Тулянская Юлия. Королевство Белок

   И князь Пристанища, который назначил эту цену за всех, в беспокойной тоске опустил голову.
   – А как хорошо было, Ирица, когда мы с тобой были королем и королевой только в Королевстве белок, – вздохнул Берест.
   – Ты устал, – сказала Ирица, читая в его душе. – Потом, когда ты вернешься, ты отдохнешь. Я буду ждать… Ты прав, я чувствую, что ты прав. Не бойся.
   – Я не буду бояться, – тихо пообещал Берест.
   Внутренним взором Ирица увидела, как в глубине его души блеснула радостная искра надежды, которую сумела она заронить.
 
   Днем была первая в Пристанище сходка. Жители собрались во дворе замка. Берест стал рассказывать, почему для защиты Пристанища, по его разумению, придется сперва послужить лорду Эйтолу. Берест не был уверен, что его вполне понимают. Он спрашивал себя, что будет, если двух десятков добровольцев не наберется? В дружине, в бывших рабах из казарм, он был уверен. Эти, люди неробкие, не видали большой беды ехать воевать.
   Берест вспомнил, как в дни основания Пристанища он собрал во дворе замка бывших рабов и хотел дознаться, есть ли среди них кузнец – он был нужен тогда для работы, а сам Берест не знал кузнечного дела. Люди стояли, молчали – и никто не выходил вперед. Тогда Берест стал спрашивать каждого поодиночке и наконец нашел кузнеца, хмурого мужика с толстыми руками. Берест догадался, что страх выйти одному из толпы мешал ему отозваться. Они, недавние рабы, не умели выходить вперед.
   И теперь, когда Берест кликнул добровольцев, у него замерло сердце. А люди топтались и переглядывались, глазами спрашивая друг друга: «Ты пойдешь?» Берест хотел дать им подумать и собирался отложить решение. Но тут из-за чужих спин выступил Вестр:
   – Берест, я хочу!
   На мгновение повисла тишина, а потом вышел еще один парень:
   – Я тоже с тобой поеду.
   Эти двое словно пробили какую-то брешь. Добровольцы выходили кто молча и даже будто стесняясь, кто с коротким, подтверждающим решимость, восклицанием. Их набралось больше двух дюжин.
   Берест почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он обводил взглядом свой отряд из Пристанища – отряд сделавших шаг вперед. Вчерашняя искра надежды в душе горячо вспыхнула. Берест понял, что верит в них и верит в будущее как никогда.
 
   В Годеринге, получив награду за победу над лордом Эрвудом, Берест позвал Зорана и Энкино: они обошли все окрестные книжные лавки. Роль Зорана и самого Береста сводилась, правда, к тому, чтобы донести купленные книги, если их окажется много. Выбирал, само собой, Энкино. Книгопродавцы таращили на посетителей глаза. Энкино не видел книжных лавок несколько лет, с тех самых пор, как попал в кухонные рабы в Анвардене. Теперь он был в каком-то смятении и, оглядываясь, называл незнакомые Бересту имена, как будто здоровался с незримо присутствующими в лавке людьми:
   – О! Сардоник! Тернарий! Смотри, это Ренино!
   Схватив за руку Береста или Зорана, или самого книгопродавца, Энкино начинал говорить:
   – Поэма «О природе вещей», в ней, в частности, вот что говорится об облаках… – он взволнованно вспоминал цитату, но сбивался, потому что взгляд натыкался на следующий корешок книги. – О! «Царь-скиталец»! Это трагедия о разбитом в бою и раненом древнем царе, который, переодевшись нищим, странствовал по своей захваченной врагом стране и искал приюта… Что это? «Механизм природы», «История»…
   Однако в конце концов Энкино пришлась сделать разумный и скромный выбор: он купил те книги, которые были корнем современного образования и которые сын учителя с юных лет знал почти наизусть.
   В Годеринге у Береста появилась упрямая мысль. Он увидел академию и стал спрашивать Энкино, мог бы он так научить детей из Пристанища, чтобы хоть кого-то из них приняли?
   – Ты один у нас книжник, – говорил Берест Энкино. – Случись что с тобой – где мы другого возьмем? Воевать с нами не поедешь. Ребят книгам учи.
   – Детям простолюдинов нельзя учиться в академии, – ответил Энкино.
   Берест нахмурился:
   – А ты говорил, в Соверне был какой-то философ – погонщик ослов?..
   – Да, в Соверне может учиться всякий, кто заплатит известную цену.
   – Цену заплатим. Пускай едут в Соверн. И ты, брат, с ними, доучивайся, чему тебе надо. И южному наречию ребят учи…
   Энкино задумчиво улыбнулся и покачал головой:
   – Берест, ты знаешь… Глядя на тебя, я и в самом деле почему-то верю, что мы это сделаем. Ты всегда задумываешь странные вещи. Но они почему-то воплощаются.
   Берест все еще хмурился. Ему чаще и чаще казалось, что он грудью идет против ветра. У него падало сердце при мысли о том, как другие верят ему. И отдалось где-то в глубине души: «Цену заплатим…»
 
   Добровольцев в дружину оказалось немного больше, чем нужно. Берест объявил, что в Пристанище останутся семейные.
   – У нас в Пристанище пока мало семей, – сказал он. – Нам не нужны вдовы.
   Ирица грустно улыбнулась, слыша его слова. Ее муж, конечно, уедет… Негодующему Вестру, который первый вызвался в добровольцы, пришлось остаться с Лин.
   Берест решил оставить в Пристанище и Зорана. Он заглянул к ним с Иллесией вечером. Зоран старательно украшал резьбой детскую кроватку. Ярина с радостным смехом и писком тискала размякшего серого кота. Кота было не узнать. В прошлый голодный год котище совсем отощал и погрустнел, и стало видно, какой он старый. Но теперь Илла откормила его, счастливый кот вконец обленился. Он больше не охотился, зато спал целыми днями в кроватке Ярины и стал ее первой игрушкой.
   Зоран помолодел. Чудилось, для него в самом деле пошло назад время. Раненый, прячась в катакомбах, Зоран сильно сдал и исхудал не хуже кота. Но Илла вылечила его больную, застуженную грудь. Теперь Зоран снова стал таким же мощным и даже грузным, как до ранения. Он приобрел своеобразную красоту зубра или дикого вепря. Илла нарадоваться не могла: видели бы сплетницы из Богадельни, которые болтали, что Илла вышла за хромого старика, какой он у нее на самом деле молодец!
   Берест поздоровался и сказал:
   – Ты и так навоевался за свою жизнь, Зоран. Поживи немного под своей крышей, хватит тебе уже спать у костров.
   Глаза Иллы заблестели от радости. С этого дня они с Зораном участвовали в общих сборах с каким-то особенным рвением. Зоран чинил лошадиную сбрую, для прочности подбивал сапоги воинов скобами и гвоздями, Илла помогала снаряжать обоз.
   – Как здорово, что тебе не надо ехать на войну! Знаешь, мы с дочкой так скучали! Да тут без тебя всем было плохо, – убеждала Иллесия мужа. – Столько работы, а такого умельца, как ты, поискать!
   Вечерами она заваривала ему крепкий свежий отвар, хотя кашля у Зорана давно уже не было и в помине: на всякий случай. Зоран не возражал. Он позволял Илле тормошить себя как угодно – как большой пес позволяет хозяйке делать с ним все, что ей вздумается.
   Илла за последний год ничуть не повзрослела. Ее черные глаза все так же весело блестели, и ради Зорана она носила красное платье, в котором была на их свадьбе, похожее на прежнее, времен Богадельни.
   Зоран был бы безоблачно счастлив, если бы не какое-то смутное сомнение на душе. Он был лучший воин Пристанища – со своим опытом, выдающейся силой, искусным мечом и сокрушительным кулаком. Даже в стычке с людьми лорда Эрвуда его участие решило все. Многие из добровольцев вернулись бы домой живыми, если бы в их маленьком войске был Зоран. Он знал походную жизнь, умел перевязать рану, вправить кость, мог не спать сутками. Он мог присмотреть за неопытными бойцами, впервые покидающими Пристанище – их было большинство. В душе Зоран сознавал: Берест не прав – ему еще рано себе позволять оставить дома такого воина, как Зоран.
   Но у него не хватало духу заговорить об этом с Иллой.
   До отъезда отряда оставалось всего пару дней. Илла была уже не так оживлена, как раньше, часто замолкала, рассеянно гладила кота и вглядывалась в лицо мужа. Когда взгляды их встречались, она быстро отводила глаза и начинала очередной рассказ о здешних делах или о ребенке…
 
   Когда-то давно Берест отправился на войну пешим даргородским ополченцем.
   Теперь он вел маленькую дружину сражаться с Вельдерном, о котором, в сущности, ничего не знал. Тамошний князь хотел стать независимым хозяином вельдернских земель и ради этого поднялся против Годеринга. Во время свой первой поездки Берест колебался: может быть, поддержать Вельдерн? Если князь борется за свободу и народ его любит, то не постоять ли за него? Он будет рад подкреплению, а иметь под боком доброго соседа – чем не награда для Пристанища? Как ни рискованно это было, Берест, быть может, решился бы принять сторону восставшего вассала. Но, расспрашивая людей, он подметил, что войска Вельдерна – рыцари и наемники: не похоже на народное восстание, и дело, видно, касается только интересов лорда. Простонародье, по слухам, своего князя Вельдерна побаивалось. Тогда Берест решил, что в господской усобице нечего искать правых и виноватых. Он присягнул Годерингу, потому что это было выгоднее Пристанищу.
   Наступил день отъезда. Ирица собрала мужа в дорогу так заботливо и просто, как будто надолго расставаться было им уже не впервой. Они обнялись на прощанье, в последний раз – прямо на крыльце замка, и Берест отстранился, бегом подбежал к своему коню: маленькое войско уже ждало его, готовое двигаться. Ирица долго стояла на крыльце с опущенными руками, неподвижно, смотрела вслед отъезжающим, не подавала голоса, не махала рукой. Так замирают лесовицы в лесу, сливаясь с деревьями, и становятся незаметными для человечьего взгляда. На ее непокрытые волосы падал снег, но Ирица не замечала холода. «Возвращайся скорее, – думала она вслед мужу. – Я желаю тебе скорой победы. А если не убережешься, то пусть твоя смерть будет легкой. Я почувствую, что тебя больше нет. Но я не дам тебе уйти одному во мрак Подземья. Если туда лежит дорога людей после смерти, то и я пойду с тобой туда. Кто бы ни решал твою судьбу, пусть сам Князь Тьмы, я не отступлюсь от тебя…»
 
   Во дворе замка дети играли в бабки.
   Их научил Берест. Ни дети высших, ни дети рабов не умели играть. Они хорошо помнили свое удивление, когда Берест спрашивал их про бабки и про горелки, не понимая, почему никогда не застает детей за игрой. Потом однажды он вырезал биты и показал, как, отойдя на двадцать шагов, одним броском сбивать сложенные чурбачки. Кроме Береста, эту игру знал только Зоран. Но у Береста был на памяти еще его мальчишеский опыт: и лобовым ударом, и верховым, и с перекосом, и с недолетом он неизменно выбивал чурбачки за проведенную черту. Глядя на эти состязания, первым не выдержал наставник.
   – Дай попробовать, – попросил Энкино.
   А тогда захотелось бросить биту и Эльхи, и уже отбоя не было от желающих. С тех пор со двора часто доносился стук чурок, разбиваемых деревянной битой, и крики: «Заступил!» – «Нет!» – «Не считается!», если игрок нечаянно заступал за черту и оказывался ближе к цели, чем полагалось.
   Игра шла вовсю. Зима на западе не бывала снежной. На припорошенной замерзшей земле были сложены из чурок «ворота», и сбивать их надо было ударом с перекосом. Хлоп – и чурки вылетели за черту. Эльхи гордо смотрела на свою биту, лежащую теперь на месте «ворот». Девочка чувствовала себя сильной и смелой. Когда несколько дней назад Пристанище проводило свою маленькую дружину на войну, Эльхи твердо решила: случись военный поход через несколько лет – она непременно будет среди тех, кто верхом и в доспехах отправится в большой мир.
 
   Лорд Эйтол распахнул окно. Только что оруженосец дал ему знать, что в столицу воротился князь Пристанища. Маленькую дружину пропустили во двор замка. Из окна лорд Эйтол увидел всадников и пеших, которые сгрудились возле обозных телег. Лорд удивленно, но одобрительно хмыкнул, тронув тонкими пальцами чисто выбритый подбородок. Всадники были как на подбор: высокие, крепкие, молодые. Не только бедняк князь Пристанища, но и сам лорд Эйтол не отказался бы от такой личной дружины. Они были в легких доспехах, без шлемов, но вооружены, видно, неплохо. Лорд даже различал у всадников седельные арбалеты. Пешие были уже не такими отборными молодцами, но нисколько не походили и на испуганную чернь, которую набрали силой. Они, правда, смотрелись совсем неотесанно и оглядывались по сторонам, разинув рты, но чего еще было ждать от войска, прибывшего в столицу из медвежьего угла?
   Лорд Эйтол приказал разместить дружинников и позвать князя Береста. Вскоре в покой вошел князь, в бороде и русых волосах которого еще не растаяли мелкие крошки снега. Лорд ощутил, что Берест нравится ему: лицо бесхитростное, похоже, верный и смелый человек. Такие служат честно и ценят себя недорого. Лорд Эйтол подумал, что стоит его пригреть. Со своим маленьким Пристанищем он неопасен, а преданный слуга всегда пригодится.
   Лорд отпустил Береста привести себя в порядок с дороги и пригласил отобедать. «Надо будет сделать ему какой-нибудь подарок, – думал лорд Эйтол. – Драгоценную фибулу с моим гербом… А потом пусть отправляется и покажет себя у Каменного Брода. Посмотрим, как его люди будут драться».
 
   Ирица, кутаясь в плащ, в сумерках глядела сквозь ветви, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Пришла весна. До первых листьев было далеко, деревья в саду стояли мокрые, оттого что оттаяли обледеневшие ветви. Сад всегда давал Ирице силу. Здесь, под деревьями, они с Берестом часто встречались украдкой, когда в замке все еще жили вместе и им негде было уединиться. Здесь Берест называл ее грустной белкой. Он клялся, что весной украсит цветами беличий хвост.
   – И повяжу тебя лентой, – добавлял он, – чтобы, если ты и правда превратишься в лесную белку, я мог бы узнать, какая из белок моя.
   – Та, которая будет смотреть на тебя преданным взглядом, – это я и есть. Смело бери в руки и уноси домой, – отвечала Ирица.
   Приходя сюда одна, она вспоминала их встречи. Иногда она чувствовала беспокойство мужа. «Вдруг у лесовицы вообще не может быть человеческого ребенка? Они же сами выходят на свет из зарослей своей травы или из дерева», – мелькало у Береста. Он ничего не говорил Ирице, но догадывался, что она понимает его тревогу.
   Недавно Берест вернулся из поездки в Годеринг, а вскоре вместе с дружиной ушел в поход. Но в те краткие дни, пока он был дома, Ирица зачала.
   Берест не знал об этом. Он был слишком далеко, чтобы лесовица могла явиться ему во сне и рассказать весть. Ирица чувствовала в себе зародившуюся душу ребенка, ощущала, как он берет жизненную силу ее и деревьев, чтобы расти. Это будет мальчик. Она улыбалась, глядя на звезды. Ей казалось, что не только растения, но и само звездное небо, и весь мир поддерживают ее в тяжелой разлуке с мужем и одновременно хранят Береста там, в опасном походе. Она грустно улыбалась, когда вспоминала, что сам Берест называл таких, как она, маленькими земными богами. «Будь я богиней, как о нас думают люди, я бы сама была с ним и хранила его, а я могу только ждать и носить его ребенка».
 
   Каменным Бродом называлась переправа в узком месте реки Эанвандайн. В этом месте река была каменистой. Если она мелела, то огромные крутобокие валуны поднимались над водой даже на середине.
   Здесь дружина Береста приняла бой под знаменем лорда Ганеста из Мирлента, родича и военачальника годерингского короля. У Береста теперь было и свое собственное знамя. У дружины должен быть стяг, по которому полководец узнает ее на поле боя. Знаменем Пристанища стало белое полотнище с вышитой ветвью дуба. Это то, что успели сделать женщины к отъезду дружины.
   Безвестного чужака лорд поставил под лобовой удар вельдернцев. Он часто пользовался этой стратегией: вперед гнали насильно набранную в деревнях чернь, неопытных и плохо вооруженных людей, чтобы, врубившись в их толпу, враг увяз и выплеснул силы. Тогда к середке подтягивались свежие войска, теперь уже из искусных рубак, твердых, как мельничные жернова, чтобы перемолоть нападавших.
   Но маленькая дружина безвестного князька оказалась крепким орешком. Как ни нажимали на нее передовые отряды Вельдерна, совсем дожать не могли. Там в первых рядах оказались бойцы как на подбор, каждый из которых врезался в память тем, кто их видел. Двое молодых парней, светловолосые мечники, похожие, как братья, держались по правую и левую руку богатыря с разметавшимися седыми волосами и всклокоченной бородой. Наступающий враг разбивался о них, как волна о камень, а с ними плечом к плечу бились и другие стойкие бойцы. Если кто падал – другой сразу же заступал его место, и особенно грозной была их слаженность и крепкая связка между собой.
   Бывшие рабы из казарм с детства приучены были, что, не дожив и до первого седого волоса, падут на ристалище. Смерть их не пугала, а рядом с ними, не боящимися смерти, держались и добровольцы, никогда прежде не проливавшие крови. Передовые сшибались друг с другом, разбрызгивали речную воду, звенели клинками, орали во всю глотку от надежды выжить и желания подбодрить товарищей – и от боли, когда кого-нибудь подрезал смертельный удар. Горстка бойцов Береста выстояла, перемалывая вельдернцев без помощи лорда Ганеста, и только тогда он опомнился и скорее послал подмогу, чтобы не упустить переломный миг.
   Тогда, оказавшись на острие удара, дружина Береста сама перешла в наступление…
   А потом у костра раздевшийся до нижней рубашки Зоран (рубашка взмокла от пота, точно на покосе, и ему было жарко) перевязывал раненых. Восьмерых убитых положили в стороне, чтобы обмыть тела и похоронить. Берест на коленях стоял около умирающего, которому в живот всадили клинок. Парень дрожал и хрипел, потом затихал и снова хрипел и вздрагивал, из угла губ выплескивалась кровь. Берест пытался отыскать в себе целительную силу – за нее Князь Тьмы называл его слабым человеческим магом. Но, видно, Берест и в самом деле был слаб: раненый больше не хрипит, но не потому, что ему легче, а потому, что не бьется больше его сердце. Берест встал, пошатнувшись, лицо побелело, а руки в чужой крови. Теперь погибших девятеро…
   «Их было бы больше, – за своими хлопотами о выживших думал Зоран. – Если бы не Илла, их было бы больше».
   Женщины в Пристанище, особенно кто помоложе, сшили себе яркие платья. Илла учила их одеваться на свой лад. От нее они научились петь. А когда Берест собирал дружину, Илла подошла к своему мужу с ребенком на руках. Ярина потянулась к его бороде. Илла сказала: «Зоран, мы тебя отпускаем, – и голос у нее зазвенел. – Мы обе тебя будем ждать, и кот, конечно. Я знаю, ты первый в любом бою, мой Сокол. Без тебя никак, наши ребята – ну как они без тебя справятся? Так что ты иди, защищай нас и возвращайся. Не вздумай не вернуться, слышишь?! Зоран… я правда тебя люблю!» – поставив на землю ребенка, Иллесия обняла его так крепко, точно и не хотела отпускать – и знала, что должна отпустить.
 
   Лорд Ганест послал в Годеринг гонца с донесением о победе. Войско стояло станом за Эанвандайном. Бездельничая, воины пропивали деньги и вещи у торговцев, шедших с обозом, чинили одежду и сапоги, разбредались по лагерю, играли и бились об заклад. Снодрек с любопытством приостановился около кучки наемников. Там посередке худой, среднего роста парень, подвижный, с темными собранными в хвост волосами что-то рассказывал, помогая себе жестами, а остальные покатывались со смеху.
   – Да ладно врать, Аллес!
   Парень ответил:
   – Я никогда не вру. У моей тетеньки взаправду была такая свинья. Когда по улице проходил благородный воин, то она всегда выбиралась из лужи и смотрела на него с верноподданническим видом, – Аллес состроил рожу. – У нее даже глаза выпучивались от верности. Вот жалко, думаю, что она не человек. Будь она человеком, такой свинье у лорда цены не было бы!
   Наемники дружно ржали. Им третий месяц не платили жалования и, обиженные на начальство, они срывали злость.
   Снодрек стоял в стороне, чувствуя, что, по незнанию их жизни, не понимает шуток, но ему нравилось смотреть, как гримасничает молодой наемник.
   Неожиданно наемники притихли, косясь на остановившегося поблизости высокого человека. Куртка у него на груди была распахнута, и между ее краев на шнурке болталась засушенная кроличья лапка. По этому талисману даже те, кто не знал его в лицо, узнавали Меченого. Из-за «счастливой» лапки, которую он не снимал никогда, он и получил свое прозвище. За храбрость и воинское мастерство Меченый слыл любимцем самого лорда Ганеста. Это был угрюмый человек с неизвестным прошлым; без друзей, легко сгибающий своим взглядом чужие.
   – Что ты сказал про свинью? – он пробил плечом кучку наемников и остановился около зубоскала.
   Паренек тоже притих. Снодрек понял, что Меченого все боятся. Наконец, побледнев, но еще куражась, молодой наемник ответил:
   – Прости, Меченый, если что не так! Я бы не стал так плохо говорить о тетенькиной свинье, если бы знал, что ты примешь это близко к сердцу.
   В тот же миг Меченый без лишних слов схватил его за шкирку. Аллес дернулся, когда почувствовал, что тяжелая рука пригибает его к земле. Но Меченый всадил кулаком ему под ребро, и парень сразу обмяк, хватая ртом воздух.
   Меченый широким шагом, волоча за собой молодого наемника, подошел к берегу и зашел в реку. Когда река стала ему выше колен, он макнул Аллеса лицом в воду и, вытащив, отчетливо произнес:
   – За эти слова я бы утопил тебя в выгребной яме, щенок. Но поскольку ты щенок, то я и проучу тебя, как щенка. Зато в другой раз спущу тебе шкуру.
   Аллес стал отбиваться, но новый тычок под ребро осадил его, и Меченый опять пригнул его голову в воду.
   – Проси пощады, – сказал он наконец, вытаскивая паренька из воды, чтобы дать ему глотнуть воздуха.
   Аллес закашлялся, захрипел, выдавливая ответ, в котором не было ни крупицы смысла:
   – Я сам тебя утоплю в выгребной яме!..
   Сейчас же Меченый макнул его опять.
   Снодрек стиснул зубы. Перед ним был высший. Однажды точно так же надсмотрщик во дворе казармы пригибал голову провинившегося раба в бочку с водой, пока тот не захлебнулся. До сих пор Снодреку никогда не приходило в голову, хочется ли ему отомстить высшим за свое рабство? Невольник из казарм Снодрек, живое мясо для воинских потех, так легко и быстро уступил место Снодреку из Пристанища, доброму товарищу и смелому человеку, что он не успел оглянуться. Но в Меченом, который в наказание макнул мальчишку-наемника головой в воду, Снодрек узнал высшего. Его повадка, чувство собственного превосходства были знакомыми чертами господина. Расплескивая ледяную воду, Снодрек вошел в реку, крепко схватил Меченого за запястье и заставил его вытащить руку, которой он держал голову Аллеса в воде. Аллес уже так наглотался воды, что даже не сразу закашлялся: не мог вздохнуть. Потом захрипел и стал отплевываться, пытаясь между приступами кашля вставить ругательство и вывернуться из все еще державшей его железной руки.
   Но Меченый смотрел не на него, а на Снодрека, и наконец разжал пальцы, сжимавшие Аллесову шею. Снодрек бросил взгляд на сушеную заячью лапку, висевшую на широкой груди Меченого. Не придумав, чем оскорбить высшего, Снодрек, как мальчишка, ломающий игрушку обидчика, сорвал амулет с груди Меченого и забросил далеко в реку.
   Наемники сгрудились у воды. Аллес, шатаясь, выбрался на каменистый берег, споткнулся, упал на колени и сразу же вскочил на ноги. Мокрый, дрожащий, злой, стуча зубами, он в недоумении смотрел, как парень из чужой дружины сцепился с его врагом.
 

* * *

 
   Снодреку казалось – он опять на ристалище. Он дрался один на один с высшим. Рабы ценились по свирепости. Хидмар вырвал печень умирающему врагу. Наемники на берегу, подталкивая друг друга, с изумлением показывали руками на храбреца, который посмел схлестнуться с Меченым. Расплескивая речную воду, они топтались одни против другого, то сходились, то расходились, наносили удары и уклонялись, оступались, выпрямлялись снова.
   На ристалище Снодрек дрался как загнанный зверь, испуганный и разъяренный, которому некуда бежать. Сейчас он схватился с Меченым, потому что Меченый в его глазах был высший, и Снодрек впервые по своей воле поднял руку на высшего.
   У реки вскоре собралась целая толпа. А Снодрек уже не дрался, он слепо избивал своего слабеющего противника: извернулся, уходя от его кулака, и с коротким замахом ткнул в межреберье, выпрямился, всадил коленом в опустившееся лицо, сцепил руки в замок и уронил, как молот, на затылок. Меченого совсем повело, он стоял на ногах, но уже не мог разогнуться. Снодрек не знал пощады: на ристалище его учили только убивать.
   Аллес застыл у кромки воды, как вкопанный. Он забыл о холоде и своем унижении, у него перехватило дыхание. Казалось, Меченый сейчас найдет смерть в реке, где топил Аллеса. Парень не сводил с них глаз, с мокрых волос стекала вода.
   Сквозь толпу протиснулся Берест. Он уже услыхал, что его дружинник подрался с кем-то из воинов лорда Ганеста, и бегом побежал к реке. Не годится во время войны убивать сослуживца. Изловчившись, он схватил Снодрека сзади и оттащил в сторону, а опомнившиеся наемники выволокли на берег Меченого.