Значит, заказчик размышлял так же. Но подлог мог устроить и сотрудник музея, точнее сотрудница, заподозрив неладное. Однако, навестив музей, как посетитель, Карагоз понял, что никто скрипку на место не вернул. Значит, трясти жулика-милиционера - был наивернейший логический ход.
   Одержимый идеей найти Минькина, Карагоз шлялся по улицам. Помня о том, что лейтенант милиции любит выпить, заходил в пивные, бары, ресторанчики, явно не высшего класса, шаурмы при рынках, бистро, чебуречные - но тщетно. Как заблудившийся герой, он вспоминал о возможных лаврах и не ненавидел своей приземленной действительности.
   Карагоз любил красивую жизнь и не мог долго чувствовать себя загнанным в угол. Оттого и не шарил взглядами хвоста, не сутулил плечи. Гулял по улицам не один. Снимал девушек по дороге, иногда звонил Жанне.
   Эта несчастная девушка, лет двадцати, вызывала в нем жалость. Ему было приятно водить её в кафе. Впрочем, это было редко. Она как-то несчастно улыбалась, закомплексованно припудривала носик, стеснялась прыщиков на щеках, получая из его рук мороженое, отводила глаза в сторону, хотя могла вдруг раскрыть рот и выдать непревзойденные знания о современной деловой жизни, непревзойденные другими её ровесницами своей простотой и наивностью. В ней были и наглость, и робость, в ней была хрупкость и кондовость, приземленная жадность и крылатая мечтательность - все кроме середины, устойчивости того, с чем можно жить и жить долго. Он чувствовал, как довольная собой, она водит его за нос, своей женской умудренностью, хитростью и показной скромностью. И жалел её - словно приговоренную к неудачам и нищенской романтике вечной надежды на спасительную силу придуманной ею любви.
   С удовольствием охотника, который не охотится на такую мелочь, наблюдал за движением её природы, отмечал про себя, как довольна она собой, что так долго может поддерживать отношения с таким явным ловеласом, нравящимся женщинам типом, и в тоже время - не переходить на интимные отношения. "Значит, у него что-то серьезное ко мне. Вот я какая - не бабочка однодневка!" - так, по его предположениям, думала она о себе. Но не учитывала одного. Карагозу не интересна была она как женщина. Совершенно не интересна. Все эти потные прижиманчики-отжиманчики подросткового периода совершенно не привлекали его как мужчину.
   В жизни его были настоящие женщины. Яркие женщины. Он, конечно, никогда бы не женился на них, но и на Жанне он жениться не собирался. И выгуливал её не оттого, что присмотрел её как невесту, гулял он с ней просто, чтобы не светиться на улицах своим одиночеством. А ещё - потому как забавляла, вызывала жалость, сочувствие, и больше вообще ничего не вызывала. Ничем особо не тревожила, ни чувств, ни эрогенных зон, ни воображения. Ему было все равно, что с ней, что без нее, но зачем без неё пусть с ней.
   Он вообще любил, когда рядом присутствовало нечто противоположного пола. Со случайно снятыми девицами надо было ещё возиться, напрягаться, ожидать неожиданного, а с ней что?.. Он знал её, по меркам своей жизни, давно, очень давно - уже полгода. И когда они целовались в каком-нибудь очередном закутке... и когда она, чувствуя, что владеет серьезностью момента, обозначала свое: "а дальше - ни-ни". Он покровительственно подтрунивал над ней. Он был уверен, что у неё никого, кроме него, нет, но вдруг её прорвало:
   - Коля! Прости меня, - как-то сорвалось с её губ. - Я люблю другого, и она взглянула на него с такой совдеповской патетичностью, что вполне бы могла стать моделью Мухиной, когда бы та давно не умерла.
   - И где он? - мрачно спросил Карагоз, все же подозревая, что она рассчитывает возбудить в нем ревность и чувство соперничества, призывает таким образом перейти к решительному наступлению. Но как-то уж слишком грубо, как-то уж слишком нелепо. Но на всякий случай решил уточнить:
   - А он любит тебя?
   - Он женат, - на этот раз она произнесла слова, словно что-то несла, несла - и не донесла, руки её опустились.
   - И богат?
   - Богат. - Скорбно кивнула она.
   - Понятно. Вот сволочь!..
   - Нет! Он не сволочь! У него в больнице сейчас и мать и жена! А он за ними ухаживает. На свидания ездит...
   - Мать и жена в больнице - а ты теряешься.
   - Он... он запутал меня... То так, то...
   - ...никак?
   - Нет. Ему сейчас просто не до меня.
   - Понятно. Ты что, так и собираешься прожить из-за него монахиней? Клянусь мамой, это смешно. Клянусь мамой, король тебе предлагает, король!.. Предлагает... - и запнулся, - ...свое покровительство, - вывернулся он, с завистью подумав не то что бы о семейном уюте, но хоть о каком-то пристанище. А у этого... У этого есть все. Только Жанны ему, видите ли, не хватало.
   Она ушла. Ушла, полная своей правды и довольная ей. Карагоз потянулся сидя на лавочке Тверского бульвара, встал и молча побрел по направлению к Макдональдсу. Там спросил Павла рыжего у обслуги. Павел в этот день не работал. Карагоз, наплевав на бдительность, попросил передать ему, что заедет к деду в четверг.
   Под дедом он подразумевал коллекционера.
   Пора было отработать аванс, пора было делать деньги. Слава не кормит, она без денег куда тяжелее, чем бесславие с деньгами.
   Деньги здоровья не прибавляют. Дорогая пища портит здоровье. Плохое здоровье пожирает деньги. Кирилл страдал. Мало того, что он теперь должен был регулярно навещать с гостинцами и мать, и жену, мало того, что для вдруг резко ставшей не ходячей матери потребовалась сиделка, у него у самого ни на что не было сил. Приходилось тратиться на витамины, платные обследования собственного здоровья. Ему говорили, что ничего, кроме, быть может, избыточного веса его не должно тревожить. Впрочем, и вес при его росте - не такой уж избыточный. Но это не утешало Кирилла: "Быть может, вы устали, пора отдохнуть?" - предположил очередной платный врач. Но и отдыхать теперь Кириллу было не в кайф. Он стал пассивен. Былые друзья-приятели утомляли его своими звонками. Он больше не собирал веселых компаний, не тащил всех, кого ни попадя, в баню, бильярдную или так... за город.
   И сидел вечерами после работы в офисе, попивал чай с ликерчиком с секретаршей Жанной. Она постоянно что-то рассказывала ему о своей жизни, рассказывала все, как на исповеди. Он смотрел на неё и молчал. Устричный разрез его синих глаз возбуждал её. Ее отражение в его зрачках казалось ей мальком поглощаемой бездной закона биоценоза. Впрочем, что такое "биоценоз" она не знала, но чувствовала каждой своей клеточкой, настроенной на паническое выживание.
   Он не мог любить её, хоть иногда и тянуло расслабиться на её непропорционально большой груди, толи четвертого, толи пятого номера, но ужас того, что за этим потребуется большее - отталкивал. Видел он уже такие алчущие женские взгляды, видел по несколько раз в день и шарахался, как сердобольный богач прошлого века от толпы попрошаек - "не копеечку прошу, а спасеньица". Они казались ему реками - всегда знаешь - куда течет вода. Всегда знаешь, что у каждой реки есть начало и конец. Но почему-то каждая, попадая в поле его действия, считала, что она не хуже Алины. Но не хуже не лучше была Алина - она была просто другая. Иногда, когда он думал о своем чувстве к Алине вспоминал незатейливую песенку: "любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца..." Алина была его заколдованным кругом. Десятки раз она вспыхивала в его жизни щемящей тоской и исчезала. Исчезала навсегда. Но проходил год-два, и снова судьбе было угодно, чтобы их пути пересеклись с тех пор, насколько он помнит себя - то родители его, ещё малолеткой повезли на Черное море, где они отдыхали невдалеке от Утрижского дельфинария. И она вспыхнула в его воображении свободной наядой развлекающейся с дельфинами. Все, казалось, просто - он с отцом изучал тогда сказания древних эллинов, а она отдыхала в дельфинарии при маме-биологе. Через год он отдыхал с родителями недалеко от Одинцово. Читал что-то про амазонок, а она пролетела мимо на коне с распущенными косами - снималась среди детей в массовке на конной базе Мосфильма и надо же - свернула не на ту тропу, заблудилась. Потом она представала перед ним то романтичной туристкой, то школьницей по Пастернаку, как раз в то время, когда он увлекся поэзией серебряного века, и прогуливал уроки, блуждая по переулкам центра. А её школа располагалась в старинной мужской гимназии и как раз в тот день она играла в снежки без верхней одежды прямо в школьной форме. Алина запомнила тот день, потому что они сбежали с уроков, в чем были, без верхней одежды, и разогревались снежками. Здание школы заперли, предчувствуя ученический бунт против физики, и она вместе с одноклассниками прыгала из окна высокого второго этажа. А потом проплывала незнакомкой в театральном костюме на сцену студенческого театра... И вот встретившись с ней в очередной раз и, не позволив на этот раз проплыть мимо, словно мираж, он понял, что она органичная часть его души. Трудно было привлечь к себе внимание юной женщины с одной стороны машинально избалованной мужским джентльменством, с другой не верящей в то, что она может быть просто любима и ничего более от неё не требуется. Он был упорен. И лишь когда её неуверенность в своей избранности была сломлена, и лишь когда они стали по-настоящему жить вместе, они, вспоминая свое прошлое, не уставали удивляться совпадению в их судьбах и мест и времени действия. Но этого было бы мало для его желания жить с ней, когда бы не влекущая мощной волною её вера в то, что жизнь велика и настолько разнообразна, что нельзя останавливаться со старческой гримасой, думая, что все познал. Она внушала это ему своим присутствием, своими переменами настроений, постоянным любопытством к жизни Леонардовского характера. Иногда ему казалось, что она вот-вот ускользнет от него, влекомая своими неясными стремлениями. И он сбивал вектор её энергии то проблемами своего здоровья, пытался забегать вперед, указывая путь, режим, учил рассчитывать силы и бюджет. Он увеличивал её зависимость от него, зарабатывая и зарабатывая все большие и большие деньги, и сам страдал, чувствуя, как он её зажимает, подавляет. И все равно, проходило время, и она ускользала из-под его покровительства и снова маячила уже не близкой женщиной, а образом-символом, как тогда, в их глубоком детстве, когда, гарцуя девчонкой на киношном скакуне, свесила голову, обернувшись в его сторону, и спросила: "Мальчик, скажите, а что там, впереди?"
   Но что его ждало впереди с другими - было ясно с первого дня. Кем бы ни были они - заумными интеллектуалками, девочками корнями из партийной элиты, но с манерами, самых, что ни на есть, благородных девиц, бесшабашными лимитчицами с рыщущим взглядом волчиц, женами бывших инженеров или нынешних менеджеров - все одно. А что уж вспоминать о незнакомках снятых по пути в ночь и наутро превращающихся в полный тупик. Много у него было всяких, но до Алины. Появление Алины как отрезало его от прошлой вроде бы веселой жизни, стала она невесела и неинтересна. С сожалением, сочувствием и даже с пониманием он смотрел на тех, женщин, что могли бы, окажись они рядом не в настоящем, а прошлом, полететь с ним "на тройках под бубенцами" по ресторанам и постельным весям. Вот и Жанна была для него весьма милой девушкой, но... да и только.
   Жили они в разных номерах во время их последней совместной командировки в Питер, но она надоела ему так, словно ходила постоянно по его отсеку той самой подводной лодки по Высоцкому - туда-сюда, туда-сюда. То ей требовался кипятильник, потому что её сломался, а ему и в голову не приходило, что в поездку в цивилизованный город требуется брать кипятильник, то ей требовался сахар, которого не было у него в номере... И тогда ему приходилось спускаться в кафе, поить её, чтобы успокоилась, ликером. Она любила ликер, пила его много и долго, закусывала шоколадом. После подписания очередного договора на поставку стройматериалов, она просила сопровождать её по магазинам. Он сопровождал, скучая под её верещание. Самое неприятное было в том, что Жанна, решив, что нащупала слабое место шефа, постоянно говорила о здоровье. Она щедро делилась с ним знанием рецептов диетических блюд, которые лишь одним описанием вызвали у него желание то ли блевать, то ли бежать: "пейте сок тертого свежего яблока и тертого лука в равных пропорциях, если чувствуете, что простудились, а от насморка лучше всего капать в нос сок чеснока". А сера, выковырянная из уха, помогает при почесухе..." Ему хотелось прогуляться по берегам Невы, зайти в музеи... съездить в Комарово, постоять над могилами Ахматовой, Курехина... да куда там!.. Она лепетала о том, что модно и немодно, где следует одеваться, какие часы носить. Ему уже ничего не хотелось под конец его поездки, разве что - просто поваляться в шикарной кровати дорогой гостиницы! И ничего не делать. Ничего. А он мечтал о такой тишине, чтобы можно было, не торопясь, словно в ранней юности, полистать сборники стихов Пастернака, Бродского... поэтов серебряного века. Но она объявляла подъем и вновь тянула его в магазины: "Кирилл, вы... ты... - она путалась в обращениях к нему, словно школьница и в тоже время любовница седого учителя, но все же останавливалась на "ты", - ...купил подарок своей жене? - ошарашила как-то раз, что он аж онемел от такой наглости, - Как не купил?! Причем здесь - все есть?! Ей будет приятно".
   Вот и попался тогда он на её понятиях о том, что красиво и необходимо.
   Алина сначала не подала виду. Но он заметил. Он почувствовал. И лишь в следующее его посещения взорвалась, после напряженного молчания:
   - Хватит мне пудрить мозги! Думаешь, я не понимаю, что в Питер ты ездил с любовницей. И где ты её нашел - такую пухленькую, с жирной кожей, стесняющуюся своих прыщиков из-за задержки гормонального развития?!
   - Да... брось, это просто секретарша.
   - Просто секретарши не советуют шефу, что купить жене. Они не таскают его по магазинам и тем более - отделам косметики! Но секретарши, находящиеся в близких отношениях, могут лезть с советами.
   Нет. Он не был поражен: ни тем, что она угадала какая кожа у Жанны, ни тем, что догадалась, что не просто секретарша, но та, которую обнимал он время от времени, обычно в застольях, от привычной тяги к женскому теплу такие моменты прозрения часто находили на Алину, но он был смущен, что нечем ему оправдаться. Да и оправдываться не хотелось. Ревность её он списал на нахлынувшее чувство отчаяния. Будешь в отчаянии, когда находишься в таком месте, где каждый день мертвые тела проносят мимо твоих дверей. Нет, не это даже смущало его, а то, что в сущности этой Жанны не должно было быть.
   И все-таки она была. Он сидел в своем офисе допоздна и слушал её. По мягкости, по слабости характера, хотя думал, что от вежливости. Но все-таки слушал. Слушал: то в офисе, то в кафе... менялись интерьеры, суть не менялась. Жанна говорила о себе и всем своим видом показывала, что жалеет, жалеет его. Эта жалость расслабляла, от неё поташнивало. И все же... Он подозревал, что нуждался в ней. Иногда и он прорывался сквозь её ноющий тон словами, рассказывал забавные истории, обычно - про приключения с друзьями, смешные, нелепые дела в загулах - и неожиданно замолкал.
   - Такова она, - вздыхал он, - такова она - семейная жизнь, - к удивлению Жанны, ничего так и не сказав о своей семейной жизни. - А как все красиво начиналось, - добавлял, кося на её синим глазом с непонятным намеком, и вспоминал то одни, то другие стихи Бродского:
   "Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
   Зачем тебе Солнце, если ты куришь "Шипку"?
   За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья.
   Только в уборную - сразу же возвращайся.
   О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
   Потому что пространство сделано из коридора
   И кончается счетчиком..."
   И распахнутые глаза Жанны сочувственно впитывали его слова в типичную глубину женского омута. Она сочувственно понимала, почему это он упомянул о счетчике - все женщины рядом с таким мужчиной становятся корыстными.
   Он смотрел на неё и думал: "Кому эта девушка, эти оленьи глаза?.."
   - Думается мне... - снова говорил он, но уже в сторону, - а вдруг как ошиблись там? И никакого рака у неё нет. Так ведь же она... с ума сошла от таких переживаний.
   - Да и так уж... сойти с ума можно, - философски вздохнула Жанна.
   - Скорее уж бы все... - порой срывалась фраза с его губ, но он не договаривал - что, опасливо оглядывался на влюбленную в него девушку и прополаскивал горло стихами все одного и того же автора:
   "В силу того, что конец страшит,
   Каждая вещь на земле спешит
   Больше вкусить от своих ковриг,
   Чем позволяет миг..."
   Жанна слушала его во все глаза и вздыхала, вздыхала, вздыхала... Мысль его, произнесенная стихами, означала для неё одно - он ценит мгновения проведенные с нею. Он ждет, он готов к тому самому все решающему мигу. И Жанна перешла в наступление:
   - Хочешь, квартиру снимем? Будем вместе жить... Иногда... Встречаться. Все одно уж, нельзя быть таким одиноким... - и присела к нему на колени, пока не было в офисе никого, и обняла его теплыми руками - кто ж его ещё так пожалеет?
   И затянуло Кирилла, словно в морских водорослях запутался, словно задохнулся...
   ОСТАЛОСЬ ТРИСТА СОРОК ДНЕЙ.
   - Знаешь, если честно... - задумчиво произнесла Алина.
   - Не честно мне не надо, - ответил Кирилл.
   - Мне будет легче... легче, если я буду знать, что когда меня не будет, ты не останешься один.
   - Я так и так не останусь один. У меня ещё мама...
   - Нет! Ты не должен возвращаться к ней! Это будет деградация! Понимаешь, ты должен жить нормальной мужской жизнью. Маму, конечно, ты не должен бросать. Она, конечно, должна быть обеспечена тобой. Быть может, она, кстати, так плохо себя чувствовала всегда потому, что ты не давал ей денег с излишком. Пусть бы она никуда не тратила эти деньги, пусть бы копила, но ей бы было легче. У неё бы могли появиться какие-нибудь интересы, личная жизнь, когда бы она понимала, что может себе это позволить. Но я не об этом. Давай, разведемся?
   - Ты с ума сошла?!
   - Я не могу доживать и чувствовать, что я обременяю тебя. К тому времени, когда я умру, ты можешь истощиться, и у тебя не хватит сил завести себе новую жену.
   - Да зачем мне вообще жениться. Нет. Я и до тебя ни на ком не собирался жениться. Я бы вообще никогда не женился, если бы тебя не нашел.
   - Значит, после жизни со мной у тебя отбилась всякая охота к браку?!
   - Хватит! Что ты несешь! Ты с ума сошла! С ума!.. С ума!..
   Больничная койка отбивала лихую дробь, присвистывала, скрипела и пела на все предоперационное отделение.
   Полулюди-полутени приставляли свои локаторы к стенам. Мираж, возникший в пустыне гулких коридоров, стерильных палат, детально дополненный воображением каждого в отдельности - в итоге казался фантастически волнующим. Массовая тахикардия была обеспечена отделению до рассвета.
   Вечером, в бильярдной, Кирилл почувствовал себя в отличной форме. Давно он так не чувствовал себя. Он любовался собой, когда шары, посланные им абы куда, летели на дурака - от трех бортов - и в лузу.
   "Почему-почему? Почему? - думала Алина, опустив голову в колени. Почему мы так редко, так редко были вдвоем. То дом полон приятелей, то надо куда-то нестись из дома, то вот... казалось бы, никто не мешает - но гудит телевизор, шуршит газета, звонит телефон... и все - возведена между ними невидимая, но непреодолимая стена. А потом его танцы вокруг внезапных болей, вопли... Неужели он тоже чувствует нехватку моего внимания, и таким образом пытается привязать меня к себе. Но разве это может возбудить во мне сексуальное женское начало... Нет... Материнское?.. Но меня воспитывали по-спартански. Я не знаю, как это - прыгать вокруг капризов ребенка, потакать ему и думать, что являешь этим свое материнское нечто доброе. Нет, ответственная мать не позволит такого. Она, если не шлепнет, то уйдет, дабы не провоцировать детскую истерику в дальнейшем. Впрочем, при чем здесь мать... У матери отморожены сексуальные чувства. Я не могу смотреть на него - как на ребенка. Я стремлюсь к мужчине... к мужчине в нем.
   Но вот что странно - никогда, ни одной помехи не возникало между нами, едва мы уезжали в турпоезку ли, в дом отдыха. Там все было легко, красиво и гармонично... Быть может, Надежда права - надо бежать из собственной жизни?.."
   - Надежда, я хочу сбежать из больницы, - сказала Алина. - Не хочу я этой операции. Кромсают человека, кромсают, облучают до облысения. И что все равно умирает. Только долго, обезображено, мучительно... - она уставилась на Надежду и вдруг поняла, что уже не замечает её уродства.
   - Ты хочешь просто уйти - раз и навсегда - или боишься операции?
   - Не боюсь... хотя... Нет. Именно не хочу.
   - Никогда не делай того, что не хочется, так не хочется, что противно. Уже этим ты совершишь побег из обстоятельств. Тот, кто идет только на поводу обстоятельств - обязательно упирается в тупик. Такой тупик, в котором все против тебя. Потому что человек - сам долго шел себя супротив, - окончила она усмехнувшись. - Прощай.
   ОСТАЛОСЬ ТРИСТА ТРИДЦАТЬ СЕМЬ ДНЕЙ
   ГЛАВА 8
   - Да что ты такая бледная! Клянусь мамой, смотреть невозможно! Давай, я тебя к нему приведу и, сам за тебя, объяснюсь. Скажу, так и так: Слушай, человек по тебе сохнет. Клянусь мамой! Или не мучай, отпусти... - Карагоз разыгрывал из себя наивного юношу.
   Быть может, он так и заступался за своих детдомовских подруг лет в четырнадцать - сам же такого не помнил. Но было что-то подобное, было, ещё в подростковом возрасте, если не с ним, то с каким-то знакомым. Дело было не в этом. Неискушенная двадцатилетняя деваха, на которую можно было смотреть, как на реликт понятий, - сама не понимала, что являлась возможной наводчицей. С того момента, как она сказала, что её любимый богат, Карагоз только и думал о том, как вычислить его квартиру. Работать на заказ по коллекции орденов не хотелось. Стремное это было дело. К тому же - опять из области антиквариата. Скрипка... потом ордена... - все это пойдет как серийное дело. Рынок сбыта один и тот же, мало того - заказчик един. Попасться очень легко. План же по обчистке квартиры этого бизнесмена, морочащего Жанне голову, возник у Карагоза мгновенно, при чем в двух вариантах.
   Первый вариант был прост. Она выводит на его квартиру. Он дома. Карагоз естественно светится. Но он не такой дурак. Он тюкает по голове богатого негодяя, связывает, запугивает Жанну, если надо - тюкает и её. Очищает квартиру. Далее, что делать, куда везти, он знал. Жанна уходит с ним, сидит под домашним арестом, пока он не переезжает на другую хату. Не убивать же её. Нет, на мокрое дело он не пойдет. Пусть даже даст его фоторобот - лицо Карагоза обыкновенное. Особых примет не имеет. Он будет уже далеко, потому как из разговоров уже понял, что деньги своей шарашкиной конторы этот бизнесмен хранит дома. А деньги, по расчетам, должны быть немалые. Мужик расслаблен, в депрессии, быть может - даже пьян... Его оставить связанным. Ни жены, ни матери. Но нет... на мокрое дело он, Карагоз все-таки не пойдет.
   Второй вариант заключался в том, что она ведет к дому бизнесмена, отнекиваясь, что его нет. Тогда он просто высматривает адрес... Ведет дня два три наблюдение за квартирой и обязательно нащупает в итоге слабое место либо в замке, либо в характере этого нового русского.
   Второй вариант казался ему лучше первого. Хлопот было меньше. В воровском деле главное - осторожность.
   Он выгуливал Жанну по улицам и слушал её бесконечную исповедь. Она вспоминала себя всю, с самого детства. Как бросил их отец, как мать работала на кондитерской фабрике "Красный Октябрь", денег не хватало, но шоколад был всегда. Быть может, от этого переедания сладкого у Жанны начались проблемы со здоровьем и, когда ей исполнилось тринадцать - начала толстеть. В шестнадцать лет была такой толстой, что ни на дискотеки, ни куда, ходить не могла. Впрочем, и мать никуда не пускала. Да и надеть нечего было... Кончилось тем что, окончив начальную школу, она поступила медицинское училище, но - проучившись один семестр - ушла. Ушла и впала в прострацию. Мать требовала, чтобы шла работать, но Жанна и пальцем пошевельнуть не могла. Она была влюблена.
   А он, её пассия, гитарист из группы, подрабатывающей по вечерам в соседнем кафе, не обращал на неё никакого внимания. Жанна лежала на постели, ничего не делала, даже не ела - худела. Мать билась в истерике, а Жанна, едва почувствовала, что сбавила вес, прибавила в силе характера, и пошла, с девчонками стрелять женихов, покуда худая, покуда молодая. Далее её повествование состояло из многочисленных скоростных разочарований.
   Карагоз слушал, откровенно удивлялся бессмысленности женского поведения, обычного полета бабочки к свече, и постоянно наводил её на мысль: пойти - выяснить свои отношения с бизнесменом. "Я братом представлюсь, братом. Я себя не выдам. И тебя в обиду не дам. Мамой клянусь. Клянусь мамой!"
   - Да нет, его сейчас дома, нет. Он снова в последнее время зачастил в бильярдную. Сначала по больницам, а потом гулять. Он не может сидеть дома один, я его знаю, - отвечала она каждый раз.
   Карагоз не отчаивался. В тот вечер он потребовал номер его телефона, сам позвонил. Никто не поднял трубку. Это и требовалось. Карагоз сымитировал короткий разговор и, взяв такси, повез Жанну к Кириллу.
   - Что он тебе сказал? Что он сказал тебе? - допытывалась Жанна по дороге.
   - Что ждет тебя, да и со мной, с братом твоим рад познакомится.
   - Рад познакомится? Ты понимаешь, что это значит?!
   - Да, понимаешь. - Отводил взгляд Карагоз, - Родственные отношения... туда-сюда... Я с него как брат обязательство возьму.