Стрешинский М.. Генерал Симоняк

   - Куда это вы удираете? - обратился к ним Симоняк. - За Одер? Наши войска скоро и там будут. Возвращайтесь домой. Советская Армия не воюет с женщинами, стариками и детьми. Никто вас не тронет.
   Симоняк оставил изумленных его словами немцев, сел в машину и продолжил путь к берегу моря. Встреча с беженцами вызвала тяжелые мысли. Перед глазами Николая Павловича вставал блокадный, заиндевелый Ленинград, кровь детей на мостовых, пепелища русских деревень, руины Варшавы... Изуверство фашистов не знало границ. Но нельзя, чтобы советские солдаты поддались слепому чувству мести... Надо Напомнить Лисицыну: пусть политические и партийные работники еще и еще раз поговорят об этом со всеми войнами.
   10
   Корпус Александра Федоровича Казанкина несколько раз в Восточной Померании резко менял фронт своего наступления: в начале шел на север, к морю, затем повернул на запад, к Одеру, и вот сейчас снова изменил направление на девяносто градусов. Гвардейцы наступали на город Голлнов с севера, а с востока действовали гвардейцы танкового корпуса.
   Расположенный среди заболоченных лесов, лишавших наши части маневра, Голлнов вдобавок к этому прикрывался всевозможными военно-инженерными сооружениями и искусственными заграждениями. Тяжело тут приходилось гвардейцам 12-го корпуса. Не везде удавалось протащить с собой артиллерийские орудия, чтобы прямой наводкой из них бить по встававшим на пути дзотам. Стрелки, саперы нередко сами разделывались с огневыми точками, проявляя при этом немало сметки, умения, храбрости.
   Одна из рот 151-го гвардейского полка под командованием старшего лейтенанта Трубникова вела атаку вражеского опорного пункта. Огонь неприятельского пулемета заставил наших бойцов залечь. Если кто поднимался пулеметная очередь валила его замертво. Уничтожить пулемет вызвался командир отделения гвардии сержант Султанов. Сержант подполз к огневой точке и пустил по ней несколько автоматных очередей. Гитлеровцы заметили смельчака-гвардейца и тяжело ранили его. Из последних сил Султанов поднялся, сделал несколько шагов, и упал на пулемет врага... И тут стремглав поднялись гвардейцы, бросились на позиции врага и довершили разгром опорного пункта.
   ...Симоняк склонился над наградным листом с описанием подвига Султанова. Он уже прочел его - глаза не бегали по строчкам, но Николай Павлович продолжал сидеть в той же позе. Наконец поднял голову, испытующе посмотрел в глаза полковнику Лисицыну, сидевшему за столом напротив.
   - А правомерен ли сейчас такой подвиг? - обратился к нему командарм. Именно сейчас, в конце войны, когда предрешена наша близкая победа, когда мы значительно превосходим врага, вооружены вдосталь оружием и техникой и достигли высокой степени организации боя во всех звеньях?
   Лисицын молчал, ожидая, что сам командарм ответит на взволновавший его вопрос. И действительно, выждав несколько секунд, Симоняк продолжал:
   - Да, правомерен. В бою может сложиться так: накал страстей, душевный огонь при виде гибнущих рядом товарищей разгораются и целиком захватывают солдата. Он не может не пойти на самопожертвование, подобно горьковскому Данко отдает свое пылающее сердце ради спасения боевых друзей, ради победы.
   Лисицын внимательно слушал. Взволнованность Симоняка передалась и ему, и он смог только промолвить:
   - Ваша правда, Николай Павлович.
   Седьмого марта наши войска штурмом овладели городом Голлнов. И снова Москва два дня подряд салютовала войскам 1-го Белорусского, в том числе и армии Симоняка, освободившим города Бельгард, Каммин, Регенвальде, Наугард, Голлнов...
   3-й ударной можно было перебираться на берлинское направление. Корпус Чистова уже несколько дней находился не у дел. Два других корпуса очистили захваченные ими районы от противника и готовились передать свои боевые участки. Но тут всплыла новая боевая задача. В районе Трептова и западнее его, вплоть до балтийского побережья, в полуокружении снова оказалась вражеская группировка: главным образом остатки частей, выскользнувшие из мешка южнее Шифельбайна, и две сильно потрепанные танковые дивизии - 7-я и Гольштейн. Командующий фронтом приказал командарму Симоняку силами двух корпусов - 7-го стрелкового и 7-го гвардейского кавалерийского - ликвидировать вражескую группировку.
   - Тут твои недобитки, Чистов, все, кого выпустил из кольца под Шифельбайном. На этот раз, надеюсь, не дашь им выбраться? - говорил Симоняк комкору 7.
   - Товарищ командующий, в полосе моего корпуса эсэсовцы не прошли, оправдывался командир корпуса. - Набили мы их, вы это знаете, горы. И тут не пройдут.
   - Хорошо, коли так.
   Двум дивизиям стрелкового корпуса командарм приказал к утру 10 марта занять оборону на двадцатикилометровом участке значительно южнее побережья моря фронтом на восток, не допустить прорыва противника на запад и юго-запад. 7-му гвардейскому кавалерийскому корпусу - развивать удар на Корнитц, что километрах в пятнадцати западнее Трептова. 207-ю стрелковую дивизию И. П. Микули нацелил на захват на берегу моря двух населенных пунктов - Гофф и Пустхоф, имевших причалы для приема кораблей.
   С утра 10 марта все части начали боевые действия против полуокруженной группировки гитлеровцев. Дивизия генерала Микули пробилась к побережью, овладела Пустхофом и завязала бои за расположенный несколько восточнее его Гофф. Развернулись на указанных им позициях дивизии 7-го стрелкового корпуса. Но неудача постигла 7-й гвардейский кавалерийский корпус - две его дивизии контратаками были отброшены от Корнитц. Симоняк немедленно направил туда соединения Чистова. Кавалеристы были сменены и получили новую задачу наступать на Трептов.
   К вечеру 10-го оба корпуса - стрелковый, кавалерийский и 207-я дивизия значительно сузили коридор, в котором находились гитлеровские части. Казалось, еще один удар, и выход из коридора будет захлопнут. Командиры корпусов отложили решающий удар до, утра 11 марта.
   А утром раздосадованный командарм корил в сердцах комкоров:
   - Перехитрил вас немец. Проворонили его. Никуда, думали, не полезет ночью, дожидаться будет, пока петля его не захлестнет.
   Оставив небольшие заслоны, гитлеровцы выскользнули из района Трептова к побережью Балтийского моря.
   В двенадцать часов ночи из района Гоффа противник двинулся на позиции дивизии Микули. Он понес большие потери, но так и не пробился. В шесть часов утра гитлеровцы повторили атаку значительно большими силами. И снова - огонь наших артиллеристов, минометчиков, автоматчиков. Только некоторым фашистским подразделениям удалось вырваться на запад по узкому прибрежному коридору. Весь день 11 марта здесь шли жаркие бои. Таяли недобитки, они так и не добрались бы до Одера, если б им на выручку не пришла группа, прорвавшаяся с запада со стороны города Вальддивенов. И хотя знал Симоняк - удрали малочисленные группы гитлеровцев, его разбирала досада: недосмотрели, ни одного гитлеровца нельзя было выпустить живым за Одер.
   - Зря расстраиваетесь, товарищ командующий, - успокаивал Симоняка генерал Букштынович. - Какие уж вояки те, кто спаслись. Они ведь так измордованы, что до конца жизни только и будут думать - куда бы смыться от русских.
   - Хитришь, Букштынович, - усмехнулся Симоняк. - Не проследили мы, чтоб корпуса ночью не упустили окруженных, а сейчас вот придумал утешение...
   Двенадцатидневное участие 3-й ударной в сражении за Восточную Померанию закончилось. Ее соединения очистили от врага значительную часть исконно польских земель Поморья, заняли сотни населенных пунктов, взяли богатые трофеи и много пленных. Не только при прорыве обороны, но и в глубине ее армия действовала стремительно, напористо, не давая врагу передышки, уничтожая по частям раздробленную 11-ю армию гиммлеровской Вислы. В замечательной победе 3-й ударной армии проявились зрелость командарма, его гибкий ум, искусное управление войсками, постоянное общение с командирами соединений.
   3-я ударная снова стала двигаться к Одеру, где стояли армии центра фронта,
   - Скоро и на Берлин, Николай Павлович, - мечтательно говорил Симоняку командующий артиллерией армии Морозов. - Эх, скорее бы скомандовать: По фашистскому логову - огонь!
   - Да, теперь уж недолго осталось. Ты там будешь, а я...
   - Не раздумал?
   - Нет, уйду. На другой фронт... Отправил шифровку в Ставку.
   Ивану Осиповичу не нужно было никаких пояснений. Он-то знал: Николай Павлович никогда не пользовался своим положением и властью, чтоб оскорбить подчиненного. Ежели и случалось, что отставал кто в бою, Симоняк стремился разобраться, почему это произошло, как оценивает свой неуспех сам подчиненный, и оказать ему помощь. Знал Морозов и то, что комфронта Жуков не находил с Симоняком общего языка. Не мог больше Симоняк с этим мириться...
   Во второй половине марта командарм прощался со своими новыми друзьями из 3-й ударной, с которой успел сжиться и в которой о нем сохранилась добрая слава. Почти полгода стоял Симоняк во главе этой армии, командиры и солдаты привязались к своему командарму: за его хмурой внешностью они видели благородное сердце настоящего коммуниста, ум и доблестную душу большого военачальника.
   11
   На набережных Даугавы резвился апрельский ветерок, шевелил цветущие вербы.
   Штаб 67-й армии помещался в Межепарке. Здесь уже ждали приезда Симоняка. Член Военного совета Романов стоял на крыльце и, едва остановилась машина, подошел к ней.
   - Вот и снова вместе, Николай Павлович, - приветствовал он командарма.
   - Это только гора с горой не сходятся, - промолвил Симоняк, обнимая своего ханковского комиссара. - Вместе мы, Георгий Павлович, начинали войну. Вместе будем и кончать.
   Им было о чем поговорить. Симоняк расспрашивал об армии, а Романов о боях советских войск в Польше, на берегах Одера. Он интересовался людьми, с которыми служил там Симоняк, опросил о Жукове, командовавшем фронтом.
   - Сложный человек, - сказал Симоняк. - Умный, храбрый. Но мы, знаешь, с ним натурами не сошлись. Он покрикивать любит, оскорбить может... А меня ведь мать, тоже характером не обидела...
   В подробности Симоняк не стал вдаваться. И Романов, чувствуя, что эти воспоминания неприятны командарму, не стал расспрашивать.
   - Отдохни от дороги, Николай Павлович. А потом и за дела возьмемся.
   Симоняк остался наедине со своими мыслями. 67-я армия... С ней были связаны волнующие воспоминания о трудных боях в январе сорок третьего года, о прорыве блокады - славной победе над фашистами под Ленинградом. Немногим более двух лет прошло с тех пор, а кажется - целая эпоха. Ленинградский летописец, поэт Николай Тихонов, помнилось Симоняку, назвал прорыв блокады зарей победы. Сейчас солнце победы уже поднималось к зениту.
   Всю свою жизнь Симоняк неколебимо верил: нет в мире силы, способной погасить пламя революции, зажженное партией коммунистов. Война показала, как он в этой своей вере прав.
   12
   Опять командарм знакомился с войсками, проводил многие часы среди солдат.
   Невдалеке от переднего края он попал к минометчикам. Командовал ими старший лейтенант Александр Петров. На полинялой гимнастерке офицера выделялись золотистые и красные полоски. Одна... две... три... семь - насчитал Симоняк.
   - Семь раз ранены?
   - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
   - Сколько крови потеряли, - задумчиво произнес Симоняк. - Давно воюете?
   - С первых дней... В Ленинграде я жил, печатником работал, свой город и защищал.
   - В каких боях участвовали?
   - На Пулковских высотах, под Красным Бором, у Синявина... Сначала оборонялись, а потом и в наступление пошли.
   - А кем воевали?
   - Всё время минометчиком. Был сперва рядовым, а в марте сорок второго года мне командир батареи офицерские погоны и звездочку вручил.
   - Выходит, товарищ Петров, мы с вами рядышком сражались. Думаю, ленинградцы не обижаются на нас.
   - Знают вас в Ленинграде, товарищ генерал.
   - Не обо мне речь. Но вами могут гордиться и армия, и Ленинград. Подумать только - семь раз ранены, сколько мук перенесли. А вид у вас - молодецкий.
   - Его батарея у нас лучшая, - вставил командир дивизиона.
   Петров, ободренный словами командарма, кивнул в сторону вражеских позиций:
   - Когда же мы их в море сбросим? Там уже к Берлину наши подходят.
   - Скоро доконаем, скоро. Никуда они не денутся...
   В штабе фронта уже разрабатывался план решительного удара по левому флангу группы армий Курляндия (бывшая группа Север), в районе Тукумса.
   Командовал группировкой генерал-полковник Гиль перт. На полуостров, как в западню, были загнаны войска, блокировавшие еще не так давно Ленинград, разрушившие древние русские города Новгород и Псков, Великие Луки, взорвавшие Полоцк, Резекне, Иелгаву...
   С каждым днем положение фашистских дивизий становилось всё более безысходным. Уже пали Кенигсберг, Данциг, порты Померании, связь полуострова с Германией стала до крайности затруднена. Наши самолеты топили вражеские корабли, дальнобойная и морская артиллерия постоянно обстреливала неприятельские позиции.
   Многим немецким офицерам и солдатам было ясно: отсюда им не уйти, их песенка спета. Пленные и перебежчики говорили: Не мы держим Курляндию, а Курляндия держит нас, Мы здесь в русском плену, только на немецком довольствии.
   Моральный дух своих войск фашистское командование старалось поддержать крутыми расправами с пораженцами, вдалбливало в головы солдат, что все они, стоит им прекратить сопротивление, будут повешены или расстреляны большевиками. Страх, порождаемый этой пропагандой, заставлял солдат еще цепляться за оружие.
   Во второй половине апреля маршал Говоров утвердил план последней на Ленинградском фронте боевой операции - по уничтожению котла.
   Перед рассветом Симоняк вышел с группой командиров на рекогносцировку. С полчаса шагали по лесной гати, наконец выбрались на большую, залитую солнцем поляну. Противник вел огонь. Снаряды рвались то справа, то слева от дороги.
   - Не переждать ли? - предложил один из спутников Симоняка.
   - Не к чему, - отрезал Симоняк. - Наугад они бьют, а время не терпит.
   И тут Романову бросилось в глаза, что командир одного из корпусов, генерал Парамзин, очутился впереди Симоняка. Поравнявшись с Парамзиным, Романов негромко спросил:
   - Что, Владимир Кузьмин, решил своим телом командарма прикрыть?
   - Если хотите знать, я готов за Николая Павловича и жизнь отдать.
   Романова поразили слова генерала. Ханковский комиссар помнил, как любили своего батьку солдаты и офицеры, воевавшие вместе с ним. Но когда Парамзин к нему так привязался?
   Узнал об этом Романов после рекогносцировки. Шли они рядом с Парамзиным, и тот рассказал о тяжелом эпизоде своей жизни. Было это давно, в тридцатых годах. Командовал тогда Парамзин кавалерийским полком. Нежданно-негаданно на него свалилась беда: его обвинили во вредительстве. Поводом к этому послужил падеж коней.
   - Понимаешь, Георгий Павлович, в каком я положении оказался. Доказываю, что никакой я не враг народа, а факты вроде говорят против меня. Лошади-то валятся с копыт, действительно много их погибло. Сено было плохое. Дело передали в военный трибунал. Мне грозил расстрел. И спас меня Николай Павлович.
   Симоняк в деле Парамзина выступал как эксперт. Объективно разобрался в обвинениях, предъявленных командиру кавалерийского полка, и твердо заявил:
   - Никакой он не вредитель.
   Симоняк подкрепил свой вывод вескими, разумными доводами, которые трудно было опровергнуть.
   - А ведь стоило ему усомниться в моей честности, сказать два слова - злой умысел, как бы всё обернулось? Вот с тех пор я и готов за Николая Павловича в огонь идти. Правильный он человек - принципиальный и смелый.
   - Да, - отозвался Романов. - О таких говорят: пря мой как штык и твердый как алмаз.
   А человек, о котором они говорили, шагал впереди. Его мысли, обгоняя время, рисовали картины предстоящего наступления. Он был уверен - вот-вот окончится война - и думал о том, чтобы не допустить лишних жертв, довести как можно больше людей живыми и невредимыми к великой победе.
   13
   Пасмурным утром 7 мая наша артиллерия и авиация обрушили на позиции курляндской группировки десятки тысяч снарядов и бомб. Наступил час возмездия.
   67-я армия наступала на правом фланге фронта. Под ее дружным натиском фашисты отступали. Рано утром 8 мая полки дивизии Паршукова ворвались в город Тукумс, освободили десятки поселков и деревень. Это был для армии последний перевал на последнем отрезке долгого пути от войны к миру.
   Симоняк передвинул свой наблюдательный пункт вперед. Едва обосновался на новом месте, как ему позвонили из штаба фронта.
   - Слышал, Николай Павлович? - весело спрашивал Попов. - Гильперт дважды передавал в эфир - шлет парламентеров. Капитулируют.
   - А что другое им остается? Или руки поднять, или пулю в лоб.
   - Готовься принять капитулянтов.
   - Всегда готов, - широко улыбаясь, ответил командарм.
   Закинув руки за спину, он вышел из домика. Тучи, которые с утра густой пеленой закрывали небо, раздвинулись, словно их рассекли на части эскадрильи бороздивших небо краснозвездных самолетов. В синеве играло слепящее солнце.
   У развалин каменного домика в деревне Сунас советский генерал Цветков начальник штаба 67-й армии - встретил посланцев Гильперта, шедших с белым флагом, - генерал-майора Раузера и трех офицеров в заляпанных грязью сапогах и плащах. Добирались они сюда пешком, километрах в двух от переднего края их машина завязла в болоте, и они, боясь опоздать, бежали напрямик.
   - У вас есть какие-либо документы? - спросил Цветков.
   Раузер протянул удостоверение и письмо Гильперта на имя маршала Говорова.
   Две автомашины двинулись по лесной дороге. Каждый, кто попадался им навстречу, с любопытством рассматривал необычную процессию. Солдаты радостно улыбались, понимали, куда и зачем везут немецкого генерала и сопровождающих его офицеров.
   В поселке Эзере уполномоченных Гильперта принял генерал Попов. Он просмотрел письмо немецкого командующего. Там было много лестных слов о смелости и отваге русского солдата.
   - Поздно это поняли, - усмехнулся Попов. - Плохо историю помните, генерал. И разумные советы Бисмарка забыли: не ходить на Россию.
   Раузер стоял, опустив голову.
   Когда начались переговоры, он пытался выторговать особые условия капитуляции: не считать-де курляндские войска военнопленными, разрешить им вернуться на родину с оружием.
   Попов даже побагровел. Ишь чего придумали! Не военнопленные. А кто же? Разговор может идти только о безоговорочной капитуляции, иначе...
   Что означало иначе - Раузеру не надо было объяснять. Он заявил, что командование группы согласно принять все требования маршала Говорова.
   В двадцать два часа тридцать минут Раузер подписал акт безоговорочной капитуляции и доложил по радио Гильперту.
   Когда он закончил разговор, Попов кивнул адъютанту. Тот понял его знак. В комнату внесли поднос с графином и бутербродами.
   - Выпьем за нашу победу, - предложил Попов.
   Раузер и его спутники не отказались, выпили. Рассказывая обо всем этом Симоняку, начальник штаба фронта недоумевал:
   - Как так можно? Советский человек никогда не стал бы пить за победу своего врага.
   - Так то ж советский. Он лучше примет смерть, чем голову склонит.
   Раузер еще получал инструкции от генерала Попова, а фронт фашистских войск уже распадался. Немецкие солдаты вывешивали на деревьях, на проволочных изгородях простыни, цепляли к автоматам белые платки, выбирались на открытые места, кричали:
   - Гитлер капут! Сдаемся!
   Всю ночь на 9 мая над позициями советских войск, как жар-птицы, взмывали в небо стаи искрящихся разноцветными огнями ракет.
   Победители обнимали и целовали друг друга, смеялись и плакали от счастья.
   Враг сложил оружие всюду. И тут, в Курляндии, и на всем советско-германском фронте.
   14
   Командир артиллерийского полка подполковник Курт Юнг ждал русских офицеров. Насупленный, с землистым лицом, он, казалось, не находил себе места. То подходил к громадным мортирам - калибра 210 миллиметров, то останавливался у своего мерседеса, над капотом которого трепыхался лоскуток белой материи.
   Подполковник мысленно прощался со всем этим - и с орудиями, и с машинами. Через час-другой он сдаст их русским.
   Нет, никак не ожидал Юнг подобного конца русской кампании. Он принадлежал к тому поколению немецких офицеров, которое начинало свою военную карьеру еще при Вильгельме II. Он воевал за кайзера и пошел воевать за Гитлера, когда тот развязал вторую мировую войну. Юнг считал, что служит великой Германии. Его полк бросали в Польшу и Францию, Бельгию и Румынию, Грецию и Болгарию. И, наконец, он попал в Россию. Тяжелые батареи разрушали крымские города, били по Севастополю. Потом их привезли под Ленинград. Юнг за свои заслуги перед фюрером уже имел три железных креста. Четвертым крестом его наградили за обстрелы Петербурга, как немцы упрямо продолжали называть город Ленина.
   - Едут, - засуетился вдруг адъютант Юнга капитан Герберт Клензорге.
   Машина с советскими офицерами остановилась на опушке поляны. Адъютант бросился к ней. Через несколько минут он позвал Юнга.
   Принимали полк четыре ленинградца - Петр Максимов, Геннадий Иванов, Григорий Шепталин и Александр Петров. Юнг скользил глазами по их погонам - три капитана и один старший лейтенант. Юнцы. И вот он, старый прусский офицер, подполковник, должен перед ними тянуться. Но что поделаешь? Капитуляция есть капитуляция.
   И подполковник, приложив руку к козырьку, отвечал на вопросы русских офицеров. На вооружении полка пятьдесят тяжелых орудий калибром от 105 до 210 миллиметров. Офицеры имеют артиллерийское образование. Все награждены железными крестами. Триста пятьдесят солдат тоже имеют награды.
   - По каким объектам вы вели огонь, когда стояли под Ленинградом?
   Память словно изменила подполковнику. Он неопределенно пожал плечами:
   - Я солдат, полк вел огонь по тем целям, которые ему указывали.
   - От вас правды не услышишь, - прямо сказал Максимов. - Всё готово к сдаче?
   - Всё, господин капитан.
   Орудия, тягачи, машины вытянулись в колонну вдоль дороги. Максимов и его товарищи начали осмотр. Уже через несколько минут они увидели, что немцы пытаются обмануть их.
   - Где замки и прицелы? - спросил Максимов. Командир полка ответил что-то невнятное.
   - Вы нарушаете инструкцию о сдаче боевой техники. Потрудитесь установить на место замки и прицелы. Иначе принимать орудия не будем.
   Юнг развел руками и торопливо направился к своим артиллеристам, которые стояли у штабных машин.
   Прицелы и замки пришлось вырывать из земли, доставать из озера. Наши офицеры, спокойно покуривая, прохаживаясь по поляне, наблюдали за суетой немцев.
   В это время на полянку въехала машина командарма. Симоняк, распахнув дверцу, легко соскочил на дорогу.
   - Товарищ генерал-лейтенант, приемка артиллерийской техники отложена. На многих орудиях нет замков и прицелов, - доложил капитан Максимов.
   - А куда они делись?
   - Попрятали. Видите, копаются в земле? И со дна озера достают.
   - Сами виноваты. Пусть попотеют. Всё должно быть в ажуре.
   Симоняк, заметив старшего лейтенанта Петрова, по-дружески кивнул ему.
   - Видишь, товарищ Петров, как дела обернулись. К твоим ногам немцы сами складывают оружие.
   - Точно, товарищ генерал. Недаром мы кровь свою проливали.
   Командарм распрощался с офицерами, и его машина помчалась по лесной дороге. Симоняк поехал к железнодорожной станции, где сдавалась в плен немецкая пехотная дивизия. Пулеметы, автоматы, пистолеты складывались под открытым небом. Машины, нагруженные военным имуществом, двигались колоннами по дороге. На лицах немецких солдат Симоняк не заметил уныния. Напротив, они откровенно радовались тому, что остались в живых, что закончилась опостылевшая им война.
   Немецкая дивизия выстроилась побатальонно. Столь же послушно, как еще вчера они выполняли приказы Гитлера, немецкие подполковники, майоры, капитаны подчинялись распоряжениям наших лейтенантов. Фашистские части, поднимая облака пыли, шагали в плен, сопровождаемые несколькими советскими автоматчиками.
   - Заждался вас немецкий генерал, - напомнил Симоняку адъютант.
   - Успеется. Спешить ему сейчас уже некуда, - усмехнулся командарм.
   Под вечер Симоняк вернулся в Тукумс. На крылечке небольшого домика, где расположился штаб армии, сидел немецкий генерал. Увидев Симоняка, он вскочил, поднес руку к козырьку.
   Командарм пригласил его в дом.
   - Вы командовали корпусом?
   - Да, да.
   - Я беседовал со многими вашими генералами и офицерами. Спрашивал, чем они объясняют поражение Германии в войне. Любопытно и ваше мнение узнать.
   - Можно быть откровенным?
   - Именно откровенным.
   - Гитлер слишком вмешивался в дела рейхсвера. Имей наш генералитет больше свободы, было бы меньше катастрофических ошибок. Это, по-моему, главная причина постигшего нас поражения.
   - А еще какие?
   - Видели вы за Тукумсом громадное кладбище военных машин? Почему они вышли из строя? Отказала какая-либо деталь, и машину приходилось отправлять на свалку. У вас лучше. Унифицированные детали, запасные части.
   Слова генерала развеселили Симоняка. Вот где, оказывается, собака зарыта...
   - Это всё?
   - Бог от нас отвернулся, - тихо проговорил пленный командир корпуса.