Тертлдав Гарри. Император Крисп

   Артапан постучал в дверь домика, отделенного от других домов кривыми и узкими переулочками, и через секунду вошел. Фостий нырнул в один из переулков и сразу об этом пожалел: кто-то завел привычку сливать сюда содержимое ночных горшков. Вонь оказалась такая, что Фостий едва не закашлял. Заткнув рот рукавом, он стал дышать через нос, пока спазм не прошел.
   Но все же Фостий не ушел. Окошко-щель позволяло ему слышать, что происходит внутри. На месте строителей он не стал бы располагать здесь окно, правда, тогда еще никто не выливал ночные горшки в этот переулок.
   — Как вы себя сегодня чувствуете, святейший Цепей? — спросил Артапан.
   — Скоро я освобожусь, — послышался в ответ хриплый шепот. — Скотос и его мир крепко удерживают меня; большинство тех, кто отказывался от того, что ложно называется питанием, столько же, сколько и я, уже отправились в путешествие к солнцу. Но я еще остаюсь в оболочке плоти.
   «Да что тебе нужно от умирающего с голоду человека? — едва не крикнул Фостий макуранскому колдуну. — Если он сам на это решился, так оставь его в покое».
   — Значит, ты хочешь покинуть этот мир? — В голосе Артапана, говорящего с легким акцентом, пробилось удивление, а это, в свою очередь, удивило Фостия: у Четырех Пророков тоже были святые аскеты. — И что ты, по-твоему, там найдешь?
   — Свет! — Это слово Цепей произнес громко и четко, словно был сильным мужчиной, а не трясущимся мешком с костями. Когда он заговорил снова, голос его ослабел:
   — Я стану частицей вечного света Фоса. А в этом переполненном грехами мире я и так задержался слишком долго.
   — А не желаешь ли ты, чтобы тебе помогли его покинуть? — Пока Цепей говорил, Артапан переместился. Судя по голосу, теперь он стоял рядом с умирающим фанасиотом.
   — Не знаю, — сказал Цепей. — Это дозволено?
   — Конечно, — без запинки ответил колдун. — Всего мгновение, и душа твоя встретится с твоим благим богом.
   — Моим благим богом? — возмущенно произнес Цепей. — Есть только один благой бог, владыка благой и премудрый. Он… — Его возвысившийся было голос внезапно оборвался. Фостий услышал несколько глухих ударов, как если бы слабый человек пытался сопротивляться другому, гораздо более сильному.
   Вскоре удары прекратились. Артапан что-то негромко запел, частично на макуранском языке, которого Фостий не знал, и частично на видесском. Фостий понял далеко не все, но услышанного оказалось вполне достаточно: если отбросить вероятность того, что он сошел с ума, оставалось единственное заключение.
   Артапан использовал энергию смерти Цепея в своих колдовских целях.
   У Фостия свело желудок, да еще сильнее, чем во время плавания по Видессианскому морю. Борясь с тошнотой, он стал гадать, сколько еще голодающих фанасиотов не добрались до конца долгого путешествия, потому что макуранский колдун столкнул их с тропы ради собственных целей? Первое само по себе было весьма подлым, а второе попросту отвратительным. А кто про это узнает? И узнает ли вообще?
   Из домика Цепея вышел Артапан. Фостий прижался к стене. Колдун прошел мимо, едва не потирая руки от радости — так, по крайней мере, показалось Фостию. Макуранец вновь не стал оглядываться и обращать внимание на такие мелочи, как Фостий.
   Юноша убедился, что Артапан ушел, и лишь потом осторожно вышел из переулка.
   — И что мне теперь делать? — сказал он вслух. Первой его мыслью было во весь дух бежать к Ливанию и все рассказать.
   Рассказ получится примерно такой: «Сперва я поимел твою дочь, а потом узнал, что твой любимый колдун ходит по городу и убивает убежденных фанасиотов раньше, чем к ним придет естественная смерть». Он покачал головой. Первая мысль, как и первый блин, вечно получалась комом.
   Хорошо, допустим, он ухитрится не упомянуть Оливрию и убедить Ливания в том, что про Артапана он говорит правду. И что потом?
   Какую пользу это ему принесет? Возможно, большую — если Ливаний не знал, чем занимается его маг. А если знал?
   В этом случае Фостий видел только один вариант своего будущего — еще больше неприятностей. С того самого дня, когда он очнулся после похищения, он и не представлял, что такое возможно. А знает Ливаний про Артапана или нет, угадать невозможно.
   Все вновь свелось к вопросу, который Фостий задавал себе с момента, когда узнал имя Артапана: макуранец ли марионетка Ливания, или наоборот? Ответа на этот вопрос он тоже не знал, равно как и способа его отыскать.
   Быть может, через Оливрию? Но даже она способна ошибиться. Она знает, о чем думает отец, но ведь и Ливаний не всемогущ.
   История Видесса изобилует примерами людей, полагавших, что бразды правления находятся у них в руках, — пока мир вокруг них не начинал рушиться.
   Анфим тоже полагал, что крепко держит империю в кулаке, пока Крисп ее не отобрал.
   Поэтому Фостий, вернувшись в крепость, не стал разыскивать Ливания, а вместо этого отправился в закуток, где, как обычно, несколько человек стояли возле двух игроков, присевших на корточки перед доской с фигурами.
   Солдаты принюхались, поморщились и отошли от Фостия.
   — Может, ты и родился во дворце, друг, — сказал один из них, — но воняет от тебя так, словно ты в дерьме искупался.
   Фостий вспомнил загаженный переулок. Надо было тщательнее почистить башмаки. Но потом он вспомнил, чем занимался Артапан в домике, выходящем в этот переулок. Ну как можно вычистить такое из памяти?
   Фостий взглянул на солдата.
   — Может, и искупался, — ответил он.

Глава 9

   Мокрые стены, крыши, улицы, молодая листва — все блестело в лучах яркого солнца и от этого казалось Криспу ярче и четче, чем на самом деле, словно весенний ливень умыл весь мир.
   Тучи, пролившиеся над столицей дождем, теперь серыми пухлыми комочками уходили за горизонт на востоке. Остальное небо блистало той сияющей голубизной, которую мастера по эмали давно и тщетно пытаются воспроизвести.
   С настороженностью человека, привыкшего связывать с прогнозом погоды виды на урожай, Крисп смотрел не на восток, куда уплывали дождевые тучи, а на запад, откуда приходит погода. Втянув ртом воздух, он попробовал его на вкус. Ветер был солоноватым, потому что прилетел с моря. В крестьянской молодости он не знал этого привкуса, потому что жил от моря вдали, но это было давно. Вдохнув еще раз через рот, он принял решение.
   — Весна пришла окончательно, — объявил он.
   — В прошлом ваше величество делали подобные предсказания с замечательной точностью, — отозвался Барсим, позволив себе тончайшее признание неимператорского происхождения Криспа.
   — В этом году для меня это важнее, чем прежде, потому что, как только я буду уверен, что дороги останутся сухими, я двину армию против фанасиотов. Чем меньше у них окажется времени и возможностей грабить и убивать, тем лучше будет для западных провинций и всей империи.
   — Хвала Фосу, после дня солнцестояния в городе все было спокойно.
   — Да. — Всякий раз, вознося молитвы, Крисп не забывал поблагодарить за это благого бога. Все же он не до конца верил в спокойствие, продержавшееся в городе всю зиму до самой весны, и все время спрашивал себя, не идет ли он по тонкому льду — образ ада Скотоса казался здесь особенно подходящим. Если ледок треснет, его может утянуть в бездну. Но пока что он держался.
   — Я считаю, что ваше величество справились с делом священника Дигена со всем возможным благоразумием, — сказал вестиарий.
   — Вы имеете в виду то, что я позволил ему догореть, как коптящему огарку. Диген хотел только одного — поднять бунт. И я не мог отомстить ему лучшим способом, чем дать ему тихо подохнуть. Если Фос проявит благосклонность, хроникеры забудут его имя, как люди — пока что — забыли, что выходили на улицы после его проповедей.
   Барсим взглянул на Криспа, и это был взгляд много повидавшего человека.
   — А когда вы отправитесь воевать, ваше величество, то оставите столицу без гарнизона?
   — О, конечно, — ответил Крисп и расхохотался, давая понять вестиарию, что шутит. — Вот стало бы здорово, если бы я одолел фанасиотов на поле боя, а вернувшись в столицу, натолкнулся бы на запертые ворота! Нет, такому не бывать!
   — Кого вы назначите командующим столичным гарнизоном? — спросил Барсим.
   — Знаете, почитаемый господин, я подумываю поручить эту работу Эврипу, — произнес Крисп намеренно равнодушно. Если Барсим захочет привести доводы против кандидатуры Эврипа, то Крисп не хотел невольно затыкать евнуху рот.
   Барсим задумался над словами Криспа с той же основательностью, с какой император оценивал погоду. После долгой паузы, потраченной на размышления, вестиарий ответил:
   — Может получиться весьма неплохо, ваше величество. Его младшее величество во всех отношениях хорошо проявил себя в западных провинциях.
   — Проявил, — согласился Крисп. — Кроме того, за ним шли солдаты, а это магия, которой научить невозможно. Я оставлю с ним и какого-нибудь хладнокровного офицера, который, возможно, удержит Эврипа и не даст ему броситься куда-нибудь сломя голову.
   — Разумно, — ответил Барсим, подразумевая, что счел бы Криспа тупицей, поступи он иначе. — Это станет ценным опытом для младшего величества, особенно если… если другие дела завершатся не так, как нам хотелось бы.
   — Фостий еще жив, — внезапно сказал Крисп. — Магия Заида продолжает это подтверждать, и он совершенно уверен, что Фостий сейчас в Эчмиадзине, где у мятежников, кажется, находится штаб. С тех пор как мы поняли, что маскировочная магия имеет макуранские корни, Заиду удалось продвинуться далеко вперед. — Недолгий энтузиазм Криспа угас. — Но он, разумеется, не может мне сказать, во что ныне верит Фостий.
   Крисп, что было для него характерно, изложил суть проблемы одной фразой.
   Автократор покачал головой. Фостий еще так молод; кто может предсказать, какие еще идеи он способен с восторгом подхватить? Крисп в его возрасте имел гораздо больший запас здравого смысла. Правда, он оставался крестьянином и тогда, когда ему перевалило за двадцать, а где еще человек может получить более крепкую порцию жизни, как не на земле? Фостий же вырос во дворцах, где любые прихоти легко удовлетворяются. К тому же он всегда находил удовольствие в том, чтобы следовать советам Криспа с точностью до наоборот.
   — А Катаколон? — спросил Барсим.
   — Его я возьму с собой… один спафарий мне в любом случае нужен. Он неплохо проявил себя в западных провинциях и гораздо лучше во время бунта в день солнцестояния. За последние несколько месяцев я понял, что мои сыновья должны как можно больше учиться командовать. А уповать на милость Фоса, вместо того чтобы самому заботиться о будущем, глупо и расточительно.
   — Лишь немногие могут обвинить ваше величество в непредусмотрительности по сути, никто.
   — А за это, уж поверьте, я должен поблагодарить вас, — сказал Крисп. — Отыщите, пожалуйста, Эврипа и пришлите его ко мне. Я еще не успел сообщить ему о своем решении.
   — Разумеется, ваше величество.
   Барсим вошел в императорскую резиденцию, а Крисп остался на улице, наслаждаясь солнышком. Вишневый сад вокруг уже покрывался листвой; вскоре, на две-три впечатляющие недели, здесь наступит буйство сладко пахнущих бело-розовых цветов. Мысли Криспа как-то незаметно переключились на вопросы сбора войск, перемещения войск, снабжения войск…
   Он вздохнул. Быть Автократором означало ломать голову над проблемами, на которые гораздо приятнее плюнуть и пустить на самотек. Интересно, а бунтовщики, против которых он выступает в поход, вообще представляют, насколько в действительности тяжело управлять империей? Уж он точно этого не представлял, когда вырвал ее из рук Анфима.
   «Если бы я был уверен в том, что Ливаний не наломает дров, то мне следовало бы нахлобучить ему корону и посмотреть, как она ему понравится», сердито подумал он. Крисп знал, что такого никогда не будет: Ливаний мог завладеть короной, лишь вырвав ее из пальцев мертвого императора.
   — Что случилось, отец? — спросил Эврип, подходя к нему. В его голосе ощущалась настороженность, но не такая, какую Крисп привык слышать от Фостия.
   Они с Фостием просто-напросто не соглашались друг с другом при первой же подвернувшейся возможности. Эврипа возмущало то, что он родился вторым; это сразу делало его мнение не стоящим серьезных возражений.
   Но так было прежде. Крисп объяснил сыну, что намерен ему поручить.
   — Дело очень серьезное, — подчеркнул он. — И если начнутся реальные проблемы, я не хочу, чтобы ты швырялся приказами направо и налево. Вот почему я оставляю с тобой опытного капитана и ожидаю, что ты прислушаешься к его советам в военных вопросах.
   Услышав, какое доверие оказал ему Крисп, Эврип гордо выпятил грудь, но после этих слов спросил:
   — А если мне покажется, что он ошибается, отец? «Подчинись ему в любом случае», — едва не произнес Крисп, но удержал слова при себе. Он вспомнил, как Петроний интригами добился для него должности вестиария Анфима. Дядя тогдашнего Автократора весьма ясно дал ему понять, что ждет от Криспа безоговорочного послушания. И тогда Крисп задал Петронию вопрос, очень похожий на только что прозвучавший вопрос Эврипа.
   — Командовать будешь ты, — медленно ответил Крисп. — Если ты сочтешь, что твой советник не прав, то поступай так, как считаешь нужным и правильным. Но ты должен помнить, сын, что вместе с властью приходит и ответственность. Если ты поступишь не так, как посоветует мой офицер, и окажешься не прав, то будешь отвечать передо мной. Это понятно?
   — Да, отец, понятно. Ты хочешь сказать, что я должен быть уверен в своих решениях — и даже если я буду в них уверен, они должны оказаться правильными. Ты это имел в виду?
   — Именно это, — согласился Крисп. — Я тебе поручаю не в солдатики играть. Это пост не только реальный, но и очень важный. И ошибки здесь тоже очень важны — в том смысле, насколько большой ущерб они наносят. Поэтому если ты решишь действовать самостоятельно, не прислушавшись к совету человека, который старше и мудрее тебя, то мне остается лишь ради тебя и империи пожелать, чтобы твои поступки не привели к беде.
   — А откуда ты знаешь, что назначенный тобой офицер окажется умнее меня? — с юношеской обидчивостью ощетинился Эврип.
   — Я этого не говорил. Умнее, чем есть, сын, ты уже не станешь, и у меня нет повода сомневаться в том, что ты очень умен. Но ты сейчас не настолько мудр, как станешь, скажем, через двадцать лет. Мудрость начинается тогда, когда человек оценивает свои поступки и принимает решения на основании жизненного опыта, а ты еще слишком молод и не успел накопить достаточный его запас.
   Весь вид Эврипа красноречиво свидетельствовал о том, что слова отца его не убедили. Крисп не винил его за это; в возрасте Эврипа он тоже не верил, что жизненный опыт что-то значит. Теперь, когда опыта накопилось много, он понимал, что ошибался, — но и Эврип сможет прийти к такому же заключению только после многих лет. Так долго Крисп ждать не мог.
   — Допустим, твой офицер предложит мне решение, которое я посчитаю ошибочным, но я его выполню из страха перед тем, что ты мне сказал. Предположим, решение и в самом деле окажется ошибочным. Что тогда, отец?
   — Может, тебе лучше рассматривать дела в суде, а не командовать людьми? — спросил Крисп. Однако вопрос оказался по существу, и шуткой на него не ответишь. Автократор медленно продолжил:
   — Если я поставил тебя на эту должность, то командовать будешь ты. Когда придет время, ты сам станешь принимать решения. А это самая тяжелая ноша, которую только можно возложить на человека. И если ты не сможешь ее нести, то скажи об этом сейчас.
   — Смогу, отец. Я просто хотел убедиться, что понял, о чем ты меня просишь.
   — Хорошо. Хочу дать тебе совет — только один, потому что знаю, что ты пропускаешь мои советы мимо ушей. А совет такой: если приходится решать, делай это твердо. Как бы ты ни сомневался, как бы ни боялся и дрожал — не смей этого показывать. Когда ведешь за собой людей, половина успеха зависит от того, решительно ли ты выглядишь.
   — Такой совет стоит запомнить, — сказал Эврип. Крисп знал, что большего признания своей правоты он вряд ли дождется. — А чем займется Катаколон, раз я остаюсь в столице?
   — Он станет моим спафарием и отправится со мной в западные провинции. Думаю, еще одна кампания пойдет ему на пользу.
   — А-а. — Если Эврипу и хотелось оспорить такое решение, он не смог подыскать предлог и после паузы — чуть более долгой, чем сделал бы человек более опытный, — резко кивнул и сменил тему. — Надеюсь, я оправдаю твои ожидания, отец.
   — Я тоже на это надеюсь. И не вижу причин, из-за которых ты можешь не справиться. Если владыка благой и премудрый услышал мои молитвы, ты спокойно проведешь время. Пойми, я вовсе не хочу, чтобы тебе действительно пришлось здесь сражаться. Чем меньше прольется крови, тем счастливее я буду.
   — Тогда зачем ты выводишь армию в поход?
   Крисп вздохнул:
   — Потому что иногда это необходимо, и ты прекрасно это понимаешь. Если я не выйду летом сражаться, то сражение само ко мне придет. А при таком раскладе я лучше проведу его на своих условиях или как можно ближе к ним.
   — Да, в этом есть смысл, — признал Эврип после секундного раздумья. — Иногда мир не позволяет человеку жить так, как ему хочется.
   Вероятно, он говорил о своем разочаровании — ведь он не стоял первым в очереди к трону. Тем не менее Криспа тронуло его признание, и он опустил ладонь на плечо Эврипа:
   — Это важная истина, сын. Будет очень хорошо, если ты ее запомнишь. — Это та самая истина, подумалось Криспу, которая еще не дошла окончательно до Фостия… но Фостию, первенцу, не было нужды об этом думать. Его сыновья такие разные… — А где Катаколон, не знаешь?
   — В одной из комнат в этом коридоре, — показал Эврип. — Кажется, во второй или третьей по левой стороне.
   — Спасибо.
   Позднее до Криспа дошло, что он не спросил, чем занят его младший сын.
   Если Эврип и знал, то промолчал — эту полезную привычку он вполне мог перенять у отца. Крисп пошел по коридору. Вторая комната по левой стороне, туалет для дворцовых служанок, оказалась пуста.
   Дверь в третью комнату по левой стороне была закрыта. Крисп взялся за ручку. Он увидел переплетение голых рук и ног, услышал женский визг и торопливо захлопнул дверь. Посмеиваясь в бороду, он подождал в коридоре, пока через пару минут к нему не вышел раскрасневшийся Катаколон в мятой тунике.
   Он позволил Катаколону отвести себя в конец коридора и без всякого удивления услышал, как за его спиной открылась и тут же закрылась дверь. Он не стал оборачиваться, но засмеялся.
   — Что смешного? — процедил Катаколон и сверкнул глазами.
   — Ты, — ответил Крисп. — Извини, что прервал тебя.
   Взгляд Катаколона еще больше помрачнел, но раздражение в нем явно боролось со смущением.
   — И это все, что ты хочешь мне сказать?
   — Пожалуй, да. В конце концов, я ничего нового не увидел. Вспомни, ведь я был вестиарием Анфима. — Он решил не вдаваться в подробности оргий, которые закатывал Анфим. Катаколон, скорее всего, захочет ему подражать.
   Глядя на лицо младшенького, Крисп с трудом удержался от нового приступа смеха. Катаколону явно было нелегко представить, что его отец — седобородый мужчина с заметным животиком — некогда веселился вместе с Автократором, чье имя даже поколение спустя служило символом разврата всяческого рода. Крисп похлопал сына по спине:
   — Имей в виду, парень, что я не всегда был дряхлым, скрипучим стариканом. И когда-то хорошее вино и скверные женщины привлекали меня не меньше, чем любого юношу.
   — Да, отец, — пробормотал Катаколон. Ему все еще не верилось.
   — Если тебе трудно представить меня любителем радостей жизни, — сказал Крисп, вздохнув, — то попытайся представить Яковизия ну… скажем, молодым мужчиной. Это упражнение пойдет тебе на пользу.
   Надо отдать Катаколону должное: юноша честно напряг воображение. Через несколько секунд он свистнул:
   — Он, должно быть, был еще тот типчик, верно?
   — О, и еще какой, — подтвердил Крисп. — Если на то пошло, он и сейчас еще тот типчик.
   Крисп внезапно задумался, не пытался ли Яковизий соблазнить Катаколона.
   Вряд ли старый прохиндей чего-либо добился бы; все три его сына интересовались только женщинами. Если Яковизий когда и пробовал обольстить Катаколона или других сыновей Криспа, то они никогда об этом не рассказывали.
   — А теперь я скажу, почему прервал тебя в столь ответственный момент… — Крисп объяснил Катаколону, чего он от него хочет.
   — Конечно, отец. Я поеду с тобой и помогу как смогу, — ответил Катаколон, когда отец договорил; из троих сыновей он был самым сговорчивым. Даже характерное упрямство, присущее ему наравне с братьями и Криспом, было у него каким-то добродушным. — Вряд ли я буду занят делами постоянно, а некоторые из провинциальных девиц, которых я отведал прошлым летом, оказались вкуснее, чем я ожидал встретить столь далеко от столицы. Когда мы выступаем?
   — Как только высохнут дороги. Так что тебе еще не очень скоро подвернется возможность разбивать сердца деревенским девушкам.
   — Ладно, — отозвался Катаколон. — В таком случае извини…
   И он зашагал по коридору — куда более целеустремленно, чем когда выполнял поручения отца. Крисп призадумался — неужели и он сам был настолько горяч в семнадцать лет? Вполне вероятно, только сейчас ему было столь же трудно в это поверить, как Катаколону представить Криспа одним из собутыльников Анфима.
 
   * * *
 
   — Скоро мы двинемся вперед, — обратился Ливаний к своим бойцам, — чтобы и сражаться, и шагать по светлому пути. И мы не будем одиноки. Клянусь владыкой благим и премудрым, у нас будет лишь одна проблема — не раствориться среди тех, кто присоединится к нам. Мы разойдемся по всей стране, как степной пожар, пожирающий сухую траву; никто и ничто не сможет нас остановить.
   Мужчины радостно закричали. Судя по их внешности, многие были пастухами с центрального плато: худощавые, с обветренными лицами, пропеченные солнцем люди, хорошо знакомые со степными пожарами. Вместо пастушьих посохов теперь они держали копья. Их нельзя было назвать самым дисциплинированным войском в мире, но фанатизм цементировал и куда более разрозненные отряды.
   Фостий закричал вместе со всеми. Если бы он стоял в толпе молчаливый и угрюмый, его бы сразу заметили, а это в его планы не входило. Он взращивал в себе умение быть незаметным, как крестьянин выращивает редиску, и страстно мечтал, чтобы Ливаний позабыл о его существовании.
   Ересиарх тем временем разошелся:
   — Пиявки, засевшие в столице, думают, что смогут вечно сосать кровь нашей жизни. Клянусь благим богом, мы докажем им, что они ошибаются, и если светлый путь поведет нас через дымящиеся развалины дворцов, построенных на крови бедняков, то что ж — мы пройдем по этому пути.
   Новые крики. На сей раз, присоединившись к ним, Фостий ощутил себя меньшим лицемером: именно чванливое богатство столицы подтолкнуло его к заигрыванию с доктринами фанасиотов. Однако речь Ливания была лишь разглагольствованием и ничем больше. Если какой император за последние несколько поколений и прислушивался к мольбам крестьян, то это был именно Крисп. Фостия тошнило, когда отец в очередной раз пересказывал, как сборщики налогов выжили его из деревни, но Фостий знал также, что этот опыт заставил Криспа желать, чтобы такое не произошло с другими.
   — Мы и толстых священников подвесим за большие пальцы, — распалялся Ливаний. — Ведь это они подчищают то золото, до которого не дотянулся император. Разве Фосу нужно столько роскошных домов?
   — Нет! — взревела толпа, и Фостий вместе со всеми. Несмотря ни на что, он до сих пор сочувствовал тому, что проповедовал Фанасий. Интересно только, сможет ли то же самое честно сказать Ливаний? Фостию теперь еще больше хотелось знать, насколько велика власть Артапана над лидером мятежников. В этом направлении он не продвинулся ни на шаг с того дня, когда они с Оливрией стали любовниками.
   Едва мысль о ней мелькнула в голове, кровь быстрее побежала в жилах. Диген выбранил бы его за такие мысли или, скорее всего, отказался бы от такого неисправимого грешника и сенсуалиста. Но Фостию было все равно. В каждым днем он желал Оливрию все больше и больше — и знал, что она тоже его желает.
   После того первого раза они ухитрились уединиться еще дважды: поздно ночью в клетушке Фостия, когда охранник храпел внизу, и в укромном коридорчике, высеченном в скале под крепостью. Обе встречи прошли почти с той же отчаянной торопливостью, как и первая; Фостий совсем не так представлял себе, как они с Оливрией станут заниматься любовью. Но эти украденные минуты уединения лишь еще больше воспламенили их.
   Были ли его чувства любовью, которую воспевали в романах? Он мало что мог узнать о любви из первых рук; во дворце обычными явлениями были обольщение и гедонизм. Отец и мать, кажется, неплохо ладили, но Фостий был еще мальчиком, когда Дара умерла. Идеальной парой называли Заида и Аулиссу, но волшебнику — не говоря уже о том, что он любимчик Криспа, что само по себе вызывает подозрения, — было почти сорок: разве может такой старик любить по-настоящему?
   Но влюблен ли он сам, Фостий сказать не мог. Он знал лишь, что отчаянно тоскует по Оливрии, что каждое мгновение их разлуки тянется как час, а каждый украденный и проведенный вместе час пролетает как мгновение.