Страница:
— Большую часть работы мы проводим в голове, — усмехнулся Сиунтио, — а голову не снимаем с плеч. Вот тебе преимущество теории над опытом. Лаборатория нам нужна только для того, чтобы подтвердить наши расчеты.
— Или, что чаще бывает, опровергнуть, — добавил Ильмаринен.
Сиунтио снова хохотнул, на сей раз — согласно.
Пекка слишком нервничала, чтобы воспринимать шутки. Как любой чародей-теоретик, она осознавала свои ограничения как экспериментатора и понимала, что собирается зайти за установленные для нее границы.
— Посмотрим, что случится, когда мы используем расходящиеся ряды, — сурово промолвила она и, поклонившись старшим коллегам, добавила: — Вы оба понимаете, что я буду делать — и что будете делать вы, если опыт пойдет не по плану.
— Да, — решительно отозвался Сиунтио.
— Безусловно. — Ильмаринен кивнул. — Единственное, чего мы не знаем, — так это успеем ли спохватиться, прежде чем опыт зайдет слишком далеко. — Он ухмыльнулся, показав желтоватые кривые зубы. — Впрочем, как я и говорил, опыты ставят для того, тобы выяснить, где мы обсчитались…
— Это не единственная причина, — с некоторым упреком заметил Сиунтио.
Пекка вмешалась раньше, чем двое почтенных старцев успели затеять свару.
— Посмотрим, что случится. Займите места, прошу вас. И ни слова больше, если только речь не пойдет о жизни и смерти. Если я отвлекусь, это может плохо кончиться.
Она пожалела, что Лейно работает над своими проектами где-то в бурлящих недрах лабораторного корпуса, а не стоит рядом. В лаборатории ее супруг творил настоящие чудеса. Но теория, стоявшая за этими чудесами, почти не занимала его, а в этом опыте важно было именно теоретическое обоснование. Вот и еще одна забота: если теория неверна и последствия опыта окажутся катастрофическими, она может и Лейно погубить своей неудачей.
Впрочем, об этом она уже не узнает.
— Вы готовы? — спросила Пекка, окинув взглядом Сиунтио с Ильмариненом.
Вопрос прозвучал до странности риторически: чародейка прекрасно знала, что оба ученых готовы, но опыт не начнется, пока они не подтвердят это. Сиунтио ответил таким же ритуальным полупоклоном. Ильмаринен просто кивнул, но всякое подобие насмешки исчезло с его ехидной физиономии. Любопытство снедало его не меньше, чем коллег.
Пекка шагнула к рядам клеток и, выбрав одну, отнесла подопытную крысу на белый лабораторный стол. Прищурившись за стеклами очков, Сиунтио прочел с таблички на клетке кличку и опознавательный номер крысы. Пекка, как того требовали правила, повторила сказанное и записала в журнал, после чего сняла со стеллажа вторую клетку. Повторился тот же ритуал, только кличку и номерок прочитал вслух Ильмаринен. Пекка вновь занесла данные в протокол эксперимента.
— Да будет отмечено, — промолвила она, записывая, — что одно подопытное животное является потомком другого во втором колене.
— Да будет также отмечено, — добавил Сиунтио, — что в данном эксперименте, в отличие от предыдущих, для исследования инверсной взаимосвязи между законами сродства и подобия будет использовано заклятие, включающее расходящийся ряд.
— Да будет сверх того отмечено, — вмешался Ильмаринен, — что мы понятия не имеем, что творим; что выясним это, скорей всего, на собственной шкуре и что при этом от нас едва ли останется что-то, что можно будет положить на погребальный костер — о драгоценном протоколе, который так старательно ведет госпожа Пекка, я тактично умолчу.
— Да будет отмечено, — огрызнулась Пекка, — что записывать все это я не собираюсь.
Ильмаринен сверкнул нахальной улыбкой. Пекке тут же захотелось сверкнуть боевым лучом. Из самого тяжелого жезла.
— Довольно, — вмешался Сиунтио.
Порою — не всегда — ему удавалось пристыдить Ильмаринена: волшебство под стать его рангу. Вот и сейчас товарищ его замолчал, но, судя по выражению его лица, нисколько не пристыженный.
— Мы начинаем, — произнесла Пекка и произнесла ритуальные слова, как всякий куусаманский чародей, перед тем как читать заклинание.
Привычная формула успокоила ее. Куусамо пребудет в веках, даже если сама Пекка погибнет, как стояла страна тысячи лет до ее рождения. Напомнив себе об этом, чародейка смогла перевести дыхание.
Она приступила к заклятию. Голос ее то повышался, то спадал до шепота, то торопился, то замирал, повинуясь сложному ритму заклинания, разработанного ею и ее коллегами-теоретиками. От того заклинания, что начала читать Пекка в Илихарме, прежде чем на город обрушились кровавые чары альгарвейцев, нынешнее отличалось довольно сильно. Вместе с Ильмариненом и Сиунтио Пекка вновь и вновь обсуждала каждую строку, тут убирая, там добавляя, чтобы ни в словах, ни в жестах, которыми чародейка сопровождала заклинание, не осталось ни единой неточности.
Весна в Каяни была прохладной, но на лбу Пекки выступил пот. Она физически ощущала, какие силы пытается призвать и сдержать — немыслимые, немыслимые силы. Все расчеты указывали на то, но знать рассудком и чувствовать костями — совсем разные вещи.
— Силы горние, помогите нам! — донесся еле слышный, но отчетливый шепот Сиунтио: старый ученый, должно быть, тоже ощутил действие чар.
Ильмаринен пробормотал себе под нос что-то совсем не похожее на молитву.
Даже крысы заметались в клетках. Ловкими — но недостаточно ловкими — лапками они пытались отворить дверцы. Старшая крыса пищала от испуга. Младшая пыталась зарыться в набросанную на дно клетки солому.
Пекка не сердилась на зверька: ей тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. То заклятие, что сплела она когда-то, что заставило ее двинуться по становой жиле исследований, никак не могло сравниться с нынешним. Ей пришло в голову, что какой-нибудь чародей во времена Каунианской империи или долгую эпоху смут после ее падения мог читать подобное заклятие. Если это и случилось, тот чародей не пережил эксперимента — как принято было выражаться в древности, не сумел сдержать вызванного им демона. Устаревшая терминология всегда вызывала у Пекки улыбку… до сего дня. Сейчас в голове у нее билась одна мысль: «Я с ума сошла, раз пытаюсь сотворить подобное».
Чародейка резко мотнула головой. Это мир вокруг нее сошел с ума. Сама она пребывала в здравом рассудке. Во всяком случае, надеялась на это.
Она продолжала читать заклинание. Чары уже дошли до той стадии, когда попытка прервать их действие привела бы к последствиям еще более ужасным, чем те, какие волшебница и ее коллеги стремились вызвать — поскольку предпринятые ими защитые меры были бы в этом случае бесполезны.
«Не наделай глупостей», — всегда говорила она себе, прежде чем творить волшебство, а не разрабатывать заклинания. Свои способности практикующего чародея Пекка оценивала здраво. И, поскольку знала свои пределы и понимала, что готова переступить их, была особенно осторожна. Позволить себе оступиться она могла не более, чем прервать ритуал на середине.
— А-а… — выдохнул Ильмаринен.
Занятая чтением, Пекка не сразу поняла, что заставило старого ученого нарушить молчание. Но миг спустя и она увидала протянувшуюся между клетками тонкую струйку живого света. Она не улыбнулась — времени не было, — но немое ликование охватило ее душу. Теория предсказывала спонтанное выделение энергии. До сих пор все шло согласно расчетам.
Кроме того, теория предсказывала, что выделение энергии будет нарастать. Световой луч становился ярче с пугающей быстротой. Пекка волей-неволей прищурилась, не в силах терпеть этот блеск. Какая-то из крыс — правая или левая, не понять — пискнула в ужасе.
Если опыт не завершится в ближайшие секунды, бушующий свет сожжет лабораторию. Пекка зажмурилась так крепко, как только могла, но блеск все прибывал. И отвернуться нельзя было — если только не отвернуться с этим от мира живущих. Запахло грозой, будто огненный луч жезла прошил воздух над ухом чародейки. К несчастью, вызванные заклятием Пекки силы были не столь ничтожны.
На краткий ужасающий миг в лицо чародейке пахнуло жаром, таким жаром, что доменная печь показалась бы полярной пустошью. Потом грянуло, да так, что Пекка едва устояла на ногах. Оконные стекла лаборатории вылетели от удара, осыпав лужайку осколками.
…Тишина. Покой. «Я жива, — подумала Пека. — Надеюсь, никого не порезало стеклами. — И потом: — Профессор Хейкки будет в бешенстве, что я повесила замену окон на факультетский бюджет». Мысль эта была такой нелепой, что чародейка невольно хихикнула… хотя опасалась оказаться провидицей.
Сквозь выбитые окна в лабораторию ворвался свежий воздух, запахи молодой травы и распускающихся цветов. Но вместе с ними ноздри Пекки уловили резкую вонь разложения. Так или иначе, опыт завершился.
— Посмотрим, что у нас получилось, — отозвался Ильмаринен на невысказанную мысль.
Пекка шагнула к клетке, где прежде сидела старшая крыса. В определенном смысле она там и осталась. Чародейка кивнула сама себе, глядя на гниющий трупик, и перешла ко второй клетке, где сидела — прежде — крыса молодая. Теперь там не было ничего, кроме соломы и пары завалявшихся зерен.
— Поздравляю, моя дорогая, — промолвил Сиунтио. — Этот опыт повторяет ваш эксперимент с двумя желудями — повторяет и углубляет. А благодаря улучшенной формуле заклятия и жизненной энергии крыс — подтверждает, что мы в силах использовать данный процесс для получения магической энергии. И это еще не конец.
— Расходящиеся ряды, — проворчал Ильмаринен. — Да уж, разошлись.
— О да, — прошептала Пекка, не в силах оторвать взгляда от клеток. — Одна крыса миновала отведенный ей срок, другая вернулась к началу своего пути и раньше того. — Она ткнула пальцем в пустую клетку. — Где она теперь? Существовала ли вообще? Каково это — оказаться вот так вырванным из ткани бытия?
— Хотите выяснить? — поинтересовался Ильмаринен. — В смысле — на личном опыте?
Пекка содрогнулась всем телом.
— Силы горние, нет!!!
Еще один долгий день в череде нескончаемых дней. Слезая с подводы, которая возвращалась в город с дорожных работ, Леофсиг вяло подумал, что ему следовало бы подыскать иное место. Хотелось заглянуть в баню и освежиться, но сил сделать крюк в пару кварталов решительно не оставалось.
— Домой, — пробормотал он себе под нос. — Жрать. И в койку.
Ничто другое его сейчас не интересовало. И в первую очередь — сон. Он вполне мог повалиться и задремать прямо на мостовой, если бы не знал, что альгарвейские жандармы примут его за пьяного и поднимут пинками.
Шаг за шагом он сумел добрести в конце концов до дверей родного дома, но, уже постучавшись, услышал за дверью какой-то шум. Юноша насторожился. Все непривычное могло представлять собой угрозу — для него или для всей семьи. Если, например, к Сидроку вернулась память…
Кто-то услыхал стук, невзирая на гомон: поднялся засов, и Леофсиг смог отворить дверь. На пороге стоял Сидрок. По мясистой физиономии его расплывалась непривычная счастливая ухмылка.
— Я наконец сделал это! — объявил он.
— Ну и молодец, — — отозвался Леофсиг. — А что? Если то, о чем я подумал, надеюсь, она хорошенькая?
Его двоюродный брат расхохотался, но покачал головой.
— Нет, не это , хотя теперь и в этом недостатка не будет. Я завербовался в бригаду Плегмунда, вот что.
— А-а, — протянул Леофсиг. — Тогда не диво, что в доме такой шум — на улице слышно было. Силы горние, вы так орали — в герцогском замке услышат!
— Не удивлюсь, — согласился Сидрок. — Ну и плевать. Я решил и отступаться не стану. Чтоб силы преисподние побрали клятых ункеров и ковнян вместе с ними.
— Но ради этого воевать за Альгарве? — Леофсиг покачал головой. Он слишком устал, чтобы спорить так жарко, как хотелось бы. — Пропусти меня, а? Я убить готов за стакан вина и горячий ужин.
— Ой, — буркнул Сидрок и отступил. — Я не за Альгарве воевать собираюсь, — продолжил он, когда Леофсиг протиснулся в дверь, — а за себя. Хочу на войне побывать. Посмотреть, каково это на самом деле.
— Это потому, что ты на войне еще не был, — отозвался Леофсиг, вспоминая вонь из распоротых животов — и запах собственного страха.
— Ты прям как мой отец талдычишь, — презрительно бросил Сидрок.
— Он тоже на войне не был, так что сам не знает, о чем говорит, — ответил Леофсиг не без удовольствия — ему давно хотелось сказать о дяде Хенгисте нечто подобное. — А я был. И знаю. И скажу: ты просто в уме повредился.
— А что хочешь, то и говори. Ломаного гроша не стоят ваши уговоры. Все бумаги я уже подписал, — ответил Сидрок. — А кому не нравится, тот пускай подавится.
Леофсигу хотелось забить кузену в глотку его слова, но гораздо больше ему хотелось есть и спать. А без Сидрока в доме будет гораздо спокойней.
— Ну, будь по-твоему, — ответил он и, пройдя по коридору, свернул налево, в кухню.
Сестра и мать суетились у очага.
— Я слышала, как вы с ним спорили, — театральным шепотом сообщила Эльфрида. — Воевать за Мезенцио после всего, что сотворили рыжики с нашей страной! Подумать только! Ты его отговорил?
— Нет, мама, — ответил Леофсиг и налил себе немного вина. — И знаешь что? Я не очень-то и пытался.
— Вот и молодец! — Конберга шепотом говорить не собиралась. — Я не пожалею, если он уберется из нашего дома, и молчать вы меня не заставите. От него одни беды. Если альгарвейцы готовы его принять под крылышко — пускай забирают, не жалко.
Сидрок, впустив в дом Леофсига, должно быть, вернулся в гостиную, потому что оттуда вновь донеслись крики: они с дядей Хенгистом устроили знатную свару. Леофсиг склонил голову к плечу, прислушиваясь — самые смачные обороты он намеревался взять на вооружение, — и едва не прозевал, как мать сказала:
— Вот, я тебе оставила на печи котелок горячей воды — помыться.
С некоторой неохотой юноша вернулся в реальность.
— О… спасибо… — пробормотал он, понадеявшись, что голос его звучит не слишком рассеянно.
Конберга поставила посреди кухни таз, и они с Эльфридой вышли, чтобы юноша мог помыться без стеснения.
— Если начнет пригорать — сними посудину с огня, — велела сестра, выходя.
— Ладно.
Леофсиг налил в кипяток холодной воды и принялся тщательно оттирать въевшуюся грязь. В бане мытье получилось бы лучше, чем над тазиком, при помощи тряпки, зато тащиться лишних несколько кварталов не пришлось.
В кухню заглянул отец. Леофсиг не знал, давно ли Хестан дома, но спрашивать не пришлось.
— Ты уже слышал новость?
— О да! — Леофсиг кивнул. — Вся округа, должно быть, уже наслышана, кроме разве что того глухого старого пня, что живет в третьем доме от нас.
Хестан усмехнулся и тут же помрачнел.
— Было бы смешно, когда бы смешно было… ну, ты понимаешь. Сидрок никого не желает слушать, к большому моему сожалению.
— Твоему и дяди Хенгиста и больше ничьему, — ответил Леофсиг, заглушая очередную вспышку ругани из гостиной. — И по твоим же словам я рассудил, что ты сам будешь рад спровадить Сидрока куда подальше.
Отец снова вздохнул.
— Был бы рад. Силы горние, да я был рад… пока он в самом деле не собрался уходить. После этого… трудно смотреть, как твой родич совершает, как ты понимаешь, огромную ошибку.
— Если он уйдет, Эалстану будет безопасней, — напомнил Леофсиг.
— Верно, — согласился отец, — но пока Сидрок вроде не собирался вспоминать, что между ними случилось. Я всегда опасался сообщить Эалстану, что он может вернуться домой, да он теперь и не захочет, должно быть, если придется волочить за собой эту девушку…
— Ванаи, — подсказал Леофсиг, вспомнив, как изумился, когда Эалстан назвал любимую по имени. — М-да. Теперь, когда рыжики взялись сгонять всех кауниан в гетто, как он вообще сможет вернуться с нею в Громхеорт?
Не успел отец ответить, как послышался яростный вопль Сидрока:
— Да чтоб тебя холера взяла, старый хрыч! Чтоб тебя силы преисподние пожрали! Я лучше пойду туда, где меня ценят !
Миг спустя грохнула входная дверь, да так, что стены затряслись.
— Ну вот, с этим покончено, — заключил Леофсиг, и отец молча кивнул. — Жаль, конечно… но и не жаль, если понимаешь. Тосковать по нему я особенно не стану и спать буду спокойнее — помню еще, как он привычку взял намекать, что сдаст меня альгарвейцам.
— Не думаю, что он это всерьез говорил, — пробормотал Хестан. — Надеюсь, по крайней мере.
Леофсиг был убежден, что двоюродный брат всерьез обдумывал идею выдать кузена оккупационным властям, но промолчал. В конце концов, Сидрок так и не пошел не предательство. А вскоре он отправится в далекий Ункерлант. Там у него будут более насущные заботы.
На кухню зашел дядя Хенгист. Он был младшим из братьев и вдобавок более симпатичным. Но сейчас он выглядел бесконечно измотанным и старым.
— Он ушел, — проговорил Хенгист, будто и сейчас не мог в это поверить. — Просто взял и вышел из дому. Он ушел.
— Да, — проронил Хестан.
Леофсиг поспешно потащил прочь таз с грязной водой, чтобы дядя Хенгист случайно не глянул ему в лицо. Как он верно заметил, о том, что Сидрок ушел из дому, знал уже весь квартал.
— Кто бы мог подумать, что он захочет воевать на стороне альгарвейцев? — пробормотал Хенгист, хотя Сидрок талдычил об этом уже несколько месяцев.
Кроме того, сам Хенгист в свое время говаривал о рыжиках такое, что у Леофсига скулы сводило.
— Так, дядя, ты уже не думаешь, что альгарвейцы — наше будущее?
Отец бросил на него холодный взгляд, без слов призывая к молчанию.
— Если и так, — ответил Хенгист, помрачнев, — это не повод за них воевать. У них своих солдат хватает.
«На елку влезть и рыбку съесть», — хотелось ответить Леофсигу. Остановил его предостерегающий взгляд отца. А кроме того, юноша вспомнил, что Хестан, как и Сидрок, знал, что племянник его бежал из лагеря для военнопленных. Он не осмеливался доводить дядю до белого каления, поскольку не мог ему до конца доверять.
— Пусть силы горние уберегут мальчика, Хенгист, — промолвил отец.
— Мальчишку! — взорвался тот. — Но он же уверен, что уже взрослый мужчина! И как его в этом разубедить?
— Научится, — ответил Хестан. — Ты научился. Я научился. Леофсиг вон научился. Будем только надеяться, что он не слишком дорого заплатит за уроки.
— Тебе легко говорить, — пробурчал дядя.
— Нет, — ответил отец Леофсига. — Мой сын служил в армии, в фортвежской армии, — не удержавшись, кольнул он брата, и тот поджал губы. — Другой мой сын пропал. И кто скажет, что с ним сейчас? Никто в Громхеорте не знает, куда подевался Эалстан. Как сквозь землю провалился.
— Я так и не разобрался, Хестан, что случилось в тот день, когда он пропал, а Сидрок ударился головой, — заметил Хенгист. — Если бы я знал точно — возможно, нам было бы о чем еще поговорить.
Он развернулся и вышел из кухни.
— Пожалуй, он будет еще опасней Сидрока, — в смятении пробормотал Леофсиг, когда дядя скрылся в коридоре.
— Не думаю, — ответил Хестан и вздохнул. — Надеюсь, что нет. У него сейчас другие заботы на уме.
— Теперь, когда Сидрок ушел, ему бы, может, лучше подыскать себе дом?
— Думаешь? — с искренним недоумением спросил отец. — Я всегда полагал, что лучше ему оставаться здесь, под приглядом, чем сидеть одному в мрачных раздумьях. Или я не прав?
Леофсиг призадумался.
— Прав, пожалуй. Нехорошо, конечно, но ты прав.
— Ты там уже оделся? — окликнула Конберга из прихожей. — Если да, нам с мамой на стол накрывать пора.
— Заходи, — отозвался юноша. — Я лучше буду жевать, чем вздорить.
Отец приподнял бровь и серьезно кивнул.
Глава 20
Впервые с тех пор, как брошенное альгарвейским драконом ядро убило Эфориель, Корнелю вернулся в родную стихию: верхом на левиафане он мчался по волнам, чтобы нести погибель войскам короля Мезенцио. До стандартов сибианского военно-морского флота дрессированный лагоанцами зверь недотягивал, но самка была еще молода и, как успел заметить ее седок, поддавалась обучению.
Правду сказать, ныне Корнелю патрулировал воды близ побережья Валмиеры, а не более узкий пролив, отделявший архипелаг Сибиу от Дерлавайского континента. Собственная его держава оставалась во власти альгарвейцев. Силы горние, жена Корнелю оставалась во власти альгарвейцев. Но подводник не сдавался.
Он похлопал левиафана по спине — система сигналов, принятая на лагоанском флоте, мало отличалась от привычной ему. Чудовище покорно вытянуло над водою переднюю часть змеевидного туловища, подняв Корнелю над волнами, чтобы наездник смог оглядеться получше. Если альгарвейский корабль проскользит над становой жилой незамеченным, едва ли подводник сумеет потопить его.
Но даже в самой дальней дали не было видно ничего, кроме неба и моря. Корнелю вновь шлепнул зверя по спине, и левиафан вновь нырнул. Мышцы шустро ходили под толстой шкурой — должно быть, животное полагало команды седока частью веселой игры. Подводник не обижался. Пусть играет, лишь бы альгарвейцев не упустить. Морякам Мезенцио игра придется не по вкусу, а Корнелю будет только счастлив отправить их на дно морское.
— Вот-вот, — пробормотал он себе под нос. — Вроде бы мы плывем вдоль становой жилы, но проверить не мешает.
Поясной кошель его, как и облегающий комбинезон, скроен был из прорезиненной ткани. Из кармана на поясе подводник вытащил оправленный в бронзу пустотелый стеклянный шар. Внутри инструмента колыхались на подвесках два листка тончайшей золотой фольги. Сейчас они висели порознь, как разведенные ладони.
Корнелю довольно хмыкнул. Листочки отталкивались друг от друга в присутствии рассеянной магической энергии — а единственным источником волшебства посреди океана были становые жилы, проходившие равно по морю и суше. Если подводник задержится здесь достаточно долго, мимо обязательно проплывет корабль.
Но что в данном случае означает «достаточно», Корнелю понятия не имел. Кроме того, жгучая ненависть не позволяла ему пассивно ожидать удачи. Он жаждал кровавой охоты. Он был волком, идущим по следу, а не пауком, что сидит в своей сети, ожидая, пока пролетающая мимо бабочка по неосторожности не станет его пропитанием.
Подводник покрутил инструмент в руках, наблюдая, как трепещут золотые листочки: располагаясь параллельно становой жиле, они расходились шире, чем повернутые перпендикулярно к ней. Как и предполагал Корнелю, линия, на которой расположились он и его левиафан, проходила с северо-востока на юго-запад. Моряк без колебаний направил своего зверя вдаль, к берегу оккупированной альгарвейцами Валмиеры и самого Альгарве.
— В улей не залезешь — меду не видать, — наставлял он левиафана.
Разговаривать с новым животным было не так интересно, как с Эфориелью. С прежним левиафаном подводник делился всеми своими горестями, с новым же до сих пор испытывал определенное стеснение. И тем более не мог решить, много ли понимает зверь из его слов — в конце концов, чудовище привыкло к лагоанской речи, а не к языку Сибиу. Корнелю сам понимал, что волнуется из-за пустяков, но ничего не мог с собою поделать.
Левиафан повиновался командам с охотой. С его точки зрения, он был занят тем, на что никак не повлияло его знакомство с родом людским: добывал пропитание. Вот зверь ворвался в стаю скумбрии, и заработали длинные зубастые челюсти, разрывая тушку за тушкой. Седока на спине и притороченные к брюху ядра замедленного действия чудовище едва замечало — вот только плавать с ними было не так удобно, и оттого нескольким рыбкам удалось уйти от страшной пасти. Но в желудок левиафану попало немало рыбы, и зверь насытился.
— Давай же, красавица моя, — понукал зверя Корнелю. — Давай! Найди мне корабль! Хоть самый завалященький! Ну хоть какой-нибудь!
Подводник понимал, что лукавит — ему не нужен был абы какой корабль. Он знал, что хочет найти: плавучую крепость, ощетинившуюся тяжелыми жезлами и ядрометами. Отправив на дно такую громаду, он мог бы считать, что хотя бы начал мстить альгарвейцам за все, что они сотворили с его державой и с ним самим.
Но потопить плавучую крепость будет непросто. Корнелю осознавал это прекрасно. Потребуется хитрость, и опаска, и очень много удачи. Моряки на борту плавучей крепости неустанно несут дозор, высматривая приближающихся левиафанов, как и чародеи, хотя последних подводник опасался меньше. Инструмент на поясе позволял определять присутствие волшебной силы, но моряк редко пользовался ею, отчего в колдовском зрении оставлял лишь слабые, чуть заметные следы.
Небо… море… небо… море… И ничего, кроме моря и неба, насколько хватало глаза. Корнелю раздраженно буркнул что-то про себя и тут же увидел нечто, не принадлежавшее ни волнам, ни тучам. Однако никакой радости ему это не принесло. Выругавшись, подводник направил левиафана в глубину, надеясь, что плывущий в небесах дракон его не заметил.
Прорезиненый костюм и наложенные на него чары не давали подводнику замерзнуть в ледяных волнах. Другое заклятие позволяло получать воздух из окружающей воды, и Корнелю мог находиться в глубине так же долго, как его левиафан. К несчастью, наложить второе заклятие на левиафана не сумел еще ни один чародей, так что зверю приходилось время от времени всплывать, чтобы отдышаться. А кроме того, еще ни один волшебник не составил заклятия, которое позволяло бы человеку нырнуть так же глубоко, как мог это сделать левиафан, и при этом не погибнуть под тяжестью водной толщи.
— Или, что чаще бывает, опровергнуть, — добавил Ильмаринен.
Сиунтио снова хохотнул, на сей раз — согласно.
Пекка слишком нервничала, чтобы воспринимать шутки. Как любой чародей-теоретик, она осознавала свои ограничения как экспериментатора и понимала, что собирается зайти за установленные для нее границы.
— Посмотрим, что случится, когда мы используем расходящиеся ряды, — сурово промолвила она и, поклонившись старшим коллегам, добавила: — Вы оба понимаете, что я буду делать — и что будете делать вы, если опыт пойдет не по плану.
— Да, — решительно отозвался Сиунтио.
— Безусловно. — Ильмаринен кивнул. — Единственное, чего мы не знаем, — так это успеем ли спохватиться, прежде чем опыт зайдет слишком далеко. — Он ухмыльнулся, показав желтоватые кривые зубы. — Впрочем, как я и говорил, опыты ставят для того, тобы выяснить, где мы обсчитались…
— Это не единственная причина, — с некоторым упреком заметил Сиунтио.
Пекка вмешалась раньше, чем двое почтенных старцев успели затеять свару.
— Посмотрим, что случится. Займите места, прошу вас. И ни слова больше, если только речь не пойдет о жизни и смерти. Если я отвлекусь, это может плохо кончиться.
Она пожалела, что Лейно работает над своими проектами где-то в бурлящих недрах лабораторного корпуса, а не стоит рядом. В лаборатории ее супруг творил настоящие чудеса. Но теория, стоявшая за этими чудесами, почти не занимала его, а в этом опыте важно было именно теоретическое обоснование. Вот и еще одна забота: если теория неверна и последствия опыта окажутся катастрофическими, она может и Лейно погубить своей неудачей.
Впрочем, об этом она уже не узнает.
— Вы готовы? — спросила Пекка, окинув взглядом Сиунтио с Ильмариненом.
Вопрос прозвучал до странности риторически: чародейка прекрасно знала, что оба ученых готовы, но опыт не начнется, пока они не подтвердят это. Сиунтио ответил таким же ритуальным полупоклоном. Ильмаринен просто кивнул, но всякое подобие насмешки исчезло с его ехидной физиономии. Любопытство снедало его не меньше, чем коллег.
Пекка шагнула к рядам клеток и, выбрав одну, отнесла подопытную крысу на белый лабораторный стол. Прищурившись за стеклами очков, Сиунтио прочел с таблички на клетке кличку и опознавательный номер крысы. Пекка, как того требовали правила, повторила сказанное и записала в журнал, после чего сняла со стеллажа вторую клетку. Повторился тот же ритуал, только кличку и номерок прочитал вслух Ильмаринен. Пекка вновь занесла данные в протокол эксперимента.
— Да будет отмечено, — промолвила она, записывая, — что одно подопытное животное является потомком другого во втором колене.
— Да будет также отмечено, — добавил Сиунтио, — что в данном эксперименте, в отличие от предыдущих, для исследования инверсной взаимосвязи между законами сродства и подобия будет использовано заклятие, включающее расходящийся ряд.
— Да будет сверх того отмечено, — вмешался Ильмаринен, — что мы понятия не имеем, что творим; что выясним это, скорей всего, на собственной шкуре и что при этом от нас едва ли останется что-то, что можно будет положить на погребальный костер — о драгоценном протоколе, который так старательно ведет госпожа Пекка, я тактично умолчу.
— Да будет отмечено, — огрызнулась Пекка, — что записывать все это я не собираюсь.
Ильмаринен сверкнул нахальной улыбкой. Пекке тут же захотелось сверкнуть боевым лучом. Из самого тяжелого жезла.
— Довольно, — вмешался Сиунтио.
Порою — не всегда — ему удавалось пристыдить Ильмаринена: волшебство под стать его рангу. Вот и сейчас товарищ его замолчал, но, судя по выражению его лица, нисколько не пристыженный.
— Мы начинаем, — произнесла Пекка и произнесла ритуальные слова, как всякий куусаманский чародей, перед тем как читать заклинание.
Привычная формула успокоила ее. Куусамо пребудет в веках, даже если сама Пекка погибнет, как стояла страна тысячи лет до ее рождения. Напомнив себе об этом, чародейка смогла перевести дыхание.
Она приступила к заклятию. Голос ее то повышался, то спадал до шепота, то торопился, то замирал, повинуясь сложному ритму заклинания, разработанного ею и ее коллегами-теоретиками. От того заклинания, что начала читать Пекка в Илихарме, прежде чем на город обрушились кровавые чары альгарвейцев, нынешнее отличалось довольно сильно. Вместе с Ильмариненом и Сиунтио Пекка вновь и вновь обсуждала каждую строку, тут убирая, там добавляя, чтобы ни в словах, ни в жестах, которыми чародейка сопровождала заклинание, не осталось ни единой неточности.
Весна в Каяни была прохладной, но на лбу Пекки выступил пот. Она физически ощущала, какие силы пытается призвать и сдержать — немыслимые, немыслимые силы. Все расчеты указывали на то, но знать рассудком и чувствовать костями — совсем разные вещи.
— Силы горние, помогите нам! — донесся еле слышный, но отчетливый шепот Сиунтио: старый ученый, должно быть, тоже ощутил действие чар.
Ильмаринен пробормотал себе под нос что-то совсем не похожее на молитву.
Даже крысы заметались в клетках. Ловкими — но недостаточно ловкими — лапками они пытались отворить дверцы. Старшая крыса пищала от испуга. Младшая пыталась зарыться в набросанную на дно клетки солому.
Пекка не сердилась на зверька: ей тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. То заклятие, что сплела она когда-то, что заставило ее двинуться по становой жиле исследований, никак не могло сравниться с нынешним. Ей пришло в голову, что какой-нибудь чародей во времена Каунианской империи или долгую эпоху смут после ее падения мог читать подобное заклятие. Если это и случилось, тот чародей не пережил эксперимента — как принято было выражаться в древности, не сумел сдержать вызванного им демона. Устаревшая терминология всегда вызывала у Пекки улыбку… до сего дня. Сейчас в голове у нее билась одна мысль: «Я с ума сошла, раз пытаюсь сотворить подобное».
Чародейка резко мотнула головой. Это мир вокруг нее сошел с ума. Сама она пребывала в здравом рассудке. Во всяком случае, надеялась на это.
Она продолжала читать заклинание. Чары уже дошли до той стадии, когда попытка прервать их действие привела бы к последствиям еще более ужасным, чем те, какие волшебница и ее коллеги стремились вызвать — поскольку предпринятые ими защитые меры были бы в этом случае бесполезны.
«Не наделай глупостей», — всегда говорила она себе, прежде чем творить волшебство, а не разрабатывать заклинания. Свои способности практикующего чародея Пекка оценивала здраво. И, поскольку знала свои пределы и понимала, что готова переступить их, была особенно осторожна. Позволить себе оступиться она могла не более, чем прервать ритуал на середине.
— А-а… — выдохнул Ильмаринен.
Занятая чтением, Пекка не сразу поняла, что заставило старого ученого нарушить молчание. Но миг спустя и она увидала протянувшуюся между клетками тонкую струйку живого света. Она не улыбнулась — времени не было, — но немое ликование охватило ее душу. Теория предсказывала спонтанное выделение энергии. До сих пор все шло согласно расчетам.
Кроме того, теория предсказывала, что выделение энергии будет нарастать. Световой луч становился ярче с пугающей быстротой. Пекка волей-неволей прищурилась, не в силах терпеть этот блеск. Какая-то из крыс — правая или левая, не понять — пискнула в ужасе.
Если опыт не завершится в ближайшие секунды, бушующий свет сожжет лабораторию. Пекка зажмурилась так крепко, как только могла, но блеск все прибывал. И отвернуться нельзя было — если только не отвернуться с этим от мира живущих. Запахло грозой, будто огненный луч жезла прошил воздух над ухом чародейки. К несчастью, вызванные заклятием Пекки силы были не столь ничтожны.
На краткий ужасающий миг в лицо чародейке пахнуло жаром, таким жаром, что доменная печь показалась бы полярной пустошью. Потом грянуло, да так, что Пекка едва устояла на ногах. Оконные стекла лаборатории вылетели от удара, осыпав лужайку осколками.
…Тишина. Покой. «Я жива, — подумала Пека. — Надеюсь, никого не порезало стеклами. — И потом: — Профессор Хейкки будет в бешенстве, что я повесила замену окон на факультетский бюджет». Мысль эта была такой нелепой, что чародейка невольно хихикнула… хотя опасалась оказаться провидицей.
Сквозь выбитые окна в лабораторию ворвался свежий воздух, запахи молодой травы и распускающихся цветов. Но вместе с ними ноздри Пекки уловили резкую вонь разложения. Так или иначе, опыт завершился.
— Посмотрим, что у нас получилось, — отозвался Ильмаринен на невысказанную мысль.
Пекка шагнула к клетке, где прежде сидела старшая крыса. В определенном смысле она там и осталась. Чародейка кивнула сама себе, глядя на гниющий трупик, и перешла ко второй клетке, где сидела — прежде — крыса молодая. Теперь там не было ничего, кроме соломы и пары завалявшихся зерен.
— Поздравляю, моя дорогая, — промолвил Сиунтио. — Этот опыт повторяет ваш эксперимент с двумя желудями — повторяет и углубляет. А благодаря улучшенной формуле заклятия и жизненной энергии крыс — подтверждает, что мы в силах использовать данный процесс для получения магической энергии. И это еще не конец.
— Расходящиеся ряды, — проворчал Ильмаринен. — Да уж, разошлись.
— О да, — прошептала Пекка, не в силах оторвать взгляда от клеток. — Одна крыса миновала отведенный ей срок, другая вернулась к началу своего пути и раньше того. — Она ткнула пальцем в пустую клетку. — Где она теперь? Существовала ли вообще? Каково это — оказаться вот так вырванным из ткани бытия?
— Хотите выяснить? — поинтересовался Ильмаринен. — В смысле — на личном опыте?
Пекка содрогнулась всем телом.
— Силы горние, нет!!!
Еще один долгий день в череде нескончаемых дней. Слезая с подводы, которая возвращалась в город с дорожных работ, Леофсиг вяло подумал, что ему следовало бы подыскать иное место. Хотелось заглянуть в баню и освежиться, но сил сделать крюк в пару кварталов решительно не оставалось.
— Домой, — пробормотал он себе под нос. — Жрать. И в койку.
Ничто другое его сейчас не интересовало. И в первую очередь — сон. Он вполне мог повалиться и задремать прямо на мостовой, если бы не знал, что альгарвейские жандармы примут его за пьяного и поднимут пинками.
Шаг за шагом он сумел добрести в конце концов до дверей родного дома, но, уже постучавшись, услышал за дверью какой-то шум. Юноша насторожился. Все непривычное могло представлять собой угрозу — для него или для всей семьи. Если, например, к Сидроку вернулась память…
Кто-то услыхал стук, невзирая на гомон: поднялся засов, и Леофсиг смог отворить дверь. На пороге стоял Сидрок. По мясистой физиономии его расплывалась непривычная счастливая ухмылка.
— Я наконец сделал это! — объявил он.
— Ну и молодец, — — отозвался Леофсиг. — А что? Если то, о чем я подумал, надеюсь, она хорошенькая?
Его двоюродный брат расхохотался, но покачал головой.
— Нет, не это , хотя теперь и в этом недостатка не будет. Я завербовался в бригаду Плегмунда, вот что.
— А-а, — протянул Леофсиг. — Тогда не диво, что в доме такой шум — на улице слышно было. Силы горние, вы так орали — в герцогском замке услышат!
— Не удивлюсь, — согласился Сидрок. — Ну и плевать. Я решил и отступаться не стану. Чтоб силы преисподние побрали клятых ункеров и ковнян вместе с ними.
— Но ради этого воевать за Альгарве? — Леофсиг покачал головой. Он слишком устал, чтобы спорить так жарко, как хотелось бы. — Пропусти меня, а? Я убить готов за стакан вина и горячий ужин.
— Ой, — буркнул Сидрок и отступил. — Я не за Альгарве воевать собираюсь, — продолжил он, когда Леофсиг протиснулся в дверь, — а за себя. Хочу на войне побывать. Посмотреть, каково это на самом деле.
— Это потому, что ты на войне еще не был, — отозвался Леофсиг, вспоминая вонь из распоротых животов — и запах собственного страха.
— Ты прям как мой отец талдычишь, — презрительно бросил Сидрок.
— Он тоже на войне не был, так что сам не знает, о чем говорит, — ответил Леофсиг не без удовольствия — ему давно хотелось сказать о дяде Хенгисте нечто подобное. — А я был. И знаю. И скажу: ты просто в уме повредился.
— А что хочешь, то и говори. Ломаного гроша не стоят ваши уговоры. Все бумаги я уже подписал, — ответил Сидрок. — А кому не нравится, тот пускай подавится.
Леофсигу хотелось забить кузену в глотку его слова, но гораздо больше ему хотелось есть и спать. А без Сидрока в доме будет гораздо спокойней.
— Ну, будь по-твоему, — ответил он и, пройдя по коридору, свернул налево, в кухню.
Сестра и мать суетились у очага.
— Я слышала, как вы с ним спорили, — театральным шепотом сообщила Эльфрида. — Воевать за Мезенцио после всего, что сотворили рыжики с нашей страной! Подумать только! Ты его отговорил?
— Нет, мама, — ответил Леофсиг и налил себе немного вина. — И знаешь что? Я не очень-то и пытался.
— Вот и молодец! — Конберга шепотом говорить не собиралась. — Я не пожалею, если он уберется из нашего дома, и молчать вы меня не заставите. От него одни беды. Если альгарвейцы готовы его принять под крылышко — пускай забирают, не жалко.
Сидрок, впустив в дом Леофсига, должно быть, вернулся в гостиную, потому что оттуда вновь донеслись крики: они с дядей Хенгистом устроили знатную свару. Леофсиг склонил голову к плечу, прислушиваясь — самые смачные обороты он намеревался взять на вооружение, — и едва не прозевал, как мать сказала:
— Вот, я тебе оставила на печи котелок горячей воды — помыться.
С некоторой неохотой юноша вернулся в реальность.
— О… спасибо… — пробормотал он, понадеявшись, что голос его звучит не слишком рассеянно.
Конберга поставила посреди кухни таз, и они с Эльфридой вышли, чтобы юноша мог помыться без стеснения.
— Если начнет пригорать — сними посудину с огня, — велела сестра, выходя.
— Ладно.
Леофсиг налил в кипяток холодной воды и принялся тщательно оттирать въевшуюся грязь. В бане мытье получилось бы лучше, чем над тазиком, при помощи тряпки, зато тащиться лишних несколько кварталов не пришлось.
В кухню заглянул отец. Леофсиг не знал, давно ли Хестан дома, но спрашивать не пришлось.
— Ты уже слышал новость?
— О да! — Леофсиг кивнул. — Вся округа, должно быть, уже наслышана, кроме разве что того глухого старого пня, что живет в третьем доме от нас.
Хестан усмехнулся и тут же помрачнел.
— Было бы смешно, когда бы смешно было… ну, ты понимаешь. Сидрок никого не желает слушать, к большому моему сожалению.
— Твоему и дяди Хенгиста и больше ничьему, — ответил Леофсиг, заглушая очередную вспышку ругани из гостиной. — И по твоим же словам я рассудил, что ты сам будешь рад спровадить Сидрока куда подальше.
Отец снова вздохнул.
— Был бы рад. Силы горние, да я был рад… пока он в самом деле не собрался уходить. После этого… трудно смотреть, как твой родич совершает, как ты понимаешь, огромную ошибку.
— Если он уйдет, Эалстану будет безопасней, — напомнил Леофсиг.
— Верно, — согласился отец, — но пока Сидрок вроде не собирался вспоминать, что между ними случилось. Я всегда опасался сообщить Эалстану, что он может вернуться домой, да он теперь и не захочет, должно быть, если придется волочить за собой эту девушку…
— Ванаи, — подсказал Леофсиг, вспомнив, как изумился, когда Эалстан назвал любимую по имени. — М-да. Теперь, когда рыжики взялись сгонять всех кауниан в гетто, как он вообще сможет вернуться с нею в Громхеорт?
Не успел отец ответить, как послышался яростный вопль Сидрока:
— Да чтоб тебя холера взяла, старый хрыч! Чтоб тебя силы преисподние пожрали! Я лучше пойду туда, где меня ценят !
Миг спустя грохнула входная дверь, да так, что стены затряслись.
— Ну вот, с этим покончено, — заключил Леофсиг, и отец молча кивнул. — Жаль, конечно… но и не жаль, если понимаешь. Тосковать по нему я особенно не стану и спать буду спокойнее — помню еще, как он привычку взял намекать, что сдаст меня альгарвейцам.
— Не думаю, что он это всерьез говорил, — пробормотал Хестан. — Надеюсь, по крайней мере.
Леофсиг был убежден, что двоюродный брат всерьез обдумывал идею выдать кузена оккупационным властям, но промолчал. В конце концов, Сидрок так и не пошел не предательство. А вскоре он отправится в далекий Ункерлант. Там у него будут более насущные заботы.
На кухню зашел дядя Хенгист. Он был младшим из братьев и вдобавок более симпатичным. Но сейчас он выглядел бесконечно измотанным и старым.
— Он ушел, — проговорил Хенгист, будто и сейчас не мог в это поверить. — Просто взял и вышел из дому. Он ушел.
— Да, — проронил Хестан.
Леофсиг поспешно потащил прочь таз с грязной водой, чтобы дядя Хенгист случайно не глянул ему в лицо. Как он верно заметил, о том, что Сидрок ушел из дому, знал уже весь квартал.
— Кто бы мог подумать, что он захочет воевать на стороне альгарвейцев? — пробормотал Хенгист, хотя Сидрок талдычил об этом уже несколько месяцев.
Кроме того, сам Хенгист в свое время говаривал о рыжиках такое, что у Леофсига скулы сводило.
— Так, дядя, ты уже не думаешь, что альгарвейцы — наше будущее?
Отец бросил на него холодный взгляд, без слов призывая к молчанию.
— Если и так, — ответил Хенгист, помрачнев, — это не повод за них воевать. У них своих солдат хватает.
«На елку влезть и рыбку съесть», — хотелось ответить Леофсигу. Остановил его предостерегающий взгляд отца. А кроме того, юноша вспомнил, что Хестан, как и Сидрок, знал, что племянник его бежал из лагеря для военнопленных. Он не осмеливался доводить дядю до белого каления, поскольку не мог ему до конца доверять.
— Пусть силы горние уберегут мальчика, Хенгист, — промолвил отец.
— Мальчишку! — взорвался тот. — Но он же уверен, что уже взрослый мужчина! И как его в этом разубедить?
— Научится, — ответил Хестан. — Ты научился. Я научился. Леофсиг вон научился. Будем только надеяться, что он не слишком дорого заплатит за уроки.
— Тебе легко говорить, — пробурчал дядя.
— Нет, — ответил отец Леофсига. — Мой сын служил в армии, в фортвежской армии, — не удержавшись, кольнул он брата, и тот поджал губы. — Другой мой сын пропал. И кто скажет, что с ним сейчас? Никто в Громхеорте не знает, куда подевался Эалстан. Как сквозь землю провалился.
— Я так и не разобрался, Хестан, что случилось в тот день, когда он пропал, а Сидрок ударился головой, — заметил Хенгист. — Если бы я знал точно — возможно, нам было бы о чем еще поговорить.
Он развернулся и вышел из кухни.
— Пожалуй, он будет еще опасней Сидрока, — в смятении пробормотал Леофсиг, когда дядя скрылся в коридоре.
— Не думаю, — ответил Хестан и вздохнул. — Надеюсь, что нет. У него сейчас другие заботы на уме.
— Теперь, когда Сидрок ушел, ему бы, может, лучше подыскать себе дом?
— Думаешь? — с искренним недоумением спросил отец. — Я всегда полагал, что лучше ему оставаться здесь, под приглядом, чем сидеть одному в мрачных раздумьях. Или я не прав?
Леофсиг призадумался.
— Прав, пожалуй. Нехорошо, конечно, но ты прав.
— Ты там уже оделся? — окликнула Конберга из прихожей. — Если да, нам с мамой на стол накрывать пора.
— Заходи, — отозвался юноша. — Я лучше буду жевать, чем вздорить.
Отец приподнял бровь и серьезно кивнул.
Глава 20
Впервые с тех пор, как брошенное альгарвейским драконом ядро убило Эфориель, Корнелю вернулся в родную стихию: верхом на левиафане он мчался по волнам, чтобы нести погибель войскам короля Мезенцио. До стандартов сибианского военно-морского флота дрессированный лагоанцами зверь недотягивал, но самка была еще молода и, как успел заметить ее седок, поддавалась обучению.
Правду сказать, ныне Корнелю патрулировал воды близ побережья Валмиеры, а не более узкий пролив, отделявший архипелаг Сибиу от Дерлавайского континента. Собственная его держава оставалась во власти альгарвейцев. Силы горние, жена Корнелю оставалась во власти альгарвейцев. Но подводник не сдавался.
Он похлопал левиафана по спине — система сигналов, принятая на лагоанском флоте, мало отличалась от привычной ему. Чудовище покорно вытянуло над водою переднюю часть змеевидного туловища, подняв Корнелю над волнами, чтобы наездник смог оглядеться получше. Если альгарвейский корабль проскользит над становой жилой незамеченным, едва ли подводник сумеет потопить его.
Но даже в самой дальней дали не было видно ничего, кроме неба и моря. Корнелю вновь шлепнул зверя по спине, и левиафан вновь нырнул. Мышцы шустро ходили под толстой шкурой — должно быть, животное полагало команды седока частью веселой игры. Подводник не обижался. Пусть играет, лишь бы альгарвейцев не упустить. Морякам Мезенцио игра придется не по вкусу, а Корнелю будет только счастлив отправить их на дно морское.
— Вот-вот, — пробормотал он себе под нос. — Вроде бы мы плывем вдоль становой жилы, но проверить не мешает.
Поясной кошель его, как и облегающий комбинезон, скроен был из прорезиненной ткани. Из кармана на поясе подводник вытащил оправленный в бронзу пустотелый стеклянный шар. Внутри инструмента колыхались на подвесках два листка тончайшей золотой фольги. Сейчас они висели порознь, как разведенные ладони.
Корнелю довольно хмыкнул. Листочки отталкивались друг от друга в присутствии рассеянной магической энергии — а единственным источником волшебства посреди океана были становые жилы, проходившие равно по морю и суше. Если подводник задержится здесь достаточно долго, мимо обязательно проплывет корабль.
Но что в данном случае означает «достаточно», Корнелю понятия не имел. Кроме того, жгучая ненависть не позволяла ему пассивно ожидать удачи. Он жаждал кровавой охоты. Он был волком, идущим по следу, а не пауком, что сидит в своей сети, ожидая, пока пролетающая мимо бабочка по неосторожности не станет его пропитанием.
Подводник покрутил инструмент в руках, наблюдая, как трепещут золотые листочки: располагаясь параллельно становой жиле, они расходились шире, чем повернутые перпендикулярно к ней. Как и предполагал Корнелю, линия, на которой расположились он и его левиафан, проходила с северо-востока на юго-запад. Моряк без колебаний направил своего зверя вдаль, к берегу оккупированной альгарвейцами Валмиеры и самого Альгарве.
— В улей не залезешь — меду не видать, — наставлял он левиафана.
Разговаривать с новым животным было не так интересно, как с Эфориелью. С прежним левиафаном подводник делился всеми своими горестями, с новым же до сих пор испытывал определенное стеснение. И тем более не мог решить, много ли понимает зверь из его слов — в конце концов, чудовище привыкло к лагоанской речи, а не к языку Сибиу. Корнелю сам понимал, что волнуется из-за пустяков, но ничего не мог с собою поделать.
Левиафан повиновался командам с охотой. С его точки зрения, он был занят тем, на что никак не повлияло его знакомство с родом людским: добывал пропитание. Вот зверь ворвался в стаю скумбрии, и заработали длинные зубастые челюсти, разрывая тушку за тушкой. Седока на спине и притороченные к брюху ядра замедленного действия чудовище едва замечало — вот только плавать с ними было не так удобно, и оттого нескольким рыбкам удалось уйти от страшной пасти. Но в желудок левиафану попало немало рыбы, и зверь насытился.
— Давай же, красавица моя, — понукал зверя Корнелю. — Давай! Найди мне корабль! Хоть самый завалященький! Ну хоть какой-нибудь!
Подводник понимал, что лукавит — ему не нужен был абы какой корабль. Он знал, что хочет найти: плавучую крепость, ощетинившуюся тяжелыми жезлами и ядрометами. Отправив на дно такую громаду, он мог бы считать, что хотя бы начал мстить альгарвейцам за все, что они сотворили с его державой и с ним самим.
Но потопить плавучую крепость будет непросто. Корнелю осознавал это прекрасно. Потребуется хитрость, и опаска, и очень много удачи. Моряки на борту плавучей крепости неустанно несут дозор, высматривая приближающихся левиафанов, как и чародеи, хотя последних подводник опасался меньше. Инструмент на поясе позволял определять присутствие волшебной силы, но моряк редко пользовался ею, отчего в колдовском зрении оставлял лишь слабые, чуть заметные следы.
Небо… море… небо… море… И ничего, кроме моря и неба, насколько хватало глаза. Корнелю раздраженно буркнул что-то про себя и тут же увидел нечто, не принадлежавшее ни волнам, ни тучам. Однако никакой радости ему это не принесло. Выругавшись, подводник направил левиафана в глубину, надеясь, что плывущий в небесах дракон его не заметил.
Прорезиненый костюм и наложенные на него чары не давали подводнику замерзнуть в ледяных волнах. Другое заклятие позволяло получать воздух из окружающей воды, и Корнелю мог находиться в глубине так же долго, как его левиафан. К несчастью, наложить второе заклятие на левиафана не сумел еще ни один чародей, так что зверю приходилось время от времени всплывать, чтобы отдышаться. А кроме того, еще ни один волшебник не составил заклятия, которое позволяло бы человеку нырнуть так же глубоко, как мог это сделать левиафан, и при этом не погибнуть под тяжестью водной толщи.