Страница:
Секст напрасно заклинал отца доверить ему власть над остатками армии, но Великий боялся растущей популярности сына.
— Если недуг помешает мне сесть на коня, я из носилок стану руководить боем, — упрямо возражал Кней.
Легионы Цезаря шаг за шагом теснили войска противника. За спиной помпеянцев простиралось море. Отступать дальше было некуда.
И вот 10 июня 706 года со дня основания Рима разыгралась битва при Фарсале. Секст велел перенести казну на заранее приготовленные галеры. Он не принял участия в сражении.
— К чему? Лучше не разыгрывать кровавый фарс, а спасти то, что еще можно спасти, — с горечью уронил Секст в ответ на упреки отца.
На закате галеры подняли паруса. Разбитый наголову Кней Помпей с обоими сыновьями и Катоном бежал в Египет. Остатки его армии сдались.
Взятые в плен Децим и Кассий в один голос заявили, что их увлек Марк Юний Брут. Если победитель находит, что их вина заслуживает смерти, они готовы, но пусть раньше казнят сына Сервилии.
Марк Юний еще с вечера готовился к пышной речи во вкусе Катона. Собирался бросить тирану в лицо всю ненависть и презрение, кипящее в груди доблестного сына Республики... Но, услыхав коварный ответ друзей, без чувств упал к ногам Цезаря.
Непримиримого тираноненавистника бережно отнесли в шатер тирана и поручили заботам опытных врачей. Лежа в мягкой постели, борец за патрицианскую свободу сотрясал стены палатки гневными воплями против деспотизма, но лекарства пил аккуратно. Рыдая, просил Цезаря не причинять зла Дециму и Кассию.
— Я никогда не мщу. — Цезарь провел рукой по осунувшемуся лицу Марка. — Я сделаю, мой дорогой мальчик, все, чтобы твоя совесть была спокойна. Ведь они по-своему любят Рим и к тому же не опасны. Но разве ты не мог бы стать мне другом?
Старый полководец нагнулся над сыном:
— Худшей из моих мук в этом походе был страх за тебя. Ты ненавидишь меня?
Закрыв глаза, Брут притворился спящим, но дыхание его было неровно и тревожно. Рот, искаженный гримасой боли, напоминал уста Сервилии.
VII
VIII
IX
X
XI
XII
Глава десятая
I
II
— Если недуг помешает мне сесть на коня, я из носилок стану руководить боем, — упрямо возражал Кней.
Легионы Цезаря шаг за шагом теснили войска противника. За спиной помпеянцев простиралось море. Отступать дальше было некуда.
И вот 10 июня 706 года со дня основания Рима разыгралась битва при Фарсале. Секст велел перенести казну на заранее приготовленные галеры. Он не принял участия в сражении.
— К чему? Лучше не разыгрывать кровавый фарс, а спасти то, что еще можно спасти, — с горечью уронил Секст в ответ на упреки отца.
На закате галеры подняли паруса. Разбитый наголову Кней Помпей с обоими сыновьями и Катоном бежал в Египет. Остатки его армии сдались.
Взятые в плен Децим и Кассий в один голос заявили, что их увлек Марк Юний Брут. Если победитель находит, что их вина заслуживает смерти, они готовы, но пусть раньше казнят сына Сервилии.
Марк Юний еще с вечера готовился к пышной речи во вкусе Катона. Собирался бросить тирану в лицо всю ненависть и презрение, кипящее в груди доблестного сына Республики... Но, услыхав коварный ответ друзей, без чувств упал к ногам Цезаря.
Непримиримого тираноненавистника бережно отнесли в шатер тирана и поручили заботам опытных врачей. Лежа в мягкой постели, борец за патрицианскую свободу сотрясал стены палатки гневными воплями против деспотизма, но лекарства пил аккуратно. Рыдая, просил Цезаря не причинять зла Дециму и Кассию.
— Я никогда не мщу. — Цезарь провел рукой по осунувшемуся лицу Марка. — Я сделаю, мой дорогой мальчик, все, чтобы твоя совесть была спокойна. Ведь они по-своему любят Рим и к тому же не опасны. Но разве ты не мог бы стать мне другом?
Старый полководец нагнулся над сыном:
— Худшей из моих мук в этом походе был страх за тебя. Ты ненавидишь меня?
Закрыв глаза, Брут притворился спящим, но дыхание его было неровно и тревожно. Рот, искаженный гримасой боли, напоминал уста Сервилии.
VII
Разбив Помпея, Цезарь поспешил на Восток. Дорога была каждая минута. Египтянам нельзя доверять. В Аполлонии он вызвал племянника на корабль. Пытался быть, как всегда, ласковым, но мальчик его раздражал своей манерностью. Октавиан милостиво разрешал себя баловать, ласкался, как маленькая девочка, но Цезарь чувствовал, в их отношениях чего-то не хватало.
Был ли Октавиан неискренен? Нет, не то, мальчик от души радовался встрече, показывал Цезарю свои таблички с отметками, говорил, что он старается хорошо учиться. Но во всем, что бы Октавиан ни говорил, ни делая, примешивалось что-то ненастоящее, наигранное, что ли?
Проводив племянника и глядя, как все дальше и дальше уплывает лодка, унося Октавиана, Цезарь закрыл глаза рукой и вдруг понял, что его наследнику не хватало глубины. У Марка Брута была его нелепая, косная ненависть, и он жил ею, а этот ребенок был пуст, хоть и прекрасен, как бокал узорного муренского стекла.
Со свидания наследник Дивного Юлия вернулся мрачным. На все расспросы отвечал:
— Укачало.
Агриппа почуял беду. Подкараулив друга наедине, взял его за плечи:
— Что произошло у тебя с Цезарем? Не ври только мне.
Октавиан от неожиданности едва не свалился в воду. Он сидел на краю водоема и уныло глядел вглубь.
— Другой, — с отчаянием произнес он, — другой сын... родной... настоящий, а я приемыш...
— Чей сын? Откуда он взялся?
— Цезарион, египетский царевич. Я думал, его просто так в честь Цезаря назвали, а он родной! Цезарь едет к нему в их Египет. Мне Антоний рассказал. — Октавиан поднял голову. — Что я теперь? Кому я нужен? Узнают, что у него родной сын, объявит Цезарь его своим наследником, меня живьем съедят!
Он говорил быстро, как в бреду, дрожа и всхлипывая.
— Не плачь и не дрожи так. Обдумаем. Обидеть тебя я никому не позволю. В Египет Цезарь поехал ловить Помпея, а уж если случится беда, я выручу, убью египтянина, и все.
Октавиан промолчал. Он был подавлен и растерян.
С этого дня и без того замкнутый подросток окончательно отгородился от всех. Избегал даже своего друга. Однажды, выведенный из терпения настойчивыми просьбами покушать хоть немного, крикнул:
— Ты зря стараешься, Марк Агриппа, я больше не наследник славы!
Агриппа ударил его по щеке. Октавиан вскрикнул и, ошеломленный, опустился на пол.
Он был изумлен и испуган, но обиды не ощутил. Знал, по своей вине теряет друга. Случилось самое ужасное. Он хотел уколоть самолюбие Агриппы, чтоб услышать уверения в любви, а нечаянно ранил слишком глубоко. Надо просить прошения, ноги целовать, только бы простил.
Агриппа несколько мгновений стоял как вкопанный, потом круто повернулся и вышел. Октавиан быстро вскочил и, ни на кого не глядя, выбежал за ним в сад.
Агриппа сидел на лужайке и мрачно резал ножом землю. Он не поднял головы, не взглянул на друга.
— Я пришел... я первый пришел...
— Виноват, вот и пришел. Уходи, — отрезал Агриппа, с ожесточением втыкая лезвие ножа в песок.
Октавиан опустился рядом. Юноша отвернулся.
— Не сердись, я так несчастен... с ума сойду от горя. — Он всхлипнул. — Легче мне потерять наследство Цезаря, чем твою дружбу!
Агриппа быстро ударял ножом в землю.
— Не реви, не реви... я не могу. — Он сидел, низко опустив голову, и не видел, как торжествующе, с каким сознанием своей безграничной власти улыбнулся Октавиан.
Был ли Октавиан неискренен? Нет, не то, мальчик от души радовался встрече, показывал Цезарю свои таблички с отметками, говорил, что он старается хорошо учиться. Но во всем, что бы Октавиан ни говорил, ни делая, примешивалось что-то ненастоящее, наигранное, что ли?
Проводив племянника и глядя, как все дальше и дальше уплывает лодка, унося Октавиана, Цезарь закрыл глаза рукой и вдруг понял, что его наследнику не хватало глубины. У Марка Брута была его нелепая, косная ненависть, и он жил ею, а этот ребенок был пуст, хоть и прекрасен, как бокал узорного муренского стекла.
Со свидания наследник Дивного Юлия вернулся мрачным. На все расспросы отвечал:
— Укачало.
Агриппа почуял беду. Подкараулив друга наедине, взял его за плечи:
— Что произошло у тебя с Цезарем? Не ври только мне.
Октавиан от неожиданности едва не свалился в воду. Он сидел на краю водоема и уныло глядел вглубь.
— Другой, — с отчаянием произнес он, — другой сын... родной... настоящий, а я приемыш...
— Чей сын? Откуда он взялся?
— Цезарион, египетский царевич. Я думал, его просто так в честь Цезаря назвали, а он родной! Цезарь едет к нему в их Египет. Мне Антоний рассказал. — Октавиан поднял голову. — Что я теперь? Кому я нужен? Узнают, что у него родной сын, объявит Цезарь его своим наследником, меня живьем съедят!
Он говорил быстро, как в бреду, дрожа и всхлипывая.
— Не плачь и не дрожи так. Обдумаем. Обидеть тебя я никому не позволю. В Египет Цезарь поехал ловить Помпея, а уж если случится беда, я выручу, убью египтянина, и все.
Октавиан промолчал. Он был подавлен и растерян.
С этого дня и без того замкнутый подросток окончательно отгородился от всех. Избегал даже своего друга. Однажды, выведенный из терпения настойчивыми просьбами покушать хоть немного, крикнул:
— Ты зря стараешься, Марк Агриппа, я больше не наследник славы!
Агриппа ударил его по щеке. Октавиан вскрикнул и, ошеломленный, опустился на пол.
Он был изумлен и испуган, но обиды не ощутил. Знал, по своей вине теряет друга. Случилось самое ужасное. Он хотел уколоть самолюбие Агриппы, чтоб услышать уверения в любви, а нечаянно ранил слишком глубоко. Надо просить прошения, ноги целовать, только бы простил.
Агриппа несколько мгновений стоял как вкопанный, потом круто повернулся и вышел. Октавиан быстро вскочил и, ни на кого не глядя, выбежал за ним в сад.
Агриппа сидел на лужайке и мрачно резал ножом землю. Он не поднял головы, не взглянул на друга.
— Я пришел... я первый пришел...
— Виноват, вот и пришел. Уходи, — отрезал Агриппа, с ожесточением втыкая лезвие ножа в песок.
Октавиан опустился рядом. Юноша отвернулся.
— Не сердись, я так несчастен... с ума сойду от горя. — Он всхлипнул. — Легче мне потерять наследство Цезаря, чем твою дружбу!
Агриппа быстро ударял ножом в землю.
— Не реви, не реви... я не могу. — Он сидел, низко опустив голову, и не видел, как торжествующе, с каким сознанием своей безграничной власти улыбнулся Октавиан.
VIII
Пунцовые облака на закате бросают отсвет на пески Египта. В багровом нимбе четырехгранные пирамиды кажутся черными. Внутри их обширные покои. Там, завернутые в ароматные ткани, набальзамированные благовонными травами, покоятся владыки древних, давно вымерших династий. Ливийская пустыня — царство мертвых.
Цезарь разбил лагерь у подножия сфинкса. Огромное тело каменной химеры — полульвицы-полудевы защитит от песчаных бурь. Вдали темнела зелень узкой долины, мерцала полоса воды и по вечерам загорались огни александрийского маяка Фароса.
Клеопатра поджидала нападения римлян на свою столицу и готовилась искать спасения в пустыне. В тревожные дни владыки Египта удалялись в гробницы своих предков. В гигантских усыпальницах цистерны воды и обильные запасы пшеницы выручали изгнанников.
Однако римский вождь перехитрил египтянку и, отрезав Александрию от страны мертвых, окружил дельту Нила кольцом своих легионов.
Между тем в Мемфисе поднялся Птолемей Дионис Лагид, младший брат и разведенный супруг Клеопатры. По древнему закону страны Хем властители Египта брали в жены лишь родных сестер, дабы не осквернить царственное ложе чужой кровью. Только рожденный от такого кровосмесительного брака считался законным наследником тиары обоих Египтов.
Но Клеопатра не пожелала делить власть и ложе с родным братом и отправила своего супруга в почетное изгнание.
В изгнании Птолемей Дионис, окруженный дружиной македонцев, беспробудно бражничал. Худощавый, подвижный грек, он ничем не напоминал величавых фараонов былых времен.
Лагид, потомок одного из полководцев Александра, он гордился своей македонской кровью. Плохо понимая язык своих подданных, изъяснялся всегда по-гречески. Птолемей родился и вырос в Египте, но не любил страны Хем и совсем не огорчался, что дни славы Рамзеса безвозвратно прошли. Он понимал, что Египту не свергнуть иго Рима, однако при известной изворотливости можно сделать так, чтобы рабский ошейник не очень резал шею царям Египта.
Помпей обещал полную независимость державе Лагидов.
— Кто в стране Хем поддержит Цезаря? Народ ваш не любит чужеземцев. Кто же вступится за него? Его брошенная любовница Клеопатра? Его непризнанный сын Цезарион? Ни цари Востока, отступившиеся от Египта из-за вероломства царицы, ни те, ради которых она предала своих братьев, не признают этого юношу. Дерзай, и тиара обоих Египтов — твоя, — убеждал Лагида в своих письмах Великий.
Но после побед Цезаря хитрый грек сообразил, что все клятвы и уверения побежденного триумвира — письмена на песке. Он пригласил развенчанного владыку Рима к себе. На корабле с пурпурными парусами, сопровождаемый остатками пышной свиты, прибыл Великий на рейд у Казикайского мыса. Отмели не дали пристать к берегу, и высокий гость уже готовился сойти в ладью царя. Но подкупленный Птолемеем Люций Семптимий, патриций из свиты Помпея, ударом ножа в спину прикончил своего вождя. Глумясь уже над мертвым, отрубил голову и бросил к ногам Лагида.
Этот кровавый дар предназначался Цезарю. Птолемей надеялся завоевать благосклонность Дивного Юлия. В мечтах Лагид уже свергал Клеопатру и возлагал на себя тиару обоих Египтов. Но он перестарался...
Взяв в руки голову триумвира, соратника своей юности, мужа покойной дочери, Дивный Юлий заплакал:
— Я хотел сохранить ему жизнь.
С Помпеем умерла его молодость, воспоминания о первых походах, былая, чуть насмешливая, но крепкая солдатская дружба.
Разбитый наголову, лишенный своих легионов, Великий перестал быть опасным. Ему можно было подарить жизнь, хотя бы ради памяти Юлии. Ведь она любила своего Кнея, носила под сердцем его ребенка... Цезарь поцеловал мертвый рот друга юности:
— Спи, бедняга, в чужой земле.
Голову Помпея похоронили с почестями.
Цезарь разбил лагерь у подножия сфинкса. Огромное тело каменной химеры — полульвицы-полудевы защитит от песчаных бурь. Вдали темнела зелень узкой долины, мерцала полоса воды и по вечерам загорались огни александрийского маяка Фароса.
Клеопатра поджидала нападения римлян на свою столицу и готовилась искать спасения в пустыне. В тревожные дни владыки Египта удалялись в гробницы своих предков. В гигантских усыпальницах цистерны воды и обильные запасы пшеницы выручали изгнанников.
Однако римский вождь перехитрил египтянку и, отрезав Александрию от страны мертвых, окружил дельту Нила кольцом своих легионов.
Между тем в Мемфисе поднялся Птолемей Дионис Лагид, младший брат и разведенный супруг Клеопатры. По древнему закону страны Хем властители Египта брали в жены лишь родных сестер, дабы не осквернить царственное ложе чужой кровью. Только рожденный от такого кровосмесительного брака считался законным наследником тиары обоих Египтов.
Но Клеопатра не пожелала делить власть и ложе с родным братом и отправила своего супруга в почетное изгнание.
В изгнании Птолемей Дионис, окруженный дружиной македонцев, беспробудно бражничал. Худощавый, подвижный грек, он ничем не напоминал величавых фараонов былых времен.
Лагид, потомок одного из полководцев Александра, он гордился своей македонской кровью. Плохо понимая язык своих подданных, изъяснялся всегда по-гречески. Птолемей родился и вырос в Египте, но не любил страны Хем и совсем не огорчался, что дни славы Рамзеса безвозвратно прошли. Он понимал, что Египту не свергнуть иго Рима, однако при известной изворотливости можно сделать так, чтобы рабский ошейник не очень резал шею царям Египта.
Помпей обещал полную независимость державе Лагидов.
— Кто в стране Хем поддержит Цезаря? Народ ваш не любит чужеземцев. Кто же вступится за него? Его брошенная любовница Клеопатра? Его непризнанный сын Цезарион? Ни цари Востока, отступившиеся от Египта из-за вероломства царицы, ни те, ради которых она предала своих братьев, не признают этого юношу. Дерзай, и тиара обоих Египтов — твоя, — убеждал Лагида в своих письмах Великий.
Но после побед Цезаря хитрый грек сообразил, что все клятвы и уверения побежденного триумвира — письмена на песке. Он пригласил развенчанного владыку Рима к себе. На корабле с пурпурными парусами, сопровождаемый остатками пышной свиты, прибыл Великий на рейд у Казикайского мыса. Отмели не дали пристать к берегу, и высокий гость уже готовился сойти в ладью царя. Но подкупленный Птолемеем Люций Семптимий, патриций из свиты Помпея, ударом ножа в спину прикончил своего вождя. Глумясь уже над мертвым, отрубил голову и бросил к ногам Лагида.
Этот кровавый дар предназначался Цезарю. Птолемей надеялся завоевать благосклонность Дивного Юлия. В мечтах Лагид уже свергал Клеопатру и возлагал на себя тиару обоих Египтов. Но он перестарался...
Взяв в руки голову триумвира, соратника своей юности, мужа покойной дочери, Дивный Юлий заплакал:
— Я хотел сохранить ему жизнь.
С Помпеем умерла его молодость, воспоминания о первых походах, былая, чуть насмешливая, но крепкая солдатская дружба.
Разбитый наголову, лишенный своих легионов, Великий перестал быть опасным. Ему можно было подарить жизнь, хотя бы ради памяти Юлии. Ведь она любила своего Кнея, носила под сердцем его ребенка... Цезарь поцеловал мертвый рот друга юности:
— Спи, бедняга, в чужой земле.
Голову Помпея похоронили с почестями.
IX
Клеопатра прислала гонца к Цезарю, прося мира и защиты от мятежного брата. Неожиданно для всех Цезарь принял сторону царицы. Ее войска и легионы Цезаря соединились у озера Мерид.
Этот колоссальный водоем, выкопанный по воле фараонов Среднего Царства, занимал пространство, в два раза превосходившее площадь Рима. Широкий канал, снабженный шлюзами, связывал озеро Мерид с Нилом. Шесть месяцев вода текла из реки в озеро, шесть месяцев из озера в Нил.
Изумительный дворец в тысячу покоев, соединенных лабиринтом, узкими переходами и галереями, вставал на берегу канала. Вокруг раскинулись дома и храмы оазиса Фаюма.
Египетские полки уже поджидали гостей. Сверкающая позолота боевых колесниц, дорогая сбруя прекрасных берберийских коней, живописные наряды, зеленые передники вокруг бедер и высокие головные уборы из пламенеющих перьев фламинго на военачальниках и красивые драпировки цветных повязок на воинах — все переливалось, играя в лучах африканского солнца.
Парадом египетской рати командовал наследник престола — Цезарион. На боевой колеснице, высокий и стройный, он казался ожившей фреской Рамзеса. Но под священным уреусом — золотым змеем, обвивающим чело молодого фараона, сверкали властные, широко разрезанные глаза квирита.
Цезарь пристально смотрел на юношу. Энергичное загорелое лицо, резкий орлиный профиль и тонкие, строго сжатые губы. Цезарион был хорош. Гай Юлий отвернулся. Этот был чужим, и все же он был родным сыном.
Египтянин на колеснице приблизился к римскому вождю. Цезарь стоял впереди своих легионов, опустив щит и опершись на меч. Царевич спрыгнул с колесницы и приветствовал его на безупречном аттическом наречии. Поблагодарил за помощь, оказанную его матери, и просил почтить их дом, отдохнуть в Александрии, во дворце Царей. Римлянин отвечал на родной латыни:
— Я принимаю твое приглашение, Лагид!
Солнечная зыбь улыбок пробежала по лицам легионеров. Дивный Юлий правильно поставил мальчика на место. Лагид — незаконный ребенок, носящий за неимением отца родовое имя матери... и все!
Цезарь пировал в Александрии. Царица обоих Египтов предупреждала каждое его желание. Цезарион на парадах показывал высокое искусство военного мастерства. Он превосходно владел копьем и мечом, метко стрелял из лука, выиграл в беге колесниц по пересеченной местности, укрощал необъезженных берберов. На пирах оживлял беседу стихами Сафо и Алкея. Этот красивый, мужественный юноша был достоин самого пылкого восхищения. Он мог стать идеальным наследником завоевателя вселенной, но Цезарь молчал. Немало незаконнорожденных оставили римские солдаты на путях войны, но кто же посмеет подвести их к родному очагу в Италии?
Цезарь писал племяннику письма, длинные, ласковые, обстоятельные. Просил учиться, он сам стареет, и, может быть, Маленькому Юлию придется править Италией, Трансальпинией, Африкой и Востоком скорей, чем мальчик думает.
Октавиан читал письма всем желающим, упивался нежностями, которыми осыпал его приемный отец. Он — единственный наследник славы, любимый, ненаглядный сынок
Этот колоссальный водоем, выкопанный по воле фараонов Среднего Царства, занимал пространство, в два раза превосходившее площадь Рима. Широкий канал, снабженный шлюзами, связывал озеро Мерид с Нилом. Шесть месяцев вода текла из реки в озеро, шесть месяцев из озера в Нил.
Изумительный дворец в тысячу покоев, соединенных лабиринтом, узкими переходами и галереями, вставал на берегу канала. Вокруг раскинулись дома и храмы оазиса Фаюма.
Египетские полки уже поджидали гостей. Сверкающая позолота боевых колесниц, дорогая сбруя прекрасных берберийских коней, живописные наряды, зеленые передники вокруг бедер и высокие головные уборы из пламенеющих перьев фламинго на военачальниках и красивые драпировки цветных повязок на воинах — все переливалось, играя в лучах африканского солнца.
Парадом египетской рати командовал наследник престола — Цезарион. На боевой колеснице, высокий и стройный, он казался ожившей фреской Рамзеса. Но под священным уреусом — золотым змеем, обвивающим чело молодого фараона, сверкали властные, широко разрезанные глаза квирита.
Цезарь пристально смотрел на юношу. Энергичное загорелое лицо, резкий орлиный профиль и тонкие, строго сжатые губы. Цезарион был хорош. Гай Юлий отвернулся. Этот был чужим, и все же он был родным сыном.
Египтянин на колеснице приблизился к римскому вождю. Цезарь стоял впереди своих легионов, опустив щит и опершись на меч. Царевич спрыгнул с колесницы и приветствовал его на безупречном аттическом наречии. Поблагодарил за помощь, оказанную его матери, и просил почтить их дом, отдохнуть в Александрии, во дворце Царей. Римлянин отвечал на родной латыни:
— Я принимаю твое приглашение, Лагид!
Солнечная зыбь улыбок пробежала по лицам легионеров. Дивный Юлий правильно поставил мальчика на место. Лагид — незаконный ребенок, носящий за неимением отца родовое имя матери... и все!
Цезарь пировал в Александрии. Царица обоих Египтов предупреждала каждое его желание. Цезарион на парадах показывал высокое искусство военного мастерства. Он превосходно владел копьем и мечом, метко стрелял из лука, выиграл в беге колесниц по пересеченной местности, укрощал необъезженных берберов. На пирах оживлял беседу стихами Сафо и Алкея. Этот красивый, мужественный юноша был достоин самого пылкого восхищения. Он мог стать идеальным наследником завоевателя вселенной, но Цезарь молчал. Немало незаконнорожденных оставили римские солдаты на путях войны, но кто же посмеет подвести их к родному очагу в Италии?
Цезарь писал племяннику письма, длинные, ласковые, обстоятельные. Просил учиться, он сам стареет, и, может быть, Маленькому Юлию придется править Италией, Трансальпинией, Африкой и Востоком скорей, чем мальчик думает.
Октавиан читал письма всем желающим, упивался нежностями, которыми осыпал его приемный отец. Он — единственный наследник славы, любимый, ненаглядный сынок
X
На суд Цезаря были вызваны все четверо претендентов на престол. Клеопатра, ее брат и супруг Птолемей Дионис, младшая царевна Арсиноя и Птолемей Дитя. Чтобы раз и навсегда положить конец династическим распрям, римский полководец присудил Клеопатре и Птолемею Дионису жить в любви и согласии и править совместно Египтом. Двоим младшим, брату и сестре, подарил Кипр, отменив сенатское постановление о присоединении этого острова к провинциям Рима.
На упреки Гирсия, смеясь, пожал плечами:
— Египтянка мне не нужна! Не хватало, чтобы я в угоду ей раздавал римские земли. Но сейчас Риму важнее получить долги, чем сохранить Кипр. А потом, неужели ты думаешь, что девочка Арсиноя и ее маленький брат смогут управлять своим царством без помощи Римского легата?
Ни чары Клеопатры, ни робкие, молящие взоры Цезариона не помогли. Цезарь настаивал на уплате старого долга в десять миллионов золотых денариев.
Птолемей Дионис велел отправить на монетный двор все сокровища храмов и даже собственную золотую утварь. Назло Клеопатре и ее любовнику хлебал пустую похлебку из деревянных мисок. На улицах показывался в грубых холщовых одеждах и даже начал спешно учиться говорить по-египетски. Коверкая на греческий лад египетские слова, разъяснял своим подданным, что отнюдь не римская наложница, нечестивая блудница Клеопатра, а он — истинное дитя страны Хем, живое воплощение великих фараонов минувших времен.
В сердцах александрийцев росло негодование на чужеземцев. В лице царя римляне унизили весь народ Египта. Птолемея озарил ореол мученика.
Вспыхнуло восстание. Жители столицы примкнули к войскам Птолемея и Арсинои. Юная царевна оказалась мужественней своих братьев. Переодетая юношей, она сама руководила битвой.
Несколько дней пожары и уличные бои разрушали прекрасную столицу Лагидов. Но народ Египта молчал. Он орошал свои поля, пахал, сеял, собирал жатву и платил подати. И какой бессмыслицей казалось тихим, трудолюбивым пахарям кидаться в бой за право платить эти подати обязательно царю—македонцу, а не римскому пришельцу!
Не поддержанный земледельцами Египта, стародавними, молчаливыми кормильцами страны Хем, александрийский мятеж был быстро подавлен. Спасаясь в панике, Птолемей утонул. Красавица Арсиноя по воле своей старшей сестры погибла на плахе. Главная вина юной мятежницы заключалась в том, что она была моложе и прекрасней Клеопатры. Лишившись царицы, Кипр вернулся под опеку Рима.
Клеопатру Дивный Юлий выдал замуж за ее младшего брата Птолемея XIII, овдовевшего после гибели Арсинои. На прощанье, не без иронии, посоветовал царственным супругам жить дружно и не нарушать воли народа римского.
Однако александрийский мятеж не был единичной вспышкой. Победа парфов над Крассом подорвала на всем Востоке веру в непобедимость Рима.
То тут, то там загорались отдельные восстания, но уже не было единой воли, чтоб объединить эти разрозненные силы. Стоило появиться вдали легионам Цезаря, и наследники грозного Митридата Солнца кидались врассыпную. Преданные и проданные своими царьками, народы Азии вновь покорились Риму.
И все же "Пришел, увидел, победил", насмешливо брошенное Гаем Юлием, оказалось не больше как звонкой фразой. Его армия была истощена, а впереди еще ждал нелегкий поход в Африку Дальнюю, где укрепился Секст Помпей.
Антоний заранее начал стягивать самые испытанные легионы к югу Италии и подготовлял их к переброске за море.
На упреки Гирсия, смеясь, пожал плечами:
— Египтянка мне не нужна! Не хватало, чтобы я в угоду ей раздавал римские земли. Но сейчас Риму важнее получить долги, чем сохранить Кипр. А потом, неужели ты думаешь, что девочка Арсиноя и ее маленький брат смогут управлять своим царством без помощи Римского легата?
Ни чары Клеопатры, ни робкие, молящие взоры Цезариона не помогли. Цезарь настаивал на уплате старого долга в десять миллионов золотых денариев.
Птолемей Дионис велел отправить на монетный двор все сокровища храмов и даже собственную золотую утварь. Назло Клеопатре и ее любовнику хлебал пустую похлебку из деревянных мисок. На улицах показывался в грубых холщовых одеждах и даже начал спешно учиться говорить по-египетски. Коверкая на греческий лад египетские слова, разъяснял своим подданным, что отнюдь не римская наложница, нечестивая блудница Клеопатра, а он — истинное дитя страны Хем, живое воплощение великих фараонов минувших времен.
В сердцах александрийцев росло негодование на чужеземцев. В лице царя римляне унизили весь народ Египта. Птолемея озарил ореол мученика.
Вспыхнуло восстание. Жители столицы примкнули к войскам Птолемея и Арсинои. Юная царевна оказалась мужественней своих братьев. Переодетая юношей, она сама руководила битвой.
Несколько дней пожары и уличные бои разрушали прекрасную столицу Лагидов. Но народ Египта молчал. Он орошал свои поля, пахал, сеял, собирал жатву и платил подати. И какой бессмыслицей казалось тихим, трудолюбивым пахарям кидаться в бой за право платить эти подати обязательно царю—македонцу, а не римскому пришельцу!
Не поддержанный земледельцами Египта, стародавними, молчаливыми кормильцами страны Хем, александрийский мятеж был быстро подавлен. Спасаясь в панике, Птолемей утонул. Красавица Арсиноя по воле своей старшей сестры погибла на плахе. Главная вина юной мятежницы заключалась в том, что она была моложе и прекрасней Клеопатры. Лишившись царицы, Кипр вернулся под опеку Рима.
Клеопатру Дивный Юлий выдал замуж за ее младшего брата Птолемея XIII, овдовевшего после гибели Арсинои. На прощанье, не без иронии, посоветовал царственным супругам жить дружно и не нарушать воли народа римского.
Однако александрийский мятеж не был единичной вспышкой. Победа парфов над Крассом подорвала на всем Востоке веру в непобедимость Рима.
То тут, то там загорались отдельные восстания, но уже не было единой воли, чтоб объединить эти разрозненные силы. Стоило появиться вдали легионам Цезаря, и наследники грозного Митридата Солнца кидались врассыпную. Преданные и проданные своими царьками, народы Азии вновь покорились Риму.
И все же "Пришел, увидел, победил", насмешливо брошенное Гаем Юлием, оказалось не больше как звонкой фразой. Его армия была истощена, а впереди еще ждал нелегкий поход в Африку Дальнюю, где укрепился Секст Помпей.
Антоний заранее начал стягивать самые испытанные легионы к югу Италии и подготовлял их к переброске за море.
XI
После смерти отца и разгрома помпеянцев в Египте Секст, прорвав кольцо римских легионов, ушел в пустыню. С ним были его брат Кней и Катон.
Достигнув побережья, Секст Помпей стянул остаток сил к Утике. Песчаный берег, усыпанный ракушками, полого спускался к морю. Вдали белели домики африканского городка. На отмелях прогуливались большие смешные птицы марабу с лысыми головами и зобатыми клювами. Они питались падалью и чуяли, что скоро и у них будет пир.
Катон облачился в доспехи. Старый, худой, с измученным лицом, он походил на загробного лемура. Это был призрак Республики аристократов, поверженной, осмеянной, но упорно не желающей пристойно улечься в гроб.
Посланный в погоню Марк Антоний собирался дать бой по всем правилам искусства, однако чувство юмора взяло верх над боевым задором. Подскакав к республиканцам, он предложил им сдаваться и не позориться.
Кней Помпей—младший боязливо крякнул. Его воины с радостью поднимали в знак сдачи копья вверх. Секст отчаянным усилием прорвался к морю, бросился в воду и поплыл. Смельчака осыпал град стрел, но вскоре его темная голова скрылась в морской дымке...
Остальные сдались. Цезарь велел сохранить жизнь Катону и Кнею Помпею-младшему. Кней попросил отпустить его на Балеарские острова, там у него небольшой рудник. Он займется торговлей.
Катон отказывался от пищи и грозил Цезарю гневом богов. Победитель приказал силой вливать ему в рот сливки. Пленник смирился и стал есть. Узнав об отъезде Кнея, цензор нравов омрачился, но не сказал ни слова. Ночью он перегрыз себе вены на обеих руках. Истекающего кровью, его перевязали. Цезарь велел сторожить безумца.
Улучив минуту, когда ухаживающий за ним центурион задремал, Катон сорвал повязку и разодрал рану. На этот раз его не удалось спасти. Пленник умер от потери крови.
Тело бывшего цензора нравов отправили в Рим к сестре покойного — Порции.
Цезарь собирался и сам отплыть к берегам Италии, но за Пиренеями вновь разразилась гроза.
Секст Помпей достиг вплавь маленького островка, где был подобран своими друзьями-пиратами, доставлен в Новую Картагену и скрылся в иберийских горах. Отвергнутый родиной, он поднимал варваров на Рим.
Цезарь перебросил легионы за море и в битве при Мунде начисто уничтожил все войско молодого Помпея. Но сам Секст опять ускользнул, чтобы через много лет, восстав из безвестности, скрестить мечи с Октавианом.
Достигнув побережья, Секст Помпей стянул остаток сил к Утике. Песчаный берег, усыпанный ракушками, полого спускался к морю. Вдали белели домики африканского городка. На отмелях прогуливались большие смешные птицы марабу с лысыми головами и зобатыми клювами. Они питались падалью и чуяли, что скоро и у них будет пир.
Катон облачился в доспехи. Старый, худой, с измученным лицом, он походил на загробного лемура. Это был призрак Республики аристократов, поверженной, осмеянной, но упорно не желающей пристойно улечься в гроб.
Посланный в погоню Марк Антоний собирался дать бой по всем правилам искусства, однако чувство юмора взяло верх над боевым задором. Подскакав к республиканцам, он предложил им сдаваться и не позориться.
Кней Помпей—младший боязливо крякнул. Его воины с радостью поднимали в знак сдачи копья вверх. Секст отчаянным усилием прорвался к морю, бросился в воду и поплыл. Смельчака осыпал град стрел, но вскоре его темная голова скрылась в морской дымке...
Остальные сдались. Цезарь велел сохранить жизнь Катону и Кнею Помпею-младшему. Кней попросил отпустить его на Балеарские острова, там у него небольшой рудник. Он займется торговлей.
Катон отказывался от пищи и грозил Цезарю гневом богов. Победитель приказал силой вливать ему в рот сливки. Пленник смирился и стал есть. Узнав об отъезде Кнея, цензор нравов омрачился, но не сказал ни слова. Ночью он перегрыз себе вены на обеих руках. Истекающего кровью, его перевязали. Цезарь велел сторожить безумца.
Улучив минуту, когда ухаживающий за ним центурион задремал, Катон сорвал повязку и разодрал рану. На этот раз его не удалось спасти. Пленник умер от потери крови.
Тело бывшего цензора нравов отправили в Рим к сестре покойного — Порции.
Цезарь собирался и сам отплыть к берегам Италии, но за Пиренеями вновь разразилась гроза.
Секст Помпей достиг вплавь маленького островка, где был подобран своими друзьями-пиратами, доставлен в Новую Картагену и скрылся в иберийских горах. Отвергнутый родиной, он поднимал варваров на Рим.
Цезарь перебросил легионы за море и в битве при Мунде начисто уничтожил все войско молодого Помпея. Но сам Секст опять ускользнул, чтобы через много лет, восстав из безвестности, скрестить мечи с Октавианом.
XII
Шум Эбро, иберийской реки, глухой и однообразный, не давал спать. Цезарь при свете ночника перечел письмо Марцелла.
Марцелл писал, что Октавиан здоров, но учится средне, военные науки ему не даются. Письмо заканчивалось советом поменьше дрожать над здоровьем божественного малютки.
"Мальчишке скоро шестнадцать лет. Другие в его годы уже бьются на полях сражений. Я в шестнадцать лет был ранен парфянской стрелой и гордился первой раной больше, чем первым поцелуем моей Октавии".
Цезарь невольно позавидовал Помпею:
— Как непохож Октавиан на Секста, даже на Цезариона!
Он припомнил грустное, полное горечи лицо египетского мальчика. Цезарион провожал его до границ Ливии. Римский вождь простился с сыном Клеопатры сухо. Царевич отвечал сдержанно и печально. Он понимал, что не нужен, и не претендовал ни на что, не заискивал, не высказывал обид. Политические расчеты вычеркнули юношу из сердца отца.
Может быть. Цезарь был подчеркнуто безразличен потому, что боялся того смутного влечения, той безотчетной симпатии, которая помимо воли росла в нем.
Авл Гирсий прервал размышления Цезаря. Он пришел узнать, какие новости из Рима, как здоровье Октавиана. Гай Юлий протянул письмо Марцелла. Легат медленно прочел.
— Ну и хорошо, — с удовлетворением произнес он. — Здоров, растет...
Цезарь нервно барабанил пальцами.
— Что же ты думаешь, тот лучше? — Старик тяжело налег рукой на стол.
Цезарь не отвечал.
— Армия не допустит! — раздельно отчеканил Гирсий. — Они растерзают египтянина на мелкие клочки.
— За что? — с горькой усмешкой уронил Цезарь. — Что он им сделал?
— Я полагал... — Гирсий не договорил.
— Я не собираюсь дарить Рим Египту. Но скажи, скажи мне искренне, как солдат солдату, что ты думаешь о моем сыне?
— Октавиан похож на твою сестру.
— Ты помнишь ее. — Цезарь растроганно посмотрел на колеблющийся огонек. — Вы все знали ее уже немолодой, замученной вечными заботами, а я помню ее юной девушкой и помню, хоть сам был ребенком, как хороша она была.
— Я это знаю, — тихо ответил старик. — А знаешь ли ты, отчего я всю жизнь остался неженатым? Матрона Юлия отказала мне, потому что надо было растить тебя и Атию. Я не хочу, чтоб ты обидел ее внука.
В глазах Гирсия стояли слезы.
— Если бы ты признал египтянина, я первый отрекся бы от тебя!
— Успокойся, — отрывисто ответил Цезарь. — Я знаю, Италии нужен италик.
Марцелл писал, что Октавиан здоров, но учится средне, военные науки ему не даются. Письмо заканчивалось советом поменьше дрожать над здоровьем божественного малютки.
"Мальчишке скоро шестнадцать лет. Другие в его годы уже бьются на полях сражений. Я в шестнадцать лет был ранен парфянской стрелой и гордился первой раной больше, чем первым поцелуем моей Октавии".
Цезарь невольно позавидовал Помпею:
— Как непохож Октавиан на Секста, даже на Цезариона!
Он припомнил грустное, полное горечи лицо египетского мальчика. Цезарион провожал его до границ Ливии. Римский вождь простился с сыном Клеопатры сухо. Царевич отвечал сдержанно и печально. Он понимал, что не нужен, и не претендовал ни на что, не заискивал, не высказывал обид. Политические расчеты вычеркнули юношу из сердца отца.
Может быть. Цезарь был подчеркнуто безразличен потому, что боялся того смутного влечения, той безотчетной симпатии, которая помимо воли росла в нем.
Авл Гирсий прервал размышления Цезаря. Он пришел узнать, какие новости из Рима, как здоровье Октавиана. Гай Юлий протянул письмо Марцелла. Легат медленно прочел.
— Ну и хорошо, — с удовлетворением произнес он. — Здоров, растет...
Цезарь нервно барабанил пальцами.
— Что же ты думаешь, тот лучше? — Старик тяжело налег рукой на стол.
Цезарь не отвечал.
— Армия не допустит! — раздельно отчеканил Гирсий. — Они растерзают египтянина на мелкие клочки.
— За что? — с горькой усмешкой уронил Цезарь. — Что он им сделал?
— Я полагал... — Гирсий не договорил.
— Я не собираюсь дарить Рим Египту. Но скажи, скажи мне искренне, как солдат солдату, что ты думаешь о моем сыне?
— Октавиан похож на твою сестру.
— Ты помнишь ее. — Цезарь растроганно посмотрел на колеблющийся огонек. — Вы все знали ее уже немолодой, замученной вечными заботами, а я помню ее юной девушкой и помню, хоть сам был ребенком, как хороша она была.
— Я это знаю, — тихо ответил старик. — А знаешь ли ты, отчего я всю жизнь остался неженатым? Матрона Юлия отказала мне, потому что надо было растить тебя и Атию. Я не хочу, чтоб ты обидел ее внука.
В глазах Гирсия стояли слезы.
— Если бы ты признал египтянина, я первый отрекся бы от тебя!
— Успокойся, — отрывисто ответил Цезарь. — Я знаю, Италии нужен италик.
Глава десятая
I
Четыре триумфа — в честь побед над галлами, египтянами, царьками Азии и Африки — даровал народ римский Гаю Юлию Цезарю.
Отцы отечества поднесли ему звание пожизненного диктатора и цензора. Это узаконило неограниченную власть вождя. Кроме того, он был избран консулом на десять лет и почтен титулом императора, то есть полководца—победителя. Статую Дивного Юлия поместили в Храме. Жизнь его была объявлена священной.
Он появлялся всюду в пурпурной одежде, увенчанный лаврами, сопровождаемый пышной свитой...
— Не снимает венка, чтоб не блеснуть лысиной, — съязвил Валерий Мессала.
— А пурпур носит, дабы мы всегда помнили, что есть над нами господин, — мрачно добавил Кассий.
В истории Рима Миродержавного начиналась новая эра. Однако Вечный Город не был охвачен радостью. Оплот помпеянцев, цитадель родовой знати, Рим Семихолмный молчал.
Приверженцы Цезаря, незаметные надменному глазу летописца-патриция, жили за Тибром. Они распахивали пахотные наделы в Лациуме, Кампании, Этрурии и Цизальпинах, пасли стада на хребтах Калабрии и горных склонах Aпулии и Пицениума, переплывали на утлых суденышках чужеземные моря... Не к городу, но к миру обращался диктатор сквозь толщу тупоумия, спеси и корыстолюбия потомственных аристократов.
Число сенаторов было увеличено до 900. Вновь избранные отцы отечества представляли провинции. Патрициям оставалось лишь 300 мест — одна треть, бессильная даже при самом сплоченном единодушии провести какое—либо решение.
— Квиритов необходимо заставить трудиться. Этих оборвышей, гордящихся чистотой крови, надо научить создавать, — повторял Цезарь в дружеских беседах с Мамуррой. — И вбить в их упрямые головы, что трудолюбивый галл или египтянин куда достойнее наших бездельников.
Безденежные раздачи хлеба прекратили. Нуждающихся приписывали к государственным мастерским, открытым стараниями Мамурры, или направляли в Африку и заальпийские страны. Земли их там ждало сколько угодно, были бы руки. Трансальпийские провинции нуждались не только в землепашцах, но и в искусных ремесленниках.
А римские кустари, объединенные в коллегии, упорно не желали передавать свой опыт пришлой бедноте. Коллегии запрещали всем, не состоящим в них, заниматься ремеслами. Членство передавалось по наследству или приобреталось за крупные деньги.
Цезарь отменил коллегии и объявил, что отныне каждый волен заниматься любым ремеслом, не получая разрешения у коллегии.
Чистокровные завопили:
— Тирания не знает предела! Скоро исчезнет само слово квирит и прирожденный римлянин перед лицом закона сравняется с италиком, галлом, ибером!
Антоний перебросил с севера Италии к Риму несколько легионов, и вопли утихли.
Законы Юлия смирили высокомерие патрициев, обуздали алчность ростовщиков, оградили провинции от грабежей римских наместников и должны были вскоре превратить гонимых варваров из подданных Рима в полноправных граждан нового, многоплеменного и дружного государства.
Отцы отечества поднесли ему звание пожизненного диктатора и цензора. Это узаконило неограниченную власть вождя. Кроме того, он был избран консулом на десять лет и почтен титулом императора, то есть полководца—победителя. Статую Дивного Юлия поместили в Храме. Жизнь его была объявлена священной.
Он появлялся всюду в пурпурной одежде, увенчанный лаврами, сопровождаемый пышной свитой...
— Не снимает венка, чтоб не блеснуть лысиной, — съязвил Валерий Мессала.
— А пурпур носит, дабы мы всегда помнили, что есть над нами господин, — мрачно добавил Кассий.
В истории Рима Миродержавного начиналась новая эра. Однако Вечный Город не был охвачен радостью. Оплот помпеянцев, цитадель родовой знати, Рим Семихолмный молчал.
Приверженцы Цезаря, незаметные надменному глазу летописца-патриция, жили за Тибром. Они распахивали пахотные наделы в Лациуме, Кампании, Этрурии и Цизальпинах, пасли стада на хребтах Калабрии и горных склонах Aпулии и Пицениума, переплывали на утлых суденышках чужеземные моря... Не к городу, но к миру обращался диктатор сквозь толщу тупоумия, спеси и корыстолюбия потомственных аристократов.
Число сенаторов было увеличено до 900. Вновь избранные отцы отечества представляли провинции. Патрициям оставалось лишь 300 мест — одна треть, бессильная даже при самом сплоченном единодушии провести какое—либо решение.
— Квиритов необходимо заставить трудиться. Этих оборвышей, гордящихся чистотой крови, надо научить создавать, — повторял Цезарь в дружеских беседах с Мамуррой. — И вбить в их упрямые головы, что трудолюбивый галл или египтянин куда достойнее наших бездельников.
Безденежные раздачи хлеба прекратили. Нуждающихся приписывали к государственным мастерским, открытым стараниями Мамурры, или направляли в Африку и заальпийские страны. Земли их там ждало сколько угодно, были бы руки. Трансальпийские провинции нуждались не только в землепашцах, но и в искусных ремесленниках.
А римские кустари, объединенные в коллегии, упорно не желали передавать свой опыт пришлой бедноте. Коллегии запрещали всем, не состоящим в них, заниматься ремеслами. Членство передавалось по наследству или приобреталось за крупные деньги.
Цезарь отменил коллегии и объявил, что отныне каждый волен заниматься любым ремеслом, не получая разрешения у коллегии.
Чистокровные завопили:
— Тирания не знает предела! Скоро исчезнет само слово квирит и прирожденный римлянин перед лицом закона сравняется с италиком, галлом, ибером!
Антоний перебросил с севера Италии к Риму несколько легионов, и вопли утихли.
Законы Юлия смирили высокомерие патрициев, обуздали алчность ростовщиков, оградили провинции от грабежей римских наместников и должны были вскоре превратить гонимых варваров из подданных Рима в полноправных граждан нового, многоплеменного и дружного государства.
II
Триста знатнейших галлов с семьями и дружинниками ехали в Рим. Еще в Массалии они облачились в туники и белоснежные тоги с латиклавами. Тонкое полотно обтягивало их крупные, мускулистые тела. Цепкие жилистые руки в браслетах казались неуклюжими до безобразия. Могучие обнаженные ноги непристойно выглядывали из-под коротких юбочек.
Стыдясь непривычной наготы, галлы смущенно кутались в тоги. Их румяные усатые лица растерянно хмурились. Но что же им оставалось делать? Они исполняли волю победителя. Может быть, из этой затеи выйдет хоть что-нибудь полезное для их несчастной родины.
Сопровождающий трансальпийских гостей трибун пояснил: "Римский обычай велит сбрить усы и подстричь белокурые гривы под челку".
Галлы ужаснулись. Они и так уже походят на полуженщин, да еще лишиться пышных золотистых усов, лучшего украшения мужчин! Но пришлось покориться.
В Риме квириты осыпали чужеземцев насмешками и оскорблениями. На стенах рисовали галлов, снимающих меховые штаны. Поутру, когда новые сенаторы направились к священной курии, вслед полетели камни и выкрики: "Что вам надо в Сенате? Там не место варварам!", "Где ваши цепи?".
Галльские сенаторы ехали молча, опустив головы. Их дружинники, белокурые молодцы в национальном убранстве, гневно сжимали секиры. Грозный вид рослых северян охладил пыл толпы. Но отставшие гости заблудились, а на расспросы о дороге прохожие отвечали:
Стыдясь непривычной наготы, галлы смущенно кутались в тоги. Их румяные усатые лица растерянно хмурились. Но что же им оставалось делать? Они исполняли волю победителя. Может быть, из этой затеи выйдет хоть что-нибудь полезное для их несчастной родины.
Сопровождающий трансальпийских гостей трибун пояснил: "Римский обычай велит сбрить усы и подстричь белокурые гривы под челку".
Галлы ужаснулись. Они и так уже походят на полуженщин, да еще лишиться пышных золотистых усов, лучшего украшения мужчин! Но пришлось покориться.
В Риме квириты осыпали чужеземцев насмешками и оскорблениями. На стенах рисовали галлов, снимающих меховые штаны. Поутру, когда новые сенаторы направились к священной курии, вслед полетели камни и выкрики: "Что вам надо в Сенате? Там не место варварам!", "Где ваши цепи?".
Галльские сенаторы ехали молча, опустив головы. Их дружинники, белокурые молодцы в национальном убранстве, гневно сжимали секиры. Грозный вид рослых северян охладил пыл толпы. Но отставшие гости заблудились, а на расспросы о дороге прохожие отвечали: