Суренова Юлиана. Книга 3_Город богов

   – Бур…
   Нет, тот вовсе не собирался сдаваться.
   – И не пытайся меня отговорить! Я должен – и все!
   – Да послушай меня! – не выдержав, воскликнул Ларс. – Что ты будешь делать там, где властвуют силы? Как ты преодолеешь этот путь?
   – Уж я постараюсь, можешь быть уверен!
   – Друг, но зачем тебе рисковать…
   – А почему бы нет? Может быть, мне больше нравится быстрая смерть, чем медленное умирание в замерзающем городе!
   – Мне не удастся переубедить тебя?
   – И не пытайся. Бессмысленно. Уж я-то себя знаю…
   Маг качнул головой, а потом сжал плечо друга и шепнул ему на ухо короткое:
   – Спасибо!
   – Шамаш… – они все повернулись к богу солнца, который стоял, задумчиво глядя на них.
   – Мы готовы! – Нинти вскинула голову. Она никогда еще не испытывала такого чувства, вобравшего в себя решительность, отчаяние, надежду и еще множество иного, не имеющего названий, лишь оттенки мерцания в груди, которые слились воедино, вспыхнув ярким огнем, горевшим ровно, не ослабевая ни на миг, не вздрагивая на ветру, не сгибаясь от страха…
   – К чему ты готова, девочка? – он взглянул на нее с сочувствием. – К пустоте? А ты бывала там?
   – Я был! – Ларс выдвинулся чуть вперед, готовый встать на защиту Нинти, даже если противником будет сам бог солнца, которому был не в силах противостоять даже Губитель.
   – Да, – переведя на него взгляд, подтвердил тот. – Но для тебя это был только сон.
   Наяву она иная.
   – Я тоже стал другим!
   Шамаш лишь качнул головой, толи в несогласии, толи в сомнении, и повернулся к молодому караванщику.
   – А ты? Ты готов?
   – Разве возможно подготовиться к чему-то подобному? – Ри вымучено улыбнулся.
   После того, что ему довелось услышать о себе, своей судьбе… Выходило, что он уже мертв и лишь по какой-то непонятной оплошности гонцов госпожи Кигаль остается на земле. Может быть, поэтому он и не чувствовал страха. Или же, он слишком долго боялся, и это чувств просто закончилось. Ведь страх не может быть безграничным.
   Ри не надеялся на спасение, однако, в его душе, несмотря ни на что, еще сохранилась искра любопытства. Ему было интересно взглянуть на божественный обряд. Хорошо бы, чтобы именно это воспоминание и стало последним. Тогда в снах не останется места для Губителя и выдуманных им мук.
   Медленно воскрешая в своей памяти то, что он успел узнать об обряде вообще, складывая кусочки в единое целое, Ри прошептал, повторяя сказанные, как теперь казалось, целые столетия назад (так много всего произошло с тех пор) слова Бура:
   – Лишь став хозяином своей судьбы можно ее найти…
   – Все было бы так, если бы речь шла о простом испытании. Вам же предстоит нечто совсем другое: не зная будущего, опираясь лишь на прошлое, видя всего один миг настоящего выбрать среди множества судеб единственную.
   – И это поможет Сати? – его глаза зажглись надеждой.
   – Мы можем попытаться, – колдун не мог просто взять и погасить эту свечу холодным и безнадежным "нет", но и сказать твердое "да", зная, что это неправда, был не в силах. – Что ж… – Шамаш чуть наклонил голову, – тогда в путь.
   – Но… – Нинти и сама не знала, куда вдруг в последний миг подевалась вся ее решительность. Она вдруг испытала такой страх, который не ведала никогда раньше.
   Словно то, что должно было произойти, могло повлиять и на ее судьбу, бывшую доселе неизменной и постоянной…
   Богиня нервно повела плечами, закусила губу, пытаясь унять вдруг накатившую дрожь.
   – Этот обряд… – глядя себе под ноги, боясь поднять глаза, проговорила она. – Он позволит нам с тобой сопровождать смертных? Он сможет коснуться душ бессмертных?
   "Ты боишься?" – спросил он ее на языке мыслей, понимая, что есть вопросы, которые не касаются других, лишь того, кому они задавались.
   "Нет! " – ответила Нинти с чрезмерной поспешностью, что тотчас выдало ее истинные чувства.
   "Девочка, не стесняйся страха. В нем нет ничего постыдного".
   "Но ведь я богиня!" "Возможно, твоя сущность и стоит за гранью, но душа, создавшая эту плоть и кровь, стремится к обычной людской жизни".
   "Что же, сейчас я человек?" – с сомнением глядя на него, спросила Нинти. Она не готова была в это поверить, однако не могла не признать, что это многое бы объясняло. Во всяком случае – ее нынешние чувства и переживания.
   "Один человек сказал мне, что я тот, кем хочу быть. Он прав. И я думаю, это справедливо и в отношении тебя".
   "Мне надо привыкнуть к этой мысли… " – однако, надо признать, с каждым новым мигом эта идея нравилась ей все больше и больше. Нинти давно мечтала пожить немного людской жизнью. Пусть ей будет дано совсем немного, ведь этот город умирает…
   Не важно. Она собиралась сделать каждый миг смертной жизни длиннее вечности, чтобы потом заполнить воспоминаниями об этих мгновениях данную богине бесконечность.
   – Что ж, – Шамаш огляделся. На миг его взгляд остановился на Ларсе, который, ослабев от потери крови и боли ран, пошатывался, с трудом держась на ногах. – Ты сможешь идти? – спросил он его.
   Молодому магу хотелось бы просто сказать "да", но он не мог, боясь, что своим обманом и скрытой за ним слабостью подведет бога солнца, который будет рассчитывать на его силу.
   – Смотря куда, – тяжело дыша, хриплым, срывающимся в сип голосом проговорил он. – Если недалеко – то да, – он, уже прошедший людское испытание, знал, что за его гранью все чувства меняются, боль и немощь тела забываются. Полагая, что новое испытание будет чем-то напоминать прежнее, он надеялся, что не будет обузой в испытании. Но если оно иное…
   – Нам нужно лишь подняться к храму. Дальше пойдет душа.
   – Доберусь, – Ларс уверено кивнул. Он убрал руки с плеч поддерживавших его людей, сделал шаг вперед, подтверждая свои слова.
   С сомнением взглянув на горожанина, его посеревшее лицо, тусклые бесцветные губы и покрывавшие тело повязки, Шамаш качнул головой, но сказал лишь: – Идите за мной.
   – Мы можем пойти с вами? – окликнул его Евсей.
   – Только до храма.
   Караванщики переглянулись. С одной стороны, им было немного обидно, что это чудо обходит их стороной. Все-таки, божественный обряд… Но с другой… Ведь они уже прошли испытание, получили свою судьбу, которой были вполне довольны. Поэтому они не стали упрашивать Его изменить свое решение. И, все же, они хотели сделать хоть что-нибудь.
   – Мы можем помочь, – качнув головой в сторону раненого горожанина, проговорил Лис.
   – Нет. Наш путь начинается уже здесь. И он должен быть пройден как единое целое.
   Караванщики понимающе кивнули, смиряясь со своей долей и подчиняясь воле богов.
   – Я пойду впереди. На тот случай, если навстречу попадется кто-нибудь из слуг прежнего хозяина города, – проговорил Лис.
   Шамаш не возражал, хотя и не видел в подобной предосторожности никакого смысла, зная, что на этом пути им не встретится ни один смертный, будь то друг или враг.
   Но караванщик хотел быть полезным, ему это было необходимо, чтобы не чувствовать себя бесполезным.
   – Я где-то обронил меч, – взглянув на Лиса, проговорил он. – Пожалуйста, найди его. И пусть он побудет у тебя, пока я не вернусь.
   – Конечно! – радостно проговорил воин, с готовностью бросившись выполнять поручение повелителя небес, который тем временем повернулся к Евсею.
   – Возьми Ану за руку. Не давай ей убежать, но и не будь чрезмерно строг.
   – Я понимаю: она нуждается в доброте и заботе, – караванщик огляделся, быстро найдя взглядом девушку – олениху, державшуюся в стороне от незнакомых ей людей, и, в то же время, стараясь не отходить далеко от бога солнца.
   Спустя какое-то время они подошли к двери, которая прежде лишь отделяла храм от подземелья, сейчас же должна была стать самой гранью судьбы. Перед глазами ожидавших чуда, и, все же, оказавшихся не готовыми к тому, что их предстояло увидеть на самом деле, спутников серые каменные створки замерцали, теряя очертания. Дверь не открылась, а, скорее, спала тонким туманным пологом, открывая серую бесцветную пустоту, в которой не было ничего, движение сковал вечный покой, не оставлявший места ни запахам, ни звукам – ничему. Это пустота притягивала к себе взгляд и поглощала, словно бескрайняя пустыня маленькую хрупкую снежинку. Она не знала истины создания, лишенная творца и его творения.
   Казалось, что за тонкой расплывчатой чертой, проведенной на земле, знаменуя собой конец мироздания, нет более ничего…
   Лис и Евсей остановились, зная, что дальше им дороги нет. Вряд ли они признались бы в этом даже самим себе, но в этот миг они испытали несказанное облегчение от мысли, что им не надо перешагивать через грань пустоты, когда они не чувствовали в себе силы сделать это.
   Замерли и остальные.
   – Еще не поздно передумать, – проговорил Шамаш, на миг обернувшись к своим спутникам.
   – Нет! – они уже не просто выбрали свой путь, но ступили на него и теперь никакие сомнения и страхи не могли заставить с него сойти.
   – Тогда встретимся у Камня, – он первым шагнул в ничто, тотчас растворившись в нем.
   За ним последовали остальные. Приняв последнего из странников, пустота замерцала, зашевелилась, словно на мгновение, впитав в себя живые души и тела, обретя частицу бытия. Затем все вокруг озарилось яркой вспышкой, в которой мир ничто исчез без следа.
   Перед глазами замерших караванщиков лежала обычная каменная дверь, сквозь приоткрытые створки которой виднелась погруженная в полумрак зала храма.
   – Да, дела… – с шумом выдохнул Лис. Прошло несколько мгновений, прежде чем он вновь обрел способность двигаться и мыслить. Он шевельнул пальцами, повел плечами, качнул головой, видя в движении единственное свидетельство тому, что он все еще жив. – Ты видел? – он повернулся к стоявшему с ним рядом Евсею. – Что это было?
   – Ничто, – прошептал тот, – первородная Пустота, находящееся за чертой мироздания…
   – Но разве мироздание не бесконечно?
   – Бесконечно.
   – Но как же тогда? – как воин ни старался понять, он был не в силах, когда для этого ему не хватало ни фантазии, ни веры.
   – Представь себе снежную пустыню. Где она начинается, где лежит ее конец?
   – Ты сам прекрасно знаешь, что пустыня бесконечна.
   – Да. Но ведь в ней есть города.
   – Это оазисы, существующие лишь сейчас. В будущем их не будет и никто не вспомнит о том, что они когда-то были.
   – И бесконечность пустыни станет больше… А потом вообще исчезнет, обернувшись в ничто, когда закончится вечность и придет время пробуждения.
   – Все это так сложно…
   – Не думай, что я понимаю много больше тебя. Просто…
   – Просто ты делаешь вид… И все-таки, вот мне интересно, куда же все ушли?
   – Не знаю. Может быть, за увиденной нами гранью была не сама пустота, а лишь приближение к ней – нескончаемая бездна… Мы можем гадать, предполагать, но никогда не дойдем до правильного ответа сами, ибо мы с тобой по эту сторону черты.
   – Ты говоришь так, словно жалеешь об этом.
   – Сейчас, когда развилка на дороге осталась позади, и я знаю, что не смогу к ней вернуться – да, мне жаль, что я не увижу этого. Но я понимаю и другое – будь выбор лишь впереди, у меня не хватило бы смелости сделать шаг туда…
   – Мда, – Лис вздохнул. Несколько мгновений он молчал, глядя на холодные камни стен подземелья, ставшие свидетелями стольких чудес. Он не понял ровным счетом ничего из того, что пытался объяснить ему Евсей. Впрочем, он не испытывал ни беспокойства, ни разочарования по этому поводу. Лис был воином, а не жрецом. Он прекрасно разбирался во всем, что должен был знать воин. Остальное не имело значения… – Пойдем, – он двинулся вперед.
   – Куда? – теперь пришло время удивляться Евсею.
   – К магическому камню. Шамаш сказал, что мы должны встретится там…
   – Мы чужаки, – качнул головой караванщик, – нам не позволят подойти к нему.
   – Мы исполняем волю бога солнца. Кто остановит нас? – и воин первым вошел в храм.
 

Глава 14

 
   Атен не находил себе места. Он метался из стороны в сторону, бессознательно пытаясь вырваться, броситься бежать, не важно куда. И что из того, что он прекрасно знал: его удерживало нечто куда более прочное, чем самая крепкая в мире цепь! Его душа не знала покоя, разрываемая на части мыслью о том, что, возможно, именно в этот миг Шамаш ведет сражение с Губителем! Нергал – Его заклятый враг, который не применит воспользоваться тем, что противник, продолжая верить в реальность сна и считать себя не богом, а лишь смертным, не вернул всей полноты небесной силы…
   – Пап! – он и не заметил, как к нему подошла Мати, лишь налетев на девочку, услышав ее испуганно-обиженный вскрик, понял, что она рядом.
   Караванщик тотчас остановился, мотнул головой, пытаясь прогнать то, что считал жутким наваждением, кошмаром, но только не явью.
   – Прости меня, милая! – проговорил он, склонившись к Мати.
   Та взглянула на отца с удивлением, не понимая, что с ним такое, откуда это отчаяние в глазах и боль в уголках губ.
   – Пап… – она, наморщив лоб, на миг замолчала, раздумывая, стоит ли ей расспрашивать отца о том, что его тревожит, или лучше не делать этого.
   Она чувствовала: что-то не так. Все, что девочка видела вокруг, говорило ей об этом, когда над караваном нависло напряжение. Несмотря на середину дня площадь оставалась пустынной и немой, и по всему городу в безумном танце, закрывая за собой свет, плясали мрачные тени…
   Но, вот что удивительно: все эти знаки близости не просто беды, но самого Губителя не пугали Мати, словно она точно знала: Враг не сможет ничего сделать ни ей самой, ни тем, кто был ей дорог. Эта вера была так сильна, что прогоняла сомнения и страхи раньше, чем они успевали коснуться души.
   Она еще какое-то время молча смотрела на отца, а затем заговорила о том, зачем пришла: – Пап, мне нужно молоко.
   – Молоко? – он не сразу понял ее просьбу. – Зачем оно тебе?
   – Ну, папа! – девочка всплеснула руками. – Пора кормить малышей! А молока нет!
   – Попроси у…
   – Я просила! Но все ведут себя так, будто я бужу их посреди ночи с какими-то глупыми вопросами! Вели кому-нибудь из рабынь подоить олениху. Или разреши мне сделать это самой!
   – Конечно… – караванщик, наконец, пришел в себя достаточно, чтобы понять слова дочери.
   Атен не переставал удивляться своей малышке. Он боялся, что девочка станет расспрашивать о Шамаше, о случившемся, в общем, обо всем том, о чем он не мог не то что говорить, но даже думать. Ей же удалось отыскать воистину то единственное, мысли о чем несли облегчение, ложились улыбкой на губы мужчины, когда он вспоминал этих забавных рыжих малышей, таких умильных в своей детской непосредственности. – Они уже проснулись?
   – Не-а, – протянула девочка, зевая. Она и сама все еще была в полудреме.
   Умиротворенное спокойствие Мати стало постепенно передаваться Атену, который, более не видя вокруг лишь тени, разглядел несколько удивительно ярких, живых лучей солнца, пробивавшихся сквозь низкие тучи и игравших, искрившихся на лике земли, лаская ее, возвращая надежду на жизнь.
   – Так мне можно самой подоить олениху?
   – Нет, моя дорогая, – он с несказанным облегчением вздохнул, чувствуя, что камень, лежавший на его сердце, стал легче и, перестав давить, не впивается более своими острыми краями в плоть, заставляя ее страдать.
   Караванщик несколько мгновений молчал, не спуская взгляда с открытого, ясного личика девочки, не уставая благодарить богов за то, что Они оставили ему малышку, помогли вырастить, сберегли от ранней смерти.
   – Это дело рабынь. Не волнуйся, мы сейчас все уладим. Твои питомцы не успеют даже проснуться.
   – Хорошо бы так, – исподлобья поглядывая на отца, пробурчала девочка, которой совсем не нравилось, что, вместо того, чтобы отдать быстрый и ясный приказ, отец столько времени тратил на слова и многозначительное молчание.
   Видя нетерпение Мати, Атен огляделся.
   – Эй, ты! – окликнул он оказавшуюся поблизости рабыню.
   – Да, хозяин? – женщина поспешно приблизилась, склонилась в низком поклоне. Она прятала глаза, и, все же, к своему немалому удивлению, караванщик разглядел в ее взгляде отсвет радости. Та словно была благодарна хозяину за возможность отрешиться от своих мыслей, забыть за выполнением поручения о действительности, вместо того, чтобы стоять, окаменев, не спуская взгляда со священного холма, думая о том, что ждет впереди и следя за мертвящим мерцанием в глазах подошедшей вплотную беды…
   – Надои кувшин молока и отнеси моей дочери.
   – Я буду в повозке у Шамаша, с волчатами, – проговорила Мати. – Спасибо, папочка! – и она поспешно убежала к своим питомцам.
   "Накануне девочка рано легла спать и поэтому ничего не знает о случившемся, – думал караванщик, глядя ей вослед. – Вряд ли кто-нибудь решится рассказать ей, не желая причинять боль. Однако все это стремление утаить от нее правду ни к чему не приведет, когда истина все равно очень скоро откроется. Мати поймет, что Шамаша нет в повозке, что он ушел. И что она тогда подумает, что станет делать?
   Бросится Его искать? Прибежит ко мне с уймой вопросов, на которые я не смогу дать ответ? – на его черты вновь легла тень, губы напряженно сжались. Он повернулся лицом к священному холму, оглядел его, ища какой-нибудь едва заметный знак, что открыл бы ему хоть часть правды о том, что было, есть и будет. – Какая разница? – он скрипнул зубами. Лицо передернулось в гримасе отчаяния и боли. – Если Он вернется – все остальное забудется как страшный сон, если ж нет – ничего, кроме этого сна просто не останется… И почему я не пошел с ними!" – он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, раня в кровь.
   Нет, караванщик совершенно ясно понял, что если он не займется хоть каким-нибудь делом, пусть даже совершенно бесполезным, то окажется погребенным под чувством вины. Он оглянулся. Ночь пролетела, словно одно краткое мгновение. Но пришедший ему на смену день казался слабым и больным. Тучи, укрывшие своей пеленой небо, делали свет солнца тусклым и бледным, скрадывая его силу. Над площадью стоял сонный дурманящий дух, зевотная дрема не позволяла окончательно отринуть от себя сон.
   У торговых рядов было пусто. Караванщики теснились возле повозок, боясь отойти от своих жилищ, которые, не важно, посреди города или в холодных просторах снежной пустыни, казались единственно надежным убежищем, способным если уж не защитить от всех бед мира, то хотя бы укрыть от них. Те немногие горожане, которых события минувшего вечера застали на площади, не расходились, дожидаясь решения судьбы рядом со спутниками бога солнца, которые казались им легендарными героями, наделенными небывалым могуществом.
   – Господин Шамаш победит. Как может быть иначе, – доносились до Атена обрывки их разговоров.
   – На землю вновь вернется тепло. Снежная пустыня исчезнет. Все расцветет, зазеленеет, как было в эпоху легенд…
   И, все же, несмотря на всю их веру, в глазах людей оставался страх, рожденный сомнениями… А что, если… Что если земле, всем, живущим на ней, суждено нечто совсем иное? Что если на сторону Губителя встанут другие боги, демоны и призраки?
   Чем тогда обернется это сражение для тех, в чьем городе схлестнутся столь великие силы? Что станется с оазисом и останется ли от него хотя бы след на лике земли, или одна только пустота?
   Были и другие сомнения, иные страхи. Бог солнца, проиграет он сражение или победит, вряд ли будет благосклонен к тем, кто, как они сами только что узнали, нарушал Его запрет, принося людей в жертву повелительнице смерти. Даже господин справедливости не станет разбираться, кто осознанно совершал преступление, а кто – лишь жил с ним рядом, ни о чем не зная. В вечности это не будет иметь никакого значения. И, значит, впереди всех их ждет страшная кара… Мир будет жить самой счастливой и светлой эпохой, а они – мучиться в черной пещере госпожи Кигаль…
   Поморщившись, караванщик поспешно отвернулся от чужаков. Он понимал: все люди не могут быть одинаково сильны в своей готовности на самопожертвование ради других.
   Многих заботит по большей части лишь собственная судьба. Однако подобные мысли рождали сейчас в его сердце лишь презрение. Он был не в силах понять: как можно находиться рядом с богом и быть при этом столь низменным и пустым?
   – Лина! – окликнул он женщину, стоявшую чуть в стороне, не спуская напряженного взгляда с священного холма, превратившись в ожидании возвращения мужа в безмолвную неподвижную статую со скрещенными перед грудью руками, распущенными волосами и напряженным лицом – само олицетворение ожидания и надежды. – Лина! – ему пришлось подойти к ней ближе, окликнуть вновь, на сей раз куда громче. И лишь тогда женщина очнулась.
   – Что, Атен? – она на миг повернулась к хозяину каравана, но лишь затем, чтобы, скользнув по нему пустым взглядом, затем, с поспешностью боявшегося опоздать на встречу с судьбой человека, вновь направить все свое внимание на священный холм, с трепетом ожидая того мига, когда, наконец, покажется фигура Лиса. Губы Лины чуть заметно трепетали, повторяя слова молитвы, призванной упросить богов защитить супруга и поскорее вернуть к ней назад.
   – Нельзя так мучить себя, – проговорил он те слова, которые еще миг назад кто-то другой мог сказать, глядя на него самого, – отвлекись на миг. Подумай о детях.
   Наверное, они уже проснулись, – заметив, что женщина с сомнением оглянулась на свою повозку, хозяин каравана продолжал: – Тебе нужно позаботиться о них. Это долг матери.
   – Я… – ее душа разрывалась между желанием пойти к сыновьям, спеша убедиться, что с ними ничего не случилось, и страхом хоть на миг повернуться спиной к тому пути, по которому ушел Лис, словно этим она не только бросала мужа. Наконец, она сделала выбор, сколь бы мучительным он ни был. – Я оставила с сыновьями рабыню.
   С ними все будет в порядке… Если это вообще сейчас возможно…
   – И, все же, иди к ним. Сколько бы ни было отведено времени, лучше провести его с детьми.
   – А ты? Почему ты не с Мати?
   – Я не достоин этого.
   – А в чем провинилась девочка? За что ты наказываешь ее?
   – Мати ничего не знает. Она со своими питомцами. И, хочется мне верить, счастлива в своем неведении… Я же могу очернить ее душу перед лицом конца. Нет, пусть уж лучше все остается так, как есть.
   – Атен! О чем ты вообще думаешь? – женщина взглянула на него с осуждением. – О каком конце? Ты что же, сомневаешься в том, что Шамаш… Конечно, Он победит!
   Иного просто не может быть, не должно! Слышишь!
   – Но что же тогда тревожит тебя? – Атен глядел на женщину, не понимая ее.
   – Судьба мужа, конечно! – воскликнула Лина. – Ведь он – простой смертный! – ей потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух. А потом она продолжала:
   – Наверно, это кажется тебе эгоизмом…
   – Нет, – с пониманием и сочувствием глядя на нее, проговорил Атен, – это не эгоизм, а забота о близком…
   – Все дело в том, что я очень сильно люблю его!…Атен, что же это? Неужели любовь сильнее веры?
   – Не сильнее, нет. Она просто другая. Вера успокаивает душу, любовь заставляет ее трепетать… А где трепет, там и страх…
   – Спасибо, Атен.
   – За что? – удивился тот. – Это ты вернула мне веру, которую я потерял, видя лишь себя в мире, а не мир вокруг себя…
   – А ты помог мне понять, что в моем чувстве нет ничего постыдного, как я считала прежде.
   – Да… – он вздохнул, оглянулся на горожан. Только что он осуждал их за слабость, теперь же он взглянул на чужаков иначе… Может быть, как и Лина, они беспокоятся не о себе, а о близких? Тогда их можно понять.
   "Они беспокоятся… – караванщик болезненно усмехнулся. – А я о своей дочери даже не подумал. Меня заботило, что будет со мной, что почувствую я, а не каково ей…" -Поверь, – вновь заговорила женщина, но это были своего рода мысли о своем, наболевшем, – мне бы очень хотелось быть рядом с детьми. Но не могу же я разорваться! Атен, он ведь вернется? – спросила она, глядя на хозяина каравана глазами, полными боли и отчаяния.
   – Конечно.
   – Я боюсь, – на глаза женщины набежали слезы, которые она была уже не в силах скрывать. Душа металась, не находя пути вперед в жгучем холоде белого безмолвия метели. Лине сейчас так нужно было на кого-нибудь опереться!
   – Ну, не надо, не плачь, – Атен обнял ее за плечи, она прижалась к его груди, пряча залитое слезами лицо в складках одежды, – ты ведь такая сильная. Я всегда знал, что, если со мною приключится беда, ты не оставишь мою малышку, присмотришь за ней…
   – А ты? – она вскинула на него мокрые, покрасневшие глаза. – Ты ведь тоже не оставишь моих сыновей? Обещай мне, Атен, позаботиться о них как о собственных детях, если… Если что…
   – Откуда такие мрачные мысли? – странно, но рядом с этими столь человечными и конкретными страхами его ужас перед лицом конца мироздания начал тускнеть.
   – Если Лис… Если с ним… – она не договаривала фразы до конца, обрывая их, словно от этого скрытые за словами страхи становились менее реальными. Но нельзя прятаться от самой себя до бесконечности. Рано или поздно приходится признавать, смиряясь с судьбой, то, что на одной из дорог, ведущих вперед, может ждать беда.
   – Я не смогу жить без него! – быстро зашептала она. – Ни дня, ни часа! Я… Я уйду за ним…!
   – Лина, Лина! – караванщик осуждающе взглянул на нее. – Как ты можешь думать о таком!