Тертлдав Гарри. Тьма сгущается

   Показалось ему или повар действительно странно косился на него, наваливая утреннюю порцию овсянки? Корнелю не стал долго раздумывать над этим. Он постарался побыстрей запихнуть в себя горячую кашу, чтобы согреться немного изнутри, и выхлебал с той же целью две кружки травяного отвара — редкая гадость, надо признаться.
   — Пошевеливайтесь, па-арни! — крикнул Джурджу с напускной заботой. — Там, внизу, наш товар с руками оторвут! Знаю, обморозить пальчики никому не хочется, но вы же у меня храбрые ребятки!
   Корнелю не успел за вчерашний день расколоть на дрова все чурбаки, но его позвали на помощь, чтобы свалить здоровенную пихту. Очнеь скоро подводник взмок, невзирая на холодный ветер и снег. Когда дерево с громовым треском рухнуло, подняв тучу ледяной пыли, Корнелю позволил себе довольно хмыкнуть. Ремесло лесоруба имело и свои положительные стороны: он сразу видел, чего достиг своими усилиями.
   Подводник прошел вдоль ствола, одну за другой обрубая толстые ветви. В такую погоду приятно было и поработать: иначе в два счета замерзнуть можно. Корнелю раз за разом махал тяжелым топором, глотая пахнущий смолой и хвоей воздух и выдыхая огромные клубы тумана. Увлеченный своим занятием, он трудился, точно заведенный.
   За работой он совершенно позабыл приглядывать за своим напарником Влайку. Вспомнил только тогда, когда за спиной захрустел снег под башмаками, — и вовремя. Моряк замахнулся топором на очередной сук… и второй лесоруб набросился на его сзади.
   Должно быть, Влайку надеялся сбить Корнелю с ног и связать. В конце концов, моряк уступил в драке Джурджу. Но Джурджу знал все приемы рукопашного боя и вдобавок был сильней и тяжелей своего противника. А Влайку — нет.
   Корнелю упал на колени, но не рухнул в снег, а, не выпустив топора, левой рукой отбил захват и врезал локтем Влайку под дых. Удар оказался неточным, однако лесоруб всхлипнул от боли. Корнелю ударил еще раз, извернулся и вскочил на ноги.
   Влайку отпрыгнул, едва не споткнувшись, и поспешно схватился за топор. Он легко мог бы прикончить Корнелю одним ударом, но альгарвейцы, судя по всему, готовы были больше заплатить за пленника, и лесоруб попытался взять добычу живьем. Но раз не вышло — что же, можно предъявить и одну голову. Корнелю неуклюже увернулся от удара, которым его могло разворотить, как тот чурбак.
   Потом он ринулся вперед, осыпая противника градом ударов. Краем уха он слышал крики спешащих к месту драки лесорубов. Влайку тоже слышал и замахал топором еще пуще. Должно быть, он догадывался, что по голове его не погладят. Пригнувшись, Корнелю ушел от удара и, выпрямившись, врезал Влайку обухом по виску. Лесоруб пошатнулся и рухнул, точно подрубленная ель. Снег окрасился кровью.
   Джурджу нагнулся к нему, но тут же встал и обернулся к Корнелю:
   — Готов. Ты проломил ему череп.
   — Он набросился на меня. Хотел выдать альгарвейцам, — ответил тот.
   Но у Влайку были в бригаде приятели.
   — Врешь! — крикнул кто-то.
   — Убийца!
   Другие вступились за товарища. Иные схватились за топоры.
   — Стоять! — взревел Джурджу с такой яростью, что лесорубы застыли, не успев наброситься друг на друга. — По мне, так Корнелю правду говорит. Из-за чего им вздорить?
   Но приятели Влайку продолжали орать, а было их немало — больше, с упавшим сердцем заметил Корнелю, чем казалось.
   Джурджу ткнул пальцем в сторону проселка, что петлями уходил через холмы в сторону Тырговиште.
   — Ты всегда хотел вернуться в город. Если у тебя осталась хоть капля соображения, лучше уматывай. А я присмотрю, чтобы никто не вздумал пойти за тобой.
   Подводник обвел взглядом искаженные злобой лица. Если он останется в бригаде, то не протянет и часа — не говоря о том, чтобы пережить ночь.
   — Слушаюсь, — с горечью промолвил он и, с насмешкой отдав бригадиру честь, вскинул топор на плечо, словно боевой жезл, и двинулся на север, к морю.
 
   Тальфанг засыпало снегом, и навстречу хлопьям подымались над горящим ункерлантским городком дым и пламя. Теальдо скорчился в дверном проеме, готовый палить во все, что движется. Его рота вслед за остальными была брошена в мясорубку. Солдат не знал, сколько его товарищей еще живы, но был уверен — рота сильно поредеет, пройдя проклятый город насквозь. Если это когда-нибудь случится.
   — Может, мы еще дойдем до Котбуса, — крикнул из соседнего дома Тразоне, — если возьмем, наконец, эту вонючую дыру!
   — Какими, интересно, силами мы ее возьмем? — поинтересовался Теальдо. — Подкреплений в тылу я что-от не заметил, это точно. И где наши бегемоты? Что-то я их в последние дни почти не видел.
   — Видел, как же. Замерзшими на обочинах — позабыл? — отозвался Тразоне.
   Теальдо помнил, хотя предпочел бы скорей забыть. Еще он предпочел бы, чтобы его товарищ язвил меньше.
   — Я надеялся увидеть их в бою, — ответил он.
   — В таком снегу у зверей на ногах словно силы преисподние висят, — промолвил его товарищ. — И как прикажешь наступать в такую погоду? — Он рискнул выглянуть из-за угла: не покажутся ли ункерлантцы? — и снова обернулся к Теальдо. — Не помешало бы еще чучелок порезать, чтобы чародеи нам пособили.
   — Тяжеленько их к передовой подвозить, — ответил тот, пожав плечами. — Погода жуткая, да ункеры продолжают рвать становые жилы. Кроме того, Свеммель в ответ зарежет толпу своих, вот и все.
   Он так и не узнал, что хотел ответить ему Тразоне, — ункерлантцы выбрали этот момент, чтобы вновь засыпать наступающих альгарвейцев ядрами. Теальдо прижался к дверному косяку, делая вид, будто его тут нет вовсе. К северу от Тальфанга солдаты Свеммеля смогли развернуть батарею мощных ядрометов.
   А их противники уже не могли ответить канонадой настолько мощной и своевременной, как несколько недель или даже дней назад. Ядрометам на гужевой тяге тяжело было угнаться по снегу за наступающей пехотой. Теальдо надеялся на поддержку с воздуха, но драконам в буран тоже приходилось нелегко.
   Прошло с четверть часа, прежде чем град ядер иссяк столь же внезапно, как и начался. Во внезапно наступившей тишине голос капитана Галафроне разнесся над улицей особенно ясно:
   — Вперед, парни! Ункерлантцы еще не изготовились к удару — так врежем им, пока они не очухались! За короля Мезенцио! —
   — Мезенцио! — взвыл Теальдо и выскочил из укрытия.
   Альгарвейские солдаты посыпались из полуразрушенных домов, как горох. Слышались крики офицеров; за полгода войны они успели усвоить, как действуют их противники. И действительно, ункерлантских вояк они застали, когда те повылезали из укрытий, готовясь к атаке. Сбившиеся в кучу солдаты в белых накидках представляли собою более удобную мишень, чем перебегающие от дома к дому или скрывшиеся в закопченных сугробах.
   Теальдо спалил двоих, а от лучей его товарищей пало куда больше — но, вместо того чтобы удрать, остальные ринулись в бой. Скорчившись за припорошенной снегом грудой битого кирпича, солдат пальнул еще несколько раз, подрезав очередного ункера. С отвлеченной точки зрения, он мог бы восхититься отвагой подданных Свеммеля. С самого начала войны их нельзя было упрекнуть в трусости. Их оттесняли все дальше и дальше, но они не сдавались, подобно валмиерцам или елгаванцам. Лучше бы они сдались, мелькнуло в голове у Теальдо. Тогда Альгарве уже выиграла бы войну, а ему не пришлось бы бояться, что его сейчас убьют.
   — Вперед! — орал капитан Галафроне. — Прорвемся через Тальфанг, и нас уже ничто не остановит!
   Теальдо не знал, смогут ли альгарвейцы прорваться через Тальфанг, — его больше волновало, сколько еще ядер обрушат ункеры ему на голову. Но солдат послушно вскочил на ноги и бросился к следующему укрытию — перевернувшейся посреди улицы телеге, чтобы из-за нее вновь открыть огонь по врагу. Силы противника таяли, как сугробы по весне.
   Мимо пробежал Тразоне.
   — Пошли! — крикнул здоровяк. — Ты же не хочешь опоздать к балу?
   — Да, не годится! — Теальдо перебежками двинулся за ним и только теперь сообразил — что-то изменилось. Он не сразу понял, что, а потом воскликнул от радости: — Снег больше не валит!
   — О счастье! — откликнулся уже не Тразоне, а сержант Панфило. — Вот-вот выйдет солнце, и мы все полезем на долбаную пальму, как в долбаной, тварь, Шяулии!
   Пару минут спустя солнце действительно выглянуло, хотя пальм, долбаных или нет, Теальдо не заметил — только полуразрушенный ункерлантский городок, ослепительный в снежном уборе, невзирая на его уродство. Впереди простирался широкий заснеженный плац.
   — Рынок! — крикнул Теальдо. — Полдороги через город мы одолели!
   — Ага, — отозвался Тразоне. — Как раз и нас половина уцелела.
   Теальдо кивнул машинально, хотя едва ли расслышал хоть слово. Взгляд его был устремлен на северо-запад, через площадь, поверх развалин Тальфанга — в дальнюю даль.
   — Будь я проклят, — вскрикнул он, — если там, — он показал пальцем, — не виднеются шпили, или как это здесь зовется, Свеммелева дворца!
   Тразоне замер, вглядывась.
   — А ты прав, — промолвил он, и суровый голос солдата смягчился. — Мы прошли дорогу до конца — вот он, руку протяни и бери! — Он и впрямь протянул руку, но тут же встряхнул головом и рассмеялся. — Правда, нам еще мимо двух-трех ункеров осталось пройти.
   — Ага, двух-трех. — Теальдо кивнул — Они знают, что потерять Тальфанг для них смерти подобно. И мне не больно-то охота соваться на эту площадь. На дальнем краю беспременно засядут снайперы, а мы не в белое одеты, как они. Нас приметить легко.
   — Ядра бы оторвать тому, кто не додумался нам белые плащи выдать, — прорычал Тразоне. — Какой-то сучий очкарик из своего уютного кабинета в Трапани решил, что мы обломаем ункерам рога прежде, чем наступит зима, — вот и не озаботились.
   — Вперед, парни! Котбус перед нами! — Капитан Галафроне указал на башни дворца Свеммеля. — Мы его возьмем легко, как дешевую шлюху! Вперед!
   Он первым выбежал на площадь, словно вид вражеской столицы волшебным образом вернул ему молодость, и все альгарвейцы до одного последовали за ним по пятам.
   Базарная площадь Тальфанга была шире, чем рынок в альгарвейском городишке такого же размера: ункерлантцы, привычные к простору, могли наслаждаться им в обширной своей державе. А когда пробираешься по колено в вязком снегу, она кажется еще больше.
   Что-то мелькнуло на одной из выходящих на рынок улиц. Теальдо пальнул наугад, но попал или нет — не мог сказать. А потом на площадь со свистом посыпались ядра, разрываясь в толпе наступающих альгарвейцев. Кричали раненые, извиваясь в снегу, точно выброшенная на берег рыба.
   Теальдо рухнул в снег.
   — Капитан ранен! — заорал кто-то — кажется, Тразоне, но солдат не мог бы сказать точно: в ушах у него звенело от разрывов.
   Похоже было, что ункерлантцы сохранили резерв, о котором никто не догадывался. И сейчас бросили его на защиту Тальфанга: весь, до последнего бойца.
   Мысль эта едва успела оформиться в мозгу Теальдо, как застигнутые врасплох посреди площади альгарвейцы разразились криками отчаяния.
   — Бегемоты! — В голосах солдат звучал неприкрытый ужас. — Ункерлантские бегемоты!
   Один за другим выступали на площадь огромные звери. Приподняв голову, Теальдо открыл беспорядочный огонь. Теперь он понял, что мелькнуло в переулке по другую сторону рынка.
   Солдат ожидал, что ему хватит времени, чтобы по одному снять погонщиков, даже если причинить вред зверям он не в силах. Если альгарвейские бегемоты застревали в сугробах, с ункерлантскими должно случиться то же самое.
   Но не случилось. Чудовища мчались вперед, словно летом, по твердой земле. У Теальдо отпала челюсть. На ногах бегемотов он заметил здоровенные редкие плетенки. «Снегоступы, — тупо произнес он про себя. — Ункеры напялили на клятых тварей снегоступы. Ну почему нам это в голову не пришло?»
   Размышлять времени не оставалось. Экипаж бегемота продолжал метать ядра с убийственной точностью. Лучи тяжелых жезлов шипели огромными змеями, ударяя в снег; в стылый воздух поднимались клубы пара, порой окрашенного алым: под их жарким прикосновением кровь вскипала с той же легкостью, что и вода.
   А за бегемотами следовали, растянувшись цепью, ункерлантские солдаты в белых накидках — и тоже в снегоступах. В отличие от альгарвейцев, они не вязли в сугробах, а скользили по ним. И так много их было! Капитан Галафроне твердил, что, стоит альгарвейцам миновать Тальфанг, некому будет встать между ними и Котбусом. Но конунг Свеммель нашел где-то резервы, о которых не ведал капитан.
   Что ж, Галафроне уже пострадал за свою дерзость. Теальдо не мог сказать, тяжело ли был ранен капитан и успел ли осознать, насколько ошибся. Против изрядно прореженного боями батальона альгарвейцев ункеры бросили добрых две бригады при поддержке бегемотов. А сколько еще солдат может ворваться в город с севера?
   Бегемоты подступали ужасающе близко. Первые ряды альгарвейцев чудовища уже миновали — или смяли. Что же, их погонщики намерены втоптать врага в снег, а не только разить его с седел ядрами и станковыми жезлами? Приподнявшись чуть, Теальдо снял ункерлантского наездника, что заряжал ядромет. Но другие бегемоты уже обошли его стороной, а за ними торопились пехотинцы. Крики «Хох!» и «Хайль Свеммель!» смешивались с воплями «За короля Мезенцио!», заглушая их.
   Теальдо не почувствовал, как луч поразил его в живот, — в первый момент не почувствовал. Только ноги отнялись почему-то. Потом солдат вдруг понял, что лежит пластом в снегу. И только пару ударов сердца спустя завизжал.
   — Теальдо! — вскрикнул Тразоне, но голос его доносился будто издалека, а из совсем дальней дали слышался отчаянный крик сержанта Панфило:
   — Назад! Отступаем!
   Теальдо смутно понимал, что сержант прав. Отчаяние переполняло его, отчаяние и боль. Тальфанг удержится. Значит, удержится и Котбус. А если удержится Котбус — как дальше пойдет война? «Прескверно, вот как», — подумал солдат, пытаясь доползти до края площади, откуда выбежал несколько минут назад. В снегу за ним тянулся кровавый след.
   Солдат пошарил вокруг в поисках жезла, но тот задевался… куда-то. Мир терял краски, таял в серой, быстро темнеющей мути. Чем бы ни закончилась война, Теальдо об этом не узнает. Он лежал посреди площади. Вокруг полыхал Тальфанг. Мимо пробегали ункерлантские солдаты на снегоступах. Альгарвейцы отступали.
 
   Дождь поливал холмы вокруг Биши. Это случалось каждую зиму — если год выдавался особенно холодным, то и не раз, — но зувейзины почему-то всегда бывали захвачены ливнем врасплох. Хадджадж провел несколько зим в Альгарве. Он видел даже ункерлантскую зиму. Он знал, как повезло его державе с погодой, и понимал, что в редких дождях нуждается зелень. И все же, глядя, как падают капли на плитняк во дворе, он мечтал, чтобы эта мокрень закончилась, наконец.
   За спиной его стоял Тевфик. Хадджадж знал это, не оборачиваясь: скрип сандалий старика-домоправителя он узнал сразу. Верный слуга замер почтительно, ожидая, когда его заметят, и Хадджадж не стал заставлять его ждать.
   — Что теперь, Тевфик? — спросил он, воспользовавшись поводом отвлечься от созерцания дождевых струй.
   — Ну что ж, мальчик мой, опять крыша потекла, — с мрачным удовлетворением заявил слуга. — Я послал гонца в город за кровельщиками, если только по дороге парень не свернет шею в этой грязище.
   — Благодарю, — отозвался Хадджадж. — Вот только стоит зарядить ливню, и крыши начинают протекать у всех, потому что никто не озаботится починять кровлю, пока светит солнце. Одни силы горние знают, когда у кровельщиков дойдет черед до нас.
   — Уж надеюсь, что скоро, иначе у меня найдется что им сказать! — возмутился Тевфик. — Крыши могут протекать у всех, но не все министры иностранных дел Зувейзинского царства!
   — Прочие отцы кланов ничем мне не уступают, — ответил Хадджадж. — А богатые купцы в городе живут ближе к мастерским кровельщиков, чем мы.
   Тевфик фыркнул, демонстрируя полнейшее пренебрежение к притязаниям тех зувейзинских вельмож, кому не повезло заполучить его в слуги. Потом фыркнул еще раз, показывая, что притязания каких-то торгашей вообще не стоят внимания.
   — Я знаю, что положено вам, господин, и кровельщикам, прах их побери, тоже лучше бы это усвоить, — прорычал он.
   Спорить со старым домоправителем было бесполезно. Хадджадж сдался.
   — Ну ладно. Стены хоть не размыло еще?
   —  — Держатся, — с неохотой признал Тевфик. — Ветер не такой сильный, и свесы не дают воде поливать основание.
   — Уж надеюсь! — воскликнул Хадджадж.
   Дом его, как это обыкновенно делалось в Зувейзе, построен был из саманного кирпича, а тот от дождя мог размокнуть в глину. Всякий раз, когда в стране случалась буря с дождем, кто-нибудь погибал под развалинами рухнувшего жилища.
   В комнату заглянула служанка.
   — Простите, ваше превосходительство, — промолвила она с поклоном, — но генерал Икшид вызывает к хрусталику. Желает переговорить лично.
   — Сам Икшид? Не его адъютант? — уточнил Хадджадж. Служанка кивнула. Министр поднял седеющую бровь. — Значит, какие-то неприятности. Поговорю с ним, конечно.
   Поспешно войдя в комнату с хрустальным шаром, что располагалась рядом с библиотекой, министр запер за собою дверь. Еще не хватало, чтобы слуги подслушивали. В глубине кристалла маячило изображение генерала Икшида.
   — Добрый день, ваше превосходительство! — приветствовал Хадджаджа старый солдат. — Не подмокли?
   — Пока нет, — ответил Хадджадж. — Сейчас промокнуть легче, чем в те дни, когда мы встречались в последний раз — в пустыне на старой ункерлантской границе. Что случилось?
   В противоположность личным встречам при беседах через хрустальный шар хорошим тоном считалось переходить прямо к делу.
   — Лучше будет, — ответил Икшид, — если вы сами прибудете во дворец. Как бы не были совершенны наши защитные чары, никогда не знаешь, кто подслушивает дрожь эфира в твоем шаре.
   Хадджадж задумался.
   — Так плохо?
   — Разве иначе я стал бы выгонять вас под дождь? — вопросом на вопрос ответил Икшид.
   «Уж надеюсь. Если ты меня ради какой-нибудь мелочи вытащишь из дому, я тебе это припомню», — мысленно пообещал ему Хадджадж.
   Икшид происходил из весьма влиятельного клана. Хадджадж знал его на протяжении добрых сорока лет и считал неплохим командиром. Но если новости его окажутся недостаточно важными, генерал все равно поплатится за это. А покуда…
   Министр иностранных дел вздохнул.
   — Еду.
   — Хорошо.
   Изображение Икшида исчезло во вспышке света, и хрустальный шар вновь обернулся прозрачной каменной глыбой.
   Узнав, что Хадджадж намерен покинуть дом во время ливня, Тевфик завизжал почище ошпаренной кошки.
   — Ты сойдешь в могилу, мальчик мой, от легочной лихорадки! — причитал он, и, обнаружив, что Хадджадж не намерен уступать, долго стоял под дождем нагой, как положено зувейзину, наставляя кучера, чтобы тот доставил министра во дворец и обратно целехоньким. То, что он и сам может слечь с пневмонией, старому слуге в голову не приходило.
   Дорога заняла больше времени, чем хотелось бы Хадджаджу, — обычно выжженная солнцем, она превратилась в вязкое болото, и даже в пределах города, по мостовым, карета ехала небыстро. На скользком от дождя булыжнике телеги легко заносило, и несколько пробок на бойких перекрестках рассосутся еще не скоро.
   В конце концов, прикрывшись зонтиком — в обычные дни защищавшим от солнца, — министр сумел добежать от кареты до дворцовых ворот. Несколько лакеев при виде его вскркинули изумленно.
   По извилистым коридорам дворца Хадджадж добрался до крыла военного министерства, в кабинет генерала Икшида. На пути ему встретилось несколько горшков, куда капала с потолка вода, — даже царская крыша страдала от зимних ливней. Потом министру пришлось вытерпеть предписанное обычаем угощение — чай, печенье и финиковое вино, — прежде чем он смог, наконец, поинтересоваться:
   — Так о чем, генерал, вы опасались сообщить мне посредством хрустального шара?
   Икшид разом посерьезнел.
   — Альгарвейцы начали отступление от Котбуса.
   — Да ну? — пробормотал Хадджадж, чувствуя, как в животе у него поселяется ункерлантская зима.
   — Насколько это скверно? — спросил он, пытаясь взять себя в руки.
   — Хорошего мало, ваше превосходительство, — ответил генерал. Как большинство зувейзинских солдат, он поддерживал союз с Альгарве сердечней, нежели министр, который видел необходимость подобного альянса, но не находил в нем утешения, полагая подданных короля Мезенцио столь же скверным племенем, что и подданных конунга Свеммеля.
   — Если устоит Котбус, — продолжал Икшид, — устоит и Ункерлант, как вы понимаете.
   Он с опаской глянул на Хадджаджа, как бы сомневаясь, что тот действительно понимает.
   — О да, — рассеянно промолвил министр. — Иначе говоря, война только что стала еще тяжелей.
   Генерал Икшид кивнул. В Шестилетнюю войну он служил в ункерлантском войске; он знал о тяжелых боях все, и лицо его сейчас было непроницаемо мрачно.
   — Откуда нам это известно? — нащупал Хадджадж другой важный вопрос. — Это совершенно точно?
   — Откуда? — изумился Икшид. — Ункерлантцы трубят об этом так громко, что и без хрустального шара слышно, вот откуда!
   — Ункерлантцы, — заметил Хадджадж сдержанно, — не славятся правдивостью.
   — Но не на сей раз, — уверенно промолвил генерал. — Если бы они лгали, альгарвейцы визжали бы еще громче. А те молчат. Заявляют, что «ведутся тяжелые бои», но сверх того — молчат как рыбы.
   Хадджадж поцокал языком.
   — Когда альгарвейцы молчат, это всегда скверный знак. Они любят похвальбу еще больше, чем ункерлантцы.
   — Ну, я бы не сказал… — Икшид оборвал себя: все же в душе он был человек честный. — Может быть, и да, но слушать их не так противно.
   — Что-то в этом есть, — признал Хадджадж. — Они больше на нас похожи: стремятся произвести впечатление не только содержанием, но и формой. Ну неважно. Если мы начнем сейчас обсуждать привычки иноземцев, то и через год не закончим. А у нас есть более важные дела. Например — его величество уже знает?
   Икшид покачал головой.
   — Нет. Я посчитал, что вначале следует известить вас.
   Хадджадж снова поцокал языком.
   — Плохо, генерал. Плохо. Царь Шазли должен знать о таких делах.
   — Вы тоже, ваше превосходительство, — ответил Икшид. — Возможно, даже больше самого царя.
   Это была правда, пускай и невежливо высказанная. Но правда, как давно усвоил Хадджадж, — вещь многогранная.
   — Возрадуется ли ваше сердце, генерал, если я возьму на себя труд известить его величество?
   — Безмерно, — не стал отрицать Икшид.
   — Тогда я этим, пожалуй, займусь, — отозвался Хадджадж, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучало обиды.
   Следовало предположить, что генерал вытащил министра из поместья в такой ливень больше для того, чтобы тот передал царю неприятное известие о неудачах его альгарвейских союзников.
   Царскому министру не составило труда добиться приема у его величества.
   — Жуткая погода, не правда ли? — заметил Шазли, когда Хадджадж склонился перед ним в поклоне, и тут же с любопытством глянул на старика: — Что же привело вас в город из сухого уютного поместья в такой скверный денек, ваше превосходительство?
   — У меня тоже крыша течет, ваше величество, — признался Хаддджадж. — Когда зовет долг, я следую его велению. О наших кровельщиках этого, к несчастью, сказать нельзя.
   — Ха, — проронил Шазли. Огонек в его глазах не угас. — И что же за долг зовет тебя? — Он покачал головой. — Нет, не отвечай. Освежимся чаем, вином и печеньем, а потом перейдем к делу.
   Будучи царем, Шазли имел право нарушить обряд гостеприимства, и министр иностранных дел пожалел, что его величество этим правом пренебрегали. Медлить со столь важными новостями казалось ему неправильным.
   Но потягивая вначале чай, а затем финиковое вино и закусывая пахлавой с фисташками, Хадджадж заключил, что задержка, в сущности, значения не имеет. Шазли не дурак. Он догадается, что ради добрых вестей Хадджадж не стал бы спускаться в город из усадьбы на холме.
   В конце концов царь повторил свой вопрос.
   — Меня вызвал через хрустальный шар генерал Икшид, — ответил Хадджадж. — Он убедил меня, что поступившие к нему сведения нельзя доверить эфирным волнам.
   — Да ну? — Царь Шазли залпом допил остатки вина в бокале. — Дай догадаюсь: альгарвейцы отступили от Котбуса.
   — Похоже на то, ваше величество. — Хадджадж склонил голову. Да, царь вовсе не дурак. — Об этом объявили ункерлантцы. Альгарвейцы даже не попытались их опровергнуть. Так что скорей всего это правда.
   Шазли тяжело вздохнул.
   — Насколько всем было бы проще жить, если бы конунга Свеммеля вышвырнули из столицы на крайний запад Ункерланта.
   — Верно, — согласился Хадджадж. — Но в жизни редко все бывает так просто, как нам хотелось бы.
   Он призадумался: а понимает ли это царь Шазли? Его величество не только молод — с малых лет он получал все, о чем мог мечтать. Стоит ли удивляться, что мир представляется ему весьма просто устроенным?