Стрешинский М.. Генерал Симоняк

   Сдержанно разговаривал Симоняк с командармом Свиридовым, который по телефону интересовался ходом боя. Он не скрывал, что бой развивается совсем не так, как хотелось.
   Под вечер командир дивизии отправился в штаб 270-го полка. Шагал с адъютантом по прибрежной гальке. Невский берег прикрывал их. Снаряды, разрываясь, поднимали громадные фонтаны воды, осколки, падая в Неву, шипели.
   Неподалеку от Усть-Тосно Симоняку повстречались два человека. В одном из них он узнал командира седьмой роты Федора Собакина. Его поддерживал под руку солдат с перевязанной шеей.
   - Что с тобой, Собакин?
   Старший лейтенант мотнул головой, беззвучно зашевелил синими губами.
   - Контузило его, товарищ генерал, - объяснил солдат. - Язык отнялся...
   Собакин, пытаясь говорить, задвигал губами, но вместо слов вырвались невнятные звуки.
   - Иди, Собакин. Выздоравливай и обратно возвращайся. Понял?
   Командир роты что-то промычал в ответ.
   Во врытом в невский берег блиндаже, куда протиснулся командир дивизий, у фонаря летучая мышь сидел начальник штаба волка майор Поляков и диктовал писарю:
   - К восемнадцати ноль-ноль третий батальон...
   Перед Поляковым лежала карта, и Симоняк, скользнув по ней глазами, определил безошибочно: за последние часы каких-либо существенных перемен не произошло.
   Симоняк старался не показывать угнетенного состояния, в котором он был с утра из-за больших потерь в батальонах 270-го полка и срыва атаки 269-го. Он лишь был больше обычного нахмурен, но говорил неторопливо, внимательно расспрашивал Полякова о ходе боя, уверенно распоряжался, проинструктировал командиров первого батальона и роты автоматчиков, которым ночью предстояло переправиться к Путилову.
   - Связь с Шерстневым есть? - спросил комдив у Полякова.
   - Так точно, товарищ генерал.
   - Соедините меня.
   Подполковник Шерстнев нервничал. Слушая его сбивчивый доклад, комдив это ясно почувствовал. Александр Иванович проводил первый бой как командир полка, и вот ничего не получается...
   - Возьми себя в руки, - как можно спокойнее сказал комдив. - На левом фланге, говоришь, не пробиться? Перекантуйся на правый, вылезай из болота...
   Командир первой роты Коломиец изнывал от жажды. Губы потрескались, в горле пересохло. Он не узнавал собственного голоса, сиплого и скрипучего. За глоток воды старший лейтенант всё, казалось бы, отдал. Но где ее взять? Посылать кого-либо в тыл - язык не поворачивался. Трудно туда пробраться. Вот разве когда стемнеет...
   До конца жизни врежется ему в память этот день - 2 сентября сорок второго года. С десяти часов утра и до самого вечера идет тяжелый бой. Перепахана снарядами, минами, бомбами земля, завалена трупами, и нашими и немецкими, извилистая траншея. Мало людей осталось у Коломийца.
   ...Опять огневой налет. Ротный прижался к земле. Громко билась кровь в висках.
   Новая контратака. Кому ее отражать?
   Коломиец поднялся.
   В сторону немцев полетели гранаты, затрещали винтовочные выстрелы. Сзади ударила полковая пушка. Молодец, сержант Шишкин! Славно он воевал на Ханко. И сегодня его расчет подбил вражескую противотанковую пушку, разнес вдребезги миномет, подавил пулеметную точку. Бей гадов! Еще крепче бей!
   Орудийный расчет Шишкина посылал один снаряд за другим. Кто мог догадаться, что у пушки управлялся один человек. Все товарищи Шишкина были ранены, вышли из строя.
   И правее первой роты наши бойцы успешно отражали натиск атакующих немцев. Командовал там политрук Федор Приходченко. Он еще утром заменил погибшего командира стрелкового взвода, повел бойцов в атаку. Ханковцы перебили десятка три фашистов, захватили четыре вражеских миномета. К исходу дня у Приходченко осталось в строю всего шесть человек.
   Ночью ударом с двух сторон гитлеровцы пытались взять наших бойцов в клещи. Не вышло. Как вкопанные стояли ханковцы. Под утро комбат Васильев прислал подкрепление, гранаты, патроны, консервы и несколько буханок хлеба.
   - Теперь живем! - вырвалось у Приходченко.
   Трижды контратаковали гитлеровцы и позиции третьего батальона. У насыпи им удалось несколько потеснить ханковцев.
   - Это никуда не годится! - взорвался военком батальона Шелепа. - Нужно резерв вводить. Я с ним сам пойду.
   С ротой ханковцев Шелепа двинулся по болотистому кустарнику.
   Часа через полтора ханковцы не только восстановили положение, но из болота выбрались на сухое место, овладели первой неприятельской траншеей. Шелепа до нее не дошел. Его ранило пулей в правую руку. Связной Петя Морозов втащил комиссара в глубокую воронку. Распорол ножом рукав гимнастерки, перевязал рану.
   - Пошли дальше, - поднимаясь, сказал Шелепа.
   - Никуда вас не пущу, - запротестовал Морозов. - И отсюда всё хорошо видно. До траншеи метров пятьдесят. Что в роты передать?
   Пожалуй, связной прав, - подумал военком. - Воронка, в которой мы находимся, подходящий командный пункт.
   Раз двадцать ходил в передовые цепи Морозов. Через него Шелепа передавал приказания, получал донесения от ротного Британова и командиров взводов. Петька, белобрысый, голубоглазый московский парень, весело насвистывая, полз то вперед, то назад, совершенно забыв об опасности.
   Начало смеркаться. Куда-то запропастился Петька. Час прошел, другой... Шелепа послал автоматчика разыскать связного. И тот исчез в темноте, словно в воду канул.
   Правая рука у военкома совершенно одеревенела, глаза слипались. Он почувствовал, что силы иссякают...
   - Петр Федотович... Петр Федотович!.. - привел его в сознание глухой, словно пробивающийся из-под земли, голос.
   Морозов лежал на краю воронки.
   - А я думал...
   - Как я вас могу покинуть, Петр Федотович! Вы для меня дороже отца.
   С Шелепой судьба столкнула Морозова на Ханко. Был Петька санитаром, а Шелепа - комиссаром тыла. Привязался к нему солдат, и Шелепа полюбил ротного запевалу, веселого, отчаянно смелого парня, рекомендовал его в партию. Перевели комиссара в стрелковый батальон, и Петька с ним отпросился.
   Сейчас, увидев, что происходит с военкомом, Морозов, не спускаясь в воронку, помог ему выбраться.
   - Вам надо на ППМ.
   Они поползли, натыкаясь на мшистые кочки и кусты. Доползти до командного пункта батальона у Морозова не хватило сил.
   - Не могу больше, - виновато сказал он.
   - Да ты что?
   - Ногу раздробило разрывной пулей.
   Шелепа никак не решался оставить Петьку одного, раненого, во тьме, на вязком болоте. Он пробовал его тащить, - ничего не получалось, рука страшно ныла, а одной рукой не справиться.
   - Ползите один, - настаивал Морозов. - Дождусь санитаров. А то оба пропадем ни за понюх табака.
   И Шелепа пополз, потеряв счет минутам и часам. Он добрался до командного пункта. Капитан Белявский подхватил его, уложил на нары.
   - Санитаров пошлите за Морозовым, - прежде всего сказал военком.
   Глаза у него закрывались, но он еще услышал, как комбат говорил командиру полка:
   - Меньшов уже здесь и Давиденко. Попробуем выбраться к воде.
   Очнулся военком на рассвете, телефонист настойчиво тряс его за плечо:
   - Товарищ батальонный комиссар!
   - Что случилось?
   - Капитан Белявский погиб.
   Шелепа поднялся с нар. Телефонист рассказывал, что случилось ночью. Комбат повел бойцов в атаку, и его смертельно ранило в живот.
   Вошел начальник штаба полка Меньшов.
   - До ППМ доберешься? - спросил он Шелепу.
   - Никуда я не пойду. Здоров.
   Шелепа и впрямь как будто твердо держался на ногах, вот только правая рука висела вдоль тела тяжелой плетью.
   - Серьезно говоришь? - переспросил начальник штаба. - Тогда командуй здесь, пока нового комбата не пришлем.
   9
   Чернее грозовой тучи ходил по наблюдательному пункту Симоняк. К стереотрубе его больше не тянуло. Что он там увидит...
   Дивизия не выполнила свою задачу, оборону противника не прорвала. Командующий 55-й армией генерал-майор Свиридов, от которого Симоняк только что вернулся, не скрывал своего недовольства. Полки, сказал Свиридов, к наступательным действиям оказались недостаточно подготовленными. Штаб дивизии не организовал тщательного изучения обороны противника. Не всегда умело использовался артиллерийский огонь для поддержки своей пехоты.
   Командующий армией сердито выговаривал, а Симоняк молча глотал горькие пилюли. Оправдываться не хотелось. Действительно, промахи были - и у него, и у молодого начальника штаба Трусова, и у командиров полков. Но неужели командарм не видит, что причины неудачи гораздо глубже. Вместо таранного удара по вражеской долговременной обороне получилось что-то вроде прокола шилом. Полки наступали на узком участке по голой, как лысина, местности, а в это время весь фронт молчал. Разве нарушишь систему вражеского огня, когда на артиллерийскую подготовку отпустили считанные снаряды? А немецкая авиация? Она почти беспрепятственно бомбила и штурмовала позиции ханковцев...
   Симоняк понимал, что дивизии дали всё, что могли. Больше средств фронт не имел.
   Но можно ли было отказаться от этой операции и от других боев местного значения (как их называли в сводках), когда порой продвижение исчислялось не километрами, а лишь десятками и сотнями метров? Можно ли было без них обойтись? Симоняку вспомнились стихи неизвестного поэта, которые он прочитал во фронтовой газете:
   Не жалей свинца, товарищ,
   Бей фашиста-сатану!
   На Неве его ударишь
   Отзовется на Дону.
   Правильно сказано. Пусть успех ханковцев невелик, если судить по отвоеванной территории. Не удалось им поколебать оборону противника, пробиться к волховчанам. Но было достигнуто другое: и дивизия Симоняка, и прежде наступавшие дивизии оттянули на себя значительные силы, немало вражеских войск перемололи и этим самым помогли нашим войскам, сражавшимся на юге, срывали задуманный фашистами штурм Ленинграда. Ведь один 270-й полк уничтожил более пятисот вражеских солдат и офицеров.
   Немцы, подтянув свежие силы, контратаковали наши батальоны на пятачке, пытаясь сбросить их в реку. Защитники плацдарма цепко держали захваченные рубежи, хотя все подходы к ним находились под непрестанным огнем. Питание и то приходилось доставлять ночью. Дежурный взвод - каждую ночь новый - разносил термосы в траншеи.
   В одну из сентябрьских ночей доставлять пищу бойцам назначили взвод младшего лейтенанта Майорова. Взводный указал отделениям, кому и в какие роты нести термосы, а сам остался на берегу, дожидаясь привоза хлеба. В это время вражеская группа просочилась по невскому берегу к устью Тосны. На фоне сумеречного неба Майоров заметил силуэты немцев. Они уже находились неподалеку от него. Пропустить их? Наделают много бед в нашем тылу. Младший лейтенант решил вступить в бой... Первыми же очередями он скосил нескольких фашистов. Остальные рассредоточились и стали к нему подбираться с разных сторон.
   Услышав выстрелы в тылу, комбат Душко немедленно направил туда своего начальника штаба Короткова с двумя отделениями. Они нашли Майорова, окровавленного и без сознания. У него были прострелены грудь и рука, вытек глаз, а на теле оказалось пятнадцать ран от гранатных осколков. Вокруг него валялось двенадцать немецких трупов.
   Врачи спасли жизнь Майорова. Он был награжден за свой подвиг орденом Красного Знамени. По выздоровлении он вернулся в родной батальон и продолжал воевать.
   ...Вторая рота занимала позиции у развалин ивановской церквушки. Днем 5 сентября фашисты пошли в контратаку. Бой начался жестокий, рукопашный. Коммунист сержант Петр Фоменко уничтожил двух немецких офицеров и девять солдат. Столько же уложил политрук Анатолий Злобив.
   В крови захлебнулась вражеская контратака. Вечером гитлеровцы вновь полезли. Ханковцы встретили их автоматными очередями и гранатами, отбросили и сами рванулись вперед.
   Тра-та-та-та, - застрочил слева вражеский пулемет.
   Вслед за этим наши бойцы услышали один гранатный взрыв, второй... Пулемет сделал еще несколько выстрелов и смолк.
   - Ванюшка! - крикнул заместитель политрука Олейник.
   Комсомолец Приступа не отозвался. Отыскал его Олейник, когда рассвело. Приступа лежал на вражеском пулемете, вцепившись пальцами в горло наводчика.
   О доблести защитников Ивановского пятачка Симоняку рассказал военком полка Чудинов. Неделю провел старший батальонный комиссар на плацдарме, густо зарос черной щетиной, губы вспухли, потрескались. Появился в штадиве ночью, решил неотложные дела и сразу собрался в обратный путь.
   - Берегите людей, - сказал, крепко пожимая ему руку, Симоняк, - глубже в землю зарывайтесь. Как на Ханко.
   О дальнейшем продвижении командир дивизии уже не помышлял. Сил оставалось мало. С болью вспомнил Симоняк людей, жизнь которых оборвалась здесь, у Тосны реки: о командире артиллерийского дивизиона Иосифе Литвинове, разведчике-наблюдателе Яше Москалеве, комбате Алексее Белявском, солдате Иване Приступе... Вспоминал и думал: Слишком дорогой ценой приходится отвоевывать каждую пядь родной советской земли.
   Накануне
   Командующий 67-й армией Михаил Павлович Духанов знал Симоняка еще лихим командиром эскадрона 14-й кавалерийской дивизии, служил вместе с ним в штабе Ленинградского военного округа. Ему были известны симоняковская непреклонность, прямота. И когда план удара армией через Неву был утвержден, Духанов, веря в Симоняка, поставил его дивизию на основном направлении.
   - Нацеливаю вас на Марьино, - говорил Духанов, знакомя Симоняка с предстоящей операцией.
   Комдив, разглядывая схему действий 67-й армии, набросанную рукой Духанова, красные стрелы, вонзившиеся в левобережье Невы, думал, что вряд ли кому случалось в этой войне прорывать такую сильную оборону противника. Чего тут немцы не понастроили за четырнадцать месяцев: отрыли траншеи вдоль всего левого берега реки, сам берег усеяли дзотами, капонирами, пулеметными площадками, минными полями, проволочными заграждениями. А сколько опорных пунктов в глубине! Войска тут у них отборные. Вот от Шлиссельбурга до Анненского оборону держит 170-я пехотная дивизия. Гренадерская. Через Европу шагала, штурмовала Севастополь. Позиции она занимает выгодные. Сидит на крутом обрывистом берегу высотой в десять - двенадцать метров. Подберись к ним через открытую огню широченную Неву, вскарабкайся наверх...
   Духанов понимал, что должен чувствовать командир дивизии, и, зная его нелюбовь к фразе, к скороспелым обещаниям, не удивлялся молчанию.
   - А знаете, как немцы называют свой шлиссельбургско-синявинский клин? Фляшенхальс - бутылочное горло.
   - Значит, надо!.. - Симоняк обхватил ладонями горло.
   - Вот именно так! - рассмеялся Духанов.
   2
   К наступлению готовились все - от солдата до генерала. В распорядок дня батальонов и полков, как утренняя физзарядка, вошли броски через Неву.
   Из Ново-Саратовской колонии Симоняк в своей синей венгерке шагал по снегу и ледяным застругам через Неву, взбирался на левый берег у села Рыбацкого и давал сигнал: В атаку! В то же мгновение цепи стрелков прыгали на лед, они мчались во весь дух по реке, перепрыгивая через дымящиеся легким паром полыньи и горбатившиеся торосы, и вскарабкивались на крутой берег, на котором стоял комдив.
   Симоняк смотрел на часы, морщился: бежали десять минут.
   - Многовато, Александр Иванович! Как скажешь? - говорил он, обращаясь к Шерстневу.
   Цепи возвращались и затем снова неслись по замерзшей реке.
   Симоняк шел к солдатам:
   - Устали, сынки? Ничего! Знаете суворовскую поговорку: больше пота на учении, меньше крови в бою. Тут до седьмого пота тренироваться надо, чтобы одним рывком - за пять-шесть минут - перелететь реку. Залечь на ней во время атаки - это смерть. Зарубите себе на носу...
   Однажды на берегу реки возле Симоняка бойцы увидели невысокого, коренастого человека с седыми висками. Солдаты, тяжело дыша, взбегали на крутой берег и, узнав гостя, сдерживали шаг.
   - Гляди, Ворошилов с нашим генералом!
   Климент Ефремович в декабрьские дни сорок второго года часто заглядывал в дивизию. Как представитель Ставки, он проверял подготовку к предстоящей операции.
   В первый раз Ворошилов приехал, когда тренировкой руководил начальник штаба майор Меньшов. Не успел маршал оглядеться, стрелки и пулеметчики промчались по льду, одолели подъем и ворвались в село Рыбацкое.
   - Э-э, майор! - недоверчиво произнес маршал, - больно вы легко захватили деревню. Не годится. На войне так не бывает. Повторите....
   Второй раз бойцы, стреляя на ходу, еще стремительнее пронеслись по реке и с криком ура! взлетели на берег.
   Симоняк заметил:
   - Шесть минут.
   - Не придерешься, - улыбаясь, откликнулся Климент Ефремович. - Соберите, майор, полк, - обратился он к начальнику штаба, - и объявите мою благодарность.
   Бывал на Неве и командующий фронтом. Как-то он добирался в дивизию вместе с Симоняком. Генерал Говоров, как всегда, о чем-то сосредоточенно думал, не заговаривал, ни о чем не расспрашивал. Это молчание несколько угнетало комдива, хотя он уже знал замкнутый характер Говорова. Симоняк пробовал расшевелить его, но тот, коротко ответив на вопрос, замолкал снова.
   В село Овцино приехали, когда над рекой опускались ранние декабрьские сумерки. В темнеющем небе слабо горели светлячки звезд.
   На Неве обучались солдаты 270-го полка. Командующий засек время и остался как будто доволен броском.
   - Недурно! - заметил он, но тут же напомнил: - Здесь условия облегченные: никто по бегущим не стреляет, лед крепкий. А ведь на реке могут и разводья появиться, и дзот может ожить на берегу. Как тогда? Да и скаты там более отвесные... Всё это надо, товарищ Симоняк, учесть.
   В четырех кабинетах на втором этаже Смольного разместились большие тройки - в каждой командир дивизии, начальник штаба и начальник артиллерии. Их дивизии должны были наступать в первом эшелоне. Левым соседом Симоняка был командир 86-й дивизии Герой Советского Союза В. А. Трубачев, правым - командир 268-й дивизии С. Н. Борщев, а еще правее - Герой Советского Союза А. В. Краснов.
   Военная игра носила довольно длинное название: Прорыв общевойсковой армией подготовленной обороны противника и форсирование реки в зимних условиях. Руководил ею командующий фронтом. Частый гость штаба фронта, Симоняк по материалам разведывательного управления знал будущего противника, у артиллеристов разглядывал фотографии вражеского берега, у летчиков - снимки, сделанные с самолетов и аэростатов. И когда в первый же день игры Говоров зашел в их комнату и предложил Симоняку оценить оборону противника на участке наступления дивизии, комдив, почти не глядя на карту, рассказал о немецких позициях, перечислил огневые точки, имеющиеся на переднем крае, артиллерийские позиции...
   - А всё же вы оборону противника недостаточно изучили, - сказал Говоров.
   - Всего ведь не доложишь, товарищ командующий. К тому же и начальнику штаба надо что-то оставить, а то ему и докладывать нечего будет.
   Говоров не принял шутливого тона.
   - Меня интересует вся система вражеской обороны. Детали вы знаете хорошо, а что противник может использовать опорные пункты и ударить по вашим боевым порядкам слева - из Пильни-Мельницы или справа - из-за Беляевского болота - об этом вы не подумали.
   - Думал, товарищ командующий.
   - Видно, мало, иначе доложили бы.
   Тройки проделывали все расчеты, как в бою: выдвигали войска, проводили артиллерийскую подготовку, бросок частей через Неву, вводили в бой резервы, отражали контратаки, продвигались в глубь вражеской обороны.
   Телефоны связывали участников игры, и они узнавали друг у друга обстановку, словно находились не рядом в комнатах, а на поле боя. Писали донесения наверх, связывались с командармом и его штабом, получали от них указания о дальнейших действиях.
   Штабная игра продолжалась семь дней, и когда комдив покидал свой командный пункт в комнате Смольного, он еще яснее представлял себе огромный объем предстоящей операции.
   После военной игры комдивы докладывали свои решения Военному совету фронта.
   В комнате, где проходило заседание, стоял огромный ящик с песком. На нем была воспроизведена местность - извилистая лента Невы, высокий левый берег и за ним от Шлиссельбурга до Синявина траншеи, огневые позиции. Тут же на стене висела большая карта района будущих действий. Красные стрелы, пущенные на тринадцатикилометровом фронте с правого берега Невы, смыкались со стрелами, которые шли им навстречу с большой земли - с Волховского фронта.
   Начальник штаба фронта Гусев коротко указывал направление движения дивизий, их задачи. Затем слово предоставлялось комдивам.
   Симоняк, как всегда, был внешне невозмутим. Смотрел прищуренными глазами то на карту, то на ящик с песком. Он уже не раз ездил на Неву, пробирался лесом к кромке берега, разглядывал в бинокль ту сторону, где сидели немцы. Он хорошо знал не только то, что видно с берега, но и то, что скрыто на другой стороне реки в замерзших болотах и оврагах, на высотах и в населенных пунктах.
   Да, свое бутылочное горло немцы сильно берегли, держали там и войск, и боевой техники больше, чем полагалось по немецким уставам. Но именно здесь было решено встречными ударами двух фронтов прорвать блокаду Ленинграда. Тут от развалин бумкомбината и Невской Дубровки через реку и Синявинские болота самый короткий путь на большую землю - двенадцать - пятнадцать километров.
   План действий дивизии Симоняк вынашивал, выверял его, советуясь со штабными работниками, командирами полков, шлифовал в военной игре и, когда пришел его черед, коротко доложил свое решение: тремя полками форсировать Неву, прорвать оборону противника и наносить главный удар на правом фланге .в направлении рабочего поселка No 5. На этот участок Симоняк ставил 270-й полк, которым командовал подполковник Федоров. В дивизию он попал недавно. В операции на Неве у Московской Дубровки Федоров как будто проштрафился, и его с дивизии перевели на полк. Но значило ли это, что он плохой командир? Ведь как иногда получается: сегодня ты имел в бою успех и тебя превозносят, а завтра постигла неудача, может и не по твоей вине, а на тебя все шишки летят. За месяц знакомства с подполковником комдив убедился, что Федоров умеет воевать. Не сомневался, что он в новых боях сделает всё, чтобы достичь успеха.
   До чего изменчиво военное счастье, Николай Павлович знал хорошо. Он хоть и не чувствовал своей вины в неудаче под Усть-Тосно, но ему казалось, что и его авторитет поколебался, и вот предстоящая операция должна решить: может он командовать дивизией или ни на что путное не способен.
   Подобно тому как на Ханко все в восьмой бригаде искали лучшие способы защиты бойцов и техники от вражеского огня, сейчас в дивизии думали, как лучше подготовиться к наступлению. Можно ли разрушить огневые точки, врытые в левый берег, и в то же время не разбить прибрежный лед? Если наступающие попадут в ледяную воду, они много не навоюют. Атака может захлебнуться, не начавшись.
   Командующий фронтом Говоров предложил уничтожать цели на левом берегу орудиями прямой наводки. Но как это лучше сделать?
   На фронте наступления дивизии выдвигалось более чем девяносто орудий прямой наводки. Симоняк приказал каждую из разведанных целей закрепить за батареями, взводами, огневыми расчетами. Артиллеристы переселились на Неву, сличали фотопанораму левого берега, полученную из штаба артиллерии фронта, с результатами своих наблюдений.
   Молодой ленинградский художник-декоратор, артиллерийский разведчик Василий Никифоров получил от комдива особое задание. Натянув холст на подрамник, укрывшись в траншее, он зарисовывал левый берег реки - опушенные инеем деревца и кустарник, сверкающие на солнце ледяные скаты, черные полоски амбразур дзотов, путаную нить проволочной изгороди... Зарисовав один участок, Никифоров переползал на новое место и снова, не торопясь, продолжал свою работу. Глаз художника-разведчика улавливал на левом берегу не только овражки и тропы, но и замаскированные пулеметные гнезда, огневые площадки, амбразуру дзота, врезавшегося в береговой откос.
   Никифоров затемно выбирался к Неве, возвращался в подразделение вечером, а ночами переносил свои наброски на четырехметровое полотно.
   Когда написанная красками панорама была готова, Никифоров отнес ее к генералу. Николай Павлович был восхищен работой.
   - Не знаю, как с точки зрения искусства, но как произведение разведчика картина просто великолепная! - сказал он. - Представим вас к награде...
   Никифоров снял копии с панорамы, их передали артиллерийским командирам. Художник обнаружил и зарисовал шестьдесят вражеских огневых точек.
   Артиллерийские разведчики, забравшись на наблюдательные вышки, засекали вспышки орудий, блеснувшие из дзотов стекла стереотруб. На невском берегу можно было увидеть начальника полковой артиллерии Давиденко, командира батареи Дмитрия Козлова, подполковника Ивана Осиповича Морозова, ставшего начальником артиллерии дивизии.
   Артиллеристы должны были сопровождать пехоту и наступлении огневым валом. Первая стена огня проектировалась метрах в двухстах от берега, вторая - еще дальше на двести метров, и так на глубину в километр.
   - Рассчитано правильно, - говорил Морозову Симоняк. - Но как получится в бою? Огневой вал будет эффективен лишь тогда, когда солдаты поверят в точность артиллерийской стрельбы, не побоятся идти вплотную за разрывами снарядов. Слова тут слабо действуют. Нужно показать людям, что такое огневой вал, как надо двигаться за ним.