Страница:
Марий Цетегснова клял свою судьбу — ни добычи, ни славы. Но его утешала мысль, что британские пленники пригодятся для арены. Их упорство, своеобразные приемы борьбы и лютая ненависть к иноземцам делали бриттов превосходными гладиаторами.
Однако Цезаря влекла не жажда наживы. Ни Италия, ни Галлия не имеют своего железа. Британия же была богата и железом, и оловом. И это давно знали финикийские мореходы. Владея Альбионом, Дивный Юлий мог не бояться, что Помпей, захватив Иберию, оставит его безоружным. Затерянные в тумане острова должны стать арсеналом будущей империи.
Из Рима пришла горестная весть: умирала сестра Цезаря. Туман был так густ, что ни золото, ни угрозы не могли заставить перевозчика взяться за весла.
А там, в Риме, умирала сестра — единственная, дорогая, друг всей жизни. Тихая, забитая, вечно полная материнского самопожертвования, она и Октавиану заменяла мать. Теперь малыш осиротеет. Цезарь вскочил в челнок. Он не был моряком, но он был воином. И море сдалось.
Путь до Рима длился два месяца. Дивный Юлий не застал сестру в живых. Мальчика и мать триумвира матрону Аврелию Октавия взяла к себе.
Муж Октавии Марцелл, не глядя на Цезаря, принялся пояснять:
— Ребенку у нас неплохо, но смерть бабушки потрясла его. Он несколько дней не брал ничего в рот и рыдал не переставая, до припадков.
Марцелл посоветовал отдать мальчика в военную школу в Аполлонии. Воздух, движения, дисциплина, игры с другими детьми...
Октавиан сидел около ларариума и держал на руках большую белую кошку. Исхудавший, зеленовато-прозрачный, он казался маленьким восковым пенатом дома Юлиев. Увидев Цезаря, малыш вскрикнул, кинулся ему навстречу и забился в рыданиях.
— Никому мы с тобой не нужны, — с горечью уронил Цезарь. Всем своим сердцем он ощутил: со смертью сестры рухнул очаг. Он взял мальчика на руки и нечаянно коснулся его сапожек.
— Почему ноги мокрые?
— Я бегал по лужам.
— Я возьму тебя отсюда.
Но куда?.. Походный лагерь с его лишениями и солдатской грубостью не место для болезненного, впечатлительного ребенка. Еще хуже дворец триумвира, наполненный прихлебателями, льстецами, случайными фаворитами и любовницами.
На семейном совете Антоний и Авл Гирсий хором высказались за военную школу. Дети лучших фамилий Рима обучаются там. И Цезарь решился.
Он сам отвез племянника. Октавиан всю дорогу молчал. Его безмолвное горе разрывало Цезарю сердце хуже слез и воплей. Однако надо было крепиться. Своей любовью приемный отец только погубит мальчика.
Начальнику школы Дивный Юлий внушал:
— Забудь о том, что он мой племянник, и думай только, как сделать из него солдата.
IV
V
VI
VII
VIII
Глава седьмая
I
Однако Цезаря влекла не жажда наживы. Ни Италия, ни Галлия не имеют своего железа. Британия же была богата и железом, и оловом. И это давно знали финикийские мореходы. Владея Альбионом, Дивный Юлий мог не бояться, что Помпей, захватив Иберию, оставит его безоружным. Затерянные в тумане острова должны стать арсеналом будущей империи.
Из Рима пришла горестная весть: умирала сестра Цезаря. Туман был так густ, что ни золото, ни угрозы не могли заставить перевозчика взяться за весла.
А там, в Риме, умирала сестра — единственная, дорогая, друг всей жизни. Тихая, забитая, вечно полная материнского самопожертвования, она и Октавиану заменяла мать. Теперь малыш осиротеет. Цезарь вскочил в челнок. Он не был моряком, но он был воином. И море сдалось.
Путь до Рима длился два месяца. Дивный Юлий не застал сестру в живых. Мальчика и мать триумвира матрону Аврелию Октавия взяла к себе.
Муж Октавии Марцелл, не глядя на Цезаря, принялся пояснять:
— Ребенку у нас неплохо, но смерть бабушки потрясла его. Он несколько дней не брал ничего в рот и рыдал не переставая, до припадков.
Марцелл посоветовал отдать мальчика в военную школу в Аполлонии. Воздух, движения, дисциплина, игры с другими детьми...
Октавиан сидел около ларариума и держал на руках большую белую кошку. Исхудавший, зеленовато-прозрачный, он казался маленьким восковым пенатом дома Юлиев. Увидев Цезаря, малыш вскрикнул, кинулся ему навстречу и забился в рыданиях.
— Никому мы с тобой не нужны, — с горечью уронил Цезарь. Всем своим сердцем он ощутил: со смертью сестры рухнул очаг. Он взял мальчика на руки и нечаянно коснулся его сапожек.
— Почему ноги мокрые?
— Я бегал по лужам.
— Я возьму тебя отсюда.
Но куда?.. Походный лагерь с его лишениями и солдатской грубостью не место для болезненного, впечатлительного ребенка. Еще хуже дворец триумвира, наполненный прихлебателями, льстецами, случайными фаворитами и любовницами.
На семейном совете Антоний и Авл Гирсий хором высказались за военную школу. Дети лучших фамилий Рима обучаются там. И Цезарь решился.
Он сам отвез племянника. Октавиан всю дорогу молчал. Его безмолвное горе разрывало Цезарю сердце хуже слез и воплей. Однако надо было крепиться. Своей любовью приемный отец только погубит мальчика.
Начальнику школы Дивный Юлий внушал:
— Забудь о том, что он мой племянник, и думай только, как сделать из него солдата.
IV
Маленькие воины, набегавшись за день, крепко спали. В темноте белел длинный ряд узких кроваток. Мальчишка, спавший рядом с Октавианом, недовольно приподнялся на локте:
— Что ты все возишься? Спи.
— Я боюсь, я не могу уснуть один. — Октавиан всхлипнул. — Я всегда спал с бабушкой. А когда бабушка умерла, с сестрой.
Он всхлипнул сильней.
— Тише ты. Здесь нельзя плакать. Мальчики будут смеяться.
Октавиан затих, но через несколько минут послышался безутешный плач. Мальчишка вскочил и перенес его на свою постель.
— Спи. Теперь не будешь бояться?
— Не буду... Расскажи сказку.
— Сказку... ну, вот идет бык — му-у-у-у...
— Это не сказка. Сказка длинная и интересная. Бабушка и дядя всегда мне рассказывали сказки длинные и интересные... И бабушка гладила меня, пока не усну. — Он вздохнул. — Пожалуйста, погладь меня.
Мальчишка провел рукой по его мягким кудряшкам. От незнакомого малыша пахло нежностью и домом. Он напоминал семью, ласку, все то, что в военной школе полагалось презирать, как недостойную легионера слабость. Римский воин должен быть суров и безжалостен.
— Расскажи хоть что-нибудь... — попросил ребенок. — У тебя есть сестра?
— Целых пять. Маленькие, вроде тебя. — Мальчик растроганно продолжал: — Дома очень хорошо. У нас овечки, козочки, цыплятки... Отец у меня добрый.
— А у меня нет отца.
— Без отца плохо, — посочувствовал маленький легионер. — В каком бою убили?
— Он сам умер. Мы тогда в Велитрах жили, а потом у бабушки, а теперь...
— Ну не плачь, никому не дам в обиду.
— А ты гладь меня, а то не усну.
— Ладно, ладно... Один глазок засыпает, другой уже спит.
Тесно прижавшись к своему покровителю, Октавиан уснул.
— Вставай, найденыш. — Мальчишка с любопытством оглядел свою ночную находку. — Какой же ты маленький! Сразу видно, что сирота. Такого малыша спихнули сюда. Одевайся скоро затрубят сбор.
Мальчишка оделся, заправил постель и снова взглянул на Октавиана. Малыш беспомощно теребил ремень солдатских сандалий.
— Чего не обуваешься? Опоздаешь, дадут палок.
— Я никогда еще сам не обувался. — Он растерянно и виновато улыбнулся.
Маленький легионер, опустившись на колени, быстро обул его. Октавиан внимательно рассматривал нового друга. На вид тому казалось лет четырнадцать, плотный, ловкий, лицо умное и широкое, губы толстые и добрые. Октавиан снова улыбнулся.
— Пошли мыться, — позвал малыша приятель.
У акведука, балуясь и брызгая друг в друга, купалась группа подростков. Загорелые, крепкие, они кричали громко и весело. Сильная струя чистой ледяной воды сбегала по желобу.
— Айда купаться!
— В холодной воде? — Октавиан возмущенно хлопнул ресницами. — Я могу заболеть и умереть!
— Бессовестные твои родные. Такого малыша сюда спихнули. Подожди, я сейчас.
Через минуту мальчик вернулся.
— Пошли за угол, я у кашевара выпросил. — Он таинственно достал из-под одежды фляжку с теплой водой. — Мойся. Что же ты, как котенок лапой? Стой, стой, я сам, не пищи. А у тебя в ушах корочки.
— Из ушек течет.
— Ничего, у детей бывает. — Мальчишка осторожно протер Октавиану уши. — Причешемся? — Расчесав ему волосы, повернул, любуясь: — Возни с тобой, зато теперь как кукла.
— Как это ты все умеешь? — почтительно восхитился Октавиан.
— Отец говорит, солдат должен уметь все делать. — Юный воин гордо расправил плечи.
Взявшись за руки, друзья побежали.
— Если тебя кто обидит, скажешь мне. Спросишь во второй центурии Марка Випсания Агриппу. Запомнишь, как меня зовут?
Упражнения в беге и прыжки понравились Октавиану, но, когда дело дошло до оружия, он спокойно положил наземь меч и щит и, отойдя, уютно растянулся на траве.
— Немедленно вернись в строй, — приказал центурион.
— Да я совсем не хочу, я устал! — Октавиан повернулся на спину и закинул ногу за ногу.
— Ты что ж, и из битвы, как трус, убежишь?
— Какие ты глупости говоришь! — удивленно проговорил Октавиан. — Мама и Цезарь никогда не пустят меня в настоящую битву. Меня же могут ранить!
Центурион пошел за начальником школы. Вителий обрушился на новобранца:
— Если ты не вернешься в строй, я велю бить тебя палками!
— А я скажу Цезарю, чтоб он отрубил тебе голову!
Вителий безнадежно махнул рукой и оставил новичка в покое. Головы Дивный Юлий, конечно, не отрубит, но неприятностей с таким питомцем нажить всегда можно. Он проклинал в душе дурацкую прихоть триумвира отдать в военное училище изнеженного ребенка да еще требовать, чтоб Вителий, рискуя попасть в немилость, воспитывал из этого полудохлого цыпленка солдата. Нет, он не так глуп. Пусть Октавиан хоть на голове ходит, в отзыве всегда будет значиться: "Прилежен в науках, послушен и усерден в военном искусстве".
— Что ты все возишься? Спи.
— Я боюсь, я не могу уснуть один. — Октавиан всхлипнул. — Я всегда спал с бабушкой. А когда бабушка умерла, с сестрой.
Он всхлипнул сильней.
— Тише ты. Здесь нельзя плакать. Мальчики будут смеяться.
Октавиан затих, но через несколько минут послышался безутешный плач. Мальчишка вскочил и перенес его на свою постель.
— Спи. Теперь не будешь бояться?
— Не буду... Расскажи сказку.
— Сказку... ну, вот идет бык — му-у-у-у...
— Это не сказка. Сказка длинная и интересная. Бабушка и дядя всегда мне рассказывали сказки длинные и интересные... И бабушка гладила меня, пока не усну. — Он вздохнул. — Пожалуйста, погладь меня.
Мальчишка провел рукой по его мягким кудряшкам. От незнакомого малыша пахло нежностью и домом. Он напоминал семью, ласку, все то, что в военной школе полагалось презирать, как недостойную легионера слабость. Римский воин должен быть суров и безжалостен.
— Расскажи хоть что-нибудь... — попросил ребенок. — У тебя есть сестра?
— Целых пять. Маленькие, вроде тебя. — Мальчик растроганно продолжал: — Дома очень хорошо. У нас овечки, козочки, цыплятки... Отец у меня добрый.
— А у меня нет отца.
— Без отца плохо, — посочувствовал маленький легионер. — В каком бою убили?
— Он сам умер. Мы тогда в Велитрах жили, а потом у бабушки, а теперь...
— Ну не плачь, никому не дам в обиду.
— А ты гладь меня, а то не усну.
— Ладно, ладно... Один глазок засыпает, другой уже спит.
Тесно прижавшись к своему покровителю, Октавиан уснул.
— Вставай, найденыш. — Мальчишка с любопытством оглядел свою ночную находку. — Какой же ты маленький! Сразу видно, что сирота. Такого малыша спихнули сюда. Одевайся скоро затрубят сбор.
Мальчишка оделся, заправил постель и снова взглянул на Октавиана. Малыш беспомощно теребил ремень солдатских сандалий.
— Чего не обуваешься? Опоздаешь, дадут палок.
— Я никогда еще сам не обувался. — Он растерянно и виновато улыбнулся.
Маленький легионер, опустившись на колени, быстро обул его. Октавиан внимательно рассматривал нового друга. На вид тому казалось лет четырнадцать, плотный, ловкий, лицо умное и широкое, губы толстые и добрые. Октавиан снова улыбнулся.
— Пошли мыться, — позвал малыша приятель.
У акведука, балуясь и брызгая друг в друга, купалась группа подростков. Загорелые, крепкие, они кричали громко и весело. Сильная струя чистой ледяной воды сбегала по желобу.
— Айда купаться!
— В холодной воде? — Октавиан возмущенно хлопнул ресницами. — Я могу заболеть и умереть!
— Бессовестные твои родные. Такого малыша сюда спихнули. Подожди, я сейчас.
Через минуту мальчик вернулся.
— Пошли за угол, я у кашевара выпросил. — Он таинственно достал из-под одежды фляжку с теплой водой. — Мойся. Что же ты, как котенок лапой? Стой, стой, я сам, не пищи. А у тебя в ушах корочки.
— Из ушек течет.
— Ничего, у детей бывает. — Мальчишка осторожно протер Октавиану уши. — Причешемся? — Расчесав ему волосы, повернул, любуясь: — Возни с тобой, зато теперь как кукла.
— Как это ты все умеешь? — почтительно восхитился Октавиан.
— Отец говорит, солдат должен уметь все делать. — Юный воин гордо расправил плечи.
Взявшись за руки, друзья побежали.
— Если тебя кто обидит, скажешь мне. Спросишь во второй центурии Марка Випсания Агриппу. Запомнишь, как меня зовут?
Упражнения в беге и прыжки понравились Октавиану, но, когда дело дошло до оружия, он спокойно положил наземь меч и щит и, отойдя, уютно растянулся на траве.
— Немедленно вернись в строй, — приказал центурион.
— Да я совсем не хочу, я устал! — Октавиан повернулся на спину и закинул ногу за ногу.
— Ты что ж, и из битвы, как трус, убежишь?
— Какие ты глупости говоришь! — удивленно проговорил Октавиан. — Мама и Цезарь никогда не пустят меня в настоящую битву. Меня же могут ранить!
Центурион пошел за начальником школы. Вителий обрушился на новобранца:
— Если ты не вернешься в строй, я велю бить тебя палками!
— А я скажу Цезарю, чтоб он отрубил тебе голову!
Вителий безнадежно махнул рукой и оставил новичка в покое. Головы Дивный Юлий, конечно, не отрубит, но неприятностей с таким питомцем нажить всегда можно. Он проклинал в душе дурацкую прихоть триумвира отдать в военное училище изнеженного ребенка да еще требовать, чтоб Вителий, рискуя попасть в немилость, воспитывал из этого полудохлого цыпленка солдата. Нет, он не так глуп. Пусть Октавиан хоть на голове ходит, в отзыве всегда будет значиться: "Прилежен в науках, послушен и усерден в военном искусстве".
V
— На, Кукла! — Агриппа протянул яблоко. — Мне в награду дали за рубку мечом. Что же ты тут сидишь один? Целый день тебя не видел... Ну как, наши не обижают?
Октавиан сидел на большом пне, обняв колени.
— Яблоко. — Он разочарованно вздохнул. — Я не люблю яблоки. — Увидев, как его друг огорчился, милостиво прибавил: — Твое яблоко, должно быть, очень вкусное, оно такое большое и красное. — Он откусил. — Хорошее. Хочешь, откуси, по очереди будем.
— Я не маленький. — Агриппа отвернулся от соблазна. — Скоро медовые пирожки с маком будут, я тоже отдам. Жалко тебя. Говоришь, дома не любят? — Он присел рядом с Октавианом.
— Бабушка умерла, а дома совсем не любят, разлюбили. В голосе Октавиана задрожали слезы.
— Не реви, не реви. Я любить буду.
— Расскажи что-нибудь, — попросил малыш с набитым ртом, — только необыкновенное.
— Вот слушай, — таинственно начал Агриппа. — Воевали мы с пиратами. Наши победили их у Закинфа. Я тогда совсем маленький был, но помню, стоял на крыше и видел Антония в пурпурном плаще, золотых доспехах и лавровом венке. Он ехал на коне по нашим улицам.
— Какое же это необыкновенное? — обиженно перебил Октавиан. — Антоний... я каждый день его дома видел.
Агриппа недоверчиво усмехнулся:
— Это в Велитрах, что ли? Зачем врешь?
Октавиан удивленно посмотрел на друга.
— Да я же в Велитрах совсем маленький был, а Антоний к нам в Риме приходил. У него девчонка очень злая. Цезарь сказал, чтобы она со мной больше не играла. Я же могу испугаться...
Агриппа, внезапно помрачнев, встал:
— Я пошел, а то обижу в играх, побежишь Цезарю жаловаться. — Он помолчал и, сделав несколько шагов, с презрением бросил через плечо: — Так это мне про тебя рассказывали. Привезли в младший класс Цезарева племянника. я-то думал...
Октавиан сперва застыл. Его поразила неожиданная враждебность понравившегося ему товарища. Думал, старший мальчик шутит, но тот, не оглядываясь, уходил. Тогда ребенок соскользнул с пня и стремительно кинулся за уходящим приятелем.
Малыш споткнулся о камень. Агриппа грубо подхватил.
— Нос разобьешь.
Октавиан молча обвил друга руками. Легкие светлые волосы щекотали губы Агриппы.
— Перестань, а то еще разревусь с тобой вместе. — Подросток зарылся лицом в мягкие кудряшки, и, как ночью, вспомнились сестры. Маленькие, беспомощные, они тянулись к старшему брату, а он терпеливо нянчил их. — Ну, ну! — сумрачно шепнул молодой пицен. — Не реви! Никуда не уйду! А дразнить станут, заткну глотку кулаком.
Октавиан сидел на большом пне, обняв колени.
— Яблоко. — Он разочарованно вздохнул. — Я не люблю яблоки. — Увидев, как его друг огорчился, милостиво прибавил: — Твое яблоко, должно быть, очень вкусное, оно такое большое и красное. — Он откусил. — Хорошее. Хочешь, откуси, по очереди будем.
— Я не маленький. — Агриппа отвернулся от соблазна. — Скоро медовые пирожки с маком будут, я тоже отдам. Жалко тебя. Говоришь, дома не любят? — Он присел рядом с Октавианом.
— Бабушка умерла, а дома совсем не любят, разлюбили. В голосе Октавиана задрожали слезы.
— Не реви, не реви. Я любить буду.
— Расскажи что-нибудь, — попросил малыш с набитым ртом, — только необыкновенное.
— Вот слушай, — таинственно начал Агриппа. — Воевали мы с пиратами. Наши победили их у Закинфа. Я тогда совсем маленький был, но помню, стоял на крыше и видел Антония в пурпурном плаще, золотых доспехах и лавровом венке. Он ехал на коне по нашим улицам.
— Какое же это необыкновенное? — обиженно перебил Октавиан. — Антоний... я каждый день его дома видел.
Агриппа недоверчиво усмехнулся:
— Это в Велитрах, что ли? Зачем врешь?
Октавиан удивленно посмотрел на друга.
— Да я же в Велитрах совсем маленький был, а Антоний к нам в Риме приходил. У него девчонка очень злая. Цезарь сказал, чтобы она со мной больше не играла. Я же могу испугаться...
Агриппа, внезапно помрачнев, встал:
— Я пошел, а то обижу в играх, побежишь Цезарю жаловаться. — Он помолчал и, сделав несколько шагов, с презрением бросил через плечо: — Так это мне про тебя рассказывали. Привезли в младший класс Цезарева племянника. я-то думал...
Октавиан сперва застыл. Его поразила неожиданная враждебность понравившегося ему товарища. Думал, старший мальчик шутит, но тот, не оглядываясь, уходил. Тогда ребенок соскользнул с пня и стремительно кинулся за уходящим приятелем.
Малыш споткнулся о камень. Агриппа грубо подхватил.
— Нос разобьешь.
Октавиан молча обвил друга руками. Легкие светлые волосы щекотали губы Агриппы.
— Перестань, а то еще разревусь с тобой вместе. — Подросток зарылся лицом в мягкие кудряшки, и, как ночью, вспомнились сестры. Маленькие, беспомощные, они тянулись к старшему брату, а он терпеливо нянчил их. — Ну, ну! — сумрачно шепнул молодой пицен. — Не реви! Никуда не уйду! А дразнить станут, заткну глотку кулаком.
VI
Товарищи не трогали Октавиана. Хотя, по раз навсегда установившейся традиции, новичка, прежде чем принять в школьную семью, всячески изводили, с племянником Цезаря никто не хотел связываться. Зато приставали к Агриппе. Он уже несколько лет был гордостью своей центурии. По рубке мечом и искусству военного строя он не имел соперников, и его страстное обожание и глупое нежничание с неприятным новичком бросало вызов мальчишеским понятиям о доблестной мужественности.
Стоило Агриппе чем-нибудь заняться, его толкали в бок:
— Что ты сидишь? Твой Октавиан расшиб ногу и плачет. Агриппа опрометью бросался отыскивать своего малыша.
Вскоре сообразил, что его изводят, и молча отколотил насмешников. Бил Марк Агриппа наотмашь, не щадя. Свалив с первого удара, так молотил кулаками, что любителей подшучивать больше не нашлось.
Но Октавиан чах. Он сторонился всех и как тень ходил за другом. Учился плохо. Зная лучше своих сверстников науки описательные — историю и литературу, не мог решить простой задачи или хотя бы быстро подсчитать число воинов в отряде.
На вопросы наставника обиженно отвечал:
— Это мне не интересно, что я, простым центурионом буду, что ли? Солдат считать!
Агриппе признался:
— Пока я вырасту, Цезарь для меня все завоюет, а станут еще этой ерундой мучить — умру!
Проснувшись однажды ночью, Агриппа заметил, что малыш исчез. Он выбежал в сад.
Октавиан стоял на краю водоема, приподнявшись на цыпочках и заложив переплетенные пальцы за голову. Ребенок, казалось, вот-вот оторвется от земли и растворится в лунном свете.
Мечтательно глядя куда-то поверх деревьев, он шептал. Личико его, и без того бледное, стало прозрачным. Агриппа спрятался в траву и стал наблюдать. Октавиан, сев на край водоема и беседуя с невидимыми гостями, перебирал цветы и травинки. Он подносил растения к губам, дышал на них, спрашивал и отвечал на их неслышные вопросы. Агриппе сделалось жутко. Он поежился. Малыш заметил движение в траве.
— Зачем ты пришел? Ты напугал их, — рассерженно крикнул он. — Они больше не придут.
На следующую ночь Октавиан сам разбудил друга:
— Пойдем к лунным детям, я думаю, они тебя полюбят. По дороге в сад он рассказал о волшебном народе.
В лунные ночи маленькие-маленькие человечки, эльфы, как зовут их галлы, девочки с золотыми косами и мальчики в серебряных туниках, пляшут на лунных лучах. Их царица Мэб ездит в колеснице из скорлупки золотого ореха, запряженной пчелами.
— Когда я вырасту, я женюсь на ней, я ее давно люблю.
Царица не рассердилась, что ее возлюбленный привел друга, и эльфы вышли поиграть с мальчиками.
Октавиан смеялся, крутился на краю водоема и, перегибаясь над самой глубиной, бросал в воду цветы. Агриппа оттащил его:
— Ты утонешь.
Октавиан посмотрел на него затуманенным взором и покорно дал увести себя.
— Ты видел моих друзей? — тихо спросил он, когда они были уже далеко от лунной полянки.
— Видел... — Агриппа помолчал и, глубоко вздохнув, произнес: — Я ничего, кроме тебя, не видел. Не надо больше туда ходить, это так страшно.
Несколько ночей Агриппа караулил своего друга. И как только малыш начинал шевелиться во сне, вскакивал и крепко держал его, а если не помогало, брал к себе в постель.
Стоило Агриппе чем-нибудь заняться, его толкали в бок:
— Что ты сидишь? Твой Октавиан расшиб ногу и плачет. Агриппа опрометью бросался отыскивать своего малыша.
Вскоре сообразил, что его изводят, и молча отколотил насмешников. Бил Марк Агриппа наотмашь, не щадя. Свалив с первого удара, так молотил кулаками, что любителей подшучивать больше не нашлось.
Но Октавиан чах. Он сторонился всех и как тень ходил за другом. Учился плохо. Зная лучше своих сверстников науки описательные — историю и литературу, не мог решить простой задачи или хотя бы быстро подсчитать число воинов в отряде.
На вопросы наставника обиженно отвечал:
— Это мне не интересно, что я, простым центурионом буду, что ли? Солдат считать!
Агриппе признался:
— Пока я вырасту, Цезарь для меня все завоюет, а станут еще этой ерундой мучить — умру!
Проснувшись однажды ночью, Агриппа заметил, что малыш исчез. Он выбежал в сад.
Октавиан стоял на краю водоема, приподнявшись на цыпочках и заложив переплетенные пальцы за голову. Ребенок, казалось, вот-вот оторвется от земли и растворится в лунном свете.
Мечтательно глядя куда-то поверх деревьев, он шептал. Личико его, и без того бледное, стало прозрачным. Агриппа спрятался в траву и стал наблюдать. Октавиан, сев на край водоема и беседуя с невидимыми гостями, перебирал цветы и травинки. Он подносил растения к губам, дышал на них, спрашивал и отвечал на их неслышные вопросы. Агриппе сделалось жутко. Он поежился. Малыш заметил движение в траве.
— Зачем ты пришел? Ты напугал их, — рассерженно крикнул он. — Они больше не придут.
На следующую ночь Октавиан сам разбудил друга:
— Пойдем к лунным детям, я думаю, они тебя полюбят. По дороге в сад он рассказал о волшебном народе.
В лунные ночи маленькие-маленькие человечки, эльфы, как зовут их галлы, девочки с золотыми косами и мальчики в серебряных туниках, пляшут на лунных лучах. Их царица Мэб ездит в колеснице из скорлупки золотого ореха, запряженной пчелами.
— Когда я вырасту, я женюсь на ней, я ее давно люблю.
Царица не рассердилась, что ее возлюбленный привел друга, и эльфы вышли поиграть с мальчиками.
Октавиан смеялся, крутился на краю водоема и, перегибаясь над самой глубиной, бросал в воду цветы. Агриппа оттащил его:
— Ты утонешь.
Октавиан посмотрел на него затуманенным взором и покорно дал увести себя.
— Ты видел моих друзей? — тихо спросил он, когда они были уже далеко от лунной полянки.
— Видел... — Агриппа помолчал и, глубоко вздохнув, произнес: — Я ничего, кроме тебя, не видел. Не надо больше туда ходить, это так страшно.
Несколько ночей Агриппа караулил своего друга. И как только малыш начинал шевелиться во сне, вскакивал и крепко держал его, а если не помогало, брал к себе в постель.
VII
От Октавиана еще тянуло кисловатым детским запахом, как от маленьких Агриппин. Агриппа сквозь сон чуял это, и ему снилось, что он дома, что он сам и все его сестренки, даже малютка Квинта, родившаяся в эту зиму, спят на широкой деревянной постели, укрытые мягкими козьими шкурами, и в утреннем холодке жмутся друг к другу, а самая маленькая Агриппина Квинта карабкается по его ногам. Мать уже встала, гремит казанками и разводит огонь в очаге. Его ласковое тепло разливается по всему телу.
Иногда кто-нибудь из сестренок забывал проснуться вовремя, и Агриппа, чтобы не беспокоить мать, сам обтирал провинившуюся, легонько шлепал по круглому крепкому задику и тут же целовал, чтоб малютка не расплакалась.
Все Агриппины росли крепенькие и справные. Скудость родительского стола с избытком возмещали горные леса Пицениума, полные сладкой алычи, диких яблонь и орехов, и крупных, в мягкой зеленой шубке поверх скорлупы, и мелких, усыпающих гибкие кустарники. А на полянках тянулись к небу сочные стебли "хороших травок", которые каждый пицен с младенчества умел находить и лакомиться ими.
Агриппе и раньше снился дом, но тогда он после таких снов целый день тосковал, а сейчас, едва открыв глаза, вспоминал, что он больше не один, что у него есть брат.
Октавиан сам попросил юного пицена быть ему братом. Обвив обеими руками его шею, шепнул в самое ухо:
— Ты знаешь, если б у меня был брат, дома б не разлюбили, не спихнули бы сюда на мучения! Пожалуйста, будь моим братом...
Октавиан заполнил ту страшную, ноющую, как рана, пустоту, что жила в сердце подростка со дня смерти Люция. Как и Флавия, Маленький Юлий принадлежал к непостижимому миру красоты, но очарование хрупкого изящества в ребенке было трогательней и прекрасней, чем во взрослой женщине.
Агриппа даже не представлял себе, что такие красивые и ласковые дети могут жить на земле. Узнав от своего дружка о лунных человечках, он начал смутно подозревать, что Октавиан вовсе не человеческое дитя. Украл Цезарь в галльских лесах эльфа и хвастает, что у него такой сын растет. Патриции, они хитрые!
Агриппа решил расспросить об эльфах старого раба-галла, подметавшего по утрам Марсову площадку. Длинноусый старик изумился, зачем римскому мальчишке понадобились эльфы.
— Нет, добрый человек, — взволнованно заверил его Агриппа. — Я не смеюсь, ты только скажи, могут они жить у нас, в Италии?
Галл грустно покачал головой;
— Здесь жарко, и лунных туманов нет по ночам. Здесь эльф погибнет.
— А если его украдут, привезут и будут беречь? — допытывался Агриппа.
Галл хитро улыбнулся в рыжие с проседью усы:
— Человеку не поймать эльфа. А вот эльфы часто зло подшучивают над людьми: выкрадут человеческого младенца из колыбели и маленького эльфа туда положат. Эльф растет, как человеческое дитятко. — Галл таинственно понизил голос. — Но он — особый...
— А зачем? Зачем они это делают?
— Им нужны человеческие души. Если эльф встретит среди людей того, кто отдаст ему свою душу, он не умрет.
— А если нет?
— Растает, как облачко. Да зачем тебе все это? Вы смеетесь над нашими богами...
— Я не смеюсь, я не смеюсь.
Теперь Агриппа убедился, что его дружок — эльф и только притворяется обыкновенным мальчиком. Галльские божества зло подшутили над своим победителем.
Но эльфу, чтобы не погибнуть среди людей, если верить старому галлу, нужна человеческая душа. Он тяжело вздохнул и решил поделиться с другом своей душой. Октавиан маленький, может, ему половинки души хватит?
Агриппа все больше и больше привязывался к своему дружку. Он мог часами расчесывать его светлые кудряшки, чистить больные ушки, с радостью купал своего питомца, брал на руки, целовал ладошки, розовые и нежные, как у самой маленькой сестренки, "варил кашку", сжимая слегка зубами каждый палец, а мизинец стискивал так, что Октавиан взвизгивал:
— Ты что? Мне ж не два года! Скоро десять будет!
— Ври больше! — усмехался Агриппа. — Семь, так и быть, поверю! Агриппине Примуле десять, так я ее не подниму, а ты, как крошечка, легкий! Вот! — Он схватывал дружка и кружил его в воздухе, пока Октавиан не начинал просить пощады. — Плати выкуп! — И, легонько шлепнув своего питомца, бережно опускал на полянку.
Но иногда юным дикарем овладевал злой демон. Он заставлял Октавиана есть горькую траву или карабкаться на колючее дерево, и лишь безропотность малыша обезоруживала его мучителя.
— Не надо, это я пошутил! Давай лучше сядем вот тут, я тебе про рычаги Архимеда расскажу. Вот, слушай, — таинственно начинал он. Если найти точку опоры, можно всю землю перевернуть.
— А зачем?
— Да так, из интереса. Нужно забраться на самую высокую вершину Альп, вбить железный столб и привязать к нему железную цепь, потом пригнать из Африки стадо слонов и заставить их тянуть. Земля перевернется.
— Не надо! — Октавиан закрывал руками уши. — Мне страшно! Не надо про слонов!
— Ну, хорошо, давай про барашков. Они маленькие, пушистые, вроде тебя, и плачут: "Бя, бя, бя", а радуются: "Бэ, бэ, бэ", и прыгают, и играют...
Октавиан смеялся, и, глядя на него, его друг радовался.
— Я тебя никогда не обижу. Это я нарочно. А теперь давай задачки порешаем.
Иногда кто-нибудь из сестренок забывал проснуться вовремя, и Агриппа, чтобы не беспокоить мать, сам обтирал провинившуюся, легонько шлепал по круглому крепкому задику и тут же целовал, чтоб малютка не расплакалась.
Все Агриппины росли крепенькие и справные. Скудость родительского стола с избытком возмещали горные леса Пицениума, полные сладкой алычи, диких яблонь и орехов, и крупных, в мягкой зеленой шубке поверх скорлупы, и мелких, усыпающих гибкие кустарники. А на полянках тянулись к небу сочные стебли "хороших травок", которые каждый пицен с младенчества умел находить и лакомиться ими.
Агриппе и раньше снился дом, но тогда он после таких снов целый день тосковал, а сейчас, едва открыв глаза, вспоминал, что он больше не один, что у него есть брат.
Октавиан сам попросил юного пицена быть ему братом. Обвив обеими руками его шею, шепнул в самое ухо:
— Ты знаешь, если б у меня был брат, дома б не разлюбили, не спихнули бы сюда на мучения! Пожалуйста, будь моим братом...
Октавиан заполнил ту страшную, ноющую, как рана, пустоту, что жила в сердце подростка со дня смерти Люция. Как и Флавия, Маленький Юлий принадлежал к непостижимому миру красоты, но очарование хрупкого изящества в ребенке было трогательней и прекрасней, чем во взрослой женщине.
Агриппа даже не представлял себе, что такие красивые и ласковые дети могут жить на земле. Узнав от своего дружка о лунных человечках, он начал смутно подозревать, что Октавиан вовсе не человеческое дитя. Украл Цезарь в галльских лесах эльфа и хвастает, что у него такой сын растет. Патриции, они хитрые!
Агриппа решил расспросить об эльфах старого раба-галла, подметавшего по утрам Марсову площадку. Длинноусый старик изумился, зачем римскому мальчишке понадобились эльфы.
— Нет, добрый человек, — взволнованно заверил его Агриппа. — Я не смеюсь, ты только скажи, могут они жить у нас, в Италии?
Галл грустно покачал головой;
— Здесь жарко, и лунных туманов нет по ночам. Здесь эльф погибнет.
— А если его украдут, привезут и будут беречь? — допытывался Агриппа.
Галл хитро улыбнулся в рыжие с проседью усы:
— Человеку не поймать эльфа. А вот эльфы часто зло подшучивают над людьми: выкрадут человеческого младенца из колыбели и маленького эльфа туда положат. Эльф растет, как человеческое дитятко. — Галл таинственно понизил голос. — Но он — особый...
— А зачем? Зачем они это делают?
— Им нужны человеческие души. Если эльф встретит среди людей того, кто отдаст ему свою душу, он не умрет.
— А если нет?
— Растает, как облачко. Да зачем тебе все это? Вы смеетесь над нашими богами...
— Я не смеюсь, я не смеюсь.
Теперь Агриппа убедился, что его дружок — эльф и только притворяется обыкновенным мальчиком. Галльские божества зло подшутили над своим победителем.
Но эльфу, чтобы не погибнуть среди людей, если верить старому галлу, нужна человеческая душа. Он тяжело вздохнул и решил поделиться с другом своей душой. Октавиан маленький, может, ему половинки души хватит?
Агриппа все больше и больше привязывался к своему дружку. Он мог часами расчесывать его светлые кудряшки, чистить больные ушки, с радостью купал своего питомца, брал на руки, целовал ладошки, розовые и нежные, как у самой маленькой сестренки, "варил кашку", сжимая слегка зубами каждый палец, а мизинец стискивал так, что Октавиан взвизгивал:
— Ты что? Мне ж не два года! Скоро десять будет!
— Ври больше! — усмехался Агриппа. — Семь, так и быть, поверю! Агриппине Примуле десять, так я ее не подниму, а ты, как крошечка, легкий! Вот! — Он схватывал дружка и кружил его в воздухе, пока Октавиан не начинал просить пощады. — Плати выкуп! — И, легонько шлепнув своего питомца, бережно опускал на полянку.
Но иногда юным дикарем овладевал злой демон. Он заставлял Октавиана есть горькую траву или карабкаться на колючее дерево, и лишь безропотность малыша обезоруживала его мучителя.
— Не надо, это я пошутил! Давай лучше сядем вот тут, я тебе про рычаги Архимеда расскажу. Вот, слушай, — таинственно начинал он. Если найти точку опоры, можно всю землю перевернуть.
— А зачем?
— Да так, из интереса. Нужно забраться на самую высокую вершину Альп, вбить железный столб и привязать к нему железную цепь, потом пригнать из Африки стадо слонов и заставить их тянуть. Земля перевернется.
— Не надо! — Октавиан закрывал руками уши. — Мне страшно! Не надо про слонов!
— Ну, хорошо, давай про барашков. Они маленькие, пушистые, вроде тебя, и плачут: "Бя, бя, бя", а радуются: "Бэ, бэ, бэ", и прыгают, и играют...
Октавиан смеялся, и, глядя на него, его друг радовался.
— Я тебя никогда не обижу. Это я нарочно. А теперь давай задачки порешаем.
VIII
Но, несмотря на все заботы, Октавиан продолжал чахнуть. К весне Маленький Юлий стал кашлять. По ночам его знобило. Он забирался в постель к другу, а к рассвету рубашка становилась мокрой, как из воды.
Больной малыш совсем перестал есть неизменную кашу.
— Не могу, — жаловался он другу, — поем, а тут болит.
— Чем же тебя дома кормили?
— Молочком. — Октавиан вздохнул. — Манкой с яичками, а не ячменем, как быка.
— Я достану молока, будешь пить?
Октавиан кивнул.
Агриппа в тот же вечер пошел к Вителию. Сердце у него екнуло, когда он переступил порог узорной калитки. Он не был здесь с тех пор, как обругал Флавию и перетоптал ее свадебные полотна. Как-то примут его в этом доме? Но все равно, он должен поговорить с начальником школы во что бы то ни стало!
Вителий равнодушно выслушал мальчика:
— Не может есть кашу? Маленький? А как же другие могут? Меньше его, а едят.
— Немножко молока... — просительно протянул Агриппа, — немножко яичек, домашних булочек — и он поправится...
— Выдумываете все! — Вителий недовольно махнул рукой. — Цезарь велел кормить его как всех и ничем не выделять. Понял? И вообще, какое тебе-то дело? Ты вечно суешься туда, куда тебя не просят...
Агриппа промолчал. Он испугался, что сейчас старик начнет ему вычитывать все его провинности: и испорченное свадебное полотно припомнит, и Кануция. Юный пицен до сих пор удивляется, как ему. сошло с рук, что он при всех пристыдил Одноглазого.
— Что стоишь? — Вителий сердито кашлянул. — Ступай! Ступай!
Вернувшись в школу, Агриппа отрывисто спросил своего дружка:
— У тебя деньги есть?
— Нету, а зачем мне деньги? — удивился Октавиан.
— Были б деньги, я купил бы тебе молока.
— А ты им скажи, что Цезарь велел давать мне молоко.
— Цезарь велел тебе ничего не давать, кроме легионерского пайка, — сумрачно пояснил Агриппа. — Я ходил к Вителию, а он говорит: "Пусть ест то же, что и все. Так Цезарь велел".
Октавиан охнул:
— Даже молочка им для меня жалко!
— Я достану молока. Не реви! — Агриппа встряхнул его за плечи. — Ну, не реви!
Октавиан всхлипнул и вдруг улыбнулся:
— Я тебе верю, только не надо мне ничего. Все равно умру!
Агриппа похолодел, вспомнив слова старого галла, что эльфы не могут долго жить среди людей.
Утром он остановил Квинта Фабия:
— Тебе нужен чертеж катапульты?
— Так ты занят... — нерешительно протянул Фабий. — Конечно, катапульта нужна. Ганнибал опять грозил...
— У меня есть время. — Агриппа нахмурился.
— А что ты хочешь?
— Молоко, и каждый день чашечку до самых каникул
— Откуда я тебе возьму? — Фабий даже присвистнул от изумления.
— Где хочешь. Тебе нужен чертеж, мне — молоко, и до самых каникул. — Агриппа повернулся.
Фабий остановил его:
— А если будет молоко, я на первое место выйду?
— Выйдешь, лучше меня никто не чертит, а я в своих чертежах нарочно ошибку сделаю.
Фабий задумался.
— А зачем тебе молоко и как я его достану?
— Дашь денег, я сам куплю.
— А зачем оно тебе?
— Нужно.
— А первое место займу?
— Конечно.
— Подожди до вечера.
Фабий направился к этрускам. У обоих друзей Цецины и Волумния всегда водились денежки. Выслушав просьбу благородного Квинта Фабия, Цецина поджал губы:
— А зачем тебе деньги?
— Нужно.
— Хорошо, — вмешался Волумний. — Двадцать оболов мы тебе одолжим, но летом вернешь тридцать.
Фабий с радостью согласился. До каникул было еще далеко.
— Давай деньги.
— Так и давай, — усмехнулся Цецина. — Принеси свой скифский пояс в залог.
Фабий вспыхнул и закусил губу, чтобы не обругать обоих этрусков. Он уже знал: с ростовщиками надо быть учтивым.
Скифский пояс с золотой пряжкой привез его отец из далекой Тавриды, и Квинт очень гордился им. Но честолюбивое желание выйти у Одноглазого на первое место взяло верх. Он отдал этрускам в залог пояс и, получив двадцать оболов, вручил их Марку Агриппе.
Светало, и сад в утренних сумерках казался черным и огромным. Все притихло, и в этой тишине отчетливо доносилось шарканье метлы на Марсовой площадке. Старый галл уже вышел на свой пост.
Агриппа подкрался к старику и ласково отнял у него метлу:
— Посиди, дедушка, я подмету за тебя!
— Ты доброе дитя, — смущенно пробормотал старик. Быстро убрав Марсову площадку, Агриппа опустился на траву у ног старого галла:
— Тебя пускают в город?
— Да, мой добрый мальчик. Я стар и немощен, а отсюда даже молодому и сильному не убежать за Альпы.
Агриппа достал из-за пояса заветные 20 оболов:
— Прошу тебя, купи мне кувшинчик молока, яичек, домашних хлебцов с тмином. И каждый день покупай, пока денег хватит, а я каждое утро буду убирать за тебя. Я рано просыпаюсь, никто не узнает.
— Я с радостью сделаю это, — растроганно согласился галл. — А теперь иди!
Солнце уже встало, и розовые полосы заиграли на здании школы и верхушках тополей.
— Я еще хочу тебя спросить. — Агриппа понизил голос. — Чтоб эльф не умер, ему хватит половинки человеческой души?
Галл удивленно посмотрел на мальчика:
— Душа не хлебец с тмином, чтоб ее делить пополам. А почему ты так беспокоишься об эльфах?
— Мой друг — эльф. Он только притворяется обыкновенным мальчиком, а сейчас он очень болен. Научи меня: как отдать душу, ну, если нельзя половинку, пусть всю душу!
— Ты уже отдал этому ребенку всю душу, раз ты так заботишься о нем. — Галл погладил свои усы. — Люди отдают души ради золота, ради власти, ради продажных женщин, но ты хочешь отдать свою душу из-за жалости, и у тебя вырастет новая душа, более сильная и мудрая. Ты верь мне — мой дед был великим друидом! — Галл пересчитал деньги и прибавил! уже обычным тоном: — После Марсовых игр подойди к воротам, я принесу лакомства.
— Спасибо, дедушка. — Агриппа схватил руку старого раба и поцеловал.
Галл сдержал слово и еще сунул в руку Агриппе стручок перца:
— Свари в молоке и заставь твоего эльфа выпить.
От молока ли с перцем и взбитыми яйцами, от хороших ли травок, что повырастали на лужайках, просто ли с наступлением теплых дней или от безвозвратно отданной души, как твердо верил Агриппа, но Октавиан поправился.
Больной малыш совсем перестал есть неизменную кашу.
— Не могу, — жаловался он другу, — поем, а тут болит.
— Чем же тебя дома кормили?
— Молочком. — Октавиан вздохнул. — Манкой с яичками, а не ячменем, как быка.
— Я достану молока, будешь пить?
Октавиан кивнул.
Агриппа в тот же вечер пошел к Вителию. Сердце у него екнуло, когда он переступил порог узорной калитки. Он не был здесь с тех пор, как обругал Флавию и перетоптал ее свадебные полотна. Как-то примут его в этом доме? Но все равно, он должен поговорить с начальником школы во что бы то ни стало!
Вителий равнодушно выслушал мальчика:
— Не может есть кашу? Маленький? А как же другие могут? Меньше его, а едят.
— Немножко молока... — просительно протянул Агриппа, — немножко яичек, домашних булочек — и он поправится...
— Выдумываете все! — Вителий недовольно махнул рукой. — Цезарь велел кормить его как всех и ничем не выделять. Понял? И вообще, какое тебе-то дело? Ты вечно суешься туда, куда тебя не просят...
Агриппа промолчал. Он испугался, что сейчас старик начнет ему вычитывать все его провинности: и испорченное свадебное полотно припомнит, и Кануция. Юный пицен до сих пор удивляется, как ему. сошло с рук, что он при всех пристыдил Одноглазого.
— Что стоишь? — Вителий сердито кашлянул. — Ступай! Ступай!
Вернувшись в школу, Агриппа отрывисто спросил своего дружка:
— У тебя деньги есть?
— Нету, а зачем мне деньги? — удивился Октавиан.
— Были б деньги, я купил бы тебе молока.
— А ты им скажи, что Цезарь велел давать мне молоко.
— Цезарь велел тебе ничего не давать, кроме легионерского пайка, — сумрачно пояснил Агриппа. — Я ходил к Вителию, а он говорит: "Пусть ест то же, что и все. Так Цезарь велел".
Октавиан охнул:
— Даже молочка им для меня жалко!
— Я достану молока. Не реви! — Агриппа встряхнул его за плечи. — Ну, не реви!
Октавиан всхлипнул и вдруг улыбнулся:
— Я тебе верю, только не надо мне ничего. Все равно умру!
Агриппа похолодел, вспомнив слова старого галла, что эльфы не могут долго жить среди людей.
Утром он остановил Квинта Фабия:
— Тебе нужен чертеж катапульты?
— Так ты занят... — нерешительно протянул Фабий. — Конечно, катапульта нужна. Ганнибал опять грозил...
— У меня есть время. — Агриппа нахмурился.
— А что ты хочешь?
— Молоко, и каждый день чашечку до самых каникул
— Откуда я тебе возьму? — Фабий даже присвистнул от изумления.
— Где хочешь. Тебе нужен чертеж, мне — молоко, и до самых каникул. — Агриппа повернулся.
Фабий остановил его:
— А если будет молоко, я на первое место выйду?
— Выйдешь, лучше меня никто не чертит, а я в своих чертежах нарочно ошибку сделаю.
Фабий задумался.
— А зачем тебе молоко и как я его достану?
— Дашь денег, я сам куплю.
— А зачем оно тебе?
— Нужно.
— А первое место займу?
— Конечно.
— Подожди до вечера.
Фабий направился к этрускам. У обоих друзей Цецины и Волумния всегда водились денежки. Выслушав просьбу благородного Квинта Фабия, Цецина поджал губы:
— А зачем тебе деньги?
— Нужно.
— Хорошо, — вмешался Волумний. — Двадцать оболов мы тебе одолжим, но летом вернешь тридцать.
Фабий с радостью согласился. До каникул было еще далеко.
— Давай деньги.
— Так и давай, — усмехнулся Цецина. — Принеси свой скифский пояс в залог.
Фабий вспыхнул и закусил губу, чтобы не обругать обоих этрусков. Он уже знал: с ростовщиками надо быть учтивым.
Скифский пояс с золотой пряжкой привез его отец из далекой Тавриды, и Квинт очень гордился им. Но честолюбивое желание выйти у Одноглазого на первое место взяло верх. Он отдал этрускам в залог пояс и, получив двадцать оболов, вручил их Марку Агриппе.
Светало, и сад в утренних сумерках казался черным и огромным. Все притихло, и в этой тишине отчетливо доносилось шарканье метлы на Марсовой площадке. Старый галл уже вышел на свой пост.
Агриппа подкрался к старику и ласково отнял у него метлу:
— Посиди, дедушка, я подмету за тебя!
— Ты доброе дитя, — смущенно пробормотал старик. Быстро убрав Марсову площадку, Агриппа опустился на траву у ног старого галла:
— Тебя пускают в город?
— Да, мой добрый мальчик. Я стар и немощен, а отсюда даже молодому и сильному не убежать за Альпы.
Агриппа достал из-за пояса заветные 20 оболов:
— Прошу тебя, купи мне кувшинчик молока, яичек, домашних хлебцов с тмином. И каждый день покупай, пока денег хватит, а я каждое утро буду убирать за тебя. Я рано просыпаюсь, никто не узнает.
— Я с радостью сделаю это, — растроганно согласился галл. — А теперь иди!
Солнце уже встало, и розовые полосы заиграли на здании школы и верхушках тополей.
— Я еще хочу тебя спросить. — Агриппа понизил голос. — Чтоб эльф не умер, ему хватит половинки человеческой души?
Галл удивленно посмотрел на мальчика:
— Душа не хлебец с тмином, чтоб ее делить пополам. А почему ты так беспокоишься об эльфах?
— Мой друг — эльф. Он только притворяется обыкновенным мальчиком, а сейчас он очень болен. Научи меня: как отдать душу, ну, если нельзя половинку, пусть всю душу!
— Ты уже отдал этому ребенку всю душу, раз ты так заботишься о нем. — Галл погладил свои усы. — Люди отдают души ради золота, ради власти, ради продажных женщин, но ты хочешь отдать свою душу из-за жалости, и у тебя вырастет новая душа, более сильная и мудрая. Ты верь мне — мой дед был великим друидом! — Галл пересчитал деньги и прибавил! уже обычным тоном: — После Марсовых игр подойди к воротам, я принесу лакомства.
— Спасибо, дедушка. — Агриппа схватил руку старого раба и поцеловал.
Галл сдержал слово и еще сунул в руку Агриппе стручок перца:
— Свари в молоке и заставь твоего эльфа выпить.
От молока ли с перцем и взбитыми яйцами, от хороших ли травок, что повырастали на лужайках, просто ли с наступлением теплых дней или от безвозвратно отданной души, как твердо верил Агриппа, но Октавиан поправился.
Глава седьмая
I
Внезапный приезд триумвира поднял на ноги всю Аполлонию. Остроносые лигуры, распустив паруса и волоча в знак салюта тяжелые пурпуровые ковры за кормой, кружили по заливу. Моряки, бросая в волны гирлянды роз и лилий, восклицали: "Аве Цезарь!" Гарнизон крепости приготовился к параду всех войск, но проконсул просил позволить ему в этот день быть только отцом.