Тарджеманов Джавад. Серебряная подкова

   Таким образом люди не только в Египте, но и в древнем Вавилоне, в Индии, в Китае накопили множество практических сведений по геометрии. Однако запомните, она еще не стала наукой подлинной, такой, которая позволяла бы нам увеличивать свою власть над природой. Наука возникает, когда люди не только созерцают изменения в окружающем их мире, но и задумываются, по каким причинам, по каким законам они происходят. Такими пытливыми людьми были древние греки. Среди них особенно выделялся Евклид светило геометрии. К сожалению, мы знаем о нем очень мало. "Евклид, сын Иаукрата, сына Зенарха, известный под именем Геометра, по своему происхождению грек, по местожительству сириец, родом из Тира..." - вот и вся его биография по арабскому источнику двенадцатого века. Другие историки полагают, что учился он в Афинах, у последователей философа Платона, затем приглашен был царем Птолемеем Первым, покровителем искусств и наук, в Александрию - столицу греко-египетского государства, чтобы там, в Мусейоне, основать математическую школу...
   Слушает Коля Корташевского затаив дыхание, и возникают перед ним удивительные картины далекого прошлого.
   Вот богатый многоязычный город, чем-то напоминающий Макарьевскую ярмарку: так же раскинулся на берегу - только не матушки-Волги, а лазурного Средиземного моря. Шумные толпы греков, египтян, арабов и евреев заполняют широкие улицы. Всюду снуют продавцы то с корзинками, то с глиняными сосудами. Другие торговцы зазывают прохожих в свои палатки. Ревут ослы на привязи мирно жуют колючки верблюды.
   Город окружают гавани, заполненные лесом корабельных мачт. Александрия, как и Макарьев, торгует чуть ли не со всем известным тогда миром. У входа в главную гавань, с правой стороны виден Фарос, маленький остров на скале которого взметнулось в небо изумительное сооружение-трехъярусный маяк. А в плотине, соединяющей остров с побережьем, два канала с мостами для пешеходов. Корабли свободно проходят по этим каналам из одной гавани в другую.
   Но главной гордостью Александрии считается: грандиозный Мусейон - храм искусств и науки с его ботаническими садами, астрономической башней, анатомическим театром, помещениями для занятий, столовой для учащихся и ученых, богатой библиотекой, имеющей сотни тысяч свитков, среди которых подлинные рукописи, принадлежавшие Платону и Аристотелю. Здесь живут и работают математики, астрономы, философы, поэты, художники От Мусейона к дворцу Птолемея проложена Царская улица, прямая как стрела и самая людная в городе Часто по ней шагает в белой тоге старик с высоким лбом и курчавой бородой. С почтением уступают ему дорогу: идет Евклид - учитель самого царя. Он с достоинством отвечает на приветствия. Горожане уже знают его как человека, преданного науке, честного и скромного. Рассказывают случай. Однажды юноша, только что начавший изучать у Евклида геометрию, спросил: "А что я буду иметь за это?"
   Евклид позвал раба и сказал: "Дай ему грош, он ищет не знаний, а выгоды..."
   В свободные часы Евклид сидит в библиотеке изучая рукописи Анаксимандра, Пифагора, Демокрита, Евдокса и Гиппократа - своих предшественников. Он понималчтобы сделать геометрию наукой, надо собрать воедино все уже известное, из отдельных частей построить надежное здание. Но что же должно быть основанием, опорой для стен такого здания?
   Вот он, погруженный в свои мысли, гуляет в прохладных садах Мусейона. Слышен легкий шорох пальм. Над головой...
   - Ты не заснул? - неожиданно толкает Сережа локтем. - Кажется, урок заканчивается.
   Коля посмотрел вокруг. Да, гимназисты уже зашуршали своими тетрадями, чтобы записать домашнее задание.
   Окончив рассказ о прошлом геометрии, Корташевский расставляет на столе различные модели. Затем, отставив корзину, обращается к ученикам:
   - Господа, прошу запомнить: основы геометрии, как и любой науки, должны быть заложены опытным путем, потому что практическая деятельность человека, по замечательному высказыванию Ломоносова, является главной основой познания... Гельвеции недаром утверждал, что руки всегда служили человеку путеводительницами к разуму...
   Взяв на столе небольшую картонную коробочку, он продолжал:
   - Между различными свойствами тел - первейшее, которое прежде всего чувствам нашим подвержено и без которого другие с телом едва сопряжены быть могут, есть протяженность или то свойство тел, вследствие коего занимают они место в пространстве. Каждому видно, что протяжение простирается в три стороны: в длину, ширину и вышину. К примеру, возьмем эту коробку и нашу комнату.
   Они, как и все другие предметы в природе, имеют все три измерения, причем различной величины. У деревянного кубика, - учитель отложил его в сторону, - три измерения равные. Чугунное ядро и бильярдный шар, которые также я прихватил на урок, имеют уже иную пространственную форму. Следовательно, мы должны различать и размеры, и формы окружающих нас предметов...
   Григорий Иванович достал из нагрудного кармана часы, похожие на луковицу, и, взглянув на циферблат, покачал головой.
   - Как быстро летит время. Хотел еще рассказать вам об основных понятиях, но, видно, уже не успеем.
   Гимназисты зашумели:
   - Успеем, Григорий Иванович! Мы не пойдем на перемену, рассказывайте...
   Но Корташевский, улыбаясь, ответил:
   - Так нельзя, господа. Надо уметь вовремя учиться и вовремя отдыхать... Сейчас я дам лишь первое основное понятие о геометрическом теле. С ним будет связано и ваше домашнее задание - что же такое поверхность, линия и точка? Учебником- предлагаю "Курс математики" Тимофея Осиповского, том второй, содержащий геометрию Эту книгу можно купить на Гостином дворе в книжной лавке Пугина. Имеется также и в гимназической библиотеке.
   Выждав, пока ученики записали его задание, Корташевский начал объяснять:
   - Чтобы все вам было понятно, господа, возьмем такой гример... - Он достал из корзины стеклянную колбу, наполненную какой-то жидкостью, и, к удивлению гимназистов, простую соломинку. - Вот сюда налита мыльная вода, - продолжал учитель, устанавливая колбу на подоконник. И неожиданно рассмеялся: - Вас, наверное, не придется обучать, как пускать мыльные пузыри?
   Ученики оживились, а Корташевский, обмакнув сплюснутый конец соломинки, начал выдувать пузырь. Невесомый шарик быстро увеличивался, вот он уже заиграл всеми цветами радуги. Затем, оторвавшись от соломинки, покачался, как бы раздумывая, куда лететь, и наконец торжественно выплыл через открытое окно из комнаты.
   - Улетел! - засмеялся Панаев. - Другой надуйте!
   Учитель послушно стряхнул с примятой соломинки второй пузырь, за ним третий, четвертый... Вырастая и переливаясь на солнце, они весело друг за другом вылетали на улицу.
   - Теперь вы подайте-ка мне то ядро на столе, - обратился он к одному из учеников. - Спасибо... Мыльный пузырь и чугунное ядро. Имеется ли в них что-нибудь общее?
   - Круглые, - нерешительно сказал кто-то из учеников.
   - Совершенно верно, - подтвердил Корташевский. - Пузырь и ядро имеют одинаковую протяженность. Или точнее - одинаковую пространственную форму. Поэтому представляют они одно и то же геометрическое тело - шар, хотя физические свойства и размеры у них разные. Вот посмотрите сюда еще раз. Внимательно...
   Григорий Иванович взял соломинку и начал выдувать очередной пузырь. Но в это время в коридоре послышалось шарканье чьих-то поспешных шагов и громкий раздраженный голос: "Господин директор, какой позор! В этом классе во время занятий гимназисты пузыри пускают... Не верите? Сам губернатор видел! Мы стояли напротив здания и вдруг!.. Летит!.. Один за другим!.."
   От сильного толчка распахнулась дверь. На пороге стоял разъяренный директор. Корташевский, оглянувшись на Яковкина, щелкнул по соломинке, и новый радужный пузырь, подхваченный сквозняком, стремительно поплыл в окно.
   - Тээк-с! - выдохнул Яковкин, зло сверкнув глазами, и, громко хлопнув дверью, чуть не побежал из класса.
   В эту минуту послышался внизу продолжительный звонок. Но гимназисты не вскакивали, как всегда, на этот раз они сидели молча и ждали, что скажет учитель.
   - Николай Лобачевский, - произнес наконец Григорий Иванович. - Вы оставили свой класс и пришли на мой урок. Имели на это разрешение? Спросились?
   - Нет, - сказал Коля.
   Учитель нахмурил брови.
   - Григорий Иванович, - поднялся рядом с Колей Аксаков. - Это я виноват... Ему хотелось побывать на вашем уроке. Он любит геометрию...
   Не повернув головы, учитель спросил:
   - Больше вам нечего добавить?.. - Затем, обращаясь ко всем, кивнул на дверь. - Вы свободны... Лобачевский, останьтесь.
   Гимназисты неохотно вышли в коридор.
   - Ну-с, молодой Евклид, - улыбнулся Григорий Иванович. - С какого же урока вы сбежали, чтобы слушать геометрию?
   - С катехизиса, господин учитель... Закона божия.
   Корташевский сдвинул брови.
   - Это хуже. Узнает Яковкин - вам не поздоровится.
   Вы об этом не подумали?
   - Думал, - признался Коля. - Только ведь я два года ждал, когда же начнем изучать геометрию. Следил за расписанием. Но геометрии не было. И вдруг, слышу, кто-то будет изучать ее... Мне так много надо бы спросить у вас...
   - О чем?
   Коля замялся.
   - Говорите, я слушаю, - ободрил учитель.
   - О том, почему начинается книга Евклида с непонятных определений? Для измерений и доказательств они же совсем не потребны...
   Корташевский слушал внимательно. Было видно, что худенький мальчик, желавший понять Евклида, заинтересовал его. "Рановато, рановато, мой друг, разбираться тебе в сочинениях, которые и взрослым-то не по плечу", - думал он, глядя на Колю. Затем, положив руку на его плечо, признался:
   - Разговор, вижу, будет у нас долгий. Здесь не место и не время. Приходите в это воскресенье ко мне домой.
   А где я живу... не знаете? Ну, а с гимназистом высших классов Аксаковым, кажется, вы знакомы?
   - Высших? - оживился Коля. - Его вернули?
   - Да, совет гимназии так решил... Вот с ним и приходите. Но только не забудьте взять разрешение комнатного надзирателя, чтобы никаких недоразумений потом не вышло. Поняли меня?
   Дверь неожиданно раскрылась, и на пороге снова появился директор. Он с удивлением посмотрел на Колю:
   - Как вы тут оказались? Почему не в своем классе?
   - Господин директор, Лобачевского сюда вызвал я, - вмешался Корташевский и, повернувшись к мальчику, добавил: - Все. Вы свободны.
   "Выручил! - подумал Коля. Он выскочил в коридор и тут же остановился. Не из-за меня ли?"
   - Господин Корташевский! - визжал за дверью директор. - Скажите, у нас тут гимназия или балаган? Что это за игрушки на столе?.. Тэк-с, тэк-с, гимназистов, значит, мыльными пузырями развлекаете! И все это - среди белого дня, под носом у губернатора! Позор! Полувековая история нашей гимназии не знала такого... Непонятно, кто вы - учитель у нас или бродячий фокусник?
   - Господин директор, - ответил Корташевский. - Вы забываете о главном о наглядности преподавания. Особенно важной при изучении так трудно понимаемой геометрии...
   - Оставьте! - прервал его Яковкин. - Предмет, почерпнутый из мудрости самого всевышнего, - и трудно понимаемый? Да это же кощунство! Я не допущу такой наглядности! Шарлатанства с мыльными пузырями тем паче.
   Корташевский возразил:
   - Представить себе не могу, чтобы такое могло быть с убеждением сказано. Все трудно постижимое должно доказываться на простых вещах...
   - Опять вы за свое! - не выдержал Яковкин, стукнув кулаком по столу. Что ж, поспорим, где надо!
   - Поспорим. Но только без оного бешенства. Истина рождается в спорах серьезных, а распри человеческие - это уже от сатанинского...
   - Что вы сказали?! Мне?! Такое?! Боже! - воскликнул Яковкин и попятился к двери.
   Чтобы не быть застигнутым, Коля стремглав побежал на лестницу - в свой опостылевший класс.
   * * *
   Отстояв обедню в своей церкви, казеннокоштные гимназисты разошлись кто куда. Воскресенье! Классы, коридоры, спальни опустели, надоевший гул сменила непривычная тишина. Коля радовался: вот когда без помехи можно посидеть за книгой!
   Придвинув к раскрытому окну табуретку, он раскрыл оставленную братом книгу Румовского и выглянул на улицу. Погода менялась на глазах: то сеял мелкий теплый дождик, то из-под легких тучек выглядывало солнце, расцвечивая радугой влажный воздух. Слышался торжественный перезвон с казанских колоколен.
   - Читать невозможно! - самому себе сказал Коля и, закрыв окно, склонился над книгой.
   - "Два рода видим издаваемых математических книг, - читал он вполголоса. - В иных содержатся правила без доказательств и изъясняются одними примерами, а в иных, сверх того, доказательства предлагаются... В чем состоит порядок математический?"
   Коля на минуту задумался.
   - Ну что ж, посмотрим дальше. "В математических рассуждениях начало истин делается от понятий самых простых... От подобных начал математики поступают к труднейшим понятиям, и ничего, что не ясно или не доказано, за основание не принимают..."
   Коля, бросив книгу на подоконник, взъерошил волосы.
   - Вот здорово! - сказал он, вскочив с табуретки. - "Ничего, что не ясно или не доказапо..." Какие же основания предлагаются?
   Убрав со лба свисавшие волосы, Коля начал быстро перелистывать страницы.
   - Так... "Начальные основания теоретической геометрии..." Посмотрим. "Определение первое. Тело геометрическое есть то, что во все стороны имеет определенное протяжение. Протяжение оного определяется поверхностями, поверхности - линиями, линии - точками.
   Примечание. Хотя всякое тело имеет три измерения, то есть вышину, ширину и длину, но оных никаким образом от тела отделить невозможно..."
   Прервав чтение, Коля снова задумался. Григорий Иванович говорил то же самое: за первичное берем тело.
   Ну, а дальше?
   - "Из определения тела геометрического видно, что об оном основательно рассуждать нельзя прежде, чем свойства точек, линий, поверхностей или плоскостей не будут известны, и для того надлежит начать от точек, потом приступить к линиям, потом к поверхностям, а напоследок к телам геометрическим".
   Коля зашагал по комнате, рассуждая вслух:
   - Понимал. Все было хорошо. Но этого не понимаю.
   Отчего, не выяснив свойства точки, линии, поверхности, нельзя рассуждать о геометрическом теле? Почему же Григорий Иванович объяснял это хорошо и ясно?
   Коля задержался у подоконника. Вспомнились мыльные пузыри, вылетающие в окно, и разъяренный Яковкин в распахнутых дверях... Но тут же, наморщив лоб, тряхнул головой.
   - Кто же прав? С точки или с тел начинается геометрия? Дальше, дальше надо читать. Вот где, оказывается! "Определение второе. Точка есть знак никакой величины... Иные точкой называют то, что никаких частей не имеет..." - читал он с отчаянием, останавливаясь и несколько раз повторяя одно и то же предложение. - Ладно, читаем дальше. "Определение третье. Линия есть длина, не имеющая ни толщины, ни ширины"... Вот и пойми, что к чему?
   Коля снова зашагал из угла в угол.
   - Раз точка такой знак, - рассуждал он вслух, - который никаких частей не имеет, вряд ли можно изобразить ее на бумаге даже самым тонким грифелем. Как же тогда ее представить?.. А линию?.. Румовский сам вначале указал: ничего неясного или недосказанного не принимать, а здесь у него все наоборот... Может, я не понимаю?
   Только теперь он почувствовал, что в комнате жарко.
   Распахнув окно, выглянул на улицу. Звон колоколов не утихал. Знойно припекало солнце, высушив последние следы летнего дождя. Где-то хором пели праздничные песни, весело играла гармошка. Но мысли об учебнике Румовского не давали покоя. А что, если поговорить с Григорием Ивановичем?
   - Да, что ж это я! - спохватился Коля. - В десять назначена встреча.
   Он поспешно засунул книги в тумбочку и выбежал в коридор, затем на улицу.
   Но Сережи у назначенного места в саду не было.
   Коля сел на скамейку в тени дерева, прислушиваясь к легкому шороху листвы. Среди густой зелени кое-где, как огоньки, вспыхивали на солнце отдельные красные и желтые листики - первые вестники приближающейся осени.
   На Воскресенской улице шло праздничное катание.
   В богато убранных каретах, заложенных сытыми лошадьми, разъезжали нарядные дамы, толстые купчихи с детьми. Никуда не торопились они, так что кучера, довольно причмокивая губами, лишь изредка подгоняли своих лошадей.
   Сердце у Коли заныло - вспомнилась мать. У нее ведь никогда не бывает времени для прогулки. Что сейчас она делает? Шьет или вяжет? Сколько ниток прошло через ее руки! Если бы растянуть их, то, пожалуй, хватило бы до самого Петербурга... Скорее бы окончить гимназию, потом - университет. И ни от кого бы не зависеть. Вот он уже в Макарьеве. Одетый в собственный костюм, без этих ненавистных белых пуговиц, вбегает в комнату и видит: мать сидит за шитьем, а старый дед - за книгой... "Маменька, дедушка, узнали..."
   - Ты что, и днем засыпаешь? - услышал Коля знакомый голос. Он оглянулся. Перед ним, сияя лучистыми глазами, стоял Сережа. И не один, а с крепостным Евсеичем, дородным дядькой.
   - А я не спал, - ответил Коля. - Замечтался...
   - Мечтаешь? Это неплохо.
   - Извольте спросить, - вмешался Евсеич. - На извозчике поедете али пешком?
   - Пешком... пешком.
   - Тогда я сейчас отпущу извозчика.
   Старик ушел. Сережа проворно перескочил скамейку и сел рядом с Колей.
   - Мы ездили на базар, - объяснил он. - Григорий Иваныч велел и за тобой заехать.
   - Спасибо.
   - Но лучше мы пешком прогуляемся. Тут недалеко.
   Да и день такой веселый.
   Коля кивнул.
   - Ты, кажется, чем-то расстроен, - сказал Сережа - Геометрией. В учебнике Румовского запутался.
   - Это еще не беда. Григорий Иваныч распутает...
   Через полчаса втроем они подошли к двухэтажному дому. Дверь им открыла горничная:
   - Пожалуйте наверх..
   Евсеич с покупками ушел на кухню, а Сережа повел полю на второй этаж.
   - Входите, входите, - отозвался на робкий стук чейто веселый голос.
   В кабинете за письменным столом, заваленным книгами, сидел в туго застегнутом на все пуговицы темном сюртуке и с тюбетейкой на голове Ибрагимов.
   - Николай Мисаилович! - воскликнул Коля. - А мы подумали...
   - Что Корташевский волшебством превращен в Ибрагимова? - договорил тот и, закрыв лежавшую перед ним книгу, отодвинул ее в сторону.- Или видеть меня вам не в удовольствие?.. Ну, то-то же. Не огорчайтесь Ибрагимов, улыбаясь, поднялся навстречу мальчикам - Ну, как себя чувствует наш Телемак? [Телемак - сын Одиссея. Так звали Сережу все товарищи Корташевского] - спросил он, потрепав Сережу по голове. - И каковы успехи в царстве королевы геометрии? - кивнул он в сторону Коли.- Слышал я, будто бы даже и, катехизис оказался побежденным, не смог удержать вас от бегства на урок царицы наук?
   - Да, не удержался...-подтвердил Коля.- Только вот... геометрия оказалась труднее, чем я думал. Сегодня сидел над Румовским и еще больше запутался.
   Ибрагимов подошел к приоткрытому окну и раскрыл его створки пошире. В комнату повеяло терпким запахом поспевающих яблок.
   - Печально, - проговорил он, - что вы здоровья своего не бережете и занимаетесь в неположенное время.
   Геометрия - царица строгая, требует не только ума острого, но и здорового тела, иначе с ее воинами - теоремами - не совладаете. Вонпство ее упрямое, стойкое...
   Вам сколько лет?
   - Скоро двенадцать исполнится.
   - Та-ак, - протянул Ибрагимов. - Отец?
   Коля вспыхнул - это был для него трудный вопрос.
   - Есть... Но с нами не живет. Уехал.
   - Значит, нет, - сказал учитель. - В смысле опоры его пе существует. Надо полагаться на себя, на свои силы.
   Л сил этих в жизни потребуется - ох как много! - И вдруг спросил: Играете в городки?
   Мальчики переглянулись. Но Ибрагимов уже повернулся к Сереже:
   - Забыли, Телемак, что в прошлое воскресенье вы мне проиграли? А ну-ка в сарай - за чурками! Живо!
   Мальчиков как ветром сдуло: скатились они по широким перилам лестницы вниз и побежали к сараю.
   - Знаешь, почему он городками увлекается? - шепнул, задыхаясь, Аксаков. - Чтобы лучше понимать геометрию!
   - Как?! - не поверил Коля.
   - Вот увидишь!
   Нагруженные чурками, вернулись они к Ибрагимову.
   Тот уже поджидал их у калитки сада. Когда вышли втроем на большой пустырь, несколько слонявшихся там подростков с радостью кинулись к "городошникам".
   - Ну, геометр, покажи-ка нам свои знания, - улыбнулся Ибрагимов, кивнув на чурки, сложенные для начала "конвертом".
   Коля смутился: ему еще не приходилось играть в городки.
   - Давай, давай, - торопил Сережа. Он уже держал в руках две надежные палки, приплясывая от нетерпения.
   Коля замахнулся и швырнул свою первую палку повыше. Но та упала далеко за чурками. Вторая палка, брошенная им пониже, не долетела, - ударившись концом в землю, она перепрыгнула через "конверт" под общий хохот ребятишек.
   Тогда к черте подошел Ибрагимов. Примериваясь одним глазом к вытянутой в руке палке, он ударил так, что чурки брызнули в стороны. Подростки завопили от восторга: "конверт" распечатан.
   За игрой Коля и не заметил, как подошел к ним Корташевский.
   - Еще у калитки по радостным воплям догадался, где надо искать вас, улыбнулся он. - Здравствуйте, здравствуйте... Лобачевский, вы до которого часа ко мне отпущены?
   Коля побледнел.
   - Забыл! Совсем не спрашивал разрешения.
   Корташевский развел руки в стороны.
   - Беда мне с вами. Пойдемте, сейчас напишу записку Сергею Александровичу, если он еще не успел сообщить о вашем уходе инспектору... Городки не убирайте, - попросил он Ибрагимова, - и меня вы раззадорили.
   В кабинете Корташевский быстро написал несколько слов на бумажке и протянул ее Коле.
   - Теперь уже поговорить нам с вами некогда, придете в другой раз... Да! - Он порылся в книгах и вытащил одну, в синей обложке. - Вот вам биография Ломоносова...
   Бегите!
   Коля, схватив книгу, опрометью выскочил из комнаты, забыв даже поблагодарить учителя.
   Спустя минуту Корташевский был на пустыре.
   - Мальчик не совсем обыкновенный, - сказал он Ибрагимову, подбирая палку по руке. - Видит глубже своих сверстников.
   - И я совершенно того же мнения, - отвечал Ибрагимов.
   Коля видел во сне белое поле без конца и края. Резкий ветер наметает сугробы в рост человека, пересыпает снегом дорогу. Мороз крепчает. Коля бежит и бежит по дороге, чтобы не замерзнуть, но холод уже пронизывает его до костей. А дорога все тянется и тянется без конца. И не видно вокруг ни человека, ни зверя.
   Наконец далеко впереди что-то зачернело на дороге Обоз! Люди! Коля, напрягая последние силы, догоняет их. Сани гружены мороженой рыбой. Кое-где рыбьи головы торчат из-под мешковины, зашпиленной деревянными колышками. Рты у них раскрыты, словно рыбы хотели что-то проговорить и не успели. Коля поравнялся у крайней подводы с плечистым подростком: закинув мешок за плечи, тот размашисто шагает по снегу. Лицо его знакомое. Где же они виделись?
   "Эй, паренек, - обращается к нему Коля. - Куда спешишь?"
   "В Москву".
   "Зачем?"
   "Учиться, - отвечает тот. - А зовут меня Михаиле".
   "Я тебя узнал, - радуется Коля. - Ой, как пурга разыгралась. Не вернуться ли нам?"
   Паренек упрямо трясет головой:
   "Куда пошел - назад не возвращаюсь. И тебе не советую..."
   Но тут взметнулся на дороге снежный вихрь - и сани с рыбой, лошади, паренек с мешком - все исчезло в непроглядной белой мгле...
   Коля проснулся. В открытую форточку дует холодный ветер. Алеша и Саша мирно спят на соседних кроватях.
   Коля поднялся, чтобы закрыть форточку, и видит на стуле книгу "Жизнь Ломоносова". Переложив ее на тумбочку, он вытаскивает из-под своей подушки другую книгу в красивой обложке. Надо прочитать. Хотя бы начало. Коля подошел на цыпочках к подоконнику и осторожно, так, чтобы не разбудить учеников, прикрыл форточку. Затем вернулся в постель. Прикрыв краем одеяла книгу, пробежал в предутренних сумерках первые строчки:
   "Великий Колумб твердой рукой своей вел корабль в неведомое. Токмо он един мыслью предузнал бытие нового мира..."
   - Коля, - послышался тревожный шепот Саши.
   Спрячь тетрадку.
   - Это книга.
   - Какая? Ты что читаешь? - строго допрашивал Саша. - Я за тобой наблюдаю и вижу - прячешь. Запрещенное?
   - Нет, из библиотеки взял... о Христофоре Колумбе...
   - А... я подумал, что Григорий Иванович дал тебе также и "Слово о Ломоносове" Радищева.
   - Разве оно запрещено? - удивился Коля. - Кем?
   - Екатериной Второй. Она посадила его в Петропавловскую крепость, как "бунтовщика, хуже Пугачева".
   Потом в кандалах отправила в Сибирь, через нашу Казань. Я не читал его сочинений, но слышл о них от Ибра
   гимова. Того, кто читает или переписывает книгу Радищева, считают преступником.
   - А где он сейчас? - поинтересовался Коля. - В Сибири?
   - Нет, в могиле.
   - Умер?
   - Покончил самоубийством. Всего за месяц до нашего приезда в эту гимназию. В его бумагах нашли записку:
   "Потомство отомстит за меня", - Какой человек погиб!
   На минуту оба замолчали.
   - Скажи, Саша, - первый заговорил Коля, - ты какую науку больше любишь?
   - Философию.
   - А можешь посвятить ей всю жизнь?
   - Конечно. Если только буду знать, что людям принесет она пользу.
   - Я тоже так, - обрадовался Коля. - Только ты философию любишь, а я математику...