Страница:
«Это – служение, – думала Лодия. – Это – ради Него, как воины совершают подвиги на арене».
На днях наставник позвал ее к себе.
– У меня есть к тебе особое поручение, девочка… Старайся.
Лодия молча поклонилась. Особое? Неужели Мирт, избранник Князя, считает, что для нее настало время совершить что-то особое?
Мирт дал ученице ключ от комнаты в дальнем крыле замка. Объяснил, что ей нужно будет иногда заходить к больному. Лодия ни о чем не спрашивала. Наставник рассказал бы сам, если бы считал нужным позволить ей знать больше.
Она прошла по длинному коридору, сунула ключ к щелку замка. Дверь тихо скрипнула. Темноволосый парень сидел за столом. Лодия удивилась, что не знает его. Кажется, он недавно покинул Дом Воспитания, и она должна была его помнить. С виду он каким-нибудь годом старше или младше ее самой.
Юноша даже не повернул голову на скрип двери, на звук шагов. Остекленевшим, бессмысленным взглядом смотрел на свечу на столе. Свеча не горела.
Такие взгляды Лодия в избытке видела у рабов, но тонкие черты лица выдавали в нем высшего. Ладонь безжизненно лежала на открытой книге. Лодия подошла и взяла юношу за руку. Рука была холодной и висела вяло, как плеть. Пульс бился еле-еле. Юноша медленно перевел взгляд на целительницу. Под глазами – синие круги. «Сердце», – привычно заключила Лодия. Она села за стол, зажгла свечу. Разглядела следы укусов у него на нижней губе: значит, его преследуют тоска и страхи… В комнате сильно пахло какими-то благовониями. Лодия встала, чтобы открыть окно. Оно было забрано решеткой. Только тут Лодия поняла, кто перед ней. Раб из падшего мира! Она слышала о них: что один из пришельцев напоминает высшего. Лодия вспомнила, наставник Мирт тоже о нем говорил. Князь будто бы пожелал проверить, возможно ли вложить в сердце этого чужака высшую природу? Может быть, собственная природа этого падшего все же не вызовет отторжения высшей сущности?.. «Но, судя по всему, вызвала», – подумала Лодия.
С собой у нее был в сумке укрепляющий отвар, но нужна была чашка. «Неужели у него тут совсем ничего нет?» Лодия осмотрелась. Запах благовоний казался ей знакомым. Девушка уже поняла: харас. Дым этой травы приводит служителей и воинов Князя в восторженное состояние во время размышлений о своем предназначении. Харас жгли в курительницах. Для своих слуг Князь должен быть мировой осью, вершиной и основой их бытия. Он, и ничто иное. Он не ждет любви и не требует ее, ему достаточно – обожания, преклонения, подчинения. Дым из курительниц помогает достичь этого состояния. Значит, в комнате у раба все время жгли харас… Тогда понятно, почему у него плохо с сердцем и остекленел взгляд.
Энкино чудилось, что комната медленно поворачивается вокруг него. Он опустил голову на стол, на сложенные перед собой руки. Он уже не помнил, что кто-то вошел. Лодия подержала его за плечи, заставила поднять голову и поднесла к губам свою флягу с отваром. Энкино, ощутив на пересохших губах горький, сильный, незнакомый вкус, почти пришел в себя. Он тревожно спросил, отстраняясь:
– Кто ты? Опять?..
– Нет, я здесь первый раз, – ответила Лодия.
Она огляделась. В комнате не было кровати, а была плетеная из соломы циновка на полу с брошенным поверх одеялом, ничуть не смятым. «Он ни разу не ложился», – поняла Лодия.
– Пойдем, тебе надо лечь. Держись за меня.
– Мне ничего не надо, – тихо, но внятно сказал Энкино. – Я же все понимаю. Мне дали увидеть, что я сам – ничто и спасти себя не могу. А теперь я должен понять, что спасение может прийти только от вас же самих и от вашего Князя?
Видя, что он не слушает ее, Лодия заставила его подняться силой. Энкино не сопротивлялся: он почти не понимал, что с ним делают. Когда она уложила его на циновку, он сразу закрыл глаза.
– Я еще послушаю сердце, – сказала Лодия, приподняв рубаху у него на груди и доставая деревянную трубку с расширяющейся на концах воронкой.
Энкино не шевельнулся.
Сердце пропускало удары. Лодия перевела взгляд на лицо Энкино.
– Когда-нибудь раньше с тобой так уже было?
Он не ответил и, кажется, ее слова скользнули мимо его сознания.
Лодия наклонилась. Она верно определила и болезнь сердца, и то, что состояние больного было отягчено глубоким душевным угнетением.
– Что с тобой делали? – мягко спросила она.
– Один раз отвели к кому-то в синем. Как у тебя. – Энкино скользнул взглядом по синей хламиде целительницы, надетой поверх узкого серого платья из тонкой шерсти. Лодия слегка подняла брови. Она догадалась, что это Мирт. – Он говорил, что я должен понять истину. Это же чепуха! – неожиданно воскликнул он и вдруг приподнялся. – Истину не познают… через пытки.
Девушка придержала его:
– Хочешь сесть?
Она слегка нахмурилась, обдумывая его слова.
– А что с тобой еще происходит?
– Сколько прошло времени? Я здесь давно? – Энкино снова лег, ощутив такой приступ слабости, что закрыл глаза.
Он снова не слышал, о чем его спрашивали.
Энкино долго держали запертым в этой комнате, часто не приносили даже воды. Он яснее всего помнил первый раз, когда комната стала медленно наполняться дымом. Сперва это был только странный, пряный запах, только потом он разглядел сизые струи, больше всего вокруг воздуховода в потолке. «Зачем? Зачем?!» – думал Энкино, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнело. Но страшнее всего было, когда он стал понимать, зачем. Чтобы он видел: спасти его может только Князь, его милость. «Зачем ему это? Через страдание он хочет привести к истине… Зачем?!»
Целительница нахмурилась, видя, что он еле слышно шепчет: «Зачем?» Все это очень напоминало помешательство. А теперь юноша был еще и близок к обмороку. Лодия поспешно достала из сумки склянку, в которую была налита жидкость с резким запахом, и дала больному понюхать, чтобы он пришел в себя.
– Голова кружится? Постой… когда ты ел в последний раз? – она вдруг поняла, что раз в комнате нет посуды, нет даже чашки с водой – возможно, он просто очень голоден.
– Не знаю, – равнодушно сказал Энкино. – Ну и что. У вас же, наверное, все рассчитано.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мое дело лечить, – ответила Лодия. – Не мешай мне.
Энкино почувствовал, что по щекам у него катятся слезы, и отвернулся, кусая губы, к стене. Лодия обождала. Она привыкла лечить рабов – те не стыдились и плакали, и кричали от боли. И он, значит, тоже раб в душе… Высший бы не заплакал, особенно перед теми, кого считает своими мучителями.
Она снова достала флягу с отваром:
– Вот, вместо воды…
Когда он напился и снова повернулся к ней, Лодия ровным голосом сказала:
– Ты в замке Князя. Здесь не могут сделать с тобой ничего, что не было бы тебе во благо.
– Это не замок, а каменный сарай, – осипшим голосом ответил Энкино. – Архитектура… Что ты зовешь благом?.. Сидеть тут взаперти? Мне не оставляют даже воды. А этот дым… я задыхаюсь, а затем от него бывают видения, которые потом путаются с явью. И когда проснешься, то лучше бы умереть – так болит голова и не хватает дыхания. И ни капли воды… – он запнулся, вспомнив, что это уже говорил.
– Я оставлю тебе, – Лодия встала, поставила на стол свою уже полупустую флягу.
Она догадалась, что чужака по воле Князя подвергают тем испытаниям, которых сами ищут служители на высоких ступенях посвящения. Поэтому и ее поручение назвали «особым» – у Князя есть свои намерения относительно этого юноши из падшего мира.
– По воле нашего Князя страдания оказываются благом, – сказала Лодия, укладывая в сумку свою трубку, которой слушала сердце. – Испытания сокрушают душу, и через это приходит познание истины. Ты поймешь, что в трудную минуту жизни, когда ты окажешься наедине с собой и ничем не сможешь себе помочь, причастность к Князю спасет тебя. Ты будешь потом благодарен ему за это.
Энкино, книжник, с удивлением посмотрел на нее. Он слышал уже точно такие же проповеди. Только не здесь, а от священников Вседержителя.
– Расскажи о своих видениях, – попросила Лодия. – Он сам уже являлся тебе? – добавила она с невольным почтением.
– Ты думаешь, сам ваш правитель говорил со мной в видениях? – переспросил Энкино. Ужаснувшись мысли, которая пришла ему в голову, он прошептал: – Кто же он?!..
Лодия распорядилась, чтобы Энкино принесли поесть и поставили на стол кувшин с водой. Она велела рабу убрать в комнате.
– Я изготовлю пилюли, укрепляющие сердце, и притирания от головной боли. Сегодня вечером я все это принесу, – сказала она, уходя.
– А сейчас что? Разве не ночь? – тоскливо спросил Энкино.
– Сейчас утро. Постарайся встретить новые испытания мужественно, – пожелала служительница на прощание.
– Не хочу. Это глупо – и пусть будет глупо, – сказал Энкино.
Наконец он остался один.
Энкино снова лег на циновку. Он глубоко усомнился в том, что страдания на самом деле ведут к прозрению. Наоборот, от них рассудок перестает быть ясным. Явь становится как сон. Дух ослабевает. Зоран когда-то был ранен в колено и остался хромым, потому что у него неправильно срослись связки. Беды калечат точно так же. В отчаянии, под пыткой, когда даже мир в твоих глазах меняет очертания и цвет, легко всем сердцем принять такое, от чего здоровый, с ясной душой человек отвернулся бы с ужасом. Как сохранить ясность рассудка, не посчитать за истину наваждение? «Нельзя верить самому себе, – думал Энкино. – Все, что я думаю сейчас, может быть просто бредом. Но что у меня есть, кроме самого себя?..» Он глубоко вздохнул. Все-таки унизительно бояться. А не бояться нет сил. Значит, нечего противопоставить унижению. Энкино застонал…
Он так и не узнал, сколько времени уже провел в этой комнате. Только теперь он заметил, что обрывки видений, которые он помнил, имеют смысл и связь. До сих пор Энкино не вдумывался в сны, которые вызывал дурманящий дым. Целительница сказала: «Может быть, Он сам уже являлся тебе?» Энкино вспомнил, что, как бы ни было странно или страшно он всегда и вправду видел перед собой еще кого-то. Князя? Значит, и видениями кто-то управлял?
Видение. Ни земли под ногами, ни неба. Ни луны, ни звезды. Тьма такая, что ее даже страшно вдохнуть. Ничто не движется, ничто не меняется. В темноте, как свеча, фигура небожителя. Вечность, власть, превосходство, могущество – вот что сияет в нем. В его глазах – сила уничижения: когда он останавливает на тебе взгляд, ты ничто… И новые видения. Вечность, власть, превосходство, могущество… Если он и зло, не тебе его судить: ты слишком ничтожен, перед тобой – высшая сила. Тебе не понять, так преклонись.
Просыпаясь, Энкино всегда чувствовал, что ему не хватает воздуха, точно какая-то тяжесть давила на грудь. «Вот так жук себя чувствует, когда на него наступают ногой», – думалось ему. Энкино догадывался, что задыхается он оттого, что видения вызывает белый душистый дым, проникающий в комнату через воздуховод…
Шли осенние дожди. В замке – который Энкино назвал «каменным сараем» – было холодно. Лодия, встав с рассветом, в своей комнате пила травник, чтобы согреться. Ей предстоял длинный день, полный дел, которые почему-то казались ей лишенными смысла. Лечить рабов, которые даже не понимают, что с ними делают… Лодия чувствовала, как пусто становится в ее душе. Ей казалось, что жизнь никуда не движется, а просто идет по кругу, бесконечно повторяя одни и те же события. Смысл ускользал от Лодии, как вода уходит сквозь пальцы. Что это с ней? Лодия трясла головой, отгоняя сомнения. Все, что делается, нужно Князю для его целей. Рабы необходимы, чтобы работать на высших, а смысл жизни высших – в совершенствовании, говорила себе Лодия. Переходя со ступени на ступень, они приближаются к познанию божественной сущности Князя, и, возможно, рано или поздно лучшие удостоятся принять эту сущность. Но почему-то при мысли об этом ее сердце не билось от радости…
Вот и Энкино… тот юноша. Она лечила его, говорила о высшем призвании, о неведомых замыслах Князя. Лечила, чтобы он опять и опять сходил с ума от видений, не понимая, чего от него хотят.
«Да, – пыталась убеждать себя Лодия. – Я – только звено в цепи, только орудие для того, чтобы поддержать его силы, пока он не достигнет нужного Князю совершенства…»
Вошедший раб передал, что Лодию просит прийти наставник Мирт.
Лодия отперла дверь в комнату Энкино… Значит, видения пока еще не достигли какой-то неведомой цели, ради которой их посылали – а пленник, догадывалась она, близок к безумию или смерти. Ей и впрямь показалось, что она видит мертвого. Юноша неподвижно лежал на циновке с открытыми глазами. Бледность его была просто восковой, черты лица заострились. Лодия чуть не выронила сумку. Бросилась к Энкино, быстро села рядом, положила руки ему на плечи, наклонилась к его лицу.
– Жив!
Девушка приподняла его голову, сунув под нос флакон с солями. Резкий запах привел его в чувство. Она растерла его руки. Через некоторое время взгляд Энкино стал более осмысленным.
– Это ты? Ты вчера была…
Лодия знала, что она, была не вчера, а давно: юноша путал дни. Или он видел ее в бреду недавно? Энкино попытался взять ее за руку, но был так слаб, что рука его соскользнула.
Лодия прижала пальцы к его запястью. Сердце у него опять сильно сдавало.
– Ты должен терпеть. Они знают, что делают.
– Они делают какую-то подлость, – пробормотал Энкино. – Ты скоро уйдешь?
– Нет, наставник разрешил мне сегодня не ходить к другим больным. Я посижу… – быстро сказала Лодия.
Тоска в голосе Энкино была такой, что ей стало не по себе.
– Ты боишься, что если останешься один, то снова начнутся видения? – спросила Лодия.
– И это тоже. И… – Энкино говорил еще с трудом, силы возвращались к нему медленно. – Ты одна тут похожа на человека.
– Я не человек, – возразила Лодия.
– Ну да, да, «высшая», – кивнул Энкино. – А высшим не бывает одиноко? Пусто, холодно, страшно? Нет?
Лодия опустила глаза. Все-таки неприятно: как он догадался?
Прошел час. Лодия все так же сидела на полу возле своего больного.
– Я все жду, когда же я привыкну к этим видениям. Ведь ко всему можно привыкнуть, – говорил Энкино. – Но каждый раз все так же страшно.
– Когда твой дух будет готов, ты достигнешь нужной ступени, и ты сможешь идти дальше к познанию и обретению божественной сущности… – отозвалась Лодия. – Возможно, ты сам сопротивляешься этому.
– Это… Отнять сердце и вложить другое? – Энкино болезненно поморщился. – Ты сама бы согласилась? Или ты уже такая, без сердца? – на стене плясали тени от свечи, Энкино приподнялся на локте и посмотрел в глаза Лодии.
Он не хотел, чтобы Лодия уходила: одиночество убивало его, а с ней было проще говорить, чем с призраками в видениях и снах. Ее ответы не отличались от тех суждений, что он слышал от Мирта, но в голосе слышалось тепло и участие – может быть, помимо ее воли. «Нет, у нее еще есть сердце», – мелькала мысль у Энкино. А Лодия тем временем отвечала:
– Я же тебе говорила, что пути и мысли Князя непонятны нам, и с каждым он поступает по-разному. Кто-то, как наставник Мирт, удостаивается озарения, преображения в иную сущность, совсем рано. Но и он должен был неоднократно преодолеть себя, быть много раз сокрушен и сломлен, прежде чем познать высшую истину. Многие ищут и стремятся к этому сами. А другие, как я, должны проходить путем труда и служения, от деяния к деянию, от ступени к ступени, может быть, всю жизнь – и так и не удостоиться…
«Значит, не «удостоилась» еще», – почему-то с облегчением подумал Энкино и улыбнулся.
«У него сдает сердце…» Лодия считала удары – неровные, слабые, – обеими руками держа запястье Энкино. «Надо сказать наставнику: он больше не сможет… После новых видений он уже не придет в себя». Лодия чувствовала, что и Энкино это знает. Он сидел боком к Лодии у стола, подав ей руку. На столе в старом подсвечнике горела свеча.
– Вот так целыми днями глядел на свечу, – Энкино отвернулся от Лодии. – Мне даже воды часто не дают, а свечи оставляют всегда, сколько хочешь. Я понимаю… Когда все плохо, страшно, ничего нет, а чего-то одного вдоволь… это как-то… утонченнее.
Он, подумав, добавил:
– Вот и тебе иногда позволяют приходить, лечить… Все равно это скоро кончится, я понимаю.
– Может быть, ты все-таки достигнешь озарения, – покачав головой, сказала Лодия.
– А может быть, наоборот, померкнет последний свет? – с усмешкой Энкино постучал себе по лбу. – Весь вопрос в том, что называть озарением.
Лодии стало тревожно.
– Интересно, почему у вас нет путешественников? – Энкино глубоко вздохнул. – Ну да… Непроходимые леса, болота, чащи. Но нас-то это не остановило – меня и моих друзей. Вы не путешествуете, потому что вам ничего не нужно. Истину уже открыл вам Князь или тот мудрец в темно-синей хламиде… Научить другого очень просто: довести его пытками до полусмерти, чтоб он забыл самого себя… – печальная, насмешливая складка появилась у губ Энкино. – У вас все философы так глупо торжественны, как этот мудрец в синем?
– Наставник Мирт…
– Тернарий из Тиндарита был поденщиком и кулачным бойцом, Сардоник вышел из богатой семьи, но роздал согражданам все имущество, чтобы осознать свою независимость от богатства. Ренино Оргонтиец владел множеством поместий и не то чтобы особенно раздавал… Все они что-то делали и несли за это ответ, у них был выбор. То, что они считали истиной, им приходилось отстаивать и словами, и образом жизни, – Энкино говорил прерывисто. – А что ваш наставник Мирт? Он сидит в своей комнате, среди во всем согласных с ним книг. Он пишет еще одну, полную напыщенного вздора, который здесь некому опровергнуть. К нему приводят пленника с завязанными глазами – на краю пропасти вести философский спор! Что не так – «уведите его!» Ну как тут не чувствовать себя полубогом!.. – он запнулся: дыхание сразу же сбилось.
– Тебе об этом говорить нельзя. Волноваться нельзя – опять станет хуже. Не то дам тебе сонную настойку – и будешь спать до утра, – пригрозила Лодия.
– С одной стороны – хорошо, – задумался Энкино. – Если только снов не видеть… А сама уйдешь?
– И сама уйду.
– Тогда лучше не надо. Давай о другом…
– А у вас какие книги пишут? – подняла на него глаза Лодия. – Если не «полные напыщенного вздора», тогда какие?
– У нас – разные. И вздор тоже… Например, пьесы или стихи. У вас пишут стихи?
– Да, у нас есть песни о подвигах и деяниях прославленных воинов и служителей. И гимны, выражающие нашу любовь к Князю.
– Как вы еще все не перемерли от скуки? Лодия! – нервно засмеялся Энкино. – А просто о любви, настоящей, а не к Князю, – неужели у вас ничего нет?
– О какой – «настоящей»? Ты опять волнуешься. Сейчас уйду, – пригрозила снова Лодия. – И – настойку.
– Нет, погоди… – Энкино поднял ладонь, жестом показывая ей оставаться на месте. – Если ты от меня этого не узнаешь, то ни от кого этого не узнаешь. Сейчас я тебе прочитаю… – он вздохнул. – Я так и не успел сыграть на сцене героя…
Он стал читать, остановив взгляд на свече и собрав все силы, чтобы голос не срывался и звучал выразительно:
Свеча уже догорела до половины. Энкино встал, прошел до окна, вернулся. Лодия хотела сказать ему: «Сядь, успокойся», но молчала.
– О чем ты думаешь? – не выдержала она.
– Думаю… Думаю, Лодия, вот о чем… – медленно начал Энкино. И вдруг развернулся к ней и резко спросил: – Что с вами делает ваш Князь? Зачем вы ему? Ты даже не представляешь, – он посмотрел Лодии в глаза, – какой жалкий клочок земли это ваше княжество, как убоги ваши строения, как смешны рассуждения этого вашего книжника, опять забыл, как его имя… по сравнению с тем, чего достигли мыслители в большом мире.
– Это падший мир, – сказала Лодия. Она знала, что не должна бы слушать это – но продолжала слушать. – Он лежит во прахе, лишенный присутствия Князя.
– Да, весь мир пал, а только несколько тысяч человек, или как вы там себя называете, зажатые на клочке земли среди глухого леса, сохранили себя в первозданном виде. Нет, Лодия. Скажи, Князь – это кто? Это ваш правитель, объявивший себя богом? – Энкино уже размышлял вслух. – Или демон?
– Он – высшее существо. Он – дух, – отвечала Лодия. – Разве ты не понял? Ведь он являлся тебе…
– Если так, что он делает с вами и почему замкнул вас здесь, как в тюрьме?! Ведь если он так велик, как ты говоришь, он-то понимает, что такое весь мир и что такое ваше княжество с кучкой «высших».
Лодия одна сидела у себя дома на волчьей шкуре возле камина. В этот день она не была у Энкино. Наставник Мирт сказал, что достаточно, что скоро все произойдет.
– Ты спрашиваешь: что такое весь мир? А сама даже не слышала стихов о любви и не ела никогда печеных каштанов, – на прощанье сказал ей Энкино. – На юге, откуда я родом, много каштанов…
Лодия заставила его выпить снотворное, он лег на циновку, но уснуть не мог. Целительнице это не нравилось. Он очень ослаблен и измучен, раз даже лекарства действуют не так, как должны…
– В Соверне это лакомство знают даже бедняки, а у вас… не изобрели даже печеных каштанов в сахаре! Мыслители! Ну что за вздор! – Энкино засмеялся.
– Перестань говорить глупости. Спи, – попросила Лодия.
– Ты считаешь, что это глупости, потому что никогда не пробовала, – не согласился Энкино. – Сначала попробуй, а потом говори. Не перебивай меня, Лодия! Возьми каштаны, надрежь их и положи в золу камина… Когда достаешь каштан из огня, он лежит, темно-рыжий и тускло блестящий. Но он так горяч, что не удержишь в руке. Твои волосы такого же цвета, мне кажется иногда, что если я коснусь ладонью твоих волос, то обожгусь.
Лодия растерялась:
– Что ты такое говоришь?
– А ты сама знала?
– Нет…
– Вот видишь, надо было сказать…
…Теперь, сидя перед камином и осторожно, щипцами выкатывая печеные каштаны из золы, Лодия думала. Их было десять. Вот первый, вот второй… Вдруг ей послышались за дверью шаги. Лодия вздрогнула и замерла, как будто делала что-то запретное. Но ей почудилось.
Она сложила каштаны на блюдо и подошла к зеркалу. Энкино был прав… Волосы у нее цвета печеных каштанов. Лодия почувствовала комок в горле. И как он может говорить о каштанах, находясь на грани безумия или смерти? Это твердость, мужество? Но не такое, о каком говорили наставники… «Они делают какую-то подлость»… Лодия смотрела на себя. Ей не понравилось собственное хмурое лицо, на котором словно отпечаталась тяжесть долга и служения. «Скоро все произойдет», – обещал Мирт. Лодия лучше него знала, что именно. Никакое «озарение» на Энкино не снизойдет: «Вопрос в том, что называть озарением?» Но сердце у него долго не выдержит.
«Наставник Мирт обрел иную сущность, новое сердце, но чем Энкино хуже него?» – мучительно прозвенело в глубине души.
С утра был мороз. Берест, вышедший на ристалище, глубоко вздохнул, выдохнул пар. Он был без шлема, в легких доспехах, мало стеснявших движение. Доспех Береста состоял из стальных блях, наложенных друг на друга и закрепленных на прочной коже.
Зрители молча сидели на деревянных помостах вокруг ристалища. Они ничем не напоминали Бересту толпу, которая собралась на зрелище. Высшие ожидали поединка чинно, в строгом молчании. Казалось, готовится суд или священнодействие. В тишине смотритель ристалища громко сказал:
– Воин Редвин вызвал раба Береста, чтобы подняться на вторую ступень посвящения.
Берест оглядывался, даже медленно повернулся вокруг себя, чтобы хорошо осмотреться. Он хмурился, с нетерпением ожидая увидеть своего соперника. Высшие на своих скамьях с презрением наблюдали, как раб озирается по сторонам. Редвин вел себя иначе. Он вышел, ни на кого не глядя, погруженный в себя, сосредоточенный на грядущем испытании. Юноша был в таком же доспехе, как Берест, но крытом по верху черной тканью, на которой ярко блестели вычеканенные головки заклепок.
Редвин не сводил глаз со своего врага, лицо которого казалось ему очень простым и удивленным. «Сейчас подадут знак…» – думал Редвин, приняв стойку, а раб, нахмурив брови, так и остался стоять к нему грудью, с опущенными руками. «Вдруг он совсем неумелый? – встревожился Редвин. – Потом будут говорить, что эта победа ничего мне не стоила… Но ведь я заранее не знал, что этот раб не умеет драться!»
Смотритель ристалища махнул рукой:
– Пусть начнется испытание!
Редвин подумал: если раб так и останется стоять, опустив меч, то придется его убить, но разве это поединок? А тот сердито и громко сказал:
– Постарше, что, никого у вас не нашлось?
И когда в ответ не услышал ни слова, добавил громче:
– Вы что?! Сказали, чтоб насмерть драться, – и против меня мальчишку поставили? У вас стыд-то есть?
На днях наставник позвал ее к себе.
– У меня есть к тебе особое поручение, девочка… Старайся.
Лодия молча поклонилась. Особое? Неужели Мирт, избранник Князя, считает, что для нее настало время совершить что-то особое?
Мирт дал ученице ключ от комнаты в дальнем крыле замка. Объяснил, что ей нужно будет иногда заходить к больному. Лодия ни о чем не спрашивала. Наставник рассказал бы сам, если бы считал нужным позволить ей знать больше.
Она прошла по длинному коридору, сунула ключ к щелку замка. Дверь тихо скрипнула. Темноволосый парень сидел за столом. Лодия удивилась, что не знает его. Кажется, он недавно покинул Дом Воспитания, и она должна была его помнить. С виду он каким-нибудь годом старше или младше ее самой.
Юноша даже не повернул голову на скрип двери, на звук шагов. Остекленевшим, бессмысленным взглядом смотрел на свечу на столе. Свеча не горела.
Такие взгляды Лодия в избытке видела у рабов, но тонкие черты лица выдавали в нем высшего. Ладонь безжизненно лежала на открытой книге. Лодия подошла и взяла юношу за руку. Рука была холодной и висела вяло, как плеть. Пульс бился еле-еле. Юноша медленно перевел взгляд на целительницу. Под глазами – синие круги. «Сердце», – привычно заключила Лодия. Она села за стол, зажгла свечу. Разглядела следы укусов у него на нижней губе: значит, его преследуют тоска и страхи… В комнате сильно пахло какими-то благовониями. Лодия встала, чтобы открыть окно. Оно было забрано решеткой. Только тут Лодия поняла, кто перед ней. Раб из падшего мира! Она слышала о них: что один из пришельцев напоминает высшего. Лодия вспомнила, наставник Мирт тоже о нем говорил. Князь будто бы пожелал проверить, возможно ли вложить в сердце этого чужака высшую природу? Может быть, собственная природа этого падшего все же не вызовет отторжения высшей сущности?.. «Но, судя по всему, вызвала», – подумала Лодия.
С собой у нее был в сумке укрепляющий отвар, но нужна была чашка. «Неужели у него тут совсем ничего нет?» Лодия осмотрелась. Запах благовоний казался ей знакомым. Девушка уже поняла: харас. Дым этой травы приводит служителей и воинов Князя в восторженное состояние во время размышлений о своем предназначении. Харас жгли в курительницах. Для своих слуг Князь должен быть мировой осью, вершиной и основой их бытия. Он, и ничто иное. Он не ждет любви и не требует ее, ему достаточно – обожания, преклонения, подчинения. Дым из курительниц помогает достичь этого состояния. Значит, в комнате у раба все время жгли харас… Тогда понятно, почему у него плохо с сердцем и остекленел взгляд.
Энкино чудилось, что комната медленно поворачивается вокруг него. Он опустил голову на стол, на сложенные перед собой руки. Он уже не помнил, что кто-то вошел. Лодия подержала его за плечи, заставила поднять голову и поднесла к губам свою флягу с отваром. Энкино, ощутив на пересохших губах горький, сильный, незнакомый вкус, почти пришел в себя. Он тревожно спросил, отстраняясь:
– Кто ты? Опять?..
– Нет, я здесь первый раз, – ответила Лодия.
Она огляделась. В комнате не было кровати, а была плетеная из соломы циновка на полу с брошенным поверх одеялом, ничуть не смятым. «Он ни разу не ложился», – поняла Лодия.
– Пойдем, тебе надо лечь. Держись за меня.
– Мне ничего не надо, – тихо, но внятно сказал Энкино. – Я же все понимаю. Мне дали увидеть, что я сам – ничто и спасти себя не могу. А теперь я должен понять, что спасение может прийти только от вас же самих и от вашего Князя?
Видя, что он не слушает ее, Лодия заставила его подняться силой. Энкино не сопротивлялся: он почти не понимал, что с ним делают. Когда она уложила его на циновку, он сразу закрыл глаза.
– Я еще послушаю сердце, – сказала Лодия, приподняв рубаху у него на груди и доставая деревянную трубку с расширяющейся на концах воронкой.
Энкино не шевельнулся.
Сердце пропускало удары. Лодия перевела взгляд на лицо Энкино.
– Когда-нибудь раньше с тобой так уже было?
Он не ответил и, кажется, ее слова скользнули мимо его сознания.
Лодия наклонилась. Она верно определила и болезнь сердца, и то, что состояние больного было отягчено глубоким душевным угнетением.
– Что с тобой делали? – мягко спросила она.
– Один раз отвели к кому-то в синем. Как у тебя. – Энкино скользнул взглядом по синей хламиде целительницы, надетой поверх узкого серого платья из тонкой шерсти. Лодия слегка подняла брови. Она догадалась, что это Мирт. – Он говорил, что я должен понять истину. Это же чепуха! – неожиданно воскликнул он и вдруг приподнялся. – Истину не познают… через пытки.
Девушка придержала его:
– Хочешь сесть?
Она слегка нахмурилась, обдумывая его слова.
– А что с тобой еще происходит?
– Сколько прошло времени? Я здесь давно? – Энкино снова лег, ощутив такой приступ слабости, что закрыл глаза.
Он снова не слышал, о чем его спрашивали.
Энкино долго держали запертым в этой комнате, часто не приносили даже воды. Он яснее всего помнил первый раз, когда комната стала медленно наполняться дымом. Сперва это был только странный, пряный запах, только потом он разглядел сизые струи, больше всего вокруг воздуховода в потолке. «Зачем? Зачем?!» – думал Энкино, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнело. Но страшнее всего было, когда он стал понимать, зачем. Чтобы он видел: спасти его может только Князь, его милость. «Зачем ему это? Через страдание он хочет привести к истине… Зачем?!»
Целительница нахмурилась, видя, что он еле слышно шепчет: «Зачем?» Все это очень напоминало помешательство. А теперь юноша был еще и близок к обмороку. Лодия поспешно достала из сумки склянку, в которую была налита жидкость с резким запахом, и дала больному понюхать, чтобы он пришел в себя.
– Голова кружится? Постой… когда ты ел в последний раз? – она вдруг поняла, что раз в комнате нет посуды, нет даже чашки с водой – возможно, он просто очень голоден.
– Не знаю, – равнодушно сказал Энкино. – Ну и что. У вас же, наверное, все рассчитано.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мое дело лечить, – ответила Лодия. – Не мешай мне.
Энкино почувствовал, что по щекам у него катятся слезы, и отвернулся, кусая губы, к стене. Лодия обождала. Она привыкла лечить рабов – те не стыдились и плакали, и кричали от боли. И он, значит, тоже раб в душе… Высший бы не заплакал, особенно перед теми, кого считает своими мучителями.
Она снова достала флягу с отваром:
– Вот, вместо воды…
Когда он напился и снова повернулся к ней, Лодия ровным голосом сказала:
– Ты в замке Князя. Здесь не могут сделать с тобой ничего, что не было бы тебе во благо.
– Это не замок, а каменный сарай, – осипшим голосом ответил Энкино. – Архитектура… Что ты зовешь благом?.. Сидеть тут взаперти? Мне не оставляют даже воды. А этот дым… я задыхаюсь, а затем от него бывают видения, которые потом путаются с явью. И когда проснешься, то лучше бы умереть – так болит голова и не хватает дыхания. И ни капли воды… – он запнулся, вспомнив, что это уже говорил.
– Я оставлю тебе, – Лодия встала, поставила на стол свою уже полупустую флягу.
Она догадалась, что чужака по воле Князя подвергают тем испытаниям, которых сами ищут служители на высоких ступенях посвящения. Поэтому и ее поручение назвали «особым» – у Князя есть свои намерения относительно этого юноши из падшего мира.
– По воле нашего Князя страдания оказываются благом, – сказала Лодия, укладывая в сумку свою трубку, которой слушала сердце. – Испытания сокрушают душу, и через это приходит познание истины. Ты поймешь, что в трудную минуту жизни, когда ты окажешься наедине с собой и ничем не сможешь себе помочь, причастность к Князю спасет тебя. Ты будешь потом благодарен ему за это.
Энкино, книжник, с удивлением посмотрел на нее. Он слышал уже точно такие же проповеди. Только не здесь, а от священников Вседержителя.
– Расскажи о своих видениях, – попросила Лодия. – Он сам уже являлся тебе? – добавила она с невольным почтением.
– Ты думаешь, сам ваш правитель говорил со мной в видениях? – переспросил Энкино. Ужаснувшись мысли, которая пришла ему в голову, он прошептал: – Кто же он?!..
Лодия распорядилась, чтобы Энкино принесли поесть и поставили на стол кувшин с водой. Она велела рабу убрать в комнате.
– Я изготовлю пилюли, укрепляющие сердце, и притирания от головной боли. Сегодня вечером я все это принесу, – сказала она, уходя.
– А сейчас что? Разве не ночь? – тоскливо спросил Энкино.
– Сейчас утро. Постарайся встретить новые испытания мужественно, – пожелала служительница на прощание.
– Не хочу. Это глупо – и пусть будет глупо, – сказал Энкино.
Наконец он остался один.
Энкино снова лег на циновку. Он глубоко усомнился в том, что страдания на самом деле ведут к прозрению. Наоборот, от них рассудок перестает быть ясным. Явь становится как сон. Дух ослабевает. Зоран когда-то был ранен в колено и остался хромым, потому что у него неправильно срослись связки. Беды калечат точно так же. В отчаянии, под пыткой, когда даже мир в твоих глазах меняет очертания и цвет, легко всем сердцем принять такое, от чего здоровый, с ясной душой человек отвернулся бы с ужасом. Как сохранить ясность рассудка, не посчитать за истину наваждение? «Нельзя верить самому себе, – думал Энкино. – Все, что я думаю сейчас, может быть просто бредом. Но что у меня есть, кроме самого себя?..» Он глубоко вздохнул. Все-таки унизительно бояться. А не бояться нет сил. Значит, нечего противопоставить унижению. Энкино застонал…
Он так и не узнал, сколько времени уже провел в этой комнате. Только теперь он заметил, что обрывки видений, которые он помнил, имеют смысл и связь. До сих пор Энкино не вдумывался в сны, которые вызывал дурманящий дым. Целительница сказала: «Может быть, Он сам уже являлся тебе?» Энкино вспомнил, что, как бы ни было странно или страшно он всегда и вправду видел перед собой еще кого-то. Князя? Значит, и видениями кто-то управлял?
Видение. Ни земли под ногами, ни неба. Ни луны, ни звезды. Тьма такая, что ее даже страшно вдохнуть. Ничто не движется, ничто не меняется. В темноте, как свеча, фигура небожителя. Вечность, власть, превосходство, могущество – вот что сияет в нем. В его глазах – сила уничижения: когда он останавливает на тебе взгляд, ты ничто… И новые видения. Вечность, власть, превосходство, могущество… Если он и зло, не тебе его судить: ты слишком ничтожен, перед тобой – высшая сила. Тебе не понять, так преклонись.
Просыпаясь, Энкино всегда чувствовал, что ему не хватает воздуха, точно какая-то тяжесть давила на грудь. «Вот так жук себя чувствует, когда на него наступают ногой», – думалось ему. Энкино догадывался, что задыхается он оттого, что видения вызывает белый душистый дым, проникающий в комнату через воздуховод…
Шли осенние дожди. В замке – который Энкино назвал «каменным сараем» – было холодно. Лодия, встав с рассветом, в своей комнате пила травник, чтобы согреться. Ей предстоял длинный день, полный дел, которые почему-то казались ей лишенными смысла. Лечить рабов, которые даже не понимают, что с ними делают… Лодия чувствовала, как пусто становится в ее душе. Ей казалось, что жизнь никуда не движется, а просто идет по кругу, бесконечно повторяя одни и те же события. Смысл ускользал от Лодии, как вода уходит сквозь пальцы. Что это с ней? Лодия трясла головой, отгоняя сомнения. Все, что делается, нужно Князю для его целей. Рабы необходимы, чтобы работать на высших, а смысл жизни высших – в совершенствовании, говорила себе Лодия. Переходя со ступени на ступень, они приближаются к познанию божественной сущности Князя, и, возможно, рано или поздно лучшие удостоятся принять эту сущность. Но почему-то при мысли об этом ее сердце не билось от радости…
Вот и Энкино… тот юноша. Она лечила его, говорила о высшем призвании, о неведомых замыслах Князя. Лечила, чтобы он опять и опять сходил с ума от видений, не понимая, чего от него хотят.
«Да, – пыталась убеждать себя Лодия. – Я – только звено в цепи, только орудие для того, чтобы поддержать его силы, пока он не достигнет нужного Князю совершенства…»
Вошедший раб передал, что Лодию просит прийти наставник Мирт.
Лодия отперла дверь в комнату Энкино… Значит, видения пока еще не достигли какой-то неведомой цели, ради которой их посылали – а пленник, догадывалась она, близок к безумию или смерти. Ей и впрямь показалось, что она видит мертвого. Юноша неподвижно лежал на циновке с открытыми глазами. Бледность его была просто восковой, черты лица заострились. Лодия чуть не выронила сумку. Бросилась к Энкино, быстро села рядом, положила руки ему на плечи, наклонилась к его лицу.
– Жив!
Девушка приподняла его голову, сунув под нос флакон с солями. Резкий запах привел его в чувство. Она растерла его руки. Через некоторое время взгляд Энкино стал более осмысленным.
– Это ты? Ты вчера была…
Лодия знала, что она, была не вчера, а давно: юноша путал дни. Или он видел ее в бреду недавно? Энкино попытался взять ее за руку, но был так слаб, что рука его соскользнула.
Лодия прижала пальцы к его запястью. Сердце у него опять сильно сдавало.
– Ты должен терпеть. Они знают, что делают.
– Они делают какую-то подлость, – пробормотал Энкино. – Ты скоро уйдешь?
– Нет, наставник разрешил мне сегодня не ходить к другим больным. Я посижу… – быстро сказала Лодия.
Тоска в голосе Энкино была такой, что ей стало не по себе.
– Ты боишься, что если останешься один, то снова начнутся видения? – спросила Лодия.
– И это тоже. И… – Энкино говорил еще с трудом, силы возвращались к нему медленно. – Ты одна тут похожа на человека.
– Я не человек, – возразила Лодия.
– Ну да, да, «высшая», – кивнул Энкино. – А высшим не бывает одиноко? Пусто, холодно, страшно? Нет?
Лодия опустила глаза. Все-таки неприятно: как он догадался?
Прошел час. Лодия все так же сидела на полу возле своего больного.
– Я все жду, когда же я привыкну к этим видениям. Ведь ко всему можно привыкнуть, – говорил Энкино. – Но каждый раз все так же страшно.
– Когда твой дух будет готов, ты достигнешь нужной ступени, и ты сможешь идти дальше к познанию и обретению божественной сущности… – отозвалась Лодия. – Возможно, ты сам сопротивляешься этому.
– Это… Отнять сердце и вложить другое? – Энкино болезненно поморщился. – Ты сама бы согласилась? Или ты уже такая, без сердца? – на стене плясали тени от свечи, Энкино приподнялся на локте и посмотрел в глаза Лодии.
Он не хотел, чтобы Лодия уходила: одиночество убивало его, а с ней было проще говорить, чем с призраками в видениях и снах. Ее ответы не отличались от тех суждений, что он слышал от Мирта, но в голосе слышалось тепло и участие – может быть, помимо ее воли. «Нет, у нее еще есть сердце», – мелькала мысль у Энкино. А Лодия тем временем отвечала:
– Я же тебе говорила, что пути и мысли Князя непонятны нам, и с каждым он поступает по-разному. Кто-то, как наставник Мирт, удостаивается озарения, преображения в иную сущность, совсем рано. Но и он должен был неоднократно преодолеть себя, быть много раз сокрушен и сломлен, прежде чем познать высшую истину. Многие ищут и стремятся к этому сами. А другие, как я, должны проходить путем труда и служения, от деяния к деянию, от ступени к ступени, может быть, всю жизнь – и так и не удостоиться…
«Значит, не «удостоилась» еще», – почему-то с облегчением подумал Энкино и улыбнулся.
«У него сдает сердце…» Лодия считала удары – неровные, слабые, – обеими руками держа запястье Энкино. «Надо сказать наставнику: он больше не сможет… После новых видений он уже не придет в себя». Лодия чувствовала, что и Энкино это знает. Он сидел боком к Лодии у стола, подав ей руку. На столе в старом подсвечнике горела свеча.
– Вот так целыми днями глядел на свечу, – Энкино отвернулся от Лодии. – Мне даже воды часто не дают, а свечи оставляют всегда, сколько хочешь. Я понимаю… Когда все плохо, страшно, ничего нет, а чего-то одного вдоволь… это как-то… утонченнее.
Он, подумав, добавил:
– Вот и тебе иногда позволяют приходить, лечить… Все равно это скоро кончится, я понимаю.
– Может быть, ты все-таки достигнешь озарения, – покачав головой, сказала Лодия.
– А может быть, наоборот, померкнет последний свет? – с усмешкой Энкино постучал себе по лбу. – Весь вопрос в том, что называть озарением.
Лодии стало тревожно.
– Интересно, почему у вас нет путешественников? – Энкино глубоко вздохнул. – Ну да… Непроходимые леса, болота, чащи. Но нас-то это не остановило – меня и моих друзей. Вы не путешествуете, потому что вам ничего не нужно. Истину уже открыл вам Князь или тот мудрец в темно-синей хламиде… Научить другого очень просто: довести его пытками до полусмерти, чтоб он забыл самого себя… – печальная, насмешливая складка появилась у губ Энкино. – У вас все философы так глупо торжественны, как этот мудрец в синем?
– Наставник Мирт…
– Тернарий из Тиндарита был поденщиком и кулачным бойцом, Сардоник вышел из богатой семьи, но роздал согражданам все имущество, чтобы осознать свою независимость от богатства. Ренино Оргонтиец владел множеством поместий и не то чтобы особенно раздавал… Все они что-то делали и несли за это ответ, у них был выбор. То, что они считали истиной, им приходилось отстаивать и словами, и образом жизни, – Энкино говорил прерывисто. – А что ваш наставник Мирт? Он сидит в своей комнате, среди во всем согласных с ним книг. Он пишет еще одну, полную напыщенного вздора, который здесь некому опровергнуть. К нему приводят пленника с завязанными глазами – на краю пропасти вести философский спор! Что не так – «уведите его!» Ну как тут не чувствовать себя полубогом!.. – он запнулся: дыхание сразу же сбилось.
– Тебе об этом говорить нельзя. Волноваться нельзя – опять станет хуже. Не то дам тебе сонную настойку – и будешь спать до утра, – пригрозила Лодия.
– С одной стороны – хорошо, – задумался Энкино. – Если только снов не видеть… А сама уйдешь?
– И сама уйду.
– Тогда лучше не надо. Давай о другом…
– А у вас какие книги пишут? – подняла на него глаза Лодия. – Если не «полные напыщенного вздора», тогда какие?
– У нас – разные. И вздор тоже… Например, пьесы или стихи. У вас пишут стихи?
– Да, у нас есть песни о подвигах и деяниях прославленных воинов и служителей. И гимны, выражающие нашу любовь к Князю.
– Как вы еще все не перемерли от скуки? Лодия! – нервно засмеялся Энкино. – А просто о любви, настоящей, а не к Князю, – неужели у вас ничего нет?
– О какой – «настоящей»? Ты опять волнуешься. Сейчас уйду, – пригрозила снова Лодия. – И – настойку.
– Нет, погоди… – Энкино поднял ладонь, жестом показывая ей оставаться на месте. – Если ты от меня этого не узнаешь, то ни от кого этого не узнаешь. Сейчас я тебе прочитаю… – он вздохнул. – Я так и не успел сыграть на сцене героя…
Он стал читать, остановив взгляд на свече и собрав все силы, чтобы голос не срывался и звучал выразительно:
Храня в пути, метелью воспетом,
Любовь, надежду, лук и колчан,
Клинок и верность своим обетам,
Я в царство мрака пришел незван.
Звенел под ветром сухой бурьян
И ели сгрудились. Но во мгле там
Мне каждый камень был амулетом,
Трава – целительницей от ран.
Я под незримой защитой чар,
Моя удача – твой светлый дар,
И нет скончанья твоим победам.
Лодия сидела неподвижно, глядя на ту же свечу, а не в глаза Энкино, – взгляды их пересекались в маленьком пламени.
А в сумерки, различим едва,
Мне отсвет видится волшебства
Над дроком, вереском, бересклетом.
Свеча уже догорела до половины. Энкино встал, прошел до окна, вернулся. Лодия хотела сказать ему: «Сядь, успокойся», но молчала.
– О чем ты думаешь? – не выдержала она.
– Думаю… Думаю, Лодия, вот о чем… – медленно начал Энкино. И вдруг развернулся к ней и резко спросил: – Что с вами делает ваш Князь? Зачем вы ему? Ты даже не представляешь, – он посмотрел Лодии в глаза, – какой жалкий клочок земли это ваше княжество, как убоги ваши строения, как смешны рассуждения этого вашего книжника, опять забыл, как его имя… по сравнению с тем, чего достигли мыслители в большом мире.
– Это падший мир, – сказала Лодия. Она знала, что не должна бы слушать это – но продолжала слушать. – Он лежит во прахе, лишенный присутствия Князя.
– Да, весь мир пал, а только несколько тысяч человек, или как вы там себя называете, зажатые на клочке земли среди глухого леса, сохранили себя в первозданном виде. Нет, Лодия. Скажи, Князь – это кто? Это ваш правитель, объявивший себя богом? – Энкино уже размышлял вслух. – Или демон?
– Он – высшее существо. Он – дух, – отвечала Лодия. – Разве ты не понял? Ведь он являлся тебе…
– Если так, что он делает с вами и почему замкнул вас здесь, как в тюрьме?! Ведь если он так велик, как ты говоришь, он-то понимает, что такое весь мир и что такое ваше княжество с кучкой «высших».
* * *
Лодия одна сидела у себя дома на волчьей шкуре возле камина. В этот день она не была у Энкино. Наставник Мирт сказал, что достаточно, что скоро все произойдет.
– Ты спрашиваешь: что такое весь мир? А сама даже не слышала стихов о любви и не ела никогда печеных каштанов, – на прощанье сказал ей Энкино. – На юге, откуда я родом, много каштанов…
Лодия заставила его выпить снотворное, он лег на циновку, но уснуть не мог. Целительнице это не нравилось. Он очень ослаблен и измучен, раз даже лекарства действуют не так, как должны…
– В Соверне это лакомство знают даже бедняки, а у вас… не изобрели даже печеных каштанов в сахаре! Мыслители! Ну что за вздор! – Энкино засмеялся.
– Перестань говорить глупости. Спи, – попросила Лодия.
– Ты считаешь, что это глупости, потому что никогда не пробовала, – не согласился Энкино. – Сначала попробуй, а потом говори. Не перебивай меня, Лодия! Возьми каштаны, надрежь их и положи в золу камина… Когда достаешь каштан из огня, он лежит, темно-рыжий и тускло блестящий. Но он так горяч, что не удержишь в руке. Твои волосы такого же цвета, мне кажется иногда, что если я коснусь ладонью твоих волос, то обожгусь.
Лодия растерялась:
– Что ты такое говоришь?
– А ты сама знала?
– Нет…
– Вот видишь, надо было сказать…
…Теперь, сидя перед камином и осторожно, щипцами выкатывая печеные каштаны из золы, Лодия думала. Их было десять. Вот первый, вот второй… Вдруг ей послышались за дверью шаги. Лодия вздрогнула и замерла, как будто делала что-то запретное. Но ей почудилось.
Она сложила каштаны на блюдо и подошла к зеркалу. Энкино был прав… Волосы у нее цвета печеных каштанов. Лодия почувствовала комок в горле. И как он может говорить о каштанах, находясь на грани безумия или смерти? Это твердость, мужество? Но не такое, о каком говорили наставники… «Они делают какую-то подлость»… Лодия смотрела на себя. Ей не понравилось собственное хмурое лицо, на котором словно отпечаталась тяжесть долга и служения. «Скоро все произойдет», – обещал Мирт. Лодия лучше него знала, что именно. Никакое «озарение» на Энкино не снизойдет: «Вопрос в том, что называть озарением?» Но сердце у него долго не выдержит.
«Наставник Мирт обрел иную сущность, новое сердце, но чем Энкино хуже него?» – мучительно прозвенело в глубине души.
С утра был мороз. Берест, вышедший на ристалище, глубоко вздохнул, выдохнул пар. Он был без шлема, в легких доспехах, мало стеснявших движение. Доспех Береста состоял из стальных блях, наложенных друг на друга и закрепленных на прочной коже.
Зрители молча сидели на деревянных помостах вокруг ристалища. Они ничем не напоминали Бересту толпу, которая собралась на зрелище. Высшие ожидали поединка чинно, в строгом молчании. Казалось, готовится суд или священнодействие. В тишине смотритель ристалища громко сказал:
– Воин Редвин вызвал раба Береста, чтобы подняться на вторую ступень посвящения.
Берест оглядывался, даже медленно повернулся вокруг себя, чтобы хорошо осмотреться. Он хмурился, с нетерпением ожидая увидеть своего соперника. Высшие на своих скамьях с презрением наблюдали, как раб озирается по сторонам. Редвин вел себя иначе. Он вышел, ни на кого не глядя, погруженный в себя, сосредоточенный на грядущем испытании. Юноша был в таком же доспехе, как Берест, но крытом по верху черной тканью, на которой ярко блестели вычеканенные головки заклепок.
Редвин не сводил глаз со своего врага, лицо которого казалось ему очень простым и удивленным. «Сейчас подадут знак…» – думал Редвин, приняв стойку, а раб, нахмурив брови, так и остался стоять к нему грудью, с опущенными руками. «Вдруг он совсем неумелый? – встревожился Редвин. – Потом будут говорить, что эта победа ничего мне не стоила… Но ведь я заранее не знал, что этот раб не умеет драться!»
Смотритель ристалища махнул рукой:
– Пусть начнется испытание!
Редвин подумал: если раб так и останется стоять, опустив меч, то придется его убить, но разве это поединок? А тот сердито и громко сказал:
– Постарше, что, никого у вас не нашлось?
И когда в ответ не услышал ни слова, добавил громче:
– Вы что?! Сказали, чтоб насмерть драться, – и против меня мальчишку поставили? У вас стыд-то есть?