Тертлдав Гарри. Тьма сгущается

   — Насколько сильны заклятия, которые можно наложить подобным способом? — поинтересовался князь Парайнен, чьи владения лежали на дальнем востоке, по другую сторону Ботнического океана от дьёндьёшских берегов.
   — А сколько пленных кауниан готовы они расстрелять? — резко ответил Сиунтио. — Чем больше крови, тем сильней чары.
   — Убивать стало легче, чем в древние времена, — добавил Ильмаринен. — Уже не надо стоять над каждым пленником с мечом или топором — можно одного за другим пронзать огненными лучами жезлов. О, чудеса прогресса! — ухмыльнулся он желчно и сурово.
   — Насколько велика мощь альгарвейского чародейства в сравнении с новыми заклятиями, над которыми работаете вы трое и некоторые ваши коллеги? — спросил князь Йоройнен.
   К изумлению Пекки, и Сиунтио, и ехидный Ильмаринен обернулись к ней.
   — Вашк высочество, дрова не могут гореть жарче, чем уголь. Наши изыскания — это уголь или нечто жарче любых углей. Но большой костер из дров может дать больше жара, чем один маленький уголек. Альгарвейцы разожгли самый большой пожар в истории — и дым его скверно пахнет.
   — Хороший образ, — пробормотал про себя Сиунтио, и Пекка благодарно улыбнулась.
   — Вчера мы призвали альгарвейского посла в Куусамо, — промолвил Рустолайнен, и остальные шестеро кивнули разом. — Он отрицает, что его держава совершила подобное преступление, и уверяет, будто сию ложь пустили враги короля Мезенцио. Что скажете на это?
   — Скажу, ваше высочество, что у Альгарве совесть нечиста, — ответил Сиунтио. — Сделанного не спрятать от тех, у кого достанет опыта и таланта. Альгарвейцам остается только изображать потерянную невинность.
   — Нас уверяют, что если кто и совершил это преступление, то впавшие в отчаяние ункерлантцы, — заметил Рустолайнен.
   Пекка, Ильмаринен и Сиунтио рассмеялись одинаково горько.
   — О да! — воскликнул Ильмаринен. — Поэтому войска Свеммеля триумфально отступают, покуда альгарвейцы в ужасе и смятении преследуют их по пятам.
   — Результаты говорят громче — и правдивей — слов, — согласилась Пекка.
   — Скоро ли разгорится этот ваш самый жаркий огонь? — полюбопытствовал Йоройнен.
   На этот вопрос скорей могла ответить Пекка.
   — Ваше высочество, я уже готовилась провести опыт, чтобы выяснить, насколько жарко этот огонь будет гореть и не погаснет ли, когда альгарвейцы совершили… то, что совершили. Когда я доберусь, наконец, до лаборатории, ответ станет ближе. Сколько времени нам потребуется, чтобы взять под контроль обнаруженный эффект — если он будет обнаружен, — я не могу пока сказать, простите.
   Она опустила глаза. Узор на ковре под ногами повторял узоры тростниковых циновок, какими куусаманские вожди покрывали пол, прежде чем узнали о существовании ковров.
   — Альгарвейский посол может говорить красивей, чем мы, — промолвил Ильмаринен. — Изящней, чем мы. Но имейте в виду, о Семеро, мы говорим вам правду.
   — И что предложите нам вы? — озвучил, как было принято, общее мнение князь Рустолайнен.
   Сиунтио шагнул вперед:
   — Войну, ваше высочество. Если мы спустим подобное преступление с рук его виновникам, пострадает весь мир. Должно быть ведомо каждому, что есть вещи запретные. С горечью заявляю я это, но без сомнения.
   — А как же наша война против Дьёндьёша? — воскликнул князь Парайнен.
   Противостояние это затрагивало его сильней, чем любого из совластителей, поскольку порты на его землях обращены были к спорным островам посреди океана.
   — Ваше высочество, — твердо заявил Сиунтио, — война с Дьёндьёшем ведется ради блага Куусамо. Война с Альгарве станет войной ради блага всего мира.
   — На паях с Ункерлантом? — Парайнен скептически поднял бровь. Пекка не могла его винить за это. — Конунг Свеммель готов скорей разрушить мир, чем спасти.
   — Без сомнения, — согласился Ильмаринен. — Но то, что Свеммель лишь готов совершить, Мезенцио творит на наших глазах. Что имеет больший вес?
   Свеммель при этих словах снял бы чародею голову — за оскорбление короны. Парайнен прикусил губу и, пусть неохотно, кивнул.
   — Если мы вступим в войну с Альгарве, — проговорил Рустолайнен, — новое направление волшебства не будет нам подспорьем, верно?
   — Да, ваше высочество, — по крайней мере, сейчас, — ответила Пекка. — Оно еще может оказаться нам полезно, но я не могу сказать, как скоро это случится и насколько велика будет польза.
   — Прыжок в темноту, — пробормотал Парайнен.
   — Нет, ваше высочество, бросок к свету, — отозвался Сиунтио.
   — Да ну? — Парайнена его слова не убедили. — Свеммель в ответ пустит под нож собственных подданных, как только эта мысль придет ему в голову. Скажете, я ошибаюсь?
   Пекка не думала, что князь ошибся, — скорее опасалась, что он прав.
   — Это огромная разница, ваше высочество, — ответила она тем не менее. — То, что делает человек ради самозащиты, и то, что он делает во вред ближнему, — не одно и то же. Кроме того, Мезенцио не собственных подданных приносит на алтарь — он нашел других жертв, беззащитных и безответных.
   Князья обменялись вполголоса несколькими словами.
   — Мы благодарим вас, магистры, сударыня, — промолвил Рустолайнен. — Если нам потребуется дальнейшая консультация, мы вас призовем.
   Палату для аудиенций Пекка покидала с тяжелым сердцем. Она надеялась на большее — хотя бы на обещание большего. Однако известие о том, что семеро князей объявили войну Альгарве, обогнало ее карету на пути в «Княжество». Чародейка никогда не думала, что весть столь печальная может наполнить ее душу такой радостью.
 
   Слухи носились по Приекуле, полные то ужаса, то гнева. Чему верить — и верить ли хоть слову, — Краста не знала. Следовало бы не обращать внимания на пустую болтовню, но как-то не получалось.
   Если кто и мог знать правду, это был полковник Лурканио. Когда, отодвинув капитана Моско, Краста замерла на пороге комнаты, которую полковник сделал своим кабинетом, — входить запросто к нему она не осмеливалась, — альгарвеец оторвал взгляд от бумаг.
   — Заходите, моя дорогая, — промолвил он с обычной своей чарующе жестокой улыбкой, отложив стальное перо. — Чем могу служить?
   — Это правда? — осведомилась Краста решительно. — Скажи, что это неправда!
   — Хорошо, дорогая, это неправда, — покорно повторил Лурканио. Краста вздохнула облегченно, но ухмылка ее рыжеволосого любовника стала шире, и полковник осведомился: — А о чем, собственно, речь?
   Краста уперла руки в бока. Ярость ее разгорелась мгновенно.
   — Как?! — воскликнула она. — То, о чем все говорят, конечно!
   — Все говорят разное. — Лурканио пожал плечами. — Обыкновенно глупости. И почти всегда — неправду. Думаю, я не слишком рисковал, назвав неправдой тот слух, что имели в виду вы, что бы это ни было.
   Он сделал вид, будто поглощен документом. Чтобы ее променяли на какие-то бумаги, даже грозный полковник Лурканио, — этого Краста стерпеть не могла.
   — Тогда почему Куусамо объявило войну Альгарве? — осведомилась она резко, как бичом хлестнула.
   Привлечь внимание любовника ей удалось. Лурканио снова отложил перо и пристально посмотрел на маркизу. Улыбка сошла с его лица, сменившись выражением иного рода — таким, что Краста пожалела о своей вспыльчивости. Похоже, ей удалось привлечь внимание Лурканио даже слишком хорошо.
   — Расскажите-ка мне поподробнее, что именно вы имели в виду, милая моя, от кого наслушались подобных баек и где, — мягко промолвил полковник.
   Голос его звучал чем тише, тем более угрожающе — в противоположность всем прочим знакомым Красте мужчинам.
   — Ты прекрасно знаешь! Или должен знать!
   Краста пыталась сохранить вызывающий тон, но с Лурканио это было почти невозможно. Полковник легко навязывал свою волю маркизе, как его армия полтора года назад навязала свою волю защитникам Валмиеры.
   И Лурканио это знал.
   — Предположим, я хочу услышать это от вас, — повторил он. — Во всех подробностях. Заходите, садитесь, устраивайтесь поудобнее. И закройте дверь.
   Краста подчинилась. Она всегда замечала, когда ей приходилось подчиняться чужой воле, а не своему капризу. Повиновение давило ее, словно слишком тесные брюки. Пытаясь выкроить себе немного свободы, немного воли, она одарила Лурканио бесстыдной улыбкой.
   — Твои люди подумают, что я не за этим пришла.
   Один раз она от скуки отдалась полковнику прямо в кабинете, чем надолго отвлекла Лурканио от его бумаг.
   Сегодня отвлечь альгарвейца не удалось.
   — Пусть думают что хотят. — Он махнул рукой. — Вы пришли рассказать мне, что наслышаны… о некоторых событиях. А теперь не желаете поведать, каких именно. Я должен знать.
   Он выжидающе уставился на нее.
   И снова Краста обнаружила, что подчиняется его воле. И оттого, что она исполняет приказ, а не следует собственным желаниям, как в отсутствие полковника Лурканио, маркиза позволила себе бросить ему в лицо:
   — Это правда, что Альгарве вывозит кауниан из Валмиеры, или из Елгавы, или… откуда-то еще, — с географией, как и со многими другими предметами, у нее неизменно возникали проблемы во всех академиях, которые маркиза успела почтить своим недолгим присутствием, — и творят с ними всякие ужасы в варварском Ункерланте?
   — А, это… — Лурканио снова махнул рукой. — Я думал, что вы заговорите о чем-то более серьезном, дорогая моя. Нет, мы не вывозим жителей из Валмиеры или Елгавы и не творим с ними никаких ужасов. Точка. Я вполне ясно выразился?
   Краста не заметила, что полковник ответил не на все ее вопросы; если бы в академиях или женской гимназии (незаконченной) маркиза больше внимания уделяла занятиям, этот факт, возможно, не ускользнул бы от ее внимания. Но и страх, порожденный циркулирующими уже вторую неделю слухами, ушел не сразу.
   — Тогда почему люди твердят об этом? — не унималась она.
   — Почему? — Лурканио вздохнул. — Или вы не замечали сами, что большинство людей — простонародье в особенности — глупы и готовы повторять все, что слышали, точно ученые галки?
   В общении с Крастой это был беспроигрышный ход.
   — Разумеется! — воскликнула маркиза. — Все простолюдины если не глупцы, то просто негодяи! Простолюдины… просто.
   Она рассмеялась. Остроты получались у нее разве что по нечаянности, да вдобавок Краста не всегда замечала, когда ей удавалось сказать нечто забавное, но уж если замечала, то была необыкновенно довольна собой.
   Лурканио тоже рассмеялся — громче, чем того заслуживал бледный каламбур.
   — Ну вот видите? Вы сами вынесли приговор лжецам. Разве пропал без вести кто-то из ваших знакомых? Или из ваших слуг? Или знакомых ваших слуг? Нет, разумеется. Как бы могли мы сохранить в секрете подобное? Это просто невозможно.
   — Да, конечно, — признала Краста.
   Если бы люди начали пропадать в Валмиере, слухи не были бы столь расплывчаты и бледны. Теперь, когда полковник указал на это, маркиза и сама удивилась своей доверчивости. Но все же…
   — Тогда почему Куусамо объявило вам войну?
   — Почему? — Лурканио сардонически приподнял бровь. — Я скажу вам, почему, дорогая моя: потому что семь князей ревнуют к нашим победам и ухватятся за любой повод, чтобы втоптать нас в грязь.
   — А-а…
   Такой довод Краста тоже могла понять: сама она подобным же образом обходилась со светскими соперницами и становилась жертвой сходного обхождения. Маркиза кивнула.
   Улыбке Луркано вернулось прежнее обаяние. Полковник отодвинулся от стола вместе с креслом. Кресло было альгарвейское, штабного образца. Латунные колесики заскрипели.
   — Раз уж вы все равно здесь, дорогая моя, не стоит ли нам предоставить моим подчиненным повод для сплетен?
   Сейчас в его голосе не слышалось приказных ноток. В делах постельных он никогда не пытался распоряжаться Крастой — во всяком случае, впрямую. Если бы маркиза решила выйти из кабинета, Лурканио не упрекнул бы ее ни словом. И Краста подчинилась — во многом потому, что могла отказаться. Тем более что остальные альгарвейские офицеры начнут ревновать Лурканио, а это было маркизе приятно. Она опустилась перед полковником на колени и задрала его юбку.
   Испытывая душевное (и телесное — Лурканио был весьма щепетилен в вопросах любовных игр) облегчение, маркиза вернулась в свои покои, чтобы выбрать плащ для поездки по магазинам Приекуле. От Бауски не было никакого проку. То, что называлось «утренней болезнью», у нее затягивалось на весь день, так что в любой момент горничная могла, тяжело сглотнув, умчаться в направлении уборной. Если вынашивание детей всегда связано было с подобными трудностями, Краста решительно не желала принимать участие в процессе.
   Кучер, тоже укутавшись в плащ от осенних морозов, отвез маркизу на бульвар Всадников. Едва высадив хозяйку, он вытащил из кармана флягу и отхлебнул. Выпивка поможет ему согреться — или хотя бы забыть о холоде.
   Красту больше интересовали собственные планы, нежели времяпрепровождение какого-то слуги. Со времени альгарвейского вторжения бульвар Всадников, где располагались лучшие магазины столицы, несколько поблек. По великолепным его тротуарам прохаживалось — шествовало, верней сказать — куда меньше покупателей, и большинство из них составляли альгарвейские офицеры в форменных килтах. Лавочники, по крайней мере, не бедствовали при новой власти: захватчики с трудом удерживали в руках пакеты. Краста с нехорошей усмешкой наблюдала за двумя альгарвейцами, что вышли из магазина дорогого дамского белья. Пойдут купленные ими шелка и кружева на украшение валмиерских любовниц или отправятся в метрополию — в утешение ничего не подозревающим женам?
   Ей захотелось, чтобы Лурканио купил ей подарок в этой лавке. Хотя если не догадается — мир не рухнет. Кое-кому из прежних ее любовников приходила в голову эта мысль. Изысканное белье покоилось в комоде и давно пропахло кедровым маслом, которым отпугивают моль.
   В нескольких шагах от магазина дамского белья размещалась излюбленная Крастой портновская лавка. Маркиза вгляделась, попытавшись сквозь осыпающиеся сусальные узоры разглядеть, во что одеты манекены на витрине. Если она отстанет от моды, Лурканио может прийти в голову подарить роскошное белье кому-нибудь еще.
   Вгляделась — и застыла. Не полувоенный покрой новых сюртуков и брюк заставил ее оцепенеть. Краста представить себе не могла, чтобы валмиерский портной выставил на продажу юбки , после того как Альгарве разгромило его державу. Это казалось ей непристойным — нет, хуже того: не каунианским.
   Но из примерочной вышла молоденькая валмиеранка в юбочке, едва достававшей до колен, оставляя открытыми лодыжки.
   — Никакого приличия, — пробормотала Краста.
   До войны ей самой доводилось носить юбки — но теперь? Переход на чужеземное платье отдавал поражением сильней, чем объятья чужеземного любовника. Но модистка захлопала в ладоши от восторга, а ее клиентка полезла в карман сброшенных брюк, чтобы расплатиться за покупку.
   «Больше не стану сюда заглядывать!» — решила Краста и двинулась дальше, недовольная.
   Она заглянула к ювелиру поискать серьги — ничего подходящего не обнаружила, зато довела до слез девчонку-продавщицу, отчего настроение ее слегка улучшилось.
   Как только она вышла на улицу, как из-за угла показался виконт Вальню. Весело помахав ей рукой, виконт прибавил шагу. Краста отвернулась. Вальню тоже перешел на юбки.
   — Что случилось? — поинтересовался виконт, изготовившись чмокнуть маркизу в щечку.
   Краста резко отвернулась — не игриво, как могла бы, а с полной серьезностью.
   — Что случилось? — эхом отозвалась она. — Я тебе скажу, что. Вот что!
   Она ткнула пальцем в развевающуюся юбочку. На мужчине варварское одеяние даже более, чем на женщине, казалось признанием собственного поражения. Самодовольным признанием.
   Вальню сделал вид, будто не понял.
   — Мои колени? — Тонкое благородное его лицо озарилось недоброй улыбкой. — Дражайшая моя, вы имели случай наблюдать и другие части моего тела.
   — Но не на улице, — проскрежетала Краста.
   — И на улице тоже, — возразил Вальню. — В тот раз, когда вы соизволили вышвырнуть меня из коляски, мы были не просто на улице, а посреди нее, чтоб мне провалиться!
   — Это… другое дело, — заявила Краста, хотя и не смогла бы объяснить, в чем заключена разница, и задала вопрос, который ей, собственно, и не давал покоя: — Как ты можешь носить эту гадость?
   — Как могу носить? — Вальню, извесный приспособленец, приобнял ее за талию. — Милая моя, догадываетесь ли вы, что в нынешнем положении я вряд могу позволить себе не носить юбок. Защитная окраска, что поделаешь.
   Раз-другой Краста, возможно, и слышала этот оборот, но о значении его даже не догадывалась.
   — Какая-какая краска?
   — Защитная, — повторил Вальню. — Знаешь, как у бабочек, что похожи на сухие листья, стоит им крылья сложить, и у жуков, прикидывающихся сучками, чтобы их не пожирали птицы. Если я буду походить на альгарвейца…
   Он замолчал. Краста была не самой умной женщиной в Валмиере, но намек уловила.
   — О, — пробормотала она. — Это все пустые сплетни. Я так думаю, что пустые. Лурканио говорит, что это все неправда. Иначе мы бы слышали о пропавших людях, верно?
   — Если только люди начнут пропадать именно в Валмиере, — заметил Вальню.
   — Мы бы и про Елгаву знали — или прознало бы елгаванское дворянство и подняло бы такой шум, что в Приекуле было бы слышно, — стояла на своем Краста.
   Аргумент, конечно, принадлежал полковнику Лурканио, но Красту он поразил, и она его без зазрения совести присвоила.
   Если Вальню и не был поражен, то, по крайней мере, призадумался.
   — Возможно, — промолвил он наконец. — Возможно. Силы горние, как бы я хотел, чтобы так оно и оказалось! И все же, — свободной рукой он огладил складки килта, — лучше не рисковать понапрасну. Закон подобия, все такое. И разве мне не идет?
   — Ты выглядишь просто нелепо. — Тактичной Краста пыталось выглядеть только при полковнике Лурканио. — Нелепо, как альгарвеец в штанах. Противоестественно.
   — Ты просто великолепна. Но тебе я поведаю истинную правду. — Вальню наклонился к ней и прошептал в самое ухо, почти касаясь волос губами: — Под юбкой гуляют жуткие сквозняки…
   Краста, невзирая на лучшие свои намерения, от неожиданности хихикнула.
   — Так тебе и надо.
   На сей раз она позволила Вальню поцеловать ее в щеку. Довольный виконт раскланялся. А вот Краста обнаружила, что витрины больше не радуют ее, и отправилась домой, раздраженная и мрачная.
 
   — Валить! — рявкнул альгарвейский солдат на скверном ункерлантском. — Еще дровей!
   — Вот тебе еще, — пробурчал Гаривальд, свалив груз к ногам рыжика.
   Каждое полено, что сожгут альгарвейцы, было вынуто из крестьянской поленницы, но тех, кому хватало смелости жаловаться, расстреливали. Больше никто и не жаловался — при захватчиках, понятное дело.
   Могло быть и хуже. В Зоссене задержалось на постой не больше отделения альгарвейских солдат. Крестьяне могли бы восстать, задавить врагов числом. В соседней деревне возмущенные жители так и поступили. Больше на том месте деревни не было. Альгарвейцы пригнали солдат, бегемотов, драконов — и сровняли ее с землей. Мужчин убили. Женщин… об этом Гаривальд старался не думать.
   Приятель его, Дагульф, уронил свою вязанку под ноги часовому. Тот довольно кивнул и театрально вздрогнул. По-ункерлантски он едва мог связать два слова, но, как все рыжики, наделен был лицедейским даром.
   — Холодно, — пожаловался он. — Очень холодно.
   Гаривальд кивнул. Спорить с захватчиками — себе дороже. Дагульф тоже кивнул. Крестьяне переглянулись незаметно. Оба даже не улыбнулись, хотя Гаривальду серьезное выражение лица далось с трудом. Лужи едва подернулись ледком, да и тот к полудню растает верно. Если альгарвеец полагает, что это мороз, то он недавно в здешних краях.
   — Не по погоде парень одет, — заметил Дагульф, когда они достаточно далеко отошли от альгарвейского поста.
   — Не по погоде, — согласился Гаривальд. — Бедолага.
   Теперь оба рассмеялись без опаски.
   Гаривальд почесался. Его суконный кафтан доходил до лодыжек и был вдвое толще альгарвейского зимнего мундира. Под кафтаном крестьянин носил шерстяную рубаху, шерстяные же подштанники и гетры. Ему было вполне уютно. Когда наступит зима, сверху можно будет накинуть шинель и нахлобучить меховую шапку. Уютно не будет, но не замерзнешь.
   — Меня эдакую юбчонку под страхом жезла не заставишь натянуть, — заметил Дагульф.
   — Чтоб мне провалиться, коли ты не прав, — отозвался Гаривальд. — Как пурга заметет, так у тебя там отмерзнет все разом. — Он примолк задумчиво. — Пожалуй, сукиным детям это на пользу пошло бы, а?
   — Угу. — Дагульф скривился. — Ох и блудливый же народец под Мезенцио ходит! Готовы завалить все, что шевелится, а что не шевелится, то потрясти вначале.
   — Точно, — проговорил Гаривальд. — С тех пор, как они сюда заявились, что ни день, то позор. Бабы все твердят, что их, мол, заставили, мол, жезлами грозили, а глаза-то у многих довольные! Это их альгарвейские штучки портят — ручку там поцеловать, хвост распушить.
   Дагульф пожелал захватчикам нечто, отдаленно связанное с поцелуями, но не то, о чем упоминал Гаривальд, и оба крестьянина грубо расхохотались.
   — Вот бы тебе песню об этом сложить, — добавил он, — такую песню, чтобы наши бабы зареклись с рыжиками по стогам валяться, вот что.
   — Если тебе вправду жезл под нос сунуть, так и сам завалишься, — заметил Гаривальд. — С этим ничего не поделаешь. А вот остальные…
   Он умолк на полуслове, глаза остекленели. Дагульфу пришлось подтолкнуть приятеля — иначе тот так и остался бы стоять.
   — Осторожнее надо будет с такими песнями, — заметил Гаривальд.
   — А то ж! — хмыкнул Дагульф. Он ткнул пальцем в сторону ковылявшего к ним через деревенскую площадь Ваддо. Земля подмерзла, и староста мог крепче опереться о палку, чем по осени, когда деревенские улочки утопали в грязи по колено. — И не одних альгарвейцев нам опасаться надобно.
   — Рыжикам он нас не выдаст, — заметил Гаривальд и мудро добавил: — Я так думаю.
   — Еще как выдаст, — мрачно предрек Дагульф. — Как же ему иначе к альгарвейцам подольститься? Да только нами торговать.
   — Пока он ничего такого не делал, слава силам горним.
   Гаривальд прекрасно знал, чем еще Ваддо мог бы порадовать солдат короля Мезенцио: если староста приведет их к зарытому в лесу хрустальному шару, они, может быть, и простят его за то, что тот спрятал колдовское орудие. Особенно если Ваддо скажет, что во всем виноват Гаривальд, который прятал хрусталик вместе с ним.
   — Добре, добре, — прохрипел Ваддо, приближаясь. — Добрый сегодня день — для всех нас, уверен.
   Голос его звучал вовсе не так уверенно, как прежде — до того, как альгарвейцы взяли Зоссен. Ваддо оставался старостой и преданно исполнял повеления захватчиков, но власть, которой он, мало не наместник конунга Свеммеля, обладал, рассеялась. С точки зрения солдат Мезенцио, староста был лишь вожаком стаи таких же, как он, псов — и ему доставался первый пинок.
   — Доброго дня, — хором отозвались приятели.
   — Наш друг, — добавил Дагульф, тыча пальцем в сторону Гаривальда, — скоро разродится новой песней.
   Гаривальд мысленно пожелал соседу заткнуться.
   Ваддо просиял.
   — Видел я, как он в себя ушел, вот и понадеялся. С новой песней и зимние вечера быстрей пролетят.
   — Постараюсь, — коротко ответил Гаривальд.
   Теперь ему предстояло сочинить две песни: одну простую и одну — про деревенских девчонок, что поддаются на уговоры альгарвейских солдат. Он надеялся, что вторую Ваддо не услышит. Несмотря даже на то, что старостина дочка была достаточно молода, хоть и не так красива, чтобы привлечь внимание альгарвейцев.
   — Если песня выйдет хоть вполовину так хороша, как те, что ты уже сочинил, она все равно будет лучше, чем многие, что мы годами поем, — добавил Ваддо. — В нашей родной деревне появился певец — миннезингер, я бы сказал! Кто бы мог подумать!
   — Спасибо, — стеснительно пробормотал Гаривальд.
   Мысль о том, что он в силах сложить песню, до сих пор приводила его в трепет.
   — Это тебе спасибо! Ты делаешь Зоссену доброе имя!
   Староста был необыкновенно красноречив. «Не переигрывает ли? — мелькнуло в голове у Гаривальда. — Может, усыпить бдительность хочет, а потом сдать парням Мезенцио?» Ему пришло в голову, что хрустальный шар стоит перепрятать в одному ему известное место. А то и вовсе утопить в омуте. Если бы удалось это сделать незаметно — может, и стоит.
   С другой стороны, если альгарвейцы застанут его за этим занятием, то спалят на месте. Или вздернут на суку под табличкой в назидание остальным. Может, как раз этого Ваддо и добивается? Тогда накажут напугавшегося Гаривальда, а староста ни при чем выйдет… Крестьянин помотал головой, отгоняя дурацкие, тошнотворно подлые мысли.
   — Неплохо будет услышать новую песню, — повторил Ваддо. — Что угодно, лишь бы о голоде не вспоминать…
   — Хороший был урожай, — скорбно промолвил Дагульф. — Жалко, нам не достался.
   — Рыжики… — Ваддо оглянулся торопливо — точно так же, как остальные жители Зоссена, когда не желали попадаться на глаза старосте. Ничего опасного он не заметил — в этом Гаривальд мог быть уверен, потому что оглянулся и сам, — и ограничился тяжелым вздохом и коротким: — Ну, что поделаешь…