Султан-Гирей Наталья. Рубикон

   Издавна галлы, свирепые и воинственные, беспокоили Рим. В дни первых царей, на заре Вечного Города, квириты вспахивали свои поля, опоясавшись мечами. Каждый миг из-за болотистых далей Цизальпин могли показаться косматые шкуры галлов. Они не щадили ни женщин, ни детей. Бездомные, как дикие звери, лютые враги труда и очага, они жили грабежами.
   Годы шли. Рим рос и креп, а галлы по-прежнему оставались разрозненными бродячими племенами. Уже к концу самнитских войн, за два столетия до рождения Цезаря, Галлия Цизальпинская была покорена римскими легионами. Марий присоединил к Республике Рима провинцию Аквитанию[ ²⁸] - юго-запад Галлии с многочисленными греческими портовыми городами. Но Трансальпийская земля лежала за гранью Римского мира, лесистая, заболоченная, таинственная и манящая.
   Цезарь знал: покорив ее, он подчинит Риму бескрайние пространства Севера, обогатит Вечный Город новыми пашнями и добычей, мехами, рабами, янтарем и оловом. Навсегда положит конец набегам свирепых варваров, разоряющих поля и очаги италиков.
   Последние десятилетия варвары притихли, но еще отец Цезаря отражал под знаменами Мария кимвров и тевтонов, ринувшихся из глубины бесконечных трансальпийских лесов на Италию.

VI

   Лес был так густ, что солнца не было видно. Идущие впереди прокладывали себе путь топориками. В начале похода Сильвий то и дело настороженно оглядывался и хватался за оружие, но вскоре привык к этим бесконечным дебрям. Больше месяца шли они, а кругом — лес, густые дубравы, разлапистые ели, повитые седыми космами, и болотистая, хлюпающая под ногами земля. Изредка попадалась полянка с влажной травой и странно тусклыми цветами. А в молчаливом, сыром полумраке вставали замшелые, неизвестно кем поставленные на ребро камни-дольмены. Этим камням поклонялись лесные галлы. Их жрецы — друиды, иссохшие от глубокой старости, седые, как космы мха на елях, стерегли свои святыни, и горе несчастному, кто оскорбит лесное божество.
   Один легионер, веселый Крисп, посмеялся над этим мшистым обломком скалы, и в тот же день на него упало дерево и перебило ему спину. Криспа пришлось приколоть.
   После этой беды легионеры, завидев издали дольмен, обходили его стороной или, остановившись перед вражьей святыней, приносили жертвы и молили галльских лесных богов не карать их. Не своей волей они пришли сюда, но исполняя замыслы судьбы, указавшей народу римскому путь за Альпы.
   Первые дни похода армия продвигалась быстро. Богатые портовые города, роскошные притоны, подобострастное гостеприимство греческих и местных купцов... Сильвий познал все радости солдатского бытия. Безудержная игра в кости, вино, девушки, легкие деньги...
   В Массалии чуть не убили Антония. После пира он забрался в храм и пытался во что бы то ни стало овладеть каменной богиней Галлии. Мраморная дева осталась безучастной в его объятиях. Разъяренный Антоний принялся громить святилище. Местные жители с оружием в руках накинулись на святотатца. Цезарь велел облить разбушевавшегося трибуна ледяной водой и связать до вытрезвления.
   Но вскоре настали будни, полные трудов, опасностей и напряжения. Невидимый противник поражал из-за кустов и деревьев, вырастал как из-под земли у высоких дольменов. Преследовать галлов было невозможно, родные чащи прятали их. В лесах не встречалось поселений. Жилища дикарей высились на сваях среди болот и на плотах, плывущих по тихим глубоким водам северных рек.
   Постоянная сырость, свежесть трансальпийского леса, мелкий пронизывающий дождь несли лихорадку. Непривычная пища ослабляла неприспособленных к суровому климату южан... Иногда на полянах встречали больших лохматых зубров. Их старались ловить живьем. Молоко самок, жирное, сладкое, помогало переносить однообразие походной пищи. Многие легионеры погибли, соблазнившись красивыми алыми ягодами, растущими на кустах.
   Сильвий крепился. Скоро отдых, зимовать будут на Сене.
   — Какая эта Сена? — поинтересовался он. — Неужели больше Тибра?
   — Говорят, шире Падуса, и течет она в море Усопших Душ, — пояснил старый мантуанец, ходивший с Цезарем еще в Иберию.
   — Никто этой Сены не видел и не знает толком, что за река. На ней конец света.
   — И конец похода, — добавил этруск Эрмий.

VII

   Сена, широкая, дымчато-голубая, текла среди лесного безлюдья. Солнце сквозь туман неясным мягким светом ласкало стройные елочки, легкие кроны ясеней, тяжелую зелень дубов и чистые глубокие заводи. Продолговатый остров разделял плавное течение реки. На острове, среди серебристых верб и гибкого краснотала, чернело каменное капище.
   — Богиня всех галльских лесов живет здесь, — проговорил с суеверным ужасом трибун Клавдий.
   — Богине придется потесниться, — спокойно ответил Цезарь, — здесь будет римский лагерь.
   Легионеры доставали из походных сумок бычьи пузыри, надували и, туго обвязав, соединяли по парам. Тяжелые доспехи и щиты складывали на берегу. Их потом доставят на плотах.
   Цезарь разделся и первым вошел в воду, за ним бросился центурион Лютеций. Навалившись грудью на пузыри, легионеры одной рукой выгребали, другой сжимали оружие, короткое копье или обоюдоострый меч.
   К полудню туман рассеялся. Влажные травы, вербы, склонившиеся к самой воде, и золотые кувшинки засияли переливчатым блеском.
   Центурион Лютеций схватился за свисающие к воле ветви и, отряхиваясь, уже поставил ногу на сушу, как в тот же миг из-под молчаливых лоз взметнулся густой рой стрел... По воде то тут, то там брызнули красные струйки, но убитых не было.
   Перевязывая на ходу раны друг друга, легионеры ринулись на невидимого врага. На голубой воде Сены уже колыхался плот, груженный доспехами.
   Привычный строй римских когорт оказался вывернутым наизнанку. Триарии, отборные бойцы резерва, сражались впереди. Под их прикрытием остальные солдаты облачались в привезенные доспехи. Цезарь сам руководил боем.
   Сильвий, застегивая поножи, с любопытством взглянул на галлов. Рослые, мощные, с длинными белокурыми космами, связанными на затылке, рыжеусые и румяные, они показались молодому римлянину сказочными великанами. На их голых плечах развевались плащи из шкур, а бедра обтягивали длинные меховые штаны.
   Галлы сражались копьями и стрелами, но римляне в доспехах стали неуязвимыми, и бой длился недолго. Галлы дрогнули. Тогда из капища выбежала девушка. Высокая, с длинными косами, она размахивала копьем, стыдила и ободряла галлов. Они снова ринулись в атаку.
   Центурион Лютеций вступил в поединок с воительницей. Лесная амазонка сразила его. Это был первый римлянин, павший на священном острове галлов.
   Сильвий подскочил сзади к девушке и, вцепившись в косы, пригнул к земле. Когда галлы увидели пленение своей пророчицы, они побросали оружие. Цезарь запретил убивать сдавшихся.
   Застучали топоры. Легионеры вырубали священную рощу, разжигали костры, рыли рвы, готовили пищу.
   Цезарь сам допрашивал пленников: те показали, что они из племени Великого короля северных галлов Верцингеторикса. С ними их королевна Ормильда, жрица Лесной Девы. Узнав, что страшный черноволосый народ, режущий землю железом, идет на их страну, они поклялись умереть, защищая родные леса.
   — Вы доблестно сражались, — любезно ответил Цезарь, — но ваши боги не пожелали от вас взять жизнь. Я отпускаю вас. Каждый перед возвращением домой вырубит в лесу делянку и поможет ее распахать.
   Галлы в ужасе рухнули на колени. Да избавит их победитель от участия в подобном кощунстве — резать грудь родной матери-земли римским железом!
   — Железо будет галльское — успокоил их Цезарь. — Ваша земля, как дева, созревшая для брака, будет благодарна тому, кто рассечет ее девичий пояс.
   Галлы пошептались. Они должны подумать и спросить совета у своих богов. Цезарь велел накормить пленников римским хлебом.
   Уже темнело. Над Сеной загорались бледные северные звезды. В шатер римского вождя привели дочь Верцингеторикса. Молодые трибуны нагло рассматривали красивую полуобнаженную девушку.
   — С этой я сорву пояс, — шепнул Антоний трибуну Валерию, — эта не каменная.
   Ормильда безучастно глядела поверх их голов. Привыкшие к податливой покорности восточных пленниц, трибуны смутились. Видимо, эта дикарка не считает своих победителей людьми.
   Дочь Верцингеторикса разжала губы:
   — Я желаю говорить с Цезарем, кто из вас Юлий?
   Ей указали.
   — Это ты? — высокомерно спросила пленница. — Верни меня к отцу, вели насадить вырубленную рощу моей богини, и я прощу тебя. Иначе берегись гнева Лесной Девы!
   — Если ты не станешь гневаться, — галантно вмешался Антоний, — то гнев каменного божества нас не устрашит. Выбирай любого из нас
   — Я верну тебя отцу, — сдержанно проговорил Цезарь, — на некоторых условиях. О них я договорюсь с самим Верцингеториксом, а пока ты моя гостья.
   — Я готов сделать все, чтобы ты не скучала, — не утерпел Антоний.
   — Я у себя дома. — Ормильда надменно кивнула.
   Наутро ее нашли распростертой у подножия богини. Девушка задушила себя косами. Цезарь велел отправить ее тело Верцингеториксу, а капище срыть.

VIII

   Легионеры корчевали лес, сколачивали срубы. На острове был воздвигнут форт Лютеция,[ ²⁹] названный так по воле Цезаря в честь римского солдата, обагрившего первым своею кровью эту землю. Лютеция станет опорной базой легионов Рима и Галлии.
   По берегам реки очистили больше ста югеров — общественное поле. Весной его засеют привезенными из Италии ячменем и пшеницей. Урожай пойдет в житницу легионов, стоящих на Сене. Если кто из легионеров пожелает основать усадьбу, пусть вырубит себе делянку такую, какую сможет обработать, но для закрепления за собой участка нужно либо выписать с родины семью, либо жениться на местной женщине. Дети легионеров от браков с галльскими девушками будут признаны равноправными римскими гражданами.
   Сильвий задумался. В Италии его ждала тюрьма. В Галлии он сможет стать хозяином.
   Мало-помалу весть о новом поселении разнеслась по лесам. Из-за кустов вооруженные дикари следили за хлебопашцами. Легионеры, подчиняясь приказу Цезаря, притворялись, что не замечают непрошеных наблюдателей. Осмелев, галлы выходили из-за прикрытия и с любопытством рассматривали работающих... Солдаты бросали им блестящие безделушки, протягивали лепешки... Варвары опасливо брали и швыряли римлянам меха, оставляли на краю поля убитую дичь и высокие сосуды из бересты, полные дикого меда.
   Сильвий выменял длинноусому старику сирийский клинок.
   Через несколько дней галл привел двух девушек лет шестнадцати и семнадцати. Его дочери хотят приобрести тонкое римское полотно. Сильвий дал им кусок дамасской кисеи, добытый в Массалии. Благодарные покупательницы расшили ему бисером меховые сапожки и рубаху. Девушек звали Ильза и Рета. Центурион Авл взял в подруга старшую Ильзу. Сильвий женился на Рете. К зиме многие легионеры обзавелись семьями.
   Из Италии привезли товары и зерно... Цезарь побеждал Галлию Трансальпийскую мечом, плугом и безменом.
   Цезарь и Антоний склонились над грудой скрепленных печатью восковых дощечек из Рима, свитками папируса из Египта, мелкоисписанных пергаментов из Азии.
   — Ответ Сената на мое донесение. Отцы отечества верны себе во всем. Возжаждали трофеев и удивляются, что я ради них не ограбил Галлию до нитки и не погубил мародерством все мои начинания. — Цезарь продолжал перебирать письма. Его лицо озарилось нежностью. — Октавиан... сестра пишет: такой забавный. Отпечаток ножки прислали.
   Он начал читать вслух, но, поймав скучающий взгляд Антония, оборвал на полуслове и зажал в руке темно-золотой завиток.
   — Прости, что задержал твое внимание такими пустяками!
   Он был обижен на Антония и недоволен собой. Как глупо было изливать свои семейные радости этому отпетому гуляке...
   Шел снег. Часовой, стараясь согреться, гулко топал ногами. Цезарь вынес солдату горячего вина и, закутавшись в плащ, сел на дороге. Черная, будто бы лакированная, река оттеняла белизну заснеженного острова.
   Цезарь разжал руку и прильнул щекой к шелковистой прядочке. Какой нежный, чуть уловимый запах, аромат родного очага... Все его чаяния, все дело его жизни, его титаническая борьба с тупоумием и косностью Сената приобретут смысл, если Октавиан вырастет таким, как его задумал Цезарь. Дело популяров требовало усилий поколений и поколений, а Сенат и родовая знать, мертвой хваткой вцепившись в свои сословные и племенные привилегии, проклинали триумвира. За Юлием Цезарем шли люди случайной удачи, вроде Мамурры, крестьяне, разоренные кредиторами, и вечно бездомные бродяги — кадровые легионеры.
   — Габиний, — тихо окликнул Цезарь, — ты был со мной на Востоке?
   — Да, Дивный Юлий.
   — Давно мы были там?
   — Семь лет прошло.
   — И ты все в походах?
   — Я в легионе ветеранов.
   — Тебя ждут дома? Ведь нас заждались за Альпами.
   — А как же...
   — Большая семья?
   — Трое, жена четвертая. Последний малыш родился без меня.
   — Сын? Это большое счастье, не правда ли, Габиний?
   — Еще бы, — растроганно ответил ветеран.
   Снег все шел, пушистый и тихий.

IX

   К весне Сильвий расширил свои владения. Он был квирит, жадный к земле, властный и упорный. Рета помогала ему. Род Сильвиев должен пустить цепкие корни на берегах Сены. Он уже сколотил колыбель для будущего сына. Старый Хлодвиг, отец Реты, переселился к ним и привел с собой двух племянников.
   Вслед за Хлодвигом многие галлы осели возле форта. Открылись лавочки, запылали горны трех кузниц. Галлы звали Лютецию Парисом по имени одного из местных лесных духов.
   В мае Рета родила дочь. Ей дали имя Сильвия, но Рета и Хлодвиг звали малютку Тунсельдой.
   В лесах созревали ягоды, на реках спал паводок. Хлодвиг и его племянники исчезли. Сильвий проклинал коварных варваров. Они не пожелали трудиться на благо римского воина.
   — Разве я был жестоким? Я не позволял им обжираться. Изредка подбадривал палкой, так ведь на вилле Брутов меня еще не так колотили.
   Рета утешала мужа. Она полагает, лучше бы перебраться в крепость. Сильвий тряс ее за плечи, крутил руки.
   — Говори, что знаешь?
   — Не могу же я сказать тебе, что все галлы лесной страны, — крикнула она в слезах, — объединились против вас!
   Сильвий бросился к своему трибуну.
   На допросе Рета показала: собирается многочисленное галльское войско. В первую же безлунную ночь они ударят на Лютецию и потоками вражьей крови омоют священный остров.
   Крепость приготовилась к осаде. Но внезапным броском Цезарь двинул свои легионы в наступление.
   Согнувшись под тяжестью добычи, Сильвий шел по лесным тропам Галлии. Трибун заметил ему, что при тревоге он задержит своими вьюками весь отряд. Скрепя сердце Сильвий купил двух пленников и перегрузил на них свои вьюки. Многие легионеры завели по два, по три раба. Войско распухло от пленных и поклажи. Отягощенные добычей, железные когорты Рима потеряли свою былую гибкость.
   У луарской переправы галлы перехватили легионеров Квинта Цицерона, родича знаменитого оратора, и разбили наголову.
   Цезарь, грозя смертной казнью, велел очистить обоз от добычи и женщин. Легионеры перебили своих наложниц.
   Возмущенный нелепым зверством, триумвир долго бранил Антония. Излишняя бессмысленная жестокость затрудняет слияние побежденных с победителями.
   — Не женская чувствительность, в которой меня упрекают, а государственная необходимость подсказывает избегать ненужных злодейств. Легче управлять неозлобленным народом, чем стараться усидеть на острие копья, как это делает Помпей на Востоке.
   Антоний выслушал с едва скрываемой иронией. Он твердо знал: Рим завоевал мир железом и кровью.
   "Сильный имеет право быть жестоким, а побежденным горе!"
   Цезарь с брезгливым сожалением покачал головой.
   Галльский поход затягивался. Третий год успехи сменялись поражениями, поражения успехами. Немало италиков полегло в трансальпийских чащобах.
   Сильвий крепился, дважды был ранен, переболел лихорадкой, но крепился. Маневровая война изнуряла даже самых выносливых. Марий Цетег, обросший синей щетиной, харкал кровью и громко клял свою судьбу. Оборвыш, выросший на грязных улочках римских трущоб, он четырнадцати лет записался в армию. Усмирял, карал, завоевывал, нес народам железную славу римского меча. Вчера властелин несметной добычи, обладатель пленных царевен, сегодня он побирался по всему лагерю, клянча у товарищей кусочек хлеба и глоток вина. Долгий мир был для Мария Цетега бедствием, сражения — жизнью.
   Габиний, распухший от болотной воды, молчаливый, шагал неустанно. Из дому приходили нерадостные вести: старший сын прибыл из Италии с новобранцами. Дочь Габиния продала себя в притон, чтоб снарядить брата на войну. Малыш болел. Жена сама обрабатывала их надел, но у нее не хватало сил возделывать все поле.
   Габиний завоевал народу римскому новые земли, а его родная пашня зарастала терновником. Но жалобы не срывались с запекшихся губ старого ветерана. Он был солдат и знал, что долг римского легионера, его жизненное назначение безропотно гибнуть для непонятного, ненужного ни ему, ни его семье величия Вечного Города.
   Цезарь наравне со своими солдатами нес все лишения. Он пеший шел во главе войска и при стычках с противником неизменно рубился в первых рядах. Дивный Юлий уже не заикался о милосердии. Туземные селения давали оружие и пищу повстанцам. Захватив их, римляне сравнивали хижины с землей. Лесные капища, где хранилась казна галлов, опустошались. Леса истребляли пожарами. Болота осушали. Через непроходимые дебри прокладывали широкие, прямые как стрела римские страды.[ ³⁰] По ним повезли катапульты, тараны, бочки с греческим огнем.
   Галлы сопротивлялись мужественно, но слишком неравные были силы.
   Двенадцать галльских вождей и больше полутораста тысяч воинов в цепях были доставлены в Рим. Бесконечные караваны с добычей потянулись к Вечному Городу.
   Рету выпустили из заточения. Сильвий на руках отнес ее домой. Благодарение латинским богам, проклятые галлы усмирены навсегда! У Сильвия теперь своя вилла, сотни две рабов и больше дюжины упряжек могучих круторогих быков. Его стада пасутся на привольных галльских лугах. Пшеница его зреет на тучной пашне, обильно удобренной и галльской, и римской кровью.

Глава четвертая

I

   Сенат торжествовал. Беспокойный солдатский император надолго увяз в галльских болотах. Если он окончательно погрязнет в них, отцы отечества вздохнут свободно. Вся власть в республике квиритов будет снова сосредоточена в руках трехсот знатнейших фамилий, ведущих свой род от самого основателя Рима, Ромула Квирина. Помпей избавится от соправителей и изгонит из курии плебеев, возведенных волей Юлия и Красса в сан сенаторов.
   — Если Цезарь не сломит себе шею, — шепнул Децим Брут своему другу Кассию, — от меня потребуют отчета за денежки Марка Юния.
   — Нам всем придется несладко, — процедил Кассий, — хлебный закон и земельные реформы разорили почти всех, а он на этом не остановится.
   Цицерон, прославленный Демосфен Рима, молчал. Он все сказал в свое время. Теперь он считает, что надо предоставить слово самой Клио, музе истории.
   Шестьсот сенаторов дипломатично выжидали. Может быть, галльские болота спасут Республику.
   Но Цезарь победил. Он возвращался в Рим и нес городской голытьбе бесплатный хлеб и невиданные зрелища, крестьянам Италии землю, предприимчивым купцам новые рынки, а старинным патрицианским фамилиям — медленную бесславную гибель. Сегодняшние отцы отечества, вершители судеб Рима, завтра они станут слугами диктаторов. Оптиматы готовы были оплакивать поражение галлов, как свою кровную потерю.
   — Лучше Риму потерять все завоевания, чем дать Цезарю возвыситься, — бесновался вернувшийся с Крита Катон, — он отменит долги, отнимет наши родовые земли и раздаст их безродным нищим, он надругается над древней добродетелью и уравняет плебея и патриция, квирита и провинциала!
   — Ночь тирании надвигается на Рим, — патетически начал Цицерон, но, поймав тяжелый взгляд Красса, миролюбиво продолжил: — Но и в этой ночи мы засветим лампады знаний и добродетелей. Я стар, и дух мой жаждет покоя и мира между квиритами.
   — Этот пройдоха Цезарь одарил всех своих вояк целыми латифундиями за Альпами, — в отчаянии повторял Помпей. — Теперь и я вынужден буду разориться на подарки моим ненасытным разбойникам-легионерам. Обилие войск — несчастье Рима...

II

   Пятнадцать дней праздновал Рим победу своих легионеров. На форуме пылали праздничные костры. Туго вращаясь на гигантских вертелах, жарились туши упитанных тельцов. Консулы щедрой рукой бросали в народ ожерелья из янтаря, монеты из галльского золота и жетоны в цирк. Там квириты увидят мохнатых зубров, могучих лосей, угрюмых рысей и забавных медвежат, доставленных из лесов Галлии. Звери содержатся в клетках из массивного серебра. Это дар проконсула Гая Юлия Цезаря своим землякам.
   Навстречу полководцу в Луку выехало двести сенаторов. Среди них было немало магистратов, имеющих власть над жизнью и смертью римских граждан. Сто двадцать ликторов с фасциями[ ³¹] маршировали по улицам богатого торгового города. Казалось, на границе Италии и Галлии возникла новая столица, пусть менее великолепная, но более юная и могучая, чем дряхлеющий патрицианский Рим.
   Красс и Помпей, окруженные пышной свитой, приветствовали проконсула Трансальпинии. Богач суетился, стараясь шуточками скрыть снедавшую его зависть. Помпей молчал. Встревоженное лицо Кнея Великого плохо подходило к торжественной минуте. Обнимая тестя, он успел шепнуть:
   — Юлия при смерти. Ребенок умер еще во чреве матери. У нее заражение крови... Я не виноват.
   Триумвир, смертельно бледный, выслушал скорбную весть.
   — Зачем ты покинул ее?
   Помпей недоуменно развел сжатые ладони.
   — Юлия сама просила встретить тебя... Около нее лучшие врачи...
   Цезарь провел рукой по глазам. Не мог представить дочь взрослой девушкой, молодой женщиной, будущей матерью. В памяти жила девочка, маленькая, кудрявая... Она любила, когда отец носил ее на руках и рассказывал сказки. Совсем как Октавиан сейчас...
   — Зачем ты оставил Юлию? — повторил несчастный отец. Дочь Цезаря похоронили на Марсовом поле. Это была честь, которой до сих пор не удостаивалась ни одна квиритка. На похоронах крупный, дородный Помпей всхлипывал по-детски беспомощно и жалко. Он был подавлен, понимал, что с женой хоронит все свои честолюбивые надежды. Его тесть был предупредительно заботлив и всячески подчеркивал, что их общая утрата еще тесней свяжет осиротевших мужа и отца, но Великий не доверял соправителю. Чутье неумолкаемо твердило: соглашение в Луке лишь отсрочка.
   Согласно этому соглашению Помпей и Красс избирались консулами. После года консульства Великому была обещана Иберия, Богачу — Сирия, зато власть Цезаря над обеими Галлиями продлевалась еще на пять лет. А одни боги ведают, что будет с Римом и триумвирами через пять лет. Звезда победителей Востока меркла в лучах новой славы.

III

   Байи — знакомый полукруг вилл и кипарисов, тихий залив, убегающие горы.
   Цезарь брал Октавиана и уходил далеко, туда, где кончались дома и широкая кайма чистого морского песка отделяла залив от холмов, поросших оливковыми деревьями.
   Выйдя за город, Дивный Юлий опускал малыша наземь и, держа в руке теплые пальчики, замедлял шаг, чтоб ребенок мог поспеть за ним. У Октавиана выпало два молочных зуба, и он забавно шепелявил.
   По дороге он щебетал о бабушке, о кошке Альбине, и этот лепет до боли напоминал Цезарю недавно умершую дочь. Он не мог простить жене ее равнодушие к смерти их единственного дитяти. Казалось бы, общее горе должно было сблизить их, но Кальпурния, вначале так бурно переживавшая утрату, скоро утешилась и вернулась к нарядам и обычной светской суете.
   Она была давно неверна мужу, и Все-таки Цезарь испытывал благодарность к ней за то, что хитра я и ловкая плебейка умела не выставлять его имя на посмешище. И как глупо было со стороны Антония подследить ее свидание с черноглазым трибуном Клодием, а главное, что оскорбило Цезаря, так это то, что эта связь без тени глубокого чувства возникла через несколько месяцев после смерти единственной дочери. Кальпурния клялась, что она невиновна, что это все одни подозрения...
   — Жены Цезаря не должно коснуться даже подозрение, — ответил триумвир и отослал Кальпурнию в дом ее матери.
   Клодий, боясь мести, хотел уехать на Восток, но Цезарь и не думал преследовать его. Мстить следовало бы прежде всего самому себе. Восемнадцатилетним мальчишкой Гай Юлий женился на пышной красавице, женился назло Сервилии, вышедшей в тот год за старого богатого Брута. Мать и сестра Цезаря сразу же невзлюбили невестку. Все двадцать лет Кальпурния оставалась чужой в их доме.
   Цезарь с малюткой спускались к самому морю. Солнце почти касалось волн, и залив, весь золотисто-апельсиновый, сиял.
   Усадив Октавиана подальше от берега и строго-настрого запретив сползать к воде, триумвир погружался в раздумье.