Тертлдав Гарри. Император Крисп

   Самого же пленника пришлось ждать дольше. Когда Ливаний предстал перед императором, Крисп понял причину задержки: тот стоял в цепочке из нескольких пленных, и руки у всех были связаны за спиной, так что они не могли быстро ходить.
   — Вон тот слева, отец, — маг Артапан.
   — Прекрасно, — негромко произнес Крисп. Если в этой группе пленных отыскался Артапан, то и Ливаний, скорее всего, тоже там. Фостий фактически почти подтвердил это, но важным было именно «почти». Крисп повернулся к группе своих солдат:
   — Который из них Ливаний?
   Все без колебаний указали на третьего справа от Артапана. Пленник выпрямился и злобно взглянул на Криспа, стараясь держаться как можно храбрее.
   — Да, я Ливаний. Делай что угодно с моим телом. Моя душа пройдет по светлому пути к солнцу и пребудет с Фосом вечно.
   — Если ты так настроился пройти по светлому пути, то почему ограбил монетный двор в Кизике, а не просто сжег его? — спросил Фостий. — Выходит, ты не настолько презираешь материальное, как говорил, раз позволяешь ему осквернять свои руки.
   — Я никогда не называл себя чистейшим среди последователей святого Фанасия, — возразил Ливаний. — Тем не менее я следую за истиной, которую он проповедовал.
   — Думаю, вслед за ним ты можешь отправиться только в лед, — сказал Крисп. — А поскольку я победил тебя, когда ты выступил против меня, и взял в плен с оружием в руках, то мне нет нужды с тобой спорить. — Он повернулся к одному из халогаев:
   — Трюгве, ты еще не убрал свой топор. Отруби ему голову, и делу конец.
   — Слушаюсь, твое величество. — Высокий светловолосый северянин подошел к Ливанию и толчком поставил его на колени. Когда он заговорил, в его голосе не было ни жестокости, ни жалости, а лишь деловитость:
   — Эй ты, наклони голову. Тогда все кончится быстро.
   Ливаний начал подчиняться, но тут его глаза отыскали Фостия. Быстро взглянув на Криспа, он спросил:
   — Можно мне задать последний вопрос?
   Крисп догадался, каким он окажется.
   — Хорошо, но поторопись.
   — Да, ваше величество. — В голосе Ливания не было сарказма — но, в конце концов, Крисп мог сделать его смерть более мучительной, и он это понимал. — Моя дочь с тобой? — обратился он к Фостию. — Сиагрий говорил, что это, скорее всего, так, но…
   — Да, она со мной.
   Ливаний наклонил голову:
   — Я умру со спокойной душой. Мой род не угаснет.
   Крисп не пожелал оставить за ним последнее слово.
   — Мой тесть оказался изменником и умер в ссылке в Присте, — сказал он. — Тесть моего сына умрет даже прежде, чем получит законное право так себя назвать, ибо он тоже оказался изменником. Сдается мне, что тести императорской семьи обладают общей слабостью — они слишком легко поддаются искушению. — И он подал знак Трюгве.
   Топор северянина опустился. У него не было широкого лезвия и длинной рукояти, как у оружия палача, но пустивший его в ход великан был достаточно силен, чтобы разница оказалась несущественной. Крисп отвернулся, не желая смотреть на конвульсии обезглавленного тела. Фостий, не успевший это сделать, позеленел. Казнь — зрелище более жестокое, чем смерть в бою.
   К сожалению, иногда они бывают необходимы. Крисп перевел взгляд на Артапана:
   — Если бы у тебя оказались свободными руки, сударь, ты наверняка попытался бы высосать магическую силу из его смертных мук.
   — Попытался бы. — Артапан скривил уголки губ. — Но у тебя сильный маг, император. Если он станет мне мешать, у меня, наверное, ничего не получится.
   — А Царь царей Рабиаб знал, что ты пьешь силу смерти, когда посылал тебя помогать нашим еретикам? — спросил Крисп.
   — О, еще как знал. — Губы макуранского мага вновь дернулись, но на сей раз иначе, насмешливо. — Мобедхам-мобедх — это по-вашему «верховный патриарх» — уже вынес мне смертный приговор, когда Царь царей вытащил меня из темницы и сказал, что от меня требуется. Мне нечего было терять. Ему тоже.
   — Верно, — согласился Крисп. Если Артапан провалит порученную ему Рабиабом миссию, он умрет — но он и так был приговорен к смерти. А если добьется успеха, то принесет Макурану больше пользы, чем себе. Рабиаб всегда был злейшим врагом Видесса, но подобное двойное коварство поразило даже Криспа.
   Он вновь кивнул Трюгве. Артапан внезапно вырвался и попытался убежать, но со связанными за спиной руками и таким количеством преследователей он не сделал и нескольких шагов. Его последний вопль оборвал смачный удар топора.
   — Глупо, — пробасил Трюгве, вытирая топор о кафтан макуранца. — Коли все равно умирать, лучше умереть хорошо. Ливаний все сделал правильно.
   Катаколон показал на двух оставшихся фанасиотов, угрюмо и потрясенно взиравших на происходящее:
   — Ты им тоже отрубишь головы, отец?
   Крисп уже собрался было спросить, не откажутся ли они от своей ереси, но вовремя вспомнил, что любому их ответу верить нельзя: фанасиоты не считали зазорным лгать, спасая свои шкуры, а веру свою могли сохранять в тайне. Тогда Автократор обратился к Фостию:
   — Нам попалась крупная рыба?
   — Средняя, — ответил Фостий. — Они офицеры, но не из числа приближенных Ливания.
   — В таком случае отведите их к остальным пленным, — приказал Крисп стоящим рядом охранникам. — Что с ними делать, я решу потом.
   — Я никогда не видел — даже представить не мог — такого количества пленных. — Катаколон показал на длинные ряды фанасиотов, каждый из которых был привязан к стоящему впереди веревкой, охватывающей запястья и шею: тот, кто попытался бы бежать, лишь задушил бы стоящего рядом. — Что ты с ними сделаешь?
   — С ними я тоже разберусь потом, — ответил Крисп. Его память вернулась на два десятилетия в прошлое, и он вспомнил жуткое зрелище множества пленных, убитых Арвашем. С тех самых пор он переполнился отвращением к бессмысленным убийствам, потому что не мог представить более короткой дороги в вечный лед.
   — Ты ведь не можешь просто отпустить их по домам, в свои деревни, — сказал Фостий. — Я неплохо узнал фанасиотов, пока находился в их руках. Сейчас они пообещают тебе что угодно, а через год, два или три найдут себе другого предводителя и начнут новые набеги.
   — Я это знаю, — подтвердил Крисп. — И рад, что ты тоже это понимаешь.
   К ним подъехал Саркис. Несмотря на несколько окровавленных повязок, генерал пребывал в прекрасном настроении.
   — Мы их разгромили и рассеяли, ваше величество, — прогудел он.
   — Верно, — отозвался Крисп, но не столь радостно. Он научился мыслить более крупными категориями, чем одна битва или даже кампания. И от этой победы он желал получить больше, чем двухлетнюю передышку, о которой говорил Фостий.
   Император почесал кончик носа — не столь внушительного, как у Саркиса, но все же превышающего видесское понятие о норме.
   — Клянусь благим богом… — вдруг тихо произнес он.
   — Что такое? — встрепенулся Катаколон.
   — Мой отец — в честь которого назвали тебя, Фостий, — всегда говорил, что в нас есть васпураканская кровь, хотя мы все время жили вдали от этих мест, вблизи прежней границы с Кубратом, а иногда даже за ней. И мне пришло в голову, что наших предков переселили туда из-за какого-то давнего преступления.
   — Весьма возможно, — поддакнул Саркис, словно этим можно гордиться.
   — И с фанасиотами мы можем поступить так же, — решил Крисп. — Если мы выкорчуем деревни, где ересь расцвела наиболее пышно, и переселим их жителей на дальний восток, скажем, к Опсикиону и выше, к Истру — в бывшем Кубрате и сейчас не хватает людей для обработки земли, — то через одно-два поколения фанасиоты, скорее всего, утратят свою веру, окруженные таким количеством крестьян-ортодоксов, как щепотка соли растворяется в кувшине с водой.
   — Может получиться, — согласился Саркис. — В Видессе подобное уже проделывалось и прежде — иначе, как вы сами сказали, ваше величество, ваши предки не очутились бы там, где вы родились.
   — Да, я читал про такое, — подтвердил Крисп. — Можно даже сделать переселение двусторонним и заткнуть крестьянами-ортодоксами бреши, которые появятся после высылки фанасиотов из окрестностей Эчмиадзина. Работа потребуется огромная, но если благой бог пожелает, мы таким способом разделаемся с фанасиотами раз и навсегда.
   — Перемещать целые деревни — тысячи, а то и десятки тысяч человек — с одного конца империи на другой? И еще тысячи в обратном направлении? — спросил Фостий. — Не говоря уже об одной работе, подумай, сколько трудностей ты сам себе создашь!
   Крисп раздраженно выдохнул:
   — Вспомни — люди, которых мы только что победили, недавно разграбили и сожгли Кизик и Гарсавру, в прошлом году Питиос, и лишь владыка благой и премудрый знает, сколько поселений поменьше. Сколько забот и трудностей они нам уже доставили? Сколько их еще прибавилось бы, если бы мы их не одолели? А теперь положи их злодеяния на одну чашу весов, переселение деревень на другую и скажи, какая чаша перевесит.
   — В Хатрише и Татагуше верят в Равновесие, — ответил Фостий. — Неужели ты справился с одной ересью только для того, чтобы присоединиться к другой?
   — Я говорил не о Равновесии Фоса, а о тех весах, которые любой, имеющий хотя бы на драхму воображения, способен себе представить, — раздраженно бросил Крисп и тут заметил, что Фостий над ним смеется. — Ах, паршивец! Я и не думал, что у тебя хватит наглости подшучивать надо мной.
   Фостий, что было ему свойственно, быстро стал серьезным вновь:
   — Извини. Я проведу это мысленное взвешивание и скажу тебе свое мнение.
   — Честное решение, — сказал Крисп. — А извиняться тут не за что — я понимаю шутки, даже над собой. Иначе Саркис провел бы немало лет в камере под зданием чиновной службы — если бы отыскалась такая, куда он поместится.
   Генерал напустил на себя оскорбленный вид:
   — Если бы меня посадили в тюрьму несколько лет назад, я не наел бы себе такое брюхо. Говорят, заключенных там хреново кормят — по крайней мере, по моим понятиям.
   — Гмм-м. — Крисп повернулся к Фостию:
   — Итак, куда склонились твои весы?
   — Если это надо сделать, значит, надо. — Вид у Фостия был отнюдь не радостный, да и голос тоже, но Крисп его понимал. Он сам был не рад такому решению.
   Когда он был еще мальчиком, его вместе с деревней переселяли дважды — один раз это насильно сделали кубраты, а второй — когда империя выкупила их у кочевников, так что ему были прекрасно известны ожидающие крестьян лишения.
   — Но мне очень хотелось бы, чтобы нужды в этом не возникало.
   — Мне тоже, — сказал Крисп. Фостий удивленно моргнул, и Крисп фыркнул: Сын, если ты думаешь, что такое решение доставляет мне удовольствие, то ты болван. Но я понимаю, что без этого не обойтись, и не пытаюсь уклониться. Мне бы тоже хотелось, надев красные сапоги, делать только то, что нравится, но приходится делать и то, что нужно, хотя в этом часто нет ничего приятного.
   Фостий задумался над сказанным, и процесс этот четко отразился на его лице. Крисп отдал сыну должное; до похищения он, скорее всего, попросту отмахнулся бы от любых слов отца. Наконец, прикусив губу, Фостий кивнул. Крисп, весьма довольный, кивнул в ответ. Наконец-то ему удалось убедить в чем-то своего упрямого сына.
 
   * * *
 
   — Давай пошевеливайся! — крикнул солдат тоном человека, который уже раз двадцать кричал одно и то же и знает, что до конца дня ему придется повторить это столько же раз.
   Женщина в выцветшем сером платье и с белой шалью на голове бросила на всадника полный ненависти взгляд. Согнувшись под тяжестью переброшенного на спину узла, она побрела прочь от крытой соломой хижины, в которой жила со дня своей свадьбы, и прочь от деревни, где прожили поколения ее предков.
   — Благой бог проклянет тебя и пошлет навечно в лед! — прошипела она.
   — Если бы мне платили золотой всякий раз, когда меня проклинают, то я за последние две недели стал бы достаточно богат, чтобы купить всю эту провинцию, — отозвался имперский солдат.
   — И достаточно бессердечен, чтобы управлять ею! — вскипела крестьянка.
   К ее явному ужасу, солдата этот упрек лишь развеселил. Не имея другого выхода — солдат и его товарищи противопоставили крестьянам сабли, натянутые луки и несгибаемую решимость, — женщина побрела дальше. Следом шли трое детей и ее муж, тащивший на спине еще больший тюк и волочивший на веревке двух драных козлов.
   На глазах Фостия семья влилась в поток невольных переселенцев, бредущих на восток. Скоро они исчезнут из виду, как исчезает в реке капля воды. Некоторое время он еще слышал блеянье козлов, но вскоре и оно затерялось среди бормотания, жалоб, мычания коров, скрипа телег, на которых ехали крестьяне побогаче, и бесконечного шарканья ног.
   Кажется, это уже двенадцатая опустевшая на его глазах деревня. Фостий и сам толком не знал, зачем наблюдает эту душераздирающую картину снова и снова.
   Лучший из пришедших к нему ответов сводился к тому, что он отчасти сам виноват в том, что происходит с этими людьми, и потому обязан понять их чувства до конца, каким бы болезненным ни оказался этот процесс.
   Вечером того же дня, когда солнце зависло над недалекими горами Васпуракана, он приехал с другим отрядом в очередную деревню. Когда крестьян начали сгонять на рыночную площадь, какая-то женщина завопила:
   — Вы не имеете права так с нами обращаться! Мы правоверные, клянусь благим богом. Вот что мы думаем про светлый путь! — Она плюнула в пыль.
   — Это так? — с тревогой спросил Фостий командующего отрядом офицера.
   — Ваше младшее величество, подождите, пока соберут всех, и сами увидите, ответил капитан.
   Крестьян становилось все больше, и наконец рыночная площадь заполнилась.
   Фостий нахмурился и сказал офицеру:
   — Я не вижу ничего такого, что указывало бы на то, что они ортодоксы или фанасиоты.
   — В таком случае вы не знаете, на что надо смотреть, — заметил капитан и махнул рукой на угрюмую толпу. — Кого здесь больше, ваше младшее величество, мужчин или женщин?
   Фостий поначалу не обратил на это внимания, но теперь всмотрелся в толпу заново:
   — По-моему, женщин больше.
   — Согласен, ваше младшее величество, — кивнул капитан. — Отметьте также, как много среди мужчин седых стариков или юнцов, у которых борода только начала расти. А крепких мужчин почти нет. Как по-вашему, почему?
   Фостий еще раз оглядел вопящую и потную толпу.
   — Да, все верно. Но почему?
   Офицер на мгновение воздел глаза к небу — наверное, чтобы не называть наследника престола тупицей.
   — Ваше младшее величество, причина в том, что все взрослые мужчины были в армии Ливания, и мы их или убили, или взяли в плен. Так что можете, разумеется, поверить той бабе, будто она правоверная, но я в этом сомневаюсь.
   Правоверные или еретики — а Фостий все же счел логику капитана шаткой, но жители и этой деревни, неся и ведя все, что могли, отправились в долгий путь к своим новым домам на дальнем конце империи. Некоторые из солдат разместились в покинутых домах. Фостий отправился вместе с остальными в главный лагерь.
   Это место начинало все больше походить на временный городок, чем на лагерь армии на марше. Каждый день из него в разных направлениях выходили отряды солдат, заставляя отправляться на новое жительство крестьян, которые придерживались — или могли придерживаться — веры в светлый путь. Каждый день сюда, громыхая, приезжали фургоны с припасами для армии — правда, время от времени на фуражиров нападали банды уцелевших фанасиотов. Палатки стояли не как попало, но аккуратными рядами, напоминая городские улицы. Фостий без труда отыскал палатку, где он жил вместе с Оливрией.
   Когда он вошел, Оливрия лежала поверх спального мешка. Глаза у нее были закрыты, но сразу открылись, едва он вошел, так что вряд ли она спала.
   — Как ты сегодня? — вяло спросила она.
   — Вымотался, — ответил Фостий. — Одно дело сказать, что нужно переселить крестьян; звучит просто и практично. Но видеть, что это влечет за собой… — Он покачал головой. — Быть правителем — это тяжелая и жестокая работа.
   — Наверное, — безразлично отозвалась Оливрия.
   — А как ты себя чувствуешь? — спросил Фостий. Узнав о судьбе отца, Оливрия рыдала всю ночь, а в последующие дни вела себя, как сейчас, — была очень спокойной и отстраненной от всего происходящего вокруг. Последний раз Фостий обнимал ее, когда она рыдала той ночью, но с тех пор прикасался к ней лишь случайно.
   — Хорошо, — повторила она свой ежедневный ответ — вяло и равнодушно, как говорила все эти дни.
   Фостию хотелось встряхнуть ее, заставить вспомнить о жизни, но боялся сделать это. Вместо этого он раскатал свою постель и сел. Под плащом звякнула кольчуга.
   — Но как ты на самом деле себя чувствуешь?
   — Хорошо, — повторила она с прежним безразличием, но в ее глазах все же зажглись искорки. — Скоро я приду в себя… честно. Просто… моя жизнь за последние несколько недель перевернулась вверх дном. Нет, не правильно. Она сперва перевернулась — я сама ее перевернула, — а затем перевернулась вновь, когда… когда…
   Не в силах говорить, она вновь заплакала, как не плакала с того дня, когда Крисп, пощадив чувства Фостия, сам сообщил ей, как приказал поступить с Ливанием. Фостию подумалось, что это целительные слезы. Он раскрыл ей объятия, надеясь, что она прильнет к нему. Через несколько секунд так и вышло.
   Когда слезы кончились, Оливрия вытерла глаза его плащом.
   — Полегчало? — спросил Фостий, похлопывая ее по спине, как ребенка.
   — Откуда мне знать? Я сделала выбор; придется жить с ним. Я люблю тебя, Фостий, честно, но когда я забралась вместе с тобой в рыбацкую лодку, то не смогла представить все последствия. Мой отец… — Она снова заплакала.
   — Думаю, этого было в любом случае не избежать. И ты здесь ничего не смогла бы изменить. Даже когда мы с отцом были в натянутых отношениях — похоже, так было почти всегда, — я знал, что он все делает очень умело. Сомневаюсь, что фанасиоты выиграли бы гражданскую войну даже с нашей помощью, а раз они проиграли ее… Когда-то, в начале своего правления, отец дорого заплатил за то, что проявил к врагам больше милосердия, чем они заслуживали. А он отличается от большинства людей тем, что учится на своих ошибках. И теперь он не предоставляет бунтовщикам второй попытки.
   — Но мой отец был не просто бунтовщиком. Он был моим отцом.
   На это у Фостия не нашлось удачного ответа. К счастью для него, ему не пришлось подбирать неудачный. Стоящий возле палатки халогай крикнул:
   — Эй, величество, тут с тобой хочет человек поговорить.
   — Иду, — отозвался Фостий и негромко сказал Оливрии:
   — Наверное, посыльный от отца. Кто еще стал бы меня тревожить?
   Он встал, и его усталым мускулам кольчуга показалась вдвое тяжелее обычного. Выйдя наружу, он заморгал, ослепленный яркими лучами послеполуденного солнца, и застыл от удивления и ужаса.
   — Ты! — ахнул он.
   — Ты! — взревел Сиагрий. На нем была туника с длинными рукавами, в одном из которых он спрятал пристегнутый к предплечью нож. Выхватив его, он ударил Фостия в живот быстрее, чем халогай успел прыгнуть между ними.
   Фостий вспомнил, что Сиагрий силен, как медведь. Когда его ужалил кончик ножа, он вскрикнул и стиснул двумя руками его правую руку.
   — Я убью тебя, — прошипел Сиагрий. — Сперва тебя, а затем твою шлюху. Я…
   Фостий так и не узнал, что Сиагрий собирался делать потом. Не успело сердце сделать и пары ударов, как телохранитель стряхнул с себя оцепенение.
   Сиагрий хрипло заорал, когда топор халогая рубанул его по спине. Он тут же вырвался из рук Фостия и развернулся, пытаясь сцепиться с северянином. Халогай ударил снова, на этот раз в лицо. Кровь забрызгала Фостия с головы до ног.
   Сиагрий мешком рухнул на землю. Халогай методично рубанул его еще, несколько раз, пока тело не перестало дергаться.
   Из палатки выскочила Оливрия — с ножом в руке и безумными глазами. Однако помощь телохранителю не потребовалась. Увидев жуткие раны Сиагрия, девушка зажала рот. Хоть она и была дочерью офицера, мрачные последствия боя все же не стали для нее привычным зрелищем.
   — Ты цел, величество? — спросил халогай Фостия.
   — Не знаю. — Фостий распахнул плащ и рывком задрал кольчугу. В двух дюймах выше пупка он увидел кровоточащую царапину. Успокоившись, он выпустил из рук кольчугу, и она упала на место, зазвенев железными кольцами.
   — Ага, здесь. Смотри, величество. — Северянин ткнул в кольчугу пальцем. Тебе повезло. Нож попал в кольцо — видишь надрезы здесь и здесь? Дальше кольца он пройти не смог. А попал бы между кольцами, все кишки бы из тебя и вылезли.
   — Да, — отозвался Фостий. Его затрясло. От какой мелочи зависит иногда жизнь. Пройди нож на палец левее или правее, лежал бы он сейчас рядом с мертвым Сиагрием, заталкивая в распоротый живот кишки. Может, целителю и удалось бы его спасти, но он был счастлив, что это не пришлось проверять.
   — Спасибо, что убил его, Вигго.
   Халогай был явно недоволен собой:
   — Нельзя мне было его к тебе подпускать. Хвала богам, что ты не получил тяжелой раны. — Он ухватил труп Сиагрия за пятки и поволок его прочь.
   Пересохшая земля жадно впитывала темную кровь бандита.
   К тому времени Фостия окружили любопытные и обеспокоенные лица; схватка и крики словно по волшебству собрали целую толпу. Фостий помахал рукой, показывая, что он в порядке.
   — Я цел, — крикнул он, — а этот сумасшедший получил по заслугам. — Он показал на тянущийся за Сиагрием след, словно тот был улиткой, оставляющей за собой вместо слизи кровь. Солдаты радостно завопили.
   Фостий еще раз помахал им и нырнул в палатку. Оливрия вошла следом. Фостий вновь осмотрел свою небольшую рану. Ему не потребовалось богатое воображение, чтобы представить ее большой. Если бы нож прошел между кольцами или если бы Фостий снял кольчугу, чтобы лучше утешить Оливрию… Он содрогнулся. Ему даже думать о таком не хотелось.
   — Я дрался с ним во время битвы, — сказал Фостий. — Я думал, что он сбежал, но жажда мести, наверное, свела его с ума.
   —  — Да, Сиагрию лучше не переходить дорогу, — здраво согласилась Оливрия и, помедлив, добавила:
   — Я знаю, что он уже давно хотел меня.
   — Вот как… — Фостий нахмурился. Но Оливрия была права: когда тебя бьет по голове девушка, которой ты давно домогаешься, унижение и ярость становятся вдвое сильней. — Тогда неудивительно, что он не сбежал. — Фостий неуверенно рассмеялся. — Жаль, что он этого не сделал, потому что едва не выпустил из меня дух.
   В палатку просунул голову Катаколон:
   — Ага, хорошо, что вы еще одеты. У меня за спиной стоит отец, а тебе, наверное, не хочется, чтобы он застукал вас на горячем, как в свое время меня.
   Фостий разинул рот, но не успел он задать хотя бы один из множества вопросов, которые у него внезапно появились, как в палатку вошел Крисп.
   — Счастлив, что ты цел, — сказал он, стискивая сына в объятиях. Выпустив затем Фостия, он шагнул назад и вопросительно взглянул на него:
   — Кому-то ты здесь встал поперек дороги, сын.
   — Верно, — согласился Фостий. — Он помогал меня похитить… — Он наблюдал за Криспом, но глаза Автократора не обратились на Оливрию. —…и был моим… тюремщиком в Эчмиадзине. Так что он не очень-то обрадовался, когда я сбежал.
   — Тюремщик? Так это был Сиагрий? — спросил Крисп.
   Фостий кивнул, пораженный его памятью на подробности.
   — Он был скверным человеком, но не из худших. Он хорошо играл за доской и вынул из моего плеча стрелу, когда меня ранили во время налета.
   — Не очень-то впечатляющая эпитафия, но другой ему не получить. Наверняка она лучше, чем он заслуживает. Если ты полагаешь, что я стану сожалеть о его смерти, то подумай еще раз. «Избавились от него, и ладно», — вот что я скажу. Но я вознесу молитву благому богу за то, что ты не пострадал. — И он снова обнял Фостия.
   — Я тоже рад, что в тебе не наделали дырок, — сказал Катаколон. — И вообще здорово, что ты вернулся. — Он выскользнул из палатки, следом вышел и Крисп.
   — Что это твой брат говорил про то, как его застукали без одежды? — тихо, чтобы слышал только Фостий, спросила Оливрия, едва сдерживая переполняющий ее смех.
   — Не знаю. А если честно, то и знать не хочу. Раз тут оказался замешан Катаколон, то зрелище наверняка было впечатляющим. Иногда мне даже кажется, что он пошел в Анфима, хотя… — Он едва не произнес нечто вроде «хотя Анфим мог быть только моим отцом». А именно это он не желал разболтать Оливрии.
   — Хотя что? — спросила она.
   — Хотя Анфим умер за четыре года до рождения Катаколона, — закончил фразу Фостий, сам поразившись, насколько гладко это у него получилось.
   — А-а, — разочарованно протянула Оливрия. Это означало, что ответ ее убедил. Фостий мысленно кивнул — Крисп бы его одобрил. И еще он уцелел после совершенно неожиданного покушения. За это он поблагодарил сам себя.
 
   * * *
 
   Крисп разглядывал угрюмую каменную громаду крепости Эчмиадзина. Ее построили, чтобы сдерживать вражеские армии, но строители имели в виду макуранцев. Однако камни об этом и не подозревали, поэтому с тем же успехом они преградят путь и видессианам.
   Фанатики на мрачных каменных стенах выкрикивали дерзости стоящим внизу имперским солдатам. Почти вся территория, которую до недавнего времени удерживали фанасиоты, вновь оказалась в руках Криспа. Десятки деревень опустели; он уже отдал приказ отправить в дальний путь правоверных крестьян, чтобы заменить ими изгнанных фанасиотов. Питиос и его окрестности захватила кавалерия Ноэтия, наступающая на запад вдоль побережья от Наколеи.