Страница:
Справившись с воротцами, я махнул Кэролайн, и она миновала их, оставив створку полуоткрытой, я восстановил взрывное устройство в прежнем виде.
Снизу, с дороги, не доносилось ни звука. Затаившись, они ждали неминуемого. Большого «бах-бабаха».
Луна ярко освещала узкий, словно бутылочное горлышко, изгиб дороги. Выйдя из полосы лунного света, я остановился на обочине и крикнул:
— Эй, вы, паршивые убийцы, только попробуйте подойти! Только попробуйте! — И расстрелял в воздух всю обойму.
Все пошло так, как я и предполагал. Поняв, что обойма пуста, Билли Басси издал звериный рык и кинулся за поворот, готовый растерзать меня или втолкнуть в проход. Остальные держались за ним, и, увидев открытый проход, они пришли к выводу, что ловушка не сработала. Погоня продолжалась.
Они всей кучей вывалились на дорогу, потные, запыхавшиеся, изрыгавшие яростные проклятия в мой адрес. И никто из них не слушал старика, единственного, кто понимал, что сейчас произойдет. Как и я. Я слышал его вопли:
— Нет... нет! Нет! Это ловушка! Билли... Джордж!.. Дьявольщина!
Давя друг друга, они рванулись в полуоткрытый проход, полные неукротимой жажды настичь нас. Небо словно раскололось напополам, и гулкий вздох взрыва пронесся по долине, озарившейся ослепительными кроваво-красными всполохами.
Мы выбрались из-за валуна, прикрывшего нас, и я посмотрел на девушку, в которую влюбился. Я видел, что на лице ее не было ни слез, ни сожаления. Я нежно поцеловал ее, и она ответила на мой поцелуй.
Мы вышли на дорогу, которая, как мы знали, должна была вывести нас отсюда, и зашагали по ней, взявшись за руки.
Карманник
Кинопроба на Майка Хаммера
Моя месть — секс
Снизу, с дороги, не доносилось ни звука. Затаившись, они ждали неминуемого. Большого «бах-бабаха».
Луна ярко освещала узкий, словно бутылочное горлышко, изгиб дороги. Выйдя из полосы лунного света, я остановился на обочине и крикнул:
— Эй, вы, паршивые убийцы, только попробуйте подойти! Только попробуйте! — И расстрелял в воздух всю обойму.
Все пошло так, как я и предполагал. Поняв, что обойма пуста, Билли Басси издал звериный рык и кинулся за поворот, готовый растерзать меня или втолкнуть в проход. Остальные держались за ним, и, увидев открытый проход, они пришли к выводу, что ловушка не сработала. Погоня продолжалась.
Они всей кучей вывалились на дорогу, потные, запыхавшиеся, изрыгавшие яростные проклятия в мой адрес. И никто из них не слушал старика, единственного, кто понимал, что сейчас произойдет. Как и я. Я слышал его вопли:
— Нет... нет! Нет! Это ловушка! Билли... Джордж!.. Дьявольщина!
Давя друг друга, они рванулись в полуоткрытый проход, полные неукротимой жажды настичь нас. Небо словно раскололось напополам, и гулкий вздох взрыва пронесся по долине, озарившейся ослепительными кроваво-красными всполохами.
Мы выбрались из-за валуна, прикрывшего нас, и я посмотрел на девушку, в которую влюбился. Я видел, что на лице ее не было ни слез, ни сожаления. Я нежно поцеловал ее, и она ответила на мой поцелуй.
Мы вышли на дорогу, которая, как мы знали, должна была вывести нас отсюда, и зашагали по ней, взявшись за руки.
Карманник
Вилли, улыбаясь, зашел в бар. Он и сам не понимал, почему его туда потянуло, но как бы там ни было, он оказался в баре. С того дня, как он женился на Салли и заскочил сюда, чтобы прихватить пару пива к свадебному ужину, он неизменно улыбался, переступая порог бара. «Салли, — подумал он, — три года я с Салли, и на свет появился маленький Билл, а скоро к нему присоединится братик или сестричка...»
Бармен кивнул ему, и Вилли ответил: «Привет, Барни!» Немедленно появилось пиво, он выложил четверть доллара и уставился на себя в большое зеркало за стойкой. Совершенно обыкновенный парень. Разве что не мешало бы быть чуточку повыше. Теперь у него вполне достойный вид. Настоящий законопослушный гражданин. Своим положением он обязан встрече с Салли — и только ей.
Он припомнил тот зимний день, когда попытался вытащить бумажник из кармана одного типа. Голод и мороз сказались на гибкости пальцев, и он попался. Он был почти счастлив, очутившись в помещении полицейского участка, где было хотя бы тепло. Но тот парень, должно быть, посочувствовал ему и не стал выдвигать обвинение. И его, Вилли, снова выкинули на холод. Тут он и столкнулся с Салли.
Он смутно помнил поездку в такси, и Салли, и водителя, который чуть ли не на плечах втащил его в маленькую квартирку Салли. Он пришел в себя лишь от запаха горячего супа, который показался ему волшебным живительным средством. Она ни о чем его не спрашивала, но он все равно ничего не стал скрывать. Он был карманником. Маленьким тощим вором, которого кормила ловкость. Так было с детства. И она, не задумавшись, сказала: «Забудь, не имеет никакого значения».
Неделю он ел за ее счет и спал на ее диване, прежде чем собрался с духом. И сделал то, что ему никогда в жизни не приходило в голову. Он нашел работу. На первых порах ничего особенного — просто убирать помещение, в котором делали радиодетали. Постепенно он выяснил, что его руки приспособлены не только для того, чтобы держать метлу. Убедился в этом и босс, когда увидел, что Вилли собирает детали вдвое быстрее, чем опытный монтажник. И метла перешла к другому.
И только тогда он сделал Салли предложение. Она оставила работу в универсальном магазине, и они стали вести нормальную семейную жизнь. Самое смешное, что она ему очень нравилась.
Однако копы не оставляли его в покое. Они регулярно, как по часам, навещали его. Стоило ли волноваться из-за привычных дружеских визитов? Но он все время чувствовал их присутствие. В начале месяца неизменно появлялся детектив Коггинс; он приходил, как правило, после ужина, немного болтал, буравя его своими циничными светло-голубыми глазами, и уходил. Такое положение беспокоило Вилли, но он волновался не за себя, а за маленького Билла. Скоро ему идти в школу, а другие ребята... они же не будут давать ему прохода. «Твой старик — жулик... он карманник... нет? А тогда чего же вокруг него все время крутятся полицейские?» Вилли торопливо осушил кружку пива. Пора. Салли ждет его к ужину.
Он был уже в дверях, когда услышал выстрелы. Мимо него промчался черный седан, застав его врасплох; он вздрогнул и на какую-то долю секунды увидел лицо водителя. Черные брови... ухмылка... шрам на щеке. Лицо парня, с которым он познакомился три года назад. Тот тоже заметил его. Мысленно Вилли кинулся бежать, и мчался так, как не бегал никогда в жизни. Но ноги словно приросли к земле. Он шел домой размеренным, полным самоуважения шагом, но ему казалось, что он несется сломя голову.
Ведь три года — совсем небольшой срок.
Едва он вошел, Салли сразу поняла: что-то случилось.
— В чем дело? — спросила она обеспокоенно. Вилли не ответил. — Ты потерял работу?.. — запинаясь, сказала она. Вилли покачал головой.
У нее был такой вид, что Вилли наконец открыл рот.
— Кого-то убили на улице, — объяснил он. — Не знаю кого, но я видел того, кто это сделал.
— Кто-то еще...
— Нет, только я один. И думаю, был единственным, кто...
Он видел, что Салли боится задать следующий вопрос. Наконец она выдавила из себя:
— Тебя тоже заметили?
— Да. Он знает меня.
— Ох, Вилли! — сдавленным от отчаяния голосом воскликнула она.
Оба застыли в молчании, не зная, что говорить и делать. Но думали об одном и том же. Бежать! Поскорее уносить ноги из города. Кого-то убили... А убрать их двоих, чтобы скрыть первое преступление, не так уж и трудно.
— Копы, — начала Салли. — Может, стоит...
— Не хочу рисковать. Они мне не поверят. Что бы я ни сказал, мне не выкрутиться.
И тут кто-то резко пнул дверь. Вскочив, Вилли кинулся к ключу, торчащему в замке. Он опоздал буквально на секунду. Дверь распахнулась, отлетев в сторону. Возникший на пороге тип был жутко огромен. Его туша заполнила весь дверной проем, от косяка до косяка. Он сгреб Вилли за грудки, да так, что тот не мог даже пошевелиться.
— Привет, козявка! — рявкнул он.
Вилли врезал ему. Он вложил в удар всю силу, но громила даже не заметил этого и лишь проворчал:
— Не трепыхайся, а то я сломаю твою тощую шею. — Не оборачиваясь, он бесшумно прикрыл дверь. Салли стояла, оцепенев, прижимая руки ко рту.
Скривив тонкие губы в ухмылке, тип отшвырнул Вилли к столу.
— Никак не ожидал гостей так быстро, а Вилли? Плохо, когда не умеешь пошевеливаться. А вот Марти никогда не теряет времени даром. Особливо с теми остолопами, которые слишком много видят. Но Марти всегда везет. Надо же — единственный, кто был на месте, оказался болваном, который влез не в свое дело. Любой другой уже сидел бы в полиции и излагал всю картину.
Его рука нырнула в карман и извлекла оттуда автоматический пистолет 45-го калибра.
— Я всегда говорил, что Марти — счастливчик.
Громила даже не стал брать Вилли на прицел. Он лишь чуть приподнял ствол, уперев его Вилли в живот. Салли задохнулась от ужаса и попыталась закричать, но звук замер у нее на губах.
Но, опережая ее, Вилли коротко хмыкнул и сказал:
— Из этого пистолета ты меня не пристрелишь, Бастер.
Время застыло и словно не двигалось. Вилли засмеялся.
— Когда ты схватил меня, я вытащил обойму. — Бастер выругался. Он скользнул пальцем по рукоятке и убедился, что она пуста. Вилли был совершенно спокоен. — Не думаю, что ты успеешь загнать патрон в ствол.
Яростно заматерившись, громила сделал шаг вперед и попытался дотянуться до Вилли, но тут Салли запустила в него тяжелой сахарницей, которая врезалась Бастеру в лоб. Он рухнул.
На этот раз Вилли не стал медлить. Сорвав трубку, он позвонил в полицейский участок и попросил позвать к телефону детектива Коггинса. Через три минуты детектив с холодными голубыми глазами был на месте и внимательно выслушал рассказ Билли. Когда Бастер пришел в себя, на нем уже были наручники, в которых его и увели.
— Коггинс... — заговорил Вилли.
— Да?
— Когда дело дойдет до суда... можете рассчитывать на мои свидетельские показания. Им меня больше не запугать.
Детектив улыбнулся, и ледок в его взгляде наконец растаял.
— Я знал, что так и будет, Вилли. — Он помолчал. — И еще, Вилли относительно моих визитов. Я был бы рад просто зайти в гости повидаться с тобой... Думаю, мы могли бы стать хорошими друзьями. Но мне необходимо твое согласие... Ты как?
Вилли расплылся в улыбке.
— Конечно же! Заходите... в любое время. Скажем, в субботу вечером. Вместе с супругой!
Распрощавшись, детектив ушел. Когда за ним закрылась дверь, Вилли как наяву, услышал хор детских голосов: «Ну да... Билла лучше не задирать... его папа дружит с тем копом... Они играют в карты... и вообще...»
Вилли засмеялся.
— Иногда, — сказал он, — я просто счастлив, что у меня есть такой опыт. Наконец-то и он пригодился!
Бармен кивнул ему, и Вилли ответил: «Привет, Барни!» Немедленно появилось пиво, он выложил четверть доллара и уставился на себя в большое зеркало за стойкой. Совершенно обыкновенный парень. Разве что не мешало бы быть чуточку повыше. Теперь у него вполне достойный вид. Настоящий законопослушный гражданин. Своим положением он обязан встрече с Салли — и только ей.
Он припомнил тот зимний день, когда попытался вытащить бумажник из кармана одного типа. Голод и мороз сказались на гибкости пальцев, и он попался. Он был почти счастлив, очутившись в помещении полицейского участка, где было хотя бы тепло. Но тот парень, должно быть, посочувствовал ему и не стал выдвигать обвинение. И его, Вилли, снова выкинули на холод. Тут он и столкнулся с Салли.
Он смутно помнил поездку в такси, и Салли, и водителя, который чуть ли не на плечах втащил его в маленькую квартирку Салли. Он пришел в себя лишь от запаха горячего супа, который показался ему волшебным живительным средством. Она ни о чем его не спрашивала, но он все равно ничего не стал скрывать. Он был карманником. Маленьким тощим вором, которого кормила ловкость. Так было с детства. И она, не задумавшись, сказала: «Забудь, не имеет никакого значения».
Неделю он ел за ее счет и спал на ее диване, прежде чем собрался с духом. И сделал то, что ему никогда в жизни не приходило в голову. Он нашел работу. На первых порах ничего особенного — просто убирать помещение, в котором делали радиодетали. Постепенно он выяснил, что его руки приспособлены не только для того, чтобы держать метлу. Убедился в этом и босс, когда увидел, что Вилли собирает детали вдвое быстрее, чем опытный монтажник. И метла перешла к другому.
И только тогда он сделал Салли предложение. Она оставила работу в универсальном магазине, и они стали вести нормальную семейную жизнь. Самое смешное, что она ему очень нравилась.
Однако копы не оставляли его в покое. Они регулярно, как по часам, навещали его. Стоило ли волноваться из-за привычных дружеских визитов? Но он все время чувствовал их присутствие. В начале месяца неизменно появлялся детектив Коггинс; он приходил, как правило, после ужина, немного болтал, буравя его своими циничными светло-голубыми глазами, и уходил. Такое положение беспокоило Вилли, но он волновался не за себя, а за маленького Билла. Скоро ему идти в школу, а другие ребята... они же не будут давать ему прохода. «Твой старик — жулик... он карманник... нет? А тогда чего же вокруг него все время крутятся полицейские?» Вилли торопливо осушил кружку пива. Пора. Салли ждет его к ужину.
Он был уже в дверях, когда услышал выстрелы. Мимо него промчался черный седан, застав его врасплох; он вздрогнул и на какую-то долю секунды увидел лицо водителя. Черные брови... ухмылка... шрам на щеке. Лицо парня, с которым он познакомился три года назад. Тот тоже заметил его. Мысленно Вилли кинулся бежать, и мчался так, как не бегал никогда в жизни. Но ноги словно приросли к земле. Он шел домой размеренным, полным самоуважения шагом, но ему казалось, что он несется сломя голову.
Ведь три года — совсем небольшой срок.
Едва он вошел, Салли сразу поняла: что-то случилось.
— В чем дело? — спросила она обеспокоенно. Вилли не ответил. — Ты потерял работу?.. — запинаясь, сказала она. Вилли покачал головой.
У нее был такой вид, что Вилли наконец открыл рот.
— Кого-то убили на улице, — объяснил он. — Не знаю кого, но я видел того, кто это сделал.
— Кто-то еще...
— Нет, только я один. И думаю, был единственным, кто...
Он видел, что Салли боится задать следующий вопрос. Наконец она выдавила из себя:
— Тебя тоже заметили?
— Да. Он знает меня.
— Ох, Вилли! — сдавленным от отчаяния голосом воскликнула она.
Оба застыли в молчании, не зная, что говорить и делать. Но думали об одном и том же. Бежать! Поскорее уносить ноги из города. Кого-то убили... А убрать их двоих, чтобы скрыть первое преступление, не так уж и трудно.
— Копы, — начала Салли. — Может, стоит...
— Не хочу рисковать. Они мне не поверят. Что бы я ни сказал, мне не выкрутиться.
И тут кто-то резко пнул дверь. Вскочив, Вилли кинулся к ключу, торчащему в замке. Он опоздал буквально на секунду. Дверь распахнулась, отлетев в сторону. Возникший на пороге тип был жутко огромен. Его туша заполнила весь дверной проем, от косяка до косяка. Он сгреб Вилли за грудки, да так, что тот не мог даже пошевелиться.
— Привет, козявка! — рявкнул он.
Вилли врезал ему. Он вложил в удар всю силу, но громила даже не заметил этого и лишь проворчал:
— Не трепыхайся, а то я сломаю твою тощую шею. — Не оборачиваясь, он бесшумно прикрыл дверь. Салли стояла, оцепенев, прижимая руки ко рту.
Скривив тонкие губы в ухмылке, тип отшвырнул Вилли к столу.
— Никак не ожидал гостей так быстро, а Вилли? Плохо, когда не умеешь пошевеливаться. А вот Марти никогда не теряет времени даром. Особливо с теми остолопами, которые слишком много видят. Но Марти всегда везет. Надо же — единственный, кто был на месте, оказался болваном, который влез не в свое дело. Любой другой уже сидел бы в полиции и излагал всю картину.
Его рука нырнула в карман и извлекла оттуда автоматический пистолет 45-го калибра.
— Я всегда говорил, что Марти — счастливчик.
Громила даже не стал брать Вилли на прицел. Он лишь чуть приподнял ствол, уперев его Вилли в живот. Салли задохнулась от ужаса и попыталась закричать, но звук замер у нее на губах.
Но, опережая ее, Вилли коротко хмыкнул и сказал:
— Из этого пистолета ты меня не пристрелишь, Бастер.
Время застыло и словно не двигалось. Вилли засмеялся.
— Когда ты схватил меня, я вытащил обойму. — Бастер выругался. Он скользнул пальцем по рукоятке и убедился, что она пуста. Вилли был совершенно спокоен. — Не думаю, что ты успеешь загнать патрон в ствол.
Яростно заматерившись, громила сделал шаг вперед и попытался дотянуться до Вилли, но тут Салли запустила в него тяжелой сахарницей, которая врезалась Бастеру в лоб. Он рухнул.
На этот раз Вилли не стал медлить. Сорвав трубку, он позвонил в полицейский участок и попросил позвать к телефону детектива Коггинса. Через три минуты детектив с холодными голубыми глазами был на месте и внимательно выслушал рассказ Билли. Когда Бастер пришел в себя, на нем уже были наручники, в которых его и увели.
— Коггинс... — заговорил Вилли.
— Да?
— Когда дело дойдет до суда... можете рассчитывать на мои свидетельские показания. Им меня больше не запугать.
Детектив улыбнулся, и ледок в его взгляде наконец растаял.
— Я знал, что так и будет, Вилли. — Он помолчал. — И еще, Вилли относительно моих визитов. Я был бы рад просто зайти в гости повидаться с тобой... Думаю, мы могли бы стать хорошими друзьями. Но мне необходимо твое согласие... Ты как?
Вилли расплылся в улыбке.
— Конечно же! Заходите... в любое время. Скажем, в субботу вечером. Вместе с супругой!
Распрощавшись, детектив ушел. Когда за ним закрылась дверь, Вилли как наяву, услышал хор детских голосов: «Ну да... Билла лучше не задирать... его папа дружит с тем копом... Они играют в карты... и вообще...»
Вилли засмеялся.
— Иногда, — сказал он, — я просто счастлив, что у меня есть такой опыт. Наконец-то и он пригодился!
Кинопроба на Майка Хаммера
Без малого двадцать миллионов любителей детективных романов считают Майка Хаммера самым выдающимся частным детективом. Майк Хаммер, созданный после Второй мировой войны по воле его творца Микки Спиллейна, уверенно вошел в жизнь. Его приключения стали пользоваться феноменальным успехом, с которым книгоиздатели до той поры еще не сталкивались, и стоило очередному роману появиться в продаже, как он мгновенно исчезал с прилавков. Вполне естественно, что в конце концов Майк Хаммер привлек внимание Голливуда, который задумал сделать о нем киносериал.
Предстояло решить главный вопрос: кто будет играть Майка Хаммера? Не менее двадцати знаменитых личностей киномира, считающих, что обладают соответствующими данными, изъявили желание увидеть себя в этой роли. Но в рукаве у Микки Спиллейна был запасной козырной туз. Он ткнул пальцем в одного из копов, который работал в том городе, где живет Спиллейн, — Джек Стенг из Ньюбурга, чье подразделение относится к полиции штата Нью-Йорк. И все увидели подлинного Майка Хаммера — обаятельного и грозного патрульного, — который словно сошел со страниц романа «Я сам — суд». Осталось лишь устроить ему кинопробу.
Кинопроба — это пять минут сценического действия. И они стали незабываемыми, эти пять минут. Те из нас, кому довелось присутствовать при съемках, застыли как вкопанные, ибо перед нашими глазами воочию предстала одна из самых крутых личностей XX века. Микки написал для кинопробы короткий киносценарий — пятиминутную миниатюру по одному из своих романов.
В ролях:
Майк Хаммер — Джек Стенг
Хелен — Бетти Аккерман
Бам — Джонни Уинтерс
Майк стоит в полутьме в узком проходе между двумя домами. Слабый источник света откуда-то слева и снизу падает на его лицо, Майк курит. Он застыл неподвижно, лишь время от времени затягиваясь сигаретой. Слышен звук торопливых шагов, и после паузы — тяжелое дыхание. Спотыкаясь, показывается в а м, видит Майка и не может скрыть испуга.
Бам (у него перехватило дыхание). Майк... Майк! (Скороговоркой.) Они приближаются. Копы перекрыли все вокруг. Этому маньяку-убийце никуда не деться. Его возьмут, Майк. (Пауза.) Майк... он где-то тут, рядом. Он уже успел пристрелить еще двоих. Как ты и говорил, он прочесывает улицу, квартал за кварталом.
Майк смотрит на него в упор: оскал зубов, вздернутая верхняя губа изогнулась в холодной улыбке.
Майк (мягко). — Плевать. (Затягивается.)
Бам. Ну да... Великий Майк Хаммер. Его ничто не волнует. Даже маньяк с пистолетом, заливший кровью те улицы, на которых он вырос. (Пауза.) Но, может, другое тебя заинтересует. Может, теперь ты оживишься. Может, в твоих мертвенно-спокойных глазах мелькнет искорка жизни. (Пауза.) Они сделали приманкой твою девушку!
Майк неторопливо переводит на него ледяной взгляд, словно и это его не волнует.
Бам. Твою девушку, Майк. Твою мисс Красавицу Малышку, которая, как и мы, выросла на этих же улицах. Кармен ненавидит ее всеми силами души, потому что она добилась успеха, и теперь копы используют ее как наживку. Они толково все рассчитали. Они ведут ее всю дорогу от Парк-авеню, потому что знают, как Кармен ненавидит ее. Приятель, да ты понимаешь, что из нее сделали живца? На покойниках не женятся. Ну, так какими глазами ты на это смотришь, герой?
Майк (пристально смотрит на него). Проваливай.
Издалека доносятся звуки сирен и полицейских свистков.
Бам. Сегодня вечером они возьмут Кармена. Но сначала он доберется до нее. Может, и до тебя!
Майк молча влепил ему затрещину и спокойно курит, стоя между домами. Раздается звонкое цоканье женских каблучков. Они ускоряют шаг. Быстро. Еще быстрее. Останавливаются и снова срываются с места. Внезапно перед камерой возникает Хелен. Замечает Майка. Широко распахивает глаза и вне себя от счастья бросается ему на шею.
Хелен (плачет). Майк! (Майк наклоняется к ней, прижимая Хелен, и вновь поднимает голову.)
Майк. Спокойней, малышка.
Хелен. Майк... ты знаешь, что я сделала?
Майк. Знаю. Ты — идиотка. Зачем тебе это надо, Хелен?
Хелен. Майк... ox, Майк... полиция попросила меня. Майк... я думала, ты будешь гордиться мной, если... если...
Майк (продолжая ее слова). Если ты подведешь маньяка под пулю?
Хелен испуганно кивает.
Майк. Я тоже вырос на этих улицах, малышка. Я тоже один из тех, за кем он охотится. Тебе не кажется, что этим я мог бы и сам заняться?
Хелен. Я... я думала... да, конечно... но я хотела... хотела помочь. Ох, Майк, я так хотела, чтобы ты гордился мной. Но сейчас я боюсь. (Пауза. Закусив губу, она глядит на него снизу вверх.) Майк... ты не знаешь, что значит бояться. Ты...
Майк. Неужели, малышка?
Хелен. Нет... страха ты никогда не испытывал. Майк, он скрывается где-то тут, на этой улице.
Майк (поверх ее головы смотрит в темноту). Гнилая улица. Улица Гнусностей. Улица Убийцы. Называй ее как угодно. Улица, на которой невыносимо жить. Одних она делает убийцами, а других миллионерами. Одна и та же улица, Хелен. (Долгая пауза. Майк продолжает во что-то вглядываться поверх ее головы.) Я слышу их, малышка. Они приближаются. Теперь маньяку некуда скрыться. (Смотрит на нее.) Ты можешь представить себе существо, всю жизнь одержимое страстью к убийствам? Он так ненавидит улицу, что захлестнут желанием убивать всех подряд, кто связан с улицей. Эта вонючая улица сформировала его, и ему никуда от этого не деться. Ты можешь представить себе такое, Хелен?
Хелен. Нет, Майк... невероятно... просто... невозможно поверить!
Майк. Неужели?
Он холодно уставился на нее.
Хелен. У тебя такой взгляд... не смотри так никогда на меня.
Майк. Верно, Хелен. Я тебя вычислил.
Хелен (смотрит на него широко распахнутыми глазами; тихо). Майк!
Майк. Ты создана для любви, Хелен. Ты — красивая ловкая гнусь. (Хелен, не веря своим глазам, бросает любопытный взгляд на него.) Твоей красоты достаточно, чтобы выйти замуж за плейбоя и навсегда расстаться с улицей. Но проклятая крепко держит. И тебе не покинуть ее, малышка. Она неизменно напоминает о себе, не так ли? Она возвращается снова и снова, она живет в тебе. И твой плейбой, потеряв терпение, дал тебе хорошего пинка, а? (Пауза.) Как ты должна ненавидеть улицу! (Медленно.) Я представляю себе... не ты ли забрала из лечебницы психически больного человека и заставила его убивать всех, кто попадался ему на глаза? У тебя непрезвойденный талант, девочка. Ты так искусна, что едва не заморочила меня.
Хелен. Майк... прошу тебя. Ты не понимаешь... Кармен убивает. Десять минут назад он прикончил Гаса и сейчас...
Майк. М-м-да... (Пауза.) Хелен... он не маньяк. (Пауза.) Им стала ты.
Хелен (оцепенела от ужаса; плачет). Майк... нет... ты же любил меня! Мы собирались... собирались пожениться. Ты...
Майк. Да, мы любили друг друга. Но что это меняет? Четырнадцать трупов... Это ничего не меняет? Ладно, в память о любви я пощажу тебя, Хелен. Никто ничего не узнает. Все будут думать, что с тобой расправился Кармен, а его убил я. Тебя это утешит, Хелен?
Хелен. Нет! Это все Кармен...
Майк. Это был не он, Хелен. Кармен уже полчаса мертв... и последнее убийство — дело не его рук. Тут, на этом самом месте, я всадил в него пулю...
Камера показывает тело, лежащее за спиной Майка.
Голос Хелен. Майк... ты не можешь... (Внезапно горло ее сводит судорогой.)
Майк. Не вытаскивай пистолет. Пока, девочка.
На экране Хелен, на горле которой смыкаются пальцы Майка; у нее подгибаются ноги... она медленно сползает на труп Кармена. Майк опускает ее и щелчком посылает в ее сторону окурок сигареты. Из разжавшихся пальцев Хелен падает пистолет.
Взмывает и затихает одинокий музыкальный аккорд.
Предстояло решить главный вопрос: кто будет играть Майка Хаммера? Не менее двадцати знаменитых личностей киномира, считающих, что обладают соответствующими данными, изъявили желание увидеть себя в этой роли. Но в рукаве у Микки Спиллейна был запасной козырной туз. Он ткнул пальцем в одного из копов, который работал в том городе, где живет Спиллейн, — Джек Стенг из Ньюбурга, чье подразделение относится к полиции штата Нью-Йорк. И все увидели подлинного Майка Хаммера — обаятельного и грозного патрульного, — который словно сошел со страниц романа «Я сам — суд». Осталось лишь устроить ему кинопробу.
Кинопроба — это пять минут сценического действия. И они стали незабываемыми, эти пять минут. Те из нас, кому довелось присутствовать при съемках, застыли как вкопанные, ибо перед нашими глазами воочию предстала одна из самых крутых личностей XX века. Микки написал для кинопробы короткий киносценарий — пятиминутную миниатюру по одному из своих романов.
В ролях:
Майк Хаммер — Джек Стенг
Хелен — Бетти Аккерман
Бам — Джонни Уинтерс
Майк стоит в полутьме в узком проходе между двумя домами. Слабый источник света откуда-то слева и снизу падает на его лицо, Майк курит. Он застыл неподвижно, лишь время от времени затягиваясь сигаретой. Слышен звук торопливых шагов, и после паузы — тяжелое дыхание. Спотыкаясь, показывается в а м, видит Майка и не может скрыть испуга.
Бам (у него перехватило дыхание). Майк... Майк! (Скороговоркой.) Они приближаются. Копы перекрыли все вокруг. Этому маньяку-убийце никуда не деться. Его возьмут, Майк. (Пауза.) Майк... он где-то тут, рядом. Он уже успел пристрелить еще двоих. Как ты и говорил, он прочесывает улицу, квартал за кварталом.
Майк смотрит на него в упор: оскал зубов, вздернутая верхняя губа изогнулась в холодной улыбке.
Майк (мягко). — Плевать. (Затягивается.)
Бам. Ну да... Великий Майк Хаммер. Его ничто не волнует. Даже маньяк с пистолетом, заливший кровью те улицы, на которых он вырос. (Пауза.) Но, может, другое тебя заинтересует. Может, теперь ты оживишься. Может, в твоих мертвенно-спокойных глазах мелькнет искорка жизни. (Пауза.) Они сделали приманкой твою девушку!
Майк неторопливо переводит на него ледяной взгляд, словно и это его не волнует.
Бам. Твою девушку, Майк. Твою мисс Красавицу Малышку, которая, как и мы, выросла на этих же улицах. Кармен ненавидит ее всеми силами души, потому что она добилась успеха, и теперь копы используют ее как наживку. Они толково все рассчитали. Они ведут ее всю дорогу от Парк-авеню, потому что знают, как Кармен ненавидит ее. Приятель, да ты понимаешь, что из нее сделали живца? На покойниках не женятся. Ну, так какими глазами ты на это смотришь, герой?
Майк (пристально смотрит на него). Проваливай.
Издалека доносятся звуки сирен и полицейских свистков.
Бам. Сегодня вечером они возьмут Кармена. Но сначала он доберется до нее. Может, и до тебя!
Майк молча влепил ему затрещину и спокойно курит, стоя между домами. Раздается звонкое цоканье женских каблучков. Они ускоряют шаг. Быстро. Еще быстрее. Останавливаются и снова срываются с места. Внезапно перед камерой возникает Хелен. Замечает Майка. Широко распахивает глаза и вне себя от счастья бросается ему на шею.
Хелен (плачет). Майк! (Майк наклоняется к ней, прижимая Хелен, и вновь поднимает голову.)
Майк. Спокойней, малышка.
Хелен. Майк... ты знаешь, что я сделала?
Майк. Знаю. Ты — идиотка. Зачем тебе это надо, Хелен?
Хелен. Майк... ox, Майк... полиция попросила меня. Майк... я думала, ты будешь гордиться мной, если... если...
Майк (продолжая ее слова). Если ты подведешь маньяка под пулю?
Хелен испуганно кивает.
Майк. Я тоже вырос на этих улицах, малышка. Я тоже один из тех, за кем он охотится. Тебе не кажется, что этим я мог бы и сам заняться?
Хелен. Я... я думала... да, конечно... но я хотела... хотела помочь. Ох, Майк, я так хотела, чтобы ты гордился мной. Но сейчас я боюсь. (Пауза. Закусив губу, она глядит на него снизу вверх.) Майк... ты не знаешь, что значит бояться. Ты...
Майк. Неужели, малышка?
Хелен. Нет... страха ты никогда не испытывал. Майк, он скрывается где-то тут, на этой улице.
Майк (поверх ее головы смотрит в темноту). Гнилая улица. Улица Гнусностей. Улица Убийцы. Называй ее как угодно. Улица, на которой невыносимо жить. Одних она делает убийцами, а других миллионерами. Одна и та же улица, Хелен. (Долгая пауза. Майк продолжает во что-то вглядываться поверх ее головы.) Я слышу их, малышка. Они приближаются. Теперь маньяку некуда скрыться. (Смотрит на нее.) Ты можешь представить себе существо, всю жизнь одержимое страстью к убийствам? Он так ненавидит улицу, что захлестнут желанием убивать всех подряд, кто связан с улицей. Эта вонючая улица сформировала его, и ему никуда от этого не деться. Ты можешь представить себе такое, Хелен?
Хелен. Нет, Майк... невероятно... просто... невозможно поверить!
Майк. Неужели?
Он холодно уставился на нее.
Хелен. У тебя такой взгляд... не смотри так никогда на меня.
Майк. Верно, Хелен. Я тебя вычислил.
Хелен (смотрит на него широко распахнутыми глазами; тихо). Майк!
Майк. Ты создана для любви, Хелен. Ты — красивая ловкая гнусь. (Хелен, не веря своим глазам, бросает любопытный взгляд на него.) Твоей красоты достаточно, чтобы выйти замуж за плейбоя и навсегда расстаться с улицей. Но проклятая крепко держит. И тебе не покинуть ее, малышка. Она неизменно напоминает о себе, не так ли? Она возвращается снова и снова, она живет в тебе. И твой плейбой, потеряв терпение, дал тебе хорошего пинка, а? (Пауза.) Как ты должна ненавидеть улицу! (Медленно.) Я представляю себе... не ты ли забрала из лечебницы психически больного человека и заставила его убивать всех, кто попадался ему на глаза? У тебя непрезвойденный талант, девочка. Ты так искусна, что едва не заморочила меня.
Хелен. Майк... прошу тебя. Ты не понимаешь... Кармен убивает. Десять минут назад он прикончил Гаса и сейчас...
Майк. М-м-да... (Пауза.) Хелен... он не маньяк. (Пауза.) Им стала ты.
Хелен (оцепенела от ужаса; плачет). Майк... нет... ты же любил меня! Мы собирались... собирались пожениться. Ты...
Майк. Да, мы любили друг друга. Но что это меняет? Четырнадцать трупов... Это ничего не меняет? Ладно, в память о любви я пощажу тебя, Хелен. Никто ничего не узнает. Все будут думать, что с тобой расправился Кармен, а его убил я. Тебя это утешит, Хелен?
Хелен. Нет! Это все Кармен...
Майк. Это был не он, Хелен. Кармен уже полчаса мертв... и последнее убийство — дело не его рук. Тут, на этом самом месте, я всадил в него пулю...
Камера показывает тело, лежащее за спиной Майка.
Голос Хелен. Майк... ты не можешь... (Внезапно горло ее сводит судорогой.)
Майк. Не вытаскивай пистолет. Пока, девочка.
На экране Хелен, на горле которой смыкаются пальцы Майка; у нее подгибаются ноги... она медленно сползает на труп Кармена. Майк опускает ее и щелчком посылает в ее сторону окурок сигареты. Из разжавшихся пальцев Хелен падает пистолет.
Взмывает и затихает одинокий музыкальный аккорд.
Моя месть — секс
Она глянула на меня с кривой усмешкой, продолжая вертеть в руках рюмку.
— Проститутка никогда не поворачивается спиной к обществу, — сказала она. — Она все принимает близко к сердцу.
— Глубокая философия, — оценил я. — Такую мысль непросто усвоить.
Она расплылась в улыбке и на мгновение стала просто хорошенькой.
— Я много думала над этим. В моем деле все видишь четко и ясно. И не позволяешь себе никаких заблуждений.
— Правда?
— Да, — кивнула она. — Правда. Я так чувствую.
— А остальные?
Она бросила беглый взгляд в зеркало на задней стенке бара и машинально поправила прическу.
— Нам доводилось говорить на эту тему. Все чувствуют то же самое.
— Доводилось говорить?
— Теперь перестали. И приберегаем ответы... для клиентов.
Появился официант с нашим заказом, быстро накрыл стол, а когда он удалился, я сказал:
— Но сомнительно, чтобы клиенты... были настолько разговорчивы.
— Вас бы удивило.
— Меня уже ничто не удивляет, девочка, — заметил я. — Но расскажи мне, как же все происходит.
И снова она одарила меня рассеянной равнодушной улыбкой.
— Наверное, люди всегда интересуются, откуда вы берете замыслы тех историй, про которые пишете?
Я кивнул, нахмурившись. Для той игры, которая завязывалась между нами, она была слишком проницательна.
— Ну, есть один и тот же вопрос, который постоянно задают... — она замялась, — нам. — Глаза ее стали пустыми и невыразительными, когда она продолжила: — «Как ты дошла до жизни такой, милая?»
Я постарался отвлечь ее от невеселых воспоминаний, спросив:
— И вы им рассказываете?
— Конечно. О, еще бы! За свои деньги они все получают сполна. Они хотят услышать историю, полную грязи и мерзости, чтобы на ее фоне почувствовать себя чистыми и непорочными — и они ее получают. Мы такое выкладываем... вам и в голову не может прийти...
— И сколько в историях правды?
— Ни капли, — быстро она. — Правды я никогда не говорю.
— А нет ли желания выложить ее мне?
— Кому она нужна?
— Может, быть кому-то и пригодится. Никогда не знаешь заранее. Мы живем в непростом мире...
— Конечно, тебе я расскажу. Но ты должен разговорить меня, задавать правильные вопросы.
Она замолчала, внимательно приглядываясь ко мне. Но я был не глупее ее. Я не собирался спрашивать ее, как она стала заниматься древнейшим ремеслом. Это-то было понятно. Нетрудно было догадаться, что у нее — свои представления о человеческих ценностях.
— О'кей, девочка, — сказал я. — Почему ты стала проституткой?
Она усмехнулась, и я понял, что нашел правильный подход. Я терпеливо ждал ее ответа и наблюдая за ней, смутно предполагая, что она расскажет. Ее внешность ничего не могла подсказать мне. Она была высокой брюнеткой с темными глазами, гораздо красивее, чем большинство ее товарок, и, когда мы с ней вошли в ресторан, мужчины откровенно провожали ее глазами. Голос ее удивлял мягкой серьезностью, в которой порой проскальзывали юмористические нотки. Трудно было представить себе, что ее могут мучить угрызения совести или что она склонна к вспышкам ярости. Но даже если она и впадала в такое настроение, она умела держать это глубоко в себе, чтобы не беспокоить случайных спутников.
Тем не менее не приходилось сомневаться, что она — проститутка. Девушка работала в одиночку, она не была связана ни с какой группой, не была членом «клуба», но и не фланировала по улицам и не ошивалась в барах. Она продавала себя в тех кругах, где «клиенты» носили серые фланелевые костюмы и обращались к ней мягким, но уверенным шепотом. В своем ремесле она вскарабкалась на вершину, где нет ни иллюзий, ни надежд... и откуда можно легко сорваться. Навсегда.
— Мы жили в северной части Нью-Йорка, — приступила она к рассказу, — и все началось, когда я кончала школу. Я была старшеклассницей и водилась далеко не с лучшей компанией. Все были чуть старше меня и куда как хорошо знали жизнь и ответы на все вопросы... После нескольких сумасшедших вечеринок я вступила на тот путь, который завершился статусом невенчанной матери.
— Встретила парня?
— Школьная знаменитость. Приличная семья и все такое. Он все начисто отрицал, и семья поддержала его, хотя к тому времени он уже всей школе успел поведать о своей маленькой победе.
— Он... он что-нибудь предлагал тебе?
Припомнив, она засмеялась:
— О да. И он, и его семья. И еще брат. — Они прямо из кожи вон лезли. — Она опять засмеялась, словно у ее истории не было последствий. — Их стараниями я год провела в исправительной школе в Гудзоне, так что никакие мои заявления уже не могли повредить репутации того подонка. — Помолчав, она добавила: — Прошу прощения за столь сильное выражение.
— А твоя семья не помогла тебе?
Какая-то тень скользнула по ее лицу. В первый раз я увидел на нем след горечи и отвращения.
— Предок сказал, что это пойдет мне на пользу. Он избил меня до крови и синяков и, наверно, убил бы, не будь он так пьян. Мне удалось вырваться и удрать. — Ее глаза рассеянно смотрели куда-то мимо меня, упершись в стенку ниши, в которой мы сидели. — Он пил не просыхая. Если я зарабатывала несколько долларов, присматривая за детьми, он тут же отбирал и тратил на очередную бутылку.
— А мать? Она тоже ничего не могла сделать?
— Ровным счетом ничего. Он колотил ее по поводу и без повода. Она смертельно боялась его. Несколько раз соседи вызывали полицию и его забирали, но нам было только хуже от этого. — Сидя напротив меня за столом, она перевела на меня взгляд. — Невозможно передать, когда в семье нет любви... — обронила она.
Как все просто и точно в ее объяснениях. Одна ее фраза — и все стало ясно. Главная проблема бытия... В двух словах! Нет любви. Над этим не часто задумываешься... Мурашки бегут по коже, когда видишь, к каким это приводит последствиям...
Последствия... в них и крылась причина, по которой я и хотел найти противоядие.
— Поэтому ты и стала проституткой?
Она медленно покачала головой.
— Нет. Не только поэтому. Было много и других причин.
— Например?
— Могу ли я позволить себе легкую вульгарность? — мягко спросила она.
Я кивнул.
— Знаете ли, порой я не могу найти верные слова. Мне придется говорить... ну, как бы... на жаргоне, на patois. Понимаете, что я имею в виду? — Я засмеялся, и она пояснила: — Я набралась этих словечек в Гудзоне. Мое единственное приобретение... Там была одна девочка-француженка, из Канады... с очень богатым словарем.
— Представляю себе.
— Предок обзывал меня грязной шлюхой, говорил: если уж мне приспичило этим заниматься, то надо — за деньги. В тот раз он избил меня и вышвырнул за дверь. Мама попыталась остановить его и схлопотала оплеуху. — Замолчав, она перевела дыхание и продолжила: — И дальше сопротивляться она была уже не в силах, предоставив это мне.
— Жить бы ему до ста лет, — сказал я, — но где-то в другом месте.
— Знать бы пораньше... — Закусив губу, она, видимо, попыталась представить себе иное развитие событий. — В ту же ночь я ушла. Спала в какой-то заброшенной постройке. На другой день я присматривала за детишками, заработала долларов восемьдесят... и опять сделала ошибку. Я вернулась домой. И получила очередную порцию затрещин. Предок отобрал все деньги, да еще и наорал на меня за то, что подрабатываю проституцией. Я говорила вам, что он был полным и законченным подонком?
— Дала понять.
— Нет, я повторяю — он был подонком. Не знаю, может, он маялся каким-то комплексом? Но тогда я была слишком юной, чтобы разобраться во всем. Ну, и вообще меня волновало только одно.
— Что именно?
— Ребенок. Он был моим. И никто был не в силах забрать его у меня. Пытались, но ничего не вышло. Подступись кто ко мне, я начала бы так орать, что стены рухнули бы.
— Как сейчас поживает ребенок? — спросил я.
— Отлично. Он получит хорошее воспитание. Его любят. И давайте покончим с темой. Ладно?
— Ладно.
— Я жила в обычном небедном пригороде. Девочки делились там на три слоя: большинство были нормальными девчонками, другие пытались стать ими, наконец, такие, которым было на все наплевать. Как и в любом другом предместье, мальчишки все были одинаковыми. Они водились и с первыми, и со вторыми, и с третьими. С последними — больше. Когда испорченные девчонки давали им отлуп, они переключались на нормальных. Только тогда.
— Проститутка никогда не поворачивается спиной к обществу, — сказала она. — Она все принимает близко к сердцу.
— Глубокая философия, — оценил я. — Такую мысль непросто усвоить.
Она расплылась в улыбке и на мгновение стала просто хорошенькой.
— Я много думала над этим. В моем деле все видишь четко и ясно. И не позволяешь себе никаких заблуждений.
— Правда?
— Да, — кивнула она. — Правда. Я так чувствую.
— А остальные?
Она бросила беглый взгляд в зеркало на задней стенке бара и машинально поправила прическу.
— Нам доводилось говорить на эту тему. Все чувствуют то же самое.
— Доводилось говорить?
— Теперь перестали. И приберегаем ответы... для клиентов.
Появился официант с нашим заказом, быстро накрыл стол, а когда он удалился, я сказал:
— Но сомнительно, чтобы клиенты... были настолько разговорчивы.
— Вас бы удивило.
— Меня уже ничто не удивляет, девочка, — заметил я. — Но расскажи мне, как же все происходит.
И снова она одарила меня рассеянной равнодушной улыбкой.
— Наверное, люди всегда интересуются, откуда вы берете замыслы тех историй, про которые пишете?
Я кивнул, нахмурившись. Для той игры, которая завязывалась между нами, она была слишком проницательна.
— Ну, есть один и тот же вопрос, который постоянно задают... — она замялась, — нам. — Глаза ее стали пустыми и невыразительными, когда она продолжила: — «Как ты дошла до жизни такой, милая?»
Я постарался отвлечь ее от невеселых воспоминаний, спросив:
— И вы им рассказываете?
— Конечно. О, еще бы! За свои деньги они все получают сполна. Они хотят услышать историю, полную грязи и мерзости, чтобы на ее фоне почувствовать себя чистыми и непорочными — и они ее получают. Мы такое выкладываем... вам и в голову не может прийти...
— И сколько в историях правды?
— Ни капли, — быстро она. — Правды я никогда не говорю.
— А нет ли желания выложить ее мне?
— Кому она нужна?
— Может, быть кому-то и пригодится. Никогда не знаешь заранее. Мы живем в непростом мире...
— Конечно, тебе я расскажу. Но ты должен разговорить меня, задавать правильные вопросы.
Она замолчала, внимательно приглядываясь ко мне. Но я был не глупее ее. Я не собирался спрашивать ее, как она стала заниматься древнейшим ремеслом. Это-то было понятно. Нетрудно было догадаться, что у нее — свои представления о человеческих ценностях.
— О'кей, девочка, — сказал я. — Почему ты стала проституткой?
Она усмехнулась, и я понял, что нашел правильный подход. Я терпеливо ждал ее ответа и наблюдая за ней, смутно предполагая, что она расскажет. Ее внешность ничего не могла подсказать мне. Она была высокой брюнеткой с темными глазами, гораздо красивее, чем большинство ее товарок, и, когда мы с ней вошли в ресторан, мужчины откровенно провожали ее глазами. Голос ее удивлял мягкой серьезностью, в которой порой проскальзывали юмористические нотки. Трудно было представить себе, что ее могут мучить угрызения совести или что она склонна к вспышкам ярости. Но даже если она и впадала в такое настроение, она умела держать это глубоко в себе, чтобы не беспокоить случайных спутников.
Тем не менее не приходилось сомневаться, что она — проститутка. Девушка работала в одиночку, она не была связана ни с какой группой, не была членом «клуба», но и не фланировала по улицам и не ошивалась в барах. Она продавала себя в тех кругах, где «клиенты» носили серые фланелевые костюмы и обращались к ней мягким, но уверенным шепотом. В своем ремесле она вскарабкалась на вершину, где нет ни иллюзий, ни надежд... и откуда можно легко сорваться. Навсегда.
— Мы жили в северной части Нью-Йорка, — приступила она к рассказу, — и все началось, когда я кончала школу. Я была старшеклассницей и водилась далеко не с лучшей компанией. Все были чуть старше меня и куда как хорошо знали жизнь и ответы на все вопросы... После нескольких сумасшедших вечеринок я вступила на тот путь, который завершился статусом невенчанной матери.
— Встретила парня?
— Школьная знаменитость. Приличная семья и все такое. Он все начисто отрицал, и семья поддержала его, хотя к тому времени он уже всей школе успел поведать о своей маленькой победе.
— Он... он что-нибудь предлагал тебе?
Припомнив, она засмеялась:
— О да. И он, и его семья. И еще брат. — Они прямо из кожи вон лезли. — Она опять засмеялась, словно у ее истории не было последствий. — Их стараниями я год провела в исправительной школе в Гудзоне, так что никакие мои заявления уже не могли повредить репутации того подонка. — Помолчав, она добавила: — Прошу прощения за столь сильное выражение.
— А твоя семья не помогла тебе?
Какая-то тень скользнула по ее лицу. В первый раз я увидел на нем след горечи и отвращения.
— Предок сказал, что это пойдет мне на пользу. Он избил меня до крови и синяков и, наверно, убил бы, не будь он так пьян. Мне удалось вырваться и удрать. — Ее глаза рассеянно смотрели куда-то мимо меня, упершись в стенку ниши, в которой мы сидели. — Он пил не просыхая. Если я зарабатывала несколько долларов, присматривая за детьми, он тут же отбирал и тратил на очередную бутылку.
— А мать? Она тоже ничего не могла сделать?
— Ровным счетом ничего. Он колотил ее по поводу и без повода. Она смертельно боялась его. Несколько раз соседи вызывали полицию и его забирали, но нам было только хуже от этого. — Сидя напротив меня за столом, она перевела на меня взгляд. — Невозможно передать, когда в семье нет любви... — обронила она.
Как все просто и точно в ее объяснениях. Одна ее фраза — и все стало ясно. Главная проблема бытия... В двух словах! Нет любви. Над этим не часто задумываешься... Мурашки бегут по коже, когда видишь, к каким это приводит последствиям...
Последствия... в них и крылась причина, по которой я и хотел найти противоядие.
— Поэтому ты и стала проституткой?
Она медленно покачала головой.
— Нет. Не только поэтому. Было много и других причин.
— Например?
— Могу ли я позволить себе легкую вульгарность? — мягко спросила она.
Я кивнул.
— Знаете ли, порой я не могу найти верные слова. Мне придется говорить... ну, как бы... на жаргоне, на patois. Понимаете, что я имею в виду? — Я засмеялся, и она пояснила: — Я набралась этих словечек в Гудзоне. Мое единственное приобретение... Там была одна девочка-француженка, из Канады... с очень богатым словарем.
— Представляю себе.
— Предок обзывал меня грязной шлюхой, говорил: если уж мне приспичило этим заниматься, то надо — за деньги. В тот раз он избил меня и вышвырнул за дверь. Мама попыталась остановить его и схлопотала оплеуху. — Замолчав, она перевела дыхание и продолжила: — И дальше сопротивляться она была уже не в силах, предоставив это мне.
— Жить бы ему до ста лет, — сказал я, — но где-то в другом месте.
— Знать бы пораньше... — Закусив губу, она, видимо, попыталась представить себе иное развитие событий. — В ту же ночь я ушла. Спала в какой-то заброшенной постройке. На другой день я присматривала за детишками, заработала долларов восемьдесят... и опять сделала ошибку. Я вернулась домой. И получила очередную порцию затрещин. Предок отобрал все деньги, да еще и наорал на меня за то, что подрабатываю проституцией. Я говорила вам, что он был полным и законченным подонком?
— Дала понять.
— Нет, я повторяю — он был подонком. Не знаю, может, он маялся каким-то комплексом? Но тогда я была слишком юной, чтобы разобраться во всем. Ну, и вообще меня волновало только одно.
— Что именно?
— Ребенок. Он был моим. И никто был не в силах забрать его у меня. Пытались, но ничего не вышло. Подступись кто ко мне, я начала бы так орать, что стены рухнули бы.
— Как сейчас поживает ребенок? — спросил я.
— Отлично. Он получит хорошее воспитание. Его любят. И давайте покончим с темой. Ладно?
— Ладно.
— Я жила в обычном небедном пригороде. Девочки делились там на три слоя: большинство были нормальными девчонками, другие пытались стать ими, наконец, такие, которым было на все наплевать. Как и в любом другом предместье, мальчишки все были одинаковыми. Они водились и с первыми, и со вторыми, и с третьими. С последними — больше. Когда испорченные девчонки давали им отлуп, они переключались на нормальных. Только тогда.