ля, как она изменилась. Когда она вчера вошла в комнату, случилось нечто невероятное. Да, иначе и не скажешь, именно невероятное. В нем вспыхнуло сильное желание. А она так далека, так холодна и недоступна, к ней не пробиться. Но эта изысканная дама – мать его детей, и, хотя она подчеркнуто сохраняет дистанцию между ними, их связывает общее прошлое. Он готов поспорить на что угодно – временами она ощущает то же самое.
Ни один из них не мог уйти от воспоминаний, когда они сидели рядом за этим обеденным столом, глядя на Лизу и Рэнди.
Майкл лежал в своей пустой спальне, которую заливало светом воскресное солнце, и вспоминал, как они начинали. Бесс – еще ученица старших классов, а он – студент-второкурсник, приехавший на каникулы. Как она выросла! Он даже не помнил ее – она была на несколько лет моложе. Он поцеловал ее первый раз осенью 66-го, когда они шли к его машине после футбольного матча в университете Миннесоты. Они первый раз занялись любовью в конце ее последнего года в школе, вечером в воскресенье, когда их компания отправилась на пикник. Они захватили с собой еду и кучу одеял. Через год после этого они поженились, он, новоиспеченный выпускник колледжа, ей оставалось учиться еще три года. Они провели первую свадебную ночь в номере люкс для молодоженов в отеле «Рэдисон» в центре Миннеаполиса.
Это был подарок от ее родителей, а ее подружки подарили ей кружевную белую почти прозрачную ночную рубашку. Она вышла в ней из ванной, а он ждал ее в своих голубых пижамных штанах. Они оба были смущены и растерянны так, как будто это все предстояло им впервые. Ему казалось, что он никогда не забудет ни одной детали той ночи, но время все равно размыло воспоминания. Хотя одно он запомнил очень четко: как они проснулись на другой день.
Был июнь, солнечно, на туалетном столике стояла корзина с фруктами – подарок администрации отеля, два недопитых с прошлого вечера бокала с уже не пузырящимся шампанским. Он открыл глаза и обнаружил Бесс рядом с собой, в той же ночной рубашке. Он лежал и не мог сообразить, когда это она успела встать и надеть ее. Значит ли это, что он тоже должен быть в пижаме? И будет ли она, несмотря на то что они занимались сексом до свадьбы, притворяться и жеманиться? Она проснулась, потянулась, улыбнувшись, и повернулась на бок к нему лицом. Руки ее были на коленях, и он, не прикасаясь к ней, а лишь глядя на нее, почувствовал желание.
Она просто сказала:
– Привет.
– Привет, – ответил он.
Они долго лежали, глядя друг на друга, наслаждаясь чувством новизны и радостью уже теперь узаконенного блаженства. Он вспомнил, как она покраснела. Наверное, он тоже.
Наконец она сказала:
– Подумать только, теперь уже никто не сможет отправить тебя домой в час ночи. Мы будем просыпаться вместе до конца нашей жизни.
– Потрясно, правда?
– Ага, – прошептала она, – просто потрясающе.
– Ты опять надела свою ночную рубашку.
– Я не могу спать без всего. Я просыпаюсь. А ты?
Простыня покрывала его до груди.
– У меня нет этой проблемы, – ответил он. – Но у меня есть другая.
Она положила руку ему на бедро – он помнил это очень отчетливо, потому что за всю его жизнь с ним не происходило ничего подобного тому, как это было в то утро. Секс и до свадьбы был им знаком, но с этого солнечного июньского утра отпали все ограничения. Они чувствовали, что женаты, они принадлежали друг другу, и разница была огромной. Клятвы, которые они произнесли, принесли им свободу, и они ее ощущали.
Огромная спальня была квадратной, с мраморным камином, со стеклянной во всю стену раздвижной дверью, из которой было видно озеро. Вся обстановка в ней была – телевизор да матрасы, на которых и лежал Майкл, предусмотрительно придвинув их к стене, чтобы подушки не падали.
Утреннее солнце, отражаясь от покрытого льдом озера, заливало светом потолок, на который падали пятна теней от елей за окном.
В доме было абсолютно тихо. Он так и замышлялся: жильцам с детьми квартиры здесь не продавались. Большинство богатых владельцев квартир проводили зиму на юге, и Майкл редко встречался с кем-то в лифте.
Было одиноко.
Он вспомнил прошлый вечер, разговор с Рэнди. Закрыл глаза и увидел своего девятнадцатилетнего сына, такого родного и такого враждебного к нему. Все пробудившиеся в нем вчера воспоминания нахлынули вновь – их любовь с Бесс, надежды, разочарования. И это чувство поражения, которое он пережил там. Стало тяжело дышать.
Майкл открыл глаза и уставился в потолок.
Как это больно – когда тебя отвергает собственный сын. Может быть, Бесс и права: он виноват – сам исключил себя из жизни Рэнди. Но разве в том нет вины и Рэнди? Ведь это сын отказывался видеться с ним. И, если бы Бесс могла почувствовать то же, что и он, когда увидел Рэнди вчера вечером, она бы задумалась над своими словами.
Этот мальчик, этот молодой мужчина, был его сыном. Но несколько последних, столь важных для Рэнди лет были потеряны и для отца, и для сына. И главная причина – не в Майкле.
Если бы Бесс поощряла их встречи, если бы Рэнди не забили мозги, то он, Майкл, встречался бы с ним постоянно. Они многое могли бы делать вместе, например охотиться или просто наслаждаться природой. Но Майкла не допустили даже на школьный выпускной вечер сына. Он ведь позвонил, спросил, будет ли вечер, и Бесс ответила:
– Он не хочет, чтобы ты на нем присутствовал.
Он послал деньги, пятьсот долларов. На их получение никак не отреагировали, ни устно, ни письменно. И только Лиза, когда Майкл спросил об этом по телефону несколько недель спустя, сообщила:
– Он потратил их на комплект барабанов, который стоил тысячу триста долларов.
Комплект барабанов.
Почему Бесс не настояла, чтобы парень поступил в колледж? Или в торговую школу? Ну, пусть куда-нибудь, только бы не торчать в этом тупике, на этом складе. Ведь сама-то она так боролась за то, чтобы окончить колледж. Почему же не стала добиваться того же для детей? Хотя, может, она и пыталась, да у нее ничего не получилось.
Бесс.
О-ля-ля, как она изменилась. Когда она вчера вошла в комнату, случилось нечто невероятное. Да, иначе и не скажешь, именно невероятное. В нем вспыхнуло сильное желание. А она так далека, так холодна и недоступна, к ней не пробиться. Но эта изысканная дама – мать его детей, и, хотя она подчеркнуто сохраняет дистанцию между ними, их связывает общее прошлое. Он готов поспорить на что угодно – временами она ощущает то же самое.
Ни один из них не мог уйти от воспоминаний, когда они сидели рядом за этим обеденным столом, глядя на Лизу и Рэнди.
Майкл лежал в своей пустой спальне, которую заливало светом воскресное солнце, и вспоминал, как они начинали. Бесс – еще ученица старших классов, а он – студент-второкурсник, приехавший на каникулы. Как она выросла! Он даже не помнил ее – она была на несколько лет моложе. Он поцеловал ее первый раз осенью 66-го, когда они шли к его машине после футбольного матча в университете Миннесоты. Они первый раз занялись любовью в конце ее последнего года в школе, вечером в воскресенье, когда их компания отправилась на пикник. Они захватили с собой еду и кучу одеял. Через год после этого они поженились, он, новоиспеченный выпускник колледжа, ей оставалось учиться еще три года. Они провели первую свадебную ночь в номере люкс для молодоженов в отеле «Рэдисон» в центре Миннеаполиса.
Это был подарок от ее родителей, а ее подружки подарили ей кружевную белую почти прозрачную ночную рубашку. Она вышла в ней из ванной, а он ждал ее в своих голубых пижамных штанах. Они оба были смущены и растерянны так, как будто это все предстояло им впервые. Ему казалось, что он никогда не забудет ни одной детали той ночи, но время все равно размыло воспоминания. Хотя одно он запомнил очень четко: как они проснулись на другой день.
Был июнь, солнечно, на туалетном столике стояла корзина с фруктами – подарок администрации отеля, два недопитых с прошлого вечера бокала с уже не пузырящимся шампанским. Он открыл глаза и обнаружил Бесс рядом с собой, в той же ночной рубашке. Он лежал и не мог сообразить, когда это она успела встать и надеть ее. Значит ли это, что он тоже должен быть в пижаме? И будет ли она, несмотря на то что они занимались сексом до свадьбы, притворяться и жеманиться? Она проснулась, потянулась, улыбнувшись, и повернулась на бок к нему лицом. Руки ее были на коленях, и он, не прикасаясь к ней, а лишь глядя на нее, почувствовал желание.
Она просто сказала:
– Привет.
– Привет, – ответил он.
Они долго лежали, глядя друг на друга, наслаждаясь чувством новизны и радостью уже теперь узаконенного блаженства. Он вспомнил, как она покраснела. Наверное, он тоже.
Наконец она сказала:
– Подумать только, теперь уже никто не сможет отправить тебя домой в час ночи. Мы будем просыпаться вместе до конца нашей жизни.
– Потрясно, правда?
– Ага, – прошептала она, – просто потрясающе.
– Ты опять надела свою ночную рубашку.
– Я не могу спать без всего. Я просыпаюсь. А ты?
Простыня покрывала его до груди.
– У меня нет этой проблемы, – ответил он. – Но у меня есть другая.
Она положила руку ему на бедро – он помнил это очень отчетливо, потому что за всю его жизнь с ним не происходило ничего подобного тому, как это было в то утро. Секс и до свадьбы был им знаком, но с этого солнечного июньского утра отпали все ограничения. Они чувствовали, что женаты, они принадлежали друг другу, и разница была огромной. Клятвы, которые они произнесли, принесли им свободу, и они ее ощущали.