Страница:
— А если нет сил нести эту ношу?
— Тогда ноша насмерть раздавит того, кто должен нести ее, а если царю не хватает сил нести свою ношу, тогда... — Агриппа на миг замолчал и продолжил тише: — Тогда ноша немощного Царя раздавит все его царство, всех, кто верил в него, шел за ним, сражался ради его замыслов. Я тебе говорил — быть царем нелегко!
Октавиан, не отвечая, тихонько теребил козий мех, потом вскинул ресницы:
— Утонешь — я на меч брошусь!
— Если я тонуть начну, Секст сам нырнет на дно, чтоб меня живым вытащить! Я ему живой нужен, а попаду в плен — такой выкуп запросит, что Антоний с Лепидом ахнут, но ты не скупись! Не бойся отдать хоть все провинции, кроме Италии. Буду жив — все верну! Мне нужно время, и рано или поздно, но я прикончу их всех, а не они меня! Не веришь? А я не хвастаю, не набиваю себе цену. Вот слушай. Времена Горациев и Куриациев давно прошли. Теперь исход битвы решает не поединок вождей и даже не храбрость их воинов, а разум полководца и оснащение армии, ну и кораблей, конечно. А я такое придумал, что им вовек не снилось! Ты мои "вороны" видел? Это только начало... Да ты спишь?
— Нет, не сплю.
— Спишь! Ладно, Кукла, спи, а я пойду с моими пиценами потолкую. Без меня они твоя защита и опора. Горец никогда не изменит, это не твои квириты.
X
XI
Глава девятая
I
II
III
IV
V
VI
— Тогда ноша насмерть раздавит того, кто должен нести ее, а если царю не хватает сил нести свою ношу, тогда... — Агриппа на миг замолчал и продолжил тише: — Тогда ноша немощного Царя раздавит все его царство, всех, кто верил в него, шел за ним, сражался ради его замыслов. Я тебе говорил — быть царем нелегко!
Октавиан, не отвечая, тихонько теребил козий мех, потом вскинул ресницы:
— Утонешь — я на меч брошусь!
— Если я тонуть начну, Секст сам нырнет на дно, чтоб меня живым вытащить! Я ему живой нужен, а попаду в плен — такой выкуп запросит, что Антоний с Лепидом ахнут, но ты не скупись! Не бойся отдать хоть все провинции, кроме Италии. Буду жив — все верну! Мне нужно время, и рано или поздно, но я прикончу их всех, а не они меня! Не веришь? А я не хвастаю, не набиваю себе цену. Вот слушай. Времена Горациев и Куриациев давно прошли. Теперь исход битвы решает не поединок вождей и даже не храбрость их воинов, а разум полководца и оснащение армии, ну и кораблей, конечно. А я такое придумал, что им вовек не снилось! Ты мои "вороны" видел? Это только начало... Да ты спишь?
— Нет, не сплю.
— Спишь! Ладно, Кукла, спи, а я пойду с моими пиценами потолкую. Без меня они твоя защита и опора. Горец никогда не изменит, это не твои квириты.
X
В остерии было тепло и душно. Выставив часовых, телохранители Марка Агриппы обогревались. Сушили плащи, чинили одежду, рассказывали были и небылицы. Центурион Гамба, посмеиваясь, говорил что-то своему соседу декуриону Церне. До слуха Агриппы донеслось "рыжик". Он поморщился. Римские легионеры привыкли быть непочтительными и распевать непристойные песенки о своих вождях, но для его пицен Октавиан Цезарь должен оставаться божеством, лучезарным и непорочным.
Агриппа подошел к огню и подозвал к себе командиров сотен и декурионов.
— Без меня будете охранять императора! На море вы мне не нужны. — Агриппа помолчал и обвел тяжелым взглядом своих земляков. — Мы все хотим золотого века, сытости, богатства, а что мы для этого делаем? Уже скоро четверть века, как свершилось великое чудо. Молния расколола землю во дворе у Гая Октавия, и крошечный росточек показался из расщелины. Царь Зернышко пророс наконец. Много раз патриции убивали его, затаптывали, запахивали глубоко в землю, да еще в своих подкованных сапогах плясали на его могиле. Но нет-нет да опять воскресал Царь Зернышко, и снова губили его патриции, наши кровопийцы. Ведь кровопийцы? Вот ты, Церна, получил от императора приличное именьице. А раньше что ты имел? Арендовал какой-то клочок, да еще, пока ты воевал, за долги твоя жена и дети батрачили. Правильно я говорю?
— Так оно и было. — Декурион Церна печально покачал головой. — Да ведь не одни мои...
— Знаю. — Агриппа попросил жестом своих соратников помолчать. — А теперь у всех вас пашни, скот, рабы! А кто вам это дал? Царь Зернышко!
— А разве наш император и в самом деле Царь Зернышко? — усомнился какой-то молодой маловер.
Агриппа насмешливо повел плечами.
— Пока еще зерно не налилось полной силой, потому что мы недостойны. Так о чем это я начал вам рассказывать? Ага, пророс, значит, от удара молнии маленький росточек во дворе у Октавиев. Утром вышел Цезарь к колодцу умыться и видит: травинка не травинка, малышок не малышок, а что-то живое, но не больше мизинца. Взял он малютку на ладонь и смотрит, а дитя растет прямо на глазах, растет... — Рассказчик помолчал, пережидая восторженные оханья. — А когда Цезарь его в дом внес, младенец стал уже величиной с обыкновенного новорожденного. И тут второе чудо свершилось. У племянницы Цезаря Атии набухли груди, и из них брызнул нектар, которым она и вскормила божественное дитя. Вот так и пришел к нам Царь Зернышко. Только мал и слаб он. Злодеяния людские не дают ему окрепнуть, созреть пышным колосом. От вас зависит, чтоб скорей налился стебелек, чтоб его зерна насытили всю Италию. А что мы делаем? Я тебя, Бирса, спрашиваю, что ты делал вчера? Напился, как какой-нибудь греческий раб, и еле дополз до палатки. А ты, Церна, зачем уже в гавани стащил у варварского купца отрез дамасской кисеи? Хорошо это? А ты? — Агриппа ткнул пальцем в юношу, застенчиво приютившегося за столбом. — Обольстил бедную девушку и не хочешь жениться, потому что за ней приданого мало! К моему возвращению чтоб в твоем доме качалась колыбель, а приданое твоей дурочке я сам дам. Вот как вы все поступаете, а еще ждете, чтоб Царь Зернышко правил вами! Слаб он и мал от наших же пороков, а вы беречь и лелеять его должны! И если вам что и странное в нем покажется, так помните: он не рожден от женщины, как вы да я, а из самой земли по воле наших древних богов вырос и станет сильным и могучим, нальется спелым колосом, когда вы, бездельники, сделаетесь достойными его. Но это великая тайна, и я доверил ее лишь вам, моим землякам. — Агриппа отхлебнул теплого вина и тихонько улыбнулся.
Агриппа подошел к огню и подозвал к себе командиров сотен и декурионов.
— Без меня будете охранять императора! На море вы мне не нужны. — Агриппа помолчал и обвел тяжелым взглядом своих земляков. — Мы все хотим золотого века, сытости, богатства, а что мы для этого делаем? Уже скоро четверть века, как свершилось великое чудо. Молния расколола землю во дворе у Гая Октавия, и крошечный росточек показался из расщелины. Царь Зернышко пророс наконец. Много раз патриции убивали его, затаптывали, запахивали глубоко в землю, да еще в своих подкованных сапогах плясали на его могиле. Но нет-нет да опять воскресал Царь Зернышко, и снова губили его патриции, наши кровопийцы. Ведь кровопийцы? Вот ты, Церна, получил от императора приличное именьице. А раньше что ты имел? Арендовал какой-то клочок, да еще, пока ты воевал, за долги твоя жена и дети батрачили. Правильно я говорю?
— Так оно и было. — Декурион Церна печально покачал головой. — Да ведь не одни мои...
— Знаю. — Агриппа попросил жестом своих соратников помолчать. — А теперь у всех вас пашни, скот, рабы! А кто вам это дал? Царь Зернышко!
— А разве наш император и в самом деле Царь Зернышко? — усомнился какой-то молодой маловер.
Агриппа насмешливо повел плечами.
— Пока еще зерно не налилось полной силой, потому что мы недостойны. Так о чем это я начал вам рассказывать? Ага, пророс, значит, от удара молнии маленький росточек во дворе у Октавиев. Утром вышел Цезарь к колодцу умыться и видит: травинка не травинка, малышок не малышок, а что-то живое, но не больше мизинца. Взял он малютку на ладонь и смотрит, а дитя растет прямо на глазах, растет... — Рассказчик помолчал, пережидая восторженные оханья. — А когда Цезарь его в дом внес, младенец стал уже величиной с обыкновенного новорожденного. И тут второе чудо свершилось. У племянницы Цезаря Атии набухли груди, и из них брызнул нектар, которым она и вскормила божественное дитя. Вот так и пришел к нам Царь Зернышко. Только мал и слаб он. Злодеяния людские не дают ему окрепнуть, созреть пышным колосом. От вас зависит, чтоб скорей налился стебелек, чтоб его зерна насытили всю Италию. А что мы делаем? Я тебя, Бирса, спрашиваю, что ты делал вчера? Напился, как какой-нибудь греческий раб, и еле дополз до палатки. А ты, Церна, зачем уже в гавани стащил у варварского купца отрез дамасской кисеи? Хорошо это? А ты? — Агриппа ткнул пальцем в юношу, застенчиво приютившегося за столбом. — Обольстил бедную девушку и не хочешь жениться, потому что за ней приданого мало! К моему возвращению чтоб в твоем доме качалась колыбель, а приданое твоей дурочке я сам дам. Вот как вы все поступаете, а еще ждете, чтоб Царь Зернышко правил вами! Слаб он и мал от наших же пороков, а вы беречь и лелеять его должны! И если вам что и странное в нем покажется, так помните: он не рожден от женщины, как вы да я, а из самой земли по воле наших древних богов вырос и станет сильным и могучим, нальется спелым колосом, когда вы, бездельники, сделаетесь достойными его. Но это великая тайна, и я доверил ее лишь вам, моим землякам. — Агриппа отхлебнул теплого вина и тихонько улыбнулся.
XI
Стаей злобный гарпий пронеслись вихри и ливни над побережьем и разбились о горную гряду, Где-то далеко у подножия Апеннин. Небо прояснилось, и воздух был по-особенному свеж.
Агриппа откинул капюшон плаща и долго смотрел ввысь. Луна родилась здоровой, крепенькой и плотной, как маленькая Агриппина, она мужает, набирается сил, и, пока не созреет до полнолуния и не начнет усыхать, как старый залежавшийся сыр, бурь можно не опасаться.
Молодой флотоводец свернул к морю, но, проходя мимо своей палатки, остановился. Октавиан, закутавшись в козий плащ, стоял на пороге.
— Я услыхал твои шаги. — Он застенчиво улыбнулся. — Я не хочу спать, пойдем к морю!
Агриппа обрадовано хмыкнул:
— Дурь уже прошла?
— Ты скажешь! Такого льстеца ни у одного восточного царя нет!
Они спустились к самой гавани. Море, большое, все серебристо-синее, мерно вздыхало, ворочаясь на своем каменистом ложе.
— Видишь, — Агриппа показал на целый лес мачт. — Тут и боевые лигуры и военные триремы, и купеческие галионы. Запереть гавань нельзя. Остия — ворота в Рим и устье Тибра. Отсюда в Вечный Город течет пшеница из Египта и масло из олив Тавриды. А ворвутся в гавань пираты, вспыхнет пожар — весь наш флот в один миг сгорит! Такая толчея, такая неразбериха поднимется, что никто не спасется! Военные корабли должны иметь свою гавань. Я еще создам невиданных морских гигантов и построю для них безопасный дом. Гавань с доками, с мастерскими, где будут латать паруса, чинить потрепанные бурями и битвами корабли, строить новые. Ведь корабль тот же воин! Раненого легионера мы лечим, а поврежденную ради нас же лигуру бросаем на произвол судьбы! Нехорошо! Ты согласен со мной?
— Я всегда согласен с тобой.
Они стояли так близко, плечом к плечу, что каждый чувствовал, как тревожно бьется сердце другого.
— Я благодарен тебе за все. — Агриппа тихонько коснулся его волос. — И прости меня, если я бываю груб. Я вообще такой...
— Со мной ты никогда не был груб.
— Какой ты еще ребенок и как тебе еще нужны и защита, и ласка! Знаешь, я был неправ, что запретил тебе ходить к Другу Муз. Там плохому не научат, а тебе не так одиноко будет. Послушаешь стишки, пококетничаешь с девчонками. И потом, Меценат ненавидит меня, а к тебе он искренен. Император-италик вполне устраивает этого этрусского торгаша. Он и будет стараться, чтобы мы победили. А начнет много власти забирать, вернусь — живо образумлю!
Агриппа откинул капюшон плаща и долго смотрел ввысь. Луна родилась здоровой, крепенькой и плотной, как маленькая Агриппина, она мужает, набирается сил, и, пока не созреет до полнолуния и не начнет усыхать, как старый залежавшийся сыр, бурь можно не опасаться.
Молодой флотоводец свернул к морю, но, проходя мимо своей палатки, остановился. Октавиан, закутавшись в козий плащ, стоял на пороге.
— Я услыхал твои шаги. — Он застенчиво улыбнулся. — Я не хочу спать, пойдем к морю!
Агриппа обрадовано хмыкнул:
— Дурь уже прошла?
— Ты скажешь! Такого льстеца ни у одного восточного царя нет!
Они спустились к самой гавани. Море, большое, все серебристо-синее, мерно вздыхало, ворочаясь на своем каменистом ложе.
— Видишь, — Агриппа показал на целый лес мачт. — Тут и боевые лигуры и военные триремы, и купеческие галионы. Запереть гавань нельзя. Остия — ворота в Рим и устье Тибра. Отсюда в Вечный Город течет пшеница из Египта и масло из олив Тавриды. А ворвутся в гавань пираты, вспыхнет пожар — весь наш флот в один миг сгорит! Такая толчея, такая неразбериха поднимется, что никто не спасется! Военные корабли должны иметь свою гавань. Я еще создам невиданных морских гигантов и построю для них безопасный дом. Гавань с доками, с мастерскими, где будут латать паруса, чинить потрепанные бурями и битвами корабли, строить новые. Ведь корабль тот же воин! Раненого легионера мы лечим, а поврежденную ради нас же лигуру бросаем на произвол судьбы! Нехорошо! Ты согласен со мной?
— Я всегда согласен с тобой.
Они стояли так близко, плечом к плечу, что каждый чувствовал, как тревожно бьется сердце другого.
— Я благодарен тебе за все. — Агриппа тихонько коснулся его волос. — И прости меня, если я бываю груб. Я вообще такой...
— Со мной ты никогда не был груб.
— Какой ты еще ребенок и как тебе еще нужны и защита, и ласка! Знаешь, я был неправ, что запретил тебе ходить к Другу Муз. Там плохому не научат, а тебе не так одиноко будет. Послушаешь стишки, пококетничаешь с девчонками. И потом, Меценат ненавидит меня, а к тебе он искренен. Император-италик вполне устраивает этого этрусского торгаша. Он и будет стараться, чтобы мы победили. А начнет много власти забирать, вернусь — живо образумлю!
Глава девятая
I
Цензура нравов не только общественное мнение. Это право исключать неугодных из курии, изгонять за преступление против нравственности за пределы Италии. Расплывчатость самого понятия "против нравственности" открывала широкие возможности пристойно избавляться от недругов. Могущество верховного жреца и власть консула негласно совмещались в руках цензора нравов. Надо только уметь пользоваться этой неподдающейся учету силой.
Добившись с помощью Мецената поста цензора нравов, Октавиан первым делом пересмотрел сенаторские списки. Многих вычеркнул, на их место спешно доизбрали видных италиков, рекомендованных тем же Меценатом. Среди них был и ветеран Цезаря Сильвий Сильван.
Но глухое озлобление росло. Война с Помпеем вызывала проклятия. К тому же к Сексту бежали рабы. Отрезанный от хлебородных провинций, Рим голодал. Перемирие с Антонием не дало хлеба Вечному Городу. Пиратские лигуры топили галионы, груженные египетской пшеницей. Да и Марк Антоний не очень спешил насытить вечно голодный Рим. Разбои на море прекрасно маскировали его нежелание грабить свои провинции ради Октавиана. Квириты требовали от своего императора или молниеносной победы или мира. Обещаниям Октавиана уже не верили. А имя Помпея напоминало римлянам о днях Славы и Величия патрицианской Республики. Бедняки же хотели видеть в отважном пирате защитника всех обездоленных.
Снова появились на стенах надписи. Горожане не щадили доброго имени триумвира, издевались над его девичьим личиком и скромностью, над клятвами возродить добродетели первых дней Рима...
— Я не понимаю, что им нужно? Ярмо Египта? Меч варвара Бренна? Галльские орды на площадях Рима? — Октавиан судорожно сжал руки. — Какой позор! И за что?! Не пьянствую и не развратничаю. Ради иноземных цариц не разоряю казну, не поступаюсь интересами народа. Нет, я не хорош!
— Ты сам виноват, ты все афишируешь. Не хочу ни осуждать, ни повторять грязные сплетни, но лучший выход — жениться... Избери подругу по сердцу, и все сомнительные слухи прекратятся...
Октавиан, пораженный простотой совета, задумался. Меценат хлопнул в ладоши. Цветущая девушка-рабыня внесла поднос с вином и сладостями.
— Что дороже законной подруги и родного очага? Твоей славе нужен наследник.
— Мой наследник Марцелл, сын сестры. — Октавиан пригубил вино. — Почему ты сам не изберешь до сих пор подруги?
— Я обручен с музами, а они богини ревнивые, — пошутил Меценат. — Однако мои рабыни прекрасны и ежегодно рожают. Никто не бросит мне упрека в безнравственности, но тебе необходимо жениться.
— На ком? Мне ни одна не мила...
— Женятся не только по любви. Браки по рассудку даже счастливей.
Октавиан вздохнул.
— Я уже присмотрел тебе невесту. Тетка жены Помпея. Немного старше тебя, но хорошенькая, прекрасный характер.
— Скрибония? Я ее знаю. — Октавиан покраснел. — Мальчишкой я три дня был влюблен в нее.
— Тем лучше. Этот брак поможет тебе заключить дружбу с Секстом. А с ним ты можешь не бояться ни Антония, ни Египта
— Хорошо бы посоветоваться, — нерешительно начал Октавиан
— Я сам напишу ему. Он не будет возражать, ведь это необходимо.
Октавиан наклонил голову.
— Для блага Рима и Италии.
Добившись с помощью Мецената поста цензора нравов, Октавиан первым делом пересмотрел сенаторские списки. Многих вычеркнул, на их место спешно доизбрали видных италиков, рекомендованных тем же Меценатом. Среди них был и ветеран Цезаря Сильвий Сильван.
Но глухое озлобление росло. Война с Помпеем вызывала проклятия. К тому же к Сексту бежали рабы. Отрезанный от хлебородных провинций, Рим голодал. Перемирие с Антонием не дало хлеба Вечному Городу. Пиратские лигуры топили галионы, груженные египетской пшеницей. Да и Марк Антоний не очень спешил насытить вечно голодный Рим. Разбои на море прекрасно маскировали его нежелание грабить свои провинции ради Октавиана. Квириты требовали от своего императора или молниеносной победы или мира. Обещаниям Октавиана уже не верили. А имя Помпея напоминало римлянам о днях Славы и Величия патрицианской Республики. Бедняки же хотели видеть в отважном пирате защитника всех обездоленных.
Снова появились на стенах надписи. Горожане не щадили доброго имени триумвира, издевались над его девичьим личиком и скромностью, над клятвами возродить добродетели первых дней Рима...
— Я не понимаю, что им нужно? Ярмо Египта? Меч варвара Бренна? Галльские орды на площадях Рима? — Октавиан судорожно сжал руки. — Какой позор! И за что?! Не пьянствую и не развратничаю. Ради иноземных цариц не разоряю казну, не поступаюсь интересами народа. Нет, я не хорош!
— Ты сам виноват, ты все афишируешь. Не хочу ни осуждать, ни повторять грязные сплетни, но лучший выход — жениться... Избери подругу по сердцу, и все сомнительные слухи прекратятся...
Октавиан, пораженный простотой совета, задумался. Меценат хлопнул в ладоши. Цветущая девушка-рабыня внесла поднос с вином и сладостями.
— Что дороже законной подруги и родного очага? Твоей славе нужен наследник.
— Мой наследник Марцелл, сын сестры. — Октавиан пригубил вино. — Почему ты сам не изберешь до сих пор подруги?
— Я обручен с музами, а они богини ревнивые, — пошутил Меценат. — Однако мои рабыни прекрасны и ежегодно рожают. Никто не бросит мне упрека в безнравственности, но тебе необходимо жениться.
— На ком? Мне ни одна не мила...
— Женятся не только по любви. Браки по рассудку даже счастливей.
Октавиан вздохнул.
— Я уже присмотрел тебе невесту. Тетка жены Помпея. Немного старше тебя, но хорошенькая, прекрасный характер.
— Скрибония? Я ее знаю. — Октавиан покраснел. — Мальчишкой я три дня был влюблен в нее.
— Тем лучше. Этот брак поможет тебе заключить дружбу с Секстом. А с ним ты можешь не бояться ни Антония, ни Египта
— Хорошо бы посоветоваться, — нерешительно начал Октавиан
— Я сам напишу ему. Он не будет возражать, ведь это необходимо.
Октавиан наклонил голову.
— Для блага Рима и Италии.
II
Как дух мятежей, носился Секст Помпей над волнами. Восставшая Иберия присягнула ему на верность. Рабы Сицилии видели в нем своего единственного избавителя. Варвары, населяющие западные острова Средиземного моря, сарды, корсиканцы, балеарцы, обожествляли смелого пирата. Вечно недовольный Восток ждал его сигнала.
Агриппа сперва безуспешно гонялся за "морскими ласточками" — верткими суденышками Секста Помпея. Потом позорно бежал.
Хитрому пицену удалось проскользнуть в прилив между губительными водоворотами Сциллы и Харибды и спрятать остатки своей эскадры и недоступной бухте.
Триумвиры прислали парламентария к Владыке Морей. Секст колебался. В его план не входил компромисс. Он намеревался сжать кольцом Италию, смирить Октавиана голодом бросить иберов на африканские владения Лепида. Утвердившись на Западе, напасть на Марка Антония и, овладев вселенной, дать миру свой закон. О том, каков должен быть это закон, Секст не задумывался. Политические идеалы наследника Великого были смутны. Он любил говорить о справедливости и в быту был справедлив. Но социальная справедливость рисовалась ему по архаическим заветам прадедов-патрициев
Республиканец по традиции, Секст в то же время мечтал о диадеме. Чем он хуже Октавиана?
Эврос, доверенный Антония, обещал молодому Помпею корону Иберии и диктаторскую власть над островами Запада и Сицилией. Лепид согласен, а с мнением Октавиана его партнеры считаться не намерены. Он едва держится в голодной Италии. Прекратит Антоний подвоз пшеницы из Египта и Тавриды, и Рим вынужден будет сдаться...
— Соглашайся, Секст. — Либонила поднялась. Забившись в уголок, она внимательно следила за беседой. — Соглашайся, я устала...
— Завтра я дам тебе ответ. — Секст отпустил парламентера. — Кариссима, я просил бы не вмешиваться...
— Да? Но если ты искал во мне домоседку, рукодельницу, вечно рожающую рабу, не надо было брать меня в море. Мне тридцать лет, а я еще не знаю жизни. Твои мерзкие морские разбойники, дурно пахнущие варвары, их нелепые жены, портовые девки, подруги твоих легатов... Как это все отвратительно! Будет мир, войдешь четвертым в их союз. Я побываю в Вечном Городе, в римских термах смою корабельную грязь, войду в круг людей, равных мне, услышу латинскую речь...
Секст молчал.
— Любовь моя. — Либонила протянула руки.
Пират обнял ее:
— Разве тебе плохо со мной?
Наутро Эврос увез согласие Секста Помпея. Пират приглашал властителей мира на борт своего корабля.
Агриппа сперва безуспешно гонялся за "морскими ласточками" — верткими суденышками Секста Помпея. Потом позорно бежал.
Хитрому пицену удалось проскользнуть в прилив между губительными водоворотами Сциллы и Харибды и спрятать остатки своей эскадры и недоступной бухте.
Триумвиры прислали парламентария к Владыке Морей. Секст колебался. В его план не входил компромисс. Он намеревался сжать кольцом Италию, смирить Октавиана голодом бросить иберов на африканские владения Лепида. Утвердившись на Западе, напасть на Марка Антония и, овладев вселенной, дать миру свой закон. О том, каков должен быть это закон, Секст не задумывался. Политические идеалы наследника Великого были смутны. Он любил говорить о справедливости и в быту был справедлив. Но социальная справедливость рисовалась ему по архаическим заветам прадедов-патрициев
Республиканец по традиции, Секст в то же время мечтал о диадеме. Чем он хуже Октавиана?
Эврос, доверенный Антония, обещал молодому Помпею корону Иберии и диктаторскую власть над островами Запада и Сицилией. Лепид согласен, а с мнением Октавиана его партнеры считаться не намерены. Он едва держится в голодной Италии. Прекратит Антоний подвоз пшеницы из Египта и Тавриды, и Рим вынужден будет сдаться...
— Соглашайся, Секст. — Либонила поднялась. Забившись в уголок, она внимательно следила за беседой. — Соглашайся, я устала...
— Завтра я дам тебе ответ. — Секст отпустил парламентера. — Кариссима, я просил бы не вмешиваться...
— Да? Но если ты искал во мне домоседку, рукодельницу, вечно рожающую рабу, не надо было брать меня в море. Мне тридцать лет, а я еще не знаю жизни. Твои мерзкие морские разбойники, дурно пахнущие варвары, их нелепые жены, портовые девки, подруги твоих легатов... Как это все отвратительно! Будет мир, войдешь четвертым в их союз. Я побываю в Вечном Городе, в римских термах смою корабельную грязь, войду в круг людей, равных мне, услышу латинскую речь...
Секст молчал.
— Любовь моя. — Либонила протянула руки.
Пират обнял ее:
— Разве тебе плохо со мной?
Наутро Эврос увез согласие Секста Помпея. Пират приглашал властителей мира на борт своего корабля.
III
Пурпур и золото, запах роз и моря, смуглые лица пиратов, прислуживающих за столом, а за бортом немолкнущий, монотонный плеск, точно шум раковины.
Октавиан старался не пить, но от зноя и мерного покачивания его разморило. Напрягая слух, ловил не только каждое слово, но каждый шорох. По движению губ угадывал, что замышляет Секст.
Триумвиры пировали за отдельным столом. Их свита и кормчие Секста угощались в отдалении.
— Мы в волшебных владениях нимфы Калипсо, — любезно пошутил Антоний. — Ты угощаешь нас дивными винами Эллады и лицезрением самой прекрасной матроны Рима.
— Красота и услада пируют с нами. — Лепид поднял кубок и, нагнувшись к Сексту, шепнул: — Либонила — первая красавица Рима. Октавиан — самый красивый юноша Италии. Ты не ревнуешь?
Секст равнодушно скользнул глазами.
— Я вижу, ты не из ревнивых. — Лепид усмехнулся. — Зато твой соперник на море сходит с ума от ревности!
Лепид перегнулся через стол и крикнул:
— Октавиан Цезарь, твой друг уже час делает таинственные знаки, а ты так увлечен!
Младший триумвир живо обернулся. По лицу Агриппы догадался, что его друг недоволен, озабочен. Октавиан быстро подошел к нему.
— Нагнись к борту, — шепнул Агриппа. — Видишь? Под водой канаты. Стоит их перерубить, и течение вынесет корабль в открытое море.
Наследник Цезаря вздрогнул и поглядел на берег. Белы домики и пальмы виднелись не меньше чем в тридцати стадиях.
— Доберемся вплавь. — Агриппа приподнял край плаща показал плоскую, тщательно укутанную глиняную фляжку. — Захватил с берега. Греческий огонь. Если они рискнут, разобью. Пламя вмиг охватит трирему. Мы спрыгнем за борт, они сгорят.
— Секст не решится, — тихо ответил Октавиан.
— Не знаю. Шептались один пират и Помпей. Пират спрашивает: "Перерубить?" Секст жмется — дал честное слово... мои гости... потом говорит: "Чтоб я не знал. Неудобно". Тут он заметил меня.
— Он и сейчас следит... — Сын Цезаря подтолкнул своего друга.
— Секст запретил рубить канаты, но так запретил, что тот кто нарушит приказ, получит от него же награду. Разреши. — Агриппа притронулся к фляжке.
Мимо, как бы случайно, прошел Секст. Взгляды друзей не ускользнули от него. Долетевшие слова подтвердили опасения пирата. Отдать свою трирему пламени и пойти на открытый разрыв Секст Помпей не решался.
Триумвиров снесли с корабля в ладью замертво. Один Октавиан шел на своих ногах. Прощаясь, он пристально взгляну Сексту в глаза, желтовато-карие, по-соколиному зоркие, смелые и такие близорукие.
С Либонилой Октавиан договорился. Чутьем понял: прекрасная матрона скучает, жаждет мужского поклонения, завистливого восхищения подруг и розового венка первокрасавицы Рима. Триумвир обещал ей восторг своей столицы Либонила будет первой не только по прелести, но и по сану. Он не женат, его сестра стареет. Октавиан подарит супруге пирата жизнь, полную наслаждений, почестей и всеобщего обожания, и не собирается разлучать ее с мужем. Нужно только уговорить Секста не отнимать у наследника Цезаря Иберию. Пусть молодой Помпей удовольствуется Африкой. Либонила должна натравить своего Кая на Клеопатру, эту язву всего Востока. Секст станет императором Африки и возложит тиару обоих Египтов на гордую головку прекрасной квиритки иначе Либонила рискует потерять супруга. Для жен своих союзников Клеопатра опасней, чем для их врагов.
Октавиан старался не пить, но от зноя и мерного покачивания его разморило. Напрягая слух, ловил не только каждое слово, но каждый шорох. По движению губ угадывал, что замышляет Секст.
Триумвиры пировали за отдельным столом. Их свита и кормчие Секста угощались в отдалении.
— Мы в волшебных владениях нимфы Калипсо, — любезно пошутил Антоний. — Ты угощаешь нас дивными винами Эллады и лицезрением самой прекрасной матроны Рима.
— Красота и услада пируют с нами. — Лепид поднял кубок и, нагнувшись к Сексту, шепнул: — Либонила — первая красавица Рима. Октавиан — самый красивый юноша Италии. Ты не ревнуешь?
Секст равнодушно скользнул глазами.
— Я вижу, ты не из ревнивых. — Лепид усмехнулся. — Зато твой соперник на море сходит с ума от ревности!
Лепид перегнулся через стол и крикнул:
— Октавиан Цезарь, твой друг уже час делает таинственные знаки, а ты так увлечен!
Младший триумвир живо обернулся. По лицу Агриппы догадался, что его друг недоволен, озабочен. Октавиан быстро подошел к нему.
— Нагнись к борту, — шепнул Агриппа. — Видишь? Под водой канаты. Стоит их перерубить, и течение вынесет корабль в открытое море.
Наследник Цезаря вздрогнул и поглядел на берег. Белы домики и пальмы виднелись не меньше чем в тридцати стадиях.
— Доберемся вплавь. — Агриппа приподнял край плаща показал плоскую, тщательно укутанную глиняную фляжку. — Захватил с берега. Греческий огонь. Если они рискнут, разобью. Пламя вмиг охватит трирему. Мы спрыгнем за борт, они сгорят.
— Секст не решится, — тихо ответил Октавиан.
— Не знаю. Шептались один пират и Помпей. Пират спрашивает: "Перерубить?" Секст жмется — дал честное слово... мои гости... потом говорит: "Чтоб я не знал. Неудобно". Тут он заметил меня.
— Он и сейчас следит... — Сын Цезаря подтолкнул своего друга.
— Секст запретил рубить канаты, но так запретил, что тот кто нарушит приказ, получит от него же награду. Разреши. — Агриппа притронулся к фляжке.
Мимо, как бы случайно, прошел Секст. Взгляды друзей не ускользнули от него. Долетевшие слова подтвердили опасения пирата. Отдать свою трирему пламени и пойти на открытый разрыв Секст Помпей не решался.
Триумвиров снесли с корабля в ладью замертво. Один Октавиан шел на своих ногах. Прощаясь, он пристально взгляну Сексту в глаза, желтовато-карие, по-соколиному зоркие, смелые и такие близорукие.
С Либонилой Октавиан договорился. Чутьем понял: прекрасная матрона скучает, жаждет мужского поклонения, завистливого восхищения подруг и розового венка первокрасавицы Рима. Триумвир обещал ей восторг своей столицы Либонила будет первой не только по прелести, но и по сану. Он не женат, его сестра стареет. Октавиан подарит супруге пирата жизнь, полную наслаждений, почестей и всеобщего обожания, и не собирается разлучать ее с мужем. Нужно только уговорить Секста не отнимать у наследника Цезаря Иберию. Пусть молодой Помпей удовольствуется Африкой. Либонила должна натравить своего Кая на Клеопатру, эту язву всего Востока. Секст станет императором Африки и возложит тиару обоих Египтов на гордую головку прекрасной квиритки иначе Либонила рискует потерять супруга. Для жен своих союзников Клеопатра опасней, чем для их врагов.
IV
Волны заливали ладью. Октавиан, укутавшись в плащ, прижался к борту. Пнул ногой непробудно пьяного Лепида: "Животное!"
Антония охватило холодным валом. Он приподнялся и, ругнувшись, снова рухнул на дно. Младший триумвир вскрикнул и уронил голову на колени друга.
— Укачивает, вот мучение! Прображничали весь день и ни до чего не договорились. Неужели завтра опять потащимся?..
Пена прибоя светилась во тьме. Море шумело, наступало, и шум его врывался в покои прибрежной виллы. Супруга Владыки Морей уступила свою опочивальню младшему триумвиру, а сама она проведет эти дни на корабле со своим Каем.
Октавиан, лежа на постели, стонал:
— Проклятый Помпей! Проклятый корабль! Проклятая качка! Дай уксусу... Подлецы! Кажется, меня отравили... Что же ты молчишь?
— Лежи, укачало. Теперь и на суше в глазах плывет...
Вошел Лепид. Октавиан поразился, как быстро властитель Африки успел протрезветь.
— Ты обратил внимание — Эвроса не было? Ведь он правая рука Антония. — Лепид сел. — Надеюсь, при твоем друге можно говорить откровенно? — Заметив, как передернулся Агриппа, он ухмыльнулся: — Со школьной скамьи известно: три на два не делится, но четыре число четное, распадается на две двойки. Я и ты, Секст и Антоний. Эврос послан в Египет. Меня подменят Секстом, тебя — Клеопатрой, и третий триумвират готов!
Октавиан широко раскрыл глаза.
— Непонятно? Африку отдадут Помпею, Италию — Цезариону, то есть фактически Клеопатре. — Лепид кашлянул.
— Ты сумеешь до весны держать Секста в границах? — Агриппа выступил из темноты. — Не подпускай его лигуры к Италии. Весной мы вступим в игру.
Лепид задумчиво поглядел на пол.
— Да, рассчитывай. Если Клеопатра не поддержит пирата.
— С Египтом союза не будет, — уронил Октавиан. — Либонила не допустит. Пока вы бражничали, я добился кой-чего. Но Секст метит на твою Африку.
— И на твою Иберию. — Лепид вздохнул и, пожелав приятной ночи, удалился.
Октавиан подошел к столу и жадно выпил холодной воды.
— Четыре камня на моем пути — Цезарион, Антоний, Лепид и Секст — каждый из них сильнее меня. Пока они дышат, я как затравленный зверь!
— Не думаю. К весне мы будем сильней, а до весны все что угодно, лишь бы сохранить мир!
Антония охватило холодным валом. Он приподнялся и, ругнувшись, снова рухнул на дно. Младший триумвир вскрикнул и уронил голову на колени друга.
— Укачивает, вот мучение! Прображничали весь день и ни до чего не договорились. Неужели завтра опять потащимся?..
Пена прибоя светилась во тьме. Море шумело, наступало, и шум его врывался в покои прибрежной виллы. Супруга Владыки Морей уступила свою опочивальню младшему триумвиру, а сама она проведет эти дни на корабле со своим Каем.
Октавиан, лежа на постели, стонал:
— Проклятый Помпей! Проклятый корабль! Проклятая качка! Дай уксусу... Подлецы! Кажется, меня отравили... Что же ты молчишь?
— Лежи, укачало. Теперь и на суше в глазах плывет...
Вошел Лепид. Октавиан поразился, как быстро властитель Африки успел протрезветь.
— Ты обратил внимание — Эвроса не было? Ведь он правая рука Антония. — Лепид сел. — Надеюсь, при твоем друге можно говорить откровенно? — Заметив, как передернулся Агриппа, он ухмыльнулся: — Со школьной скамьи известно: три на два не делится, но четыре число четное, распадается на две двойки. Я и ты, Секст и Антоний. Эврос послан в Египет. Меня подменят Секстом, тебя — Клеопатрой, и третий триумвират готов!
Октавиан широко раскрыл глаза.
— Непонятно? Африку отдадут Помпею, Италию — Цезариону, то есть фактически Клеопатре. — Лепид кашлянул.
— Ты сумеешь до весны держать Секста в границах? — Агриппа выступил из темноты. — Не подпускай его лигуры к Италии. Весной мы вступим в игру.
Лепид задумчиво поглядел на пол.
— Да, рассчитывай. Если Клеопатра не поддержит пирата.
— С Египтом союза не будет, — уронил Октавиан. — Либонила не допустит. Пока вы бражничали, я добился кой-чего. Но Секст метит на твою Африку.
— И на твою Иберию. — Лепид вздохнул и, пожелав приятной ночи, удалился.
Октавиан подошел к столу и жадно выпил холодной воды.
— Четыре камня на моем пути — Цезарион, Антоний, Лепид и Секст — каждый из них сильнее меня. Пока они дышат, я как затравленный зверь!
— Не думаю. К весне мы будем сильней, а до весны все что угодно, лишь бы сохранить мир!
V
Бывший ветеран Цезаря сенатор Сильвий Сильван путешествовал. Его сопровождал молодой раб, смуглый, белозубый и веселый.
Путники, не спеша пустив коней, размеренной рысью продвигаюсь к югу, по знаменитой Виа Аппиа — широкой, мощенной мрамором дороге, проложенной более ста лет назад стараниями консула Аппия Клавдия. Виа Аппиа соединяла Рим с Неаполем. Когда сенатор был еще несмышленым малюткой страшный лес из шести тысяч крестов вырос по обочинам Аппиевой дороги. Шесть тысяч мятежных рабов, друзей восставшего гладиатора Спартака, были распяты на этих крестах по воле Марка Лициния Красса.
Но все это было слишком давно, чтобы смущать молодого спутника сенатора. Юноша то и дело сшибал хлыстом головки придорожных трав, напевал, пускал коня в галоп и, забыв всякую пристойность, обгонял своего господина. Но сенатор, погруженный в раздумья, казалось, не замечал этой непочтительности. Лишь изредка уголком глаза следил за своим спутником, любуясь его удалью.
Там, где проселочная дорога, прорезая рощу олив, убегала в сторону от мраморной страды к морю, молодой раб подъехал к сенатору и молча указал хлыстом на запад.
Они свернули к Кумам. Некогда богатая греческая колония и крупный торговый порт Кумы благосостоянием своих обитателей и их любовью к роскоши соперничали с самыми великолепными городами Этрурии. Но вскоре неподалеку возник небольшой поселок Неаполь. Залив возле Неаполя оказался более удобным для мореходов, а дорога, проложенная консулом Аппием Клавдием, соединила этот городок с Римом. Кумы захирели.
Триремы и галионы, груженные египетским льном и пшеницей, оливками Тавриды, мехами, янтарем и оловом из далеких заальпийских стран, благовонными смолами и драгоценными тканями Востока, бросали якоря у причалов Неаполя.
А Кумы чахли. К моменту появления на свет Дивного Юлия некогда блистательный порт превратился в захолустный городок и его жители с трудом довольствовались доходами с пригородных виноградников и рыболовства. Но и рыба с каждым годом уходила все дальше в море.
Однако сенатор Сильвий Сильван знал: там тихая обширная бухта и, сделав кое-какие приспособления, в ней можно будет разводить ценные породы морской живности.
— В наш век каждый стремится приумножить свое богатство, хотя недавние события, потрясшие Рим и мир, показали нам, как призрачны и непрочны все блага земные, — пояснил сенатор отцам города Кумы. — Но живой думает о живом, и я желал бы приобрести ваш заливчик.
Местные магистраты изумленно переглянулись.
— Как это можно — продать кусок моря? — нерешительно начал толстый и добродушный Мальвий, председатель городской муниции. — Море ничье. Это владение Посейдона!
— Море ничем не хуже и не лучше земли, — твердо возразил сенатор. — Конечно, море принадлежит Нептуну, или, как вы его зовете, Посейдону, а земля Юпитеру, но кусок земли можно и купить, и продать. — Сенатор Сильвий Сильван обвел тяжелым взглядом своих собеседников. — Чем же море лучше земли, что нельзя купить и его кусочек? — Он достал небольшой, но туго набитый мешочек и высыпал на стол кучу золотых денариев. — Вам нужны деньги, мне — залив!
Скрепя сердца и успокоив совесть вескими доводами сенатора, отцы города продали свой залив.
После легкой трапезы, разделенной с местными нобилями, сенатор пожелал осмотреть вновь приобретенные владения. Смуглый раб вырос как из-под земли. Он уже велел от имени своего господина приготовить гребную лодочку и приказал гребцам захватить линь в двадцать локтей, грузила и острый черпачок, чтобы брать грунт со дна.
— Надеюсь, — насмешливо бросил юноша, — местные жители нырять умеют!
Пологие ступени мраморного причала, следы былого великолепия Кум, вели к самой воде. Зеленовато-синее беспокойное море, все в белых барашках, морщилось от мелких и острых волн. Ветер дул с севера, и над Апеннинами уже начинали собираться дождевые тучи.
Сенатор с опаской сошел в утлую лодочку. Он не был моряком, хотя и провел свыше двадцати лет в непрестанных походах. Молодой раб лихо спрыгнул вслед за своим господином и уселся на корме, отстранив крепким плечом кормчего: "Сам поведу!"
Сопровождавший сенатора магистрат[ 45] недовольно кашлянул. Его злила бесцеремонность этого невольника. Видно, даже раб римского сенатора важней местных отцов отечества!
Отъехав шагов десять от берега, молодой раб скомандовал одному из гребцов:
— Прыгай и достань грунт со дна!
Гребец возмущенно пожал плечами. Он был свободнорожденным рыбаком и вовсе не желал повиноваться варвару.
— Кому сказал? — повысил голос сенаторский раб и, подняв строптивого, швырнул за борт.
Затем принялся замерять глубину.
Куминец, видя, что шутки плохи, покорно нырнул и, вынырнув, показал сенатору на острие черпачка ил и глинистую массу.
— Делать промеры и брать грунт через каждые десять шагов, — распорядился раб сенатора. — Сперва прочешем залив вдоль, а потом и поперек.
Сенатор удовлетворенно кивнул, но местный магистрат нахмурился и гневно сжал свой посох.
А когда они закончили объезд залива, молодой наглец как бы мимоходом заметил своему господину, что уж слишком дорого запросили отцы города за эту грязную лужу.
— Не твое дело. — Рассерженный магистрат ткнул юношу посохом. — Может, у вас в Риме другие порядки, а у нас дерзких рабов бьют палками!
Молодой раб в ответ лишь весело блеснул зубами.
Путники, не спеша пустив коней, размеренной рысью продвигаюсь к югу, по знаменитой Виа Аппиа — широкой, мощенной мрамором дороге, проложенной более ста лет назад стараниями консула Аппия Клавдия. Виа Аппиа соединяла Рим с Неаполем. Когда сенатор был еще несмышленым малюткой страшный лес из шести тысяч крестов вырос по обочинам Аппиевой дороги. Шесть тысяч мятежных рабов, друзей восставшего гладиатора Спартака, были распяты на этих крестах по воле Марка Лициния Красса.
Но все это было слишком давно, чтобы смущать молодого спутника сенатора. Юноша то и дело сшибал хлыстом головки придорожных трав, напевал, пускал коня в галоп и, забыв всякую пристойность, обгонял своего господина. Но сенатор, погруженный в раздумья, казалось, не замечал этой непочтительности. Лишь изредка уголком глаза следил за своим спутником, любуясь его удалью.
Там, где проселочная дорога, прорезая рощу олив, убегала в сторону от мраморной страды к морю, молодой раб подъехал к сенатору и молча указал хлыстом на запад.
Они свернули к Кумам. Некогда богатая греческая колония и крупный торговый порт Кумы благосостоянием своих обитателей и их любовью к роскоши соперничали с самыми великолепными городами Этрурии. Но вскоре неподалеку возник небольшой поселок Неаполь. Залив возле Неаполя оказался более удобным для мореходов, а дорога, проложенная консулом Аппием Клавдием, соединила этот городок с Римом. Кумы захирели.
Триремы и галионы, груженные египетским льном и пшеницей, оливками Тавриды, мехами, янтарем и оловом из далеких заальпийских стран, благовонными смолами и драгоценными тканями Востока, бросали якоря у причалов Неаполя.
А Кумы чахли. К моменту появления на свет Дивного Юлия некогда блистательный порт превратился в захолустный городок и его жители с трудом довольствовались доходами с пригородных виноградников и рыболовства. Но и рыба с каждым годом уходила все дальше в море.
Однако сенатор Сильвий Сильван знал: там тихая обширная бухта и, сделав кое-какие приспособления, в ней можно будет разводить ценные породы морской живности.
— В наш век каждый стремится приумножить свое богатство, хотя недавние события, потрясшие Рим и мир, показали нам, как призрачны и непрочны все блага земные, — пояснил сенатор отцам города Кумы. — Но живой думает о живом, и я желал бы приобрести ваш заливчик.
Местные магистраты изумленно переглянулись.
— Как это можно — продать кусок моря? — нерешительно начал толстый и добродушный Мальвий, председатель городской муниции. — Море ничье. Это владение Посейдона!
— Море ничем не хуже и не лучше земли, — твердо возразил сенатор. — Конечно, море принадлежит Нептуну, или, как вы его зовете, Посейдону, а земля Юпитеру, но кусок земли можно и купить, и продать. — Сенатор Сильвий Сильван обвел тяжелым взглядом своих собеседников. — Чем же море лучше земли, что нельзя купить и его кусочек? — Он достал небольшой, но туго набитый мешочек и высыпал на стол кучу золотых денариев. — Вам нужны деньги, мне — залив!
Скрепя сердца и успокоив совесть вескими доводами сенатора, отцы города продали свой залив.
После легкой трапезы, разделенной с местными нобилями, сенатор пожелал осмотреть вновь приобретенные владения. Смуглый раб вырос как из-под земли. Он уже велел от имени своего господина приготовить гребную лодочку и приказал гребцам захватить линь в двадцать локтей, грузила и острый черпачок, чтобы брать грунт со дна.
— Надеюсь, — насмешливо бросил юноша, — местные жители нырять умеют!
Пологие ступени мраморного причала, следы былого великолепия Кум, вели к самой воде. Зеленовато-синее беспокойное море, все в белых барашках, морщилось от мелких и острых волн. Ветер дул с севера, и над Апеннинами уже начинали собираться дождевые тучи.
Сенатор с опаской сошел в утлую лодочку. Он не был моряком, хотя и провел свыше двадцати лет в непрестанных походах. Молодой раб лихо спрыгнул вслед за своим господином и уселся на корме, отстранив крепким плечом кормчего: "Сам поведу!"
Сопровождавший сенатора магистрат[ 45] недовольно кашлянул. Его злила бесцеремонность этого невольника. Видно, даже раб римского сенатора важней местных отцов отечества!
Отъехав шагов десять от берега, молодой раб скомандовал одному из гребцов:
— Прыгай и достань грунт со дна!
Гребец возмущенно пожал плечами. Он был свободнорожденным рыбаком и вовсе не желал повиноваться варвару.
— Кому сказал? — повысил голос сенаторский раб и, подняв строптивого, швырнул за борт.
Затем принялся замерять глубину.
Куминец, видя, что шутки плохи, покорно нырнул и, вынырнув, показал сенатору на острие черпачка ил и глинистую массу.
— Делать промеры и брать грунт через каждые десять шагов, — распорядился раб сенатора. — Сперва прочешем залив вдоль, а потом и поперек.
Сенатор удовлетворенно кивнул, но местный магистрат нахмурился и гневно сжал свой посох.
А когда они закончили объезд залива, молодой наглец как бы мимоходом заметил своему господину, что уж слишком дорого запросили отцы города за эту грязную лужу.
— Не твое дело. — Рассерженный магистрат ткнул юношу посохом. — Может, у вас в Риме другие порядки, а у нас дерзких рабов бьют палками!
Молодой раб в ответ лишь весело блеснул зубами.
VI
Отцы города Кумы решили вечером дать пир в честь знатного гостя. Сопровождавший сенатора в прогулке по заливу. Куриаций Руф отправился просить благородного Сильвия Сильвана почтить своим присутствием их празднество.
Сенатор отдыхал в отведенных ему покоях. Подкравшись на цыпочках, чтобы не обеспокоить столь высокопоставленное лицо, Руф, заглянув в дверную щелку, в изумлении опустился на пол.
Молодой раб лежал, развалясь, на златотканом ложе, а пожилой сенатор, с висками, уже покрытыми первым инеем седины, стоя навытяжку перед этим наглецом, почтительно докладывал что-то. Руф напряг слух.
— Придется тебе, Сильвий, самому наблюдать за работами. Выпишешь из Рима лучших строителей. Залив очистите от ила и углубите. А чтобы не заносило песком — вымостить широкие аллеи вокруг и обсадить деревьями.
— Пиниями?
— Нет, лучше высоким кустарником. — Юноша задумался. — Начнете с дамбы. Стройте разом с двух берегов навстречу, а проход оставите такой, чтобы мой "ворон" под всеми парусами легко прошел, но не шире. Это значит, в полторы обычных лигуры, нет, лучше в ширину двух лигур. На берегу вокруг гавани построите мастерские, а вот тут сделаете как бы искусственные водоемчики, но соединенные с морем. К весне должно быть все готово!
Сенатор отдыхал в отведенных ему покоях. Подкравшись на цыпочках, чтобы не обеспокоить столь высокопоставленное лицо, Руф, заглянув в дверную щелку, в изумлении опустился на пол.
Молодой раб лежал, развалясь, на златотканом ложе, а пожилой сенатор, с висками, уже покрытыми первым инеем седины, стоя навытяжку перед этим наглецом, почтительно докладывал что-то. Руф напряг слух.
— Придется тебе, Сильвий, самому наблюдать за работами. Выпишешь из Рима лучших строителей. Залив очистите от ила и углубите. А чтобы не заносило песком — вымостить широкие аллеи вокруг и обсадить деревьями.
— Пиниями?
— Нет, лучше высоким кустарником. — Юноша задумался. — Начнете с дамбы. Стройте разом с двух берегов навстречу, а проход оставите такой, чтобы мой "ворон" под всеми парусами легко прошел, но не шире. Это значит, в полторы обычных лигуры, нет, лучше в ширину двух лигур. На берегу вокруг гавани построите мастерские, а вот тут сделаете как бы искусственные водоемчики, но соединенные с морем. К весне должно быть все готово!