Страница:
— Быть может, ты чему-нибудь научишься, наблюдая за мной, — парировал Крисп. — Если станешь продолжать в таком же духе и дальше, парень, то скоро наплодишь столько бастардов, что их хватит на твой личный кавалерийский отряд. Они могут назвать себя «Шлюхины дети Катаколона», а это будет звучать и грозно, и правдиво.
Крисп надеялся пристыдить своего младшенького — он давно уже забросил надежду устыдить его за распутство, — но эта идея просто восхитила Катаколона.
Захлопав в ладоши, он воскликнул:
— Если я стану отцом эскадрона, то парни наплодят себе пару полков, а мои внуки в конце концов станут всей видесской армией.
Как частенько случалось при общении с Яковизием, Криспу осталось лишь поднять руки, признавая поражение:
— Ты неисправим. Пойди передай Саркису, что я хочу его видеть, и постарайся не совратить кого-нибудь по дороге до его шатра.
— Халогаи не в моем вкусе, — ответил Катаколон с достоинством, граничащим с высокомерием. — Вот если бы их дочери и сестры служили Видессу…
Крисп сделал вид, будто сейчас швырнет в него складной стул, и юноша, смеясь, выскочил из шатра. Крисп вспомнил экзотическую светловолосую и розовокожую халогайскую красавицу, которую видел на пиру у Анфима поколение назад. Катаколону она наверняка бы очень понравилась.
Крисп прогнал из головы соблазнительные воспоминания и вернулся к карте.
Создавалось впечатление, что фанасиоты объявились повсюду одновременно, а это весьма затрудняло выработку плана борьбы с ними.
В шатер просунул голову телохранитель. Крисп выпрямился, ожидая, что тот доложит о приходе Саркиса, однако услышал совсем другое:
— Твое величество, маг Заид хочет с тобой поговорить.
— Вот как? Да, конечно, я его выслушаю.
* * *
Как и обычно, Заид начал простираться перед Криспом; как и обычно, Крисп жестом велел ему не утруждаться. Оба улыбнулись, соблюдя этот маленький ритуал. Однако радостная улыбка быстро сошла с лица мага.
— Да возрадуется ваше величество, — сказал он, — за прошедшие несколько дней мне удавалось прослеживать перемещения его младшего величества Фостия.
— Так он не оставался все время на одном месте? — спросил Крисп. — Я думал, он до сих пор в Эчмиадзине. — Поскольку с того дня, когда Заиду удалось заглянуть за завесу макуранской магии, Фостий оставался в одном и том же месте, Крисп осмелился надеяться, что его сын скорее пленник, чем новообращенный последователь светлого пути.
— Нет, ваше величество, боюсь, что это не так. Позвольте, я сейчас все покажу. — Заид извлек из мешочка на поясе квадратик кожи. — Вот кусочек дубленой оленьей кожи, я выбрал это животное по той причине, что нежность его взгляда символически отражает привязанность, которую вы испытываете к похищенному сыну. Видите отметки — здесь, здесь и здесь?
Отметки Крисп видел: они выглядели так, словно кожу в нескольких местах прожгли кончиком раскаленного шила.
— Я вижу их, чародейный господин, но вынужден признать, что не понимаю их смысла.
— Как вам известно, я смог наконец обнаружить Фостия, воспользовавшись законом сродства. Если бы он оставался в Эчмиадзине, то отметки, которые вы видите, располагались бы буквально одна на другой. Поскольку же они разбросаны, это значит, что он перемещался на значительное расстояние, вероятнее всего, на юг и на восток, а затем вернулся в исходное место.
— Понятно. — Нахмурясь, Крисп уставился на кусочек кожи. — А почему, как тебе кажется, он совершал эти… перемещения?
— Ваше величество, я весьма доволен уже тем, что сумел установить, что он перемещался, вернее, уехал и вернулся. Но почему он так поступал, мое магическое искусство определить не в состоянии. — Заид говорил со спокойной решимостью, словно показывал, что не желает знать, почему Фостий выезжал из крепости фанасиотов, а затем вернулся в нее.
Маг был и другом Криспа, и придворным; неудивительно, что он счел благоразумие самой безопасной тактикой.
— Чародейный господин, — резко произнес Крисп, — не является ли наиболее вероятным объяснением то, что он отправился вместе с фанатиками в набег, а затем вернулся… домой?
— Несомненно, подобную вероятность следует учитывать, — признал Заид. — И все же возможны и многие иные объяснения.
— Возможны? Да, но насколько они вероятны? То, что я сказал, соответствует фактам гораздо лучше любого другого объяснения, приходящего мне в голову. — Долгий опыт практики в качестве верховного судьи империи убедил Криспа в том, что простейшее объяснение чаще всего оказывается и правильным. Что может стать проще предположения о том, что Фостий присоединился к бунтовщикам и отправился сражаться вместе с ними? Крисп смял лоскут оленьей кожи и швырнул его на пол. — Жаль, что этот проклятый Диген уже сдох. Сейчас я с удовольствием казнил бы его собственными руками.
— Сочувствую, ваше величество, и поверьте мне, я полностью сознаю тяжесть проблемы, которая отсюда происходит.
— Да, проблемы. — Какое обтекаемое и трусливое слово. Но как следует поступать, когда сын и наследник переходит на сторону врага? Несмотря на всю любовь Криспа к составлению планов, для таких обстоятельств у него не имелось заранее обдуманной цепочки действий. Теперь же ему пришлось из необходимости ее составлять. Какой наследник получится из Эврипа? Он, разумеется, будет восхищен открывшейся перспективой, но станет ли он хорошим Автократором? Этого Крисп не знал.
Очевидно, Заид размышлял вместе с ним, потому что волшебник сказал:
— Нет необходимости думать об этом прямо сейчас, ваше величество. Вполне возможно, по окончании кампании выявятся все обстоятельства происходящего ныне.
— Вероятно, — мрачно буркнул Крисп. — Беда только в том, что обстоятельства окажутся такими, что мне вовсе не захочется их узнавать.
Ответить Заид не успел, потому что в императорский шатер вошел Катаколон, а следом за ним Саркис. Юноша кивнул магу; Заид, запросто бывавший во дворце еще со времен его рождения, был знаком Катаколону не хуже дворцовой мебели.
Саркис отдал Заиду честь, тот ответил тем же. Оба они процветали в услужении Криспу; если кто из них и ревновал другого, то умело это скрывал.
— Что нам предстоит, ваше величество? — спросил Саркис и тут же добавил: Здесь есть что-нибудь пожевать? Есть хочется.
Крисп указал на миску с солеными маслинами. Генерал набрал горсть маслин и стал забрасывать по одной в рот, сплевывая косточки на пол. Прикончив первую порцию, он взял еще.
— Смотри сюда. — Крисп ткнул пальцем в карту. — Мне кое-что пришло в голову — возможно, поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Проблема этой кампаний в том, что фанасиоты всегда знают, где мы находимся. Если они не желают дать нам открытое сражение, то нам их и не заставить. Они могут попросту разделиться на небольшие отряды и совершать бесконечные налеты: даже если мы разгромим несколько банд, то хребет бунтовщикам таким способом не сломить.
— Верно, — пробормотал Саркис, пережевывая маслины. — В этом и заключается проклятие войны с людьми, которые почти не отличаются от горных бандитов. Мы передвигаемся медленно, под звуки горнов и с развевающимися знаменами, а они прыгают с места на место, как блохи на раскаленной сковородке. К тому же у них наверняка есть среди нас шпионы, и наше местонахождение они знают в любое время дня и ночи.
— В этом я не сомневаюсь, — согласился Крисп. — Но вот что мне пришло в голову: предположим, мы выделим из армии отряд, скажем, в пятнадцать сотен человек, переместим их на побережье и посадим на корабли. Не станем говорить им заранее, куда они поплывут; пусть командующий флотом дрангарий выберет один из прибрежных городов — Тавас, Наколею или Питиос — уже после выхода в море. Такой отряд будет достаточно крупным, чтобы оказать нам существенную помощь после высадки, а может, и достаточно большим, чтобы вынудить Ливания быстро сосредоточить против него свои главные силы… а в таком случае, если благой бог пожелает, мы уже будем достаточно близко от него с остальной армией. Что скажешь?
Крисп знал, что как стратег он действует на уровне любителя, и потому никогда не имел привычки отдавать приказы на перемещение крупных сил, не посоветовавшись с профессионалами.
Саркис рассеянно бросил в рот очередную маслину:
— Это не позволит шпионам узнать, что происходит, а такое мне нравится. Но порт назначения необходимо выбрать заранее, а дрангарию вручить запечатанный приказ…
— И запечатать его также магически, — вставил Заид, — чтобы в него не могли заглянуть, не вскрывая.
— Да, запечатанный и магически, если угодно, — согласился Саркис. — Этот приказ не увидит никто, кроме тебя и, скажем, одного спафария… — он взглянул на Катаколона, —…пока его не вскроет дрангарий. И таким способом мы добьемся того, что главные силы окажутся в нужном месте и в нужное время.
— Спасибо, почтенный господин; ты запечатал глазок, через который подсматривал враг. Мы поступим так, как ты предлагаешь. Больше всего мне хочется, чтобы фанасиоты начали наконец реагировать на наши действия, а не наоборот, как было до сих пор. Теперь ради разнообразия пусть они разгадывают наши хитрости.
Крисп перевел взгляд с Саркиса на Заида, потом на Катаколона. Оба кивнули.
— А какой город ты выберешь для высадки? — спросил сын.
Саркис отвернулся от Катаколона, чтобы юноша не заметил, как он улыбается.
Однако от Криспа это не укрылось, и он мягко ответил сыну:
— Этого я тебе не скажу, потому что у моего шатра тонкие стенки, а я не знаю, кто ходит снаружи в пределах слышимости. Чем меньше мы станем болтать, тем меньше узнают наши враги.
— А-а, — протянул Катаколон, до которого еще не дошло, что все происходящее не есть сложная и запутанная игра. — Но разве ты не мог попросить Заида создать вокруг шатра зону неслышимости?
— Мог, — ответил Крисп. — Но не стал, потому что хлопот много, а толку от нее мало. Кстати, любой маг легко обнаружил бы эту зону и стал любопытствовать, что мы затеваем под ее прикрытием. А без нее все выглядит тихо, мирно и обычно, и никто не подозревает, что мы что-то затеваем, — а это наилучший способ провернуть что-либо хитроумное, если тебе этого хочется.
— А-а, — повторил Катаколон.
* * *
Сиагрий без предупреждения распахнул дверь и вошел в каморку Фостия.
— Вытаскивай свою императорскую задницу из постели, — прорычал он. — Тебя ждет работа.
Первой, еще сонной, мыслью Фостия стало облегчение — рядом с ним на тюфяке не лежала Оливрия. Следующей, когда в голове немного прояснилось, стало любопытство.
— Работа? Какая еще работа?
Он выбрался из-под одеяла, потянулся и попытался разгладить складки на тунике. Голова во сне тоже лежала неудачно: борода разлохматилась и местами стояла торчком.
— Спускайся, залей в себя немного вина и закуси кашей, тогда и поговорим, — буркнул Сиагрий. — Сейчас с тобой нет смысла разговаривать — у тебя до завтрака думалка не работает.
Поскольку это более или менее было правдой, Фостий ответил молчанием, постаравшись вложить в него как можно больше достоинства. Его могло бы оказаться и больше, если бы Фостий по-дурацки не замешкался, сражаясь с застежкой сандалии. Сиагрий нагло расхохотался.
— Как рука? — спросил он, когда они спускались вниз.
Фостий вытянул руку, потом согнул ее под разными углами и внезапно задержал дыхание от острой боли.
— Еще не зажила и заживет не скоро, но все идет к тому, что скоро я смогу ею достаточно хорошо пользоваться.
— Нормально, — отозвался Сиагрий и хранил молчание весь путь до кухни.
Если он надеялся возбудить у Фостия любопытство, это ему вполне удалось. Юноша справился бы с утренней порцией каши вдвое быстрее, если бы не терзал Сиагрия вопросами, но бандит, который больше пил свой завтрак, чем ел его, зловеще молчал, пока к ним за стол не подсела Оливрия. Фостий перестал сыпать вопросами, но есть от этого быстрее не стал.
— Ты ему уже сказал? — спросила Оливрия.
— Нет, он мне ничего не сказал, — возмущенно ответил Фостий; если бы любопытство было зудом, он сейчас чесался бы обеими руками.
Прежде чем ответить Оливрии, Сиагрий метнул в Фостия злобный взгляд:
— Не сказал ни слова. Пусть еще немного поварится в собственном соку.
— Все, с меня хватит, — заявил Фостий. — Что тут происходит, во имя владыки благого и премудрого? Что ты мне должен был сказать, Сиагрий? — Он знал, что проявляет слишком большое нетерпение, но ничего не мог с собой поделать.
— Ладно, мальчик, коли тебе настолько не терпится все узнать, то слушай, — смилостивился Сиагрий. Однако, вместо того чтобы начать рассказывать, он встал и нарочито неторопливо нацедил себе еще кружку вина. Фостий с немым возмущением взглянул на Оливрию, но та отмолчалась. Пошатываясь, Сиагрий вернулся, снова уселся, шумно хлебнул из кружки и лишь после этого изложил суть:
— Твой отец, парень, стал слишком умен.
Фостий слышал, как его отца называли по-всякому, но так — в первый раз.
— И что же он сделал? — осторожно поинтересовался Фостий.
— В том-то и дело — мы этого не знаем. — Судя по нахмуренной физиономии Сиагрия, можно было подумать, что он имеет полное право знать обо всем, что делает Крисп. — Он послал часть своего войска через Видесское Море, совсем как в прошлом году, когда мы тебя похитили. Однако на сей раз мы не знаем заранее, в каком городе он намерен высадить солдат.
— А-а, — протянул Фостий, надеясь, что отозвался глубокомысленно. Однако глубокомысленности ему не хватило, потому что пришлось задать второй вопрос: А какое это имеет отношение ко мне?
— Представь, что ты имперский солдат, — сказал Сиагрий. — Уже одно то, что ты им стал, означает, что ты тупица, верно? Ладно, а теперь представь, что ты сходишь с корабля на берег и готов выполнить то, что тебе прикажут, и тут появляется сын Автократора и говорит: ребята, в лед ваших офицеров, идите ко мне и становитесь на светлый путь. Что ты в таком случае сделаешь?
— Я… все понял, — протянул Фостий. И он действительно понял; окажись он и в самом деле настолько привержен светлому пути, как полагал Сиагрий, то мог причинить отцу немало вреда. Впрочем, он сразу заметил и другую проблему:
— Ты сказал, что не знаешь, в каком порту высадятся солдаты?
— Нет, этого мы не знаем. — Судя по его раздраженному виду, Сиагрий не лгал. — Но мы думаем — но только думаем, — что он попробует высадить их в Питиосе. Так поступил бы на его месте Ливаний. А он любит наносить удар в самое сердце.
Фостий кивнул; рассуждения Сиагрия показались логичными и ему.
— Значит, вы пошлете меня в Питиос? И я поеду один?
Сиагрий и Оливрия дружно рассмеялись.
— Нет, Фостий, — ответила она. — Хоть мы и достаточно убедились в том, что ты шагаешь по светлому пути, мы еще не настолько уверены в тебе, чтобы посылать одного. К тому же мы должны быть уверены и в том, что ты скажешь именно то, что должен сказать. Поэтому я поеду с тобой в Питиос… и Сиагрий тоже.
— Хорошо, — мягко отозвался Фостий. Он понятия не имел, как развернутся события, когда он окажется в Питиосе; он теперь не был даже уверен, на чьей стороне находится Оливрия, но предположил, что со временем выяснит и это. Зато в любом случае он твердо решил бежать. Эчмиадзин находился в самом сердце территории фанасиотов — даже если Фостий сумеет выбраться из города, его поймают очень быстро.
Но Питиос — совсем другое дело, Питиос находится на морском берегу. Фостий не считал себя великим моряком, но с маленькой парусной лодкой справится. И если благой бог пожелает, до этого может дело и не дойти. Если в порт направляются имперские солдаты, ему надо будет лишь перебежать к ним вместо того, чтобы уговаривать их переходить на сторону фанасиотов. Все казалось настолько просто, что даже не верилось.
— Когда мы уезжаем? — спросил он, стараясь теперь говорить небрежно. — Мне надо немного подумать насчет того, что я буду говорить солдатам. Полагаю, с офицерами мне много толковать не придется?
— Уж это точно, — согласился Сиагрий, раскатисто хохоча. — Толковать ты будешь с беднягами, что зарабатывают себе на жизнь — и на паршивую жизнь солдатчиной. Если повезет, они взбунтуются и сами прикончат гордых сволочей, которые ими командуют.
На вопрос Фостия ответила Оливрия:
— Мы хотим выехать завтра. До побережья несколько дней езды; свою речь ты сможешь обдумать по дороге.
— Как тебе больше нравится, — рассмеялся Фостий. — Вещичек у меня немного, и владыка благой и премудрый тому свидетель.
— Так и должно быть, если человек шагает по светлому пути, — заметила Оливрия.
Фостий сделал над собой усилие, чтобы не вытаращить на нее глаза. Теперь она заговорила как в тот день, когда они приехали в Эчмиадзин. И куда только подавались все ее чувства к Фостию? Может, она притворяется, потому что рядом с ней сидит Сиагрий? Или же она обольстила Фостия, чтобы завлечь его на светлый путь, когда более честные методы не удались?
Он просто не мог получить ответ сейчас. В некотором смысле он сейчас и не имел значения. Добравшись до Питиоса, Фостий собрался бежать несмотря ни на что. Если Оливрия встанет ему поперек пути, он убежит один. Но Фостий знал, что некая часть доверия к людям покинет его навсегда, если выяснится, что девушка, которую он любил, всего лишь использовала его в своих целях.
Он надеялся, что она придет ночью в его каморку, — и потому что желал ее, и потому что хотел задать вопросы, которые нельзя было произносить при Сиагрии.
Но Оливрия так и не пришла. Когда наступило утро, Фостий сунул в мешок запасную тунику, надел пояс с мечом, который остался в его комнатушке после набега на Аптос, и спустился вниз.
Сиагрий уже завтракал на кухне. Он метнул Фостию широкополую соломенную шляпу — такую же, как та, что уже криво сидела на его голове. Когда к ним присоединилась Оливрия, на ней тоже была такая же шляпа, а также мужского покроя туника и шаровары, в которых удобнее ехать верхом.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Сиагрий, осмотрев девушку. — Мы прихватим здесь достаточно еды, чтобы хватило до самого Питиоса, сложим ее в седельные сумки и отправимся в путь. Хлеб зачерствеет, да только не все ли равно?
Фостий прихватил несколько буханок хлеба, немного сыра, несколько луковиц и палку твердой копченой свиной колбасы, приправленной сладким укропом. Увидев несколько круглых булочек, посыпанных сахарной пудрой, он нерешительно замер.
— Из чего они сделаны? — спросил он.
— Возьми несколько штук, они вкусные, — ответила Оливрия. — Их делают из рубленых фиников, орехов и меда. Должно быть, у нас появился новый повар-васпураканин, потому что придумали их в Васпуракане.
— Верно говоришь, — согласился Сиагрий. — Когда видессианину хочется такую булочку, он идет в лавку и спрашивает там «яйца принцев». — Он расхохотался.
Фостий улыбнулся, а Оливрия притворилась, будто ничего не слышала.
Надеясь завоевать расположение своего норовистого коня, Фостий скормил ему одну из булочек. Жеребец попытался куснуть его за руку, и Фостий едва успел ее отдернуть. Сиагрий снова расхохотался. Если бы Фостий ехал в более подходящей компании, он наверняка назвал бы свою клячу его именем.
* * *
Поездка в Питиос растянулась на пять приятных дней. Материковое плато было еще яркого зеленого цвета от молодой травы и недавно зазеленевших кустов; еще месяц-другой, и на безжалостном солнце все выгорит и побуреет. Птицы порхали с одного куста красного или желтого стальника на другой, время от времени соблазняясь покрытым белыми цветками пажитником. Жаворонки и ласточки гонялись за насекомыми.
Примерно в середине первого дня пути Сиагрий спешился, чтобы зайти за придорожный куст. Не поворачивая к Фостию головы, Оливрия тихо произнесла:
— Все будет хорошо.
— Будет ли? — прошептал в ответ Фостий. Ему хотелось ей верить, но он с детства привык никому не доверять. Если она имела в виду именно то, что говорила, ей придется это доказать.
Она не успела ответить, как вернулся Сиагрий, застегивая верхнюю пуговицу ширинки, надевая пояс с мечом и насвистывая походную песенку, в которой похабных куплетов было больше, чем пристойных слов.
— И снова в путь, — объявил он, с кряхтеньем забравшись в седло.
Последние полтора дня они ехали по прибрежной низине. На полях работали крестьяне — пахали, сажали и обрезали виноградную лозу. Здесь приближение лета чувствовалось сильнее, потому что воздух был уже жарок и влажен. В этих краях раненое плечо Фостия ныло больше, чем в сухом климате плато.
Едва вдали показался Питиос, путешественники разом прищурились и прикрыли глаза ладонями, вглядываясь вперед. Еще по дороге Фостий гадал, какое он испытает чувство, увидев в гавани Питиоса лес мачт. Но если его не подвели глаза, то среди многочисленных рыбацких лодок он так и не увидел большие имперские торговые корабли, на которых перевозили солдат и лошадей.
Сиагрий подозрительно хмыкнул.
— Твой папаша задумал что-то хитрое, — бросил он Фостию, словно во всем был виноват именно он. — Может, корабли стоят сейчас в море, и причалят они ночью, чтобы застать людей врасплох, а может, он все-таки решил высадить солдат в Тавасе или Наколее.
— Макуранский маг Ливания должен был узнать, куда они направятся, — заметил Фостий.
— Не-а. — Сиагрий презрительно рубанул воздух рукой. — Ливаний нанял его, потому что его колдовство пудрит мозги видесским волшебникам, но, если магу не повезет, оно может обернуться и против него самого, так что когда-нибудь он сможет назвать себя счастливцем, если сумеет встать с постели. — Он смолк и пристально посмотрел на Фостия:
— А как ты узнал, что он из Макурана?
— По акценту, — невинно ответил Фостий. — А когда опознал акцент, то вспомнил макуранских послов, которых видел при дворе, — они тоже ходили в похожих халатах.
— А, тогда все в порядке. — Сиагрий расслабился. Фостий тоже задышал легче; если бы он сдуру назвал Артапана по имени, то сам сунул бы голову в капкан.
* * *
Часовые, слоняющиеся перед воротами Питиоса, оказались фанасиотами, которых более заботил их грозный вид, чем дисциплина. Когда Сиагрий поприветствовал часовых именем светлого пути, их угрюмые рожи украсились улыбками, и они пропустили путников в город, помахав им руками.
Питиос оказался меньше Наколеи; поскольку Фостий считал Наколею чем-то вроде большой деревни, он ожидал, что в Питиосе ему также покажется тесно. Но после нескольких месяцев, которые он почти безвылазно проторчал в крепости Эчмиадзина, даже Питиос показался ему достаточно просторным.
Сиагрий снял в припортовой таверне комнату на втором этаже, откуда можно было следить за морем и заметить имперские корабли прежде, чем они пристанут к берегу и высадят десант. Пока Сиагрий вдохновенно торговался с хозяином из-за комнаты, Оливрия молчала; Фостий так и не понял, принял ли ее хозяин за безбородого юношу или же догадался, что она женщина, но ему на это оказалось наплевать.
Когда мальчик-слуга принес в комнату третий соломенный тюфяк, там стало тесновато, но все равно просторнее, чем в каморке Фостия, которую он занимал один. Фостий сбросил с плеча лямки связанного спального мешка и, облегченно вздохнув, уронил его на выбранный для себя тюфяк.
Сиагрий высунулся в окно, чтобы разглядеть гавань вблизи, и покачал головой:
— Пусть меня трахнут сосновой шишкой, если я знаю, куда они запропастились. Они должны быть здесь, или я совсем утратил свой нюх.
Оливрия взяла ночной горшок, который задвинули в угол, когда принесли третий тюфяк, заглянула в него, скривилась и подошла к окну, словно намереваясь вылить его содержимое на улицу — и на любого ни о чем не подозревающего прохожего. Но вместо этого, оказавшись за спиной у Сиагрия, она высоко подняла горшок и обрушила его ему на голову.
Горшок был глиняный и тяжелый; она, несомненно, надеялась, что Сиагрий потеряет сознание и упадет. Но Сиагрий оказался крепче, чем она рассчитывала.
Он пошатнулся, застонал и повернулся к Оливрии. По его лицу текла кровь.
Фостий, разинув рот, ошеломленно наблюдал за происходящим, ощущая каждый удар своего сердца. После третьего удара он очнулся, схватил Сиагрия за плечо и изо всех сил ударил его в лицо левым кулаком. Сиагрий отшатнулся. Он пытался поднять руки, чтобы защититься, а может, и схватить Фостия, но двигался медленно, словно во сне. Фостий ударил его еще дважды. Глаза Сиагрия закатились, и он рухнул на пол.
Оливрия выхватила кинжал из-за его пояса и поднесла лезвие к шее Сиагрия.
Фостий перехватил ее запястье.
— Ты что, с ума сошел? — крикнула она.
— Нет. Мы заберем у него оружие и свяжем, — ответил он. — Но я ему должен достаточно много за это, — он коснулся своего заживающего плеча, — и не собираюсь резать ему глотку.
Оливрия поморщилась, но спорить не стала, а вместо этого принялась вырезать кинжалом полоски ткани из льняного тюфяка. Когда Фостий перевернул Сиагрия лицом вниз, чтобы связать ему за спиной руки, тот застонал и шевельнулся. Фостий ударил его еще раз, потом крепко завязал ему рот и тщательно связал лодыжки.
— Дай мне кинжал, — неожиданно попросил он. Оливрия сунула оружие ему в руку.
— Передумал?
Крисп надеялся пристыдить своего младшенького — он давно уже забросил надежду устыдить его за распутство, — но эта идея просто восхитила Катаколона.
Захлопав в ладоши, он воскликнул:
— Если я стану отцом эскадрона, то парни наплодят себе пару полков, а мои внуки в конце концов станут всей видесской армией.
Как частенько случалось при общении с Яковизием, Криспу осталось лишь поднять руки, признавая поражение:
— Ты неисправим. Пойди передай Саркису, что я хочу его видеть, и постарайся не совратить кого-нибудь по дороге до его шатра.
— Халогаи не в моем вкусе, — ответил Катаколон с достоинством, граничащим с высокомерием. — Вот если бы их дочери и сестры служили Видессу…
Крисп сделал вид, будто сейчас швырнет в него складной стул, и юноша, смеясь, выскочил из шатра. Крисп вспомнил экзотическую светловолосую и розовокожую халогайскую красавицу, которую видел на пиру у Анфима поколение назад. Катаколону она наверняка бы очень понравилась.
Крисп прогнал из головы соблазнительные воспоминания и вернулся к карте.
Создавалось впечатление, что фанасиоты объявились повсюду одновременно, а это весьма затрудняло выработку плана борьбы с ними.
В шатер просунул голову телохранитель. Крисп выпрямился, ожидая, что тот доложит о приходе Саркиса, однако услышал совсем другое:
— Твое величество, маг Заид хочет с тобой поговорить.
— Вот как? Да, конечно, я его выслушаю.
* * *
Как и обычно, Заид начал простираться перед Криспом; как и обычно, Крисп жестом велел ему не утруждаться. Оба улыбнулись, соблюдя этот маленький ритуал. Однако радостная улыбка быстро сошла с лица мага.
— Да возрадуется ваше величество, — сказал он, — за прошедшие несколько дней мне удавалось прослеживать перемещения его младшего величества Фостия.
— Так он не оставался все время на одном месте? — спросил Крисп. — Я думал, он до сих пор в Эчмиадзине. — Поскольку с того дня, когда Заиду удалось заглянуть за завесу макуранской магии, Фостий оставался в одном и том же месте, Крисп осмелился надеяться, что его сын скорее пленник, чем новообращенный последователь светлого пути.
— Нет, ваше величество, боюсь, что это не так. Позвольте, я сейчас все покажу. — Заид извлек из мешочка на поясе квадратик кожи. — Вот кусочек дубленой оленьей кожи, я выбрал это животное по той причине, что нежность его взгляда символически отражает привязанность, которую вы испытываете к похищенному сыну. Видите отметки — здесь, здесь и здесь?
Отметки Крисп видел: они выглядели так, словно кожу в нескольких местах прожгли кончиком раскаленного шила.
— Я вижу их, чародейный господин, но вынужден признать, что не понимаю их смысла.
— Как вам известно, я смог наконец обнаружить Фостия, воспользовавшись законом сродства. Если бы он оставался в Эчмиадзине, то отметки, которые вы видите, располагались бы буквально одна на другой. Поскольку же они разбросаны, это значит, что он перемещался на значительное расстояние, вероятнее всего, на юг и на восток, а затем вернулся в исходное место.
— Понятно. — Нахмурясь, Крисп уставился на кусочек кожи. — А почему, как тебе кажется, он совершал эти… перемещения?
— Ваше величество, я весьма доволен уже тем, что сумел установить, что он перемещался, вернее, уехал и вернулся. Но почему он так поступал, мое магическое искусство определить не в состоянии. — Заид говорил со спокойной решимостью, словно показывал, что не желает знать, почему Фостий выезжал из крепости фанасиотов, а затем вернулся в нее.
Маг был и другом Криспа, и придворным; неудивительно, что он счел благоразумие самой безопасной тактикой.
— Чародейный господин, — резко произнес Крисп, — не является ли наиболее вероятным объяснением то, что он отправился вместе с фанатиками в набег, а затем вернулся… домой?
— Несомненно, подобную вероятность следует учитывать, — признал Заид. — И все же возможны и многие иные объяснения.
— Возможны? Да, но насколько они вероятны? То, что я сказал, соответствует фактам гораздо лучше любого другого объяснения, приходящего мне в голову. — Долгий опыт практики в качестве верховного судьи империи убедил Криспа в том, что простейшее объяснение чаще всего оказывается и правильным. Что может стать проще предположения о том, что Фостий присоединился к бунтовщикам и отправился сражаться вместе с ними? Крисп смял лоскут оленьей кожи и швырнул его на пол. — Жаль, что этот проклятый Диген уже сдох. Сейчас я с удовольствием казнил бы его собственными руками.
— Сочувствую, ваше величество, и поверьте мне, я полностью сознаю тяжесть проблемы, которая отсюда происходит.
— Да, проблемы. — Какое обтекаемое и трусливое слово. Но как следует поступать, когда сын и наследник переходит на сторону врага? Несмотря на всю любовь Криспа к составлению планов, для таких обстоятельств у него не имелось заранее обдуманной цепочки действий. Теперь же ему пришлось из необходимости ее составлять. Какой наследник получится из Эврипа? Он, разумеется, будет восхищен открывшейся перспективой, но станет ли он хорошим Автократором? Этого Крисп не знал.
Очевидно, Заид размышлял вместе с ним, потому что волшебник сказал:
— Нет необходимости думать об этом прямо сейчас, ваше величество. Вполне возможно, по окончании кампании выявятся все обстоятельства происходящего ныне.
— Вероятно, — мрачно буркнул Крисп. — Беда только в том, что обстоятельства окажутся такими, что мне вовсе не захочется их узнавать.
Ответить Заид не успел, потому что в императорский шатер вошел Катаколон, а следом за ним Саркис. Юноша кивнул магу; Заид, запросто бывавший во дворце еще со времен его рождения, был знаком Катаколону не хуже дворцовой мебели.
Саркис отдал Заиду честь, тот ответил тем же. Оба они процветали в услужении Криспу; если кто из них и ревновал другого, то умело это скрывал.
— Что нам предстоит, ваше величество? — спросил Саркис и тут же добавил: Здесь есть что-нибудь пожевать? Есть хочется.
Крисп указал на миску с солеными маслинами. Генерал набрал горсть маслин и стал забрасывать по одной в рот, сплевывая косточки на пол. Прикончив первую порцию, он взял еще.
— Смотри сюда. — Крисп ткнул пальцем в карту. — Мне кое-что пришло в голову — возможно, поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Проблема этой кампаний в том, что фанасиоты всегда знают, где мы находимся. Если они не желают дать нам открытое сражение, то нам их и не заставить. Они могут попросту разделиться на небольшие отряды и совершать бесконечные налеты: даже если мы разгромим несколько банд, то хребет бунтовщикам таким способом не сломить.
— Верно, — пробормотал Саркис, пережевывая маслины. — В этом и заключается проклятие войны с людьми, которые почти не отличаются от горных бандитов. Мы передвигаемся медленно, под звуки горнов и с развевающимися знаменами, а они прыгают с места на место, как блохи на раскаленной сковородке. К тому же у них наверняка есть среди нас шпионы, и наше местонахождение они знают в любое время дня и ночи.
— В этом я не сомневаюсь, — согласился Крисп. — Но вот что мне пришло в голову: предположим, мы выделим из армии отряд, скажем, в пятнадцать сотен человек, переместим их на побережье и посадим на корабли. Не станем говорить им заранее, куда они поплывут; пусть командующий флотом дрангарий выберет один из прибрежных городов — Тавас, Наколею или Питиос — уже после выхода в море. Такой отряд будет достаточно крупным, чтобы оказать нам существенную помощь после высадки, а может, и достаточно большим, чтобы вынудить Ливания быстро сосредоточить против него свои главные силы… а в таком случае, если благой бог пожелает, мы уже будем достаточно близко от него с остальной армией. Что скажешь?
Крисп знал, что как стратег он действует на уровне любителя, и потому никогда не имел привычки отдавать приказы на перемещение крупных сил, не посоветовавшись с профессионалами.
Саркис рассеянно бросил в рот очередную маслину:
— Это не позволит шпионам узнать, что происходит, а такое мне нравится. Но порт назначения необходимо выбрать заранее, а дрангарию вручить запечатанный приказ…
— И запечатать его также магически, — вставил Заид, — чтобы в него не могли заглянуть, не вскрывая.
— Да, запечатанный и магически, если угодно, — согласился Саркис. — Этот приказ не увидит никто, кроме тебя и, скажем, одного спафария… — он взглянул на Катаколона, —…пока его не вскроет дрангарий. И таким способом мы добьемся того, что главные силы окажутся в нужном месте и в нужное время.
— Спасибо, почтенный господин; ты запечатал глазок, через который подсматривал враг. Мы поступим так, как ты предлагаешь. Больше всего мне хочется, чтобы фанасиоты начали наконец реагировать на наши действия, а не наоборот, как было до сих пор. Теперь ради разнообразия пусть они разгадывают наши хитрости.
Крисп перевел взгляд с Саркиса на Заида, потом на Катаколона. Оба кивнули.
— А какой город ты выберешь для высадки? — спросил сын.
Саркис отвернулся от Катаколона, чтобы юноша не заметил, как он улыбается.
Однако от Криспа это не укрылось, и он мягко ответил сыну:
— Этого я тебе не скажу, потому что у моего шатра тонкие стенки, а я не знаю, кто ходит снаружи в пределах слышимости. Чем меньше мы станем болтать, тем меньше узнают наши враги.
— А-а, — протянул Катаколон, до которого еще не дошло, что все происходящее не есть сложная и запутанная игра. — Но разве ты не мог попросить Заида создать вокруг шатра зону неслышимости?
— Мог, — ответил Крисп. — Но не стал, потому что хлопот много, а толку от нее мало. Кстати, любой маг легко обнаружил бы эту зону и стал любопытствовать, что мы затеваем под ее прикрытием. А без нее все выглядит тихо, мирно и обычно, и никто не подозревает, что мы что-то затеваем, — а это наилучший способ провернуть что-либо хитроумное, если тебе этого хочется.
— А-а, — повторил Катаколон.
* * *
Сиагрий без предупреждения распахнул дверь и вошел в каморку Фостия.
— Вытаскивай свою императорскую задницу из постели, — прорычал он. — Тебя ждет работа.
Первой, еще сонной, мыслью Фостия стало облегчение — рядом с ним на тюфяке не лежала Оливрия. Следующей, когда в голове немного прояснилось, стало любопытство.
— Работа? Какая еще работа?
Он выбрался из-под одеяла, потянулся и попытался разгладить складки на тунике. Голова во сне тоже лежала неудачно: борода разлохматилась и местами стояла торчком.
— Спускайся, залей в себя немного вина и закуси кашей, тогда и поговорим, — буркнул Сиагрий. — Сейчас с тобой нет смысла разговаривать — у тебя до завтрака думалка не работает.
Поскольку это более или менее было правдой, Фостий ответил молчанием, постаравшись вложить в него как можно больше достоинства. Его могло бы оказаться и больше, если бы Фостий по-дурацки не замешкался, сражаясь с застежкой сандалии. Сиагрий нагло расхохотался.
— Как рука? — спросил он, когда они спускались вниз.
Фостий вытянул руку, потом согнул ее под разными углами и внезапно задержал дыхание от острой боли.
— Еще не зажила и заживет не скоро, но все идет к тому, что скоро я смогу ею достаточно хорошо пользоваться.
— Нормально, — отозвался Сиагрий и хранил молчание весь путь до кухни.
Если он надеялся возбудить у Фостия любопытство, это ему вполне удалось. Юноша справился бы с утренней порцией каши вдвое быстрее, если бы не терзал Сиагрия вопросами, но бандит, который больше пил свой завтрак, чем ел его, зловеще молчал, пока к ним за стол не подсела Оливрия. Фостий перестал сыпать вопросами, но есть от этого быстрее не стал.
— Ты ему уже сказал? — спросила Оливрия.
— Нет, он мне ничего не сказал, — возмущенно ответил Фостий; если бы любопытство было зудом, он сейчас чесался бы обеими руками.
Прежде чем ответить Оливрии, Сиагрий метнул в Фостия злобный взгляд:
— Не сказал ни слова. Пусть еще немного поварится в собственном соку.
— Все, с меня хватит, — заявил Фостий. — Что тут происходит, во имя владыки благого и премудрого? Что ты мне должен был сказать, Сиагрий? — Он знал, что проявляет слишком большое нетерпение, но ничего не мог с собой поделать.
— Ладно, мальчик, коли тебе настолько не терпится все узнать, то слушай, — смилостивился Сиагрий. Однако, вместо того чтобы начать рассказывать, он встал и нарочито неторопливо нацедил себе еще кружку вина. Фостий с немым возмущением взглянул на Оливрию, но та отмолчалась. Пошатываясь, Сиагрий вернулся, снова уселся, шумно хлебнул из кружки и лишь после этого изложил суть:
— Твой отец, парень, стал слишком умен.
Фостий слышал, как его отца называли по-всякому, но так — в первый раз.
— И что же он сделал? — осторожно поинтересовался Фостий.
— В том-то и дело — мы этого не знаем. — Судя по нахмуренной физиономии Сиагрия, можно было подумать, что он имеет полное право знать обо всем, что делает Крисп. — Он послал часть своего войска через Видесское Море, совсем как в прошлом году, когда мы тебя похитили. Однако на сей раз мы не знаем заранее, в каком городе он намерен высадить солдат.
— А-а, — протянул Фостий, надеясь, что отозвался глубокомысленно. Однако глубокомысленности ему не хватило, потому что пришлось задать второй вопрос: А какое это имеет отношение ко мне?
— Представь, что ты имперский солдат, — сказал Сиагрий. — Уже одно то, что ты им стал, означает, что ты тупица, верно? Ладно, а теперь представь, что ты сходишь с корабля на берег и готов выполнить то, что тебе прикажут, и тут появляется сын Автократора и говорит: ребята, в лед ваших офицеров, идите ко мне и становитесь на светлый путь. Что ты в таком случае сделаешь?
— Я… все понял, — протянул Фостий. И он действительно понял; окажись он и в самом деле настолько привержен светлому пути, как полагал Сиагрий, то мог причинить отцу немало вреда. Впрочем, он сразу заметил и другую проблему:
— Ты сказал, что не знаешь, в каком порту высадятся солдаты?
— Нет, этого мы не знаем. — Судя по его раздраженному виду, Сиагрий не лгал. — Но мы думаем — но только думаем, — что он попробует высадить их в Питиосе. Так поступил бы на его месте Ливаний. А он любит наносить удар в самое сердце.
Фостий кивнул; рассуждения Сиагрия показались логичными и ему.
— Значит, вы пошлете меня в Питиос? И я поеду один?
Сиагрий и Оливрия дружно рассмеялись.
— Нет, Фостий, — ответила она. — Хоть мы и достаточно убедились в том, что ты шагаешь по светлому пути, мы еще не настолько уверены в тебе, чтобы посылать одного. К тому же мы должны быть уверены и в том, что ты скажешь именно то, что должен сказать. Поэтому я поеду с тобой в Питиос… и Сиагрий тоже.
— Хорошо, — мягко отозвался Фостий. Он понятия не имел, как развернутся события, когда он окажется в Питиосе; он теперь не был даже уверен, на чьей стороне находится Оливрия, но предположил, что со временем выяснит и это. Зато в любом случае он твердо решил бежать. Эчмиадзин находился в самом сердце территории фанасиотов — даже если Фостий сумеет выбраться из города, его поймают очень быстро.
Но Питиос — совсем другое дело, Питиос находится на морском берегу. Фостий не считал себя великим моряком, но с маленькой парусной лодкой справится. И если благой бог пожелает, до этого может дело и не дойти. Если в порт направляются имперские солдаты, ему надо будет лишь перебежать к ним вместо того, чтобы уговаривать их переходить на сторону фанасиотов. Все казалось настолько просто, что даже не верилось.
— Когда мы уезжаем? — спросил он, стараясь теперь говорить небрежно. — Мне надо немного подумать насчет того, что я буду говорить солдатам. Полагаю, с офицерами мне много толковать не придется?
— Уж это точно, — согласился Сиагрий, раскатисто хохоча. — Толковать ты будешь с беднягами, что зарабатывают себе на жизнь — и на паршивую жизнь солдатчиной. Если повезет, они взбунтуются и сами прикончат гордых сволочей, которые ими командуют.
На вопрос Фостия ответила Оливрия:
— Мы хотим выехать завтра. До побережья несколько дней езды; свою речь ты сможешь обдумать по дороге.
— Как тебе больше нравится, — рассмеялся Фостий. — Вещичек у меня немного, и владыка благой и премудрый тому свидетель.
— Так и должно быть, если человек шагает по светлому пути, — заметила Оливрия.
Фостий сделал над собой усилие, чтобы не вытаращить на нее глаза. Теперь она заговорила как в тот день, когда они приехали в Эчмиадзин. И куда только подавались все ее чувства к Фостию? Может, она притворяется, потому что рядом с ней сидит Сиагрий? Или же она обольстила Фостия, чтобы завлечь его на светлый путь, когда более честные методы не удались?
Он просто не мог получить ответ сейчас. В некотором смысле он сейчас и не имел значения. Добравшись до Питиоса, Фостий собрался бежать несмотря ни на что. Если Оливрия встанет ему поперек пути, он убежит один. Но Фостий знал, что некая часть доверия к людям покинет его навсегда, если выяснится, что девушка, которую он любил, всего лишь использовала его в своих целях.
Он надеялся, что она придет ночью в его каморку, — и потому что желал ее, и потому что хотел задать вопросы, которые нельзя было произносить при Сиагрии.
Но Оливрия так и не пришла. Когда наступило утро, Фостий сунул в мешок запасную тунику, надел пояс с мечом, который остался в его комнатушке после набега на Аптос, и спустился вниз.
Сиагрий уже завтракал на кухне. Он метнул Фостию широкополую соломенную шляпу — такую же, как та, что уже криво сидела на его голове. Когда к ним присоединилась Оливрия, на ней тоже была такая же шляпа, а также мужского покроя туника и шаровары, в которых удобнее ехать верхом.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Сиагрий, осмотрев девушку. — Мы прихватим здесь достаточно еды, чтобы хватило до самого Питиоса, сложим ее в седельные сумки и отправимся в путь. Хлеб зачерствеет, да только не все ли равно?
Фостий прихватил несколько буханок хлеба, немного сыра, несколько луковиц и палку твердой копченой свиной колбасы, приправленной сладким укропом. Увидев несколько круглых булочек, посыпанных сахарной пудрой, он нерешительно замер.
— Из чего они сделаны? — спросил он.
— Возьми несколько штук, они вкусные, — ответила Оливрия. — Их делают из рубленых фиников, орехов и меда. Должно быть, у нас появился новый повар-васпураканин, потому что придумали их в Васпуракане.
— Верно говоришь, — согласился Сиагрий. — Когда видессианину хочется такую булочку, он идет в лавку и спрашивает там «яйца принцев». — Он расхохотался.
Фостий улыбнулся, а Оливрия притворилась, будто ничего не слышала.
Надеясь завоевать расположение своего норовистого коня, Фостий скормил ему одну из булочек. Жеребец попытался куснуть его за руку, и Фостий едва успел ее отдернуть. Сиагрий снова расхохотался. Если бы Фостий ехал в более подходящей компании, он наверняка назвал бы свою клячу его именем.
* * *
Поездка в Питиос растянулась на пять приятных дней. Материковое плато было еще яркого зеленого цвета от молодой травы и недавно зазеленевших кустов; еще месяц-другой, и на безжалостном солнце все выгорит и побуреет. Птицы порхали с одного куста красного или желтого стальника на другой, время от времени соблазняясь покрытым белыми цветками пажитником. Жаворонки и ласточки гонялись за насекомыми.
Примерно в середине первого дня пути Сиагрий спешился, чтобы зайти за придорожный куст. Не поворачивая к Фостию головы, Оливрия тихо произнесла:
— Все будет хорошо.
— Будет ли? — прошептал в ответ Фостий. Ему хотелось ей верить, но он с детства привык никому не доверять. Если она имела в виду именно то, что говорила, ей придется это доказать.
Она не успела ответить, как вернулся Сиагрий, застегивая верхнюю пуговицу ширинки, надевая пояс с мечом и насвистывая походную песенку, в которой похабных куплетов было больше, чем пристойных слов.
— И снова в путь, — объявил он, с кряхтеньем забравшись в седло.
Последние полтора дня они ехали по прибрежной низине. На полях работали крестьяне — пахали, сажали и обрезали виноградную лозу. Здесь приближение лета чувствовалось сильнее, потому что воздух был уже жарок и влажен. В этих краях раненое плечо Фостия ныло больше, чем в сухом климате плато.
Едва вдали показался Питиос, путешественники разом прищурились и прикрыли глаза ладонями, вглядываясь вперед. Еще по дороге Фостий гадал, какое он испытает чувство, увидев в гавани Питиоса лес мачт. Но если его не подвели глаза, то среди многочисленных рыбацких лодок он так и не увидел большие имперские торговые корабли, на которых перевозили солдат и лошадей.
Сиагрий подозрительно хмыкнул.
— Твой папаша задумал что-то хитрое, — бросил он Фостию, словно во всем был виноват именно он. — Может, корабли стоят сейчас в море, и причалят они ночью, чтобы застать людей врасплох, а может, он все-таки решил высадить солдат в Тавасе или Наколее.
— Макуранский маг Ливания должен был узнать, куда они направятся, — заметил Фостий.
— Не-а. — Сиагрий презрительно рубанул воздух рукой. — Ливаний нанял его, потому что его колдовство пудрит мозги видесским волшебникам, но, если магу не повезет, оно может обернуться и против него самого, так что когда-нибудь он сможет назвать себя счастливцем, если сумеет встать с постели. — Он смолк и пристально посмотрел на Фостия:
— А как ты узнал, что он из Макурана?
— По акценту, — невинно ответил Фостий. — А когда опознал акцент, то вспомнил макуранских послов, которых видел при дворе, — они тоже ходили в похожих халатах.
— А, тогда все в порядке. — Сиагрий расслабился. Фостий тоже задышал легче; если бы он сдуру назвал Артапана по имени, то сам сунул бы голову в капкан.
* * *
Часовые, слоняющиеся перед воротами Питиоса, оказались фанасиотами, которых более заботил их грозный вид, чем дисциплина. Когда Сиагрий поприветствовал часовых именем светлого пути, их угрюмые рожи украсились улыбками, и они пропустили путников в город, помахав им руками.
Питиос оказался меньше Наколеи; поскольку Фостий считал Наколею чем-то вроде большой деревни, он ожидал, что в Питиосе ему также покажется тесно. Но после нескольких месяцев, которые он почти безвылазно проторчал в крепости Эчмиадзина, даже Питиос показался ему достаточно просторным.
Сиагрий снял в припортовой таверне комнату на втором этаже, откуда можно было следить за морем и заметить имперские корабли прежде, чем они пристанут к берегу и высадят десант. Пока Сиагрий вдохновенно торговался с хозяином из-за комнаты, Оливрия молчала; Фостий так и не понял, принял ли ее хозяин за безбородого юношу или же догадался, что она женщина, но ему на это оказалось наплевать.
Когда мальчик-слуга принес в комнату третий соломенный тюфяк, там стало тесновато, но все равно просторнее, чем в каморке Фостия, которую он занимал один. Фостий сбросил с плеча лямки связанного спального мешка и, облегченно вздохнув, уронил его на выбранный для себя тюфяк.
Сиагрий высунулся в окно, чтобы разглядеть гавань вблизи, и покачал головой:
— Пусть меня трахнут сосновой шишкой, если я знаю, куда они запропастились. Они должны быть здесь, или я совсем утратил свой нюх.
Оливрия взяла ночной горшок, который задвинули в угол, когда принесли третий тюфяк, заглянула в него, скривилась и подошла к окну, словно намереваясь вылить его содержимое на улицу — и на любого ни о чем не подозревающего прохожего. Но вместо этого, оказавшись за спиной у Сиагрия, она высоко подняла горшок и обрушила его ему на голову.
Горшок был глиняный и тяжелый; она, несомненно, надеялась, что Сиагрий потеряет сознание и упадет. Но Сиагрий оказался крепче, чем она рассчитывала.
Он пошатнулся, застонал и повернулся к Оливрии. По его лицу текла кровь.
Фостий, разинув рот, ошеломленно наблюдал за происходящим, ощущая каждый удар своего сердца. После третьего удара он очнулся, схватил Сиагрия за плечо и изо всех сил ударил его в лицо левым кулаком. Сиагрий отшатнулся. Он пытался поднять руки, чтобы защититься, а может, и схватить Фостия, но двигался медленно, словно во сне. Фостий ударил его еще дважды. Глаза Сиагрия закатились, и он рухнул на пол.
Оливрия выхватила кинжал из-за его пояса и поднесла лезвие к шее Сиагрия.
Фостий перехватил ее запястье.
— Ты что, с ума сошел? — крикнула она.
— Нет. Мы заберем у него оружие и свяжем, — ответил он. — Но я ему должен достаточно много за это, — он коснулся своего заживающего плеча, — и не собираюсь резать ему глотку.
Оливрия поморщилась, но спорить не стала, а вместо этого принялась вырезать кинжалом полоски ткани из льняного тюфяка. Когда Фостий перевернул Сиагрия лицом вниз, чтобы связать ему за спиной руки, тот застонал и шевельнулся. Фостий ударил его еще раз, потом крепко завязал ему рот и тщательно связал лодыжки.
— Дай мне кинжал, — неожиданно попросил он. Оливрия сунула оружие ему в руку.
— Передумал?