Тертлдав Гарри. Тьма сгущается

   Но Ансовальд перечеркнул его надежды, заявив высокомерно:
   — Конунг Свеммель готов вернуться к тем границам, что выторговали вы у него в Котбусе, но ни на шаг дальше.
   — Я согласился на эти границы лишь оттого, что Ункерлант вторгся в наши пределы, — возмущенно воскликнул Хадджадж, — в то время, как моя держава выступала против него в одиночестве. Сейчас обстоятельства изменились, и конунгу Свеммелю лучше бы признать это.
   — Он и признает, — ответил Ансовальд. — Предлагая вам даже такую малость, он признает — неофициально, понятное дело, — право Зувейзы на существование. Это больше, чем вы смогли добиться от него прежде. Берите и будьте благодарны.
   Хуже всего было то, что определенная логика в его словах имелась. Определенная.
   — Этому не бывать! — сурово промолвил Хадджадж. — Зувейза согласилась на эти границы, будучи разбитой в бою. Но сейчас мы не разбиты, как вы сами подметили. И если конунг Свеммель не признавал нашей независимости — отчего же вы столько лет прослужили послом в Бише?
   — Конунг вел с вами дела. Вы, зувейзины, так или иначе никуда не денетесь, — признал Ансовальд с такой неохотой, словно у него выдергивали по зубу за каждое слова. — Но быть — одно дело, а быть суверенной державой — совсем другое.
   — И ради того, чтобы выслушать эти условия, я примчался сюда из самой Биши? — спросил министр. Когда Ансовальд кивнул, Хадджадж почувствовал себя обманутым.
   — Я не могу передать их моему повелителю, который остается царем Зувейзы, нравится это Свеммелю или нет. Мы надеялись поторговаться — учитывая, какую часть Ункерланта успело захватить Альгарве к нынешнему дню.
   — Ныне меньше, чем прежде, — отрубил Ансовальд, гордо вскинув голову. — Завтра меньше, чем ныне. До прихода весны мы вышвырнем оккупантов с нашей земли — а тогда придет и ваш черед.
   Хадджадж не очень на это рассчитывал.
   — Чуть больше месяца назад враг подступал к окраинам Котбуса, — напомнил он.
   — Сейчас им не видать столицы как своих ушей, — прорычал Ансовальд. — Через год наши отважные солдаты будут стоять на окраинах Трапани. Вам и вашему племенному вождю, возомнившему себя царем, стоило бы иметь это в виду и вести себя подобающе.
   Невзирая на боль в коленях, Хадджадж с достоинством выпрямился.
   — Я надеялся, — промолвил он, чуть поклонившись, — вести дело с человеком здравомыслящим. — Учитывая, что посол представлял на переговорах царственную персону конунга Свеммеля, надежды министра представлялись излишне оптимистичными. — Если вы и правду верите в то, что высказали только что, мне остается лишь заключить, что некий черный маг одурманил ваш рассудок.
   — Армии короля Мезенцио найдут свой конец в заснеженных степях Ункерланта, — упрямо заявил Ансовальд.
   — Посмотрим, — ответил министр. — Однако вы, на мой взгляд, заблуждаетесь глубочайшим образом, и я не вижу смысла в дальшейней дискуссии, когда взгляды наши расходятся столь явственно. — Он поклонился снова. — Вас, разумеется, беспрепятственно проводят через линию фронта. — От прощальной насмешки он удержаться не сумел. — Имейте в виду, однако, что мы не можем обещать вашей безопасности от альгарвейских войск по дороге в Котбус.
   Ансовальд бросил на старика злой и, как показалось Хадджаджу, испуганный взгляд — должно быть, вспомнил, где проходили становые жилы, а где — передовая.
   — В здешних краях, — ункерлантец попытался сделать хорошую мину при плохой игре, — снега выпадает меньше, чем в южных областях державы. Но мы и отсюда вышвырнем сучьих детей. Посмотрите.
   — Всего вам доброго, сударь, — только и промолвил Хадджадж через порог.
   Ему показалось, будто Ансовальд пытался что-то ответить через закрытую дверь, но возвращаться не стал: голос посла звучал исключительно обиженно.
   Вздохнув, Хадджадж спустился по лестнице и вышел из караван-сарая. Он тоже чувствовал себя обиженным. Вывернуться из тенет Дерлавайской войны так легко, как надеялся старик, его стране не удастся. Он вздохнул снова: слишком часто так случалось в мире — легче ввязаться в неприятности, чем выпутаться из них.
   Незаметно для себя он дошагал до вокзала. Джурдхан возник благодаря тому, что в здешних краях проходила становая жила. Ближайший караван до Биши уходил на север лишь через несколько часов. Спецпоезда министру не подали: тогда на его поездку могли обратить внимание альгарвейцы, а Хадджадж — и его господин — не желали привлекать внимание союзников к переговорам с ункерлантцами. Тогда рыжики из старших партнеров в союзе превратились бы в хозяев.
   Хадджадж пожалел, что Зувейза не может обойтись вовсе без союзников, и вздохнул в третий раз. Увы, так в мире случалось тоже слишком часто.
 
   Вместе со всем лагоанским экспедиционным корпусом Фернао шагал по заснеженной равнине на запад, к Хешбону — самой восточной из факторий, основанных янинцами на северном побережье Земли обитателей льдов. Чародею уже довелось однажды побывать в Хешбоне, после того как он выкрал фортвежского короля Пенду из-под носа у янинских тюремщиков. Одного раза ему бы вполне хватило, но мнения Фернао, как обычно, никто не спрашивал.
   — В одном ты был прав, — заметил Афонсо, пробираясь сквозь сугроб.
   Фернао покосился на коллегу.
   — Я во многом был и остаюсь прав, — поправил он с машинальной самоуверенностью чародея. — А ты что конкретно имел в виду?
   — Я, — ответил Афонсо, — не стану жрать верблюжатину, покуда у меня остается хоть малейший выбор, и любой здравомыслящий человек со мной согласится.
   — Обитателям льдов нравится. — Фернао примолк задумчиво. — Хотя это только доказывает твою точку зрения.
   — Ага. — Младший из двоих чародев вздохнул, и перед лицом его повисло облачко. — Киноварь! — Слово это прозвучало как проклятие. — Если бы не ртуть, никому в голову не пришло бы сюда соваться. Я сам жалею, что оказался здесь, правду говоря.
   — Еще меха, — уточнил Фернао, как ответил бы любой лагоанец на вопрос о том, зачем его страна вообще держала фактории на южном континенте.
   Афонсо в подробностях объяснил ему, что именно следует сделать с указанными мехами, — несколько бессвязно, зато с большим чувством. Фернао только посмеялся.
   — Как полагаешь, — осведомился Афонсо, чуть успокоившись, — попытаются янинцы остановить нас, не допуская к Хешбону?
   — Пытаться предсказать действия янинцев суть величайшая глупость, — объявил Фернао, — потому что те сами не знают, что будут делать в следующую минуту.
   Обыкновенно лагоанцы так и думали о жителях Янины, но Фернао побывал в столице этой державы, Патрасе, и знал, как близко к действительности расхожее представление.
   — Смогут они подкупить достаточное число обитателей льдов, чтобы доставить нам неприятности? — поинтересовался Афонсо.
   Этот был вопрос более разумный, но и не столь простой. Фернао только пожал плечами, не сбавляя шага. Мысль эта тревожила его. Судя по тому, что он видел в Хешбоне, подданные короля Цавелласа не утруждали себя попытками завоевать расположение туземцев полярной земли. С другой стороны, золото может кого угодно завоевать. Сами же янинцы не могли пока похвастаться успехами в боях против лагоанской армии.
   Два дня спустя, на закате, когда лагоанская армия разбивала лагерь, к командирской палатке подвели с полдюжины обитателей льдов верхом на скаковых верблюдах. Один из них даже знал янинский. Среди лагоанцев немногие владели этим наречием, и генерал-лейтенанту Жункейро пришлось вызвать Фернао в качестве переводчика. Чародей говорил по-янински не вполне свободно, но объясниться при необходимости сумел бы.
   — Скажи своему вождю, — промолвил кочевник, который знал янинский, — я Элишамма, сын Аммигуда, сына Элори, сына Шедеура, сына Изхара, сына… — генеалогическое древо прирастало еще довольно долго, наконец Элишамма закончил: — … сына божьего.
   Последнее слово по необходимости прозвучало на его родном наречии. Вместо безличных «сил» обитатели льдов поклонялись человекоподобным могущественным сущностям. Фернао сама идея казалась нелепой, не говоря о том, что варварской. Впрочем, он явился в штабную палатку не спорить о философии, а переводить. Пересказав Жункейро долгую речь обитателя льдов, чародей добавил по-лагоански:
   — Назовите ему всех своих предков.
   Он хотел еще сказать: «Даже если половину придется выдумать», но сдержался — вдруг хоть один из спутников Элишаммы владеет лагоанским?
   Жункейро не подвел его, бойко оттарабанив с дюжину поколений предков, и если ему пришлось нафантазировать немного — Фернао не поймал бы его на вранье.
   — Спросите, что им от нас нужно, — потребовал генерал-лейтенант.
   Фернао перевел. Элишамма разразился речью в театральной манере, давно вышедшей из употребления везде, кроме полярного континента: даже альгарвейцы не уделяли столько времени похвальбе. И поторопить его, не нанеся вождю смертельного оскорбления, Фернао никак не мог.
   В конце концов Элишамма иссяк, и Жункейро, воспользовавшись паузой, повторил нетерпеливо:
   — Ну так от нас-то что им нужно?
   — Шелудивое племя, — так обитатели льдов называли скопом все народы, неспособные похвастаться густой шерстью, — Янины заплатит нам золотом, чтобы мы воевали вас. Сколько золота заплатите вы, чтобы наши воины остались в ярангах?
   — Прежде чем ответить, я посоветуюсь с моим шаманом, — отозвался лагоанский командующий, указав на Фернао. Тон он избрал верный, и Элишамма покорно склонил голову.
   — Можете остаться здесь, — снизошел Жункейро, — мы с чародеем побеседуем на свежем воздухе.
   Фернао пересказал его слова на янинском и поторопился следом за командиром.
   — Силы горние! — пробурчал Жункейро. — Они хоть когда-нибудь моются?
   — Судя по тому, что я видел — и нюхал — никогда, ваше превосходительство, — ответил Фернао. Жункейро закатил глаза. — Правду сказать, это студеный край. Окунуться в здешние воды, даже когда они не скованы льдом, — значит заигрывать с грудной лихорадкой.
   — Пфе! — Жункейро отмахнулся от его слов так выразительно, что не оставалось сомнений: лагоанцы хоть и воевали с Альгарве, но оставались при этом народом альгарвейского корня. А еще у чародея не осталось сомнений, что у генерал-лейтенанта напрочь отбило обоняние.
   Затем карие глаза командующего сощурились.
   — Но к делу. Действительно янинцы пытались подкупить местные племена? И если да — сколько могли им предложить? Стоит ли нам перебить их цену? Сколько вообще вреда в силах нанести нам обитатели льдов?
   — На первый вопрос отвечу: могли попытаться, — отозвался Фернао. — В сражениях с нами янинцам удача не сопутствовала, так отчего бы им не потратить немного золота, чтобы кто-то сделал работу за них?
   — Иначе говоря, скорей всего пытались. — Жункейро рассеянно поцокал языком. — А нельзя прояснить этот вопрос при помощи чародейства?
   Фернао вздохнул так тяжело, что морозное облако окутало обоих лагоанцев.
   — В здешних краях, сударь, дерлавайские чары имеют свойство действовать наперекосяк. Опасным образом, прошу заметить.
   Жункейро с досадой глянул на него:
   — Тогда зачем мы тащим вас с собой?
   — Затем, что энтузиазм полковника Пейшото оказался сильнее здравого смысла, — огрызнулся Фернао, — сударь.
   Судя по выражению физиономии генерал-лейтенанта, это был бунт — или нечто похожее. С видимым усилием Жункейро сдержался.
   — Хорошо, — проскрипел он, хотя ясно было, что ничего хорошего командующий в этом не видит. — Тогда, по вашим оценкам, ваше волшебство, как бы вы ни пришли к ним, — как можно ответить на остальные мои вопросы?
   — Сколько бы ни заплатили янинцы Элишамме, он попытается завысить их цену, — ответил Фернао. — Надуть нас, иначе говоря. Короля Цавелласа он, без сомнения, тоже попытается надуть. Но я полагаю, что стоит перебить цену янинцев, если получится. И… прошу прощения, сударь, но последний вопрос я запамятовал.
   — Если мы не заплатим, много ли вреда от них будет? — повторил Жункейро.
   — На своих клятых верблюдах кочевники передвигаются быстрее нас, — ответил Фернао. — Я бы не пожелал, чтобы они совершали набеги на наши линии снабжения по суше, в то время как альгарвейцы уже перехватывают транспорты, идущие из Лагоаша к южным берегам.
   Жункейро прошелся взад-вперед, пиная сугробы, потом замер так внезапно, что застал Фернао врасплох.
   — Ладно, — прорычал он. — Пошли, поторгуемся с вонючим — в самом прямом смысле! — шлюхиным сыном.
   Данная природой физиономия очень помогала Элишамме: прочесть выражение его лица было практически невозможно. Борода туземца росла от скул, седеющие усы полностью закрывали губы, а шевелюра начиналась от бровей, представлявших собою пучки более жестких волос по нижнему краю лба. Голой кожи видно не было.
   А вот торговался он прескверно. Кроме того, вождь совершил большую ошибку: пожадничал. Когда Элишамма с серезным видом объявил, что янинцы предложили сто тысяч золотых за то, чтобы его племя напало на лагоанский экспедиционный корпус, командующий и его старший чародей просто рассмеялись туземцу в лицо.
   — Вся Янина, — объяснил Жункейро, — вместе взятая, не стоит ста тысяч золотых.
   Фернао перевел его слова с превеликим удовольствием. Вообще-то генерал-лейтенант преувеличил немного, но сам чародей не дал бы за всю Янину и ломаного гроша.
   Элишамма поддался без видимого смущения: Фернао решил, что, даже лишеннный бороды, вождь не смутился бы. В бесстыдстве он мог бы переплюнуть любого янинца.
   — Быть может, я ошибся. Быть может, они дали всего лишь пятьдесят тысяч.
   Фернао даже не озаботился тем, чтобы перевести его слова.
   — Пятидесяти тысяч вся Янина тоже не стоит.
   Когда Элишамма снизил цену еще раз, даже не пытаясь громогласно заявить, что с самого начала говорил правду, Фернао усмехнулся про себя и привлек к дискуссии командующего — тот знал, сколько может позволить себе выложить за бездействие туземцев министерство обороны. Вдвоем они уговорили Элишамму на десятую долю первоначально запрошенной суммы.
   — Уговор? — спросил вождь в конце концов.
   Жункейро кивнул и хотел было сказать что-то, но Фернао опередил его:
   — Да. Одно только еще: кого ты оставишь в заложниках? Сойдут и те, с кем ты пришел сюда, вождь.
   Он перевел свои слова на лагоанский, чтобы и командующий мог понять. Жункейро глянул на него изумленно. Должно быть, он изрядно постарался, чтобы скрыть ужас, — в цивилизованных странах заложников давно уже перестали брать, хотя, по слухам, альгарвейцы воскресили древний обычай на завоеванных землях.
   Но Элишамма только застыл на миг, а потом неторопливо кивнул.
   — Не знал, додумаетесь ли вы, — промолвил он. — Вы, шелудивые, часто забываете о таких вещах. Если бы ты не заговорил, я не стал бы напоминать.
   — Верю, — ответил Фернао. — Но я бывал в здешних краях и знаю кое-что — не все, но кое-что — о ваших обычаях. Какое у тебя тотемное животное?
   Элишамма опять примолк.
   — Я не стану тебе говорить, — промолвил он в конце концов. — Ты, в конце концов, шаман. Чужеземное волшебство слабеет в нашей земле, но с тобой я не хочу рисковать.
   — Ты мне льстишь, — отозвался Фернао.
   Скорей всего, Элишамма зря опасался лагоанских чар. Но тон чародея подразумевал, что он сумеет нанести вред вождю, если узнает, с каким зверем тот мистически связан.
   — О чем вы там болтаете? — поинтересовался Жункейро.
   Чародей объяснил. К изумлению его, генерал-лейтенант поступил самым верным образом — довольно похлопал Фернао по плечу, как бы уверенный, что чародей действительно сможет разделаться с Элишаммой, если узнает его тотемное животное. Вождь тоже заметил это — даже на волосатой его физиономии явственно заметно было смятение.
   — По рукам? — спросил Жункейро.
   — Уговор, — ответил Элишамма. — У вас остаются Махир, и Гефер, и Абинадаб, и Элифелет, и Гереб. — Еще несколько минут ушло на то, чтобы продекламировать генеалогию каждого. — Их головы в ответе за мою добрую волю.
   Он сказал что-то спутникам на родном гортанном наречии. Все пятеро покорно склонились перед вождем.
   — Кто-нибудь из вас владеет янинским? — спросил Фернао.
   Никто из обитателей льдов не отозвался.
   — Этот язык кому-нибудь знаком? — Чародей перешел на лагоанский.
   Заложники вновь промолчали. Скрывают свои умения? Как узнать правду? На волшебство Фернао не мог положиться. Будущее оставалось скрыто от него, как и от всех живущих.
 
   Бембо вышагивал по улицам Громхеорта, радуясь, что сегодня ему выпал обычный обход, а не конвойная служба — сгонять кауниан в вагоны, чтобы отправить на запад или даже на восток, хотя с какой стати тот единственный караван с чучелками отправился в противоположном направлении, жандарм посейчас не мог взять в толк. Когда он как-то заметил это вслух, Орасте только хмыкнул и подал напарнику короткий, но добрый совет:
   — Лучше не спрашивай.
   Не спрашивать было проще — это Бембо понял без труда. А «проще», по его мнению, значило «лучше». Жандарм предпочитал простые задания. И, вместо того чтобы задавать новые вопросы, толстяк заметил:
   — Кауниан на улицах почитай что и не видно.
   — Вот и славно, — прогудел Орасте.
   Как это было у здоровяка в обычае, реплика сия не только не требовала ответа, но и практически его исключала.
   — Пошли.
   Жандармы зашли в трактир. Хозяин приветствовал их широкой улыбкой — хотя и фальшивой, а все равно приятно — и каждому вручил по куску острой колбасы и по кубку вина. Вино они выхлебали на месте, а колбасу можно и по дороге дожевать.
   — Неплохо, — заметил Орасте, проглотив последний кусок, облизнул пальцы и вытер о юбку.
   — Неплохо, — согласился Бембо. — Знают, прощелыги, что жандарма нужно подмазать, покуда он тебя самого не навазелинил.
   Так велись дела в Трикарико. А фортвежцы вдобавок жили при оккупационной власти. Если они не станут ублажать Бембо и его товарищей, альгарвейцы могут обойтись с ослушниками куда суровей, чем с жителями родной страны.
   Орасте ткнул пальцем в сторону плаката, который патрульные только что миновали.
   — А это тебе как?
   На плакате бородатые фортвежцы в долгополых кафтанах маршировали бок о бок с усатыми или гладко выбритыми альгарвейцами в мундирах. Прочесть на фортвежском хоть слово Бембо не смог бы даже ради спасения жизни, но о бригаде Плегмунда был и без того наслышан.
   — Если эти уроды мечтают пострелять по ункерам, — ответил он, пожав плечами, — вот и славно. А если ункеры вместо наших парней спалят сотню-другую фортвежцев — тоже неплохо.
   — А если фортвежцы вздумают спалить сотню-другую наших? — поинтересовался Орасте: для него это была настоящая речь.
   — Тогда мы их раздавим, — ответил Бембо: он любил простые ответы.
   — Хотя это навряд ли, — добавил жандарм минуту спустя. — Нас фортвежцы не больно любят, но и Свеммеля — тоже. Правда, я вот так с ходу и не скажу, кому придет в голову любить Свеммеля, а ты?
   — В здравом уме — никому. — Орасте рассмеялся — скорее над своей шуткой, чем над репликой товарища, — и еще через пару шагов хмыкнул: — Кроме того, мы вычистим отсюда кауниан. Пускай скажут спасибо, шлюхины дети.
   Мимо жандармов проскакали на запад, к далекому фронту, кавалеристы на единорогах. Некоторые, хотя далеко не все, бойцы накинули поверх песочно-желтых мундиров белые плащи. В начале войны с Ункерлантом никому в Альгарве в голову не могло прийти, что бои затянутся до осени, не говоря о том, что до весны. Белые — куда белей износившихся накидок — шкуры единорогов усеяны были пятнами серой и бурой краски, чтобы скакуны не так выделялись на тающем снегу.
   — Шикарная у вас работенка! — посмеялся один кавалерист, проезжая рядом с Бембо и Орасте. — Со мной поменяться не хотите?
   Толстяк покачал головой.
   — Только не я! — ответил он. — Жопой конской меня называли, было дело, но чтобы я по доброй воле в единорожьи жопы подался… силы горние!
   Орасте фыркнул. Кавалерист — тоже. Он отъехал; упряжь позвякивала на каждом шагу.
   — Я бы не прочь избавить мир от пары ункеров, — пророкотал Орасте.
   Бембо снова пожал плечами. Отправиться на фронт — может, и героично, но ункерам слишком просто будет избавить мир от самого жандарма. Вслух толстяк ничего не сказал; если Орасте не в силах додуматься до этого сам, значит, он еще тупей, чем Бембо о нем думал.
   А кроме того…
   — Ты поосторожней мечтай, — посоветовал Бембо. — Может и сбыться. В последнее время на запад отправили клятскую уйму хороших парней.
   Это значило, что отправляют их на смену клятской уйме хороших парней, убитых или изувеченных в бою. Но об этом Бембо предпочел бы не думать.
   Ему и не пришлось. Из подъезда ближайшего доходного дома выскочила здоровенная фортвежка средних лет и кинулась к патрульным с истошным воплем:
   — Жандармы! Жанда-а-армы!
   Фортвежцы заимствовали это слово у своих восточных соседей; местные жители и не слышали о стражах порядка, прежде чем альгарвейцы не ввели жандармерию в той части страны, которой управляли из Трапани на протяжении полутора столетий до самой Шестилетней войны.
   — Это еще что? — с подозрением поинтересовался Орасте.
   Бембо тоже не знал ответа и глядел на толстуху столь же опасливо. По его опыту, фортвежцы искали обыкновенно не встречи с жандармами, а способов этой встречи избежать. Толстуха разразилась потоком нечленораздельной ерунды; те немногие фортвежские слова, что сумел распознать Бембо, относились к числу непечатных.
   — Стоп! — крикнул он, вскинув руки, словно пытался остановить карету. — Ты альгарвейский знаешь?
   Толстуха покачала головой. По могучей ее груди пробежала волна: зрелище весьма непривлекательное. Бембо вздохнул и уже на другом наречии задал тот же вопрос, запнувшись от непонятного стеснения:
   — Кауниански говорить?
   — Да, немного умею, — ответила фортвежка — языком она владела чуть лучше Бембо, то есть прескверно. — Живешь рядом с эти плохие люди, научишься.
   Бембо пытался одновременно понять, что она лопочет, и восстановить в памяти уроки, позабытые в тот самый час, как школьные учителя перестали охаживать будущего жандарма розгами по спине.
   — Ты хотеть сказать мне что? — осведомился он, бросив попытки как-то следовать правилам грамматики: поймут кое-как, и ладно.
   Женщина и впрямь поняла.
   — Колдун, холера, надул меня на недельную зарплату, — выпалила она, ткнув пальцем в сторону доходного дома. — Я подносчица. Я небогатая. Не буду богатая никогда. Не могу отдать проклятый колдун свои деньги!
   — Что она там болбочет? — переспросил Орасте, который то ли никогда не учил старокаунианский, то ли забыл все до последнего слова.
   Бембо объяснил. Тощая физиономия Орасте вытянулась еще больше.
   — Чародей? Ну да, самый шик жандармской службы: пытаться арестовать чародея! Если шлюхин сын хоть глянет на тебя косо, придется его спалить, потому что иначе тебя самого перекосит до конца дней.
   — Знаю-знаю, не напоминай. — Бембо обернулся к фортвежке: — Колдун делать что был?
   — Что он сделал? — Неохватный бюст колыхнулся снова. В темных глазах толстухи вспыхнул боевой огонь. — Надул меня, говорю же! Не слышали, что ли?
   В Трикарико жандармская служба тоже бывала тяжела — дураков в любой державе хватает, — но Бембо пребывал в убеждении, что все олухи именно к нем липнут.
   — Ты, — он ткнул пальцем в лицо фортвежке, — вести нас к он!
   Они зашли в доходный дом: более древний и тесный, чем подобные ему в Альгарве. На лестнице несло мочой и прогорклым оливковым маслом. Бембо поморщился. Фортвежка запаха словно не заметила — следовало думать, что воняло здесь еще до того, как альгарвейцы оккупировали Громхеорт.
   На третьем этаже толстуха указала на самую дальнюю от лестницы дверь.
   — Там! — возгласила она. — Он там живет!
   — Вышибем? — предложил Орасте.
   — Пока нет, — ответил Бембо. — Покуда мы только эту бабу выслушали. Откуда нам знать — может, тот колдун в своем праве. Может, он и вовсе никакой не чародей. Силы горние, да может, он ее в первый раз видит!
   Толстуха продолжала буравить его нетерпеливым, непонимающим взглядом. Жандарм выругался вполголоса и шагнул к двери.
   — Прикрой меня! — скомандовал он Орасте.
   — Ага, — отозвался напарник, поднимая жезл. — На случай, если парень все же окажется чародеем.
   Бембо пришла в голову та же мысль. Поэтому в дверь он постучал с особой осторожностью — так, чтобы стук прозвучал твердо, но не повелительно. Жезла он из-за пояса не вытаскивал, но руку держал рядом. И когда за дверью послышались шаги, он не знал, что испытывать — облегчение или страх.
   Лязгнул засов, и дверь отворилась. Фортвежец, что уставился на Бембо через порог и толстые стекла очков, мог, конечно, оказаться чародеем… или безработным счетоводом. При виде толстухи за спинами жандармов лицо его преисполнилось тревоги. Он пробормотал себе под нос что-то по-фортвежски. Прозвучало это как «следовало догадаться».
   — По-альгарвейски разумеешь? — рявкнул на него Бембо.
   — В некотором роде, — ответил фортвежец к его облегчению. — Мне следовало знать, что Эанфлида позовет жандармов.
   Он бросил что-то на своем наречии поверх макушки жандарма. Что ответила толстуха, Бембо не понял, но похоже было, что этим ругательствам ему только предстояло научиться.