Тертлдав Гарри. Тьма сгущается

   — По домам! — рявкнул Пезаро на остальных. Эводио перевел для самых несообразительных.
   Кауниане разбредались не спеша. Многие плакали по внезапно утерянным близким. Поезд укатил вдаль.
   — Неплохо поработали, — заключил Орасте.
   — Много ли они наработают на фронте, этакие помощнички с улицы? — полюбопытствовал Бембо. Орасте уделил ему снисходительный взгляд, какому позавидовал бы сам сержант Пезаро. В голове у жандарма словно разорвалось ядро. — А-а! Вот так , да?
   — А как еще? — отозвался Орасте.
   Наверное, он был прав: иной смысл в случившемся найти было трудно.
   На обратном пути в Громхеорт Бембо был непривычно молчалив. Совесть его — обыкновенно зверюшка вполне ручная — скулила, кусалась и тявкала. Но к тому времени, когда жандарм плюхнулся на койку в бараке, он поборол проклятую. Кто-то на самом верху решил, что так и должно быть, — и кто такой патрульный Бембо, чтобы спорить? Спал он той ночью крепко — от усталости, не иначе.
 
   Осенью погода в Елгаве, если не считать взгорий, стояла обыкновенно ровная — предмет зависти жителей южных краев. Становилось прохладней, и местные жители вместо легких рубах и полотняных штанов надевали бумазейные куртки и суконные брюки. У отца Талсу прибавилось работы: перебирая гардероб, елгаванцы спешно заказывали замену всему, что сносили за прошлую зиму.
   — Мне бы ткани побольше, — ворчал старый портной. — Из-за проклятых альгарвейцев вечно материала не хватает. Из того, что у нас ткут, они половину забирают себе.
   — Всем всего не хватает, — согласился Талсу. — Рыжики готовы стащить все, что гвоздями не прибито.
   Отец нахмурился.
   — Так и бывает, когда проиграешь войну.
   — Верно, — согласился Талсу. — Но, силы горние, когда же ты перестанешь думать, что я ее самолично продул!
   — Ни на минуту такого не подумал бы, сынок, — примирительно отозвался Траку. — Тебе еще как в этом помогли — все, с короля начиная и всех офицеров включая.
   Понизить голос он не утруждался. В прежней Елгаве это было бы смертельно опасно. Но альгарвейцы были не против, если простой народ с ненавистью отзывался о короле Доналиту — скорей наоборот. Они даже не очень преследовали тех, кто поливал грязью захватчиков. В этом отношении Талсу, правда, не хотел бы испытывать их терпение.
   На миг он обрадовался, что отец все же не винит его в поражении елгаванской армии, но, припомнив точные слова Траку, сообразил, что ничего подобного тот не имел в виду. Отец согласился лишь с тем, что Талсу не единственный приложил руку к разгрому.
   Не успел Талсу продолжить бесплодный спор, как в мастерскую, гордо подняв хвост, вбежала Пуховка. В зубах у серой кошечки, каким-то чудом избежавшей превращения в кролика на колоде мясника, болталась жирная бурая крыса. Кошка уронила добычу к ногам Талсу и уставилась на юношу сияющими зелеными глазами в ожидании заслуженной похвалы. Талсу нагнулся и почесал ее за ушком, хваля охотницу за храбрость. Пуховка замурлыкала, не иначе как поверив каждому слову, и носом подтолкнула дохлую крысу поближе, едва не запихав ее юноше в башмак. Траку рассмеялся.
   — По-моему, она ждет, что мы отправим ее добычу в котелок.
   — Может быть. — Глаза Талсу вспыхнули озорством. — Хей, Аушра, спустись-ка на минутку! — крикнул он в сторону лестницы.
   — Что случилось? — донесся из гостиной голос сестры.
   — Тебе подарок принесли, — ответил Талсу, подмигнув отцу, и прижал палец к губам: мол, не выдавай меня. Траку закатил глаза, но смолчал.
   — Подарок? Мне? — Аушра скатилась по лестнице кубарем. — Какой? Кто принес? Куда он ушел?
   — Так ты думаешь, что тебе все парни должны носить подарки? — поинтересовался Талсу, довольный, что шутка удалась. — Должен тебе сказать: ты не права. Подарок тебе принесла одна красавица — прошу!
   Он подтолкнул дохлую крысу ногой.
   Но сестра жестоко его разочаровала. Вместо того чтобы завизжать или отскочить, Аушра хладнокровно подняла крысу за хвост, подозвала Пуховку и долго хвалила ее, почесывая за ухом. Потом она швырнула покойницу брату на колени.
   — Держи. Коли подарок тебе так приглянулся, тебе его и выносить.
   Вот теперь Траку расхохотался в голос. Талсу мрачно глянул на отца, но спору не было — в этот раз Аушра его превозошла. Подхватив крысу за хвост — куда осторожней, чем сестра, — он вынес ее на улицу, зашвырнул в сточную канаву и вернулся в мастерскую, ожесточенно вытирая пальцы о штанину.
   Пуховка укоризненно мяукнула — может, она и правда полагала, что из ее добычи выйдет отличный ужин?
   — Поймаешь еще одну, — утешил ее Талсу. — А мы ее потушим с луком и фасолью. А может, с оливками. Обожаю оливки.
   Кошка задумчиво склонила голову к плечу, как бы обдумывая рецепт, потом довольно мурлыкнула и целеустремленно двинулась в сторону подпола.
   — Мечтаешь о крысе с фасолью и луком — готовь ее сам, — заявила Аушра, погрозив брату пальцем. — И если вздумаешь над мамой так подшутить, она заставит тебя зажарить эту крысу. И съесть.
   Талсу не ответил, поскольку полагал втайне, что сестра совершенно права. Он надеялся только, что Пуховка не скоро вернется с новой добычей — страшно было даже подумать, что может сделать Аушра еще с одной крысой.
   Прежде чем он успел обдумать эту пугающую мысль, дверь в лавку распахнулась. Юноша изобразил было дежурную улыбку, какой приветствовал любого клиента. Траку — тоже. И Аушра. Слишком мало посетителей заглядывало в последнее время к портному, чтобы терять их из-за невежливого обхождения.
   Но улыбка застыла на лице юноши, не оформившись вполне. Его отец и сестра взирали на вошедшего с тем же изумлением. Тот был облачен не в рубашку и брюки, а в китель и форменную юбку. Из-под шляпы выбивались огненные кудри. Усы его были навощены до остроты иголок, а подбородок украшала полоска щетины, слишком узкая, чтобы назвать ее бородой. Одним словом, то был альгарвеец.
   — Здравствуйте, доброго вам всем дня, — произнес он по-елгавански с сильным акцентом, но внятно, и, сняв шляпу, поклонился вначале Траку, потом Талсу, потом — особенно низко — Аушре.
   — Д-добрый день, — отозвался Траку с запозданием.
   Талсу с радостью — и облегчением — возложил обязанность беседовать с алгарвейцем на отцовские плечи.
   — Это ведь портновская мастерская, не так ли? — поинтересовался рыжик — капитан, как понял Талсу по его нашивкам, а значит, дворянин, так что выставить его из мастерской значило нарываться на неприятности.
   Траку, как видно, пришел к тому же выводу.
   — Верно.
   — Изумительно! — воскликнул альгарвеец с таким восторгом, точно старый портной обещал ему сундук золота. Зеленые, как у кошки, глаза засветились от радости.
   «Забавный народ эти рыжики», — мелькнуло в голове у Талсу.
   — Ибо я, — продолжал капитан, — нуждаюсь в услугах портного. Я ведь не пришел бы сюда заказывать гроб. — О собственном чувстве юмора у него явно было преувеличенно высокое мнение.
   — Вы хотите… чтобы я… шил вам одежду? — промолвил Траку недоверчиво.
   Альгервеец кивнул.
   — Вы совершенно правильно меня поняли! — воскликнул он и поклонился снова. — Воистину вы мудрейший из портных! Вы сошьете мне костюм, я вам заплачу, и все будут довольны!
   В последнем Талсу глубоко сомневался. Отец — тоже.
   — Какой именно костюм… сударь? Сколько вы мне заплатите… сударь? И когда желаете получить заказ… сударь?
   — Вы мне не доверяете? — изумился альгарвеец картинно, словно эта мысль не приходила ему в голову. Он пожал плечами, словно жалуясь на жестокость мироздания, и уточнил: — Мне нужны на зиму куртка и килт доброго сукна, штатского покроя. Я заплачу серебром столько, сколько мы оба сочтем разумным, монетами короля Доналиту или короля Майнардо — они равноценны.
   — Непонятно, отчего, — пробурчал Траку. — Монеты Майнардо легче.
   — По закону они равноценны, — повторил капитан.
   Отец смолчал. Торговался он отменно, чему Талсу не раз был свидетелем. А еще юноша знал, что отец никогда в жизни не шил юбок. Но ничего подобного он, конечно, не произнес вслух. Траку тоже молчал, пытаясь просверлить альгарвейца взглядом, пока тот не вскинул руки в отчаянии.
   — Хорошо! Хорошо! Я заплачу сребрениками Доналиту или серебром равного веса. Теперь довольны?
   — Доволен? Нет, сударь. У меня не так много поводов быть довольным. — Траку покачал головой. — Но так будет честно. Теперь, если мы сойдемся в цене и если вы заплатите мне половину вперед, а половину — когда костюм будет готов… Когда вы желаете его получить?
   — Через десять дней, — ответил альгарвеец. Траку кивнул — уложиться в срок будет нетрудно. — Цена же, — продолжал рыжик, — будет зависеть от материала, не так ли?
   Портной кивнул снова.
   — Сукно, говорите? Я покажу вам образцы, если изволите. А вам придется объяснить, какой длины желаете юбку, сколько складок и какой глубины, и какого покроя. Без этого я не смогу посчитать, сколько материала на нее пойдет.
   — Понимаю. — Альгарвеец погрозил портному пальцем. — И не вздумайте потом подменить дорогое сукно на дешевое!
   Траку пронзил его взглядом.
   — Если думаете, что я вас обмануть готов, сударь, поищите лучше другого портного. Я не единственный мастер в Скрунде.
   Талсу понимал, как нуждается семья в этом заказе, но о своей нужде отец не сказал ни слова — и за это юноша гордился им.
   — Покажите лучше образцы, — заметил альгарвеец. Перебрав обрезки ткани, он вытянул один: — Вот такое сукно, но цвета листвы — сможете добыть?
   — Полагаю, что да, — ответил Траку. — Если нет, мы, разумеется, вернем все деньги до гроша. Обмерь-ка его, сынок, — обратился он к Талсу. — Потом обсудим покрой, — он пробурчал себе под нос нечто похожее на «варварская тряпка», — а тогда уже и к цене перейдем.
   Альгарвеец склонил голову. Талсу взялся за метр. Покуда юноша снимал мерки и записывал, рыжик стоял смирно и, только когда Талсу закончил, позволил себе поднять бровь и поинтересоваться:
   — Вы бы предпочли обмерить меня, чтобы сделать гроб?
   — Я этого не говорил, сударь, — отозвался Талсу и передал записи отцу.
   Траку выпытал у альгарвейца все подробности покроя юбки: длину, и число складок, и ширину, потом долго смотрел в потолок, шевеля губами и наконец назвал цену. Альгарвеец взвыл, как ошпаренный, — Талсу с Аушрой подскочили от неожиданности, Пуховка ощетинилась — и назвал свою цену, чуть ли не вдвое ниже.
   — Очень было приятно, — меланхолично отозвался Траку. — Будете выходить — прикройте за собой дверь.
   Торговались они почти час. Траку выбил из клиента неплохую, на взгляд Талсу, цену: невзирая на театральные ужимки, альгарвеец поддавался легче, чем его противник. Покидая мастерскую, рыжик сердито бормотал что-то себе под нос.
   — Цвета листвы… — произнес Траку задумчиво. — Достанем, пожалуй. Надо будет его надуть все-таки, чтобы не задавался.
   Сукно он добыл такое, как было заказано, и принялся за работу. С курткой никаких сложностей не возникло: только воротник пришлось делать выше и туже, чем модно было носить в Елгаве. А вот юбку Траку кроил с большой осторожностью. Вырезав и приметав пояс, он сложил и пришил две складки от руки, после чего, потея от натуги, проложил остальные нитками и заклял юбку портняжными чарами, основанными на законе подобия. Талсу с восторгом следил, как сами собой образуются остальные складки, в точности похожие на первые.
   Готовую юбку Траку оглядел с мрачной гордостью.
   — Все же готовая одежда не сравнится с работой хорошего портного, — заметил он. — Образцы в больших мастерских дешевые, и чары растянуты до невозможности, так о каком подобии там можно говорить? — Он вздохнул. — Зато дешево. Что ж тут поделаешь?
   Когда альгарвейский капитан пришел забирать новый костюм, он расцеловал кончики своих пальцев и отправил воздушный поцелуй Аушре. На какой-то жуткий миг Талсу показалось, что сейчас рыжик и его с отцом расцелует, однако альгарвеец удержался. Он заплатил остаток и покинул мастерскую совершенно счастливым.
   — Хорошо, что ему понравилось, — заметил Траку, когда клиент ушел. — Иначе куда бы я девал эту проклятущую юбку?
   — Продал бы другому альгарвейцу, — не задумываясь, ответил Талсу.
   Отец моргнул; должно быть, эта мысль ему в голову не приходила.
   — Пожалуй, — согласился он неохотно. — Но полной цены мне бы за нее не дали.
   Талсу постучал монетой по прилавку. Серебро звенело сладко.
   — Нечего волноваться. Нам всем нечего больше волноваться. — Он осекся. — Пока.
 
   Выбраться из дома, где Ванаи жила вместе с Бривибасом, она была только рада. А еще приятней было покинуть ненадолго Ойнгестун. Так много кауниан вывезли из деревни на запад, на принудительные работы на ункерлантском фронте, что отсутствие их воспринималось физически, как дыра на месте вырванного зуба. Они с Бривибасом могли оказаться в числе вывезенных. Ванаи помнила, что сделали с ее дедом несколько дней дорожных работ, и понимала, как им повезло на этот раз.
   А еще она слишком хорошо помнила, какую цену пришлось ей заплатить за то, чтобы вызволить деда из трудовой бригады. Девушка не питала добрых чувств к ункерлантцам — они казались ей племенем еще более варварским, чем их фортвежские сородичи, — но всем сердцем надеялась, что эти дикари покажут свои худшие качества майору Спинелло.
   А покуда она собирала грибы. Сезон дождей в этом году начался рано, и урожай ожидался особенно славный. Кроме того, девушка наконец-то уговорила деда отпустить ее в лес одну. Это оказалось проще, чем казалось, — с тех пор как она отдала желаемое майору Спинелло, дед уже не столь ревностно защищал ее добродетель.
   Поэтому Бривибас направился на юг, а Ванаи — на восток, в сторону Громхеорта. Когда они разошлись, дед многозначительно покашлял ей в спину, как бы говоря, что знает, почему она выбрала это направление. Девушка едва не огрела его корзиной, но вовремя опомнилась. Корзинка раньше принадлежала Эалстану, фортвежцу из Громхеорта, и Бривибас, несомненно, заметил это, испытав некоторое удовлетворение оттого, что подозрения его оказались небеспочвенны.
   — Но он не прав, — проговорила Ванаи упрямо, как будто кто-то мог с ней поспорить. — Не знает, о чем говорит. Он вечно не знает, о чем говорит.
   По дороге на Ойнгестун со стороны Громхеорта проследовала кавалькада альгарвейцев на единорогах. Проезжая мимо Ванаи, рыжеволосые всадники окликали девушку. Часть непристойных предложений она понимала — благодаря урокам майора Спинелло. Когда последний всадник скрылся вдали, Ванаи с облегчением вздохнула. Если бы они решили изнасиловать ее по очереди, а затем перерезать ей горло и бросить тело в полях — кто помешал бы им? Она знала ответ: никто. Они — оккупанты, завоеватели. Сильному — воля.
   Вздохнув снова, Ванаи сошла с дороги и двинулась через поле напрямик. Тропку размыло, башмаки тонули в грязи, но Ванаи не обращала на это внимания. Зато следующие альгарвейцы на дороге — экипажи трех бегемотов — едва заметили в отдалении светловолосую фигурку. Никто не крикнул ей вслед, не помахал рукой. Это ее вполне устраивало.
   На глаза ей попалась семейка луговых опят, и девушка отправила их в свою корзинку — верней, в корзинку Эалстана — просто чтобы не возвращаться домой с пустыми руками. Чуть дальше завиднелись лисички, вперемешку желтые и алые. Ванаи захлопала в ладоши. Желтые лисички она любила больше — алые казались ей горьковатыми, — но собрала все.
   А на самом краю миндальной рощи она едва не наступила на молодые императорские грибы, еще маленькие, но уже ярко-оранжевые — не перепутаешь. Срезав их, Ванаи прошептала про себя несколько строчек из старинной поэмы: во времена Каунианской империи эти грибы считались самыми ценными.
   Но миг спустя радость ее померкла. Грибы остались, а вот империя рассыпалась в прах. Даже каунианские державы востока пали ныне в лапы альгарвейцам, что же до Фортвега… Туземное большинство презирало наследников древней империи, альгарвейцы же с радостью готовы были продемонстрировать фортвежцам, что полагают кауниан самым низменным из народов.
   После императорских грибов Ванаи долго не везло. Три или четыре раза она замечала в стороне, на полях, согбенных фортвежских грибников, но подходить не стала. Едва ли они захотят поделиться своей добычей — зато могут позабавиться с беззащитной девчонкой ничуть не ласковей альгарвейцев. Ванаи двинулась прочь, стараясь не показываться из-за густого кустарника.
   Солнце близилось к полудню, когда девушка вышла к дубраве, где они с Эалстаном нечаянно обменялись корзинами — и где встретились за год до того. Теперь, когда их с дедом разделяло несколько миль, Ванаи могла признаться себе, что пришла сюда не случайно. Во-первых, она действительно хотела вернуть корзинку. А во-вторых, юноша был внимательным и добрым собеседником, а этого Ванаи больше всего не хватало в последнее время.
   Она брела среди деревьев, расшвыривая грязными башмаками палую листву и желуди. Из земли выступали корявые корни. Девушке пришло в голову поискать трюфелей. Во времена Каунианской империи богатые дворяне натаскивали свиней на поиски драгоценных грибов, но без такой помощи выкопать трюфель можно только если очень повезет. Ванаи покачала головой. Времени копаться в земле у нее не было, а с везением в последнее время стало совсем плохо.
   Блуждая по леску, она нашла пару молодых дождевиков, тут же попавших в корзинку, и немало навозников, которые Ванаи обходила стороной, наморщив нос. Эалстана не было и следа. Может, он вовсе не пошел за грибами в этот день? С тем же успехом юноша мог остаться сегодня в Громхеорте или отправиться в лес по другую сторону города. Ведь не может она одной силой воли заставить его выйти из-за ближайшего дерева?
   Едва эта мысль успела оформиться в ее сознании, как Эалстан вышел из-за дерева — не из-за ближайшего, правда, но какая разница? Девушка изумленно уставилась на него. Неужели у нее прорезался чародейский дар?
   Если Эалстан и был призван к ней магическим способом, то сам он этого не заметил.
   — Ванаи! — воскликнул он, улыбаясь до ушей, и продолжил не на родном фортвежском, а на старокаунианском, медленно и старательно: — Я надеялся увидеть тебя здесь. Очень рад тебя видеть. И смотри — я не забыл твою корзинку!
   Ванаи расхохоталась. В последнее время ей так редко приходилось смеяться, что каждый такой момент откладывался в памяти.
   — И я твою! — ответила она, поднимая повыше корзину.
   — Вот теперь пускай удивляются мои родные, когда я принесу свою корзину обратно, как в прошлом году, когда вернулся с твоей, — хохотнул Эалстан. Потом улыбка соскользнула с его лица. — Я очень рад тебя снова видеть, — повторил он. — Альгарвейцы забрали многих кауниан в Громхеорте на принудительные работы и отправили на запад. Я боялся, что они и в Ойнгестуне так же сделали.
   — Так и было, — ответила Ванаи, — но мы с дедом не попали в их число. — Ей вспомнилось, как близки они были к этому. — Я рада за него: он не выдержал бы тяжелой работы. — В этом она была уверена. В памяти снова всплыл Спинелло, и Ванаи пожалела, что вообще завела этот разговор.
   — В Громхеорте они не выбирали, — отозвался Эалстан. — Хватали молодых и старых, мужчин и женщин. Потом погрузили в вагоны и отправили по становой жиле. Даже вещи не дали собрать. Как они надеются заставить этих людей работать?
   — Не знаю, — тихонько ответила Ванаи. — Я сама задавалась этим вопросом, но… не знаю.
   — Думаю, они лгут. Думаю, они затеяли что-то… — Эалстан покачал головой. — Не знаю, что. Что-то такое, о чем не хотят трубить на весь мир. Что-то очень скверное.
   Он говорил по-кауниански и порой запинался, подыскивая редкое слово или окончание. Ванаи казалось, что это придает словам юноши особенный вес — тем более что судьба кауниан в Громхеорте и Ойнгестуне была ему явно небезразлична.
   Ванаи не привыкла к сочувствию со стороны фортвежцев. Она вообще не привыкла к сочувствию — хотя в последнее время, когда Спинелло начал наведываться к ней, а не к Бривибасу, соплеменники стали относиться к ней милосердней. На глаза ей навернулись слезы.
   — Спасибо, — прошептала Ванаи, отвернувшись, чтобы Эалстан не заметил, что она плачет.
   — За что? — изумился юноша, машинально перейдя на фортвежский.
   И что она могла ответить?
   — За то, что ты беспокоишься за мой народ, — проговорила она, подумав. — Хотя тебя никто не заставляет. В нынешние времена все боятся только за себя.
   — Если я не стану волноваться за других, — снова по-кауниански ответил Эалстан, — кто вспомнит обо мне?
   — Когда ты говоришь на моем языке, то похож на философа, — заметила Ванаи, имея в виду не только смысл, но и форму сказанного. Юноше это показалось забавным. Они рассмеялись вместе. — Нет, правда!
   Чтобы слова ее прозвучали убедительней, девушка невольно взяла Эалстана за руку — и удивилась сама себе. С тех пор, как Спинелло вынудил ее отдаться ему, мужское прикосновение казалось ей отвратительным. Она даже деду не позволяла прикасаться к себе. А сейчас по доброй воле взяла юношу за руку.
   Пальцы их переплелись. Ванаи едва не отдернула руку — едва, но все же удержала. Но хотя движение прервалось, не начавшись, Эалстан тут же отпустил ее руку.
   — У тебя, наверное, и так хватает неприятностей, — промолвил он, — чтобы к ним еще добавлять едва знакомого фортвежца.
   Ванаи уставилась на него. Они были почти одного роста: так часто бывало с фортвежцами и каунианками.
   — Тебе не все равно? — прошептала она таким тоном, словно только что совершила открытие века в прикладном чародействе.
   — Ну конечно, — с удивлением отозвался Эалстан.
   И, очевидно, для него так и было.
   Ванаи успела притерпеться к презрению, к снисхождению, к безразличию. Но как воспринимать заботу, она позабыла совершенно. И вновь изумилась сама себе, когда, почти против воли, склонилась к юноше и коснулась губами его губ.
   Даже на смуглой коже фортвежца был ясно заметен стыдливый румянец, но в глазах Эалстана блеснуло что-то. «Он хочет меня», — поняла Ванаи. Это должно было вызвать отвращение — со Спинелло она не чувствовала ничего иного. Но не вызвало. Вначале девушка решила, что лишь оттого, что Эалстан не потянулся к ней сразу, как сделал бы альгарвеец. И лишь запоздало поняла, что ей жарко вовсе не потому, что осенний день выдался теплым. «Я тоже хочу его», — мелькнуло у нее в голове, и это было самое удивительное — Ванаи уверена была, что прикосновения Спинелло навеки отняли у нее страсть.
   — Ванаи… — хрипло прошептал Эалстан.
   Она кивнула и, поколебавшись, отставила корзину с грибами.
   — Все будет хорошо, — пробормотала она, даже не пытаясь сделать вид, что не знает, о чем думает юноша, и добавила: — Все у нас получится…
   И все, как ни странно, получилось. Для Эалстана этот раз, очевидно, был первым. Окажись Ванаи столь же неопытна, дело, скорей всего, закончилось бы неуклюжей случкой. А так уроки Спинелло пришлись к месту самым неожиданным — для рыжего майора, по крайней мере — образом. Ванаи направляла юношу незаметно для него… и мало-помалу начала получать удовольствие от самого процесса. В голой технике Эалстан далеко уступал Спинелло и вряд ли наберется опыта, но это странным образом не тревожило Ванаи. Прикосновения альгарвейца, даже самые умелые — быть может, именно по этой причине — вызывали гадливость. Эалстан ласкал ее как Ванаи , а не как определенной формы кусок мяса. И это оказалось важней. Насколько важней — девушка поняла, лишь когда, задыхаясь от восторга, стиснула Эалстана в объятиях, совершенно забыв о майоре Спинелло.
 
   Эалстан смотрел на Ванаи сверху вниз, глаза в глаза. Сердце колотилось так, словно юноша только что пробежал несколько лиг. По сравнению с только что пережитым экстазом о вялых удовольствиях самоудовлетворения и вспоминать не стоило.
   — Ты гораздо тяжелее, чем тебе кажется. И нам лучше одеться, покуда какой-нибудь грибник не забрел в дубраву ненароком и не обнаружил то, чего не искал.
   — Ой! — выпалил Эалстан.
   Он совершенно забыл, где находится, и был только рад, что Ванаи напомнила ему об этом. Вскочив на ноги, юноша поспешно натянул исподнее и набросил кафтан на плечи. Одежду Ванаи, на первый взгляд, натянуть было сложнее, но девушка справилась с этим почти так же споро.
   — Обернись, — скомандовала она и, стряхнув листья со спины Эалстана, довольно кивнула. — Пятен вроде бы нет. Хорошо. А ты отряхни меня.
   — Ага… — промямлил Эалстан.
   Несмотря на то, что минуту назад произошло между ними, он робко прикоснулся к ней и кончиками пальцев принялся снимать сухие листья с золотых волос и еще более осторожно — мусор с обтягивавших ноги штанин. А девушка, вместо того чтобы дать наглецу по рукам, благодарно улыбнулась Эалстану через плечо.
   — Твоя одежда в порядке, — пробормотал он.
   — Хорошо, — ответила она. Улыбка ее медленно угасла. — Я пришла сюда… не за этим, знаешь.
   Выражение ее лица напугало Эалстана, но напугало бы еще больше, если бы было предназначено ему.
   — Я тоже, — ответил он, и это была чистая правда.
   Конечно, раз-другой юноше доводилось воображать нечто подобное, но всякий раз он говорил себе, что это лишь пустые бредни. Он и сейчас чувствовал себя как в бреду, в счастливом бреду, или в опьянении.
   — Но я надеялся, что встречу тебя, — добавил он, стараясь избавиться от дурацкой улыбки.