Тулянская Юлия. Королевство Белок

   Ирица опустилась на колени и прикоснулась к его ране. Глаза ее замерцали, как мерцают зеленые светляки. Лесовице случалось исцелять больных зверей, которых она жалела…
   Берест в полубеспамятстве почувствовал облегчение и почти сразу понял, что рядом кто-то есть. Он быстро поднял голову. Лесовица встретилась глазами с его угрожающим взглядом…
   Берест растерянно выдохнул:
   – Что тебе надо? Кто ты?
   «Я же Ирица!»
   – Ирица? – его взгляд просветлел.
   Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, хотя он был в опасности.
   Берест стал подниматься. И одежда и волосы его были мокрыми. Голос лесовицы звучал прямо у него в голове.
   «Мне чудится», – думал Берест.
   Когда стрела вонзилась в плечо, Берест ее обломал. В ране засел наконечник. Зажав ладонью рану, он пошел вперед как слепой, нащупывая дорогу свободной рукой и стараясь больше не замечать наваждения – лесную пряху.
   «Берест! Тебе нужно спрятаться. Пойдем, я тебя поведу». Лесовица забежала вперед и заступила ему дорогу. Взгляд Береста опять просветлел.
   – Ты, диво лесное! – он сильно покачнулся. – Как тебя звать? Неужто вправду Ирица?
   «Да! Ты же сам так меня назвал. Помнишь, на поляне, где тебя догнали собаки? Но теперь не догонят… Пойдем!»
   Берест шел, опираясь на плечо Ирицы, и она напрягала силы, чтобы не дать ему упасть. Несколько раз он прислонялся к дереву. Лесовица, сосредоточенно мерцая глазами, касалась его раны и останавливала кровь. Но от ходьбы рана Береста открывалась опять, и рукав рубашки снова начинал темнеть и лосниться. Лесовица твердо решила, что не даст ему больше идти. Она остановилась: «Сядь. Сядь на землю». Увидев, как Берест мотнул головой, лесовица догадалась наконец, что ему не нравится, когда ее голос звучит у него в голове.
   – Здесь… – неуверенно выговорила Ирица вслух. – Тебя… не найдут. Я спрячу…
   Лесовица сама удивилась, услышав, что говорит словами. Точно так же – словом – дал ей имя Берест. У Ирицы забилось сердце: так необычно было то, что с ней происходило.
   Берест выбился уа сил. Они с Ирицей остановились в ельнике. Он лег навзничь на зеленый моховой пригорок. Заросшее и худое лицо Береста совсем побелело.
   – Все я испортил, – сказал он то ли ей, то ли себе. – У меня есть тайник в лесу, ближе к каменоломням. Это Хассем… позаботился… Я не сумел отыскать.
   Берест затих. Хассем, почти подросток, работал не в штольнях, а по хозяйству. Когда каменоломни охватило моровое поветрие, вместе с другими, кто послабей, Хассем попал в могильщики. По дороге к поляне со страшным кострищем и ямой, Хассем спрятал для своего приятеля немного сбереженных ими обоими сухарей. Если бы Берест сумел их взять, он смог бы какой-то срок продержаться в лесу, не выходя к людям. Близлежащие села жили за счет каменоломен, их жители выдавали беглых рабов.
   – Туда не иди, – проговорила Ирица.
   Говорить словами оказалось не так трудно, как она думала.
   – Тебе… нельзя. И мне… нельзя… тебя оставить.
   Она снова остановила кровь и, догадавшись, оторвала полосу от своего платья, стала завязывать рану. С наконечником стрелы лесовица ничего не могла поделать. Он так и засел в плече у Береста.
   – Ляг. Кровь перестанет… Ночь, день…
 
   – Откуда ты только взялась, Ирица? Как это я имя твое угадал?
   «А ведь вправду… – мелькнуло у Береста. – Я слыхал, можно зачаровать лесовицу, если дать ей имя».
   – Как зачаровать? Я не знаю… – Ирица непонимающе посмотрела на него.
   Берест понял: она услышала его мысли. «Кто за тобой гонится? – безмолвно спросила Ирица: она не нашла еще слов, чтобы сказать это по-человечески. – Зачем вы ломаете гору?»
   – Камни из горы добывают, чтобы строить города. Где добывают – это штольня. Это трудно: и клинья ломаются, и кайла, – приподнявшись и опираясь на здоровую руку, стал говорить Берест. – В горе темно, тесно, огонь чадит, а без огня нельзя: ничего не видать. Понятно, по доброй воле никто на такую работу не пойдет. Или из нужды, или если кто невольник. Вот потому и ловят меня, что я невольник… был. Теперь живым в каменоломни не вернусь. И так живым в плен дался, набрался стыда.
   Ирица не понимала многих слов, но очень старалась запомнить и догадаться о смысле хотя бы некоторых.
   – Невольник… Что значит «в плен дался»?
   Тут Бересту пришло в голову, что лесовице неоткуда знать о людских делах. Он только вздохнул, просительно взял ее за руку:
   – Не ходи ты к людям. Что тебе объяснять, все равно не поймешь. Ты красавица, ты диво лесное. Тебя обидят, не ходи.
   Ирица смотрела на него широко открытыми глазами.
   – Меня захватили, чтобы я работал в каменоломнях, – сказал Берест и усмехнулся краешком губ. – Ну и как, много ты поняла, чудо лесное?
   – Поняла, – неожиданно сказала Ирица.
   «Это она опять у меня в мыслях все прочитала», – подумал Берест.
   – А где ты жил? – спросила Ирица. – В лесу?
   – В доме… – Берест слегка повел здоровым плечом. – Там… На полночь… За морем.
   Ирица не совсем представляла себе море, но что такое «на полночь» поняла и перевела взгляд к северу.
 
   Там, за лесом и за морем, стоял город Даргород на реке Мутной. Берест, крестьянский сын, был старшим из трех братьев. Во время набега кочевников из степей он, среди прочих пеших ратников-ополченцев, оставался в заслоне и, оглушенный, в беспамятстве попал в плен. А в неволе уже и «набрался стыда», пока вели на веревке и продали, как скотину, потом везли в трюме на корабле и продали еще раз – на каменоломни.
   Берест добавил:
   – В нашем роду не в обычае в плен сдаваться. Надо биться до смерти.
   – До смерти, – повторила Ирица. – Чтобы тебя не было? – вдруг ужаснулась она.
   – Что теперь о том говорить… – нехотя сказал Берест.
   Он снова закрыл глаза, ослабев от потери крови.
   …Малочисленный заслон дрался упорно и полег там, где стоял. Берест пришел в себя почти раздетый, в штанах и нижней рубашке. Дрожа от холода, посмотрел в бледное небо осени. Казалось, что оно течет, как река, а в нем с криком кружили вороны. Тут полнеба заслонила фигура кочевника в лисьей шапке. Повернув к Бересту хищное, смелое лицо, в одной руке он держал за волосы отрубленную голову даргородского ратника. Берест хотел вскочить на ноги при виде врага, а вышло, что только дернулся и, как ни спешил, успел только подняться на колени. Раздетое тело замерзло, не слушалось. Кочевник стоял спокойно. А Берест непонимающим взглядом глядел на колья, вбитые в ряд, на которых торчали отрубленные головы даргородцев, посмертно наказанных за сопротивление. Тем временем Береста подняли двое подбежавших кочевников, смеясь и крича что-то на своем языке. Ему связали руки и отвели в обоз мимо распростертых на земле тел – тоже без верхней одежды, как Берест, только мертвых и по большей части уже обезглавленных.
   Дрожа на студеном ветру, с тяжелой, точно с похмелья, головой, полуголый, он попробовал первого в жизни срама перед сильным врагом.
 
   Мокрая рубашка Береста прилипла к телу, изношенная так, что тело кое-где просвечивало сквозь нее. Ирица положила ладонь ему против сердца. Жизненная сила, которую получала она от деревьев, была теплой. Берест ощутил, как согревается от одной ее прижатой руки, и тихо спросил:
   – Это ты меня?..
   – Я. Я могу лечить. Могу, чтобы рана закрылась. Но с твоей у меня не выходит, – призналась Ирица.
   – Там наконечник стрелы засел, – поморщился Берест. – Будь у меня нож, я бы вырезал… Ты бы взяла, нож накалила бы на огне и вырезала бы, а? Только у нас и огня-то нет… Огнива ведь нету.
   – Вырезать?! – Ирица представила это себе и вздрогнула. – А по-другому нельзя? Ни ножа нет, ни огня, – повторила она.
   – По-другому никак, – покачал головой Берест. – Если не вырезать наконечник, мне совсем худо придется. Но к людям идти нельзя. Тут вокруг все деревни живут от каменоломен… Ну, как тебе сказать, чтобы ты поняла? Они туда дрова подвозят, ткут, шьют, кайла, молоты куют для рабов, продают хлеб, крупу, мясо. Оттого они за хозяев. Они беглого выдадут. Особенно теперь. Знают же, что у нас мор. Вот и выдадут меня, а то и на месте убьют побояться, что болезнь через меня разнесется дальше.
   – Мор – это что? Ты не болен, только ранен, – уверенно сказала Ирица.
   Болезнь она бы почувствовала.
   – А ты почем знаешь? – спросил Берест. – Ты же не лекарь. Или вы все, лесовицы, такие знахарки?
   – Я вижу, когда кто-то болен. Дерево или зверь… – она посмотрела на Береста. – Ты – нет.
 
   Ирица сидела на мху, под елью, и низкие еловые лапы касались ее лица – почти детского, встревоженного и удивленного, с широко раскрытыми зелеными глазами.
   – А как же ты теперь будешь? – спросил Берест. – Я, выходит, тебя с собой связал, потому что дал имя? – сказал он. – Бедная ты… Какой тебе от меня толк?
   – Толк? Не знаю…
   Ирица, еще не привыкшая говорить словами, умолкла. Берест снова услышал ее у себя в голове: «Я тебя очень долго искала. От своей поляны в лесу шла до самых каменоломен. Как будто осенью, когда дождь в лесу и все увядает. Хотелось уснуть до весны. Где ты был? Я каждый день приходила и ждала. Много дней…»
   Берест взял лесовицу за руку:
   – Лесное ты диво… – и прислонил ее ладонь к своей щеке. – Жила бы ты сейчас спокойно в своем дупле… Ведь вы в дуплах живете, да?
   Ирица, когда ее ладонь коснулась его, на миг испуганно замерла. Потом она неуверенно провела рукой по его лицу – так она иногда гладила в лесу небольших зверей.
   – А я слыхал, вы прямо в дерево можете уйти?
   – Нет, не можем, – сказала Ирица. – Мы живые, а не как туман.
   Она снова коснулась ладонью его щеки, чтобы он убедился, что она не бесплотный дух.
   – Я как ты, такая же живая.
   – Колдунья ты лесная… – шепотом сказал Берест. – Вот как оно бывает…
 
   Лето было на исходе, дни становились короче. Берест говорил, что люди в деревнях рано ложатся спать. Надо успеть, пока они еще не закончили работу и не заперли ворота, двери и ставни.
   Еще до начала сумерек Ирица спряталась за деревьями на границе леса, окружавшего небольшую деревню – десяток домов с соломенными крышами, утопавших в зелени плодовых садов. Дальше начиналось открытое пространство, выходить на которое лесовице было страшно, хотя любому человеку бы показалось, что околица деревни совсем рядом. Ирице нужно было лишь добежать до калитки дома на самом краю деревни. За забором росли деревья, только не дикие, как в лесу, но за ними снова можно будет спрятаться. Там, среди деревьев, виднелась крыша человеческого дома. В домах, говорил Берест, есть разная утварь, и Ирица сможет раздобыть нож.
   – Только не попадись, – остерегал Берест.
   Он и сам не знал, что сделают люди, застав во дворе лесовицу – на местном наречии, под Анварденом, их называли лэри.
   За околицей было безлюдно. Ирица набралась храбрости и перебежала открытое место от края леса до заросшего кустами забора. Калитка была еще не заперта. Через миг лесовица оказалась в саду. Встав за яблоню, она снова почувствовала себя незаметной. Ирица осмотрелась. Загремела цепь. Лохматый пес возле будки насторожился, поднялся, принюхался и опять лег. На крыльце босоногая молодая женщина раскладывала на рогоже лук, чтобы его сушить. Ирица впервые видела человеческую женщину: платье с длинным и широким подолом, темные волосы заплетены в косы и перехвачены по лбу лентой. «Красивая лента», – подумала Ирица.
   Над головой лесовицы ветви сгибались под тяжестью яблок. До сих пор Ирица знала только дички. Она угощалась их кислыми плодами, но никогда не думала, что яблоки могут пахнуть медом. Вдруг во дворе раздался топот, хлопанье кнута, мычанье и рев. Это шло домой с пастбища стадо.
   Женщина бросила лук и пошла встречать корову. Черная с белым корова узнала свою калитку. Лаская и клича, женщина ввела ее во двор. Корова вошла, качая толстыми боками, с раздутым выменем, и женщина повела ее в хлев доить.
   Ирица проводила корову взглядом. Она еще не видела домашней скотины. Теперь лесовице оставалось как можно быстрее, пока хозяйка не вернулась, забежать в человеческий дом и найти нож. Ирица пробралась поближе к крыльцу дома. Ей было очень страшно и одновременно любопытно. Больше всего ее пугала мысль, что в доме есть еще кто-нибудь из людей. Тогда бы она выбежала опрометью в сад и слилась бы с ним, точно растаяла.
   С опаской оглянувшись, Ирица взбежала на крыльцо и проскользнула в открытую дверь. В доме не оказалось никого. Только в привешенной к потолку люльке спал ребенок. Ирица с любопытством задержала на нем взгляд: детеныш людей…
   Дом был перегорожен большой печью. (Берест рассказал, что именно в них бывают угли, хранящие огонь. «А вы огня-то не боитесь, лесовицы?» – спросил Берест. А она сказала: «Боимся…») По углам висели связки лука, сушеных грибов и яблок, пучки трав, на полках по стенам стояли горшки и миски. На большом столе красовался разрезанный пополам каравай хлеба и то, ради чего Ирица пришла – нож.
   Его она и схватила первым делом. Затем огляделась: здесь столько всего, может быть, взять что-нибудь еще, кроме ножа?
   Перед печью на веревке была развешана постиранная одежда: женский передник, еще какие-то тряпки, несколько цветных лент, как в волосах хозяйки. Ирица сняла с веревки одну: ничего, у хозяйки ведь есть другие. А Бересту, может быть, понравилось бы, если бы Ирица украсила себя лентой, как женщины у людей.
   Потом ее взгляд снова упал на половину каравая… Это еда людей. Берест не может есть только ягоды или жить силой леса, как она, лесное создание. Ирида взяла половину каравая, а вторую оставила хозяйке. Спеша, чтобы женщина не застала ее в доме, лесовица выскользнула за дверь.
 
   Ирица спрятала Береста в густых зарослях у ручья. Когда она вернулась, было темно. Она различила в темноте огонек костра. Ирица испугалась. Когда она уходила, у Береста не было огня. Лесовица подкралась ближе.
   Берест лежал у костра навзничь. Он не спал, только закрыл глаза и вслушивался в ночь. «Вот попадется Ирица в деревне из-за меня, – думал он. – Зачем только я отпустил ее за ножом?» Но боль в плече и жар, который все усиливался, напоминали Бересту, что от этого ножа зависит его жизнь. «Я приворожил ее… – думал Берест о лесовице. – А она как белка: в дупле живет, людей боится…»
   Ирица нерешительно подошла к костру, стараясь обойти огонь как можно дальше. Она села на мох рядом с Берестом и, держа перед собой украденный в деревне нож, посмотрела на лезвие. Представив, как она будет накалять его на огне и что станет делать им потом, Ирица зажмурилась.
   Берест не расслышал, как опустилась рядом с ним бесшумная лесовица. Она положила около себя хлеб и нож, протянула руку и коснулась его лба. Берест вздрогнул, быстро привстал – и ее рука соскользнула.
   – Это ты…
   – Тебе стало хуже, – Ирица не спросила, просто сказала.
   – К ночи всегда хуже, – отговорился Берест и вдруг добавил. – У тебя глаза светятся! Ты знаешь?
   У лесовицы и вправду в темноте блестели глаза, как у совы или кошки.
   – У нас у всех так, – Ирица видела, как глаза светятся у ее лесных сестер и братьев.
   Берест только качнул головой: с непривычки ему было жутковато.
   – Я принесла нож и человеческую еду… Тебе плохо. Надо резать сейчас, да? – Ирица бросила взгляд на лежащую во мху половину каравая и чуть блестящее от костра лезвие ножа. – Где ты взял огонь?
   – Хлеб? – спросил Берест.
   Ирица кивнула.
   – Я была в человеческом доме, – начала рассказывать она, но, заметив, что ему совсем плохо, замолчала.
   От начинавшейся лихорадки Бересту не хотелось есть, но он понимал, что без еды не протянет.
   – Хлеб – это хорошо. А огонь… – он показал лесовице камень, который отыскал в ручье. – Вот кремень. А вот и огниво, – Берест поднял руку: запястье охватывал железный браслет, на котором болтался обрывок цепи.
   Ожидая возвращения Ирицы, он сделал трут, растеребив клок своей рубахи на нитки. Потом Берест долго высекал искру браслетом о кремень, и теперь на разбитом запястье тоже виднелись потеки крови. Ирица потрогала цепь. Как можно добыть этим огонь, она все равно не понимала.
   – Придется ждать утра, – сказал Берест. – Как вырежешь наконечник, когда такая темень?
   Но он чувствовал, что рана воспаляется. Берест боялся: к утру ему будет хуже. А он должен был быть в сознании, чтобы говорить Ирице, что она должна делать. Костерок был тусклый и небольшой. Пока Ирица ходила в деревню, Берест собрал окрест сухих веток, но с раненым плечом не мог отойти далеко.
   – Я вижу. Мне не темно, – сказала Ирица, решительно сжав узкой ладонью деревянную рукоятку ножа.
   – Храбрая ты какая, – одобрил Берест.
   Он приподнялся и сел поудобнее, прислонившись к стволу дерева.
   – Давай снимай повязку.
   Ирица начала осторожно снимать холстину. Повязка снова была в крови: наконечник стрелы не давал ране закрыться.
   – Ничего, еще не больно, смелей, – ободрял ее Берест. – Теперь грей лезвие на огне, чтобы оно покраснело.
   Он знал, что говорил: раскаленный металл одновременно прижег бы рану и не дал хлынуть крови. Ирица, стараясь не поддаваться боязни, сунула широкое лезвие в пламя костра, держа нож в вытянутой, насколько было возможно, руке.
   – А теперь режь смелее, как если бы не по живому, – велел Берест. – Не бойся, не крикну, стерплю. Железка, я чую, глубоко засело… Как достанешь его, подцепишь ножом. Так что, справишься?
   – Да, – обещала лесовица.
   – Ты хоть нож-то до сих пор в руках держала? – Берест невольно покривил губы, поддаваясь слабости, но взял себя в руки. – Не беда, Ирица. Бывает хуже. Режь сейчас!
 
   Глаза Ирицы засверкали, как у пойманной дикой кошки. Стараясь, чтобы не дрогнула рука, она полоснула раскаленным лезвием по ране. Берест слабо дернулся и замер, смолчал; он, кажется, даже задержал дыхание… Когда железко стрелы оказалось у Ирицы в испачканных кровью пальцах, Берест стал дышать с хрипом, точно ему не хватало воздуха.
   – Все! – Ирица отбросила наконечник в сторону.
   Она почувствовала, что у нее самой темнеет в глазах, но быстро овладела собой.
   Берест ничего не ответил. Ирица уронила нож.
   – Сейчас, сейчас будет легче. Скоро уже совсем больно не будет, – сказала она.
   Теперь рану можно было исцелять так, как умела Ирица: железко стрелы больше не мешало. Лесовица могла брать силу жизни из любого дерева, травы, из леса вообще, хотя больше ей давала ее собственная трава – белая ирица. Ирица, не вставая с колен, накрыла обеими руками окровавленное плечо Береста.
   – Потерпи еще немножко, – уговаривала она.
   Теперь Берест чувствовал только тепло ее рук. Казалось это ему или в самом деле боль ослабела? Ирица убрала руки. Лицо Береста с плотно сомкнутыми побелевшими губами и закрытыми глазами пугало ее.
   – Теперь хорошо… Теперь все заживет.
   Берест с трудом разжал зубы и медленно повернул голову, чтобы видеть свое плечо. Ирица обмывала ему кровь: в рожке, свернутом из коры, она принесла воды из ручья. На месте открытой раны кожу стягивал свежий рубец. Берест коснулся его рукой:
   – Это ты?!
   – Я. Раньше железо мешало, а теперь нет, – ответила лесовица. – Больше не будет больно.
 

* * *

 
   Взошла луна, по траве скользили причудливые тени сплетенных веток – их едва качал слабый ветер. Ночь была такой тихой, что слышался даже звон ручья неподалеку. Земля медленно отдавала тепло, стоял запах нагретых за день солнцем трав и хвои. Берест прислонился к стволу сосны, слегка запрокинув голову. Он дышал глубоко, отдыхая от пережитой боли. Рядом с Берестом замерла лесовица – ее волосы при луне казались белыми, как холст ее платья. Чудилось, что она – неподвижный столбик тумана, вставшего в ночном лесу над травой, только в глазах отражалось неяркое пламя костерка.
   – Тебе нужно спать, и ты выздоровеешь, – сказала Ирица. – Я знаю.
   Она хотела помочь Бересту лечь, но тот вдруг порывистым движением то ли обнял ее, то ли сам прижался к ней, опустив голову ей на плечо.
   – Сколько же у тебя хлопот со мной, милая. Выходит, ты и погоню сбила со следу?
   Ирица на миг замерла, а потом сама обняла Береста, провела рукой по влажным от росы волосам…
   – И погоню, – подтвердила она. – Я стала на твой след, и свора тебя не почуяла…
   Скоро Берест уснул, очень глубоко. Ирица никогда не спала всю ночь, как люди. Она сидела около Береста и пыталась понять, чем он, человек, отличается от нее, лесовицы, и от ее братьев-дубровников. Они не дают друг другу имена, а он дал ей имя. И у него самого есть имя. Как это – быть человеком? Она уже научилась говорить словами. Это получилось почти что само собой.
   Ирица всматривалась в лицо спящего человека и прислушивалась к его снам. В них все было спокойно. Он выздоровел. Под самое утро Ирица легла рядом с Берестом, положив голову ему на грудь. Он спал так крепко, что ничего не почувствовал.
 
   Вместе с солнцем Ирица проснулась. Она пошла к ручью, у истока которого образовалось небольшое озерцо, скорее, яма, наполненная водой. Прихватив взятую в человеческом доме ленту, она спустилась к яме и заглянула в воду. Платье, которое Ирица сшила себе зимой, было изрядно потрепано, да и подол она разорвала, чтобы перевязать Бересту рану, а ткать и шить новое прямо сейчас было негде. Ирица взяла ленту и обвязала вокруг лба, как делают человеческие женщины. Некоторое время лесовица внимательно смотрела на свое отражение: лучше с лентой, чем без нее, или хуже? И так и так было хорошо. Наконец она решила: раз человеческие женщины носят ленты, значит, с лентой она будет больше нравиться Бересту. Ирица поспешила обратно к месту ночевки. Возвращаясь, она почувствовала, что тянет дымком. Берест проснулся и раздул костер.
   – Вот ты где! – окликнул он, увидав Ирицу. – Ты к ручью ходила?
   Берест широко улыбнулся, не в силах скрыть радости от того, что рука его снова слушается, а лихорадка прекратилась. Его радость передалась Ирице. Она поймала себя на том, что улыбается так же широко, глядя на Береста во все глаза.
   – Ну вот, ты совсем здоров… Тебе ночью не было холодно?
   – Не помню. Ничего не помню! – засмеялся Берест. – Спал как убитый.
   – Я ходила к озеру посмотреть на себя, – она показала на ленту. – А где хлеб?.. Я еще ягод наберу.
   Ирица поискала взглядом завернутую в лопухи половину каравая. Берест постоял молча, как будто в коротком, но глубоком раздумье. Затем он сделал то, чего лесовица никак не ожидала – быстро подошел к ней, взял за руки и сказал:
   – Ирица, а пойдешь за меня замуж? Я незлой человек, всегда буду с тобой по-хорошему. А?
   Ирица не поняла. Не отнимая рук, спросила:
   – Я знаю, что ты незлой. А что значит «пойти за тебя замуж»?
   Берест сперва только приоткрыл рот, а потом рассмеялся снова:
   – Что за чудо ты лесное? Не дитё ведь, должна знать.
   – Должна знать, а не знаю, – твердо сказала Ирица. Она понимала, что это что-то важное. – Скажи мне.
   Берест поднял брови.
   – Да как же это объяснить? У людей есть мать и отец. А мать и отец – это и есть жена и муж друг для друга.
   – Мать, отец… – повторила Ирица. – Они кто?
   – Постой… Ведь ты как-то родилась на свет? – ласково спросил Берест, как спрашивают, пытаясь вразумить, ребенка.
   – Я не родилась. Я в роще из травы появилась, когда был самый длинный день в году. Моя трава – ирица, ты же сам меня назвал ее именем.
   – Как это – появилась?
   – Как туман над травой.
   Берест покачал головой:
   – Вот диво! – и в раздумье взялся за свой обросший подбородок. – Ты же не дух… вон и руки у тебя теплые, и ленту ты себе в волосы вплела, как наши девушки. Травинка ты лесная…
   Ирица улыбнулась, потрогала свои почти совсем белые волосы:
   – Травинка зеленая, а я… такой трава бывает, когда летом на солнце выгорит.
 
   Берест пошел к ручью умыться, а потом стал помогать Ирице собирать ягоды. Она нашла куст ежевики. После своего мгновенного выздоровления Берест был голоден. Он нетерпеливо срывал ежевику, царапая шипами руки. В его огрубевших пальцах ягоды мялись, пачкая ладони лиловым и красным соком. И когда они с Ирицей сложили свои ягоды вместе, то с первого взгляда было видно, где сорванные им, а где – ею. Ее ежевика была целой, а его – мятой, и она набрала больше.
   Берест отрезал по ломтю хлеба, остальное снова завернул в лопухи. Ирица отломила кусочек. Человеческая еда казалась теплой и давала силы. Она съела горсть ежевики и стала смотреть, как ест Берест. Тот в мгновение ока покончил со своей долей и нахмурился, оставшись голодным. Лесовица молча протянула ему свой едва надломленный хлеб.
   Берест отвел ее руку:
   – Нет, Ирица, я теперь здоров. Хватит уже со мной нянчиться.
   – Мне не надо больше есть, – ответила Ирица. – А тебе надо. Потому что ты… – она подыскивала слова, чтобы ему объяснить, – как большой зверь.
   – Какой зверь? – улыбнулся Берест.
   Ирица ответила:
   – Лесной тур, – и улыбнулась в ответ, вспомнив быстрого, грозного и красивого зверя.
 
   После еды Берест до самого полудня упрямо колотил камнем по сочленению кандального браслета на своей руке. Он уже и боли в запястье не чувствовал, рука стала как чужая. Останавливаясь передохнуть, он говорил:
   – Есть одно дело, Ирица… В каменоломнях я своему товарищу слово дал. Надо выполнять. Его зовут Хассем. Может, видела, черный такой?
   Ирица сидела рядом и молча наблюдала за его усилиями. Если бы полным сочувствия взглядом можно было помочь делу, браслет давно бы уже был сбит.