Страница:
– Я зналКоттона, – медленно произнес Конор Линклейтер. – Я был рядом, когда парнишка покупал фотографии.
– Мненаплевать, кто сделал эти фотографии. Мне наплевать, жив он, мертв или что-то среднее. И мне плевать, что все тут считают тебя героем, потому что в моих глазах, парень, ты – куча дерьма.
Войцак сделал еще шаг в сторону Конора, и тот разглядел на дне его глаз смесь ярости и отчаяния, загнанные так глубоко, что невозможно было разобрать, чего же было больше.
– Ты слышишь меня? Я был в боях двадцать один день. И двадцать одну ночь.
– Просто надо как-то исправить твой брак, вот и все, – прервал Войцака Конор.
Войцак больше ничего не слышал. Зрачки его глаз напоминали булавочные головки.
– Блядь!!! – заорал он.
– Я думал, ты любишь блядей, – спокойно произнес Конор.
– Я клею хорошо! – орал Войцак.
Бен Роим прекратил их ссору, долбанув со всей силы кулаком по дереву. За спиной подрядчика стояла миссис Дейзи с кофейником в руках.
Войцак устало улыбнулся ей.
– Хватит! – сказал Бен Роим.
– Не могу я работать с этим остом, – не унимался Войцак.
– Этот парень сам довел меня, – запротестовал Конор.
– Чарли хватит удар, если он услышит грубые выражения в своем доме. – Миссис Дейзи явно нервничала. – Возможно, по нему этого не скажешь, но Чарли довольно старомоден.
– Кто в конце концов отвечает за оклейку? – вопил Войцак. Он нагнулся и поднял с пола инструменты. – Я хочу только, чтобы мне дали делать мою работу.
– Но посмотрите, как он ее делает!
Бен Роим повернул к Конору угрюмое лицо и сказал, что им нужно поговорить.
Он провел Конора по коридору в другую комнату. Конор слышал, как за его спиной Войцак бормотал про него какие-то гадости миссис Дейзи, которая визгливо хихикала. Бен обошел все дырки в полу комнаты и прислонился к голой стене.
– Этот парень – муж моей племянницы Эллен. Он пережил тяжелые времена, там, во Вьетнаме. Тебе не надо рассказывать мне, что он делает работу, как моряк на пятый день запоя. Я просто делаю для него все, что могу. – Бен посмотрел на Конора, но не смог долго выдержать его взгляда. – Жаль, что не могу сказать тебе чего-нибудь поприятнее, Рыжик. Ты – хороший рабочий.
– Можно подумать, я прохлаждался на пикниках все то время, что был в Наме, – Конор покачал головой и замолк.
– Я заплачу тебе вперед за несколько дней, – сказал Бен Роим. – А летом у нас будет еще работа.
Лето было еще не скоро, но Конор сказал:
– Не беспокойтесь обо мне. У меня совсем другие планы – отправляюсь в путешествие.
Роим смущенно помахал ему рукой.
– Держись подальше от баров, Конор.
– Мненаплевать, кто сделал эти фотографии. Мне наплевать, жив он, мертв или что-то среднее. И мне плевать, что все тут считают тебя героем, потому что в моих глазах, парень, ты – куча дерьма.
Войцак сделал еще шаг в сторону Конора, и тот разглядел на дне его глаз смесь ярости и отчаяния, загнанные так глубоко, что невозможно было разобрать, чего же было больше.
– Ты слышишь меня? Я был в боях двадцать один день. И двадцать одну ночь.
– Просто надо как-то исправить твой брак, вот и все, – прервал Войцака Конор.
Войцак больше ничего не слышал. Зрачки его глаз напоминали булавочные головки.
– Блядь!!! – заорал он.
– Я думал, ты любишь блядей, – спокойно произнес Конор.
– Я клею хорошо! – орал Войцак.
Бен Роим прекратил их ссору, долбанув со всей силы кулаком по дереву. За спиной подрядчика стояла миссис Дейзи с кофейником в руках.
Войцак устало улыбнулся ей.
– Хватит! – сказал Бен Роим.
– Не могу я работать с этим остом, – не унимался Войцак.
– Этот парень сам довел меня, – запротестовал Конор.
– Чарли хватит удар, если он услышит грубые выражения в своем доме. – Миссис Дейзи явно нервничала. – Возможно, по нему этого не скажешь, но Чарли довольно старомоден.
– Кто в конце концов отвечает за оклейку? – вопил Войцак. Он нагнулся и поднял с пола инструменты. – Я хочу только, чтобы мне дали делать мою работу.
– Но посмотрите, как он ее делает!
Бен Роим повернул к Конору угрюмое лицо и сказал, что им нужно поговорить.
Он провел Конора по коридору в другую комнату. Конор слышал, как за его спиной Войцак бормотал про него какие-то гадости миссис Дейзи, которая визгливо хихикала. Бен обошел все дырки в полу комнаты и прислонился к голой стене.
– Этот парень – муж моей племянницы Эллен. Он пережил тяжелые времена, там, во Вьетнаме. Тебе не надо рассказывать мне, что он делает работу, как моряк на пятый день запоя. Я просто делаю для него все, что могу. – Бен посмотрел на Конора, но не смог долго выдержать его взгляда. – Жаль, что не могу сказать тебе чего-нибудь поприятнее, Рыжик. Ты – хороший рабочий.
– Можно подумать, я прохлаждался на пикниках все то время, что был в Наме, – Конор покачал головой и замолк.
– Я заплачу тебе вперед за несколько дней, – сказал Бен Роим. – А летом у нас будет еще работа.
Лето было еще не скоро, но Конор сказал:
– Не беспокойтесь обо мне. У меня совсем другие планы – отправляюсь в путешествие.
Роим смущенно помахал ему рукой.
– Держись подальше от баров, Конор.
2
Когда Конор вернулся на Уотер-стрит в Саут-Норуолке, он обнаружил, что не может вспомнить ничего из того, что произошло с тех пор, как он ушел от Бена Роима. Как будто бы он заснул, едва забравшись на мотоцикл, и проснулся только когда поставил его у дома. Конор устал, у него было ужасное настроение – какая-то пустота внутри. Непонятно, как он не попал в аварию, сидя в таком состоянии за рулем. Конор не понимал, почему он все еще жив.
Он по привычке вынул почту из ящика. Кроме обычной ерунды, которую рассовывают по почтовым ящикам рекламные агенты, и политических листовок, там был длинный белый конверт с маркой Нью-Йорка, надписанный от руки.
Конор зашел в квартиру, выкинул рекламные проспекты и политические листки в корзину для бумаг и достал из холодильника пиво. Посмотрев на себя в зеркало над кухонной раковиной, он увидел морщины на лбу и синяки под глазами. Конор выглядел больным – стареющим и больным. Он включил телевизор, швырнул пальто на единственный стул и повалился на кровать. Затем он открыл конверт достал оттуда голубой прямоугольничек, оказавшийся банковским чеком. Конор внимательно изучил его. После нескольких секунд смущения и недоверия он еще раз перечитал надпись на чеке. Это был чек на две тысячи долларов на имя Конора Линклейтера, подписанный Гарольдом Дж. Биверсом. Конор заглянул внутрь конверта и нашел записку: “Мотор запущен! Свяжусь с тобой по поводу перелета. С приветом, Гарри (Обжора!)”.
Он по привычке вынул почту из ящика. Кроме обычной ерунды, которую рассовывают по почтовым ящикам рекламные агенты, и политических листовок, там был длинный белый конверт с маркой Нью-Йорка, надписанный от руки.
Конор зашел в квартиру, выкинул рекламные проспекты и политические листки в корзину для бумаг и достал из холодильника пиво. Посмотрев на себя в зеркало над кухонной раковиной, он увидел морщины на лбу и синяки под глазами. Конор выглядел больным – стареющим и больным. Он включил телевизор, швырнул пальто на единственный стул и повалился на кровать. Затем он открыл конверт достал оттуда голубой прямоугольничек, оказавшийся банковским чеком. Конор внимательно изучил его. После нескольких секунд смущения и недоверия он еще раз перечитал надпись на чеке. Это был чек на две тысячи долларов на имя Конора Линклейтера, подписанный Гарольдом Дж. Биверсом. Конор заглянул внутрь конверта и нашел записку: “Мотор запущен! Свяжусь с тобой по поводу перелета. С приветом, Гарри (Обжора!)”.
3
Конор очень долго смотрел на чек, затем засунул его и записку обратно в конверт и стал прикидывать, куда бы все это спрятать. Если он положит конверт на стул, то сядет на него, если на кровать – то может потом случайно засунуть в автомат в прачечной вместе с простынями. Если положить на телевизор, то, напившись, Конор может случайно принять конверт за мусор. Наконец Конор решил остановиться на холодильнике. Он встал с кровати, открыл дверцу холодильника и положил конверт на пустую полку прямо под упаковкой пива “Молсон Эйл”.
Конор плеснул в лицо водой, причесался и переоделся в тот же костюм, в котором ездил в Вашингтон.
Затем Конор отправился в бар “У Донована” и выпил четыре коктейля еще до того, как появились остальные завсегдатаи бара. Конор не мог разобраться в своих чувствах: чего было больше – счастья по поводу получения чека и предстоящего отъезда или же горечи от того, что он потерял работу из-за этого осла Войцака. В конце концов он решил, что скорее счастлив, чем несчастлив, и по этому поводу стоит заказать еще порцию выпивки.
Бар постепенно заполнялся народом. Конор долго пялился на симпатичную женщину, пока не почувствовал себя трусом. Тогда он сполз с табуретки и попытался заговорить с ней. Девушка училась что-то там такое делать на компьютерах (в определенное время суток все женщины, которых можно было встретить “У Донована”, сообщали вам, что они учатся что-то там делать на компьютерах). Они выпили вместе. Конор спросил ее, не захочет ли она посмотреть его маленькую квартирку. Женщина ответила, что он забавный парнишка, и согласилась.
– Ты настоящий домосед, правда? – спросила девушка после того, как он включил свет в квартирке.
Потом, после занятий любовью, она спросила его о полосах на спине и животе.
– “Эйджент Оранж”, – ответил Конор. – Хотелось бы мне научить их всех как следует произносить эти слова.
И вот теперь он один боролся с последствиями запоя, больше всего желая увидеть сейчас Майка Пула и поговорить с ним об “Эйджент Оранж”, поинтересоваться новостями о Тиме Андерхилле.
Конор плеснул в лицо водой, причесался и переоделся в тот же костюм, в котором ездил в Вашингтон.
Затем Конор отправился в бар “У Донована” и выпил четыре коктейля еще до того, как появились остальные завсегдатаи бара. Конор не мог разобраться в своих чувствах: чего было больше – счастья по поводу получения чека и предстоящего отъезда или же горечи от того, что он потерял работу из-за этого осла Войцака. В конце концов он решил, что скорее счастлив, чем несчастлив, и по этому поводу стоит заказать еще порцию выпивки.
Бар постепенно заполнялся народом. Конор долго пялился на симпатичную женщину, пока не почувствовал себя трусом. Тогда он сполз с табуретки и попытался заговорить с ней. Девушка училась что-то там такое делать на компьютерах (в определенное время суток все женщины, которых можно было встретить “У Донована”, сообщали вам, что они учатся что-то там делать на компьютерах). Они выпили вместе. Конор спросил ее, не захочет ли она посмотреть его маленькую квартирку. Женщина ответила, что он забавный парнишка, и согласилась.
– Ты настоящий домосед, правда? – спросила девушка после того, как он включил свет в квартирке.
Потом, после занятий любовью, она спросила его о полосах на спине и животе.
– “Эйджент Оранж”, – ответил Конор. – Хотелось бы мне научить их всех как следует произносить эти слова.
И вот теперь он один боролся с последствиями запоя, больше всего желая увидеть сейчас Майка Пула и поговорить с ним об “Эйджент Оранж”, поинтересоваться новостями о Тиме Андерхилле.
8
Майкл Пул работает и отдыхает
1
– Все решено, – произнес Майкл. – В январе в Сингапуре медицинская конференция, организаторы предлагают скидку на билеты туда и обратно.
Он поднял глаза от номера “Американского терапевта”. В ответ Джуди только сжала губы, не отрываясь от телешоу “Сегодня”. Джуди завтракала, стоя у некоего подобия стойки посреди кухни. Майкл сидел один за длинным кухонным столом. Три года назад Джуди объявила, что кухня морально устарела, оскорбляет ее эстетические чувства и стала совершенно бесполезной, и потребовала переделать ее. Теперь она каждое утро завтракала стоя в восьми футах от стола, за которым сидел муж.
– А какая тема конференции? – спросила Джуди, по-прежнему глядя на экран.
– “Педиатрия в травматологии”. С подзаголовком “Травматология в педиатрии”.
Джуди бросила на него чуть иронический, но вполне дружелюбный взгляд и с хрустом откусила кусочек тоста.
– Все должно сработать, – продолжал Майкл. – Если повезет, мы сможем отыскать Андерхилла и решить все вопросы за неделю-две. Авиабилет будет действителен лишнюю неделю.
Джуди так и не повернулась к нему.
– Ты прослушала вчера сообщение Конора на моем автоответчике?
– С чего бы это мне слушать твои сообщения?
– Гарри Биверс послал Конору чек на две тысячи долларов, чтобы покрыть расходы на поездку. Никакой реакции.
– Конор не мог в это поверить.
– Как ты думаешь, они правильно сделали, что заменили Тома Брокоу Брайаном Гамбелом? Я всегда считала его каким-то чересчур легковесным.
– А мне он всегда нравился.
– Ну что ж, возможно ты прав, – Джуди обернулась, чтобы поставить в раковину свои почти не испачканные тарелку и чашку.
– Это все, что ты хочешь сказать?
Джуди повернулась к мужу, явно едва сдерживаясь:
– Ах, извините. Мне позволено добавить что-то еще? Ну так вот, мне не хватает по утрам Тома Брокоу. Если честно, старина Том иногда возбуждал меня. (Четыре года назад, в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, после смерти их сына Роберта – Робби, – Джуди положила конец их с Майклом физической близости.) Шоу больше не кажется мне таким интересным, как и многое другое на этом свете. Но я думаю, так иногда бывает, не правда ли? С сорокалетними мужьями ведь тоже происходят иногда странные вещи. – Джуди посмотрела на часы и гневно взглянула на мужа. – У меня всего двадцать минут, чтобы добраться до школы. Умеешь ты выбрать момент...
– Ты так ничего и не сказала по поводу поездки. Джуди вздохнула.
– Как ты думаешь, где Гарри Биверс взял деньги, которые он послал Конору? На той неделе звонила Пэт Колдуэлл. Она рассказала, что Гарри плел ей какие-то байки о правительственной миссии.
– О? – Несколько секунд Майкл молчал. – Гарри любит воображать себя Джеймсом Бондом. Но не все ли равно в конце концов, где он взял эти деньги.
– Хотелось бы мне понять, почему тебе так необходимо лететь в Сингапур в компании пары психов, чтобы разыскать еще одного такого же психа.
Джуди нервно одернула полу своего парчового жакета. На секунду она показалась Майклу похожей на Пэт Колдуэлл. Джуди не пользовалась косметикой, и в ее светлых волосах давно уже поблескивали серебристые седые пряди.
Затем она одарила наконец мужа первым прямым, открытым взглядом за это утро.
– А как же твоя любимая пациентка?
– Посмотрим. Я скажу ей обо всем сегодня.
– А твои компаньоны займутся всеми остальными, не так ли?
– И все с огромным удовольствием.
– А ты с не меньшим удовольствием будешь рыскать по всей Азии.
– Но ведь совсем недолго.
Джуди опустила глаза и улыбнулась. В улыбке этой было столько горечи, что у Майкла похолодело внутри.
– Я хочу знать, не нуждается ли Тим Андерхилл в моей помощи. Он – наше недоделанное дело.
– Я понимаю только одно. Была война, ты убивал людей, в том числе детей. Что ж, в этом суть войны. Но когда война закончена, она должна быть закончена.
– Я думаю, что в каком-то смысле не заканчивается ничто и никогда.
Он поднял глаза от номера “Американского терапевта”. В ответ Джуди только сжала губы, не отрываясь от телешоу “Сегодня”. Джуди завтракала, стоя у некоего подобия стойки посреди кухни. Майкл сидел один за длинным кухонным столом. Три года назад Джуди объявила, что кухня морально устарела, оскорбляет ее эстетические чувства и стала совершенно бесполезной, и потребовала переделать ее. Теперь она каждое утро завтракала стоя в восьми футах от стола, за которым сидел муж.
– А какая тема конференции? – спросила Джуди, по-прежнему глядя на экран.
– “Педиатрия в травматологии”. С подзаголовком “Травматология в педиатрии”.
Джуди бросила на него чуть иронический, но вполне дружелюбный взгляд и с хрустом откусила кусочек тоста.
– Все должно сработать, – продолжал Майкл. – Если повезет, мы сможем отыскать Андерхилла и решить все вопросы за неделю-две. Авиабилет будет действителен лишнюю неделю.
Джуди так и не повернулась к нему.
– Ты прослушала вчера сообщение Конора на моем автоответчике?
– С чего бы это мне слушать твои сообщения?
– Гарри Биверс послал Конору чек на две тысячи долларов, чтобы покрыть расходы на поездку. Никакой реакции.
– Конор не мог в это поверить.
– Как ты думаешь, они правильно сделали, что заменили Тома Брокоу Брайаном Гамбелом? Я всегда считала его каким-то чересчур легковесным.
– А мне он всегда нравился.
– Ну что ж, возможно ты прав, – Джуди обернулась, чтобы поставить в раковину свои почти не испачканные тарелку и чашку.
– Это все, что ты хочешь сказать?
Джуди повернулась к мужу, явно едва сдерживаясь:
– Ах, извините. Мне позволено добавить что-то еще? Ну так вот, мне не хватает по утрам Тома Брокоу. Если честно, старина Том иногда возбуждал меня. (Четыре года назад, в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, после смерти их сына Роберта – Робби, – Джуди положила конец их с Майклом физической близости.) Шоу больше не кажется мне таким интересным, как и многое другое на этом свете. Но я думаю, так иногда бывает, не правда ли? С сорокалетними мужьями ведь тоже происходят иногда странные вещи. – Джуди посмотрела на часы и гневно взглянула на мужа. – У меня всего двадцать минут, чтобы добраться до школы. Умеешь ты выбрать момент...
– Ты так ничего и не сказала по поводу поездки. Джуди вздохнула.
– Как ты думаешь, где Гарри Биверс взял деньги, которые он послал Конору? На той неделе звонила Пэт Колдуэлл. Она рассказала, что Гарри плел ей какие-то байки о правительственной миссии.
– О? – Несколько секунд Майкл молчал. – Гарри любит воображать себя Джеймсом Бондом. Но не все ли равно в конце концов, где он взял эти деньги.
– Хотелось бы мне понять, почему тебе так необходимо лететь в Сингапур в компании пары психов, чтобы разыскать еще одного такого же психа.
Джуди нервно одернула полу своего парчового жакета. На секунду она показалась Майклу похожей на Пэт Колдуэлл. Джуди не пользовалась косметикой, и в ее светлых волосах давно уже поблескивали серебристые седые пряди.
Затем она одарила наконец мужа первым прямым, открытым взглядом за это утро.
– А как же твоя любимая пациентка?
– Посмотрим. Я скажу ей обо всем сегодня.
– А твои компаньоны займутся всеми остальными, не так ли?
– И все с огромным удовольствием.
– А ты с не меньшим удовольствием будешь рыскать по всей Азии.
– Но ведь совсем недолго.
Джуди опустила глаза и улыбнулась. В улыбке этой было столько горечи, что у Майкла похолодело внутри.
– Я хочу знать, не нуждается ли Тим Андерхилл в моей помощи. Он – наше недоделанное дело.
– Я понимаю только одно. Была война, ты убивал людей, в том числе детей. Что ж, в этом суть войны. Но когда война закончена, она должна быть закончена.
– Я думаю, что в каком-то смысле не заканчивается ничто и никогда.
2
Это была правда. В Я-Тук Майкл Пул действительно убил ребенка. Обстоятельства дела были туманны, но факт оставался фактом: он выстрелил и убил ребенка, стоявшего в тени сарая. Майкл ни в чем не был выше Гарри Биверса. Он был таким же,как Гарри Биверс. В прошлом Гарри Биверса тоже был ребенок, с которым он столкнулся лицом к лицу, как и Майкл Пул с малышом, стоявшим в тени сарая. Все было по-другому, только исход дела оказался одинаковым, и именно исход дела имел значение для них обоих.
Несколько лет назад Майкл прочел в каком-то романе, названия которого он даже не запомнил, что ни одна история не существует в отрыве от своего прошлого, и именно прошлое делает понятной для нас эту историю. Это было правдой и касалось не только историй из книг. Майкл был тем, чем он был сейчас, – педиатром сорока одного года, проезжающим через небольшой городок с томиком “Джейн Эйр”, лежащим рядом на сиденье, – отчасти и потому, что убил ребенка в Я-Тук, но в гораздо большей степени потому, что, прежде чем он вылетел из колледжа, Майкл встретил хорошенькую старшекурсницу по имени Джудит Рицман и женился на ней. Когда его призвали в армию, Джуди писала ему два-три раза в неделю, и Майкл до сих пор помнил некоторые ее письма наизусть. В одном из них она сообщала, что хочет, чтобы их первый ребенок был мальчиком, и собирается назвать его Робертом. И Майкл, и Джуди были такими, какими они стали из-за всего, что сделали или не сделали в прошлом. Он женился на Джуди, он убил ребенка, а потом пил, и пил, и пил, чтобы забыться. Джуди содержала мужа, пока он заканчивал медицинский колледж. Роберт – его милый, ласковый, красивый, всегда унылый Роберт – родился в Уэстерхолме и прожил свою скучную, не богатую событиями и ничего в сущности не значившую маленькую жизнь в этом небольшом городишке, который обожала его мать и ненавидел его отец, Робби поздно начал говорить, поздно начал ходить, плохо учился в школе. Но Майкл очень быстро понял, что ему в сущности наплевать, будет ли его сын учиться в Гарварде и вообще будет ли он учиться колледже. Робби принес в его жизнь радость.
Когда мальчику было пять лет, из-за частых головных болей его положили в больницу, где работал отец. Тогда-то у него и обнаружили первую раковую опухоль. Потом были другие опухоли – на спинном мозге, на печени, на легких. Майкл купил сынишке белого кролика, которого Робби назвал Эрни в честь одного из героев “Сезам-стрит”. Когда Робби ненадолго становилось лучше, он таскался с этим кроликом по всему дому, как обычно таскаются дети с плюшевыми мишками. Болезнь Робби продолжалась три года – три года, внутри которых, казалось, существовал свой отсчет времени, свой собственный ритм, никак не связанный с ритмом окружающего мира. Когда Майкл оглядывался назад, ему казалось, что годы эти прошли очень быстро – тридцать шесть месяцев уложились не более чем в двенадцать. Внутри же этого срока каждый час тянулся неделю, неделя – год, а все эти три года унесли с собой молодость Майкла Пула.
Но, в отличие от Робби, он пережил их – эти три года. Он качал сына на руках, когда тот боролся уже за каждое свое дыхание, – в конце концов Робби довольно легко расстался с жизнью. Майкл положил своего дорогого мертвого мальчика на кровать и, наверное, в последний раз обнял жену.
– Я не хочу видеть этого проклятого кролика, когда вернусь домой, – сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил зверька.
И он действительно чуть не убил кролика, хотя приказание жены напоминало ему волю злой королевы из сказки. Как и жена, Майкл дошел до такой степени отчаяния, что вполне был способен на это. Однако вместо этого он отнес кролика в поле на северной окраине Уэстерхолма, вынул клетку из машины, открыл дверцу, и Эрни выпрыгнул наружу. Он огляделся вокруг своими маленькими глазками (немного напоминавшими глаза Робби), немного попрыгал около клетки и стремглав кинулся в лес, видневшийся неподалеку.
Сворачивая на стоянку около госпиталя Святого Варфоломея, Майкл вдруг понял, что ехал от своего дома на Редкоут-парк до Оутер Белт-роуд, на которой стояла больница, то есть практически через весь город, со слезами на глазах. Он проехал семь поворотов, пятнадцать дорожных знаков, восемь светофоров и одну из забитых машинами нью-йоркских дорожных развязок на Белт-роуд, практически ничего не видя. Он не помнил, как ехал через город. Его щеки были мокрыми, глаза распухли. Майкл достал носовой платок и вытер лицо.
– Не будь кретином, Майкл, – сказал он сам себе, взял с сиденья “Джейн Эйр” и вышел из машины.
Огромное, неправильной формы сооружение цвета сгнивших осенних листьев с башенками, контрфорсами и крошечными окошками, вкрапленными в фасад, стояло прямо напротив автомобильной стоянки.
Главной обязанностью Майкла было осматривать всех младенцев, родившихся за ночь. С тех пор, как в одноместную палату больницы положили Стаси Тэлбот, то есть уже два месяца, раз в неделю, в те дни, когда Майкл навещал ее, он старался задержаться в палате для новорожденных подольше.
После того, как был осмотрен последний младенец и Майкл заглянул ненадолго в послеродовую палату, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно женщин, произведших на свет этих карапузов, он направился наконец к лифту, чтобы подняться на девятый этаж, в онкологическое отделение.
Лифт остановился на третьем этаже, и внутрь вошел Сэм Стайн, хирург-ортопед, с которым Майкл был знаком. У Стайна была красивая белая борода и массивные плечи. Он был на пять-шесть дюймов ниже Майкла Пула, но вид у Стайна был настолько самоуверенный, что создавалось впечатление, что он смотрит на Майкла сверху вниз, хотя на деле ему приходилось изрядно задирать свою бороду, чтобы заглянуть коллеге в глаза.
Лет десять назад Стайн неправильно прооперировал ногу одного из юных пациентов Майкла, а затем долго объяснял постоянные жалобы мальчика на боль истерией. Наконец, после неудачных попыток свалить вину на всех по очереди терапевтов, которые наблюдали мальчика, в особенности на Майкла Пула, Стайна заставили повторно прооперировать ногу ребенка. Ни Стайн, ни Майкл не забыли этого эпизода, и Майкл больше никогда не направлял к нему своих больных.
Стайн взглянул на книгу в руках Майкла, нахмурился и посмотрел на панель лифта, чтобы определить, где они находятся.
– Как подсказывает мне мой опыт, доктор Пул, у приличного медика обычно нет времени отдыхать за чтением романов, – сказал он.
– А я и не отдыхаю, – ответил Майкл.
Майкл дошел до двери палаты Стаси Тэлбот, не встретив по пути ни одного из почти семидесяти врачей Уэстерхолма (Майкл как-то подсчитал, что примерно половина этих людей с ним не разговаривает. А из оставшейся половины немногим пришло бы в голову задуматься над тем, что он делает в онкологическом отделении. Для них он был просто обычным, нормальным медиком).
Майкл предполагал, что для кого-нибудь, вроде Сэма Стайна, то, что происходило сейчас со Стаси Тэлбот, тоже не выходило за рамки обычной медицины. Для него же это было не просто медицинским случаем, это напоминало ему о том, что случилось с Робби.
Майкл вошел в палату и погрузился в темноту. Глаза девочки были закрыты. Майкл помедлил несколько секунд, прежде чем подойти к ней. Шторы были опущены, свет потушен. В застоявшемся воздухе висел запах цветов из магазинчика на первом этаже больницы. Грудь Стаси едва заметно вздымалась под сеткой переплетенных трубок. На простыне рядом с рукой девочки лежал томик “Гекльберри Финна”. Судя по закладке, Стаси почти дочитала книгу.
Майкл подошел к кровати. Девочка открыла глаза. Узнав Майкла, она улыбнулась.
– Я рада, что это вы.
Стаси Тэлбот давно уже не была его пациенткой. По мере того, как болезнь захватывала один за другим разные ее органы, девочку передавали от одного специалиста к другому.
– Я принес тебе новую книжку, – сказал Майкл, кладя томик на стол. Затем он сел рядом с девочкой и взял ее руки в свои. От иссохшей кожи Стаси исходил жар. Майкл видел каждый волосок бровей девочки. Волосы Стаси выпали, и на голове ее была пестрая вязаная шапочка, придававшая ей немного восточный вид.
– Как ты думаешь, у Эммалин Грандерфорд был рак? – спросила Стаси.
– Думаю, что нет.
– Я все надеюсь прочитать в книге про кого-нибудь вроде меня, но, наверное, нет таких книг.
– Ты – не совсем обычный ребенок.
– Иногда я думаю, что все это не может происходить со мной на самом деле. Что я просто все это выдумала, а на самом деле лежу дома, в своей постели и притворяюсь больной, чтобы не идти в школу.
Майкл открыл карточку Стаси и прочитал сводку надвигающейся катастрофы.
– Они нашли еще одну, – сказала Стаси.
– Я вижу.
– Наверное, опять повезут на процедуры, – Стаси попыталась улыбнуться Майклу, но ей это не удалось. – А я даже люблю ездить на сканирование. Это такое грандиозное путешествие – мимо поста. По всему коридору. И еще на лифте!
– Должно быть, действительно интересно.
– Я все время падаю в обморок и должна лежать, лежать и лежать.
– И женщины в белом исполняют каждое твое желание.
– К сожалению.
Глаза девочки неожиданно расширились, и она сжала горячими пальцами руку Майкла. Через несколько секунд Стаси расслабилась и сказала:
– В такие моменты мне приходит в голову, что кто-то там, кто бы это ни был, который выслушивает наши молитвы, наверное, уже не может слышать моего имени.
– Я посмотрю, – сказал Майкл. – Может быть, мне удастся устроить, чтобы кто-нибудь из медсестер вывозил тебя время от времени из палаты, раз тебе так нравится путешествовать, особенно на лифте.
На секунду личико Стаси озарилось улыбкой, в глазах даже мелькнуло некое подобие надежды.
– Я как раз хотел сказать тебе, что и сам отправляюсь в путешествие, – сказал Майкл. – В конце января я уеду недели на две-три. – Маска болезни снова вернулась на лицо Стаси Тэлбот. – Я еду в Сингапур. А может быть, еще и в Бангкок.
– Один?
– Нет, с несколькими друзьями.
– Очень таинственно. Думаю, я должна поблагодарить вас за то, что вы меня предупредили.
– Я пришлю тебе оттуда тысячу открыток с жонглерами, подбрасывающими в воздух змей, и со слонами, переходящими улицы, по которым ездят рикши.
– Договорились – я путешествую в лифте, а вы путешествуете по Сингапуру. Не стоит беспокоиться.
– Буду беспокоиться, если захочу.
– Не надо делать мне одолжений, – Стаси отвернулась. – Я действительно не хочу, чтобы вы обо мне беспокоились.
У Майкла было такое чувство, что все это уже происходило с ним когда-то. Он наклонился и погладил лоб Стаси. Девочка поморщилась.
– Мне очень жаль, что ты на меня сердишься. Я зайду навестить тебя на следующей неделе, и мы сможем подробнее все обсудить.
– Откуда вы знаете, что я чувствую? Я ведь такая глупенькая.И вы понятия не имеете, что творится у меня внутри.
– Хочешь верь, хочешь не верь, но, мне думается, я представляю себе, что творится у тебя внутри.
– Вы когда-нибудь видели камеру для сканирования изнутри, доктор Пул?
Майкл встал. Когда он наклонился, чтобы поцеловать Стаси, девочка отвернулась.
Выходя из комнаты, Майкл слышал, как она плачет. Прежде чем покинуть больницу, он несколько секунд помедлил около поста.
Несколько лет назад Майкл прочел в каком-то романе, названия которого он даже не запомнил, что ни одна история не существует в отрыве от своего прошлого, и именно прошлое делает понятной для нас эту историю. Это было правдой и касалось не только историй из книг. Майкл был тем, чем он был сейчас, – педиатром сорока одного года, проезжающим через небольшой городок с томиком “Джейн Эйр”, лежащим рядом на сиденье, – отчасти и потому, что убил ребенка в Я-Тук, но в гораздо большей степени потому, что, прежде чем он вылетел из колледжа, Майкл встретил хорошенькую старшекурсницу по имени Джудит Рицман и женился на ней. Когда его призвали в армию, Джуди писала ему два-три раза в неделю, и Майкл до сих пор помнил некоторые ее письма наизусть. В одном из них она сообщала, что хочет, чтобы их первый ребенок был мальчиком, и собирается назвать его Робертом. И Майкл, и Джуди были такими, какими они стали из-за всего, что сделали или не сделали в прошлом. Он женился на Джуди, он убил ребенка, а потом пил, и пил, и пил, чтобы забыться. Джуди содержала мужа, пока он заканчивал медицинский колледж. Роберт – его милый, ласковый, красивый, всегда унылый Роберт – родился в Уэстерхолме и прожил свою скучную, не богатую событиями и ничего в сущности не значившую маленькую жизнь в этом небольшом городишке, который обожала его мать и ненавидел его отец, Робби поздно начал говорить, поздно начал ходить, плохо учился в школе. Но Майкл очень быстро понял, что ему в сущности наплевать, будет ли его сын учиться в Гарварде и вообще будет ли он учиться колледже. Робби принес в его жизнь радость.
Когда мальчику было пять лет, из-за частых головных болей его положили в больницу, где работал отец. Тогда-то у него и обнаружили первую раковую опухоль. Потом были другие опухоли – на спинном мозге, на печени, на легких. Майкл купил сынишке белого кролика, которого Робби назвал Эрни в честь одного из героев “Сезам-стрит”. Когда Робби ненадолго становилось лучше, он таскался с этим кроликом по всему дому, как обычно таскаются дети с плюшевыми мишками. Болезнь Робби продолжалась три года – три года, внутри которых, казалось, существовал свой отсчет времени, свой собственный ритм, никак не связанный с ритмом окружающего мира. Когда Майкл оглядывался назад, ему казалось, что годы эти прошли очень быстро – тридцать шесть месяцев уложились не более чем в двенадцать. Внутри же этого срока каждый час тянулся неделю, неделя – год, а все эти три года унесли с собой молодость Майкла Пула.
Но, в отличие от Робби, он пережил их – эти три года. Он качал сына на руках, когда тот боролся уже за каждое свое дыхание, – в конце концов Робби довольно легко расстался с жизнью. Майкл положил своего дорогого мертвого мальчика на кровать и, наверное, в последний раз обнял жену.
– Я не хочу видеть этого проклятого кролика, когда вернусь домой, – сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил зверька.
И он действительно чуть не убил кролика, хотя приказание жены напоминало ему волю злой королевы из сказки. Как и жена, Майкл дошел до такой степени отчаяния, что вполне был способен на это. Однако вместо этого он отнес кролика в поле на северной окраине Уэстерхолма, вынул клетку из машины, открыл дверцу, и Эрни выпрыгнул наружу. Он огляделся вокруг своими маленькими глазками (немного напоминавшими глаза Робби), немного попрыгал около клетки и стремглав кинулся в лес, видневшийся неподалеку.
Сворачивая на стоянку около госпиталя Святого Варфоломея, Майкл вдруг понял, что ехал от своего дома на Редкоут-парк до Оутер Белт-роуд, на которой стояла больница, то есть практически через весь город, со слезами на глазах. Он проехал семь поворотов, пятнадцать дорожных знаков, восемь светофоров и одну из забитых машинами нью-йоркских дорожных развязок на Белт-роуд, практически ничего не видя. Он не помнил, как ехал через город. Его щеки были мокрыми, глаза распухли. Майкл достал носовой платок и вытер лицо.
– Не будь кретином, Майкл, – сказал он сам себе, взял с сиденья “Джейн Эйр” и вышел из машины.
Огромное, неправильной формы сооружение цвета сгнивших осенних листьев с башенками, контрфорсами и крошечными окошками, вкрапленными в фасад, стояло прямо напротив автомобильной стоянки.
Главной обязанностью Майкла было осматривать всех младенцев, родившихся за ночь. С тех пор, как в одноместную палату больницы положили Стаси Тэлбот, то есть уже два месяца, раз в неделю, в те дни, когда Майкл навещал ее, он старался задержаться в палате для новорожденных подольше.
После того, как был осмотрен последний младенец и Майкл заглянул ненадолго в послеродовую палату, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно женщин, произведших на свет этих карапузов, он направился наконец к лифту, чтобы подняться на девятый этаж, в онкологическое отделение.
Лифт остановился на третьем этаже, и внутрь вошел Сэм Стайн, хирург-ортопед, с которым Майкл был знаком. У Стайна была красивая белая борода и массивные плечи. Он был на пять-шесть дюймов ниже Майкла Пула, но вид у Стайна был настолько самоуверенный, что создавалось впечатление, что он смотрит на Майкла сверху вниз, хотя на деле ему приходилось изрядно задирать свою бороду, чтобы заглянуть коллеге в глаза.
Лет десять назад Стайн неправильно прооперировал ногу одного из юных пациентов Майкла, а затем долго объяснял постоянные жалобы мальчика на боль истерией. Наконец, после неудачных попыток свалить вину на всех по очереди терапевтов, которые наблюдали мальчика, в особенности на Майкла Пула, Стайна заставили повторно прооперировать ногу ребенка. Ни Стайн, ни Майкл не забыли этого эпизода, и Майкл больше никогда не направлял к нему своих больных.
Стайн взглянул на книгу в руках Майкла, нахмурился и посмотрел на панель лифта, чтобы определить, где они находятся.
– Как подсказывает мне мой опыт, доктор Пул, у приличного медика обычно нет времени отдыхать за чтением романов, – сказал он.
– А я и не отдыхаю, – ответил Майкл.
Майкл дошел до двери палаты Стаси Тэлбот, не встретив по пути ни одного из почти семидесяти врачей Уэстерхолма (Майкл как-то подсчитал, что примерно половина этих людей с ним не разговаривает. А из оставшейся половины немногим пришло бы в голову задуматься над тем, что он делает в онкологическом отделении. Для них он был просто обычным, нормальным медиком).
Майкл предполагал, что для кого-нибудь, вроде Сэма Стайна, то, что происходило сейчас со Стаси Тэлбот, тоже не выходило за рамки обычной медицины. Для него же это было не просто медицинским случаем, это напоминало ему о том, что случилось с Робби.
Майкл вошел в палату и погрузился в темноту. Глаза девочки были закрыты. Майкл помедлил несколько секунд, прежде чем подойти к ней. Шторы были опущены, свет потушен. В застоявшемся воздухе висел запах цветов из магазинчика на первом этаже больницы. Грудь Стаси едва заметно вздымалась под сеткой переплетенных трубок. На простыне рядом с рукой девочки лежал томик “Гекльберри Финна”. Судя по закладке, Стаси почти дочитала книгу.
Майкл подошел к кровати. Девочка открыла глаза. Узнав Майкла, она улыбнулась.
– Я рада, что это вы.
Стаси Тэлбот давно уже не была его пациенткой. По мере того, как болезнь захватывала один за другим разные ее органы, девочку передавали от одного специалиста к другому.
– Я принес тебе новую книжку, – сказал Майкл, кладя томик на стол. Затем он сел рядом с девочкой и взял ее руки в свои. От иссохшей кожи Стаси исходил жар. Майкл видел каждый волосок бровей девочки. Волосы Стаси выпали, и на голове ее была пестрая вязаная шапочка, придававшая ей немного восточный вид.
– Как ты думаешь, у Эммалин Грандерфорд был рак? – спросила Стаси.
– Думаю, что нет.
– Я все надеюсь прочитать в книге про кого-нибудь вроде меня, но, наверное, нет таких книг.
– Ты – не совсем обычный ребенок.
– Иногда я думаю, что все это не может происходить со мной на самом деле. Что я просто все это выдумала, а на самом деле лежу дома, в своей постели и притворяюсь больной, чтобы не идти в школу.
Майкл открыл карточку Стаси и прочитал сводку надвигающейся катастрофы.
– Они нашли еще одну, – сказала Стаси.
– Я вижу.
– Наверное, опять повезут на процедуры, – Стаси попыталась улыбнуться Майклу, но ей это не удалось. – А я даже люблю ездить на сканирование. Это такое грандиозное путешествие – мимо поста. По всему коридору. И еще на лифте!
– Должно быть, действительно интересно.
– Я все время падаю в обморок и должна лежать, лежать и лежать.
– И женщины в белом исполняют каждое твое желание.
– К сожалению.
Глаза девочки неожиданно расширились, и она сжала горячими пальцами руку Майкла. Через несколько секунд Стаси расслабилась и сказала:
– В такие моменты мне приходит в голову, что кто-то там, кто бы это ни был, который выслушивает наши молитвы, наверное, уже не может слышать моего имени.
– Я посмотрю, – сказал Майкл. – Может быть, мне удастся устроить, чтобы кто-нибудь из медсестер вывозил тебя время от времени из палаты, раз тебе так нравится путешествовать, особенно на лифте.
На секунду личико Стаси озарилось улыбкой, в глазах даже мелькнуло некое подобие надежды.
– Я как раз хотел сказать тебе, что и сам отправляюсь в путешествие, – сказал Майкл. – В конце января я уеду недели на две-три. – Маска болезни снова вернулась на лицо Стаси Тэлбот. – Я еду в Сингапур. А может быть, еще и в Бангкок.
– Один?
– Нет, с несколькими друзьями.
– Очень таинственно. Думаю, я должна поблагодарить вас за то, что вы меня предупредили.
– Я пришлю тебе оттуда тысячу открыток с жонглерами, подбрасывающими в воздух змей, и со слонами, переходящими улицы, по которым ездят рикши.
– Договорились – я путешествую в лифте, а вы путешествуете по Сингапуру. Не стоит беспокоиться.
– Буду беспокоиться, если захочу.
– Не надо делать мне одолжений, – Стаси отвернулась. – Я действительно не хочу, чтобы вы обо мне беспокоились.
У Майкла было такое чувство, что все это уже происходило с ним когда-то. Он наклонился и погладил лоб Стаси. Девочка поморщилась.
– Мне очень жаль, что ты на меня сердишься. Я зайду навестить тебя на следующей неделе, и мы сможем подробнее все обсудить.
– Откуда вы знаете, что я чувствую? Я ведь такая глупенькая.И вы понятия не имеете, что творится у меня внутри.
– Хочешь верь, хочешь не верь, но, мне думается, я представляю себе, что творится у тебя внутри.
– Вы когда-нибудь видели камеру для сканирования изнутри, доктор Пул?
Майкл встал. Когда он наклонился, чтобы поцеловать Стаси, девочка отвернулась.
Выходя из комнаты, Майкл слышал, как она плачет. Прежде чем покинуть больницу, он несколько секунд помедлил около поста.
3
В тот же вечер Пул обзвонил всех остальных по поводу чартерного рейса.
– Конечно, запиши меня, парнишка, – сказал Конор Линклейтер.
– Это просто замечательно, – сказал Гарри Биверс. – А я уже беспокоился, когда ты наконец свяжешься с нами.
– Тебе известен мой ответ, Майкл, – сказал Тино Пумо. – Кто-то должен приглядывать за лавочкой.
– Считай, что ты только что стал любимым героем моей жены, – сказал ему Майкл. – Ну хорошо. Но все-таки... может быть, ты возьмешь на себя труд помочь нам раздобыть адрес Тима Андерхилла? Его книгу напечатало издательство “Гладстон Хаус”. Кто-нибудь там должен знать его адрес.
Они договорились, что перед отъездом соберутся выпить все вместе.
– Конечно, запиши меня, парнишка, – сказал Конор Линклейтер.
– Это просто замечательно, – сказал Гарри Биверс. – А я уже беспокоился, когда ты наконец свяжешься с нами.
– Тебе известен мой ответ, Майкл, – сказал Тино Пумо. – Кто-то должен приглядывать за лавочкой.
– Считай, что ты только что стал любимым героем моей жены, – сказал ему Майкл. – Ну хорошо. Но все-таки... может быть, ты возьмешь на себя труд помочь нам раздобыть адрес Тима Андерхилла? Его книгу напечатало издательство “Гладстон Хаус”. Кто-нибудь там должен знать его адрес.
Они договорились, что перед отъездом соберутся выпить все вместе.
4
В один из вечеров на следующей неделе Майкл Пул возвращался домой из Нью-Йорка в снежную бурю. На обочине дороги, напоминая трупы на поле битвы, валялись опрокинутые машины, многие сильно разбитые и покореженные. В нескольких сотнях ярдов впереди видна была мигалка полицейской машины. Красный свет сменялся желтым, затем синим. Машины двигались в одну линию, едва видные за пеленой снега, мимо казавшейся огромной белой машины “скорой помощи” и полисменов, размахивавших светящимися жезлами. На секунду Майклу показалось, что он увидел Тима Андерхилла, всего облепленного снегом и похожего на гигантского белого кролика. Тим стоял рядом с машиной и размахивал фонарем. Чтобы остановить Майкла? Или чтобы осветить ему путь?
Повернув голову, Пул увидел, что принял за Тима огромное дерево, засыпанное снегом. Желтый отсвет полицейской мигалки упал на переднее сиденье.
Повернув голову, Пул увидел, что принял за Тима огромное дерево, засыпанное снегом. Желтый отсвет полицейской мигалки упал на переднее сиденье.
9
В поисках Мэгги Ла
1
Пумо казалось, что все пошло вкривь и вкось и в один прекрасный момент все развалилось на части. Тино ненавидел отель “Палладиум”, он ненавидел “Майкла Тодда”. Еще он ненавидел “Ареа”, “Рокси”, “Си-Би-Джи-Би”, “Маник”, “Данситерию” и “Ритц”, потому что Мэгги так и не появилась ни в одном из этих мест. Он мог часами сидеть в баре, напиваться, пока не упадет замертво, и все это приведет лишь к тому, что сотни завсегдатаев ночных баров будут иметь возможность пнуть его ногой, прежде чем приложиться к следующей бутылке “Роллинг Рок”. Когда Тино в первый раз прошел мимо швейцара в огромный, напоминавший амбар зал, который использовали в “Палладиуме” для приемов и вечеринок, он явился туда прямо с нескончаемого заседания бухгалтерской группы “Сайгона”. На нем был его единственный серый фланелевый костюм, купленный еще до войны во Вьетнаме и достаточно тесный, чтобы вместить в себя Целиком сегодняшнего Пумо. Тино слонялся в толпе, пытаясь отыскать глазами Мэгги Ла. Постепенно он стал замечать, что все, с кем он сталкивался, пристально смотрят на него несколько секунд, а затем расступаются, чтобы дать пройти. Посреди зала, полного народа, Пумо был окружен чем-то вроде карантинной зоны, санитарного кордона пустоты. Однажды, услышав за спиной громкий смех, Пумо обернулся, чтобы посмотреть, не сможет ли и он разделить всеобщее веселье, но лица смеявшихся тут же превращались в каменные маски, встретившись с его взглядом. Наконец Пумо удалось, пробравшись к стойке, обратить на себя внимание молодого бармена с подкрашенными глазами и белым коком на макушке.
– Я интересуюсь, не знакома ли вам девушка по имени Мэгги Ла, – начал Тино. – Я рассчитывал встретить ее здесь сегодня вечером. Она – китаянка маленького роста, симпатичная.
– Я знаю ее, – ответил бармен. – Наверное, Мэгги появится попозже.
– Я интересуюсь, не знакома ли вам девушка по имени Мэгги Ла, – начал Тино. – Я рассчитывал встретить ее здесь сегодня вечером. Она – китаянка маленького роста, симпатичная.
– Я знаю ее, – ответил бармен. – Наверное, Мэгги появится попозже.