Сулима Елена. Опоенные смертью

   - Ну хорошо, - сказал майор Правдухин, - Поговорили, теперь я экскурсию проведу. И повел из кабинета начальства, где происходила встреча, по четко распланированному пространству.
   Они молча смотрели на одноэтажные бараки, отштукатуренные бледно-желтые, на длинные ряды нар, покрытых черными одеялами, и старались не вглядываться в сумрачные лица. Но одно лицо, не лицо, а лик святой с картины Нестерова, поразило своим прозрачно-неприкаянным взглядом.
   - Кто это? - спросила тихо Алина.
   - А... это наш художник. Окромя кисточки и стакана ничего в руках держать не умеет.
   - А почему же он здесь?
   - Жена в третий раз за алименты посадила. Вот и попал за рецидив в "строгий". На год. И это в такие времена, когда кругом киллеры рыскают - да за алименты. До чего женщины жестокие!
   "Ничего себе, до чего же проста мужская правда, - думала Алина, в ответ. - Не рожают, не кормят, вообще не при чем, а вот жизнь им подай, и плевать, какого этой женщине вынянчить, выкормить, вырастить. А быть может, она и не хуже его как человек, может, тоже хотела бы пить, рисовать... да инстинкт материнства и совесть ей не позволяют... Не жестоко ли жить: вот так - не при чем?
   - ...Как подумаешь, какие жестокие!.. - продолжал Правдухин о своей правде. - Вот, возьмите картинку на память. Церкви рисует. Он всегда у нас церкви рисует. Как будто святой. Краски у нас тут не положено держать. Так он комбижир, что в столовой выдают, со штукатуркой и с землей смешивал. Вот и решился я режим нарушить - сам ему все необходимое для рисования, на свои кровные, закупаю. Да и хозяин смотрит на это сквозь пальцы. Он художников любит.
   - Помнится, мелькала информация, как один разбойник-убийца, по деревням грабил и семьи вырезал, тоже церкви, распятия и Христа рисовал, вздохнула Анна.
   - А кто ж церкви не любит? Права не имеет не любить!..
   Кирилл не любил ходить в церкви. Но когда узнал, что Алина уехала, почувствовал, как ужас охватил его: за все его существо и существование. И было такое чувство, что она уже умерла. И все умерли. Но если раньше он, порою, подсознательно мечтал об этом как о времени полной свободы, то теперь он не чувствовал себя ни легче, ни свободней. И тянуло зайти в церковь... да неловко было как-то - молиться по правилам не умел.
   Жанна, прятавшая последнее время глаза, вдруг стала вновь смотреть в упор. Купила себе очки, чтобы театрально-внимательно прищуриваться сквозь них. Звонила ему домой, вроде бы, по делу. Потом оказывалось, что дела были надуманные.
   Дома также не было покоя. Мама, вроде бы, выздоровела, но теперь он сомневался - не сошла ли с ума.
   - Сынок, вот Поле, знакомой моей, помнишь, она еще... Ей сын на путевку в Анталию доллары дал. Все теперь по заграницам ездят... - Заводила Любовь Леопольдовна разговоры как бы ни с того ни с сего.
   - Ты же недавно чуть ли не парализованной была! Как я тебя такую слабую куда-нибудь отправлю.
   - Слабую, не слабую. А хоть перед смертью мир посмотрю. Ты думаешь, у меня уже и запросов нету?
   "Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не смогли запеленговать" повторял про себя Кирилл строку Высоцкого и продолжал машинально делать то, что делал всегда, то есть - деньги.
   ГЛАВА 20.
   Когда разведчику надо узнать что выпускает засекреченный завод, он едет на свалку его отходов.
   Алина понимала, что через это отхожее место жизни она постигнет то, что покидает навсегда, она постигнет логику людскую, сознание которое, как почва питает весь окружающий её кончающийся век - и никакие Фиджи, Майями и Парижи, - ей не дадут той глубины всей подноготной сопутствующей внешней стороне жизни. "Не для прессы мне это нужно, но для себя".
   Да, это она понимала, и все же чувствовала, что наивность её не имеет предела. Весь прошлый опыт жизни не срабатывал. И слезы текли по её лицу, пока она читала анкеты из женской зоны. Не ответы на вопросы, а то, что было написано на обороте:
   "... А он ограбил своего отца и ушел. А дядя Гриша умер в нищете от горя. Тогда я, как соседка, собрала деньги с соседей и дядю Гришу похоронила. А он явился через месяц, после похорон и заявился ко мне с благодарностью. У меня дети малые, я ему говорю: уходи. А он насильничать стал. Избил меня всю. Со мною никто так не обращался, даже муж покойный. А когда на следующий раз пришел, не выдержала я и стукнула его топором по голове. Слава богу, он жив остался! А ведь могла бы стать убийцей. Женщины, милые, заклинаю вас, никогда сюда не попадать!.. Потому что мы на воле нужны своим детям и матерям! Когда б я знала, что здесь окажусь, никогда бы не сопротивлялася."
   Алина читала и плакала. В голове гудел густой бас начальника женской зоны:
   - За что в основном сидят?.. Да процентов шестьдесят - за убийство. Только вы не бойтесь. Это в основном умные, благородные женщины. Просто превысили меры сопротивления, вот здесь и оказались.
   Но что писали мужчины на обратной стороне анкет!.. "Здеся вооще ничаво, жить можно, но хорошо бы ещё женщину давали".
   Фома в женскую зону с ней не пошел. Говорил, что боится, мол, нервы не выдержат. Отснял женщину-полковника, всю в сером на фоне серых железных ворот, а далее предпочел чаевничать с тех, кого обычно называли "хозяином" - начальником исправительного учреждения. Алина пошла одна на негнущихся ногах за болезненно-бледным воспитателем. Никто из женщин художником не был. Не занимались они живописью, зато вязали кружева на спичках, потому что спиц не давали, "дабы не тыркали друг в друга". Украшали покрывала, накидки на подушки кропотливой вышивкой. Палаты их, с кроватями в один ярус, были похожи на сказочные девичьи светелки, так все сияло от белизны. Да только странный натюрморт из непривычно маленьких, казалось детских, кирзовых сапог, выставленных в предбаннике, застыл у Алины перед глазами. Женщины были поразительно красивыми от природы, словно их подбирали здесь по породе. Только шрамы на лицах зияли тайной правдой местного быта.
   - Вы бьете их?
   - Не бьем, если не хотят.
   - Что слезы лить, мадам. - Вздохнул Фома, - Все равно ничем не поможешь.
   Она посмотрела на него внимательно, отвернулась и ушла к себе в комнату.
   - За свободу русского оружия, - c браво поднятым стаканом Фома вошел к ней и, увидев, как она перебирает анкеты, сидя за столом около окна, и глаза её полны сострадательного горя, добавил: - Слушай, хватит все брать на себя. Выпей лучше. А то свихнешься.
   Она молча приняла из его рук стакан.
   ...Голова кружилась, все плыло перед глазами. И казалось ей, что она разорвется сейчас, словно мина, от столпотворения мыслей. Почему-то они говорили о Ельцине и ни слова о зонах, ни слова о том, что видели, что слышали за эти дни, ни слова. Тем не менее, говорили и говорили - все не о том... о политике, политике, выборах...
   "А зачем вообще говорить, - рассуждала Алина, заплетаясь в собственном монологе. - Почему бы не брести по этой жизни, словно Сухов по пустыне молча. Правда, Сухов знал, куда он идет. Он шел домой. А я не знаю. Я иду... иду-иссякаю, но не кончаюсь..."
   Газета валялась на полу, заголовки бросались в глаза: "ЗАДУШИЛ СПЯЩУЮ ЖЕНУ ПОДУШКОЙ"; "ОН СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЛ"; "ДЛЯ ВЗРЫВОВ В МОСКВЕ ПОДБИРАЮТ НОВЫХ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ"; "ДЕДУШКУ-ПАРАЛИТИКА УБИЛ ВНУК ШИЗОФРЕНИК", "УБИЛ ДВУХ ДЕТЕЙ И ЗАЛАЯЛ СОБАКОЙ"; "ОТОМСТИЛА МУЖУ НА ЕГО МОГИЛЕ"...
   Они пили и пили.
   - "ДОКАТИМСЯ ИЛИ ПРОКАТИМСЯ?" - прочитала в слух Алина ещё один заголовок.
   Постепенно слова стали ватными, и они погрузились в сон. Каждый там, где сидел - там и заснул.
   Ранним утром, перед выходом на работу, старший лейтенант Правдухин, оправдывая себя тем, что идет по делу, постучался в номер Алины. Он представлял её себе теплую, мягкую ото сна. Вот она сейчас накинет халатик, а он сразу сунет в приоткрывшуюся дверь букетик гиацинтов. Вот это женщина, вот это женщина!.. - колотилось в ритм его внутренним восклицаниям сердце. - Настоящая, столичная, не то, что местные бабенки. Да ещё к тому же умница - журналистка. И, видать, не замужем. Была бы замужем, разве ж муж отпустил бы её в такие места?.."
   Он стучал и стучал, а за дверью не слышалось шорохов жизни. Упав духом, стараясь отмести наползавшие подозрения, толкнул дверь ногой. Дверь распахнулась, и та ужасающая правда, что увидел Правдухин, не вместилась в его многомерное, вроде бы, сознание. Он сделал два шага вперед и склонился над Фомой, лежащим на полу раскинув руки и ноги. И только лишь храп, извергаемый из раскрытого рта, говорил о том, что он жив.
   Букетик гиацинтов выпал из-за пазухи старшего лейтенанта на живого покойника.
   Поставив пачку картинок заключенных в угол, Правдухин хотел было уйти, но вдруг кто-то на постели зашевелился, и из-под одеяла высунулась голова белокурой бестии.
   - Алина!.. Вы ли это?.. - с ужасом он вглядывался в отекшее лицо.
   - А что? Чем не я? Образу своему не соответствую? - печально улыбнулось мятое создание. - А когда сапогом им... в лицо... бьете соответствуете? Когда Петьке Алмазу, да каким бы он не был уголовником, на голову банку с кислотой ставили, а потом стреляли по ней и смотрели, как это существо сгорало без пламени заживо, соответствовали? Блюстителю порядка соответствовали?
   "Понабралась... - все опустилось внутри у Правдухина. - И это... женщина?!" - чуть ли не рыдая по своим остро-мимолетным надеждам, Правдухин бросился прочь.
   - Все. Опустите занавесь. Финита ля комедия. Я хочу домой! - заплакала Алина.
   И чем дольше она плакала, тем больше ей хотелось плакать, плакать и плакать - безудержно, как в детстве, от бессилия и невозможности ничего изменить.
   Фоме хотелось опохмелиться.
   Почти ничего не говоря друг другу, они вдруг синхронно собрали свои вещи, заплатили за гостиницу, вышли в город, добрались до вокзала, сели в электричку и поехали молча...
   ОСТАЛОСЬ ДВЕСТИ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ ДНЯ,
   .........................................................
   "Господи! Всего-то неделя прошла! Всего-то неделя", - твердила про себя Алина, входя в квартиру. В квартире кто-то был. Она на цыпочках прошла на кухню.
   Кирилл, разложил только что купленные продукты на столе, растерянно перебирал упаковки. Он поднял глаза, сказал, ничуть не удивившись её появлению:
   - Вот... плавники акульи купил, а как их готовить?.. И вообще, знаешь, хватит. Давай, как люди жить.
   - Какие люди? - с трудом преодолевая онемение горла, спросила Алина.
   - ... А я... я все понял, - он стоял над ней, пока она плескалась в ванной с ароматной пеной. И зачерпывая пуки пены, аккуратно опускал ей на грудь. Она молчала. - Я все понял, - продолжал он. - Кому и зачем нас надо было поссорить.
   - Никому. - Печально улыбнулась Алина.
   - Нет. Кому-то. Ты не вспомнишь, кто под тебя в последнее время подкатывал? - Но, заметив её прищур, мол, эх ты, ревнивец, успокоил: - Да не ревную я. Но Жанну тогда точно специально к нам подкинули. Кто-то хотел тебя у меня отбить и на тебе жениться. Кто-то знал, чем ты больна...
   - И зачем же на мне жениться?
   - А затем. Помнишь, ты говорила, что у тебя бабушкин брат во Франции? Его туда отправили юнкером, после того как Зимний взяли, помнишь? Умер твой двоюродный дедушка. Дом в Каннах тебе завещал.
   - Го-о-осподи! - простонала Алина. - Но за что?! За что - именно сейчас?! За-а-чем же?..
   - Чтобы хоть раз просто счастливо пожила. Я уже наши заграничные паспорта отнес во Французское Посольство. Все объяснил. Скоро визу получим.
   - Но зачем мне... нам этот дом?! Зачем нам дом вообще?
   - Дом, быть может, не нужен. Нужен был бы, разве б я его тебе не купил? Да хоть в Каннах. У меня бы хватило.
   - Ты здесь и квартиры не купил.
   - Но нельзя же. Убьют. Я же не дурак, как анекдотический "новый русский", не цепляюсь ни за землю, ни за мгновение, как бы не было оно прекрасно. Я же понимаю - что-нибудь одно: либо жизнь при деньгах, либо смерть при недвижимости. Пробовали уже совместить до меня, сколько так прожили? Оседлость, увы, не для нас.
   - Но теперь уж... что говорить...
   - А теперь уж, - я принял это извещение о твоем наследстве как намек. Я должен сделать тебя счастливой. Просто счастливой. Мы будем счастливы ещё хоть день, хоть час... А дальше... мы будем жить и жить. Я сделаю тебя счастливой, даже если ты будешь изо всех сил сопротивляться. Я сделаю тебя счастливой - назло тебе.
   часть вторая:
   АГОНИ - ЭТО СОСТЯЗАНИЕ СО СМЕРТЬЮ...
   (или состязание истязанием)
   Кошки не любят, чтобы видели, как они умирают...
   ГЛАВА 1.
   - Кошки умирают в одиночестве. Кошки прячутся умирать. Кошки не собаки. Когда кошкам плохо, они бегут от добрых слов, не хотят поглаживаний... Не верят, что им помогут. Когда Маруся исчезла, я сразу поняла, что кошка ушла умирать. А через неделю умер князь Александр. Скороговоркой, как бы мельком, оглядывая одичавший сад, говорила бойкая старушенция Зинаида, и позвякивала связкой ключей.
   Кирилл и Алина терпеливо наблюдали за странной старой русской эмигранткой, видимо изголодавшейся по русской речи в этом южном приморском городке. А она стояла на каменном крыльце, прямая, словно стела в память по останкам былой культуры. И в тоже время казалось, что она только что выскочила со сцены, где играла в бурном спектакле о Парижской коммуне - в простой синей юбке, в приталенном драповом полупальто, в косынке, завязанной под затылком, правда не алой, революционной, а в бордовой. Она вся была странно монументально-символичная - эта щуплая старушенция, не смотря на свой возраст и материальные проблемы, не теряла гордой посадки головы, не смотря на небольшой рост - взгляда как бы сверху вниз. И... говорила, говорила, говорила, отделяя от тяжелой связки ключей тот самый нужный. Потом долго пыталась попасть им в замочную скважину, потом ржавый замок с трудом поддался, дверь распахнулась. Кирилл и Алина мигом взлетели через три низкие ступени на крыльцо и с жадным любопытством во взоре вошли в дом.
   - Дом у князя Александра небольшой. Всего одна спальня и ещё одна для гостей. Но гости в последние годы приезжали к нему редко.
   - А комнат сколько? - обернувшись на пороге, спросила Алина.
   Старушенция напряглась, словно их было невероятно много и, после минутных раздумий, с трудом ответила:
   - Пять комнат. Его спальня, комната для гостей, кабинет - на втором этаже. На первом столовая и гостиная. Кухонька справа... Осваивайтесь. А я пока пойду осмотрю сад. - Зинаида, хотя и оказалась во Франции трех лет отроду, произносила русские слова с той точностью звучания каждой буквы, при которой матрац никогда не просипит матрасом с буквой "с".
   Такую речь Кириллу приходилось слышать только из уст старой университетской профессуры. Алине же, если не смотрела на Зинаиду, казалось, что она слышит свою бабушку. Быть может от этого, слушали они её молча, теряясь о чем-либо спросить, стесняясь вставить в её говор свое, современное размыто-московское произношение.
   Прямоствольная старушка скрылась в саду. А они начали свою медленную прогулку по комнатам. Двоюродный дед Алины был, как успела рассказать Зинаида, сопротивленцем Армии Де Голя - героем с множеством наград. Потом стал вдовцом и архитектором... Но это все никак не отразилось на интерьере его дома, приобретенного им ещё до войны. Мебель красного дерева, хотя и была явно прошлого века, казалась скорее старой, чем старинной - никакого особого изящества не было в ней - простая, словно фанерная гармония партийных кабинетов наших тридцатых годов. Скуку её скрашивали забавные картины и барельефные макеты южного городка в стиле примитивиста Руссо, как заметила Зинаида, написанные рукою самого хозяина.
   Все горизонтальные плоскости первого этажа были покрыты скатертями и накидками из зашитых кое-где толстыми нитками тончайших кружев "ришелье". Такая обстановка посчиталась бы в Москве слишком старомодной. Но здесь, видимо, хозяина больше волновала не мода, а стиль. Стиль был един. Чувствовалось, что он умел ценить и хранить старые вещи. А, может, просто не желал тратиться на приобретение новых. Эту мысль подтверждали и допотопный радиоприемник, и отсутствие телевизора, не говоря уж о прочей электротехнике. Но на кухне было почти все что надо и даже то, что редко пригождается в хозяйстве: - и тостер, и соковыжималка, и электромясорубка и печка-гриль и даже блинница.
   Они молча поднялись на второй. Алина едва приоткрыла дверь в одну из комнат и тут же закрыла.
   - Не хочу заходить туда. Это спальня, где он умер. Я чувствую это Прошептала она Кириллу.
   Кирилл кивнул, невольно улыбнувшись её детскому страху.
   Они вошли в другую спальную комнату. Спертый запах давно не проветриваемого помещения, сырость и пыль... По стенам: трельяж с незамысловатой резьбой, старинный шкаф невероятных размеров эпохи классицизма. Две соединенные вместе кровати казались огромным ложем, под золотым, набивного китайского шелка покрывалом, люстра с абажуром того шелка, им же покрытый узкий стол, из него же массивные гардины. Вся комната казалась золотистой, но почему-то не вызывала чувства радости, роскоши, но жалости!..
   Алина отодвинула гардину и распахнула окно. В сиреневых сумерках, словно в вуали город казался выцветшим на солнце. Свинцовое море сливалось со свинцовым небом. Сквозь металлическую пленку воздуха пронзительно прорывалось закатное солнце. Узкие кривые улочки, обозначенные рядами сначала терракотовых, замшелых, а далее современных серых крыш сбегали, словно ручейки, вниз к морю. Сразу было видно, что западная часть Канн куда беднее той, что ближе к Ницце. Беднее, но не бледнее, а живописней, словно исполненная в интимно-таинственной манере картина старого мастера, пробуждающая детскую жажду смотреть, смотреть... Просыпаться - смотреть, смотреть, засыпая. И пусть за всю твою жизнь на ней ничего такого не изменится, зато не хватит и жизни рассмотреть, заметить и запомнить все-все, каждую мелочь. Смотреть... и открывать каждый раз нечто потаенное раньше.
   Алина вздохнула, слов не хватало, чтобы выразить свое состояние распахнутых глаз, и все же она сказала:
   - Как в сказке.
   - Тоска, - пробурчал подошедший Кирилл.
   - А у тебя нет желания плюнуть на все и жить в этом маленьком городе?.. Жить...
   - Я хотела бы жить с Вами
   В маленьком городе,
   Где вечные сумерки... - вальяжно продекламировал Кирилл, поцеловал Алину в мочку уха и вздохнул, обнимая, - Эх ты... поэтесса. Почти Цветаева. Но Канны - это не Таруса, отсюда некуда уйти. Представляешь, какая здесь тоска от сезона до сезона?.. Да и фестиваль этот, наверняка, местные не допускаются. Одна морока. - Вздохнул он и добавил, - Тщета провинциальной гордыни.
   - Конечно, город без безликих небоскребов и бензинового смога, для тебя. А на самом деле тебе нужно ощущение плотности населения, ты не можешь жить в разряженном пространстве.
   - Нет, просто места здесь хорошие, но делать здесь нечего.
   - Но сюда съезжается весь мир!
   - Что толку. Лучше самому разъезжать по всему миру, чем сидеть в этом городке и ждать, когда будет можно поглазеть на чужую тусовку.
   - Но здесь море, горы... Здесь так уютно!..
   - Я всегда слышал: "Ах, Канны! Канны..." А городок поменьше любого нашего приморского... Любого. Того же нашего Батуми.
   - Батуми уже не наш.
   - С Ялтой можно сравнить.
   - Ялта тоже уже не русская территория.
   - А и не надо. Зато, теперь нам, русским, весь мир открыт. Хочешь лети в Канны, хочешь на Канары. Да хоть в Бразилию...
   - Когда есть деньги...
   - Вот видишь, как теперь все просто. Всего лишь - надо иметь деньги. А раньше даже деньги не спасали.
   Они спустились вниз. Зинаида скромно стояла на крыльце и смотрела на закат. Угрюмый профиль её лица не сообщал о том, что эта дама из разговорчивых. Но лишь она заметила собеседников, выражения её лица резко изменилось, речь полилась беспрерывным ручьем.
   Они застыли перед ней, рассеянные от переживания непривычных ощущений, едва успевали улавливать смысл:
   - ...Я всю жизнь пела в церковном хоре. Теперь церковь работает раз в неделю. Говорят, скоро совсем закроют. Когда Александр овдовел... Его жена Шарлота родилась в этом доме. Мы подружились. Это было после войны. Не подумайте плохо. Александр был красив, как ле Сид. Ваша супруга так одета!.. - тут же перескочило её внимание на Алину, стоящую на крыльце в распахнутом полушубке из чернобурки поверх шелкового черного топа, в облегающих бархатистых черных джинсах и в туфельках на высоком каблуке.
   Ей было откровенно жарко, но разве она могла предположить, что здесь не бывает ниже ноля. И в тоже время, боясь, что её просквозит, она не решалась скинуть меха. Слишком чувствительные были её плечи.
   - У нас так не одеваются! Так элегантно! Так женственно! От кутюр?
   "Что такого в моей одежде? - удивленно оглядела себя Алина и, скинув шубу, прошла в дом, бросила её на кресло напоминающее о временах короля Людовика под неизвестным ей номером. Настроение её мгновенно испортилось. Комплимент Зинаиды показался слишком натянутым. "На что она смотрит? Обыкновенные брюки и топ из Южной Кореи. И это мне говорит француженка?!" думала Алина и, достав из чемодана бирюзовый свитер в черную крупную полоску, словно матроска, отчего её элитарный вид сразу приобрел приятельски веселый налет, вернулась на крыльцо.
   А Зинаида, словно не заметив перемен в облике Алины, продолжала свои рулады:
   - Во Францию не завозят текстиль других стран. Сразу видно, что мадам Алина благородных кровей... Одеваться умеет. Женщина не для каждого.
   "Сума сойти, выходит сними с меня эти шмотки, и я уж никто?! Да и шмотки-то никакие!"
   - Вы ведете свой род от основателя Руси!.. Это очень древний род. Я знаю. Александр рассказывал мне. Вы члены Дворянского собрания?
   - Нет.
   - Почему вы не восстановились в правах?
   - В каких ещё правах? - словно загипнотизированный, глядя в подернутые старческой дымкой, в прошлом темные, глаза Зинаиды, буркнул Кирилл. Никаких прав - одни обязанности.
   - О! Это не хорошо. Юрий Долгорукий ваш предок!
   - Вот как? - удивленно посмотрел Кирилл на менее удивленную Алину, Пьяница и обжора, с похмелья указавший на семь холмов, оттого что сил не было двигаться дальше - это твой предок?! Да у тебя, кис, подпорченная кровь. Он же умер оттого, что перебрал чуток. Но, вроде бы, ты не алкоголичка дорогая?
   - Не хорошо так пренебрегать своими... своим классом! Дворянское собрание...
   - Какой ещё класс?! Видел я эту свару, бывших партийных активисток! проворчал Кирилл.
   - Но класс! Ваш класс открывает перед вами все двери!
   - А может князь работать мясником? - спросила Алина, едва сдерживая улыбку.
   - В том случае, когда князь из... radeau de la Meduse... как это по-русски?.. Обломки "Медузы"... то есть - корабля. Когда он потерпел кораблекрушение. Я согласна.
   - Значит, разрешаете?
   - Было такое. Наши князья, графы, дворянство... кем только не работали.
   - Так кем же этот мясник будет называться? Князем или мясником?
   Для непосвященных - мясником. Но только в рабочие дни недели. Нашлась Зинаида. - Я вижу, Кирилл, и вы, - продолжала она, - выглядите благородно. Какой дорогой галстук! Такие галстуки не каждый себе может позволить! Я вам пришлю Симону. Она вела хозяйство у Александра в последние годы его жизни. Но если у вас трудности с языком, я могу вести вашу кухню. Мне всю жизнь... coiffer sainte Catherine... как это... Я никогда не была замужем - гордо заявила она, неожиданно решив сообщить о себе залетным голубками, коими они казались Зинаиде, но тут же вспомнив о том, что это дела не касается, а деловой, при ее-то пенсии, стоит быть, добавила к предложению заняться хозяйством: - За определенную плату... - и скромно опустила глаза.
   Это выглядело как-то несуразно. Алина уставилась на неё с немым вопросом, желая понять, что она имела в виду, говоря про определенную плату и о замужестве, одновременно. Но Кирилл среагировал раньше нее:
   - Спасибо... спасибо! Мы предпочитаем обедать в ресторанах.
   - О! Это так дорого! - воскликнула старушка, и лицо её стало таким несчастным. Таким несчастным!..
   - Но, - тут же вставила свое слово Алина, - мне бы хотелось, чтобы кто-то помогал мне и по хозяйству, и объяснял бы мне, что и как здесь надо делать. Если бы вы согласились. За определенную плату...
   - Я подумаю над вашим предложением, - кокетливо отвернулась изящная старушенция. Артистично выдержав должную паузу, приступила к делу:
   - Как я понимаю вы здесь ненадолго. Сначала вам потребуется осмотреть наши окрестности и достопримечательности. Я найду вам шофера с русским языком. У меня есть мсье Серж. Кузен. Молодой. Ему всего сорок пять. Потом, когда отдохнете, вам потребуется нотариус и юрист. Только не обращайтесь к Зуцману. Зуцман всегда работает с русскими, но требует за это слишком высокую плату. Наши юристы с большими традициями. Они пользуются постоянной клиентурой и не берут больше, чем реально стоят их услуги. Лицо своей фирмы им дороже. Если вы не сможете оплатить все налоги и услуги юриста, то можно продать дом, и договориться об оплате процентами с продажи. Но оставшиеся деньги можно купить студио где-нибудь в более дешевом уголке Прованс... Если вы поживете у нас до февраля, вы увидите столько праздников! Столько праздников! Жаль, что вы не приехали на рождество, - говорила она быстро, перескакивая с одного на другое, словно боялась, что слушатели вот-вот исчезнут, - Но скоро будет наш фестиваль! Фестиваль! Если вы останетесь, то вам надо заранее купить билеты. Сама я не знаю, как это делается. Это слишком дорого стоит... но если вы свяжетесь с последними представителями... Ах!.. Как жалко, что вы не зарегистрированы в дворянском собрании! Если вы предполагаете жить здесь, вам надо нанести визиты... Нас, русских, осталось немного. Несколько старушек, здесь и в Ницце... Но и они могут сделать вам протеже... Они живут в старом доме в Ницце. Дом разваливается... Их немного пять или три... Большинство уже выжило из ума... Но...