Страуб Питер. Коко

   Когда юнцы вернулись за столики, чтобы смотреть следующий номер, Пул постучался в дверь за сценой. Она немедленно открылась. За дверью в крошечной комнатке на полу и на низкой кушетке сидели музыканты. Здесь стоял запах табака, пота и косметики. Лола отвернулся от зеркала и в упор посмотрел на Майкла из-под полотенца, покрывавшего его голову. В одной руке Лола держал коробочку с черной подводкой для глаз, в другой – кисточку.
   Пул вошел в комнату.
   – Закрывай за собой дверь, – сказал один из музыкантов.
   – Вы хотели поговорить со мной? – спросил Лола.
   – Мне понравилось выступление, – сказал Майкл, делая несколько шагов в направлении Лолы. Толстый филиппинец, игравший на барабане, протянул ноги, чтобы помешать Пулу сделать следующий шаг. Лола улыбнулся и снял с головы полотенце.
   Он оказался гораздо мельче и гораздо старше, чем выглядел со сцены. Под слоем грима его женоподобное лицо прорезали глубокие морщины. Выражение глаз было усталым и настороженным. Курчавые волосы лоснились от пота. Он улыбнулся комплименту Майкла и вновь повернулся к зеркалу.
   – Это я посылал записку о Бугис-стрит, – сказал Майкл. Лола повернул голову и краем глаза оценивающе посмотрел на Майкла.
   – У вас найдется минутка? – спросил Пул.
   – Что-то не припомню, чтобы видел вас раньше, – Лола говорил по-английски почти без акцента.
   – Я впервые в Сингапуре.
   – И должно быть, у вас что-то экстраважное?
   Музыканты грубо захохотали.
   – Я слышал о вас от человека по имени Билли. – Майкл понимал, что что-то в этой комнате ускользает от него, существует какой-то секрет, который ему неизвестен.
   – А чем вы занимались с Билли? Искали, как бы поразвлечься? Надеюсь, вам это удалось.
   – Я искал писателя по имени Тим Андерхилл.
   Лола весьма и весьма удивил Майкла, неожиданно выронив из рук коробочку с подводкой.
   – Знаете, – сказал он. – Я думал, что я к этому готов, но я к этому не готов.
   Думал, что готов к чему?
   – Билли сказал, что вы, возможно, знакомы с Андерхиллом и даже знаете, где он сейчас.
   – Что ж, здесь его нет, – Лола сделал несколько шагов вперед. – Я не хочу говорить об этом. У меня еще одно выступление. Оставьте меня в покое.
   Музыканты равнодушно наблюдали за этой сценой.
   – Мне необходима ваша помощь, – сказал Майкл.
   – Вы кто, коп? Он должен вам деньги?
   – Меня зовут Майкл Пул. Я врач. И когда-то был другом Тима Андерхилла.
   Лола прижал ладони ко лбу. На лице его было написано, что больше всего он сейчас желал бы, чтобы Майкл Пул оказался дурным сном, который вот-вот закончится. Затем он опустил руки и поднял к небу глаза.
   – О, Боже, начинается.
   Лола обернулся к барабанщику:
   – Ты знал когда-нибудь Тима Андерхилла?
   Тот покачал головой.
   – Вы не бывали на Бугис-стрит в начале семидесятых?
   – Мы тогда были еще в Маниле, – ответил барабанщик.
   – Играли по барам, – добавил музыкант, игравший на синтезаторе. – Счастливые это были деньки. Делали что хотели.
   – Вы можете сказать мне, где его найти?
   Лола заметил, что пальцы его измазаны просыпавшейся подводкой. Он достал бумажную салфетку и медленно, не сводя взгляда со своего отражения в зеркале, вытер их.
   – Мне нечего скрывать, – сказал он. – Совсем наоборот. Он снова посмотрел на Пула.
   – А что вы собираетесь делать, когда найдете его.
   – Поговорить.
   – Думаю, это не все, чего бы вы хотели, – Лола тяжело вздохнул. – Я действительно еще не готов к этому.
   – Назовите только время и место.
   – Только время и только место, назови мне время и место, – дурачась, запел клавишник.
   – Вы знаете Брас Базах Парк? – спросил Лола. Пул сказал, что сможет найти.
   – Возможно, я встречусь там с вами завтра в одиннадцать. – Лола опять пристально изучал себя в зеркале. – А если меня не будет, забудьте обо всем. И больше не возвращайтесь, о’кей.
   Пул кивнул, прощаясь, хотя никто из этих людей не внушал ему симпатии.
   Барабанщик начал петь:
   – А знаете ли вы дорогу на Брас Базах Парк?
   И под его шутливое пение Майкл Пул покинул комнату.

7

   На следующее утро Майкл отправился к месту встречи. Примерно через полчаса ходьбы он увидел небольшую треугольную лужайку, отделявшую Орчад-роуд от Брас Базах Парка.
   Майкл пошел на встречу один: Конор был по-прежнему слишком слаб, а Гарри Биверс, появившийся за завтраком в кофейне с мешками под глазами и огромной красной ссадиной над правой бровью, заявил, что, по его мнению. Пулу лучше отправиться в парк одному, чтобы не спугнуть парня.
   Пул понимал, почему Лола выбрал для встречи Брас Базах Парк. Это было, видимо, самое людное место в Сингапуре. Что бы ни произошло в парке, это не укрылось бы не только от его посетителей, но и от обитателей домов, стоящих по обе стороны широких улиц, ведущих к парку, и от проезжающих мимо машин. Брас Базах напоминал островок безопасности посреди переполненного перекрестка.
   В узкой восточной части парка три довольно широкие извивающиеся дорожки сливались в одну, которая огибала какую-то абстрактную бронзовую скульптуру и деревянный указатель.
   Пул прошел по Орчад-роуд до светофора, возле которого можно было перейти улицу и попасть в Брас Базах Парк. Было без пяти одиннадцать.
   Майкл уселся на одну из скамеек, стоящих на дорожке, проходящей ближе всех к Орчад-роуд, и огляделся, пытаясь угадать, где находится сейчас Лола. Вероятно, наблюдает за ним из окна одного из домов, выходящего в парк. Пул понимал, что певец скорее всего заставит его подождать, и жалел, что не захватил с собой книжку.
   Пул сидел на скамейке под палящими лучами солнца. Какой-то старичок, опираясь на палку, проковылял мимо. Пул посмотрел как он семенит маленькими шажками мимо остальных скамеек, мимо скульптуры и указателя, переходит Орчад-роуд. Прошло двадцать пять минут. А Пул так и сидел на скамейке посреди “островка безопасности”. Он вдруг совершенно неожиданно почувствовал себя чудовищно одиноким. Ему подумалось, что если жизнь вдруг сложится так, что он никогда не вернется на Уэстерхолм, то больше всех о нем пожалеет маленькая девочка, для которой он ничего, в сущности, не может сделать – только покупать ей книжки.
   Что ж, наверное, так и должно быть. Ему тоже будет очень не хватать Стаси, особенно если она вдруг умрет до его возвращения. Странно, подумалось Майклу, в медицинских колледжах учат стольким вещам, помогающим познать жизнь и смерть, но там не учат тому, как оплакивать умерших. Нигде не учат горю. А горе и грусть давно уже сделались неотъемлемыми чертами доктора Майкла Пула. Горе всегда сопровождало любовь.
   Пул вспомнил, как стоял у окна отеля в Вашингтоне, наблюдая, как фургон с сумасшедшим водителем таранит маленькую пыльную машину, вспомнил, как шел к Монументу рядом с другими ветеранами, рядом с двойником Денглера и призраком Тима Андерхилла. Еще он вспомнил Томаса Штрека.
   Перед глазами Майкла вновь стояли свинцовые облака на фоне серого неба и толстые дамы, размахивающие знаменами. Он вспомнил, как имена погибших словно отделялись от черной стены и плыли ему навстречу. Во рту стоял горький вкус утраты.
   – Дуайт Т.Понсфут, – произнес Майкл и сам удивился тому, как абсурдно прозвучало это имя. Все вдруг поплыло у него перед глазами, и Майкл нервно захихикал.
   Некоторое время он продолжал плакать и смеяться одновременно. Эта странная мешанина чувств переполняла каждую его клеточку. Он плакал и смеялся, переполняемый горем и осознанием бренности всего земного, и чувство это было одновременно горьким и радостным. Когда эмоции постепенно утихли, Майкл достал из кармана платок, вытер глаза и увидел рядом с собой на скамейке тощего мужчину средних лет – китайский вариант Родди Макдоуэла. Человек наблюдал за ним с каким-то нетерпеливым любопытством. Он был одним из тех, кто выглядит подростком лет до сорока с лишним, а затем сразу превращается в морщинистого старого мальчика.
   Майкл оглядел коричневые брюки незнакомца, розовую рубашку, воротничок которой был выпущен поверх воротника коричневого спортивного жакета, аккуратно причесанные волосы и только в этот момент понял, что перед ним Лола в своей повседневной одежде и без косметики.
   – Я думаю, вы тоже не в себе, – спокойно произнес Лола. Он улыбнулся, и лицо его прорезало множество морщинок. – Что неудивительно, если вы действительно друг Тима Андерхилла.
   – Я подумал, что только самая ужасная на свете война может уничтожить человека по имени Дуайт Т.Понсфут. Вы согласны? – произнеся это имя, Майкл вновь почувствовал, как его одолевает все та же странная мешанина чувств, и поскорее закрыл рот, чтобы опять не захихикать.
   – Разумеется, – ответил Лола на его вопрос.
   Пул с удовлетворением отметил, что его срыв, видимо, не произвел на Лолу особого впечатления. Ему приходилось видеть и кое-что похуже.
   – Вы были с Андерхиллом во Вьетнаме? – спросил Лола. Казалось, это единственное, что его интересовало.
   – Он спас множество жизней в местечке под названием Долина Дракона, – сказал Пул. – И именно тем, что успокоил всех остальных. Думаю, он был создан солдатом. Его возбуждала битва, он любил ходить в разведку. И к тому же был далеко не глуп.
   – Вы не видели его со времен войны? Майкл покачал головой.
   – Знаете, что я думаю? – спросил Лола и тут же сам ответил на собственный вопрос: – Я думаю, вы ничем не сможете помочь Тиму Андерхиллу. – Он в упор посмотрел на Пула, потом отвернулся.
   – Где вы встретились с Андерхиллом?
   Лола вновь поглядел на Пула. Рот его двигался при этом, как будто он пытался выловить в зубах и выплюнуть застрявшую там и мешающую ему пищу.
   – В “Восточной песне”. Сейчас-то там все по-другому – они принимают туристов, а нескольким завсегдатаям Бугис-стрит платят пару долларов, чтобы они сидели на заднем плане и изображали разгульную жизнь ночного Сингапура.
   – Я был там, – сказал Пул, вспоминая увеселительный тур “Жасмин”.
   – Я знаю, что вы там были. Я знаю все места, где вы были. Я знаю все, что делали вы и ваши друзья. Очень много народу перезвонило мне. Я даже думаю, что знаю, кто вы.
   Пул молчал.
   – Он рассказывал мне о войне. И рассказывал о вас. Вы ведь Майкл Пул, так? – Когда Майкл кивнул, Лола продолжал: – Думаю, вам будет интересно, что именно он про вас говорил. Он говорил, что вам самой судьбой предназначено стать хорошим врачом, жениться на полной суке и жить где-нибудь в пригороде.
   Пул ухмыльнулся в ответ на улыбку Лолы.
   – Еще он считал, что постепенно вы начнете ненавидеть работу, жену и место, где живете. И что ему очень интересно, через какое время эти чувства приведут вас обратно сюда, и что вы будете делать потом. Еще Тим говорил, что восхищается вами.
   Видимо, вид у Пула был несколько удивленный, потому что Лола сказал:
   – Андерхилл говорил, что у вас достаточно силы, чтобы выдержать это второсортное существование достаточно долгое время. Это его и восхищало, потому что сам он так не мог – ему пришлось вести жизнь десятого, двенадцатого, а то и сотого сорта. После того как писательская деятельность перестала приносить доход, ваш друг, похоже, решил добраться до самого дна. А те, кто начинает искать дно, всегда его находят. Потому что дно-то всегда в одном и том же месте, разве не так?
   Пулу больше всего хотелось узнать, что же заставило Тима искать дно, но Лола продолжал быстро говорить:
   – Я хочу рассказать вам об американцах, которых прибило сюда во время вьетнамской войны. Эти люди никак не могли вписаться в жизнь собственной страны. На Востоке они чувствовали себя больше в своей тарелке. Многие из них любили азиатских женщин. Или восточных юношей, как ваш друг. – На губах Лолы заиграла горькая улыбка. – Многим хотелось жить в таком месте, где нет проблем с наркотиками. Большинство из них отправились в Бангкок, некоторые купили бары в Пэтпонге и Чианг-Мэе, другие включились в торговлю наркотиками. – Он снова взглянул на Пула.
   – А что делал Андерхилл?
   Лицо Лолы снова прорезали морщинки.
   – Андерхилл был счастлив своей работой. Он жил в крошечной комнатке в старом китайском квартале, где приходилось ставить печатную машинку на пустой ящик. Еще там был маленький проигрыватель – Тим тратил деньги на пластинки, книги, Бугис-стрит и наркотики. Но он был больным человеком. У него была страсть к разрушению. Вы сказали, что он был хорошим солдатом. А из чего, по-вашему, состоит хороший солдат? Из желания созидать?
   – Но он был творческой личностью. Никто не может утверждать обратное. Ведь он написал здесь свои лучшие книги.
   – Первую книгу он написал во Вьетнаме у себя в голове, – сказал Лола. – Ему надо было только изложить все на бумаге. Он сидел в своей маленькой комнатке и печатал, ходил на Бугис-стрит, снимал мальчиков, делал то, что делал, брал то, что брал, а на следующее утро опять печатал. Все было просто. Вы думаете, я не знаю, о чем говорю? Я знаю – я был там. Закончив книгу, Тим устроил грандиознейшую вечеринку в “Плавучем Драконе”. Там-то он и встретился с моим приятелем Онг Пином. Он собирался тогда начать новую книгу. Тим говорил мне, что знает все об этом сумасшедшем человеке, видит его насквозь и должен написать о нем. Только ему надо еще что-то понять. Выглядело это все очень таинственно. Во многих отношениях. Тиму нужны были деньги, но он придумал какую-то важную схему, которая обеспечит его жизнь. А до этого ему приходится занимать. Вот он и занимал у всех. Включая меня. Кучу денег. Конечно же, он вернет, как я могу сомневаться. Ведь он – известный писатель, разве не так?
   – Это была идея тяжбы с издательством?
   Лола внимательно взглянул на Майкла и как-то кривовато улыбнулся.
   – Это казалось Тиму замечательной идеей. Он собирался получить сотни тысяч долларов. У Андерхилла были серьезные проблемы – никак не удавалось написать ничего такого, что нравилось бы хотя бы ему самому. После “Расколотого надвое” он принимался еще за две или три книги. И все их забросил. Тим окончательно слетел с катушек – они с Онг Пином стали угрожать издателям судебным преследованием. Он хотел получить сразу кучу денег и расплатиться со всеми долгами. Когда эта шикарнаяидея не сработала, Тим очень быстро устал от Онг Пина. Он выставил его из квартиры – он вообще не хотел никого видеть. К тому же этот сумасшедший избил бедного парня. Потом Тим исчез. Никто не мог его найти. После этого про него ходили разные слухи. Андерхилл останавливался в разных отелях и задолжав кругленькую сумму, съезжал под покровом ночи. Однажды я узнал, что он должен ночевать под одним из городских мостов, и отправился туда с несколькими знакомыми, чтобы посмотреть, не удастся ли нам что-нибудь из него вытянуть или хотя бы поколотить его за все эти художества. Но Тима там не оказалось. Я слышал, что он проводил целые дни у курильщиков опиума. Потом дошла информация, что он окончательно сошел с ума – ходит и сообщает каждому встречному-поперечному, что этот мир полон грязи, что я – демон, Билли – демон, и Бог уничтожит нас. Тут я испугался, доктор. Кто знает, что может прийти в голову этому психу. Тим ненавидел самого себя, я знал это. А люди, которые ненавидят себя, которые никак не хотят смириться с тем, чем они стали, могут сделать все что угодно. Его вышвыривали по очереди изо всех баров в разных концах города. Никто не видел его, но до всех доходили слухи. Он нашел дно, не зря искал так долго.
   Пул молча застонал. Что же случилось с Андерхиллом? Может, наркотики, которые он принимал, довели его до такого состояния, что он не мог больше написать ничего стоящего?
   Пока Лола рассказывал, Майкл вспомнил вдруг, как однажды в Вашингтоне он отправился со знакомой женщиной-юристом на концерт джазового пианиста по имени Хэнк Джоунс. Он приехал в Вашингтон давать показания по делу “Эйджент Оранж”. Пул очень мало что знал о джазе, и теперь он не мог вспомнить ни одного произведения, которое играл Джоунс. Но что он помнил, так это исходившие от музыканта спокойную грацию и светлую радость, казавшуюся одновременно абстрактной и почти физически ощутимой. Он вспомнил, как Хэнк Джоунс, который был негром средних лет с седеющими волосами и симпатичным, слегка мефистофельским лицом, высоко подняв голову, сидел за клавиатурой, улавливая волны накатывавшего на него вдохновения. Музыка пронизывала Майкла Пула насквозь. Страсть, легкая, как дуновение ветерка. Поющая страсть. Пул был уверен, что то же слышит и сидящая рядом с ним молоденькая женщина-юрист. После представления, когда Джоунс стоял у рояля и беседовал со своими поклонниками, Пул заметил, что сам музыкант пребывает в неописуемом восторге по поводу того, что только что сыграл. От этого человека с изящными манерами исходила такая жизненная сила, что Пулу он показался похожим на огромного льва, преисполненного сознанием собственной силы и значимости.
   И Майклу подумалось тогда, что из всех, кого он знает, наверное, только Тиму Андерхиллу знакомо подобное состояние.
   Но у Андерхилла, видимо, было всего несколько лет на то, на что Хэнку Джоунсу отводились десятилетия. Он сам украл у себя все остальное время.
   Последовала долгая пауза.
   – Вы читали его книги? – спросил Лола. Пул кивнул.
   – Они хорошие?
   – Первые две – очень. Лола поморщился.
   – А я думал, все они окажутся ужасными.
   – Где он сейчас? – спросил Майкл. – Вам что-нибудь известно?
   – Собираетесь убить его? Что ж, наверное, в один прекрасный день кто-нибудь должен убить его и положить конец всем бедам Тима, пока сам он не прикончил кого-нибудь.
   – Он в Бангкоке? В Тайпее? Вернулся в Штаты?
   – Такие, как он, никогда не возвращаются в Америку. Он подался куда-нибудь еще – как сумасшедшее животное в поисках безопасного укрытия. Я уверен в этом. Я всегда думал, что он переберется в Бангкок. Бангкок – идеальное место для таких, как он. Но сам он чаще упоминал Тайней, так что, может быть, отправился туда. Тим так и не вернул мне ни цента из того, что я ему одолжил, вот что я скажу вам. – Во взгляде Лолы читалась теперь откровенная злость. – Тот сумасшедший, о котором Тим собирался написать, был он сам. Но Андерхилл не понимал этого, а люди, которые так мало про себя знают, они очень опасны. А ведь когда-то я любил его. Любил! Доктор Пул, если вы найдете своего друга, пожалуйста, будьте осторожны.

16

Библиотека

1

   Майкл Пул и Конор Линклейтер вот уже два дня были в Бангкоке, а Гарри Биверс в Тайпее, когда Тино Пумо сделал открытие, посетившее его во вполне прозаической обстановке кабинета микропленок главного отделения Нью-йоркской Публичной библиотеки. Приземистому мужчине с бородкой лет шестидесяти в хорошем черном костюме Пумо объяснил, что пишет книгу о событиях во Вьетнаме, точнее, о трибунале по делу Я-Тук.
   Какие газеты ему нужны? Копии всех ежедневных газет Нью-Йорка, Вашингтона, Лос-Анджелеса и Сент-Луиса, а также журналы с политическими обозрениями за ноябрь шестьдесят восьмого года и март шестьдесят девятого. А так как Пумо собирался просмотреть еще и некрологи жертв Коко, он попросил “Лондон Таймс”, “Гардиан” и “Телеграф” за всю неделю, включавшую двадцать восьмое января восемьдесят второго года, газеты Сент-Луиса за пятое февраля и ближайшие дни и ежедневные парижские газеты, выходившие в районе седьмого июля.
   Бородатый служащий объяснил Тино, что обычно на подборку столь обширных материалов уходит довольно много времени, но что у него есть для Пумо одновременно хорошие и плохие новости. Хорошие заключались в том, что все микрофильмы с материалами по происшествию в Я-Тук уже были собраны воедино. Плохая же новость состояла в том, что все эти материалы еще не поступили обратно в хранилище, потому что не только Пумо интересовался Я-Тук, – журналист по имени Роберто Ортиз затребовал ту же самую информацию тремя днями раньше, изучал ее в понедельник и все утро вторника, который, как известно, был вчера. “Сегодня среда – день “Виллидж Войс”, – автоматически подумал Пумо.
   Тино никогда ничего не слышал о Роберто Ортизе и испытывал сейчас по отношению к этому человеку лишь чувство благодарности за то, что не придется ждать несколько дней, пока будут разыскивать нужные ему микрофильмы. В конце концов, повторял Тино самому себе, он ведь просто проводит дополнительные исследования, чтобы заглушить в себе сознание, что он упустил в жизни что-то важное, не отправившись с друзьями в Сингапур. Если обнаружится что-ни-5удь, что им необходимо знать, он всегда может позвонить им в отель “Марко Поло”.
   Пока искали и подбирали статьи, Тино изучал, что было написано по поводу событий в Я-Тук в “Нью-Йорк Таймс” и других журналах. Он сидел на пластмассовом стуле перед пластиковым столом, причем стул был неудобный, а аппарат для просмотра микрофильмов занимал на столе столько места, что блокнот для записей Пумо приходилось держать на коленях. Но через несколько минут все это перестало иметь значение. То, что случилось с Тино Пумо через несколько минут чтения статьи, озаглавленной “Я-Тук: позор или победа”, напоминало разве что происшедшее с Котором Линклейтером в момент, когда Чарльз Дейзи положил перед ним альбом с фотографиями, отснятыми Коттоном. Он тут же забыл обо всем, что происходит вокруг.
   “Ньюсуик” приводила слова лейтенанта Гарри Биверса: “Мы здесь, чтобы убивать врагов всех видов и размеров. Лично на моем счету уже тридцать трупов вьетконговцев”. “Убийца детей?” – вопрошал “Тайм”, где лейтенант Биверс описывался как “исхудавший человек с ввалившимися глазами и выступающими скулами, отчаявшийся человек на грани срыва”. “Действительно ли они невиновны?” – спрашивала “Ньюсуик”, в которой дальше утверждалось, что лейтенант Биверс – такая же жертва Вьетнама, как и дети, убийство которых вменяется ему в вину.
   Тино помнил поведение Биверса в Я-Тук. “На моем счету тридцать мертвых негодяев, давайте, если вы хоть что-нибудь соображаете, нацепите медаль мне на грудь”, – казалось, говорило выражение лица лейтенанта. Лейтенанта буквально распирало, он никак не мог заткнуться. Когда вы стояли рядом с ним, то могли почти почувствовать, как в бешеном темпе бежит кровь по венам Гарри Биверса. И было ясно, что вы обожжетесь, если решитесь прикоснуться к нему.
   “На войне все одного возраста, – заявил он репортерам. – Вы, придурки, думаете, что на этой войне есть дети, вы думаете, что дети вообще существуют во время этой войны? Знаете, почему вы так Думаете? Потому что вы – невежественные гражданские крысы, вот почему. Здесь нет детей!”
   Были статьи, где предлагалось чуть ли не повесить Биверса, а вместе с ним и Денглера. Например, заголовок статьи в “Тайм”: “Я заслужил эту проклятую медаль”. Интересно, подумалось Тино, почему это, вспоминая о тогдашних событиях, Гарри всегда утверждает, что говорил журналистам, будто остальная часть взвода тоже заслуживает медалей.
   Пумо казалось, что кругом царит мертвая, какая-то неземная тишина. Пумо вспоминал, какими взвинченными, доведенными до предела чувствовали они себя в те дни, после того как довелось узнать, какая зыбкая грань отделяет совесть и нравственность от готовности совершить убийство. Все они сплошь состояли из нервов, из кончиков собственных пальцев, недавно нажимавших на курок. Он вновь слышал запах рыбного соуса и дыма, поднимающегося над котлом. На пологом склоне холма лежала девушка, вернее, бесформенная груда синего тряпья рядом с упавшим коромыслом. Если деревня была пуста, кто же, черт возьми, готовил еду? И для кого? Кругом было тихо, но спокойствие окружающей природы напоминало спокойствие тигра перед прыжком. Хрюкнула свинья, Пумо вздрогнул, сжал винтовку и чуть было не изрешетил пулями чумазого ребенка, стоявшего в той же стороне. Потому что никто никогда не знает, в каком облике придет смерть – может, в облике улыбающегося ребенка с протянутой рукой, она проникает тебе в мозг и медленно поджариваетего, и ты либо начинаешь палить без разбора во все подряд, либо стараешься спрятаться, как тигр прячется в траве перед прыжком – спасти свою жизнь можно только став невидимым.
   Пумо продолжал рассматривать фотографии – лейтенант Биверс, исхудавший и вымотанный, с изможденным лицом и ускользающим взглядом. М.0. Денглер с усталыми глазами, сверкающими из-под тропического шлема. И эта лужайка, на которой они стояли, от воспоминания о которой Пумо бросало в дрожь. И вход в пещеру, “похожий на кулак”, как заявил на заседании трибунала Виктор Спитални.
   Потом он вспомнил, как лейтенант Гарри Биверс извлекает из какой-то канавы девочку лет шести-семи, перепачканного грязью голенького ребенка, хрупкого, как все вьетнамские дети, с косточками, напоминающими цыплячьи, поднимает ее над головой и бросает в огонь.
   Все тело Пумо покрылось холодным потом. Захотелось встать и отойти от аппарата. Пытаясь подвинуть стул, он двинул с места стол, вытянул ноги, поднялся и вышел на середину кабинета микрофильмов.
   Что ж, хорошо, они шагнули за грань. Коко родился по ту сторону, там, где они увидели слона. Маленький улыбающийся ребенок приближался к Пумо, неся смерть в сложенных чашечкой ладонях.
   Пусть этот парень с испанским именем изучает Я-Тук, подумал Пумо. Появится еще одна книга. Он подарит ее на Рождество Мэгги Ла, девушка прочитает и сможет наконец объяснить ему, что же там произошло.
   Открылась дверь, и в комнате появился парень с всклокоченной бородой и серьгой в одном ухе. В руках он нес множество футляров с микрофильмами.