Страница:
Уто выпучил глазенки. Он знал, что родители не всегда говорили друг другу — не всегда могли сказать, — над чем работают, но впервые столкнулся с этим так явственно. Без дальнейших споров он послушно пошел с отцом к Элимаки домой.
— Славный паренек, — заметил Ильмаринен. — Не удивлюсь, если каждые пять минут вы мечтаете утопить его в море, но и на руках его носить хочется не реже.
— Правы по обоим пунктам, — отозвалась Пекка. — Садитесь, устраивайтесь поудобнее, прошу вас! Я принесу вам поесть.
Сбегав на кухню, она притащила поднос с хлебом, нарезанным копченым лососем, луком, огурчиками в уксусе и бочонок пива из лучшей пивоварни Каяни.
Когда чародейка вернулась, Сиунтио, водрузив на нос очки, уже читал лагоанский журнал. Магистр безропотно отложил журнал, чтобы взяться за кружку с золотистым пивом и бутерброд, но взгляд его то и дело возвращался к печатным строчкам. Пекка заметила это, но промолчала. Ильмаринен тоже заметил и съехидничал:
— Лагоанцы следят за нами, а ты в ответ почитаешь своим долгом следить за лагоанцами?
— И что же с того? — беззлобно ответил Сиунтио. — Это, в конце концов, имеет отношение к тем причинам, по которым мы явились в Каяни.
Поспорить с этим не мог даже Ильмаринен.
— Слетелись, стервятники, — пробурчал он. — Тушки опубликованных статей они уже расклевали. Теперь, когда новые статьи не появляются, они гложут голые кости.
— А толковый ли чародей этот Фернао? — спросила Пекка. — Судя по вопросам, которые он задавал в письме, он сейчас на том же уровне, что я пару лет назад. Вопрос в том, сможет ли он разобраться, в каком направлении мы продвинулись дальше всего?
— Он чародей первого разряда, — ответил Сиунтио, прихлебывая пиво, — и имеет влияние на гроссмейстера Пиньейро.
— Хитрый сукин сын — вот он кто, — добавил Ильмаринен. — Если бы они с Сиунтио встретились, этот лагоанец обчистил бы нашего магистра до нитки. Он и меня пытался обчистить, но я старый греховодник, и меня надуть не так просто.
— Он явился к нам открыто и чистосердечно, — строго промолвил Сиунтио. Ильмаринен грубо фыркнул. — Во всяком случае, открыто, — поправился магистр. — Но сколько чародеев из скольких держав идут сейчас по нашим следам?
— Даже одного может оказаться слишком много, если этот чародей служит королю Мезенцио или конунгу Свеммелю, — промолвила Пекка. — Нам еще неведомо, какая мощь кроется в соединении двух основных законов и как ее высвободить, но соперники могут обогнать нас в исследованиях, и это будет весьма скверно.
Ильмаринен глянул на восход.
— Арпаду Дьёндьёшскому тоже служат способные чародеи. — Он обернулся к закату. — И в конюшнях Витора Лагоанского Фернао не единственный толковый волшебник. Дьёндьёшцы ненавидят нас, потому что мы соперничаем с ними за владение островами в Ботническом океане.
— Лагоанцы не испытывают к нам ненависти, — напомнил Сиунтио.
— И не надо, — ответил Ильмаринен. — Лагоанцы — наши соседи, так что домогаться наших владений могут спокойно, по-добрососедски. Воевали мы с ними не единожды за прошедшие века.
— Лагоанцы обезумели бы, взявшись сражаться с нами и Альгарве одновременно, — промолвила Пекка. — Мы превосходим их мощью еще более, чем держава Мезенцио.
— Если они достаточно далеко продвинутся по открытому вами пути, это будет не так уж важно, — проговорил Сиунтио.
— Кроме того, идет война, а кровь пробуждает безумие, — добавил Ильмаринен. — И кроме того, лагоанцы в родстве с альгарвейцами. Если кого интересует мое мнение, одно это делает их кандидатами в лунатики.
— Кауниане гордятся древностью своего племени, как и мы, — заметил Сиунтио. — Альгарвейские народы — юностью. Это не делает их безумцами, но определяет некоторую разницу между нами.
— Всякий, кто достаточно отличается от меня, — несомненный безумец… или столь же несомненно в здравом уме, смотря как глянуть, — усмехнулся Ильмаринен.
Отвечать ему Пекка решительно отказалась.
— А ункерлантцы, — подхватила она вместо этого мысль Сиунтио, — гордятся тем, что они не в родстве с каунианами или альгарвейцами. А дьёндьёшцы, думаю, гордятся тем, что вовсе ни на кого не похожи. В этом они, полагаю, близки нам… но только в этом одном!
— Страшные они, как смерть, — проворчал Ильмаринен. Сиунтио бросил на него укоризненный взор, но тщетно. — И пусть кто попробует поспорить — эти их мышцы буграми, лохмы песочные во все стороны торчат, как засохшие водоросли… — Он примолк. — Хотя женщины их посимпатичнее, надо признаться.
«Тебе-то откуда знать про дьёндьёшских женщин?» — готова была поинтересоваться Пекка, но в последний момент сдержалась. В глазах Ильмаринена плясали такие бесовские искры, что чародейка побоялась узнать больше, чем ей хотелось. В конце концов, магистр разъезжал по конференциям волшебников дольше, чем сама Пекка жила на свете.
— Мы должны выяснить больше о природе наблюдаемого эффекта, и с особенной осторожностью, — промолвила она.
— Воистину так, — отозвался Сиунтио. — Можно сказать, что вы уместили причины, по которым мы явились к вам из Илихармы… в крошечный желудь.
Ильмаринен покосился на него.
— А я-то думал, будто мы притащились в Каяни, чтобы нализаться пива и набить животы превосходной стряпней госпожи Пекки!
— Не совсем так, — миролюбиво ответил Сиунтио. — Я размышлял над следствиями вашего поразительного прозрения относительно инверсной природы соотношения между законами сродства и подобия. — Он чуть поклонился, не вставая с кресла. — Мне бы не пришло в голову ничего подобного, даже если бы я потратил сто лет, чтобы осмыслить результаты опытов госпожи Пекки. Но, будучи вооружен озарением, затмевающим мои скромные интеллектуальные способности, я попытался в меру сил прояснить следствия, вытекающие из подобного подхода.
— Поберегитесь! — предупредил Ильмаринен Пекку. — Когда он напускает на себя смиренный вид — тут-то за ним надо глядеть в оба!
Сиунтио не обратил на коллегу никакого внимания — у Пекки складывалось впечатление, что у старого магистра в этом деле большой опыт. Он достал из поясного кошеля три листка бумаги: один оставил себе и по одному раздал коллегам-теоретикам.
— Надеюсь, вы без колебаний укажете на ошибки в моих рассуждениях, госпожа Пекка, — промолвил он. — Ильмаринена не прошу о том же — он и без того не станет колебаться.
— Истина есть истина, — отозвался Ильмаринен, надевая очки. — Все остальное — труха.
Он пригляделся к строкам формул, хмыкнул себе под нос, потом хмыкнул снова и уставился на Сиунтио поверх очков.
— Ах ты, старый лис!
Пекка разбиралась в многоэтажных формулах, написанных убористым почерком, несколько дольше. Одолев треть листка, она воскликнула:
— Но это же значит!.. — и осеклась, потому что выводы, к которым с неизбежностью должен был прийти Сиунтио, представлялись ей совершенно безумными.
Однако магистр кивнул.
— Да, именно. Или должно значить, если бы мы отыскали способ придать формулам воплощение. Поверьте, я удивился не меньше вашего.
— Старый ты лис, — повторил Ильмаринен. — Вот поэтому ты в нашем ремесле лучший. Никто не обращает столько внимания на детали, никто. Я снял бы перед тобой шляпу, будь у меня шляпа.
Пекка добралась до конца выкладок.
— Это поразительно! — воскликнула она. — И так изящно, что просто должно оказаться правдой! Ошибок я не нахожу, ни единой. Но… это не значит, что там нет ошибок. Опыт — лучшее доказательство, чем изящные формулы.
Она запоздало понадеялась, что магистр не обидится, и облегченно вздохнула, когда Сиунтио улыбнулся ей в ответ.
— У вас большие перспективы, госпожа, — промолвил он, и Пекка благодарно склонила голову. — Однако, — продолжил он, — полагаю — нет, уверен, — что достаточно показательный опыт трудно будет провести.
— Почему же? — изумилась Пекка. — Вот хотя бы…
Чародейка пересказала идею, посетившую ее, покуда она разбиралась в последних строках выкладок.
Теперь уже Сиунтио поклонился ей, как и — к великому изумлению Пекки — Ильмаринен.
— Ого! — промолвил тот. — Я бы не догадался.
— Как и я, — согласился магистр. — Госпожа Пекка, вы заслуживаете того, чтобы провести этот опыт лично. А перед тем — вижу, он потребует тщательной подготовки — мы с Ильмариненом ознакомим с нашими достижениями Раахе, Алкио и Пиилиса: судя по всему, мы трое несколько обогнали их. Вы не возражаете?
— Н-нет, — выдавила ошарашенная Пекка.
Двое лучших чародеев-теоретиков Куусамо только что включили ее в свою компанию. Учитывая обстоятельства, она имела полное право несколько ошарашиться.
Бривибас в своем кабинете корпел над очередной статьей о каунианских древностях. Погружаясь в прошлое, дед пытался отрешиться от малоприятного настоящего. Ванаи, к несчастью, не оставалось и этой отдушины.
Отрешиться она хотела бы от многого — от пристального внимания майора Спинелло в первую очередь. Девушка покосилась на двери кабинета. До ужина Бривибас не выйдет, а за столом сделает вид, будто не замечает внучки. На то, чтобы опробовать заклятие, у нее есть несколько часов, а потребуется не больше пары минут. Дед ни о чем не узнает. А чего он не знает, о том и рассказать никому не сможет.
Открывая том старокаунианских заклятий, Ванаи усмехнулась безрадостно и поклонилась запертой двери кабинета.
— Вы не зря прилагали усилия к моему образованию, дедушка, — прошептала она. — А я прилагаю свои знания к достижению иной цели.
Чародейству девушку никто не учил, однако внешне заклятие выглядело несложным. Купить сухой корень одуванчика в аптеке у Тамулиса не составило труда: по сей день его отвар пользовали при болях в мочевом пузыре, а в дедовы годы эта хворь — дело обычное. А от матери Ванаи остался гарнитур серебряных украшений: серьги, ожерелье и пара браслетов с аквамаринами. Стащить их из пыльного ларца так, чтобы не заметил дед, было совсем просто.
— А теперь, — промолвила она, собираясь с духом, — будем надеяться, что заклятие подействует.
В этом, собственно, и заключалась трудность, как прекрасно знала Ванаи. Как бы тяжко ни было признаваться в этом Бривибасу, древние кауниане были весьма суеверным народом и видели в окружающей природе бессчетных демонов — как доказало современное научное чародейство, несуществующих. Да и заклятия их через одно являли собою плоды чрезмерно разыгравшегося воображения и не давали результата для — или против — скептически настроенных потомков.
Ванаи пожала плечами. Так или иначе она чему-нибудь научится. «Смогу потом статью написать», — мелькнуло у нее в голове. Только она не хотела писать статью. Она хотела избавиться от майора Спинелло.
Как советовал древний волшебник, девушка слепила из соломы грубое подобие своего альгарвейского мучителя, а голову куклы смазала красными чернилами, дабы показать, что жертва происходит из державы Мезенцио. Когда чернила подсохли, Ванаи стиснула ее левой — обязательно левой — рукой, в то время как правой помешивала отвар корня одуванчика. Швырнув куклу в миску, она прочла вслух старокаунианское заклинание:
— Бес, изыди из дома сего! Бес, изыди из дверей его!
«Бес, изыди с ложа моего!» — подумала она невольно. Ей хотелось сказать об этом вслух, прокричать на весь город. Но в книге говорилось: «Следуй написанному, и желанье твое исполнится вполне; чему доказательств довольно в наше время». Нет, отступать от указаний она пока не будет. Если заклятие подведет ее (что было, увы, вполне возможно), тогда можно будет думать и о следующих шагах.
Сейчас же она вытащила куклу из отвара и обсушила тряпицей. Чернила потекли, и казалось, что соломенный человечек тяжело ранен. Ванаи оскалила зубки в хищной усмешке. Это было бы неплохо… да, совсем неплохо!
Когда солома перестала сочиться жидкостью, девушка прижала сережку к замаранному чернилами кукольному туловищу.
— Камень берилл — врагов изгоняет, — промолвила она, — камень берилл — покорность вселяет, воле чаровника подчиняет!
«Воля моя такова: чтобы ты пропал! Чтоб никогда больше не потревожил ни меня, ни любого другого каунианина!»
Закончив, девушка швырнула куклу вместе с тряпицей в печь: отчасти для того, чтобы и этим навредить Спинелло, но больше — чтобы избавиться от улик. Как все завоеватели со времен Каунианской империи, солдаты короля Мезенцио жестоко карали тех, кто осмеливался обратить против них чародейские силы. Когда от чучелка осталась только зола, девушка выплеснула в выгребную яму отвар вместе с остатками одуванчикова корня. Сережка отправилась в коробочку, где лежал гарнитур, а книга заклинаний — на полку.
Нарезая чищеный пастернак для побулькивающей над огнем бобовой похлебки, Ванаи размышляла, не зря ли она потратила время. Солдат Мезенцио — опять-таки, как любых завоевателей с имперской эпохи — защищали чары от вражеских заклятий. Девушка не могла знать даже, творила она истинную волшбу или поддалась нелепым древним суевериям предков.
Оставалось надеяться. И как же надеялась она!
За ужином Бривибас был неразговорчив — как обычно в последнее время. Попытки читать Ванаи нотации он оставил, а разговаривать с внучкой в ином тоне, как с равной, не умел. А может, подумалось ей, покуда дед прихлебывал варево, у него на языке вертелось столько гадостей, что Бривибас не мог решить, какую ляпнуть первой, и глотал вместе с похлебкой все. Как бы то ни было, тишина в доме ее вполне устраивала.
На следующий день майор Спинелло не появился. Ванаи и не ожидала его; график его похоти она к этому времени изучила куда лучше, чем ей хотелось бы, — верней сказать, девушке совсем не хотелось знакомиться с ним даже мельком. Но когда майор не пришел на другой день, Ванаи позволила себе робкую надежду. А когда Спинелло миновал ее дверь еще через день, сердце девушки запело гимн свободе.
И оттого услыхать следующим утром властный, неоспоримо альгарвейский стук в дверь было еще мучительней. Бривибас, изучавший какую-то древнюю вещицу в гостиной, презрительно фыркнул и удалился в кабинет, захлопнув за собою дверь, будто ворота осажденной крепости.
«Если бы я не пошла на это, дед бы давно сошел в могилу», — напомнила себе Ванаи. Но к дверям ноги несли ее еще более неохотно, чем всегда.
— А ты не торопишься, — заметил Спинелло с порога. — Знаешь, не стоит заставлять меня торчать под дверью, если хочешь, чтобы твой дед продолжал дышать.
— Я же здесь, — устало отозвалась Ванаи. — Поступайте, как изволите.
Он отвел девшуку в ее спаленку и поступил именно так. А потом — видно, оттого, что долго терпел, — попытался еще раз, а когда не смог изготовиться к атаке достаточно быстро, потребовал, чтобы Ванаи ему помогла. Из всех унижений, которым подвергал ее похотливый майор, это было самым гнусным. «Если я слишком сильно сомкну челюсти, — напомнила Ванаи себе в который раз, — рыжики расстреляют и меня, и деда, и одни силы горние знают, сколько еще кауниан в Ойнгестуне». Сдержаться ей удалось, хотя искушение становилось сильней с каждым разом.
Наконец, когда подходила к концу мучительная вечность, Спинелло содрогнулся с тяжелым вздохом и слез, страшно довольный собою.
— Думаю, после меня тебе на других мужчин и смотреть не захочется, — бросил он, натягивая мундир и килт.
Должно быть, он пытался похвастаться. Ванаи опустила глаза. Если майору покажется, что от девичьей скромности, а не от омерзения, — пусть его.
— Думаю, вы правы, — пробормотала она.
И если майору покажется, что в голосе ее звучит одобрение, а не отвращение… опять-таки, пусть его.
Дом Бривибаса майор покинул, весело насвистывая, довольный и сытый. Ванаи задвинула засов, потом вернулась в гостиную, к книжным полкам, к сборнику, откуда позаимствовала старинное заклятие отворота. Девушка надеялась, что против чар настолько древних магическая защита Спинелло окажется недействительной. Может, она ошибалась. А может, заклятие, как многие чары имперских времен, попросту не действовало. Так или иначе, Ванаи мучительно хотелось швырнуть тяжелый том в печь или выгребную яму.
Но, как и с майором Спинелло, она воздержалась. Проверила только, на своем ли месте стоит книга. Если та пропадет, Бривибас заметит непременно и примется изводить внучку, пока или книга не найдется, или Ванаи не объяснит, куда подевался фолиант. Или, того хуже, дед решит, будто книгу унес Спинелло. Если что и могло сподвигнуть старого ученого на кровопролитие, так это украденная книга.
Майор вернулся три дня спустя — должно быть, решил передохнуть после непривычной нагрузки — а потом снова, еще через два дня. На свой лад он был не менее методичен, чем Бривибас. Ванаи, не переставая, проклинала древних кауниан про себя и вслух. Дед пребывал в уверенности, что дальние их предки являли собою источник всякой мудрости. Может, в чем-то он был прав, но то, что они почитали волшебством, не могло выставить альгарвейца с ложа Ванаи. С точки зрения девушки, это делало чары древних совершенно бесполезными — хуже чем бесполезными, потому что она возлагала на мудрость предков слишком много надежд, рассыпавшихся затем в прах.
Спинелло возвратился через два дня и еще через два дня после того. К этому времени Ванаи примирилась уже с неудачей. Девушка позволила насильнику получить желаемое. В последнее время он не задерживался у нее надолго; обнаружив, что девушке неинтересны его байки об альгарвейских победах в Ункерланте, Спинелло перестал пичкать ими Ванаи. В мелочах он оставался безупречно куртуазен — но только в них. Собственной воли он за девушкой не признавал.
А потом он вернулся снова — еще через два дня, но в этот раз, к изумлению Ванаи, не один. За спиной майора стояли двое альгарвейских пехотинцев. Девушка оцепенела от ужаса. Что же он, собрался отдать им Ванаи в награду за хорошую службу? Если он только заикнется об этом, она…
Но тут Ванаи сообразила, что решение вопроса откладывается. Один солдат волок ящик с четырьмя кувшинами вина; другой был увешан связками колбас, а в руках сжимал окорок. Спинелло бросил что-то по-альгарвейски; рыжики сложили свой груз в углу прихожей и вышли.
Майор затворил за собою дверь и задвинул засов.
— Ч-что это значит? — Голос наконец вернулся к Ванаи.
— Прощальный подарок, — беспечно отозвался Спинелло. — Командование в мудрости своей постановило, что я более пригоден к тому, чтобы воевать против ункерлантских дикарей, нежели к управлению фортвежскими деревнями. Будет тоскливо — никаких древностей и никаких красавиц, — но я связан присягой. А тебе придется пытать счастья с жандармами, которые меня заменят. Но… — Он запустил руку ей под рубашку. — Я еще здесь.
Ванаи послушно пошла с ним в спальню и с радостью оседлала его, когда майор этого потребовал. То был не восторг утоленной страсти, но вполне определенно восторг исполненного желания, и разница между ними оказалась на удивление невелика: впервые девушка получила от Спинелло нечто, подобное удовлетворению.
Если бы майор возжелал двинуться по второму кругу, Ванаи пошла бы и на это, зная, что этот раз — последний. Но, выдохнув тяжело, Спинелло позволил рукам еще мгновение поблуждать по телу девушки, а потом легонько шлепнул по седалищу: вставай, мол. Ванаи слезла, и Спинелло поднялся, собираясь одеться.
— Я буду по тебе скучать, провалиться мне на этом месте, коли не так, — промолвил майор, нагнувшись, чтобы поцеловать девушку. Бровь его чуть дрогнула. — А ты скучать не станешь — и провалиться мне на месте, коли я этого не знаю. Но я принес тебе вина и мяса, чтобы ты меня помянула добрым словом.
— Я никогда о вас не забуду, — промолвила Ванаи вполне искренне, натягивая штаны.
Быть может, теперь она помянет его иначе, чем могла бы до того, как он принес свой прощальный подарок, — или хотя бы не с такой ненавистью. Может даже понадеяться, что его не убьют в бою… а может, и нет.
К облегчению Ванаи, об этом майор спрашивать не стал. В дверях он еще раз поцеловал ее и потискал немного. Девушка затворила дверь за его спиной, заперла и постояла пару минут в прихожей, ошарашенно почесывая в затылке и не сводя глаз с колбасной связки. Совпадение это или ее заклятие сорвало майора с насиженного места, отправив на ункерлантский фронт? И если совпадение — не подобные ли совпадения убедили древних кауниан, что заклятие и вправду действует?
Как решить? Дед на ее месте зарылся бы в кипы пыльных журналов, чтобы выяснить мнение историков и археомагов. Но Ванаи устроена была по-иному. Для нее важно было не то, каким образом она избавилась от майора Спинелло, а то, что это случилось.
Девушка пустилась в пляс — прямо в тесной темной прихожей.
В кои-то веки капрал Леудаст мог смотреть на бегемотов с восторгом, а не с ужасом — эти бегемоты выступали на его стороне и вместе с пехотой конунга Свеммеля шли на альгарвейских захватчиков.
— Стопчите их в кашу! — гаркнул он ункерлантским экипажам на спинах чудовищ.
— Неверная тактика, капрал, — бросил капитан Хаварт. — Эффективней косить рыжиков огненными лучами или забрасывать ядрами. — Но, выдав дежурное предупреждение, офицер ухмыльнулся. — Я тоже надеюсь, что они стопчут врага в кашу.
— Здоровенные у нас бегемоты, как раз для этого дела, — заметил сержант Магнульф. — Побольше, пожалуй, обычных альгарвейских.
Хаварт кивнул.
— Ты прав. Это западная порода — тамошние звери крупней и свирепей тех, что приручают рыжики или кауниане. Жаль, что их так мало. — Усмешка его поблекла. — И жаль, что в последние годы разница в весе стала не так важна. На бегемотов столько оружия навешано, что бой идет не как встарь — рога против рогов, туша против туши….
— Может, и нет, сударь, — отозвался Леудаст, — но если мне не по душе, когда на меня прут средненькие альгарвейские бегемоты, рыжикам точно не понравится, когда на них пойдут здоровенные ункерлантские!
— Будем надеяться, — молвил Хаварт. — Так или иначе, мы должны удержать коридор между Глогау и центральными областями. Наступление зувейзин захлебнулось, но альгарвейцы…
Он замолчал. Лицо его было мрачно.
Леудаст не знал, можно ли остановить альгарвейцев. До сих пор это не удалось никому, или ему и его товарищам — тем, кто выжил, — не пришлось бы отступать к самому сердцу Ункерланта. Но из тренировочных лагерей на дальнем западе катились все новые эшелоны новобранцев в сланцево-серых шинелях. Родную деревню Леудаста, а с ней еще тысячи захватили альгарвейцы, но под властью конунга Свеммеля оставалось больше.
— Вперед! — крикнул капитан Хаварт своему полку — пестрой смеси новобранцев и ветеранов. — Вперед, держитесь бегемотов! Они нужны нам, чтобы прорвать позиции рыжиков, а мы им. Если альгарвейцы полезут из-под кочек, чтобы расстрелять экипажи, от зверей не будет никакого проку!
— Альгарвейская тактика, — вполголоса заметил Леудаст.
Сержант Магнульф кивнул.
— Рыжики долго разбирались, как сложить эту головоломку. А нам приходится на ходу учиться, и по мне — у нас получается куда лучше, чем в первые дни после нападения.
— Ага, — согласился Леудаст. — Теперь они дорого платят за каждый шаг.
Но попытки сдержать напор врага тоже обходились недешево. Леудаст, для которого война началась посреди Фортвега, а продолжалась ныне в срединных областях Ункерланта, понимал это лучше любого другого.
— Вперед! — крикнул сержант Магнульф, будто эхом откликаясь капитану Хаварту, и Леудаст заорал вслед за сержантом.
Ункерлантская пехота двинулась вперед, по следам бегемотов. В каком-то смысле, удивительно было, что с такой охотой идут в атаку солдаты, когда столько подобных контрнаступлений кончалось ничем, перемолотые в кровавую кашу; Леудаст слишком ясно помнил битву за Пфреймд. Но с другой стороны… Из тех, кто отбил у врага Пфреймд, только чтобы сдать деревню вновь, большинство уже лежали в могилах или валялись по госпиталям. А заменившие их молоденькие новобранцы еще не знают, как легко командиры могут отправить их на тот свет.
«Выяснят, — подумал Леудаст. — Кто выживет, те выяснят». Те, кто не выживет, тоже выяснят, но им это уже не поможет. Капрал сделал еще пару шагов, прежде чем ему пришло в голову: выжившим эта истина тоже без надобности.
Он рысил вперед, пригнувшись, чтобы не задело шальным лучом, петляя по грязному полю, словно загнанный заяц. Ветераны поступали так же. Новобранцы, только что из деревень, бежали, точно по плацу, — развернув плечи, прямо вперед. Те из них, кто переживет бой, избавятся от этой привычки очень скоро; хотя бы это пойдет им на пользу.
Разрывы ядер вздыбили поле далеко впереди. Предполагалось, что альгарвейцы где-то рядом, хотя где именно, никто из ункерлантцев в точности не мог сказать. Леудасту такой способ наступать казался ужасно неэффективным. Капралу многое казалось неэффективным в действиях командования, но упоминать об этом вслух было бы эффективно только в одном смысле — эффективно заполучить уйму неприятностей на голову.
И действительно, погонщик головного бегемота вдруг вскинул руки и выскользнул из седла. Мертвое тело рухнуло в спеющее жито. Откуда ударил луч, Леудаст не заметил, но пара ункерлантцев разом крикнули: «Вон там!» — указывая на вмятинку в золотом покрывале.
— Славный паренек, — заметил Ильмаринен. — Не удивлюсь, если каждые пять минут вы мечтаете утопить его в море, но и на руках его носить хочется не реже.
— Правы по обоим пунктам, — отозвалась Пекка. — Садитесь, устраивайтесь поудобнее, прошу вас! Я принесу вам поесть.
Сбегав на кухню, она притащила поднос с хлебом, нарезанным копченым лососем, луком, огурчиками в уксусе и бочонок пива из лучшей пивоварни Каяни.
Когда чародейка вернулась, Сиунтио, водрузив на нос очки, уже читал лагоанский журнал. Магистр безропотно отложил журнал, чтобы взяться за кружку с золотистым пивом и бутерброд, но взгляд его то и дело возвращался к печатным строчкам. Пекка заметила это, но промолчала. Ильмаринен тоже заметил и съехидничал:
— Лагоанцы следят за нами, а ты в ответ почитаешь своим долгом следить за лагоанцами?
— И что же с того? — беззлобно ответил Сиунтио. — Это, в конце концов, имеет отношение к тем причинам, по которым мы явились в Каяни.
Поспорить с этим не мог даже Ильмаринен.
— Слетелись, стервятники, — пробурчал он. — Тушки опубликованных статей они уже расклевали. Теперь, когда новые статьи не появляются, они гложут голые кости.
— А толковый ли чародей этот Фернао? — спросила Пекка. — Судя по вопросам, которые он задавал в письме, он сейчас на том же уровне, что я пару лет назад. Вопрос в том, сможет ли он разобраться, в каком направлении мы продвинулись дальше всего?
— Он чародей первого разряда, — ответил Сиунтио, прихлебывая пиво, — и имеет влияние на гроссмейстера Пиньейро.
— Хитрый сукин сын — вот он кто, — добавил Ильмаринен. — Если бы они с Сиунтио встретились, этот лагоанец обчистил бы нашего магистра до нитки. Он и меня пытался обчистить, но я старый греховодник, и меня надуть не так просто.
— Он явился к нам открыто и чистосердечно, — строго промолвил Сиунтио. Ильмаринен грубо фыркнул. — Во всяком случае, открыто, — поправился магистр. — Но сколько чародеев из скольких держав идут сейчас по нашим следам?
— Даже одного может оказаться слишком много, если этот чародей служит королю Мезенцио или конунгу Свеммелю, — промолвила Пекка. — Нам еще неведомо, какая мощь кроется в соединении двух основных законов и как ее высвободить, но соперники могут обогнать нас в исследованиях, и это будет весьма скверно.
Ильмаринен глянул на восход.
— Арпаду Дьёндьёшскому тоже служат способные чародеи. — Он обернулся к закату. — И в конюшнях Витора Лагоанского Фернао не единственный толковый волшебник. Дьёндьёшцы ненавидят нас, потому что мы соперничаем с ними за владение островами в Ботническом океане.
— Лагоанцы не испытывают к нам ненависти, — напомнил Сиунтио.
— И не надо, — ответил Ильмаринен. — Лагоанцы — наши соседи, так что домогаться наших владений могут спокойно, по-добрососедски. Воевали мы с ними не единожды за прошедшие века.
— Лагоанцы обезумели бы, взявшись сражаться с нами и Альгарве одновременно, — промолвила Пекка. — Мы превосходим их мощью еще более, чем держава Мезенцио.
— Если они достаточно далеко продвинутся по открытому вами пути, это будет не так уж важно, — проговорил Сиунтио.
— Кроме того, идет война, а кровь пробуждает безумие, — добавил Ильмаринен. — И кроме того, лагоанцы в родстве с альгарвейцами. Если кого интересует мое мнение, одно это делает их кандидатами в лунатики.
— Кауниане гордятся древностью своего племени, как и мы, — заметил Сиунтио. — Альгарвейские народы — юностью. Это не делает их безумцами, но определяет некоторую разницу между нами.
— Всякий, кто достаточно отличается от меня, — несомненный безумец… или столь же несомненно в здравом уме, смотря как глянуть, — усмехнулся Ильмаринен.
Отвечать ему Пекка решительно отказалась.
— А ункерлантцы, — подхватила она вместо этого мысль Сиунтио, — гордятся тем, что они не в родстве с каунианами или альгарвейцами. А дьёндьёшцы, думаю, гордятся тем, что вовсе ни на кого не похожи. В этом они, полагаю, близки нам… но только в этом одном!
— Страшные они, как смерть, — проворчал Ильмаринен. Сиунтио бросил на него укоризненный взор, но тщетно. — И пусть кто попробует поспорить — эти их мышцы буграми, лохмы песочные во все стороны торчат, как засохшие водоросли… — Он примолк. — Хотя женщины их посимпатичнее, надо признаться.
«Тебе-то откуда знать про дьёндьёшских женщин?» — готова была поинтересоваться Пекка, но в последний момент сдержалась. В глазах Ильмаринена плясали такие бесовские искры, что чародейка побоялась узнать больше, чем ей хотелось. В конце концов, магистр разъезжал по конференциям волшебников дольше, чем сама Пекка жила на свете.
— Мы должны выяснить больше о природе наблюдаемого эффекта, и с особенной осторожностью, — промолвила она.
— Воистину так, — отозвался Сиунтио. — Можно сказать, что вы уместили причины, по которым мы явились к вам из Илихармы… в крошечный желудь.
Ильмаринен покосился на него.
— А я-то думал, будто мы притащились в Каяни, чтобы нализаться пива и набить животы превосходной стряпней госпожи Пекки!
— Не совсем так, — миролюбиво ответил Сиунтио. — Я размышлял над следствиями вашего поразительного прозрения относительно инверсной природы соотношения между законами сродства и подобия. — Он чуть поклонился, не вставая с кресла. — Мне бы не пришло в голову ничего подобного, даже если бы я потратил сто лет, чтобы осмыслить результаты опытов госпожи Пекки. Но, будучи вооружен озарением, затмевающим мои скромные интеллектуальные способности, я попытался в меру сил прояснить следствия, вытекающие из подобного подхода.
— Поберегитесь! — предупредил Ильмаринен Пекку. — Когда он напускает на себя смиренный вид — тут-то за ним надо глядеть в оба!
Сиунтио не обратил на коллегу никакого внимания — у Пекки складывалось впечатление, что у старого магистра в этом деле большой опыт. Он достал из поясного кошеля три листка бумаги: один оставил себе и по одному раздал коллегам-теоретикам.
— Надеюсь, вы без колебаний укажете на ошибки в моих рассуждениях, госпожа Пекка, — промолвил он. — Ильмаринена не прошу о том же — он и без того не станет колебаться.
— Истина есть истина, — отозвался Ильмаринен, надевая очки. — Все остальное — труха.
Он пригляделся к строкам формул, хмыкнул себе под нос, потом хмыкнул снова и уставился на Сиунтио поверх очков.
— Ах ты, старый лис!
Пекка разбиралась в многоэтажных формулах, написанных убористым почерком, несколько дольше. Одолев треть листка, она воскликнула:
— Но это же значит!.. — и осеклась, потому что выводы, к которым с неизбежностью должен был прийти Сиунтио, представлялись ей совершенно безумными.
Однако магистр кивнул.
— Да, именно. Или должно значить, если бы мы отыскали способ придать формулам воплощение. Поверьте, я удивился не меньше вашего.
— Старый ты лис, — повторил Ильмаринен. — Вот поэтому ты в нашем ремесле лучший. Никто не обращает столько внимания на детали, никто. Я снял бы перед тобой шляпу, будь у меня шляпа.
Пекка добралась до конца выкладок.
— Это поразительно! — воскликнула она. — И так изящно, что просто должно оказаться правдой! Ошибок я не нахожу, ни единой. Но… это не значит, что там нет ошибок. Опыт — лучшее доказательство, чем изящные формулы.
Она запоздало понадеялась, что магистр не обидится, и облегченно вздохнула, когда Сиунтио улыбнулся ей в ответ.
— У вас большие перспективы, госпожа, — промолвил он, и Пекка благодарно склонила голову. — Однако, — продолжил он, — полагаю — нет, уверен, — что достаточно показательный опыт трудно будет провести.
— Почему же? — изумилась Пекка. — Вот хотя бы…
Чародейка пересказала идею, посетившую ее, покуда она разбиралась в последних строках выкладок.
Теперь уже Сиунтио поклонился ей, как и — к великому изумлению Пекки — Ильмаринен.
— Ого! — промолвил тот. — Я бы не догадался.
— Как и я, — согласился магистр. — Госпожа Пекка, вы заслуживаете того, чтобы провести этот опыт лично. А перед тем — вижу, он потребует тщательной подготовки — мы с Ильмариненом ознакомим с нашими достижениями Раахе, Алкио и Пиилиса: судя по всему, мы трое несколько обогнали их. Вы не возражаете?
— Н-нет, — выдавила ошарашенная Пекка.
Двое лучших чародеев-теоретиков Куусамо только что включили ее в свою компанию. Учитывая обстоятельства, она имела полное право несколько ошарашиться.
Бривибас в своем кабинете корпел над очередной статьей о каунианских древностях. Погружаясь в прошлое, дед пытался отрешиться от малоприятного настоящего. Ванаи, к несчастью, не оставалось и этой отдушины.
Отрешиться она хотела бы от многого — от пристального внимания майора Спинелло в первую очередь. Девушка покосилась на двери кабинета. До ужина Бривибас не выйдет, а за столом сделает вид, будто не замечает внучки. На то, чтобы опробовать заклятие, у нее есть несколько часов, а потребуется не больше пары минут. Дед ни о чем не узнает. А чего он не знает, о том и рассказать никому не сможет.
Открывая том старокаунианских заклятий, Ванаи усмехнулась безрадостно и поклонилась запертой двери кабинета.
— Вы не зря прилагали усилия к моему образованию, дедушка, — прошептала она. — А я прилагаю свои знания к достижению иной цели.
Чародейству девушку никто не учил, однако внешне заклятие выглядело несложным. Купить сухой корень одуванчика в аптеке у Тамулиса не составило труда: по сей день его отвар пользовали при болях в мочевом пузыре, а в дедовы годы эта хворь — дело обычное. А от матери Ванаи остался гарнитур серебряных украшений: серьги, ожерелье и пара браслетов с аквамаринами. Стащить их из пыльного ларца так, чтобы не заметил дед, было совсем просто.
— А теперь, — промолвила она, собираясь с духом, — будем надеяться, что заклятие подействует.
В этом, собственно, и заключалась трудность, как прекрасно знала Ванаи. Как бы тяжко ни было признаваться в этом Бривибасу, древние кауниане были весьма суеверным народом и видели в окружающей природе бессчетных демонов — как доказало современное научное чародейство, несуществующих. Да и заклятия их через одно являли собою плоды чрезмерно разыгравшегося воображения и не давали результата для — или против — скептически настроенных потомков.
Ванаи пожала плечами. Так или иначе она чему-нибудь научится. «Смогу потом статью написать», — мелькнуло у нее в голове. Только она не хотела писать статью. Она хотела избавиться от майора Спинелло.
Как советовал древний волшебник, девушка слепила из соломы грубое подобие своего альгарвейского мучителя, а голову куклы смазала красными чернилами, дабы показать, что жертва происходит из державы Мезенцио. Когда чернила подсохли, Ванаи стиснула ее левой — обязательно левой — рукой, в то время как правой помешивала отвар корня одуванчика. Швырнув куклу в миску, она прочла вслух старокаунианское заклинание:
— Бес, изыди из дома сего! Бес, изыди из дверей его!
«Бес, изыди с ложа моего!» — подумала она невольно. Ей хотелось сказать об этом вслух, прокричать на весь город. Но в книге говорилось: «Следуй написанному, и желанье твое исполнится вполне; чему доказательств довольно в наше время». Нет, отступать от указаний она пока не будет. Если заклятие подведет ее (что было, увы, вполне возможно), тогда можно будет думать и о следующих шагах.
Сейчас же она вытащила куклу из отвара и обсушила тряпицей. Чернила потекли, и казалось, что соломенный человечек тяжело ранен. Ванаи оскалила зубки в хищной усмешке. Это было бы неплохо… да, совсем неплохо!
Когда солома перестала сочиться жидкостью, девушка прижала сережку к замаранному чернилами кукольному туловищу.
— Камень берилл — врагов изгоняет, — промолвила она, — камень берилл — покорность вселяет, воле чаровника подчиняет!
«Воля моя такова: чтобы ты пропал! Чтоб никогда больше не потревожил ни меня, ни любого другого каунианина!»
Закончив, девушка швырнула куклу вместе с тряпицей в печь: отчасти для того, чтобы и этим навредить Спинелло, но больше — чтобы избавиться от улик. Как все завоеватели со времен Каунианской империи, солдаты короля Мезенцио жестоко карали тех, кто осмеливался обратить против них чародейские силы. Когда от чучелка осталась только зола, девушка выплеснула в выгребную яму отвар вместе с остатками одуванчикова корня. Сережка отправилась в коробочку, где лежал гарнитур, а книга заклинаний — на полку.
Нарезая чищеный пастернак для побулькивающей над огнем бобовой похлебки, Ванаи размышляла, не зря ли она потратила время. Солдат Мезенцио — опять-таки, как любых завоевателей с имперской эпохи — защищали чары от вражеских заклятий. Девушка не могла знать даже, творила она истинную волшбу или поддалась нелепым древним суевериям предков.
Оставалось надеяться. И как же надеялась она!
За ужином Бривибас был неразговорчив — как обычно в последнее время. Попытки читать Ванаи нотации он оставил, а разговаривать с внучкой в ином тоне, как с равной, не умел. А может, подумалось ей, покуда дед прихлебывал варево, у него на языке вертелось столько гадостей, что Бривибас не мог решить, какую ляпнуть первой, и глотал вместе с похлебкой все. Как бы то ни было, тишина в доме ее вполне устраивала.
На следующий день майор Спинелло не появился. Ванаи и не ожидала его; график его похоти она к этому времени изучила куда лучше, чем ей хотелось бы, — верней сказать, девушке совсем не хотелось знакомиться с ним даже мельком. Но когда майор не пришел на другой день, Ванаи позволила себе робкую надежду. А когда Спинелло миновал ее дверь еще через день, сердце девушки запело гимн свободе.
И оттого услыхать следующим утром властный, неоспоримо альгарвейский стук в дверь было еще мучительней. Бривибас, изучавший какую-то древнюю вещицу в гостиной, презрительно фыркнул и удалился в кабинет, захлопнув за собою дверь, будто ворота осажденной крепости.
«Если бы я не пошла на это, дед бы давно сошел в могилу», — напомнила себе Ванаи. Но к дверям ноги несли ее еще более неохотно, чем всегда.
— А ты не торопишься, — заметил Спинелло с порога. — Знаешь, не стоит заставлять меня торчать под дверью, если хочешь, чтобы твой дед продолжал дышать.
— Я же здесь, — устало отозвалась Ванаи. — Поступайте, как изволите.
Он отвел девшуку в ее спаленку и поступил именно так. А потом — видно, оттого, что долго терпел, — попытался еще раз, а когда не смог изготовиться к атаке достаточно быстро, потребовал, чтобы Ванаи ему помогла. Из всех унижений, которым подвергал ее похотливый майор, это было самым гнусным. «Если я слишком сильно сомкну челюсти, — напомнила Ванаи себе в который раз, — рыжики расстреляют и меня, и деда, и одни силы горние знают, сколько еще кауниан в Ойнгестуне». Сдержаться ей удалось, хотя искушение становилось сильней с каждым разом.
Наконец, когда подходила к концу мучительная вечность, Спинелло содрогнулся с тяжелым вздохом и слез, страшно довольный собою.
— Думаю, после меня тебе на других мужчин и смотреть не захочется, — бросил он, натягивая мундир и килт.
Должно быть, он пытался похвастаться. Ванаи опустила глаза. Если майору покажется, что от девичьей скромности, а не от омерзения, — пусть его.
— Думаю, вы правы, — пробормотала она.
И если майору покажется, что в голосе ее звучит одобрение, а не отвращение… опять-таки, пусть его.
Дом Бривибаса майор покинул, весело насвистывая, довольный и сытый. Ванаи задвинула засов, потом вернулась в гостиную, к книжным полкам, к сборнику, откуда позаимствовала старинное заклятие отворота. Девушка надеялась, что против чар настолько древних магическая защита Спинелло окажется недействительной. Может, она ошибалась. А может, заклятие, как многие чары имперских времен, попросту не действовало. Так или иначе, Ванаи мучительно хотелось швырнуть тяжелый том в печь или выгребную яму.
Но, как и с майором Спинелло, она воздержалась. Проверила только, на своем ли месте стоит книга. Если та пропадет, Бривибас заметит непременно и примется изводить внучку, пока или книга не найдется, или Ванаи не объяснит, куда подевался фолиант. Или, того хуже, дед решит, будто книгу унес Спинелло. Если что и могло сподвигнуть старого ученого на кровопролитие, так это украденная книга.
Майор вернулся три дня спустя — должно быть, решил передохнуть после непривычной нагрузки — а потом снова, еще через два дня. На свой лад он был не менее методичен, чем Бривибас. Ванаи, не переставая, проклинала древних кауниан про себя и вслух. Дед пребывал в уверенности, что дальние их предки являли собою источник всякой мудрости. Может, в чем-то он был прав, но то, что они почитали волшебством, не могло выставить альгарвейца с ложа Ванаи. С точки зрения девушки, это делало чары древних совершенно бесполезными — хуже чем бесполезными, потому что она возлагала на мудрость предков слишком много надежд, рассыпавшихся затем в прах.
Спинелло возвратился через два дня и еще через два дня после того. К этому времени Ванаи примирилась уже с неудачей. Девушка позволила насильнику получить желаемое. В последнее время он не задерживался у нее надолго; обнаружив, что девушке неинтересны его байки об альгарвейских победах в Ункерланте, Спинелло перестал пичкать ими Ванаи. В мелочах он оставался безупречно куртуазен — но только в них. Собственной воли он за девушкой не признавал.
А потом он вернулся снова — еще через два дня, но в этот раз, к изумлению Ванаи, не один. За спиной майора стояли двое альгарвейских пехотинцев. Девушка оцепенела от ужаса. Что же он, собрался отдать им Ванаи в награду за хорошую службу? Если он только заикнется об этом, она…
Но тут Ванаи сообразила, что решение вопроса откладывается. Один солдат волок ящик с четырьмя кувшинами вина; другой был увешан связками колбас, а в руках сжимал окорок. Спинелло бросил что-то по-альгарвейски; рыжики сложили свой груз в углу прихожей и вышли.
Майор затворил за собою дверь и задвинул засов.
— Ч-что это значит? — Голос наконец вернулся к Ванаи.
— Прощальный подарок, — беспечно отозвался Спинелло. — Командование в мудрости своей постановило, что я более пригоден к тому, чтобы воевать против ункерлантских дикарей, нежели к управлению фортвежскими деревнями. Будет тоскливо — никаких древностей и никаких красавиц, — но я связан присягой. А тебе придется пытать счастья с жандармами, которые меня заменят. Но… — Он запустил руку ей под рубашку. — Я еще здесь.
Ванаи послушно пошла с ним в спальню и с радостью оседлала его, когда майор этого потребовал. То был не восторг утоленной страсти, но вполне определенно восторг исполненного желания, и разница между ними оказалась на удивление невелика: впервые девушка получила от Спинелло нечто, подобное удовлетворению.
Если бы майор возжелал двинуться по второму кругу, Ванаи пошла бы и на это, зная, что этот раз — последний. Но, выдохнув тяжело, Спинелло позволил рукам еще мгновение поблуждать по телу девушки, а потом легонько шлепнул по седалищу: вставай, мол. Ванаи слезла, и Спинелло поднялся, собираясь одеться.
— Я буду по тебе скучать, провалиться мне на этом месте, коли не так, — промолвил майор, нагнувшись, чтобы поцеловать девушку. Бровь его чуть дрогнула. — А ты скучать не станешь — и провалиться мне на месте, коли я этого не знаю. Но я принес тебе вина и мяса, чтобы ты меня помянула добрым словом.
— Я никогда о вас не забуду, — промолвила Ванаи вполне искренне, натягивая штаны.
Быть может, теперь она помянет его иначе, чем могла бы до того, как он принес свой прощальный подарок, — или хотя бы не с такой ненавистью. Может даже понадеяться, что его не убьют в бою… а может, и нет.
К облегчению Ванаи, об этом майор спрашивать не стал. В дверях он еще раз поцеловал ее и потискал немного. Девушка затворила дверь за его спиной, заперла и постояла пару минут в прихожей, ошарашенно почесывая в затылке и не сводя глаз с колбасной связки. Совпадение это или ее заклятие сорвало майора с насиженного места, отправив на ункерлантский фронт? И если совпадение — не подобные ли совпадения убедили древних кауниан, что заклятие и вправду действует?
Как решить? Дед на ее месте зарылся бы в кипы пыльных журналов, чтобы выяснить мнение историков и археомагов. Но Ванаи устроена была по-иному. Для нее важно было не то, каким образом она избавилась от майора Спинелло, а то, что это случилось.
Девушка пустилась в пляс — прямо в тесной темной прихожей.
В кои-то веки капрал Леудаст мог смотреть на бегемотов с восторгом, а не с ужасом — эти бегемоты выступали на его стороне и вместе с пехотой конунга Свеммеля шли на альгарвейских захватчиков.
— Стопчите их в кашу! — гаркнул он ункерлантским экипажам на спинах чудовищ.
— Неверная тактика, капрал, — бросил капитан Хаварт. — Эффективней косить рыжиков огненными лучами или забрасывать ядрами. — Но, выдав дежурное предупреждение, офицер ухмыльнулся. — Я тоже надеюсь, что они стопчут врага в кашу.
— Здоровенные у нас бегемоты, как раз для этого дела, — заметил сержант Магнульф. — Побольше, пожалуй, обычных альгарвейских.
Хаварт кивнул.
— Ты прав. Это западная порода — тамошние звери крупней и свирепей тех, что приручают рыжики или кауниане. Жаль, что их так мало. — Усмешка его поблекла. — И жаль, что в последние годы разница в весе стала не так важна. На бегемотов столько оружия навешано, что бой идет не как встарь — рога против рогов, туша против туши….
— Может, и нет, сударь, — отозвался Леудаст, — но если мне не по душе, когда на меня прут средненькие альгарвейские бегемоты, рыжикам точно не понравится, когда на них пойдут здоровенные ункерлантские!
— Будем надеяться, — молвил Хаварт. — Так или иначе, мы должны удержать коридор между Глогау и центральными областями. Наступление зувейзин захлебнулось, но альгарвейцы…
Он замолчал. Лицо его было мрачно.
Леудаст не знал, можно ли остановить альгарвейцев. До сих пор это не удалось никому, или ему и его товарищам — тем, кто выжил, — не пришлось бы отступать к самому сердцу Ункерланта. Но из тренировочных лагерей на дальнем западе катились все новые эшелоны новобранцев в сланцево-серых шинелях. Родную деревню Леудаста, а с ней еще тысячи захватили альгарвейцы, но под властью конунга Свеммеля оставалось больше.
— Вперед! — крикнул капитан Хаварт своему полку — пестрой смеси новобранцев и ветеранов. — Вперед, держитесь бегемотов! Они нужны нам, чтобы прорвать позиции рыжиков, а мы им. Если альгарвейцы полезут из-под кочек, чтобы расстрелять экипажи, от зверей не будет никакого проку!
— Альгарвейская тактика, — вполголоса заметил Леудаст.
Сержант Магнульф кивнул.
— Рыжики долго разбирались, как сложить эту головоломку. А нам приходится на ходу учиться, и по мне — у нас получается куда лучше, чем в первые дни после нападения.
— Ага, — согласился Леудаст. — Теперь они дорого платят за каждый шаг.
Но попытки сдержать напор врага тоже обходились недешево. Леудаст, для которого война началась посреди Фортвега, а продолжалась ныне в срединных областях Ункерланта, понимал это лучше любого другого.
— Вперед! — крикнул сержант Магнульф, будто эхом откликаясь капитану Хаварту, и Леудаст заорал вслед за сержантом.
Ункерлантская пехота двинулась вперед, по следам бегемотов. В каком-то смысле, удивительно было, что с такой охотой идут в атаку солдаты, когда столько подобных контрнаступлений кончалось ничем, перемолотые в кровавую кашу; Леудаст слишком ясно помнил битву за Пфреймд. Но с другой стороны… Из тех, кто отбил у врага Пфреймд, только чтобы сдать деревню вновь, большинство уже лежали в могилах или валялись по госпиталям. А заменившие их молоденькие новобранцы еще не знают, как легко командиры могут отправить их на тот свет.
«Выяснят, — подумал Леудаст. — Кто выживет, те выяснят». Те, кто не выживет, тоже выяснят, но им это уже не поможет. Капрал сделал еще пару шагов, прежде чем ему пришло в голову: выжившим эта истина тоже без надобности.
Он рысил вперед, пригнувшись, чтобы не задело шальным лучом, петляя по грязному полю, словно загнанный заяц. Ветераны поступали так же. Новобранцы, только что из деревень, бежали, точно по плацу, — развернув плечи, прямо вперед. Те из них, кто переживет бой, избавятся от этой привычки очень скоро; хотя бы это пойдет им на пользу.
Разрывы ядер вздыбили поле далеко впереди. Предполагалось, что альгарвейцы где-то рядом, хотя где именно, никто из ункерлантцев в точности не мог сказать. Леудасту такой способ наступать казался ужасно неэффективным. Капралу многое казалось неэффективным в действиях командования, но упоминать об этом вслух было бы эффективно только в одном смысле — эффективно заполучить уйму неприятностей на голову.
И действительно, погонщик головного бегемота вдруг вскинул руки и выскользнул из седла. Мертвое тело рухнуло в спеющее жито. Откуда ударил луч, Леудаст не заметил, но пара ункерлантцев разом крикнули: «Вон там!» — указывая на вмятинку в золотом покрывале.