Сулима Елена. Опоенные смертью

   Алина застыла на мгновение, внимательно всматриваясь в его лицо, словно какой-то код сработал в её подсознании, но сознание не понимало, что это. "Нет, лицо кажется знакомым, это только кажется, что где-то его видела..." - но где, припомнить не могла.
   - Постойте! - умоляюще повторил он.
   - Тогда... тогда предложите мне выпить с Вами чашечку кофе, а не заставляете стоять посредине людского потока. И почему я должна вас этому учить?..
   Алина села за белый пластиковый столик под зонтиком, он вошел в кафе и вынес две малюсенькие белоснежные чашечки.
   - Простите, - обратился он к ней, соблюдая самые, что ни наесть, вежливые интонации, - а как Вас зовут?
   - Алина. А Вас?
   - Кар... - он словно поперхнулся, но продолжил: - Карим.
   - Что-то уж больно смутно в Вас угадывается восточная кровь. Разве, что разрез глаз. Вы татарин?
   - Нет!
   - Тогда что же Каримом представляетесь? Тем более что Вас зовут не Карим.
   - Да, - кивнул он, чувствуя, как волосы на голове потеют от перенапряжения. Меня зовут... Но все... зовут уже много лет Карагозом.
   Это имя ни о чем не говорило Алине. Не слышала она такого. Она, свободно устроившись за столом, распахнула свою кожаную куртку, и он увидел черную водолазку обтягивающую маленькие груди, окинул Алину внимательным взглядом. И вспомнил ту.
   А была ли она, та женщина, что стала для него как наваждение, то звездным ангелом во снах, то дьявольским кошмаром. Даже Петро потом, спустя несколько дней, не мог ему толком ответить с полной определенностью, была ли женщина, или впали они тогда от переутомления, от перенапряжения в совместную галлюцинацию.
   - А сколько же Вам лет? - не испытывая особого напряжения или неприязни с этим случайным типом, спросила Алина.
   - А сколько Вы дадите?
   - Вы не женщина, чтобы кокетничать возрастом.
   - Тридцать восемь.
   - Понятно, - кинула Алина, и лицом помрачнела, словно что-то ужасное узнала про него. "Он сидел" - она быстро выпила свой кофе. Ну вот и все. Мне пора.
   - Постойте, - поднялся за ней Карагоз, - Можно я провожу Вас хотя бы до метро?
   - Если только до метро...
   Он шел рядом с ней и не знал о чем говорить. Словно голос пропал.
   - Вот и все, - кивнула она ему перед входом метро.
   - Алина, извините меня, клянусь мамой, я действительно попал в затруднительное положение. Вы не купите мне жетончик для телефона.
   - Вот это да! - покачала головой Алина, - Бандит и без денег!
   - Но почему бандит?! Впрочем, как хотите... Просто я... ночь на свадьбе гулял... потратился, вышел на Арбат проветриться. А тут Вы... Кафе дорогим оказалось, по два с половиной доллара чашечка. Я думал если у меня в рублях не хватит, то возьму тебе, и скажу, что кофе не люблю, и вдруг хватило. Но ровно на пять долларов денег оказалось.
   - Ты даешь! Грузин, что ли, так пижонить?
   - Нет. Не знаю кто я. Я... детдомовский.
   - Да, да знаю. Детдом, или интернат, потом непонятка, потом зона...
   - Откуда ты знаешь?! - он чувствовал, что совершенно не может врать этой женщине.
   - А я ведьма. От меня ничего не скроешь, - усмехнулась она.
   - А можно я дам тебе номер своего телефона.
   - Не надо, все равно не позвоню.
   - А вдруг, тебе станет скучно, грустно...
   - Скучно мне не бывает, а когда грустно... кому какое дело, да и мне до моей грусти, что себя жалеть?..
   - А может, тогда ты мне дашь свой?
   - Ах, ты какой! - усмехнулась Алина, - Не люблю я телефон давать, но ты какой-то забавный. Бандит, говоришь, и без копейки в кармане. Это как-то даже мило, что ты на последние деньги в кафе со мной посидел...
   Она достала из сумочки ручку, написала номер своего телефона на клочке бумажки, свернула его в трубочку, завернула в денежную купюру и протянула ему.
   Он отпрянул. Не могу я брать деньги у женщины! Мне только на жетончик. Я позвоню, и мне привезут.
   - А вдруг не дозвонишься, она сунула ему сверточек в карман и исчезла в дверях метро.
   Алина, Аля! Какой же ты человек! - звонил он ей, и незаметно для самого себя весь перетекал в долгие монологи. Он все рассказал ей, все. Она теперь знала, что он вор, вор в законе. Не рассказал он лишь ей о своем побеге и о том, как обрисовывал абрис женщины, так похожей на нее, на сон... сон в ледяной зиме. Она слушала его, даже не пытаясь направить на путь истинный, словно сердобольная лох ушка, лишь усмехаясь, называла его горе-бандитом. От денег его отказывалась, ничего от него не хотела, и все время спешила куда-то, отказываясь от любой возможности встретиться с ним.
   Она слушала его, думая о своем.
   ГЛАВА 12.
   Ни новые лекарственные препараты, ни облучения, ни операции, на которые собрали средства её вездесущие коллеги, не могли спасти Инессу. Жизнь её скоропалительно неслась к полному завершению.
   - Мне кажется, ты виновата в её смерти. - Словно догадавшись о чем-то, обмолвился Фома.
   - Фома! Но при чем здесь я?! - изобразив голосом возмущенную наивность, попыталась закамуфлировать свое знание ситуации Алина.
   - Меня спасла от смерти, значит, и её можешь. - Выдал Фома совсем о другом.
   - Но не за счет своей жизни. И все же - пусть она мне позвонит.
   - Она никому не верит. Да и я считаю, что это просто какой-то злой рок сметает у нас в стране самых талантливых. Кто не смотался заграницу, тот и смертник.
   - Талантливых?.. Рок?.. Пусть позвонит.
   Позвони мне, позвони!.. - Твердила про себя Алина. "Что ж ты, дурочка натворила?" - мучительно вопрошала она, посылая сигналы Инессе сквозь пространство. Тщетно. Материалистка Инесса явно не понимала - по каким каналам ей передалась эта обреченность. Но Алина, не давала себе позвонить самой той, что совершила, в общем-то, подлость по отношению к ней.
   И боялась вновь пройти осмотр в онкологическом центре. Боли, так неожиданно начавшиеся когда-то, больше вовсе не напоминали о болезни. Все новые и новые журналистские темы помогали нестись по жизни, не останавливаясь.
   Мистический коридор!.. А куда я по нему влетела?! Не пойму! - твердила Алина, пытаясь сосредоточиться вечерами перед телевизором. Но иной фильм жизни последнего года проходил у неё перед внутренним взором. С ума сойти... С ума сойти, - часто повторяла она про себя, засыпая, и как бы общим взглядом обозревая всего лишь за год пройденный путь.
   С ума сойти, - качала она головой, слушая рассказ таможенника, о том, как негр пытался провести экзотические плоды покрытые насекомыми и когда они сползали с плодов, клал их в рот, на глазах у обалдевшей таможни, поясняя, что это у них особый деликатес.
   А ещё был один идиотический случай, - попытались сквозь нас провести скрипку Страдивари. - Раздобрел таможенник.
   Что?! - встрепенулась Алина, - Когда?! Вы знаете о том, что из музея музыкальных инструментов год назад...
   - Нет, это было года два назад. Идиоты! Разобрали скрипку до такого состояния, что оказалось, реставрации она не подлежит. Это не музейная была скрипка. Мы проверяли. Это скрипка в нашей стране была нигде не учтена...
   Это была моя скрипка!.. Моя скрипка... моя! - повторяла про себя Алина, бредя по улицам, плутая по переулкам. Она вышла на гоголевский бульвар и оглянулась. Как она оказалась здесь? Она совершенно не помнила дороги от аэропорта. Что она делает здесь, ведь её скрипку убили... "Сердце мое!.."
   ГЛАВА 13.
   И словно кем-то ведомая, шла и шла под дождем, пока не дошла до Алешиного дома, она приблизительно знала, где он живет, но подойдя к дому, почувствовала, что именно здесь. Все дело было в том, что разрывающая, пилящая её душу невыносимой высокой болью музыка вдруг оборвалась на пол ноте, едва она взглянула на этот дом. Ясная тишина наполнила её. Алина увидела неподалеку телефонную будку. Позвонила. Да. Это был его дом. Он пригласил зайти. Вошла в подъезд, поднялась на лифте на последний этаж, и постучалась в его, покрытую черным лаком, фанерную дверь. Черная дверь распахнулась, и Анна впервые переступила порог Алешиной полутемной мастерской пронизанной туманными серебристо-голубыми лучами, сделав всего два шага вперед с грохотом натолкнувшись на что-то железное, сшибла, рассыпала миску винтиков, болтиков, гаек, стоявшую прямо перед входом в комнату, на старой ржавой наковальне. Ой, ну вот... это я пришла, наклонилась она поднимать непонятную ей железную мелочь.
   Все ясно с тобой, вздохнул Алексей, оставь я потом соберу.
   Она сняла куртку. Он повесил её на вешалку в предбаннике за входной дверью.
   Она сделала ещё шаг и оглянулась. Напротив вешалки на стеллажах лежала всякая необъяснимая всячина, стояли банки с крупой, электроплитка, металлическая миска, два, мутных от времени, чаепитных стакана. Она посмотрела туда, куда не пустила её рассыпавшаяся мелочь, и замерла, созерцая - невиданное раньше. На серебристом паркете, который был виден лишь, как тропинка, огибаются непонятную центральную конструкцию из штативов, подставок под барабаны, ударных тарелок, и прочих остатков музыкальных приспособлений располагался фантастический ландшафт, который если и можно было назвать интерьером, то лишь, как интерьер пришельца. Дневной свет не проникал в окна плотно закрытые черной фотографической бумагой. Из-под высокого потолка струился голубоватый свет. На правой боковой стене, покрытой огромным листом фольги, висел ряд изящных старомодных ботинок денди прошлых времен в великолепном состоянии, а между ними - флейты, скрипки всевозможных размеров, колотушка, бубенцы, и ещё много музыкальных инструментов, непонятного для Алины названия. С фрачными черными ботинками вперемежку все это смотрелось как стильная современная инсталляция, и в ней, казалось, был заложен глубокий философский смысл.
   На противоположной светло-серой стене, на вбитых крюках висели мотки проволоки, струн, и невероятные детали от каких-то астролябий и прочих приборов. Чуть ниже почти по полу располагался пульт управления со всевозможными шкалами и ручками, он был весь покрыт серебрянкой, даже экран телевизора был запылен тонким слоем этой же краски. В комнате вообще не присутствовало иных цветов кроме белого, нежно-серебристого и черного. Ни что не раздражало глаз. У окна стоял огромный черный кожаный диван с отпиленными ножками. Алина прошла к нему по узкой тропинке и села по-турецки. Перед ней вписанный в скелет оркестра обнажился небольшой столик покрытой пылью. На нем стояла старинная фотография-открытка только что взятой ставки Гитлера, сожженного логова мании силы.
   "Бедный, подумала Алина, словно болезненный Ницше, не выходивший на улицу без зонта и калош, он старается прикрыть свою уязвимость такими мрачными напоминаниями" И снова жалось, но теперь не болью, а сумраком, пропитала каждую клеточку её тела. Алина испугалась этого уводящего в небытие состояние и насильно сосредоточилась на показной организации его мира. Рядом с фотографической открыткой лежали камушки, амулетики, создавая некий микроландшафт в этом фантастическом ландшафте. На углу стола, особняком, грузная прозрачного равного стекла, куском из плафона времен сталинского ампира стояла пепельница, рядом лежали черная курительная трубка, шомпол для прочистки трубки, черная зажигалка со стертым специально ацетоном лейблом, чуть поодаль правильным рядком - ручка, карандаш и ручка с чернильным пером...
   Алина вынула из кармана сигареты, взяла со стола зажигалку, на месте, где лежала зажигалка, обнажился ровный лишенной пыли черный лаковый прямоугольник. Она прикурила и положила зажигалку на стол. Алексей взял зажигалку и положил ровно на то место, на котором она лежала.
   "Это шизофрения, - подумала Алина, - Черт, ну мне и везет. Сначала муж параноик-бизнесмен, потом гений-эпилептик, а теперь... До чего же здоровые люди парашютисты и яхтсмены, да только скучные... Скучные своей здоровой, какой-то физиологической романтикой перемещения тела туда-сюда... Но это... кажется, все-таки шизофрения".
   Я понимаю, это похоже на шизофрению, - сказал, словно прочитал её мысли Алексей, - но при таком маленьком пространстве, согласись, ведь, всего одна комната, обычный художественный беспорядок легко превратит тебя в раба вещей, тратящего свою жизнь в пустую на их поиски. Поэтому здесь каждый предмет имеет свое строго определенное место.
   Он стоял перед ней в хлопковых шароварах сороковых годов с драными коленками, в такой же черной, завязанной узлом хлопковой рубашке и босиком. Фантастически крепкий южный загар покрывал его изъеденную буграми и язвами кожу.
   - Лето ты провел в городе, - подняла она глаза на него, с трудом отрываясь от осмотра всех его мелочей, - а такой загорелый...
   - Окно моей мастерской выходит на козырек балкона соседа снизу, я загораю на нем каждый день. И зимою. Знаешь тибетскую практику тумо? Это когда обнаженный монах растапливает снег вокруг себя на несколько метров. Для этого надо хорошо разогреться сначала... вот я и качаюсь, и он кивнул на металлическую перекладину над входом в комнату, на ней висела черная боксерская груша, рядом огромная старинная двухпудовая гиря...
   "Да он качек! Все качки ужасно жестоки, им ничего не стоит ударить женщину. Господи, куда я попала!" - с тоской подумала Алина.
   Он подошел к висевшей в дверном проеме боксерской груше, нанес ей пару ударов, и снова, словно прочитав её мысли, сказал:
   - А вообще-то я вполне мирный человек. За всю жизнь я не ударил ни одного человека.
   - Мне говорили, что ты художник.
   - Да, вообще-то я художник. Я этому учился с пяти лет. Но по настоящему я научился рисовать в армии.
   - Как в армии?
   - После Строгановки, у нас не было военной кафедры, отправили служить, правда, служил я в кремлевском гарнизоне. Но все одно, армия есть армия. Побудка, собирает нас прапорщик - на дачу к генералу - ты кирпичи таскать, ты гвозди заколачивать... Всю жизнь мечтал, отвечаю. А он говорит, а что вообще ты умеешь делать?
   - Картины писать.
   - А мне картину сбацаешь?
   - Сбацаю, говорю, только выдумывать ничего не буду. Принеси, какую хочешь у себя видеть - напишу. Тут он мне приносит репродукцию картины Леонардо. А что - времени много, писать умею. Я четыре месяца точную копию делал, потом он мне принес Вермеера. За службу я всего четыре картины написал, но зато до микрона изучил технику.
   Вот какие я картинки пишу, он полез на антресоли над аппендиксом напротив окна по проекту видимо задуманного как хранилище картин. Встал на черное кресло с отпиленными ножками и вынул картину.
   Если бы не халат. Обыкновенный ситцевый больничный халат на женщине расчесывающей волосы перед окном ранним солнечным утром... Нет, так теперь не писали. Не писали так никогда в России! Картины такого письма она видела только в галерее Уфицио. Чувствовалось, как воздух прохладен в тени, как он дрожит, нагреваясь на солнце... Алина смотрела, смотрела, и слезы проступили на её глазах. Слезы от прикосновения к шедевру... Слезы от проникновения, сочувствия, соучастия и тихой скорби.
   - Так я уже лет десять как ничего не пишу. Потому что я это умею. Да и жизнь настолько динамична теперь, что едва произведенная картина сразу отходит в прошлое. Время сейчас не изобразительного искусства, а музыки... для меня это неосвоенное пространство. Я осваиваю его всего лишь с пятнадцати лет, видишь, как поздно купили мне родители гитару, и все никак не освою. Хотя играю на всех инструментах... ребята из консерватории называют меня маэстро, хотя я всему учился сам... Предлагают вести уроки совершенствования игры на флейте, скрипке, фортепьяно... Но лично для себя, я считаю, что мне далеко до горизонта. Хотя играю я уже двадцать пять лет, а последние десять не меньше чем по двенадцать часов в сутки. Не хило, а? Вот так и освоил, приучил к себе каждый из инструментов. Хочешь, я сыграю тебе симфонию, которую я сочинил после встречи с тобой?
   - Да, - кивнула она совершенно растеряно.
   Он подошел к семплеру, снял черную байковую тряпку с клавиш и заиграл.
   И Алина унеслась в неведомые, и все-таки знакомые, не ей, а той, что управляла ей во все века, пространства.
   - Как музычку назовем, Альк? - очнулась она от его голоса. Он кончил играть.
   - Это... это "Рассвет над древним Египтом". Ей вспомнилась египетская пустыня, поблескивающая окислами меди, и черные арабские скакуны...
   - Похоже, - задумался он, - Но не так. Точнее будет "Восход солнца над Египтом" Во всяком случае, про Египет ты угадала.
   "Восход солнца, во-о-сход..." - все вспыхнуло в Алине необъятными горизонтами жизни освященными мощным солнцем, но она сидела, как окаменевшая, с ужасом стараясь не смотреть на его нос. Нос был мертвецки белый. "Атрофия тканей! Атрофия!" - пульсировало в её мозгу. Но её уважение к нему, даже страх, бурными эмоциями отчаяния раздирающими её, страх оскорбить его обособленность, разрушить ту тонкую связь, что образовалась между ними, все это, как короткое замыкание, обессилило её. Она подумала о его скором конце и ничего не сказала ему об этом.
   Он догадался, о чем она думает. Он помрачнел. Окончил играть. Дал понять, что ей пора уходить
   ГЛАВА 14.
   "Восход солнца... Восход солнца над уснувшей навеки цивилизацией"
   Все! Хватит с меня! Невыносимо. Мучительно! - Ирэн мотала головой сидя посредине столовой Алининого, отъехавшего со всей семьей отдохнуть брата, прямо на паласе, отодвинув стол в угол, сидела по-турецки, раскидывая вокруг себя банки из-под выпитого пива и продолжала пить, - И главное, что ничего не понятно. Подумать только - я пишу статьи, я делаю работы аналитического, психологического, философского, социального плана, но чем больше пишу, тем больше понимаю, что я ничего не понимаю. Я больше не могу! Зачем я вся, когда я вся одна! Уже кончается сентябрь, а лето прошло как во сне... Годы уходят!
   Алина, вернувшись от Алексея и увидев подругу в таком состоянии, застыла в дверях, усмехнулась печально и, присев перед ней на корточки, хотела что-то сказать, но глубоко задумалась.
   Она окинула внутренним философским оком всю жизнь, во всех её мелочах, во всех проявлениях - от жизни амебы, до жизни дворняги, от жизни бомжа, до собственной жизни. И вдруг поняла, что жизнь сама по себе механистически равнодушна, как впрочем, и смерть, ну что это за повесть - о жизни и смерти амебы?.. Что может противопоставить вроде бы живая амеба своей собственной жизни, своей смерти? И только любовь в этом случае обладает энергией не просто желаний, а страсти. Это энергия неравнодушия способная раздвигать и перемещать пространства жизни и смерти. "Смерть - это равнодушие, которое боится лишь любви. Любовь, как ток энергии, единственная спасающая сила" сложилось в ней умозаключением. Алина произнесла его в слух, но Ирэн не услышала её, а плавно перейдя с высказывания своих недовольств на возмущение нерешительностью своего нового жениха.
   "Ирэн! Ирэн! не отвлекай меня! Что-то важное сейчас происходит со мной! - молила про себя Алина, - Главное не расконцентрироваться... главное не рассыпаться в эмоциях и мелочах! "- А сама сказала: - Послушай, ты просто заблудилась.
   - Заблудилась. Как Мальчик-с пальчик по камушкам... Людоед что ли разбросал их?.. - хмыкнула Ирэн, размазывая черные слезы. - Это я не плачу, просто тушь с ресниц потекла и разъедает глаза. - Стесняясь своих слез, пояснила она. - Но сколько же можно жить в ожидании?!
   "Я слушаю сейчас её болтовню, думала Алина, поглядывая на Ирэн, а он умирает".
   Атрофия тканей... заражение крови! Он примет свою смерть, как данное. Он не вызовет "скорую"... Он... Он. Он!" И все время, пока слушала, набирала номер его телефона. Она знала, что он дома. Но он не поднимал трубку. И молилась, помня чье-то изречение из святых - "если хочешь спасти человека, помолись за него, чтобы были у него и силы и желание спастись самому".
   - Между прочим, - догадалась Ирэн и тут же стала совершенно трезвой, этот твой гений совершенно ужасный человек, к нему приходят журналисты брать интервью, а он их посылает. Может договориться о встречи и не прийти, дверь не открыть. Иногда он сидит у себя дома, и неделями к нему не дозвонишься, - просто не поднимает трубку. Мне моя подружка - Наталья рассказала, что однажды она приехала к нему с телекомандной, а он сказал, что тиражирование телевидением все портит, снижает идею, а его интересует только сакральная передача информации, поэтому снимать им свой концерт не даст. Как можно!.. Это в наше время, когда все гонятся за рекламой! Ему что - деньги не нужны?! Невероятно мрачный тип. Одна моя знакомая говорила, что у него рак крови. И зачем он тебе, не понимаю! Нашла себе любовь на помойке жизни! - совершенно успокоилась Ирэн, закурив, продолжила: - Совсем с ума сошла - то носишься по этапам со своим вечно пьяным поэтом от фотографии... А где он, где теперь? Бросила мужа, который тебя кормил, кажется, что живешь ты лучше других, а на хлеб насущный не хватает. Одумайся! О чем ты думаешь?
   - Я?! О любви, - печально вздохнула Алина, - Потому что не жизнь борется со смертью, а любовь с нелюбовью, и эта борьба называется жизнь.
   Но её рассуждения вдруг прервал телефонный звонок. И взвыла душа Алины: - Алексей!..
   ГЛАВА 15.
   Они шли рядом по бульварному кольцу - она уже пышноволосая с прической похожей на одуванчик, вся в легком шелке и он бритоголовый, настолько странный лицом, что в глаза прохожих читалось мимолетное ощущение шока. Шли, словно шествовали с полной ответственностью в каждом шаге. Подошли к киоску. Алексей купил две пачки сигарет.
   - Что-то надо еще, - сказала Алина, сосредоточенно оглядывая мелочевку киоска.
   - Ты точно знаешь - что надо? - спросил он серьезно, заглянув ей в глаза, - А то смотри, аристократы духа не позволяют себе ничего лишнего, того, что не служит их внутренней идее.
   - Лишнего?.. Точно сказал.
   - Так что тебе купить?
   - Нет. Я сама. Я должна подарить тебе... - проговорила она, ещё не зная, что именно. Но взглянула на прилавок и неясная идея, зародившаяся в ней, вдруг обрела окончательную форму, и Алина купила шоколадное яйцо с игрушкой-конструктором внутри.
   - По этой игрушке, можно гадать. Если там, к примеру, самолет, то, значит, ты поедешь в другую далекую страну...
   - Не нужны мне другие страны, что за блажь, ездить по свету глазеть. Все равно, будучи туристом, ничего сокровенного не увидишь. Я хочу другого, я хочу группу создать, чтобы исполнять такую музычку... на основе гармоний древнего Египта, Тибета и одного из направлений тяжелого рока - Сванса. Слышала?
   - Сванс? Это лебедь? Лебедь у мистиков был знак посвященных... Вот и посмотрим от чего будет зависеть воплощение твоей мечты.
   Они пришли к нему в студию.
   - Хочешь, новую покупку покажу? - спросил он и снял со стены черный футляр и аккуратно изъял из него старинную скрипку. И протянул её, как младенца двумя руками. Алина взглянула на скрипку и почувствовала, что тело её закаменело. Она смотрела на скрипку и не могла протянуть рук в ответ.
   Бери же, посмотри... Старинная. - Продолжал протягивать ей скрипку Алексей, - Я её у одного алкаша на толкучке, у музыкального магазина, купил. Говорит, музейная. Говорил, что музей расформировали, скрипку хотели стибрить какие-то бандюги, а он взамен её, простую подложил, а эту спас. Он тогда в охране служил. Говорит, что ему за эту скрипку пять тысяч долларов предлагали, но я с ним договорился на пятьсот. Все равно ему эта скрипка счастья не принесла. Он просто её уже ненавидел - лишь бы сбагрить и опохмелиться. Я вообще-то скрипки не люблю, но в этой что-то есть. Он счастлив был, бомж! А скрипка-то действительно старинная. Даже маленьким с гербом на грифе. Вот приглядись, герб выцарапан.
   - Черный орел! Черный орел?! А ниже три алмаза?! - теряя контроль над собой, вскрикнула Алина.
   - А ты откуда знаешь?.. Я изучал работы всех старинных мастеров. Думал, поначалу уж не Страдивари ли? Вышло вроде Страдивари, но этот герб... какой дурак его сюда прилепил?.. Похоже, ты знаешь?..
   Алина через силу сдержалась, чтобы не крикнуть: "мой дед!", протянула руки и легкая скрипка оказалась у неё на ладонях. И закружилась голова.
   Она пришла в себя и посмотрела на гриф - да это был герб её рода. "Пусть. Пусть. - Думала она, - Пусть она будет у него, она будет жить. И теперь никто не будет смотреть на неё как на сумму до миллиона долларов. Пусть! Пусть живет!..
   А он тем временем заинтересованно, словно ребенок, отделил шоколад и вскрыл желтое пластмассовое яйцо, высыпал детали игрушки на стол, аккуратно собрал её. Когда оба они увидели то, что получилось, оба поняли и озадаченно помрачнели - каждый о своем.
   Получилась куколка, куколка держала в одной руке фотоаппарат, в другой - магнитофон. Куколка явно была журналисткой. Еще оставалась маленькая свеча, видимо по случайности, попавшая в яйцо от другой игрушки - феи.
   - А это что - в третью руку? - пошутил он, понимая, что встреча с Анной дана ему не случайно. И злился, оттого что некий символ намекал ему на то, что теперь он как бы от неё зависим он нее, от Алины. Ведь это вовсе не случайная характеристика её - магнитофон, фотоаппарат и свеча!..
   Да и Алине было не до шуток. Она вспомнила свою третью руку, вытягивающую Фому из смерти... Свеча предполагалась явно для третьей руки... Значит и здесь, с ним, она должна выполнить миссию спасительницы, да и только. Выполнить... А дальше что?.. Уйти. И нечего искать в нем любви. Любви взаимной.
   Почувствовав, что вот-вот задохнется от переполнявших её переживаний, Алина встала и вышла на улицу.
   Пронзительно печально, разрывая сердце и в тоже время, вселяя в неё невероятную силу свободы человека надпространства, пела скрипка ей вослед.
   И вдруг услышала голос Друида, - Аля, Алечка! Ты как камикадзе..."
   Она оглянулась - никого. Так, словно она одна на планете. И небо над головой дрожит от вибрации, полное мертвых петель судеб.