Сулима Елена. Опоенные смертью

   - А кто живет в замках на горах? - полюбопытствовала Алина, стоя во дворе спиной к морю и оглядывая вершины окрестных Альп. Замков не было видно отсюда, но пока они ехали из аэропорта Ниццы, Алина успела заметить, что почти каждая вершина предгорья завершается старинным ли, новым ли, но явно замком.
   - О! Да никто там не живет. Снимают американские звезды. Кто же ещё сможет за такие деньги. Даже не смотрите на них. - Всплеснула руками Зинаида. - Вам интересно портить себе здоровье? Сейчас, я думаю, вам надо принять душ и пойти поужинать. Не жгите много электричества. Это очень дорого. Я пришлю к вам Сержа... Запишу вам свой телефон... Можно звонить из любого кафе. Поищите Марусю в саду. Кошка не могла далеко уйти. Она умерла где-нибудь под кустом. Ее надо похоронить. Только не ходите в рестораны на... руе.. д... Антибез, набережной. Это стоит очень дорого...
   - Но я хочу угостить свою жену куропатками в жемчугах.
   - Не издевайтесь надо мною, - тут же став высокомерной, отмахнулась от них Зинаида.
   И благодаря этому прощальному жесту, последнему всплеску рук, не было ничего не естественного в том, что они поехали именно на эту улицу.
   По Московским меркам она казалась переулком... что-то типа Столешникова.
   Водитель - мсье Серж, конечно, не весил сто сорок килограммов, как водитель Кирилла, но по сравнению с местными выглядел весьма внушительно. В противоположность своей кузине был молчалив настолько, что Кирилл и Алина за время пути к ресторану, из тех, в которые не советовала даже заглядывать Зинаида, они засомневались - умеет ли он вообще разговаривать, тем более по-русски.
   Сев за столик в шикарном заведении, которое в Москве было бы для них обыкновенным, они с удивлением заметили, что больше никого нет в зале. Впрочем, это легко объяснялось тем, что сейчас не сезон для приезжих.
   Импозантно откинувшись на спинку стула, Кирилл раскрыл меню и обомлел. По-русски там не было ни слова, это понятно, но, даже ковыряясь во французских буквах, зная, что соединение из трех, четырех, бог знает скольких, дает всего лишь один звук, он никак не мог составить хоть что-то напоминающее ему по звукосочетанию привычное, кроме слов "бульон", "жульен", "шартрез".
   - Да... - вздохнул он, - Как-то Франция выскользнула из диапазона нашего размаха, - Все Фиджи, Майями, Лондоны, Брайтон Бич... Даже в Италии нам было проще. Пора ассимилировать, как турков. Резко и внушительно.
   Он пролистал меню до конца и обнаружил аналог его по-английски. Со спокойной душой, зная точно, что ему известен смысл слов "фиш", "миит" и "бекон", и т. п. Он заказал, тыча пальцем в меню, при этом ориентируясь на цены, все самое дорогое. Только так он мог быть уверен, что пища заказанная им съедобна. И не забыл объяснить, чтоб не мешкались - ставили на стол все сразу.
   Юркий официант в великолепном костюме, но слишком слащавый лицом, вскорости заставил их стол блюдами непонятного содержания.
   Кирилл первый придвинул себе одно из них и принялся есть. Ел он всегда основательно. Сразу отправляя в рот порции внушительных размеров. Пока Алина в задумчивости разглядывала заказанное, он успел пожевать, проглотить и, изменившись в лице, взреветь:
   - Они что?! Издеваются надо мною?! Думают, если я не говорю по-французски, то рыбу от мяса не смогу отличить?!
   - Тише, тише, - встрепенулась Алина, - Быть может, у них рыба дороже, чем мясо. Ты же выбирал все самое...
   - Да что же это за рыба на вес золота? Это же треска какая-то. Даже не форель, не стерлядь и не севрюга!
   Прибежав на слово "севрюга", мгновенно побледневший официант начал взмахивать руками, что-то лепетать с такой скоростью, что Кирилл и Алина, в конце концов, оказались лишь немыми зрителями театра мимики и жестов с летающим ласточкой словом "ошибка" по-английски. На десятой минуте Кирилл сломался.
   - Пойдем отсюда, - взревел он и встал он из-за стола.
   - Но это как-то неприлично. Ты посмотри, он машет счетом. Он угрожает полицией.
   - Пусть вызывает полицию, - твердо ответил Кирилл и властно приподнял растерявшуюся Алину за локоток.
   Едва в речи чужестранцев дважды мелькнуло понятное на всех языках слово "полиция" официант как-то сник. Теперь его лицо выражало полнейшую растерянность, в то время как Кирилл, уверенным шагом прошел к выходу, под руку с женою. И никто из обслуживающего персонала не решился их остановить.
   Они сели в машину и долго пытались выяснить у водителя, который должен был одновременно исполнять функции гида, что же такое произошло. Почему им дали дешевую рыбу вместо самого дорогого мясного блюда и как они должны были поступить в этом случае?
   Серж слушал их, не оборачиваясь, слушал долго и молча, и когда они уж уверились в том, что он точно немой, вдруг глубокомысленно произнес на выдохе:
   - Ошибка.
   - Но мы уже поняли, что ошибка! - возмутилась Алина. - Но кто должен был расплачиваться за нее?
   - Тот, кто умеет... faire Charlemagne.
   - Переведи! - потребовал раздраженный и голодный Кирилл.
   - Это трудно. Это не прямо. Это... - Серж помолчал несколько километров, гоня машину по горному серпантину, и вдруг выдал: - Тот - кто умеет быть королевский происхождения.
   - Теперь я понимаю, почему любое благополучие кончается революцией, усмехнулась Алина, утирая разволновавшемуся мужу пот со лба его носовым платком. Он послушно подставлял ей лицо словно завороженный материнской лаской ребенок, но вдруг очнулся и оглянулся на мелькающие за окнами машины пальмы, и прочие чуждые русскому взору растения, напоминающие увеличенные спьяну создателем, старушечьи столетники и прочие кактусообразные диковинки из тех, что разводят на подоконниках московские чудаки:
   - Куда ты нас везешь, Серж Сусанин?
   - Простой французский кухня для французов. В февраль там цветет мимоза.
   - Но сейчас же она ещё не цветет?! - не понимая его логики, воскликнула Алина. - К тому же ночь!
   - Вам надо посмотреть, где цветет много мимозы. Все смотрят это местность.
   - Уж не собираешься ли ты нас накормить этими цветами?! - отчаянно воскликнул голодный Кирилл.
   - Нет. - Спокойно ответил мсье Серж, - Мой кузен имеет там маленький ресторацию. Я буду кормить вас буйабес. И не выпендривайтесь. - Произнес он неожиданно четко, добавив явно гордясь пополнением своего словаря от новых русских: - Кончай распальцовку.
   Местности, что расположилась на вершине холма, они не разглядели во тьме. Местность спала беспробудно в одиннадцать ночи. Но все-таки их накормили какой-то похлебкой с... запашком.
   ГЛАВА 2
   С утра Канны показались куда ясней. Прозрачней. Больше неба наблюдалось в пейзаже.
   Едва проснувшись, они ощутили странное желание - встать и идти. Никаких раскачиваний спросонья, брожений по дому с чашечкой кофе... Да и кофе вовсе не хотелось. Тем более это было странно для Алины, заядлой кофеманки. Воздух был настолько чист, что ей казалось, что она не дышит им, а пьет, словно родниковую воду. Прозрачную-прозрачную воду. И все вокруг казалось прозрачным, даже темные приземистые старинные виллы, казались просвечивающими солнечный свет шелковыми декорациями. Пляж был тоже какой-то ненастоящий. "Узкий, не шире Тверской..." - усмехнулись они хором. И было им странно - как он может вместить слетающуюся на него мировую тусовку.
   Зинаида очень хвасталась этим пляжем, говоря, что он более песчаный, чем в Ницце. Песок, если его и можно было назвать песком, казался слишком крупным, он лежал полотном крупнозернистой фотографии и притягивал взгляд. Кирилл и Алина шли и шли по пляжу, глядя под ноги. Чем ближе к кинотеатру, который стоял на берегу моря, и был похож на все районные кубы кинотеатров Москвы, тем больше людей встречалось им, навстречу. Это прогуливались пожилые люди, удалившиеся от дел бизнесмены. Завидев Алину, они останавливались, шагов за пять от нее, и кланялись. Алина кланялась в ответ машинально, по после десятого с удивлением оглянулась на Кирилла:
   - У меня такое впечатление, что я в деревне.
   - Заметь, они раскланиваются с тобой именно на пляже, и тем сильней, чем ближе к этому хваленому на весь мир кинокоробу. Быть может они, как дети, только и бродят здесь ради того, чтобы дождаться, когда выпрыгнет из него очередная звезда, словно чертик из табакерки. - Лукаво промурлыкал Кирилл, обнимая её за плечи и целуя в тоненькую шейку. Их спонтанно нахлынувшую ласку прервали старичок со старушкой. Мило улыбаясь, они остановились и закивали головами. Подражая им, Кирилл и Алина закивали в ответ. Пауза затянулась. Алина едва сдерживала смех. Едва они обошли пожилую пару, Алина захохотала в голос:
   - Надо же! Какова у них сила почитания! Они меня явно путают с какой-то кинозвездой!
   - Не с кем они тебя не путают. Ты и есть звезда. Разве только что не какая-нибудь там кинозвезда, а звезда настоящая. - И приступ нежности захлестнул его. Они ласкались, не стесняясь, словно в каком-то захолустном черноморском городке зимой на пляже, ласкались, не различая стен холодного серо-выхолощенного бетонного куба так похожего на московские кинотеатры типа "Енисей" или "Патриот", но ступени которого раз в год покрывались ковровой дорожкой.
   Вдоль пляжа шло шоссе. По нему медленно катил мсье Серж. Иногда подолгу задерживаясь на платных стоянках. Он оглядывался на своих романтично настроенных клиентов и вздыхал.
   Алина с удивлением разглядывала памятник киноаппарату, словно ребенок, не стесняясь ни кого, водила пальцем по изгибистым линиям пленки из черного металла. На аллее звезд внимательно изучала отпечатки ладоней известных кинодеятелей вмурованные в дорожку.
   - Ты посмотри, какие крупные ладони! Непомерно крупные ладони в большинстве случаев, - восхищалась она своему открытию.
   - Аналитик ты мой, - поглаживал он её, сидящую на корточках, по голове, - Все-таки у тебя наукообразное мышления. И зачем ты пошла в журналистику. Я всегда знал, что это не твое призвание.
   - Но почему же, - не переставая рассматривать отпечатки, - обижалась по ходу дела Алина, - журналистика дает так много знаний!
   - И никакой систематизации. Порою, мне кажется, что ты Ламарк.
   - Ты хочешь сказать, что я в душе ботаник?! - оскорблялась Алина.
   - Ну, тихо, тихо. Что ты там ещё нашла?
   - В хиромантии руки с длинными пальцами называются артистичными, а здесь у большинства артистов они квадратные - философские. И очень большие большие пальцы - они означают волю.
   - Ламарк. - Усмехнувшись, вздохнул Кирилл.
   - Но причем здесь Ламарк?!
   - Интересно с тобой. Всегда интересно. Слава богу, что ты у меня не Дарвин. Ведь тебе не приходит в голову опускать высшее до низшего. Нет, ты все самое примитивное и простое должна подтянуть...
   - О! - перебила она его, - Вот тебе и спускаемся до простого - мизинцы у них тоже не маленькие. Заходят за третий сустав безымянного пальца. Ты понимаешь, что это значит?!
   - Ну и что же?
   - А то - что они не из тех, кто упускает свою корысть. Материальное положение, прибыль для них очень много чего значит. Они вовсе не такие идеалисты, какими хотят казаться.
   - Вот видишь, в чем залог успеха. У меня тоже длинный мизинец. А ты... готова была отказаться от меня. Пустилась в свободное плавание - постигать культуру своей страны на основе творчества каких-то невезучих уголовников. Только зря тратила деньги.
   - А ты не зря тратишь деньги в ресторанах и казино?
   - Я их трачу на то, ради чего делаю.
   - Ради чего же ты их делаешь?!
   - Ради свободы. А свобода - это свобода игры. Не может играть лишь первобытный человек. Человек свободный не играть не может. А ты все ищешь первобытные основы. Опускаешься до Дарвина. Ищешь человека в обезьяне, или обезьяну в человеке. Пора бы начать понимать богов Олимпа.
   - Я и пытаюсь, живя с тобой. Пойдем, я расскажу тебе про этот отель. Ты видишь башенки, они напоминают груди.
   - Но если это и груди... Нет, Кирилл. Такие груди не принято прославлять в обществе. У людей принято, чтобы груди были похожи на купола наших церквей.
   - Но это же твои груди. Маленькие, узенькие, вытянутые.
   - Ужасно. Не напоминай мне.
   - Но сколько в них беззащитности и темперамента.
   - И все-таки это просто какие-то рюмочки. Наверное, владелец отеля избавился от алкоголизма, прежде чем начать строить его, вот и украсил перевернутыми рюмками, как это делали наши купцы в Москве.
   - Нет. Была такая женщина... В неё влюблялись и любили. Мне Зинаида с утра рассказала. И звали её Оттеро. Однажды, один из поклонников подарил ей колье с драгоценными камнями, которое стоило столько, что на него можно было купить целый город...
   - Чушь! Не бывает таких драгоценностей!
   - Аналитик. Аналитик! Ты слушай стихи - стихию легенды! Было колье, как все говорят, ценой в целый город, а она проиграла его, едва получив. Она была азартной, зажигательной, доброй... И её маленькие груди запечатлел архитектор, влюбленный в нее. Это самый дорогой отель. А почему-то называется "Кали"? Пошли. Хочешь, поживем здесь?
   - Пошли посмотрим, что там за скульптурка, среди пальм? - заслушавшись Кирилла, Алина чувствовала, что не может оторвать взгляда от скульптурного изображения женщины, в тени пальм через дорогу.
   - Это же твоя копия! - воскликнул Кирилл, - подведя жену за руку к скульптуре.
   - Нет! - отчаянно воскликнула Алина, и слезы блеснули в её глазах. Да она и не красива вовсе! Как могли в неё влюбляться все мужчины?!
   - Сразу чувствуется, как она изящна в каждом своем порыве, как искренна, какой в ней темперамент! - Продолжал Кирилл. Он ещё раз сравнил свою жену с великой куртизанкой и, поцеловав, словно благословляя в лоб, пояснил. - Неужели ты думаешь, что мужчины влюбляются в кукол с обязательным общепринятым на данный момент стандартом? Они влюбляются...
   - Влюбляются... - с горькой усмешкой перебила его Алина. - И ты влюблен. А все жду, когда же ты будешь меня любить.
   - Я не вижу разницы.
   - А я вижу!
   - Но в чем она?!
   - А в том!.. - Алина почувствовала себя, словно все видящий, все понимающий ребенок, не способный преодолеть косность взрослого. - А в том... - повторила она уже тихо. - Как она умерла?
   - К сожалению, такие женщины, обычно умирают в нищете... Глубокой старухой. Недавно.
   - Вот видишь! Ни один, из влюблявшихся в неё не спас её от такого конца. Ненавижу! Ненавижу всю эту вашу водевильную влюбленность! Слава богу, что я умру молодой.
   - Ты не умрешь! - твердо ответил Кирилл. - Ты будешь жить. И даже старухой ты будешь любима. Ты будешь жить...
   - Но в чей скульптуре?! В чьих произведениях?! - едко кольнула Алина.
   - В моих. Я буду творить твою жизнь.
   - Жизнь для тебя праздник... А я... устала от праздника... я задыхаюсь... я не хочу.
   - Я лучше знаю, чего ты хочешь. Поехали смотреть покой, о котором ты и не мечтала.
   И они поехали. И они носились по прибрежным городам. В глазах рябило от разнообразной одномастности пейзажей. Антиб: музей Пикассо музей Пейне, Морской музей... музей башни.. Гольф-Жуан: мачты яхт, стела Наполеона... Био: - снова черепичные крыши, лабиринты узких улочек, неожиданный размах шикарных вилл, продажа керамических изделий у дороги с огромными горшками, словно рассчитанными на секвойи, и парковой скульптурой - миниатюрные музеи... Сен-Тропез...
   "Любимая" обращался он к ней, "милый, дорогой, любимый", отзывалась она. И не было в произношении этих слов ни слащавости, ни пошлой вычурности. Искренность, порой не исключавшая дружеской насмешки.
   - Сфотографируй меня у могилы Марка Шагала, любимая.
   - Давай-давай милый надуйся пофилософичней.
   - Замри, любимая! Снимаю. О! Какая кротость! Само смирение, милосердие и святость! А далее лукавство, кокетливость, поверхностность, развр...
   - Заткнись, до-ро-гой!
   - И даже гнев, любимая. Но что ж плохого, если в тебе есть все?.. Даже слишком много.
   - Ах, так, любимый!..
   - Здесь нет трамваев - зря надуваешь нижнюю губу, никто не переедет.
   Он обнимал её за плечи, она прижималась к нему пристраивая на плечо почти ангельскую головку, с убранным буйством кудрей в тугой пучок, но тут же что-то снова привлекало её внимание, профиль устремлялся вперед, как нос корабля озаглавленного Никой, волосы нетерпеливо выбивались локонами внутренних ветров.
   Он удерживал её поцелуем. В такой момент она целовалась порывисто, нежно, особенно волнующе, и это напоминало ему детское ощущение, когда держишь в ладонях птенца, и трепетный страх - сжать посильней, что б не бился, выпустить ли, но жалко...
   И снова они мчались по горам: Средневековые развалины в Баржемон.
   - Я часто слышала, что территория наших зон для заключенных в три Франции. Наивный апломб - они не знают, что южная Франция, как книжка раскладушка - раз в пять больше, мы едем больше двух часов и не одного населенного пункта... Такого у нас, да ещё при скоростном шоссе, не бывает!.. - взахлеб говорила она.
   - Любимая моя, все нет тебе покоя - аналитик!
   - Но я не могу не думать! Смотри, какие крыши! Но почему, у нас никогда не задумывались о вечности того, что строили?
   - А наши церкви? Кремли?
   - А собственное жилище...
   - Знаю я, как это называется, - вдруг пробасил Серж, он несколько лет только и занимался тем, что возил туристов из России. Они были разными: и монголоидно-узкоглазыми, и горбоносыми, то есть внешне явно всевозможных национальностей, но все их называли не просто русскими, а новыми русскими. Так, словно возникли они из неоткуда, и никаких корней на самом деле не имеют. Странные это были люди. От других европейцев отличались одним полным отсутствием порядка, как казалось Сержу, в их головах гуляли степные ветры. Те самые ветры, о которых рассказывал ему дед, донской казак. Иной, без этих ветров, России он себе не представлял. Чем живут эти люди, как думают, - для него оставалось загадкой. Впрочем, скидывал он это на свое природное тугодумство. Но не трудно было ему заметить - что ни люди, - то словно из сумасшедшего дома. Вот последний раз возил он по достопримечательностям лазурного берега двух дюжих парней, а зачем возил не понял. Устроившись на заднем сиденье, взятого напрокат лимузина они пили, играли в карты, дремали. Выбегали из машины лишь за новой бутылкой и сигаретами, новой колодой карт, но в казино Монте-Карло идти побоялись. Так и жили в салоне его автомобиля все дни напролет, ночуя лишь в гостинице. Там они занимались, видимо, тем же, вряд ли спали всю ночь, потому как спали порциями по два часа через три. И когда он останавливался, заслышав дружный храп - один обязательно просыпался и, приказав "гони, гони", засыпал снова. В последний свой день во Франции, по дороге в аэропорт очнулись, оглянулись: "Чего, Франция кончилась?" - спросили так, словно проспали сеанс в кинотеатре. А предыдущие!.. Веселые были ребята. От них-то он и научился этим новым русским фразам:
   - ...знаю, как это называется, - вставил свое слово Серж в обойму Алининых восторгов, - Крышесноситель.
   Кирилл и Алина переглянулись, и Алина надолго замолчала после такого комментария.
   - Пора подумать о делах. - Вздохнул Кирилл.
   ГЛАВА 3.
   Алина никак не могла настроится на деловую волну. Когда ей объяснили, что в случае, если она оставит дом за собой, жить сможет в нем не нарушая правил при отсутствии гражданства не более месяца, а чтобы получить гражданство... далее следовал такой перечень всех запретов и трудностей, что становилось скучно. - Непонятно, - возмущалась она, - почему у нас в Москве живут все кому не лень и сколько хотят, а нас эти несчастные французы ещё упрекают нас в каких-то нарушениях прав человека!
   От объяснений того, что правильно, а что неправильно, следовавших за её высказываниями, у Алины начинала кружиться голова. Никаких особых планов на дальнейшую жизнь не строила. Просто у неё возникло желание провести остаток дней в этом тихом домике на горе, взирать из его окна на аккуратный игрушечный городок, сбегать по кривой улочке к морю, гулять в горах и не думать, не думать ни о чем. Тем более, ни о каких правах, гражданствах, налогах... Алина сникла.
   Кирилл оживился, постигая делопроизводство передачи недвижимости по наследству, любое дело касающееся бизнеса пробуждало его азарт. Денег на жизнь в Каннах у него хватило бы надолго, но он преследовал иную цель заставить её добровольно пойти на операцию - захотеть жить. Вернуть тягу и вкус жизни. И с удовольствием наблюдал, как она увлекается путешествием. "Ну подумай, любимая, ну зачем мне твои грудки? Я же не с грудками живу, а с тобой. Не анатом от литературы я - не Лимонов, чтобы взахлеб любоваться жениными органами. Если хочешь, потом силиконовые вставим. Но подумай, сколько женщин вставляет себе эти протезы, и ничего. Даже те, у которых ничего не болит. Правда, я не пойму - зачем, все равно любят не оттого, что груди большие, от этого просто хотят. А я тебя и без них люблю. Прооперируйся здесь.
   - Нет. Даже жену Пола Маккарти не сумели спасти ни за какие деньги. Дай мне просто пожить, не думая об этом.
   - Давай продадим дом, и ты сама распорядишься всей суммой. Если решишь сделать операцию, я потом тебе любой дом подарю. В любой стране, где пожелаешь. Даже если просто потратишь деньги, все равно...
   В тайне Кирилл надеялся, что, получив немалые деньги за дом, свои, а не выпрошенные у него деньги, Алина почувствует самостоятельность, начнет строить планы. И тогда благоразумие победит, заставит её пройти курс лечения, чтобы продлить свою не скованную экономическими обстоятельствами жизнь.
   - Деньги, деньги! У меня кружится голова, и я дохожу до слабоумия, когда меня заставляют думать о том, что я должна ради них делать, что не должна. И вообще, мне кажется, что все тут вокруг жулики. Мне и денег не жалко, куда противнее чувствовать себя полной дурой. Возьми все на себя. Ты разбираешься в этом, продай дом по моей доверенности. Я подпишу все, что требуется. Продавай сам. Мне все равно.
   - Но нам придется переехать в гостиницу. Тебе не надоел этот мелодрамный пейзаж? Поехали в Ниццу?!
   Ницца...
   Стоит ли везти в город, ставший последним прибежищем большинства русских эмигрантов, свою жену, желая заставить её забыть о приближающейся смерти, когда все так или иначе в нем умерли совершенно невероятной смертью, об этом Кирилл не задумывался. Увлеченный пластическими жестами людей модерна, легко перестроившись на этот стиль, он с удовольствием играл из себя дворянина начала века. К его бело-кремовому костюму, и шляпе, и плащу, не хватало только трости для окончательного перевоплощения. Он с удовольствием примерял к себе тот размеренный шаг, вздохи на закат, и фразы типа: Ты посмотри дорогая...
   Однако догорая, суетно оглядывалась, читала надписи, требовала водителя рассказывать о том, что видела, пояснять, откуда взялись русские названия улиц и вилл. И даже, зайдя в Русский Кафедральный Собор, сногсшибательно похожий на Храм Василия Блаженного, не помолилась толком, а проболтала со служкой, все то время, пока Кирилл рассматривал его убранство и иконы. А потом потянула на кладбище.
   Кладбище было закрыто. Но она позвонила в ворота. Им открыл пожилой человек, похожий на московского профессора бодрячка, не чуждающегося спортивного образа жизни, как в прямом, так в питейном смысле, и в тоже время, напоминающий немецкого бюргера, он представился Евгением.
   Лучше бы они туда не ходили.
   В её взгляде появилась тревога загнанной оленихи.
   Маленькое русское кладбище, расположившееся за высоким каменным забором на склоне горы, было непохоже на действительно русское, и все-таки оно не было похоже и католическое. Чем?.. Уютностью. Покоем, который не был столь строг.
   Евгений, обрадовавшись редким посетителям, как дорогим гостям, видимо бросил обедать, потому что вместо галстука в ворот его рубашки была заткнута салфетка, на которую поначалу никто не обратил внимания, а когда обратили, сделали вид, что не заметили. Он же, стянув её вниз, вкрутил в карман джинсов движением школьника прячущего неприличный рисунок от учителя, а затем пошел мелкими шажками, по узкой тропке между могил, приглашая следовать за собой. Шел, беспрерывно говоря, перечисляя:
   - У нас тут такие люди, такие люди... Вот Григорий Васильевич Солыпин. 18 января родился 1838 года, а умер выходит летом в 1899, прожил всего 61 год. Малова-то выходит - у нас тут такие долгожители... Вот Лев Викторович - представитель славного рода Кочубеев. - Говорил он о могилах, как о живых людях.
   - Кочубеи... у меня был кто-то из рода Кочубеев. Кажется пра... пра... в общем, бабка ещё в 17 веке. Я помню, её звали Прасковья Кочубей, она была дочь генерального судьи в Запорожье. А умерла где-то в 1726, я помню! просияла Алина, удивляясь, что вдруг память не подвела её. Мало того, она словно ясно увидела и эту Прасковью и Льва Викторовича, почувствовала их словно знакомых всем лабиринтом душ людей.
   - Вот видите, как приятно встретиться с родственником.
   - Но где? - тихо вздохнула Алина.
   - А вот Александра Петровна Охотникова, а чуть ниже княгиня Трубецкая. Вот Виноградовы из эмигрантов, положили их в могилку Елены Кирилловны Горыкиной.
   - И Оболенские с Елагиными под одной плитой, - указал Кирилл.
   - Да... земля у нас дорогая. Тут вообще сносить наше кладбище снести хотят. Платить за землю община не может. Да и нет общины-то уже. А я говорю - вы не кладбище сносите, вы культуру уничтожаете. Это ж вы посмотрите каждый человек, как целая книга. Вот генерал-майор Трухачев умер в 1942 прямо в войну. От переживаний, наверное. А вот могила Веры и Нины Церетели, сверху Давидова положили. Не знаю, вашего ли скульптора родственница?.. Обратите внимание - тут по-французски "принцесса" написано. Они едва в Ниццу перебрались - все в принцессы заделались. А поди ж ты - докажи. Но я даже старух по манерам распознаю. А вот видите - написано уже по-французски Тамара Низванер - принцесса Церетели и есть год рождения 1929, черточка, а смерти нет. Ждем-с.