Страница:
Заплутав в своих мыслях, он пропустил последние фразы Ливания, после которых солдаты вновь завопили. Фостий тоже к ним присоединился.
В этот момент один из солдат, знавших, кто такой Фостий, обернулся и хлопнул его по спине.
— Так ты тоже идешь сражаться вместе с нами за светлый путь, друг? — пробасил он и ухмыльнулся, продемонстрировав не меньше дырок между зубами, чем у Сиагрия.
— Иду куда? — глуповато переспросил Фостий. Дело было вовсе не в том, что он не поверил собственным ушам, а в том, что не захотел им верить.
— С нами, конечно, как сейчас сказал Ливаний. — Солдат наморщил лоб, пытаясь точно вспомнить слова командира:
— Обнажить меч против материализма… или что-то в этом роде.
— Материализма, — машинально поправил Фостий и лишь потом удивился стоило ли утруждаться?
— Да, точно, — радостно подхватил солдат. — Спасибо, друг. Клянусь благим богом, я так рад, что сын императора выбрал правильную дорогу.
Двигаясь словно в полусне, Фостий стал пробираться к цитадели. Солдаты те, кто его знал, — подходили и поздравляли, что он взялся за оружие на стороне фанасиотов. К тому времени, когда он вошел внутрь, его спина уже гудела от дружеских шлепков, а мысли пребывали в полном смятении.
Ливаний воспользовался его именем, чтобы поднять дух своих солдат: это понятно. Но жизнь во дворце хотя и сделала его невеждой в любви, научила проникать в суть интриг столь же непринужденно, как и дышать.
Его имя не только ободрит последователей светлого пути, но и смутит сторонников отца. И если Фостий станет сражаться в рядах фанасиотов, то может никогда не примириться с Криспом.
Более того, Ливаний может организовать для него геройскую смерть. Она уязвит императора не меньше, чем если бы Фостий остался жив и сражался, и еще больше навредит Криспу. Ливанию же его смерть окажется очень даже на руку.
Фостия отыскал Сиагрий. Фостию следовало догадаться, что бандит станет его разыскивать. Судя по зловещей ухмылке, Сиагрий знал о плане Ливания еще до того, как ересиарх объявил о нем своим людям. Фактически, подумал Фостий с настороженностью человека, которого реально преследуют, Сиагрий вполне мог и сам его придумать.
— Значит, ты решил вернуться к мамочке мужчиной, парнишка, так что ли? — спросил Сиагрий, рубя ладонью воздух перед самым лицом Фостия, словно размахивая мечом. — Тогда иди и веди себя так, чтобы светлый путь гордился тобой, мальчик.
— Сделаю что смогу. — Фостий понимал, что ответ двусмысленный, но поправляться не стал. Он не хотел слушать, как Сиагрий говорит о его матери.
Ему хотелось ударить Сиагрия уже за то, что он вообще о ней заговорил. Только небезосновательное подозрение, что Сиагрий сам его изобьет, удержало Фостия от подобной попытки.
Вот вам и еще один нюанс, о котором умалчивают романы. В них герои всегда бьют злодеев только потому, что они герои. Фостий не сомневался, что ни один автор романов не сталкивался лицом к лицу с Сиагрием. Кстати говоря, обе присутствующие здесь стороны считали себя героями, а своих врагов — злодеями.
«Клянусь благим богом, я до конца жизни не прочту больше ни одного романа», подумал Фостий.
— Не знаю, что ты смыслишь в оружии, — сказал Сиагрий, — но в любом случае советую потренироваться. С кем бы тебе ни пришлось драться, им будет наплевать, что ты автократорское отродье.
— Пожалуй, да, — глухо ответил Фостий, после чего Сиагрий вновь ухмыльнулся. Кое-какой опыт владения оружием у него был; отец решил, что это ему не помешает. Но Фостий не стал об этом говорить. Чем больше его будут принимать за беспомощного сопляка, тем меньше станут обращать на него внимания.
Он поднялся по темной спиральной лестнице в свою каморку. Когда Фостий открыл дверь, его челюсть удивленно отвисла: внутри его ждала Оливрия.
Удивление, однако, не помешало ему как можно быстрее захлопнуть за спиной дверь.
— Ты что здесь делаешь? — потребовал он ответа. — Хочешь, чтобы нас застукали вместе?
Оливрия улыбнулась.
— А разве можно найти более безопасное место? — прошептала она. — Все сейчас во дворе и слушают моего отца.
Фостий уже захотел броситься к ней и обнять, но упоминание о Ливании заставило его замереть.
— Верно. А знаешь ли ты, что сказал твой отец? — прошептал он и пересказал ей слова Ливания.
— О нет! — все еще шепотом выдохнула Оливрия. — Значит, он хочет твоей смерти. Я молилась, чтобы он этого не возжелал.
— Я тоже так думаю, — с горечью согласился Фостий. — Но что я могу поделать?
— Не знаю.
Оливрия протянула к нему руки. Фостий торопливо шагнул навстречу. Ее прикосновение заставило его если и не позабыть обо всем, то, по меньшей мере, счесть несущественным, пока он держит ее в объятиях. Но Фостий помнил, какую осторожность им необходимо соблюдать, даже тогда, когда бедра Оливрии сжимают его бока, и то, что должно было стать возгласами восторга, превратилось в еле слышимые вздохи.
Закончив, они уже привычно, как можно быстрее привели одежду в порядок.
Увы, удовольствие лениво поваляться после любви было не для них.
— Как же нам тебя отсюда вывести? — прошептал Фостий. Не успела Оливрия ответить, как он сам отыскал решение:
— Я пойду вниз. Тот, кто за мной присматривает — наверное, Сиагрий, — последует за мной. А когда мы уйдем, ты тоже сможешь спуститься.
— Да, прекрасный план, — кивнула Оливрия. — Должно получиться; в комнатах этого коридора почти никто не живет, так что вряд ли меня заметят, пока я не спущусь вниз. — Она взглянула на него с прежней расчетливостью. Нежные взгляды, которыми Оливрия одаривала его сейчас, нравились Фостию больше. — Когда мы только привезли тебя сюда, ты не придумал бы этот план так быстро, — сказала она.
— Возможно, и нет, — признал он. — Мне пришлось научиться очень многим вещам, которые я не имел привычки делать сам. — На мгновение он коснулся через ткань туники ее груди. — А некоторые из них мне нравятся больше остальных.
— Неужели ты хочешь сказать, что я у тебя первая? — Эта мысль едва не побудила Оливрию повысить голос, и Фостий тревожно взмахнул рукой. Но она уже покачивала головой:
— Нет, быть такого не может.
— Нет, конечно. Но ты первая женщина, которая мне нужна.
Подавшись вперед, она нежно коснулась губами его губ:
— Мне так приятно это слышать. Тебе, наверное, нелегко было в этом признаться, если учесть, где ты рос.
Фостий пожал плечами. Пожалуй, проблема заключалась в том, что он слишком много думал. Эврип и особенно Катаколон, казалось, без всяких проблем наслаждались жизнью на всю катушку. Но все это так, между прочим. Фостий встал.
— Сейчас я тебя покину, — сказал он. — Внимательно слушай и не выходи, пока не убедишься, что все тихо. — Он шагнул к двери, остановился и повернулся к Оливрии:
— Я люблю тебя.
Полукружия ее бровей приподнялись.
— Прежде ты такого не говорил. И я люблю тебя — но ты и так об этом наверняка знаешь, ведь иначе я не пришла бы сюда, несмотря на отца.
— Да. — Фостий тоже думал, что знает про любовь Оливрии, но он привык всюду искать заговоры, поэтому иногда отыскивал их даже там, где ими и не пахло. Но сейчас ему приходилось — и хотелось — рисковать.
Он вышел в коридор. Там, само собой, сшивался Сиагрий, который без промедления одарил Фостия ехидным взглядом:
— Что, парень, понял, что спрятаться тебе не удастся, верно? И что ты собираешься делать? Может, спуститься вниз и отпраздновать начало своей солдатской карьеры?
— Вообще-то да, — ответил Фостий и с удовлетворением отметил, как отвисла челюсть Сиагрия. Запалив фитиль на огарке свечи, чтобы не кувыркнуться вниз головой на темной лестнице, Фостий стал спускаться на нижний этаж башни.
Сиагрий выругался себе под нос, но все же отправился следом. Фостий едва удержался, чтобы не начать насвистывать прямо на лестнице: незачем Сиагрию знать, что его обвели вокруг пальца.
* * *
К югу от мощной двойной стены, преграждающей сухопутный доступ к столице, находился широкий луг, где отрабатывала маневры имперская кавалерия. Когда Крисп приехал туда понаблюдать, как упражняются солдаты, он увидел, что из земли сквозь сероватый покров прошлогодней травы уже пробивается новая.
— Солдат нельзя нагружать упражнениями слишком быстро, — предупредил Саркис. — Всю зиму они провели в четырех стенах, и мышцы у них заплыли жирком.
— Знаю, знаю… Мы с тобой это уже несколько раз проходили, — довольно дружелюбно ответил ему Крисп. — Но мы выступим в поход сразу, как только позволят погода и припасы, и если солдаты не будут к тому времени готовы, это будет нам стоить утраченных жизней, а может, и проигранной битвы.
— Будут, — с угрюмой уверенностью пообещал Саркис. Крисп улыбнулся; именно эти интонации он и надеялся услышать.
К поставленным торчком тюкам соломы, изображавшим врага, галопом приближался отряд кавалеристов. Недоскакав ярдов девяносто или сто, они осадили коней и начали стрельбу из луков по мишеням, выпуская стрелы с максимально возможной частотой, а затем по команде офицера выхватили сабли и с яростными криками атаковали воображаемого противника.
Стальные клинки сверкали на ярком солнце, превращая кавалерийскую атаку в воинский спектакль. Тем не менее Крисп повернулся к Саркису и заметил:
— Война стала бы неизмеримо более легким занятием, если бы фанасиоты сопротивлялись не больше, чем эти тюки соломы.
Рыхлое лицо Саркиса украсила ухмылка:
— Истинная правда, ваше величество. Любой генерал хочет, чтобы каждая его кампания превращалась в прогулку, но если такое случится хотя бы раз за всю карьеру, то полководцу уже не приобрести репутацию, которая переживет его на века. Проблема-то в том, что парень на другой стороне тоже хочет просто прогуляться, а на наши желания ему начхать. Какая грубость и невнимательность с его стороны!
— По меньшей мере, — согласился Крисп. Когда отряд лучников удалился от тюков соломы на безопасное расстояние, к мишеням приблизился другой отряд и начал метать в них дротики. Еще дальше кавалерийский полк разделился пополам и практиковался в более или менее реалистичном фехтовании верхом. Во время таких тренировок солдаты старались не поранить друг друга, но Крисп знал, что сегодня вечером у лекарей появится дополнительная работа.
— Похоже, настроение у них весьма боевое, — рассудительно заметил Саркис. — Во всяком случае, они без колебаний выступят на новую схватку с еретиками. — Он произнес это слово без всякой иронии, хотя его собственная вера была какой угодно, только не ортодоксальной.
Крисп не стал попрекать его этим, по крайней мере, сегодня. После недолгих размышлений он установил для себя разницу между васпураканской и фанасиотской гетеродоксиями. «Принцы» не желали иметь никакого отношения к той версии веры, что исходила из столицы империи, но в то же время не были заинтересованы и в навязывании Видессу своей версии. Такое Криспа вполне устраивало.
— Как по-твоему, где объявятся фанасиоты в этом году?
— Там, где смогут нанести нам наибольший ущерб, — не раздумывая, ответил Саркис. — В прошлом году Ливаний доказал, насколько он опасен. И он не станет нас лишь слегка покусывать, если в его силах нанести мощный удар.
Поскольку высказанное Саркисом совпало с оценкой ситуации самого Криспа, то он лишь хмыкнул в ответ. Не очень далеко от них к соломенным мишеням подъехал юноша в позолоченной кольчуге и стал метать в них легкие копья.
Меткость Катаколон показал неплохую, но мог бы и получше. Крисп сложил ладони воронкой и крикнул:
— Все знают, что твое копье не ржавеет без дела, сын, но тебе не помешает освоить и дротики!
Катаколон резко обернулся, заметил отца и показал ему язык. Всадники, слышавшие слова Криспа, разразились ехидными воплями. Саркис сухо усмехнулся, не скрывая изумления:
— Вы ему таким способом создаете репутацию. Полагаю, именно это вы и задумали.
— Честно говоря, да. Над распутником моего возраста все потешаются, а молодые люди гордятся тем, насколько они крепки, образно говоря.
— И в самом деле — образно говоря. — Саркис вновь усмехнулся, только еще суше. Потом вздохнул. — Нам и самим нужно потренироваться. Ход сражений иногда делает весьма неожиданные повороты.
— Значит, нужно. — Крисп тоже вздохнул. — Один благой бог знает, как долго у меня все болит после того, как я начинаю упражняться. Еще немного, и я вообще не смогу выезжать с армией в поход.
— Вы? — Саркис огладил ладонью свою внушительную фигуру. — Вы еще стройны. Это в мою кольчугу можно засунуть двоих таких, каким я был в молодости.
— Я начну упражняться… только завтра, — принял Крисп императорское решение. Неприятная особенность работы правителя заключалась в том, что ему нельзя было сосредоточиться на чем-то одном. Щели в корпусе государственного корабля необходимо затыкать повсюду одновременно, или некоторые из них, оставленные без присмотра, станут настолько большими, что затыкать их будет уже поздно.
* * *
Крисп вернулся во дворец — нужно было поработать, чтобы не слишком отстать от текущего положения дел в торговле и коммерции. Он изучал таможенные отчеты из Присты, имперского пограничного города на северном побережье Видесского Моря, когда в дверь его кабинета кто-то постучал. Крисп поднял голову, ожидая увидеть Барсима или другого евнуха, но ошибся. Возле двери стояла Дрина.
Крисп нахмурился, почти оскалился. Неужели у нее не хватает ума понять, что его нельзя отвлекать во время работы?
— Да? — грубовато бросил он.
Вид у Дрины был не просто нервный, а по-настоящему испуганный. Она упала на колени, а потом простерлась на животе. Крисп на несколько секунд задумался о том, уместно ли женщине, которая согревает его постель, простираться перед ним ниц. Когда он решил, что у нее, пожалуй, в этом нет необходимости, девушка уже вставала. Не отрывая глаз от пола, она тихо и запинаясь заговорила:
— Да в-возрадуется ваше величество…
После такого начала радоваться, вероятно, не придется. Крисп едва не произнес это вслух, и удержало его лишь сильное подозрение, что девушка попросту убежит, если он начнет слишком на нее давить. А поскольку она осмелилась прервать его работу, значит, хочет сказать ему что-то очень важное.
Постаравшись сделать голос хотя бы нейтральным, он спросил:
— Что тебя так встревожило, Дрина?
— Ваше величество, я беременна, — пробормотала она.
Крисп открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова. Через некоторое время до него дошло, что вовсе не обязательно заставлять Дрину рассматривать его открытый рот, и с третьей попытки ему удалось поставить нижнюю челюсть на место.
— Ты хочешь сказать, что он мой? — спросил он наконец.
Дрина кивнула:
— Ваше величество, я не… я хочу сказать, что кроме… так что получается… — И она развела руками, словно это помогло бы ей объяснить ситуацию лучше, чем язык, заплетающийся не меньше, чем у Криспа.
— Так-так, — произнес Крисп, потом повторил, потому что так он мог производить звуки, не наделяя их смыслом:
— Так-так. — После паузы ему удалось выдать целых две осмысленных фразы:
— Я не ожидал, что такое случится. И если это произошло в ту ночь, о которой я думаю, то я в тот раз вообще ни на что не рассчитывал.
— Люди никогда в таких делах не рассчитывают заранее. — Дрина робко улыбнулась, но до сих пор вела себя так, словно была готова в любой момент убежать. — Но это все равно происходит, иначе через какое-то время на свете не осталось бы людей.
«Фанасиотам это понравилось бы», — подумал он и покачал головой. Дрина слишком любила свое тело и его желания, чтобы стать фанасиоткой — впрочем, как и он сам.
— Побочный отпрыск императора, — произнес он больше для себя, чем для нее.
— Это ваш первый, ваше величество? — спросила она. Теперь в ее голосе смешались страх и какая-то странная гордость. Дрина чуть приподняла подбородок.
— Ты имеешь в виду, первый ли это мой ребенок после смерти Дары? Нет. Такое случалось дважды, но в одном случае у матери был выкидыш, а во втором ребенок прожил лишь несколько дней. Это Фос сделал выбор, а не я — если у тебя появились сомнения. Оба этих случая произошли много лет назад; я думал, мое семя давно уже остыло. Надеюсь, тебе повезет больше.
Лицо Дрины после этих слов расцвело, словно цветок, который внезапно согрело своими лучами солнце.
— О, спасибо, ваше величество! — выдохнула она.
— Ни ты, ни ребенок не будут ни в чем нуждаться, — пообещал он. — И если ты не знаешь, как я забочусь о том, что принадлежит мне, то не знаешь меня вовсе. — Последние двадцать с лишним лет ему принадлежала вся империя. Быть может, именно поэтому Криспа так волновали мельчайшие детали ее жизни.
— Все знают, что ваше величество добры и щедры, — сказала Дрина и улыбнулась еще шире.
— Далеко не все, — резко бросил Крисп. — Поэтому, чтобы ты уяснила все правильно, запомни две вещи, которые я делать не стану. Первое: я на тебе не женюсь. Я не хочу, чтобы этот ребенок, если он окажется мальчиком, исказил цепочку престолонаследия. И если ты попытаешься заставить меня нарушить это обещание, это будет самый быстрый способ меня разгневать. Тебе все понятно?
— Да, — прошептала она. Ее улыбка немного потускнела.
— Извини, что говорю с тобой столь откровенно, но я не хочу оставлять тебе никаких ложных надежд. Теперь второе; если у тебя найдется толпа родственников, которые заявятся ко мне в поисках местечка, где можно много получать и ничего не делать, то все они отправятся восвояси со шрамами от плетей на спинах. Я уже сказал, что не поскуплюсь, обеспечивая тебя, а ты, разумеется, можешь делиться с кем захочешь. Но казна не игрушка и не бездонная бочка. Договорились?
— Ваше величество, разве могут такие, как я, перечить вашим решениям? — испуганно ответила Дрина.
Откровенным ответом стало бы «нет». Но Крисп не произнес это слово; оно встревожило бы ее еще больше. Вместо этого он сказал:
— Пойди и расскажи Барсиму то, о чем рассказала мне. И передай также, что я велел заботиться о тебе, как полагается.
— Передам, ваше величество. Спасибо. Э-э… ваше величество…
— Что еще? — спросил Крисп, когда дальше «э-э» дело не двинулось.
— Вы и дальше будете меня хотеть? — робко произнесла Дрина и сжалась, словно ей хотелось провалиться сквозь мозаичный пол. Как и у большинства видессиан, кожа у нее была оливкового оттенка, но Крисп все равно разглядел, как Дрина покраснела.
Он встал, вышел из-за стола и обнял ее за плечи.
— Да, буду — время от времени, — ответил он. — Но если тебя, образно говоря, ждет под Амфитеатром некий молодой человек для следующей гонки, то не стесняйся мне об этом сказать. Я не стану заставлять тебя делать что-либо против твоего желания. — Он вспомнил, как Анфим пользовался преимуществом своего положения и затаскивал в свою постель столько женщин, сколько хотел, так что по сравнению с ним Криспу нетрудно было прослыть умеренным.
— У меня никого нет, — быстро сказала Дрина. — Я просто… испугалась, что вы обо мне забудете.
— Я уже сказал, что не забуду. А свое слово я держу. — Подумав, что Дрина нуждается в ободрении не только словами, он похлопал ее по заду. Дрина вздохнула и прижалась к нему. Крисп позволил ей постоять так немного, потом сказал:
— А теперь иди к Барсиму. Он о тебе позаботится.
Шмыгнув носом, Дрина вышла. Крисп стоял в кабинете, слушая, как затихают в коридоре ее шаги. Когда они окончательно смолкли, он вернулся за стол и вновь занялся таможенными отчетами, однако вскоре отодвинул пергаменты в сторону: он никак не мог сосредоточиться.
— Императорский бастард, — тихо произнес он. — Мой бастард. Так-так, и что мне теперь с ним делать?
Он был человеком, который верил в планы столь же безоговорочно, как и в Фоса. И он не собирался становиться отцом в таком возрасте. Что ж, ничего не поделаешь. Придется составлять новые планы.
Он знал также, что, возможно, это и не понадобиться; очень многие дети умирали, не повзрослев. Впрочем, когда дело касается детей, то тут, как и во многом другом, лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь. Кроме того, родители всегда надеются, что их дети выживут, — если только они не фанатичные фанасиоты, полагающие, что вся жизнь на свете должна прекратиться, и чем скорее, тем лучше.
Если родится дочь, все окажется очень просто. Когда девочка вырастет, Крисп постарается, чтобы она вышла замуж за преданного ему человека. В конце концов, для чего еще нужны свадьбы, как не для объединения семей, которые могут оказаться полезны друг другу.
Однако если родится сын… Крисп щелкнул языком. Да, это здорово все усложнит. Некоторые Автократоры превращали своих бастардов в евнухов; некоторые даже поднялись до высоких должностей в храмах или во дворце. Безусловно, то был единственный способ, гарантирующий, что мальчик не бросит вызов законным наследникам престола: будучи физически несовершенными, евнухи не могли претендовать на императорскую корону ни в Видессе, ни в Макуране, ни в любой известной ему стране.
Крисп вновь щелкнул языком. Он вовсе не был уверен, что у него хватит духу так поступить, каким бы удобным это решение ни казалось. Император уставился на мраморную крышку стола, пронизанную тончайшими прожилками, размышляя о будущем.
Он настолько погрузился в свои мысли, что вздрогнул, когда в дверь постучали.
На этот раз пришел Барсим.
— Насколько я понял, вас можно поздравить, ваше величество? — осторожно спросил вестиарий.
— Спасибо, почитаемый господин. До меня это уже дошло. — Крисп печально усмехнулся. — У жизни есть привычка идти собственным путем, а не тем, какой человек для себя выбирает.
— Совершенно верно. Как вы и просили, будущую мать окружат заботой. Полагаю, вы захотите обеспечить, пока это удобнее всего, чтобы у нее не создалось преувеличенного представления о своем положении и статусе ребенка.
— Вы попали точно в мишень, Барсим. Можете ли вы представить, как я, например, лишаю наследства своих сыновей в пользу этого случайного отпрыска? Никакому повару не придумать лучшего рецепта гражданской войны после моей смерти.
— Все, что вы сказали, верно, ваше величество. И все же… — Барсим шагнул в коридор и осмотрелся по сторонам. Но даже будучи уверен, что никто, кроме Криспа, его не услышит, он понизил голос:
— И все же, ваше величество, вы можете потерять одного из сыновей, к тому же никто из них не удовлетворяет вас полностью.
— Но с какой стати мне ожидать, что следующий окажется лучше? — возразил Крисп. — Кроме того, мне придется прождать двадцать лет, чтобы выяснить, какой он человек, а кто сказал, что я проживу еще двадцать лет? Возможно, и проживу, но шансов на эти не так уж и много. Так что я скорее причиню неудобство одному юному бастарду, чем троим старшим и законным сыновьям.
— Я не сомневался в вашей логике; мне просто хотелось убедиться, что ваше величество всесторонне оценили ситуацию. Вижу, что это так. Значит, все в порядке. — Вестиарий провел бледным языком по еще более бледным губам. — Я также гадал, не увлеклись ли вы будущей матерью?
— Хотите спросить, не начну ли я совершать глупости ради ее удовольствия? — уточнил Крисп. Барсим кивнул. Крисп едва не рассмеялся, но вовремя сдержался, не желая оскорблять Барсима. — Нет, почитаемый господин. Дрина весьма приятная особа, но головы я не потерял.
— Ах, — выдохнул Барсим. Он редко проявлял сильные эмоции, и этот момент не стал исключением; тем не менее Криспу показалось, что он уловил в голосе вестиария облегчение.
«Я не потерял головы». Эти слова могли стать девизом его правления и всей жизни. И пусть характер его стал более холодным и расчетливым, зато он подарил империи Видесс более двух десятилетий размеренного и разумного правления.
Криспу вспомнилась одна мысль.
— Почитаемый господин, можно мне задать вопрос, который способен вас смутить? Прошу вас понять, что цель его не в том, чтобы причинить вам боль, а чтобы понять.
— Спрашивайте, ваше величество, — без колебаний ответил Барсим. — Вы Автократор, у вас есть на это право.
— Что ж, очень хорошо. Известно, что Автократоры, дабы не возникали проблемы с престолонаследием, делали из своих незаконных сыновей евнухов. А вы знаете свою жизнь так, как ее может знать лишь проживший ее. Что вы скажете о ней?
Как и обычно, вестиарий тщательно обдумал ответ:
— Конечно, боль от кастрации не вечна. Я никогда не знал желания, поэтому не особенно об этом сожалею, хотя подобное справедливо не для всех таких, как я. Но прожить всю жизнь на обочине дороги, по которой движется человечество, вот в чем истинное проклятие евнуха, ваше величество. Насколько мне известно, лекарства против него не существует.
— Спасибо, почитаемый господин. — Крисп добавил мысль о кастрации к складу неудачных идей и ощутил неудержимое стремление сменить тему. — Клянусь благим богом! — воскликнул он со всей возможной в тот момент искренностью. Барсим вопросительно приподнял бровь, и Крисп пояснил:
— Как бы гладко все ни прошло, сыновья меня будут дразнить до конца моих дней. Я немало накрутил им хвосты за разные интрижки, а теперь и сам дал маху и посадил пирожок в служанкину печку.
В этот момент один из солдат, знавших, кто такой Фостий, обернулся и хлопнул его по спине.
— Так ты тоже идешь сражаться вместе с нами за светлый путь, друг? — пробасил он и ухмыльнулся, продемонстрировав не меньше дырок между зубами, чем у Сиагрия.
— Иду куда? — глуповато переспросил Фостий. Дело было вовсе не в том, что он не поверил собственным ушам, а в том, что не захотел им верить.
— С нами, конечно, как сейчас сказал Ливаний. — Солдат наморщил лоб, пытаясь точно вспомнить слова командира:
— Обнажить меч против материализма… или что-то в этом роде.
— Материализма, — машинально поправил Фостий и лишь потом удивился стоило ли утруждаться?
— Да, точно, — радостно подхватил солдат. — Спасибо, друг. Клянусь благим богом, я так рад, что сын императора выбрал правильную дорогу.
Двигаясь словно в полусне, Фостий стал пробираться к цитадели. Солдаты те, кто его знал, — подходили и поздравляли, что он взялся за оружие на стороне фанасиотов. К тому времени, когда он вошел внутрь, его спина уже гудела от дружеских шлепков, а мысли пребывали в полном смятении.
Ливаний воспользовался его именем, чтобы поднять дух своих солдат: это понятно. Но жизнь во дворце хотя и сделала его невеждой в любви, научила проникать в суть интриг столь же непринужденно, как и дышать.
Его имя не только ободрит последователей светлого пути, но и смутит сторонников отца. И если Фостий станет сражаться в рядах фанасиотов, то может никогда не примириться с Криспом.
Более того, Ливаний может организовать для него геройскую смерть. Она уязвит императора не меньше, чем если бы Фостий остался жив и сражался, и еще больше навредит Криспу. Ливанию же его смерть окажется очень даже на руку.
Фостия отыскал Сиагрий. Фостию следовало догадаться, что бандит станет его разыскивать. Судя по зловещей ухмылке, Сиагрий знал о плане Ливания еще до того, как ересиарх объявил о нем своим людям. Фактически, подумал Фостий с настороженностью человека, которого реально преследуют, Сиагрий вполне мог и сам его придумать.
— Значит, ты решил вернуться к мамочке мужчиной, парнишка, так что ли? — спросил Сиагрий, рубя ладонью воздух перед самым лицом Фостия, словно размахивая мечом. — Тогда иди и веди себя так, чтобы светлый путь гордился тобой, мальчик.
— Сделаю что смогу. — Фостий понимал, что ответ двусмысленный, но поправляться не стал. Он не хотел слушать, как Сиагрий говорит о его матери.
Ему хотелось ударить Сиагрия уже за то, что он вообще о ней заговорил. Только небезосновательное подозрение, что Сиагрий сам его изобьет, удержало Фостия от подобной попытки.
Вот вам и еще один нюанс, о котором умалчивают романы. В них герои всегда бьют злодеев только потому, что они герои. Фостий не сомневался, что ни один автор романов не сталкивался лицом к лицу с Сиагрием. Кстати говоря, обе присутствующие здесь стороны считали себя героями, а своих врагов — злодеями.
«Клянусь благим богом, я до конца жизни не прочту больше ни одного романа», подумал Фостий.
— Не знаю, что ты смыслишь в оружии, — сказал Сиагрий, — но в любом случае советую потренироваться. С кем бы тебе ни пришлось драться, им будет наплевать, что ты автократорское отродье.
— Пожалуй, да, — глухо ответил Фостий, после чего Сиагрий вновь ухмыльнулся. Кое-какой опыт владения оружием у него был; отец решил, что это ему не помешает. Но Фостий не стал об этом говорить. Чем больше его будут принимать за беспомощного сопляка, тем меньше станут обращать на него внимания.
Он поднялся по темной спиральной лестнице в свою каморку. Когда Фостий открыл дверь, его челюсть удивленно отвисла: внутри его ждала Оливрия.
Удивление, однако, не помешало ему как можно быстрее захлопнуть за спиной дверь.
— Ты что здесь делаешь? — потребовал он ответа. — Хочешь, чтобы нас застукали вместе?
Оливрия улыбнулась.
— А разве можно найти более безопасное место? — прошептала она. — Все сейчас во дворе и слушают моего отца.
Фостий уже захотел броситься к ней и обнять, но упоминание о Ливании заставило его замереть.
— Верно. А знаешь ли ты, что сказал твой отец? — прошептал он и пересказал ей слова Ливания.
— О нет! — все еще шепотом выдохнула Оливрия. — Значит, он хочет твоей смерти. Я молилась, чтобы он этого не возжелал.
— Я тоже так думаю, — с горечью согласился Фостий. — Но что я могу поделать?
— Не знаю.
Оливрия протянула к нему руки. Фостий торопливо шагнул навстречу. Ее прикосновение заставило его если и не позабыть обо всем, то, по меньшей мере, счесть несущественным, пока он держит ее в объятиях. Но Фостий помнил, какую осторожность им необходимо соблюдать, даже тогда, когда бедра Оливрии сжимают его бока, и то, что должно было стать возгласами восторга, превратилось в еле слышимые вздохи.
Закончив, они уже привычно, как можно быстрее привели одежду в порядок.
Увы, удовольствие лениво поваляться после любви было не для них.
— Как же нам тебя отсюда вывести? — прошептал Фостий. Не успела Оливрия ответить, как он сам отыскал решение:
— Я пойду вниз. Тот, кто за мной присматривает — наверное, Сиагрий, — последует за мной. А когда мы уйдем, ты тоже сможешь спуститься.
— Да, прекрасный план, — кивнула Оливрия. — Должно получиться; в комнатах этого коридора почти никто не живет, так что вряд ли меня заметят, пока я не спущусь вниз. — Она взглянула на него с прежней расчетливостью. Нежные взгляды, которыми Оливрия одаривала его сейчас, нравились Фостию больше. — Когда мы только привезли тебя сюда, ты не придумал бы этот план так быстро, — сказала она.
— Возможно, и нет, — признал он. — Мне пришлось научиться очень многим вещам, которые я не имел привычки делать сам. — На мгновение он коснулся через ткань туники ее груди. — А некоторые из них мне нравятся больше остальных.
— Неужели ты хочешь сказать, что я у тебя первая? — Эта мысль едва не побудила Оливрию повысить голос, и Фостий тревожно взмахнул рукой. Но она уже покачивала головой:
— Нет, быть такого не может.
— Нет, конечно. Но ты первая женщина, которая мне нужна.
Подавшись вперед, она нежно коснулась губами его губ:
— Мне так приятно это слышать. Тебе, наверное, нелегко было в этом признаться, если учесть, где ты рос.
Фостий пожал плечами. Пожалуй, проблема заключалась в том, что он слишком много думал. Эврип и особенно Катаколон, казалось, без всяких проблем наслаждались жизнью на всю катушку. Но все это так, между прочим. Фостий встал.
— Сейчас я тебя покину, — сказал он. — Внимательно слушай и не выходи, пока не убедишься, что все тихо. — Он шагнул к двери, остановился и повернулся к Оливрии:
— Я люблю тебя.
Полукружия ее бровей приподнялись.
— Прежде ты такого не говорил. И я люблю тебя — но ты и так об этом наверняка знаешь, ведь иначе я не пришла бы сюда, несмотря на отца.
— Да. — Фостий тоже думал, что знает про любовь Оливрии, но он привык всюду искать заговоры, поэтому иногда отыскивал их даже там, где ими и не пахло. Но сейчас ему приходилось — и хотелось — рисковать.
Он вышел в коридор. Там, само собой, сшивался Сиагрий, который без промедления одарил Фостия ехидным взглядом:
— Что, парень, понял, что спрятаться тебе не удастся, верно? И что ты собираешься делать? Может, спуститься вниз и отпраздновать начало своей солдатской карьеры?
— Вообще-то да, — ответил Фостий и с удовлетворением отметил, как отвисла челюсть Сиагрия. Запалив фитиль на огарке свечи, чтобы не кувыркнуться вниз головой на темной лестнице, Фостий стал спускаться на нижний этаж башни.
Сиагрий выругался себе под нос, но все же отправился следом. Фостий едва удержался, чтобы не начать насвистывать прямо на лестнице: незачем Сиагрию знать, что его обвели вокруг пальца.
* * *
К югу от мощной двойной стены, преграждающей сухопутный доступ к столице, находился широкий луг, где отрабатывала маневры имперская кавалерия. Когда Крисп приехал туда понаблюдать, как упражняются солдаты, он увидел, что из земли сквозь сероватый покров прошлогодней травы уже пробивается новая.
— Солдат нельзя нагружать упражнениями слишком быстро, — предупредил Саркис. — Всю зиму они провели в четырех стенах, и мышцы у них заплыли жирком.
— Знаю, знаю… Мы с тобой это уже несколько раз проходили, — довольно дружелюбно ответил ему Крисп. — Но мы выступим в поход сразу, как только позволят погода и припасы, и если солдаты не будут к тому времени готовы, это будет нам стоить утраченных жизней, а может, и проигранной битвы.
— Будут, — с угрюмой уверенностью пообещал Саркис. Крисп улыбнулся; именно эти интонации он и надеялся услышать.
К поставленным торчком тюкам соломы, изображавшим врага, галопом приближался отряд кавалеристов. Недоскакав ярдов девяносто или сто, они осадили коней и начали стрельбу из луков по мишеням, выпуская стрелы с максимально возможной частотой, а затем по команде офицера выхватили сабли и с яростными криками атаковали воображаемого противника.
Стальные клинки сверкали на ярком солнце, превращая кавалерийскую атаку в воинский спектакль. Тем не менее Крисп повернулся к Саркису и заметил:
— Война стала бы неизмеримо более легким занятием, если бы фанасиоты сопротивлялись не больше, чем эти тюки соломы.
Рыхлое лицо Саркиса украсила ухмылка:
— Истинная правда, ваше величество. Любой генерал хочет, чтобы каждая его кампания превращалась в прогулку, но если такое случится хотя бы раз за всю карьеру, то полководцу уже не приобрести репутацию, которая переживет его на века. Проблема-то в том, что парень на другой стороне тоже хочет просто прогуляться, а на наши желания ему начхать. Какая грубость и невнимательность с его стороны!
— По меньшей мере, — согласился Крисп. Когда отряд лучников удалился от тюков соломы на безопасное расстояние, к мишеням приблизился другой отряд и начал метать в них дротики. Еще дальше кавалерийский полк разделился пополам и практиковался в более или менее реалистичном фехтовании верхом. Во время таких тренировок солдаты старались не поранить друг друга, но Крисп знал, что сегодня вечером у лекарей появится дополнительная работа.
— Похоже, настроение у них весьма боевое, — рассудительно заметил Саркис. — Во всяком случае, они без колебаний выступят на новую схватку с еретиками. — Он произнес это слово без всякой иронии, хотя его собственная вера была какой угодно, только не ортодоксальной.
Крисп не стал попрекать его этим, по крайней мере, сегодня. После недолгих размышлений он установил для себя разницу между васпураканской и фанасиотской гетеродоксиями. «Принцы» не желали иметь никакого отношения к той версии веры, что исходила из столицы империи, но в то же время не были заинтересованы и в навязывании Видессу своей версии. Такое Криспа вполне устраивало.
— Как по-твоему, где объявятся фанасиоты в этом году?
— Там, где смогут нанести нам наибольший ущерб, — не раздумывая, ответил Саркис. — В прошлом году Ливаний доказал, насколько он опасен. И он не станет нас лишь слегка покусывать, если в его силах нанести мощный удар.
Поскольку высказанное Саркисом совпало с оценкой ситуации самого Криспа, то он лишь хмыкнул в ответ. Не очень далеко от них к соломенным мишеням подъехал юноша в позолоченной кольчуге и стал метать в них легкие копья.
Меткость Катаколон показал неплохую, но мог бы и получше. Крисп сложил ладони воронкой и крикнул:
— Все знают, что твое копье не ржавеет без дела, сын, но тебе не помешает освоить и дротики!
Катаколон резко обернулся, заметил отца и показал ему язык. Всадники, слышавшие слова Криспа, разразились ехидными воплями. Саркис сухо усмехнулся, не скрывая изумления:
— Вы ему таким способом создаете репутацию. Полагаю, именно это вы и задумали.
— Честно говоря, да. Над распутником моего возраста все потешаются, а молодые люди гордятся тем, насколько они крепки, образно говоря.
— И в самом деле — образно говоря. — Саркис вновь усмехнулся, только еще суше. Потом вздохнул. — Нам и самим нужно потренироваться. Ход сражений иногда делает весьма неожиданные повороты.
— Значит, нужно. — Крисп тоже вздохнул. — Один благой бог знает, как долго у меня все болит после того, как я начинаю упражняться. Еще немного, и я вообще не смогу выезжать с армией в поход.
— Вы? — Саркис огладил ладонью свою внушительную фигуру. — Вы еще стройны. Это в мою кольчугу можно засунуть двоих таких, каким я был в молодости.
— Я начну упражняться… только завтра, — принял Крисп императорское решение. Неприятная особенность работы правителя заключалась в том, что ему нельзя было сосредоточиться на чем-то одном. Щели в корпусе государственного корабля необходимо затыкать повсюду одновременно, или некоторые из них, оставленные без присмотра, станут настолько большими, что затыкать их будет уже поздно.
* * *
Крисп вернулся во дворец — нужно было поработать, чтобы не слишком отстать от текущего положения дел в торговле и коммерции. Он изучал таможенные отчеты из Присты, имперского пограничного города на северном побережье Видесского Моря, когда в дверь его кабинета кто-то постучал. Крисп поднял голову, ожидая увидеть Барсима или другого евнуха, но ошибся. Возле двери стояла Дрина.
Крисп нахмурился, почти оскалился. Неужели у нее не хватает ума понять, что его нельзя отвлекать во время работы?
— Да? — грубовато бросил он.
Вид у Дрины был не просто нервный, а по-настоящему испуганный. Она упала на колени, а потом простерлась на животе. Крисп на несколько секунд задумался о том, уместно ли женщине, которая согревает его постель, простираться перед ним ниц. Когда он решил, что у нее, пожалуй, в этом нет необходимости, девушка уже вставала. Не отрывая глаз от пола, она тихо и запинаясь заговорила:
— Да в-возрадуется ваше величество…
После такого начала радоваться, вероятно, не придется. Крисп едва не произнес это вслух, и удержало его лишь сильное подозрение, что девушка попросту убежит, если он начнет слишком на нее давить. А поскольку она осмелилась прервать его работу, значит, хочет сказать ему что-то очень важное.
Постаравшись сделать голос хотя бы нейтральным, он спросил:
— Что тебя так встревожило, Дрина?
— Ваше величество, я беременна, — пробормотала она.
Крисп открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова. Через некоторое время до него дошло, что вовсе не обязательно заставлять Дрину рассматривать его открытый рот, и с третьей попытки ему удалось поставить нижнюю челюсть на место.
— Ты хочешь сказать, что он мой? — спросил он наконец.
Дрина кивнула:
— Ваше величество, я не… я хочу сказать, что кроме… так что получается… — И она развела руками, словно это помогло бы ей объяснить ситуацию лучше, чем язык, заплетающийся не меньше, чем у Криспа.
— Так-так, — произнес Крисп, потом повторил, потому что так он мог производить звуки, не наделяя их смыслом:
— Так-так. — После паузы ему удалось выдать целых две осмысленных фразы:
— Я не ожидал, что такое случится. И если это произошло в ту ночь, о которой я думаю, то я в тот раз вообще ни на что не рассчитывал.
— Люди никогда в таких делах не рассчитывают заранее. — Дрина робко улыбнулась, но до сих пор вела себя так, словно была готова в любой момент убежать. — Но это все равно происходит, иначе через какое-то время на свете не осталось бы людей.
«Фанасиотам это понравилось бы», — подумал он и покачал головой. Дрина слишком любила свое тело и его желания, чтобы стать фанасиоткой — впрочем, как и он сам.
— Побочный отпрыск императора, — произнес он больше для себя, чем для нее.
— Это ваш первый, ваше величество? — спросила она. Теперь в ее голосе смешались страх и какая-то странная гордость. Дрина чуть приподняла подбородок.
— Ты имеешь в виду, первый ли это мой ребенок после смерти Дары? Нет. Такое случалось дважды, но в одном случае у матери был выкидыш, а во втором ребенок прожил лишь несколько дней. Это Фос сделал выбор, а не я — если у тебя появились сомнения. Оба этих случая произошли много лет назад; я думал, мое семя давно уже остыло. Надеюсь, тебе повезет больше.
Лицо Дрины после этих слов расцвело, словно цветок, который внезапно согрело своими лучами солнце.
— О, спасибо, ваше величество! — выдохнула она.
— Ни ты, ни ребенок не будут ни в чем нуждаться, — пообещал он. — И если ты не знаешь, как я забочусь о том, что принадлежит мне, то не знаешь меня вовсе. — Последние двадцать с лишним лет ему принадлежала вся империя. Быть может, именно поэтому Криспа так волновали мельчайшие детали ее жизни.
— Все знают, что ваше величество добры и щедры, — сказала Дрина и улыбнулась еще шире.
— Далеко не все, — резко бросил Крисп. — Поэтому, чтобы ты уяснила все правильно, запомни две вещи, которые я делать не стану. Первое: я на тебе не женюсь. Я не хочу, чтобы этот ребенок, если он окажется мальчиком, исказил цепочку престолонаследия. И если ты попытаешься заставить меня нарушить это обещание, это будет самый быстрый способ меня разгневать. Тебе все понятно?
— Да, — прошептала она. Ее улыбка немного потускнела.
— Извини, что говорю с тобой столь откровенно, но я не хочу оставлять тебе никаких ложных надежд. Теперь второе; если у тебя найдется толпа родственников, которые заявятся ко мне в поисках местечка, где можно много получать и ничего не делать, то все они отправятся восвояси со шрамами от плетей на спинах. Я уже сказал, что не поскуплюсь, обеспечивая тебя, а ты, разумеется, можешь делиться с кем захочешь. Но казна не игрушка и не бездонная бочка. Договорились?
— Ваше величество, разве могут такие, как я, перечить вашим решениям? — испуганно ответила Дрина.
Откровенным ответом стало бы «нет». Но Крисп не произнес это слово; оно встревожило бы ее еще больше. Вместо этого он сказал:
— Пойди и расскажи Барсиму то, о чем рассказала мне. И передай также, что я велел заботиться о тебе, как полагается.
— Передам, ваше величество. Спасибо. Э-э… ваше величество…
— Что еще? — спросил Крисп, когда дальше «э-э» дело не двинулось.
— Вы и дальше будете меня хотеть? — робко произнесла Дрина и сжалась, словно ей хотелось провалиться сквозь мозаичный пол. Как и у большинства видессиан, кожа у нее была оливкового оттенка, но Крисп все равно разглядел, как Дрина покраснела.
Он встал, вышел из-за стола и обнял ее за плечи.
— Да, буду — время от времени, — ответил он. — Но если тебя, образно говоря, ждет под Амфитеатром некий молодой человек для следующей гонки, то не стесняйся мне об этом сказать. Я не стану заставлять тебя делать что-либо против твоего желания. — Он вспомнил, как Анфим пользовался преимуществом своего положения и затаскивал в свою постель столько женщин, сколько хотел, так что по сравнению с ним Криспу нетрудно было прослыть умеренным.
— У меня никого нет, — быстро сказала Дрина. — Я просто… испугалась, что вы обо мне забудете.
— Я уже сказал, что не забуду. А свое слово я держу. — Подумав, что Дрина нуждается в ободрении не только словами, он похлопал ее по заду. Дрина вздохнула и прижалась к нему. Крисп позволил ей постоять так немного, потом сказал:
— А теперь иди к Барсиму. Он о тебе позаботится.
Шмыгнув носом, Дрина вышла. Крисп стоял в кабинете, слушая, как затихают в коридоре ее шаги. Когда они окончательно смолкли, он вернулся за стол и вновь занялся таможенными отчетами, однако вскоре отодвинул пергаменты в сторону: он никак не мог сосредоточиться.
— Императорский бастард, — тихо произнес он. — Мой бастард. Так-так, и что мне теперь с ним делать?
Он был человеком, который верил в планы столь же безоговорочно, как и в Фоса. И он не собирался становиться отцом в таком возрасте. Что ж, ничего не поделаешь. Придется составлять новые планы.
Он знал также, что, возможно, это и не понадобиться; очень многие дети умирали, не повзрослев. Впрочем, когда дело касается детей, то тут, как и во многом другом, лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь. Кроме того, родители всегда надеются, что их дети выживут, — если только они не фанатичные фанасиоты, полагающие, что вся жизнь на свете должна прекратиться, и чем скорее, тем лучше.
Если родится дочь, все окажется очень просто. Когда девочка вырастет, Крисп постарается, чтобы она вышла замуж за преданного ему человека. В конце концов, для чего еще нужны свадьбы, как не для объединения семей, которые могут оказаться полезны друг другу.
Однако если родится сын… Крисп щелкнул языком. Да, это здорово все усложнит. Некоторые Автократоры превращали своих бастардов в евнухов; некоторые даже поднялись до высоких должностей в храмах или во дворце. Безусловно, то был единственный способ, гарантирующий, что мальчик не бросит вызов законным наследникам престола: будучи физически несовершенными, евнухи не могли претендовать на императорскую корону ни в Видессе, ни в Макуране, ни в любой известной ему стране.
Крисп вновь щелкнул языком. Он вовсе не был уверен, что у него хватит духу так поступить, каким бы удобным это решение ни казалось. Император уставился на мраморную крышку стола, пронизанную тончайшими прожилками, размышляя о будущем.
Он настолько погрузился в свои мысли, что вздрогнул, когда в дверь постучали.
На этот раз пришел Барсим.
— Насколько я понял, вас можно поздравить, ваше величество? — осторожно спросил вестиарий.
— Спасибо, почитаемый господин. До меня это уже дошло. — Крисп печально усмехнулся. — У жизни есть привычка идти собственным путем, а не тем, какой человек для себя выбирает.
— Совершенно верно. Как вы и просили, будущую мать окружат заботой. Полагаю, вы захотите обеспечить, пока это удобнее всего, чтобы у нее не создалось преувеличенного представления о своем положении и статусе ребенка.
— Вы попали точно в мишень, Барсим. Можете ли вы представить, как я, например, лишаю наследства своих сыновей в пользу этого случайного отпрыска? Никакому повару не придумать лучшего рецепта гражданской войны после моей смерти.
— Все, что вы сказали, верно, ваше величество. И все же… — Барсим шагнул в коридор и осмотрелся по сторонам. Но даже будучи уверен, что никто, кроме Криспа, его не услышит, он понизил голос:
— И все же, ваше величество, вы можете потерять одного из сыновей, к тому же никто из них не удовлетворяет вас полностью.
— Но с какой стати мне ожидать, что следующий окажется лучше? — возразил Крисп. — Кроме того, мне придется прождать двадцать лет, чтобы выяснить, какой он человек, а кто сказал, что я проживу еще двадцать лет? Возможно, и проживу, но шансов на эти не так уж и много. Так что я скорее причиню неудобство одному юному бастарду, чем троим старшим и законным сыновьям.
— Я не сомневался в вашей логике; мне просто хотелось убедиться, что ваше величество всесторонне оценили ситуацию. Вижу, что это так. Значит, все в порядке. — Вестиарий провел бледным языком по еще более бледным губам. — Я также гадал, не увлеклись ли вы будущей матерью?
— Хотите спросить, не начну ли я совершать глупости ради ее удовольствия? — уточнил Крисп. Барсим кивнул. Крисп едва не рассмеялся, но вовремя сдержался, не желая оскорблять Барсима. — Нет, почитаемый господин. Дрина весьма приятная особа, но головы я не потерял.
— Ах, — выдохнул Барсим. Он редко проявлял сильные эмоции, и этот момент не стал исключением; тем не менее Криспу показалось, что он уловил в голосе вестиария облегчение.
«Я не потерял головы». Эти слова могли стать девизом его правления и всей жизни. И пусть характер его стал более холодным и расчетливым, зато он подарил империи Видесс более двух десятилетий размеренного и разумного правления.
Криспу вспомнилась одна мысль.
— Почитаемый господин, можно мне задать вопрос, который способен вас смутить? Прошу вас понять, что цель его не в том, чтобы причинить вам боль, а чтобы понять.
— Спрашивайте, ваше величество, — без колебаний ответил Барсим. — Вы Автократор, у вас есть на это право.
— Что ж, очень хорошо. Известно, что Автократоры, дабы не возникали проблемы с престолонаследием, делали из своих незаконных сыновей евнухов. А вы знаете свою жизнь так, как ее может знать лишь проживший ее. Что вы скажете о ней?
Как и обычно, вестиарий тщательно обдумал ответ:
— Конечно, боль от кастрации не вечна. Я никогда не знал желания, поэтому не особенно об этом сожалею, хотя подобное справедливо не для всех таких, как я. Но прожить всю жизнь на обочине дороги, по которой движется человечество, вот в чем истинное проклятие евнуха, ваше величество. Насколько мне известно, лекарства против него не существует.
— Спасибо, почитаемый господин. — Крисп добавил мысль о кастрации к складу неудачных идей и ощутил неудержимое стремление сменить тему. — Клянусь благим богом! — воскликнул он со всей возможной в тот момент искренностью. Барсим вопросительно приподнял бровь, и Крисп пояснил:
— Как бы гладко все ни прошло, сыновья меня будут дразнить до конца моих дней. Я немало накрутил им хвосты за разные интрижки, а теперь и сам дал маху и посадил пирожок в служанкину печку.